Середина марта, а весна в самом разгаре. Днем – яркое солнце, утром и вечером плотные и белые, словно молоко, туманы. Когда-то в детстве в марте тоже были такие туманы. Мать говорила: «Туман снег съедает» и отправляла меня гулять. А как гулять, если не видно ничего, а только слышно? Но я и тут нашел выход – если присесть, то видно чьи-то ноги в валенках или сапогах.

Таким туманным утром меня разбудил басовитый, словно гудок парохода, вопль Нелли Стружкиной:

— Там какие-то монашки!

Первой к окну поспела голенькая Кристина. Пока я нашаривал тапки, она откинула одеяло, сделала два шага от кровати до окна и раздвинула плотные шторы.

— Там и правда, какие-то женщины! – удивленно сказала Кристина.

Для себя я назначил Кристину Ковальчик старшей по дому, могучая Нелли Стружкина была кем-то вроде охранницы и привратницы, а приблудные детдомовские девчонки Даша и Катя – отдохновением для души и тела.

Пришлось вставать. Я тоже подошел к окну и прижался к теплому упругому плечу Кристины. Из незаклеенных на зиму оконных щелей несло холодом, сыростью и немного дымом, кто-то топил печь, добавляя к холодному туману теплого дыма. У крыльца, и, правда, кто-то стоял в количестве двух экземпляров, но разобрать, женщины это или мужчины, я не мог, так силен утренний туман. Пришлось отдать Нелли распоряжение:

— Впусти их, только осторожно, сама не подставляйся!

А то отец меня прибьет, как газетой муху, подумал я.

Нелька вообще-то была хорошей, надежной, как крепостная стена, сложенная из дикого камня на известке. Именно она кинулась спасать меня в талую воду, когда я на ощупь копал отводной колодец в затопленном подвале и едва не слился, когда лопата провалилась в подземную каверну. Наверное, я бы не утонул, такие приспособленцы, как я, обычно не тонут, а сверху плавают, так вот Нелька подхватила меня под мышки и легко вынесла в горницу, словно плюшевого мишку после стирки. А теперь Нелли Стружкина просто приоткрыла дверь и спросила:

— Кто такие? Чего надо?

И я услышал ответ:

— Погорельцы мы...

Голос был женский, усталый, страдающий, и я крикнул Нелли:

— Пусти их!

А сам торопливо натянул тренировочные брюки и спустился вниз по замечательно скрипевшей лестнице. «И загадочных древних ликов на меня поглядели очи...». Сразу четыре женских глаза источали небесную синеву, и она словно заполняла прихожую: «Расплескалась синева, расплескалась...».

— Разумеется, мы вас накормим, приютим и вообще, – хрипло сказал я и откашлялся. – Но сначала санпропускник: мытье и бритье лишних волос. Потом мы вашу одежду сожжем, а взамен выдадим чистую.

— Да, – подтвердила Стружкина. – У нас такой порядок.

С недавнего времени я установил в душевой веб-камеру, чтобы подглядывать за девушками, но я их знал и так, а теперь посмотреть за новенькими счел за удовольствие, а потому включил запись на ноутбуке. Наверное, я был неправ, что взялся рассматривать прелести двух уставших женщин – одной очень молодой, другой – постарше, но, что поделать, при всех моих минусах я – все-таки, мужчина.

Они были очень похожи, наши синеглазые гостьи, словно сестры, родившиеся с промежутком в двадцать лет. Удивительно красивые, стройные, особенно младшая, с большой, будто скопированной со старшей, грудью. Как же призывно качались их груди, пока Даша и Катя под призором Нелли их брили, превращая из женщин в девочек! Я и не заметил, как сзади подошла Кристина и сказала:

— Ага! Порнушку смотришь?!

Потом присмотрелась к изображению на ноутбуке и поправилась:

— Это наши гостьи. Мать и дочь!

— Уверена?

— Я же вижу!

— Тогда пойди, посмотри в их вещах какие-нибудь документы.

— А ты дрочить на них будешь? Ладно, пойду, пороюсь! Вшей бы не нахватать...

Смешно дрочить, когда рядом столько безотказных женщин, хотя они все в чем-то проигрывали моющимся в душе женщинам. У Кристины, хотя и крепкие, но груди были маленькие, исполнительная Нелли, если честно, подавляла своей массивностью, а девушки из детдома стали немного раздражать своей наивностью и громкоголосием ни к селу ни к городу.

