Kept от oshaw

************************************

Холодный серо-стальной горизонт медленно начал светлеть, открывая взору особенности ландшафта. Я сидел неподвижно, переводя взгляд с точки на точку, пытаясь распознать все потенциальные опасности, мои уши сфокусировались, чтобы предупредить о любых посторонних звуках, которые таят в себе какие-либо недобрые намерения по отношению ко мне. Я продолжал свое безмолвное бдение, медленно поворачивая голову, чтобы рассмотреть вид за моей спиной и убедиться, что ко мне не приближается видимая опасность.

Вспышка движения насторожила меня, и я немедленно схватился за приклад своего военно-морского револьвера Кольт, готовый выхватить, прицелиться и выстрелить. Примерно в двадцати метрах от нас, возле какого-то мескитового куста, на земле происходила суматоха. Вид краснохвостого ястреба, схватившего свою добычу острыми как бритва когтями, подтвердил отсутствие непосредственной опасности. И все же, я держал руку на револьвере, наблюдая, как ястреб борется с большой гремучей змеей.

Гремучая змея продолжала дергаться в смертельной хватке ястреба, извиваясь и поворачиваясь, чтобы убежать или сражаться, но безрезультатно, когда хищник переместил свои когти, расправив для равновесия крылья, сопротивление змеи медленно ослабевало.

Ястреб посмотрел прямо на меня, пока я изучал его, и сердито крикнул, предупреждая, чтобы я не вмешивался и не приближался. Это не должно было беспокоить. Я не собирался ставить себя в качестве арбитра между сражающимися. Если бы обстоятельства сложились иначе, змея, возможно, укусила бы ястреба, обвилась вокруг него и вышибла из него дух. И тогда бы я тоже не стал вмешиваться.

Природа. Холодная, беспристрастная природа.

Поскольку змея была слишком велика, чтобы ястреб мог улететь с ней, он начал клевать ее, отрывая части тела, чтобы съесть. Змея продолжала свои предсмертные конвульсии, хотя со временем они ослабевали. Ястреб периодически делал паузу и изучал меня, медленно наедаясь досыта. Уверившись, что я не представляю непосредственной угрозы, он продолжал.

К настоящему времени серое утро начало разгораться с приближением восхода солнца, обещающего еще одно яркое лазурное небо на равнинах. Я повернулся и осмотрел фургоны позади себя. Вскоре обитатели зашевелятся и начнут свои ежедневные занятия в распорядке дня, как и я.

Затем, после того как все будет подготовлено, мы начнем ежедневный квест, продвигая нашу цепочку фургонов, животных и людей вперед к следующему водопою в десяти милях к западу в нашем путешествии к золотым рудникам Калифорнии. Там мы все надеялись удовлетворить наши потребности и желания, точно так же как ястреб удовлетворял свои. Достигнем ли мы успеха, зависит от природы.

Холодной, беспристрастной природы.

***

Я усвоил суровые уроки природы много лет назад, во время Гражданской войны.

– Идем со мной, Зебулон, и вступим в бой! – кричал мой двоюродный брат Исаак.

Так что, мы покинули наши дома, семьи и каменистую землю, где наши родители изо всех сил пытались выжить, и отправились посмотреть на слона: термин, используемый для описания славы и чести войны.

В смерти Исаака не было особой славы или чести. Он умер в битве при Пи-Ридж посреди ночи от огнестрельного ранения в живот, оплакивая свою мать. Я обнимал его, в то время как его окровавленные руки тщетно пытались удержать внутренности.

Моя попытка выкопать ему могилу была прервана приказом генерала графа Ван Дорна отступать. Так что, я оставил труп моего двоюродного брата непогребенным, без присмотра и оплакивания.

Если бы я был умен, то дезертировал бы в тот же день, но я едва стал подростком и думал о бесчестии, которое навлеку на свою семью. У меня не было ничего общего с войной, кроме желания отразить вторжение армии в мою родину. Ни я, ни моя семья не владели рабами. Мы едва могли позволить себе каждый год покупать кукурузу на посадку.

Единственное, что удерживало меня здесь, – это осознание того, что побег будет воспринят моей семьей и друзьями как предательство жертвы Исаака. Я едва ли смогу ожидать, что вернусь домой, и моя суженая, Элис Уильямс, увидит во мне что-то иное, кроме труса, поэтому решил довести свое ошибочное поспешное решение до конца.

Оттуда мы сражались в Коринфе, затем началась Виксбургская кампания, и наша численность неуклонно сокращалась, поскольку мы страдали от неумелости руководства генерала Ван Дорна. У людей под его командованием было мало надежды на то, что кто-то выживет, и мы смирились с тем, что наши страдания скоро закончатся, в следующей битве или двух.

Этому не суждено было случиться, так как судьба приготовила для нас кое-что еще. Добрый генерал компенсировал свою некомпетентность тем, что ухаживал за каждой женщиной, попадавшейся ему на глаза. То, что мужья, бойфренды или отцы будут огорчены его поведением, мало заботило его, пока он не был убит разгневанным мужем, вылезая из окна спальни. Преступления Ван Дорна были настолько печально известны, что напавший на него так и не предстал перед судом.

