Раньше, Веру радовала каждая малость в родном лесу. Теперь она шла по тропке, пружинящей желтой хвоей, как по ковру, ничего не замечая. Несмотря на свежий, пропитанный смолистым ароматом воздух, виски сжимало тисками мучительных раздумий:

— ЧТО БУДЕТ?!

Село Матвеевское окружал девственно-густой Обатуровский бор. Лес начинался у самых огородов. Люди пришли в эти места, на краю Дикого Поля при царе Михаиле Федоровиче. Обживали засечную черту, отражали набеги крымских татар и ногаев. Свободолюбивые, не знавшие крепостного гнета матвеевцы были поселенными драгунами, а потом однодворцами. Места глухие, куда и становой редко заглядывал. Леса кругом до лешей матери, а догляду за ним никакого. Ни при "проклятом царском режиме", ни при Советской власти. Больно ретивых "смотрящих" за государевым или потом "народным" добром, находили обглоданных и расклеванных, со скрученными вожжовкой руками и ногами. Честно говоря, иногда лишь находили... Случайно.

Были матвеевцы себе на уме, душа не на распах. Пришлых не жаловали. Такой и была Верка.

Обивка дивана проминалась под женскими коленями и мужскими ступнями. Голая Верка стояла на нем, нагнувшись и опираясь на валик руками. Сзади раскорячился и навалился, гибкий как обезьяна, юноша. Он обхватил ее за талию, как кобель сучку, и быстро двигался. Ухал, будто дрова рубил. Долбил, долбил, звучно шлепались обнаженные тела. Временами он хватал болтавшиеся груди, тискал и рвал набухшие соски так, что Верка вскрикивала от боли... А он принимал это за неземную страсть, обдавал влажным дыхание ее маленькое, будто крепенький груздочек ушко с золотой сережкой в розовой мочке. Бормотал какую то похабщину по - татарски и ускорял толчки. После Володькиных "шаров", его длинному, чуть кривоватому члену было просторно в женской глубине. Халик, так его звали, осознавал это. Он маневрировал, наносил удары вправо и влево, вверх и вниз, старался внедриться как можно дальше. Головка в латексе скользила по стеночкам, истекавшим влагой... Верка не двигала задом ему навстречу, лишь постанывала, теша мужское самолюбие.

Вдруг он подозрительно замедлился, правая рука покинула ее талию. Почти  тот час член покинул ее и при помощи ладони, устремился выше. К "шоколадному глазу", где потесней... Хватка ослабла. Верка рванулась вперед, со всей силой лягнула ногой и крутнула задом. Халик слетел с дивана и рухнул на голый линолеум, грязно ругаясь на двух языках. Его лицо с ниточкой жестких усов исказилось непритворной гримасой боли.

Верка села на диване раскинув ноги и властно уперев руки в бока. Сказала шутливо:

— Я в жопу не даю... У меня работа сидячая!

Сползла с дивана и бесцеремонно оседлала крякнувшего Халика. Толчком пресекла его попытку приподняться и заправила обтянутый скользким презервативом член в себя. Ее ладонь стала мокрой. Беременности она не боялась, но наградить Володьку трипаком, или не дай Бог, сифоном, всерьез опасалась. Хотя Халик на вид чистенький, хорошо пахнущий. Но и в спелом яблочке бывает червоточинка.

Поерзала задом, устраиваясь удобнее, начала вставать и приседать, опираясь ладонями на колени, раскинутых циркулем ног мужчины. Он хватал ее за болтавшуюся грудь, а Верка шало улыбалась...

В тот момент, когда она начала ускоряться, встряхивая головой, дверь распахнулась...

На пороге стояла Володькина мать, Нина Васильевна. Сумки в обеих руках распирали упругие кочаны и зеленым плюмажем торчали перья лука.

— Ты что блядина творишь?! - негромко произнесла она.