Полуприсев на колени у моих брюк, она вытягивает руку вниз и в ладони её оказывается мой мобильный телефон. Выпрямляясь, она одним движением пальца опытного мобилографа включает фотокамеру и наводит на меня крохотный объектив. Лёгким покачиванием телефона она явно добивается наиболее подходящего баланса света и тени.

Мне знакомы её движения, я сам чересчур часто в своё время использовал телефон в качестве фотокамеры.

Я бы закусил губу, если б мог.

Слышится щелчок затвора фотоаппарата, имитируемый динамиками телефона. Чуть – чуть закусив губу – ей – то не мешает скотч – Настя слегка меняет положение телефона и раздаётся новый щелчок.

Увековечивающий на фотоматрице изображение совершенно обнажённого и немного ёжащегося от холода парня, скованного по рукам, ногам и подмышкам – хорошо хоть благодаря ракурсу съёмки не видно паяльника – с ленточкой скотча на рту и со всеми признаками определённого физического возбуждения.

Весь дрожа от озноба и некоторой опаски, я вдруг обнаруживаю с удивлением, что по крайней мере части моего организма не холодно.

Той, куда вошёл паяльник.

– Ммм – мм – мм?. .

Смотрю на Настю.

– Что – то не так? – Она чуть поворачивает телефон и делает ещё один снимок. – Мне казалось, что тебе нравится твоё нынешнее положение.

Она улыбается; в глазах её словно стоят две искринки. Температура сзади медленно, но неуклонно растёт.

Что происходит?

Паяльник же был бутафорским? С другой стороны, оковы тоже были бутафорскими, но здесь она использовала уже другие оковы, и где гарантия, что она точно так же не подменила паяльник?

Я вновь мычу.

– Мне думалось, что тебе нравится боль. – Настя, никуда не спеша, продолжает делать снимок за снимком. – Ты с таким неподдельным удовольствием рассказывал о ней.

Новое наведение фотообъектива на цель.

– И слушал:

Ещё один щелчок.

– И даже причинял.

На миг остановившись, то ли ради передышки, то ли ради пристального взгляда на меня, Настя облизывает губы. Лицо её и её румянец выдают в очередной раз уже не однажды виденную мною трудноизъяснимую смесь смущения и радости.

Мне уже не до смеха.

Ощущение нагревающегося металлического столбика внутри становится попросту физически дискомфортным.

Дёргаю ягодицами, пытаясь избавиться от него.

– Какой глупый, – комментирует со всё той же прилипшей к лицу улыбкой Настя, делая очередной снимок. – Так ты только загонишь его глубже в себя.

Мычу от боли.

Конечно же, всё произошло именно так, как предсказала стоящая передо мной девчонка.

– Ты не сопротивляйся. Расслабься.

Глаза Насти уже не просто блестят. Они сияют как две звезды.

– Тебе понравится.

Пытаюсь отдалить свой зад как можно дальше от пламенного столба внутри меня, выгнуться, оторвать своё тело от прочной пластиковой доски, но проклятые оковы на руках, ступнях и коленях не позволяют мне отклеиться ни на сантиметр от ненавистного ложа, не позволяют даже выгнуться дугой, как в актёрском своём лицедействе около получаса тому назад проделывала это Настя.

Хриплю.

– Неужели же так больно? – театрально огорчается Настя, явно кого – то копируя. – Hастоящий джентльмен просто обязан уметь терпеть боль.

Не слушая эту сумасшедшую и даже не тратя энергии на мысленное выдумывание для неё ругательств, с бешеной скоростью раскачиваю оковы, проверяя их на прочность, пытаясь расшатать их любой ценой.

Одно за другим.

Одно за другим:

: Плевать, что это невозможно. Осуществить это – мой единственный шанс:

Снова хриплю:

На полу передо мной – лужа.

Естественно, мне уже давно не до контроля сфинктеров, как мочевых, так и каких бы то ни было вообще, но мочевой путь по крайней мере не блокируется паяльником.