С этого момента я принял решение перевестись в кавалерийское подразделение, рассудив, что, поскольку я уже был привязан к аду, ехать верхом будет легче, чем брести пешком в пехоте.

Я сражался до конца войны верхом, пока мы не сдались в Гейнсвилле, штат Алабама.

Я принес Присягу на верность и отправился домой. Когда добрался туда, все исчезли. Согласно приказу № 11, все мои родственники были выселены из своих домов, а все их имущество и домашний скот конфискованы. Я понятия не имел, что случилось с кем-либо из них. До меня дошло известие, что моя возлюбленная, Элис Уильямс, попалась на глаза майору-янки из полка Айовы и сбежала с ним.

Мне было восемнадцать, я был разорен, бездомен и обездолен. Все, что у меня осталось, – это моя потрепанная форма, пара револьверов Кольт Нэйви и лошадь. Я потратил четыре года своей жизни впустую, сражаясь в войне, которая не давала мне никаких преимуществ. В нашей глуши даже подумать было невозможно о ком-нибудь, у кого был бы раб. Тем не менее, теперь я буду страдать от последствий вместе со всем Югом, когда начнется Реконструкция.

Во время войны я получил много суровых уроков относительно капризов непостоянной Природы, и хорошо их усвоил. Я понял, что нельзя учесть все возможности, но можно увеличить свои шансы, если быть осторожным и не полагаться на других. Эти уроки подкреплялись, и выучивались другие трудные уроки, когда я отправился в Техас.

Я брался за работу по перегону крупного рогатого скота, ехал от восхода до заката за пыльным стадом длиннорогих бычков, проглатывал миску бобов, грызя кусок твердого как бетон хлеба и завершая все чашкой горького кофе. Спал четыре часа в спальном мешке на неровной земле, имея в качестве подушки жесткое кожаное седло, дрожа в поисках тепла у костра вместе с другими работниками ранчо. Затем меня будили, чтобы я охранял дремлющее стадо, дабы оно не разбежалось или не было украдено команчами или вакеро.

В любое время могла наступить смерть: бык ли забодает, лошадь сбросит, утонешь при переправе, будешь укушен гремучей змеей, отравившись питьевой водой или попав в засаду угонщиков. Холера, дизентерия, малярия, пневмония, туберкулез, бешенство, оспа, корь или чума – все брало свое.

Причина смерти значения не имела. Все были закалены смертью и привыкли к ее последствиям. Вы стояли и смотрели, как она забирает кого-то, делили пожитки несчастной души и шли по своим делам.

Неглубокая могила и, если вас сильно любили, небольшая пирамида из камней, защищавшая от выкапывания вашего трупа хищниками, самодельный крест, не дающий ни малейшего представления о личности, неловкие слова быстрой церемонии, а затем – возвращение к делу.

Единственными перерывами в монотонности были короткие периоды, дававшиеся коровьими городками – местными центрами торговли скотом. Внезапно столкнувшись с предоставленными соблазнами, вы могли потрахаться или упиться до смерти, или обменяться словами не с тем человеком, после чего вас бы застрелили, или зарезали, или забили до смерти. Даже если вы вышли победителем из такого столкновения, это не обещало вам защиты от толпы линчевателей, состоящей из друзей и семьи жертвы.

Природа. Холодная, беспристрастная природа.

***

Я услышал приближающиеся ко мне шаги, но не потрудился обернуться, так как узнал походку. Человек остановился рядом со мной, как делал каждое утро, и молча ждал, когда я признаю его присутствие. Он уставился на ястреба, когда тот, наконец, улетел с останками змеи. Я посмотрел на него сверху вниз.

– Герр Рассел, вагонмейстер требует вашего присутствия, – сказал он на своем ломаном гортанном немецко-английском.

– Спасибо, Вилли, – ответил я. – Давай не будем заставлять его ждать.

Мы повернулись, чтобы вернуться к нашему подобию цивилизации.

– Вы с Гретхен уже завтракали? – спросил я.

– Да, герр Рассел, – заверил он меня.

– А что насчет быков?

Я задал этот вопрос, как делал каждое утро. Ответ был также выучен наизусть.

– Все они пересчитаны, их выпасли, напоили и запрягли в фургоны, – с гордостью за выполненную работу ответил Вилли.

Несмотря на свою молодость и небольшие габариты, Вилли нашел технику, которая позволяла ему в одиночку выполнять задачи, для выполнения которых многим мужчинам приходилось работать в паре.

Вообще-то, пока мы шли, я заметил нескольких мужчин, испытывающих проблемы с выравниванием своих упряжек. Разные люди суетились, чтобы быть готовыми, когда поступит сигнал к началу ежедневной поездки.

– Фургоны? – спросил я.

– Все колеса и оси смазаны, все бочки наполнены водой. Все товары инвентаризированы и учтены, – быстро ответил Вилли в угрюмой манере, в которой, по его мнению, должны говорить все взрослые при обсуждении дел.

– Отличная работа, Вилли, в конце поездки я дам тебе и Гретхен прибавку к жалованью, – сказал я и уловил мимолетный на лице ребенка проблеск улыбки, хотя он запротестовал:

– В этом нет необходимости, герр Рассел; мы всего лишь выполняем наш контракт.