Пришла Кристина, молча, сунула мне в руки какую-то сложенную вчетверо пожелтевшую бумажку, из которой следовало, что «Дорофеева Валентина Анисимовна Дорофеева и ее дочь Светлана Сергеевна стали жертвами стихийного бедствия, а именно, пожара, оставшись без средств к существованию и постоянного места жительства». Документ выдал некто Нефедов М. А., глава администрации села Нефедовка. Печать, подпись. И ни паспортов, ни свидетельств о рождении при них не было.

— Надо за ними присматривать, – сказал я Кристине, возвращая ей чужую справку. – Не сперли бы чего эти синеглазки. Бумагу верни, а одежду – в печь. И выдай им что-нибудь из наших запасов. Потом покорми на кухне.

— Ты их на ночь оставишь?

— Естественно. В другой угловой комнате наверху.

— Рядом с твоей, – ревниво заметила Кристина.

— Именно. Надо же с ними поговорить.

— Это теперь называется поговорить, – сказала Кристина и ушла жечь старую одежду наших гостий и выдавать им новую.

На экране ноутбука была видна только опустевшая душевая кабинка, я остановил запись и выключил портативный компьютер. На кухне камеры не было, да и чего интересного можно найти в том, как Кристина, поглядывая в окно, чистит картошку или режет лук. Поэтому я натянул поверх клетчатой рубахи тонкий свитер и спустился к гостям. Кажется, вовремя...

Кристина щедро навалила женщинам жареной картошки с тушенкой, и теперь они, в банных халатах и полотенцах, ели быстро, жадно, но аккуратно, прихлебывая из кружек крепкий сладкий чай. А Крыся говорила:

— Мы вам все дадим, одежду, деньжат немного, а вы...

— Оставайтесь, сколько хотите, – закончил я фразу за нее. – Дом большой, места всем хватит.

Кристина на меня посмотрела так, что если бы у нее вместо глаз была двустволка, убила бы на месте.

— Даже не знаю, что сказать, – начала Валентина Анисимовна. – На добром слове, конечно, спасибо, только нам за гостиницу платить нечем. Все сгорело.

И Светлана поддержала ее кивком, да, сгорело все.

— Муж, пьяный, закурил и заснул, – продолжила Валентина Анисимовна. – А теперь сигареты сами, знаете, какие, просто так не гаснут, вот и занялась хата: огонь, дым, и ни зги не видно. Еле в окно выскочили с дочкой. И тут же крыша обрушилась.

Наверное, эту историю она рассказывала много раз, и ее дочь кивала точно также, но Валентина Анисимовна говорила ровно и почти без эмоций.

— В сельсовете нам справку выдали, что, мол, погорели, да только слух пошел, что мы дом сами подожгли, чтобы от мужа-пьяницы избавиться да страховку получить, и уж участковый приходил в сельсовет. Мы ноги в руки, и ходу! С тех пор так и мотаемся. То на станции ночуем, то в развалюхе прошенной. Без денег, и без крыши над головой.

— Тогда, чтобы двигаться дальше, Вам документы нужны, потом на работу устроитесь, – убежденно сказала Кристина, снова прицеливаясь в меня из своей «двустволки». – В Ясногорске, к примеру, нянечка в поликлинику нужна.

— А пока поживете у нас, – закончил я. – Пока вам сделают документы. И все!

Я хлопнул ладонью по столу, показывая Кристине, что разговор окончен и ушел из кухни. В коридоре она меня догнала.

— Ты что, с ума спятил?! – яростно зашипела Крыся, едва мы вошли в гостиную. – Они же – прошмандовки, я их за версту чую! Точно, украдут и смоются!

— Так что же ты их оставила? – спокойно ответил я. – Может, они сейчас ложечки тырят? Кстати, ты плов умеешь готовить?

— Нет. А почему сразу плов?

— Потому что его руками едят, без ложек.

— Какая же ты сволочь! – еще яростней прошипела Кристина и ушла на кухню, откуда раздался ее звенящий голос. – Ну, если вы больше ничего не хотите, то муж проводит вас в нумера!

По идее на правах хозяйки проводить женщин должна была Кристина, но, раз так, и я могу. Я пропустил их вперед и сказал:

— Нам на лестницу. Осторожно, там ступеньки узкие.

Светлана шла впереди, Валентина Анисимовна за ней, и я мог свободно лицезреть ее полные белые ноги с призывными темными ямками под коленями. Полы халата развевались в такт шагам, и бедра открывались то выше, но ниже. Если бы я был в подростковом возрасте, я бы непременно замер на миг и постарался заглянуть туда, где притаилась ее попка, но спешить было некуда, хотя член уже стоял.

