В моей жизни все печали и радости случаются внезапно. Едва я съел первый бутерброд с маслом и красной икрой, как на улице загудел автомобильный мотор и два раза вякнул клаксон. Стружкин, подумал я, черт его принес, Кристину разбудит. Я отложил второй бутерброд, накинул куртку и вышел на крыльцо.

И точно! Возле «УАЗа» стоял Стружкин и махал мне рукой. Я ему тоже помахал, и тут из машины выбралась матушка игуменья, а за ней две монахини, только не в черном, а в сером. Совсем молодые! Игуменья их обняла и повела ко мне.

Она даже не стала подниматься на крыльцо, только сказала:

— Некогда мне. И Стружкин уезжает. Скажи Кристине, что я просила их приютить. Я потом позвоню.

Стружкин и игуменья уехали, а я повел девушек в дом. От них пахло ладаном и стеарином. Тихо и умиротворенно.

Едва мы вошли в сени, я зажег свет и громко крикнул:

— Кристина! У нас гости!

Девчонки вздрогнули, а я поспешил их успокоить.

— Сейчас Кристина спустится. Снимайте пальто. У нас тепло.

Та, что повыше и посмуглее, спросила:

— Кристина – Ваша жена?

— Да, – ответил я для определенности и снова крикнул:

— Кристина!

И постучал по стене, как и было говорено.

— Что-то не идет Ваша жена! – сказала смуглая девушка. – Вы поругались?

— Катька, это не наше дело! – осадила ее другая, пониже и побелее.

— Я сейчас! – сказал я и пулей взметнулся по лестнице.

Ни в одной из комнат Кристины не было. Только телефон лежал на столе, а под ним записка:

— Я пошла погулять и подумать. Если не вернусь, не ищи. Прости. Свои карты я забрала.

Интересный ход конем, подумал я, выходит, что у меня, кроме своей карты, денег больше нет? Выходит, прощай школа? Ну и ладно, легко пришло, легко и ушло.

Когда я спустился на первый этаж, девчонки уже разделись, скинули свои вороньи пальто и, оставшись в каких-то серо-черных хламидах, вовсю хозяйничали в кухне – пили чай и доедали икру, как черную, так и красную. У беленькой девушки икринки пристали к верхней губе, а у смуглой к нижней.

— Питаетесь? – поинтересовался я. – Молодцы!

— Извините, это такая вкуснотища! – воскликнула смуглая Катя. – Дашка говорила, не надо, не надо!

— Не удержались, – поддакнула ей «Дашка». – Уж простите!

Она утерла губы ладошкой, вскочила и нырнула в холодильник.

— Тут еще есть какая-то баночка! – сказала она из холодильника. – Икра минтая!

— А вот мы ее потом, – ответил я. – Лучше расскажите, кто вы и откуда, как оказались в монастыре.

Я сел поудобнее, положил руки на клеенку и приготовился слушать.

Даша выступила первой:

— Пусть Катька рассказывает. Она побойчее будет. А я задумчивая.

— Мы, вообще-то, детдомовки, – начала рассказывать Катя. – Наш детдом – был в Чехове, «Журавленок» назывался. За неделю до Нового Года директор Олег Николаевич нас собрал и объявил, что все старшеклассники могут идти на все четыре. Нам даже аттестаты подготовили, недоучкам. И отметки, по которым баллы определяются, проставили. От балды, и по поведению. Кто, значит, курил или дрался, тем пониже. Конечно, малышню распихали по другим домам, того, кто постарше, в приюты определили, а мы сели в электричку и уехали.

— Надо было в Москву ехать. Там возможностей больше. Нашли бы какую-нибудь работу.

— Мы и поехали! – с жаром подхватила Даша. – Да сели не в то сторону. Доехали до Серпухова, а по радио объявили: «Конечная. Поезд дальше не идет. Просьба покинуть вагоны».