Ладонь Насти проворно ловит меня за подбородок.

– Что, неужели никак не удаётся заполучить удовольствие? – Она явно наслаждается самим моим видом, непрекращающимися судорогами, двумя каплями пота, стёкшими вниз по коже прямо под её положенной мне на грудь рукой. – Ну а если немного подсластить пилюлю?

Ладонь её опускается вниз.

Что, естественно, бесполезно, совершенно бесполезно; даже сами действия её я фиксирую лишь краем сознания. В настоящий момент я целиком поглощён борьбой с прочным браслетом на своём левом бедре.

Тогда Настя, пользуясь малой длиной своего платья и потому не подбирая подол, становится на колени.

Некоторое время она задумчиво созерцает мой давно уже обмякший детородный орган словно что – то внеземное.

При других обстоятельствах меня бы могло завести, что девушка по собственной воле встала коленями в лужу моей мочи. Теперь же я лишь рычу громче от боли из – за того, что при очередном рывке ещё сильнее насадил себя на паяльник.

Губы Насти обнимают мой член.

Словно в стремлении подать себя навстречу ей, а на деле просто в очередной попытке отстраниться от паяльника, изо всех сил напрягаю бёдра в оковах.

Язык Насти принимается за лихорадочную деятельность: Странно, но то ли в силу рефлекса, то ли в силу чего – то иного, я ощущаю эрекцию, дёргаясь от боли в оковах, хотя говорить о каком бы то ни было удовольствии тут не приходится.

Физиология?

Отстранившись на миг, Настя с ощутимым наслаждением рассматривает висящую перед её носом пульсирующую сосиску, являющуюся продолжением конвульсирующего от боли тела.

– Достаточно?

Произнеся сие слово с полуутвердительными интонациями, она протягивает руку мне за спину, и я ощущаю извлечение из себя источника мучительной боли.

При этом чуть ли не теряя сознание:

– Пожалуй, – отвечает себе она.

Невзирая на то, что паяльник извлечён, боль отнюдь не ушла. В момент извлечения паяльника она вообще десятикратно превысила все мыслимые высоты, сейчас же я ощущаю внутри себя на месте былого пребывания паяльника мерно горящее пламя.

– Или вернуть? – полузадумчиво произносит Настя.

– Ммм – ммм – мм – мм – мм!!. .

Я и сам не ждал от себя столь энергичной реакции. От одной только мысли, что паяльник возвратится на прежнее место, кажется, на лбу у меня выступило вдвое больше испарины.

При том, что лоб и так давно уже тёк дождём.

Как и всё тело.

– Что ж, – улыбаясь, Настя смотрит в мои полные ужаса глаза, – посмотрим. Я пока ненадолго отлучусь.

Распрямившись, она окидывает меня откровенно собственническим взглядом. После чего неспешной гарцующей походкой направляется к двери.

Я провожаю её одеревенелым взором.

То ли под действием боли, то ли под действием шока, то ли ввиду последнего глазного контакта между нами, но только теперь до меня начинает доходить очевидное... всё происходящее сейчас было спланировано ей, златоволосой девчонкой с печальным и одновременно насмешливым взглядом, с самого начала.

То была не смесь радости и грусти, стыда и удовольствия, как я прежде полагал. То была смесь снисходительной печали и скрытой насмешки мастера перед дилетантом.

Она как гениальная актриса – в гениальности этой я мог убедиться ещё при наблюдении её на деревянном ложе – с самого начала распаляла меня двуликими разговорами на тему скрытых фантазий и невинными рассказами о шалостях с крапивными кустиками. Она знала, что мне едва ли удастся удержать себя, сжимая паяльник в руке.

Она сделала всё, чтобы я сам покорно шагнул в ловушку, радостно сбросив с себя все тряпки и позволив себя заковать, – и я таки шагнул в неё.

Могла ли она добиться этого и так?