Когда мы поднялись на второй этаж, я повел женщин во вторую угловую комнату с двумя окнами. В правой угловой жила Стружкина, а левая была свободна. Туда я их и отвел.

Там были две кровати: одна полуторная, другая – раскладная, и на них - платья и белье. Несколько мгновений они осматривались, а потом Валентина Анисимовна сказала:

— Молодой человек, Вы бы вышли на минуту. Нам переодеться надо.

Мне что, я вышел и заглянул к Стружкиной, которая доедала сайру, тщательно вытирая баночку кусочком хлеба на вилке. Я решил ей не мешать, закрыл дверь и вернулся к новым женщинам в залитую ярким солнечным светом левую угловую комнату. Они уже сняли полотенца и сушили волосы феном.

— Ничего, что мы без спроса? – поинтересовалась Валентина Анисимовна, расчесывая свои густые темные без единой седой пряди волосы.

— Ничего. Пользуйтесь.

— Мы же с вами не расплатимся, – забеспокоилась Валентина Анисимовна.

— А мы что-нибудь придумаем. Будете дом убирать, еду готовить. И вообще... не все же девчонкам вкалывать. Будет и у них на улице праздник.

— Ну, если только так...

Они все еще были в халатах, но было заметно, что в белье они покопались. Девчонки постарались и положили им кое-что из набора магазина «Людмила» – прозрачные лифчики и пестрые трусы с прорехами. И тут мне в голову пришла сумасшедшая мысль:

— А что, если мы снимем фильм с вашим участием?

— Фильм?

— Да. С рабочим названием «Из жизни фермеров». У меня есть знакомый режиссер, она снимает короткие фильмы и рекламные клипы.

— Мы сейчас все-таки переоденемся и все обсудим, – ответила Валентина Анисимовна и ее дочь согласно кивнула.

Разумеется, я дал им время и снова вышел в коридор. Стружкина все еще была у себя в комнате и, причмокивая от удовольствия, доедала вторую баночку с сайрой. Когда я вернулся, женщины уже надели эротическое белье и в недоумении разглядывали друг друга, а когда я предупредительно кашлянул, они поспешно накинули халаты.

— Теперь я понимаю, какие вы фильмы тут снимаете, – сказала Валентина Анисимовна.

— Так вы согласны или нет? – без обиняков спросил я.

— Делать нечего, – пожала плечами Валентина Анисимовна. – Мы согласны.

А действительно, куда деваться из теплого, сытного дома? В каждодневную неопределенность бродяжничества без документов?

— Пока я не позвонил, вы можете отказаться, – сказал я. – Ничего не изменится. Будете просто жить, сколько влезет.

— Ага! – усомнилась мать. – Задаром?

— Это зависит от вашей догадливости.

— Понятно, – протянула Валентина Анисимовна. – Уж лучше фильм. Звоните.

И я позвонил Людмиле Тимофеевне. Мне показалось, что она обрадовалась моей идее снять фильм про двух уборщиц – мать и дочь.

— Приеду, обсудим детали, – сказала режиссер и повесила трубку.

— Значит, короте́нько, – сказал я женщинам, пряча смартфон в карман. – Идея в следующем...

Пока не приехала Людмила Тимофеевна с двумя молодцами: оператором и осветителем, я придумывал и излагал детали своего сценария Светлане и Валентине Анисимовне. Вроде как я звоню в клининговую компанию, и мне присылают двух начинающих уборщиц. Они осматривают дом и назначают слишком высокую цену. Я не соглашаюсь, и в дело вмешивается моя мать в лице Людмилы Тимофеевны. Она ведет их в кладовую, где женщины выбирают себе «игрушки» по вкусу. Потом, трах-бах, я их ставлю рядом и удовлетворяю по очереди. Это, если кратко. Но когда прикатила Людмила Тимофеевна, она внесла свежую струю в мои порно-бредни.

Она приехала на микроавтобусе и с двумя парнями, отягощенными маленьким «юпитером» и камерой, сразу направилась в дом. Под мышкой у нее была большая коробка с непонятными иероглифами. На мой вопрос, что это за штука, она сказала с придыханием:

— О, это замечательная штука! Я ее опробовала на себе, чуть с ума не сошла. Где у вас кладовая?

У нас было две кладовых – на первом этаже, побольше, и совсем маленькая – для швабр и ведер на втором.