– Тем не менее, вы с Гретхен заслужили награду. Когда доберемся до Калифорнии, я продам свой груз и выплачу тебе и Гретхен двойную зарплату.

– Спасибо, господин! – ахнул Вилли при упоминании о своей неожиданной удаче.

Я заметил вагонмейстера Уильяма Катлера, отдающего приказы какой-то несчастной семье, безнадежно пытающейся вытащить свой фургон из трясины на берегу реки. Колеса были по самую ось погружены в грязь, и семья выбивалась из сил, пытаясь освободить свое средство передвижения.

– Мистер Рассел, распрягите своих быков и помогите мистеру Корсу вытащить его фургон, а после вдвоем догоняйте нас по дороге, – скомандовал Катлер.

Я понял все правильно. Катлер пытался поставить меня на место. Было бы разумнее заручиться помощью скотины и людей, все еще не готовых отправиться в путь, вместо того чтобы нагрузить меня распряжением моих быков, распряжением лошадей Корса, впряганием моих быков в фургон Корса, вытаскиванием его, распряжением моих быков, запряжением лошадей Кора в его фургон и, наконец, запряжением моих быков в мои фургоны.

Я упорно в течение всей поездки не называл Катлера почетным званием полковника, и теперь маленький солдафон увидел возможность заставить меня заплатить.

Не говоря ни слова, я показал, что выполняю его приказ, повернулся, чтобы идти к своим фургонам, и мельком увидел самодовольную удовлетворенную улыбку Катлера, когда он уходил, чтобы донимать еще одну ничего не подозревающую жертву своего чувства собственной важности.

Во время войны и многочисленных перегонов скота я страдал от слишком большого количества ненужных некомпетентных приказов, и для достижения целей, а не для удовлетворения бездумных приказов, использовал здравый смысл. Гордиевы узлы должны разрубаться.

Я привлек ближайший фургон в процесс прикрепления упряжки мулов для помощи Корсам. Призвал Вилли, чтобы он прошелся по лагерю и нашел добровольцев, которые бы нам помогли. Я начал откапывать лопатой утопленные в грязи колеса и подкладывать под них ветки деревьев, чтобы дать колесам вырваться, когда мы будем готовы.

Через десять минут, с помощью упряжки мулов и десяти добровольцев мы потащили фургон, колеса проехались по ветвям и благополучно вывели повозку на сухую землю. Раздались аплодисменты по поводу успешной работы, и семья Корс обошла всех, благодаря за помощь. Корс был так счастлив, что дважды пожал мне руку, двигаясь вокруг и благодаря всех.

Я пресек чрезмерную третью попытку мистера Корса пожать мне руку и поблагодарить. И все же, он по-товарищески схватил меня за руку, и на мгновение мне показалось, что сейчас он меня обнимет.

– Спасибо, сэр, за вашу помощь, – выпалил он. – Я – Герман Корс, а вы...

– Я – Зебулон Рассел, и уже опаздываю присмотреть за своими фургонами, – ответил я, резко отвергая его попытку быть дружелюбным. Он отшатнулся от моего холодного ответа.

– Извините, сэр, я не хотел вас обидеть, – заикаясь, пробормотал он. – Я всего лишь хотел выразить свою признательность за вашу помощь.

Я прервал его продолжающиеся самоуничижительные извинения.

– Если хотите выразить свою признательность, больше не ведите свой фургон так близко к реке. Вес фургона всегда будет приводить к тому, что так близко к воде колеса постоянно будут погружаться в землю. У меня нет желания до конца поездки помогать вам каждое утро вытаскивать фургон. Держите его подальше от воды. Может быть, носить воду в лагерь будет и менее удобно, но всяко лучше, чем каждое утро вытаскивать вас, – объяснил я.

Я видел, как в глаза Корса проникает осознание, по мере того, как он переваривает усвоенный урок. Достаточно ли он умен, чтобы усвоить все остальные уроки, которые быстро и жестко будут преподнесены во время этой поездки, еще предстоит выяснить.

Например, его фургон был нагружен тяжелой и громоздкой мебелью. Его упряжка лошадей уже чувствовала тяжесть груза, а мы даже близко не подъехали к Скалистым горам. Мне было ясно, что в какой-то момент он и его семья окажутся в затруднительном положении, когда его лошади сдохнут или охромеют. Выживет ли его семья после этого, зависит от природы.

Холодной, беспристрастной природы.

***

Я повернулся и пошел прочь, заметив свирепый взгляд на лице потенциального полковника Уильяма Катлера, когда тот понял, что я расстроил его намерение меня наказать. Придется мне присматривать за ним. Если дело дойдет до драки, я готов иметь с ним дело, как и со многими другими. Усвоит ли он урок или я, зависит от природы.

Все всегда сводится к природе.

Я забрался в свой фургон и, оглянувшись, увидел, что в мой второй фургон забирается Вилли. Он крепко сжал поводья, сосредоточившись на предстоящем пути. Мальчику требовалась вся его физическая сила и сила воли, чтобы управлять упряжкой из шести быков, перевозящих товары, которые я намеревался продать шахтерам по непомерным ценам и заработать состояние.