— Мы вышли, спросили, когда электричка на Москву. Оказалось, окно, через два часа. Пошатались по заснеженному перрону, продрогли. Пошли в вокзал, а там так пирогами пахнет! До одури! Вышли на улицу пошли. Жрать охота! А денег нету, мы и в электричке задарма ехали. И шли мы, шли сиротки бедные, пока не уперлись в монастырь...

Катя задумалась, а Даша снова подхватила:

— Сестры нас обогрели, накормили, приютили.

— Мать игуменья только сказала, ненадолго, – перехватила инициативу Катя. – Пожили мы в монастырской гостинице до Нового Года, а потом она нас сюда привезла. Сказала, мы тут нужнее. Вот такая сказочка.

— Так мы поживем? – спросила задумчивая Даша.

Была она ростом пониже Кати, в «плечах» пошире, и с толстенной светлой косой, а Катя заметно выше, черноволосая, коротко стриженая и скептическая, все брови поднимала и нахмуривалась.

— Живите, не жалко, – сказал я в ответ.

— А Ваша жена? – опять спросила Катя.

— Погулять вышла, и, похоже, не вернется. Взаимный адюльтер, если знаете, что это такое.

Девушки посмотрели друг на друга и покивали. Похоже, знали.

— А у Вас музыка есть какая? – спросила Даша.

— Только старый телевизор.

— Тогда не надо.

А действительно, подумал я, почему у нас никакой музыки нет?

— Значит, так, девчонки, – сказал я, вставая. – Оставляю вас на хозяйстве.

— А сами, значит, погулять? – спросила скептическая Катя.

— Вроде того. Поеду за музыкой.

— А нам что делать? – спросила Даша.

— Делайте самое женское дело – варите обед. Продукты в холодильнике.

Шансов на то¸ что доеду, было мало. Совсем их не было, поэтому я решил одеться потеплее.

В одном из ящиков старого комода Агафьи Тихоновны, который стоял у меня в комнате, я обнаружил белье: рубаху и кальсоны, все заштопанное и чистое. Все с себя снял и натянул исподнее. Белый трикотаж приятно обнял меня и подчеркнул достоинства: выпуклые грудные мышцы, и то, что пониже. Сверху надел все свое и прошел в прихожую за курткой.

На улице было почти ясно, только свежий ветер в спину, и понизу мело. Бодро дошагав до автобусной остановки, я обнаружил желтый «Рафик». Пустой и холодный. Хмурый мужик в серой кепке в тон сильной седине и меховой куртке посмотрел исподлобья и спросил: «Куда?».

— На вокзал, – ответил я и тоже нахмурился в ответ. – Сколько?

— Тысяча.

Для кого-то много, а для меня – пустяк.

— Поехали, – сказал я.

— Поехали! – согласился мужик и завел мотор. – Ишь, как метет!

«Рафик» ехал быстро и почти не дребезжал.

— А что тебе на вокзале надо? Сваливаешь?

— Нет. Мне магазин надо. Музыку купить для дома.

— На вокзал тебе не надо! – строго сказал шофер. – Нет там настоящей музыки! Давай я тебя на развилку отвезу, в универмаг. Там у меня брат закуток держит. Вот у него музыка! Настоящая японская!

— Хорошо, – согласился я – Поехали на развилку.

В Серпухове, по крайней мере, четыре длинных улицы: Ворошилова, Володарского, Советская и Центральная. Они, так или иначе, начинаются от вокзала и только Центральная, чуть погодя, от Борисовского переулка. Мы поехали на Советскую, тоже длиннющую, и добрались до двухэтажного универмага «Людмила», в котором было все, от продуктов до музыкальных инструментов. В один из «закутков» с названием «Олдскултекникс» меня водитель «Рафика» и привел.

— Ты шапку купил? – спросил продавец шофера.

Они, и, правда, были похожи, краснолицые и толстоносые.

— А зачем? – весело ответил на вопрос шофер. – Весна скоро! Я в кепке прохожу. Я тебе покупателя привел. Покажи ему, что получше да поновее.

— А, покупатель! – обрадовался продавец в сером халате и белых (!) нитяных перчатках. – А я думал, бледная тень отца Гамлета!