Каждый вечер мне приходилось буквально снимать его с повозки, когда мы разбивали лагерь. Этот потный мальчишка-оборванец никогда не жаловался и не расслаблялся. Ну, он даже протестовал, если думал, что я проявляю к нему хоть какое-то послабление. Он настаивал на том, чтобы работать как мужчина, так что, клянусь Богом, я и обращался с ним как с мужчиной.

Когда был готов, он посмотрел в мою сторону и кивнул. Я вынул кнут из держателя рядом с собойс на сиденье фургона и ударил им по головам ведущей упряжки быков в моем фургоне. Когда те рванулись вперед, я увидел, как рядом с передними колесами фургона Вилли крошечная босоногая девчонка опустилась на колени, подняла камни и бросила их в бока своих волов в упряжке, при этом выкрикивая по-немецки команду, которую быки, по-видимому, поняли. Вилли начал двигаться, напрягаясь, чтобы направить свою упряжку вслед за мной.

Маленькая девочка продолжала бежать рядом с его фургоном. Время от времени она наклонялась, чтобы поднимать камни своей маленькой ручкой и бросать их в быков, помогая Вилли направлять их мне вслед. Вилли приходилось держать поводья обеими руками, поэтому он не мог пользоваться кнутом, как я. Он зависел от своей младшей сестры Гретхен, помогавшей ему управляться на этом пути.

Гретхен, шар бесконечной энергии, безостановочно шла/бежала рядом с Вилли в течение каждого дневного отрезка пути. Ее голос постоянно пронзал небо, когда она материлась и ругалась в адрес быков на своем ломаном английском.

– Шевелитесь, проклятые ленивые ублюдки! – кричала она, бросая камень в бок быка, на которого хотела обратить внимание. Быки сохраняли невозмутимость по отношению к словесному обстрелу, когда она ругалась на них.

Она останавливалась лишь для того, чтобы утолить жажду из фляги, висевшей у нее на плече. Затем подбегала к своему месту рядом с Вилли и начинала с еще более энергичной ругани. Если я ее слышал, то знал, что позади все хорошо.

Пока мы поддерживали наш медленный и ровный темп, я время от времени вставал в движущемся фургоне и всматривался в горизонт, чтобы убедиться, что на нашем пути нет никаких неожиданностей. Я брал полевой бинокль, который отнял у военнопленного в одной из стычек в Миссисипи, и подробно изучал местность.

Стоило всего лишь внезапно нырнуть в опасную колею и потерять колесо, и мы окажемся в беде. К счастью, пока мы пересекали Льяно Эстакадо, заснеженные равнины западного Техаса, никаких опасностей не было. Вскоре нас догонит обоз, запряженный лошадьми и мулами, и мы начнем неуклонно отставать, пока, наконец, не встретимся с ними в назначенном месте в лагере.

Вот почему я предпочел выдвинуться пораньше, а не слишком отстать теряя поддержку, если бы выступил, как хотел вагонмейстер Катлер в своей парадной манере, ровно в восемь утра. Просто еще одно яблоко раздора, которое было у Катлера со мной. До того как наши пути разойдутся, уверен, их станет еще больше.

Как и было предсказано, мимо нас с обеих сторон начали проезжать фургоны, обгоняя нас, водители-деревенщины кричали «ура». Я не обращал на них внимания, позволив себе на мгновение задуматься о том, как дошел до этого момента в своей жизни.

Все благодаря природе.

Холодной, беспристрастной природе.

***

Я ехал верхом на перегоне скота, когда мы въехали в Медисин Лодж, штат Канзас. Вести стадо крупного рогатого скота – адская задача, и она не соответствовала моему возрасту и опыту, но сын владельца ранчо из-за своей некомпетентности позволил слишком многим быкам заблудиться, и мне пришлось расплачиваться за это, пробираясь по пыльной облачной тропе, выплевывая песок, чтобы держать рот влажным, в то время как я маневрировал, погоняя отстающих непокорных животных.

К тому времени, как я, наконец, устроился на месте, все мои коллеги разобрали шлюх, столы в салунах и обеденные столы – именно в таком порядке. Я стоял и наблюдал, почти не надеясь, что в каком-нибудь из трех занятий скоро появится вакансия и для меня. Продолжая наблюдать, я заметил большую группу горожан – люди смешивались и становились все более возбужденными. Было не похоже, что проблему вызвал кто-то из нашей компании, но с другой стороны, никогда нельзя было сказать наверняка, поэтому я повернулся спиной к стене и положил руку на рукоять револьвера.

– Эй, мистер, сделайте одолжение! – жестом подозвал меня бармен. – Отнесите эти тарелки через улицу в тюрьму и накормите заключенных.

– Почему вы сами не можете этого сделать? – спросил я.

Он жестко усмехнулся:

– Сегодня мы поймали пару парней, грабивших банк, они убили нескольких наших граждан, и нам пришлось их ловить, после того как мы собрали отряд. Теперь вот решаем, что с ними делать.

Судя по выражению его лица, в том, что ожидало пленников, почти не оставалось сомнений. Я пожал плечами, взял тарелки и пошел через улицу к тюрьме. Я вошел в голое, неохраняемое здание с одной камерой, и двое несчастных мужчин, сидевших на земляном полу, посмотрели на меня снизу-вверх.

– Принес вам еду. На вашем месте я бы поторопился все съесть, – сказал я и протянул тарелки через решетку.

– Подожди минутку!

Один из них встал, просунул руку сквозь решетку и в отчаянии схватил меня за руку.

– Не хотел бы ты получить тысячу долларов? Все что нужно, это отпереть эту дверь.

– Друг, – ответил я, – сделав это, всего через несколько минут я буду качаться рядом с вами обоими. Кроме того, не похоже, что у тебя есть с собой тысяча долларов. Иначе, зачем бы вы пытались ограбить банк?

Он нервно облизнул губы:

– Меня зовут Генри Ньютон Браун, я – шериф в Колдуэлле, штат Канзас. Я был с Билли Кидом в качестве члена суда Линча во время войны в округе Линкольн. Билли тебе заплатит!

– Ну, шериф, ты в чертовски затруднительном положении, потому что я никогда не видел, чтобы кто-то платил кому-то такие деньги просто по чьему-либо слову.

– Подожди, у меня есть еще кое-что, – продолжил он, когда я собрался уходить. – Месяц назад мы ограбили банк в Ньютоне, штат Канзас. Нам пришлось спрятать деньги, потому что все они были в золотых монетах и оказались слишком тяжелыми для наших лошадей. Вернуться тем же путем у нас не получилось. Вот почему мы попытались ограбить этот банк. Я нарисовал карту. Просто выпусти нас, и карта твоя!

Он схватил лист бумаги с какой-то схемой на нем.

Как раз в этот момент из собравшейся толпы на другой стороне улицы донесся рев. Шум становился все громче и ближе.

Генри Браун побледнел, вытащив из кармана пальто письмо.

– Это – письмо моей жене. Проследишь, чтобы она его получила? – просил он.

С этими словами он протянул мне карту и письмо. Не успел я отойти, как дверь распахнулась, и толпа прижала меня к стене, наперебой пытаясь избить заключенных.

– Я повешу вас, жалкие ублюдки! – прокричал бармен, когда дверь распахнулась.

Едва дверь открылась, Браун и второй заключенный вырвались в нее и сначала пробились сквозь удивленную толпу в отчаянной попытке сбежать. Толпа последовала за ними, а я выпрямился, отойдя от стены, услышав выстрелы из дробовиков и радостные возгласы, доносившиеся снаружи.

Когда я вышел на улицу, изуродованные трупы заключенных на грязной улице были окружены ликующей толпой, утолявшей свою жажду крови. Тела начали укладывать на длинные доски, чтобы фотограф мог сделать дагерротипы вместе с кровожадной толпой. Я незаметно вернулся в салун, терпеливо ожидая, когда вернется бармен, чтобы подать мне выпивку.

Наконец, с выпивкой в руке, я направился к боссу, забрать свою зарплату, чтобы смог поесть, принять ванну и, если повезет, то соблазнить официантку или шлюху провести со мной время.

Его взгляд поскучнел, когда я сел за стол. Он едва взглянул в свой гроссбух на столе, после чего полез в карман и протянул мне долларовую купюру.

– Должно быть, это какая-то ошибка, босс. Ты должен мне пять долларов, – озадаченно посмотрел я на него.

– Это было до того, как ты потерял всех этих бычков, Зеб. За это мне пришлось урезать тебе зарплату, – проворчал он.

– Ты имеешь в виду тех бычков, что потерял твой сын? Так, то была не моя вина. Если хочешь привлечь кого-то к ответственности, убедись, что это именно тот, кто виновен! – сердито ответил я.

– Нет, это твоя вина, Зеб. Таково мое решение, – нервно ответил он.

Как и следовало ожидать. В наши дни люди теряют свои жизни из-за гораздо меньшего, чем ссора из-за четырех долларов. Я заметил, что некоторые из моих коллег обращают на нас внимание, готовые в случае необходимости защитить босса. Если бы я поднял шум, меня бы пристрелили как собаку, как шерифа Генри Брауна.

Я взглянул на скупого сукина сына, который нанял в том числе меня. Целый год я работал на него, голодал, потел, истекал кровью, а моя ценность для него не стоила и четырех долларов.

Я расслабился, чтобы не показать угрозы, встал и молча вышел со своей долларовой купюрой.

Два дня спустя, на трассе, меня разбудили, чтобы в полночь заступить на смену, охранять стадо. Я оседлал свою лошадь и сделал петлю вокруг отдыхающего дремлющего стада. Все было хорошо, когда я погнал лошадь подальше от стада. К рассвету я буду слишком далеко, чтобы команда могла меня перехватить, когда я буду на пути в Колдуэлл, штат Канзас, доставляя письмо вдове шерифа Брауна, а затем – в Ньютон, чтобы узнать, сказал ли отчаявшийся законник мне правду о своем сокровище.