— Мне магнитолу надо. Для дома. Хорошую и басовитую.

— Их есть у меня! Подождите! Одна басовитая, другая хорошая!

Он скрылся за шторой и вскоре, еще более красный, чем был, выволок две коробки, не драные, не мятые, только немного пыльные.

Они, играли хорошо: Тошиба с пристяжными снизу колонками и Санио – с сабвуфером. Я слушал и все не мог выбрать, слушал кассеты, слушал ФМ и думал.

— А я Вам согласующий трансформатор дам! – продолжал соблазнять меня продавец в белых перчатках. – Два. И коробок с кассетами. Если возьмете обе.

— Ладно! – не устоял под его напором я. – Давайте обе. Одну поставлю в комнате, другую в гостиной.

Миллион от «продажи» Лиды у меня был, еще не целованный, и я решил его начать тратить. Пока я доставал банковскую карту, продавец принес платежный терминал, и мы разошлись весьма довольные друг другом. От миллиона у меня остались семьсот пятьдесят тысяч. Шофер помог мне донести коробки до машины и вскоре мы ехали обратно.

Когда мы приехали в Высокие Дворики, шофер снова помог мне занести покупки в дом и заодно его похвалил. Я дал ему две с половиной тысячи, и он уехал. Мело́...

Девчонки тоже времени не теряли. Наварили всего! Правда, борщ у них напоминал солянку со свеклой, картошка с котлетами подгорела, а клюквенный кисель можно было резать ножом. Ну и что? Нужно же им на ком-то учиться! Почему не на мне?

В кухоньке мы не поместились, а потому обедали и ужинали в горнице. Она же гостиная и столовая одновременно. А потом я распаковал магнитолы...

Два десятка с гаком записанных кассет дал мне продавец старой техники. Там было все. Или почти все. Иностранные группы я пока опущу, а вот на наших исполнителях остановлюсь подробно. Тут были: «Пикник», Малинин, Митяев, «Мираж», «Кватро», Маркин, «Альфа», «Монгол Шуудан», «Ария», «Черный кофе», «Ласковый май», «Комбинация» и еще ряд исполнителей одного хита, и не только. За вечер точно не переслушать! Девчонки хотели слушать все сразу и на обеих магнитолах, а потому я их развел по комнатам. Задумчивой Даше я дал «Тошибу» и Митяева с Маркиным, «Ласковым Маем» и Малининым, а скептической Кате – «Санио» с «Миражом», «Кватро», «Черным кофе» и «Пикником». Мне она казалась чуть старше, чем Даша, и немного умнее. Остальное я пока решил не выдавать.

И понеслась! Я метался из комнаты в комнату, что-то объяснял, что-то слушал и часам к одиннадцати обалдел от музыки сильнее, чем накануне от настойки. «У меня есть тоже патефончик, только я его не завожу. Потому что он меня прикончит, я с ума от музыки схожу!», – пел когда-то Леонид Утесов. Девчонок тоже слегка покачивало, а глаза были дикие. В одиннадцать вечера я все обесточил и строго сказал:

— Дети, спать!

И «дети» отправились спать. Только заснуть они сразу не смогли. И я не смог. Я лежал в своей комнате, смотрел в белый потолок, а они, думаю, тоже лежали и смотрели. А за окном разбушевалась метель. Я прокрался в горницу и поставил на «Тошибу» кассету еще одного мастера, которую я утаил от самого себя в кармане куртки – Николая Носкова. И первой на кассете была записана «Зимняя ночь» на стихи Пастернака.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела...

Я слушал, а слезы сами текли из глаз и капали на старую нательную рубаху и кальсоны.

Метель лепила на стекле

Кружки и стрелы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Мне было невдомек, что девушки в длинных рубахах тихо стояли за спиной и, обнявшись, покачивались в такт неспешной музыке.

Мело весь месяц в феврале,

И то и дело

Свеча горела на столе,

Свеча горела...

Глубокой ночью метель стихла, остался только снег, который тихо падал, мягкий и теплый, но никто этого не видел, потому что все спали в Высоких Двориках...