***

Я изучил подробные инструкции на карте и был приятно удивлен наличием седельных сумок, до краев наполненных золотыми монетами с двуглавым орлом стоимостью двадцать долларов каждая. Судя по весу, я был согласен с шерифом Брауном, вес слишком велик для лошади, чтобы выдержать еще и всадника.

Я оставил сокровище там же, где оно лежало, и вернулся в населенный пункт Ньютон. У меня с собой было пять монет. Достаточно, чтобы купить вьючного мула, а остальное потратить, чтобы шикануть, чего раньше у меня никогда не было. Прежде чем закончу, я выпью весь город досуха и трахну всех шлюх, которые у них есть, или умру, пытаясь это сделать.

Едва я устроился с бутылкой ржаного виски в танцевальном зале Таттла в Гайд-парке, как меня поприветствовал старый друг, Джим Мартин, и я пригласил его выпить вместе со мной. Мы как раз увязли в наших жизнях, когда началась суматоха.

– Это нехорошо, Зеб, – предупредил он. – У этой банды плохие отношения вон с тем парнем, Маккласки. У него вообще нет никакой поддержки, кроме вон того парня, там, – он кивнул на худого парня, выглядевшего смертельно больным и кашлявшего кровью на рукав.

– Ты прав, Джим. Этому парню необходимо показаться врачу, – сказал я.

– Это Джеймс Райли, – ответил Джим. – Доктор ему не поможет. Он умирает от чахотки.

– Зеб, я лучше пойду, посмотрю, не смогу ли все уладить, – объявил Джим и встал, чтобы направиться к месту противостояния.

Прежде чем он добрался туда, группа мужчин устала спорить, они вытащили револьверы и застрелили Маккласки, прежде чем у того появился шанс защититься. Они продолжали стрелять в него, и когда он рухнул на пол.

Ошеломленная толпа затихла, а в комнате продолжало отдаваться эхо выстрелов. Воздух наполнил едкий оружейный дым. Мой друг Джим при виде этой сцены выглядел беспомощным.

Джеймс Райли без предупреждения подошел к двери здания, закрыл и запер ее. Внимание переключилось на него, когда он с очередным кашлем с кровью сказал:

– Это был мой друг, вы, сукины дети! – Он вытащил два кольта «Миротворец» и начал беспорядочно стрелять в убийц Маккласки.

В то время как он разряжал свое оружие, в этом месте царили паника и хаос. Мужчины отважно пытались дать отпор, но ни одна из их пуль не остановила гнева Райли. Крики и вопли продолжались даже после того, как стрельба прекратилась. Из-за всех этих выстрелов видимость была нулевой.

Я сидел на корточках под своим столом, из опрокинутой надо мной бутылки мне на спину лилось ржаное виски. Я инстинктивно нырнул туда, едва началась схватка; если в меня попадет шальная пуля, ей придется приложить все усилия, чтобы найти меня.

Я посмотрел вдоль пола и увидел задыхающегося и находящегося на последнем издыхании своего друга Джима, из раны на шее которого хлестала кровь. Пытаясь совершить доброе дело, он попал под перекрестный огонь и умер.

Джеймс Райли продолжал обозревать эту сцену из Ада, которую развязал. Затем, не говоря ни слова, отпер дверь, открыл ее и вышел в ночь, сел на лошадь и ускакал, оставив позади на полу Танцевального зала Таттла кровавую бойню из четырех мертвых душ и трех раненых.

Я медленно поднялся с пола, держа наготове револьвер. Я хотел показать контуженным жертвам, что не представляю для них никакой угрозы, но и желал на всякий случай быть готовым. Я подошел к Джиму, но было уже слишком поздно, свет жизни покинул его глаза.

Воздух наполняли крики о помощи и оказании медицинских услуг. На самом деле это не регистрировалось у меня в голове, поскольку я горевал о человеке, которого считал своим другом во время перегона скота. В этот момент меня поразило, как вообще мало я его знал. Я понятия не имел, где его семья, откуда он родом или даже куда хотел поехать, до того как его срубили.

Затем пришло прозрение, что моя жизнь находится в таком же состоянии. Если бы здесь умер я, то Джим неверяще смотрел бы на мой труп. Единственное, что есть у меня в этом суровом мире, это мои револьверы, рычажная винтовка Генри, лошадь и несколько золотых монет, чтобы обеспечить себе гроб и похороны в этом забытом Богом городе. Знание о моем недавно обнаруженном сокровище было бы утеряно навсегда.

Мой первый план состоял в том, чтобы как можно скорее потратить деньги. Я прикинул, что прежде чем мне придется искать работу, я смогу прожить на широкую ногу от трех до пяти лет.

Но что потом? Вернуться и наняться на очередной перегон скота? Неужели мое тело, разум и душа настолько никчемны?

Господи, ведь прямо передо мной был ответ, способный изменить мою жизнь! Я могу забрать сокровище и начать торговлю... А еще лучше, если реинвестирую сокровище и получу быструю прибыль, а затем устроюсь на респектабельную работу.

Даже на равнины Техаса дошли слухи о том, сколько платят золотодобытчики Калифорнии за лопаты и кирки. Все что мне нужно, это найти дешевый источник товаров, доставить их в Калифорнию, продать раз в пять дороже, чем я за них заплачу, и я смогу открыть бар или магазин и получать прибыль.

Мои размышления были прерваны суровым худым мужчиной, одетым в черное, который подошел и встал рядом со мной.

– Вы знали несчастную душу? – спросил он. По его елейному поведению я сразу понял, что его волновал скорее финансовый вопрос, нежели духовный.

– Да, – ответил я, его звали Джим Мартин, мы вместе работали на нескольких перегонах скота. Я хочу видеть его в хорошем гробу и с каменным надгробьем на могиле. Проследи, чтобы проповедник хорошо его проводил.

Его глаза заблестели, когда я достал золотую монету, чтобы оплатить услуги, и протянул ее ему.

– Я буду присутствовать на утренней службе, – предупредил я. – Вы похороните его в ботинках.

Он сглотнул и нервно кивнул в знак согласия.

Я ушел, чтобы найти себе комнату. Мое желание устроить себе развлечение исчезло, и вместо этого я продолжил обдумывать свой новый план.

На следующее утро я присутствовал на проводах Джима. Когда все закончилось, и я отдал последние почести, я пошел в конюшню и купил вьючного мула. Я поехал своим караваном, чтобы забрать золото и отправиться на восток, в Сент-Луис.

***

Чтобы добраться до Сент-Луиса потребовалось две недели. Когда въезжал в город, люди ненадолго обращали на меня внимание, после чего возвращались к своим делам. После войны город рос не по дням, а по часам. Он превратился в процветающий мегаполис, который, как я ожидал, позволит мне дешево купить товары, приобрести два хорошо сработанных фургона со скотом для перевозки пассажиров, а также нанять кучера для второго фургона.

Затем я найму грузовой вагон, чтобы перевезти все в Индепенденс, штат Миссури – ворота на Орегонскую тропу, мой путь в Калифорнию. Я присоединюсь к обозу, состоящему из пятисот фургонов, с семьями, чья безопасность заключалась в огромном количестве попутчиков, когда мы направимся на запад. Пять сотен средств передвижения, несущих в себе светлые мечты и будущее. Я прикинул, что конца путешествия достигнет только один из пяти.

Я подъехал к ближайшей конюшне, спешился и размял затекшие мышцы после последнего этапа путешествия. Когда привязывал поводья лошади и вьючного мула к коновязи, ко мне подошел ребенок.

Мальчику было примерно лет десять, растрепанные лохматые светлые волосы были быстро зачесаны вниз, чтобы выглядеть более презентабельно. С его одежды ненадолго стряхнули пыль, но все же, скопление грязи и прорех на ткани свидетельствовало о злополучии мальчика.

– Извините, сэр. Доллар, чтобы присмотреть за вашими лошадью и мулом?

Мягкая спокойная вежливость его голоса почти скрывала отчаяние в его предложении.

Из конюшни выскочил мужчина. Он грубо толкнул мальчика на землю, и ребенок поскользнулся в грязи от сильного удара.

– Мальчик, сколько раз я должен тебе говорить, чтобы ты оставил моих клиентов в покое! А теперь убирайся, пока не настучал по башке! – пригрозил мужчина.

Истощенный мальчик, вставая, поморщился. Его смирение с болезненным падением доказывало, что для ребенка, пытающегося выжить в бесчувственном городе, это было обычным явлением. Он повернулся уходить.

– Подождите, мистер, – сердито сказал я. – Мы с этим мальчиком только начали переговоры о коммерческой сделке, когда вы нас прервали. А теперь я оставлю своих животных привязанными к этой коновязи, пока мы с этим молодым человеком обсудим за обедом детали. Когда вернемся, я сниму у вас стойло, но за моими животными будет присматривать этот мальчик. Если вас это не устраивает, вам лучше дать мне знать прямо сейчас. Потому что, если я увижу или услышу, что вы плохо с ним обращаетесь, то сделаю с вами то же, что вы сделаете с ним!

Обещание моего возмездия быстро вызвало нервное заикающееся извинение конюха. Я решил насыпать на его рану соль, проигнорировав его обильные заверения, повернулся, снял со своего мула тяжелые, нагруженные золотом седельные сумки и ушел вместе с сопровождающим меня мальчиком.

– Ну, парень, и где здесь поблизости есть хорошее место, чтобы поесть? – спросил я.

Ребенок продолжал идти прямо и, не глядя на меня, ответил:

– В салуне в соседнем квартале имеется приличная еда, но меня внутрь не пустят.

Я не стал спрашивать его, почему его не пускают в заведении.

– Позволь об этом побеспокоиться мне, – сказал я, когда мы вошли внутрь.

И действительно, едва мы вошли, бармен дернулся при виде ребенка, идущего со мной, а затем заколебался, когда я пристально посмотрел на него, осмеливающегося отказать нам во входе.

Мы подошли к ближайшему свободному столику и сели. Седельные сумки с глухим стуком упали на пол, когда я с радостью сбросил тяжесть с плеча.

– Нам нужно меню, – объявил я.

Подошла миловидная официантка и протянула мне картонку. Мне не потребовалось много времени, чтобы принять решение.

– Я буду стейк, печеную картошку, обеденные булочки и самое холодное пиво, которое у вас есть, – сказал я ей, передавая меню через стол мальчику.

Он выглядел так, словно его пытают, держа меню и даже не взглянув на него. Он неловко вернул меню официантке.

– Я... Я боюсь... что мне не хватит средств, чтобы присоединиться к вам за едой.

Мальчик выглядел несчастным, ощущая голод, столь заметный при невыполнимом обещании еды, находящейся так близко.

– Парень, это ведь я пригласил тебя на обед, чтобы поговорить о делах, так что, счет оплачу я.

Его глаза расширились, когда он понял, что его муки голода скоро будут утолены горячей едой. Я видел, как он неловко заставляет себя выразить мне прочувствованную благодарность, когда я его прервал:

– Вот что я скажу, мэм, просто принесите ребенку самый большой стейк, какой у вас есть, печеную картошку, булочки и стакан того яблочного сидра, что я у вас видел.

Я указал на бутыль с надписью о ее содержимом.

– А теперь, парень, прежде чем мы начнем разговор, нам требуется хорошо поесть, – подчеркнуто произнес я, намазывая горячую обеденную булочку маслом и макая ее в лужицу меда. Через несколько секунд мальчик повторил мои действия, и вскоре я заказал еще одну миску булочек для нашего стола.

Во время трапезы я вскоре заметил, что мальчик тайком утаскивает еду со стола и тайно прячет ее под своей изодранной рубашкой. За половиной его несъеденного стейка и оставшейся половиной картофеля, завернутой в салфетку, последовали многочисленные булочки и пара яблок из вазы с фруктами на столе.

Я не чувствовал, что будет что-то хорошее в том, чтобы пристыдить его, привлекая к этому внимание. Наконец, я отодвинулся от стола со стоном удовольствия от того, что после двух недель на тропе мне, наконец, не пришлось есть свою стряпню.

– Думаю, пора представиться, – сказал я. – Я – Зебулон Рассел, друзья зовут меня Зеб. Я здесь для того, чтобы купить кое-какие товары и отвезти их на продажу в Калифорнию. Рассчитываю пробыть здесь от трех до пяти дней, в зависимости от того, о чем я смогу договориться. Полагаю, ты можешь назвать приличный отель?

Мальчик кивнул в ответ на мою информацию, закончив есть. Я должен был обратить внимание на его мягкий тихий голос, произносящий слова с присущим ему тевтонским колоритом.

– Рад познакомиться с вами, герр Рассел. Я – Вилли Кеммлер. Прямо за этим салуном есть отель, который сможет удовлетворить ваши потребности. Для меня было бы честью присматривать за вашей лошадью и мулом на время вашего пребывания, – сказал он.

– Вот тебе золотая монета в десять долларов, и ты будешь ухаживать за моей лошадью и кормить ее во время моего отсутствия. Мула я, пока нахожусь здесь, намерен продать, так что, тебе не придется так уж сильно о нем заботиться.

Глаза Вилли расширились при упоминании огромной суммы денег, поступающей в его распоряжение.

– Я все же буду присматривать за обоими, сэр, – заверил он меня. – Они ни в чем не будут нуждаться.

Конюх хлопот не доставит? – спросил я.

– Пока я ухаживаю за вашими животными, он не будет вмешиваться, – пожал плечами Вилли.

Это оставляло открытым вопрос о том, что ждет Вилли в будущем, после того как я уеду из города, и конюх сможет наказать мальчика.

Я заплатил за обед, поднял свои седельные сумки и с грустью наблюдал, как Вилли осторожно идет, чтобы не уронить еду, спрятанную под его рубашкой.

Проводив меня в отель, Вилли направился обратно к конюшне. Я заметил маленького босоногого ребенка в грязном платье из мешковины, подбежавшего к нему. На вид ей было лет пять. У нее были светлые волосы, а черты лица – как у Вилли. Вилли вытащил из-под рубашки одну из булочек и протянул ей.

Она держала ее обеими руками, медленно откусывая с приобретенной практикой человека, знакомого с голодом. Эти двое продолжали идти бок о бок, пока я не потерял из их вида, когда они смешались с толпой на улице.

***

Я подошел к стойке регистрации отеля, не обращая внимания на самодовольство менеджера отеля, бросившего на меня пренебрежительный взгляд. Состоятельные посетители осторожно обходили меня, раздраженные тем, что я смею предполагать, будто принадлежу к их числу.

– Я бы хотел комнату и горячую ванну, – сообщил я менеджеру.

– Вы уверены, что наши расценки вам по карману, сэр? – усмехнулся он.

Я сделал вид, что «случайно» открыл клапан одной из седельных сумок, что положил на прилавок. Вид бесчисленных золотых монет за считанные секунды изменил отношение управляющего, когда он, заикаясь, поздоровался.

Я взял у него из руки ключ и сказал, что пока принимаю ванну, мне нужно постирать одежду и сходить к парикмахеру, чтобы постричься и побриться. Также мне требовался портной для презентабельного делового костюма. Он заверил, что лично за этим проследит.