— Они будут убирать второй этаж! – уверенно сказала Людмила Тимофеевна. Начнут с того конца от окна и будут, постепенно раздеваясь (жарко же!), двигаться по направлению к кладовой.

Она скинула мне на руки норковую шубу, под которой на этот раз был простой короткий домашний халат, и твердым шагом направилась на второй этаж. Я и ассистенты за ней едва поспевали.

Они установили свет, и оператор вскинул на плечо камеру, а режиссер, тем временем, поставила коробку в кладовую и накрыла куском брезента.

— Сцена первая! – крикнула Людмила Тимофеевна. – Я проверяю чистоту!

Она встала у окна и мелкими шагами пошла по коридору, то и дело, приседая и томно дотрагиваясь до крашеных половиц и старательно делая недовольное лицо.

— Тут грязь, и тут! – говорила Людмила Тимофеевна, и оператор то брал крупный план ее румяного лица, то переводил камеру ей под полные ноги в полусапожках. – Звони в клининговую компанию! Пусть пришлют двух уборщиц!

Оператор нацелил камеру на меня, и я вытянул из кармана смартфон.

— Сцена вторая! – снова крикнула режиссер. – Приход уборщиц! Дамы, вниз, и одеваться! Пальто, шубы, что там у вас? Оператор, на лестницу, и снимать, как они раздеваются! Владимир, как, то бишь, Вас?

— Владислав.

— Слава, тоже вниз, снимаете с них пальто, и, как бы ненароком, их щупаете. Вперед!

Актрисы прошествовали вниз, оделись, вышли на крыльцо и тут же вошли, оператор занял позицию на лестнице, а я бегом, теряя тапки, бросился мимо него в прихожую. Там, радостно и глупо улыбаясь, послушно стояли Валентина Анисимовна и Светлана. Они ждали, когда я сниму с них сиротские пальто и начну тискать.

Их упругие тела, кажется, были созданы для дружеского потискивания. Женщины вяло отталкивали мои руки, а старался, наоборот, дать им, рукам, то есть, волю. Особенно досталось большим грудям моих гостий. Разумеется, мой член уже стоял.

— Так, Слава! – скомандовала с лестницы Людмила Тимофеевна. – Хватит их мять, а вы, женщины, идите ко мне. Я покажу вам фронт работ! Оператор, возьмите меня крупно!

Она сделала умильно-недовольное выражение лица, и «уборщицы» поспешили к ней. Я шел за ними и на лестнице, словно в школе, пытался заглянуть им под юбки, но там было темновато.

В коридоре было светлее из-за маленького «юпитера», и я заметил, что мои актриски немного смущены. Знали бы они наперед, что им предстоит сыграть!

— Так, значит! – снова принялась командовать Людмила Тимофеевна. – Сцена третья – уборка! Дамы, начинайте убираться! Дойдете до первой двери, снимите тапки, до второй – халаты, до третьей, лифчики, до четвертой – трусы.

— Зачем раздеваться-то? – недовольно спросила Валентина Анисимовна, берясь за веник.

— А как же! – был ответ. – Жарко же!

Света ничего не спросила. Она стояла со шваброй в руках, и ее щеки горели. Похоже, ей уже было жарко!

Все-таки они были разные, мать и дочь. Мать – немного ниже, и чуть шире, дочь повыше и стройнее. Но груди у них были словно вылеплены по шаблону, а соски торчали в стороны и вверх. Катя и Даша старательно их побрили, уничтожив поросль не только под мышками, но и на лобке, и на мясистых губах, поэтому я никак не мог сказать, какого цвета у них волосы там. А было бы интересно.

Они убрали коридор на совесть, оставив после себя четыре трогательных кучки: две пары одинаковых тапочек, два халата, большие лифчики и трусы, все белье яркое, пестрое и с прорезями. Оператор выпятился в комнату Стружкиной, снимая непрерывно, и Людмила Тимофеевна в очередной раз скомандовала:

— Так, уборка закончена, идите в кладовку, снимайте тряпку с агрегата и делайте удивленные лица!

Большие груди, а для меня большие груди – это те, которые невозможно накрыть ладонью, колыхались так маняще, что я готов был кончить в штаны. Но то, что мы увидели, меня немного отвлекло и сильно развлекло. Женщины действительно были удивлены, когда они извлекли из коробки с иероглифами нечто, похожее на половинку полена с сучком в виде члена.

— Это сибиан, – учительским тоном пояснила Людмила Тимофеевна. – На него садятся и включают с помощью пульта. Выносите в коридор и поставьте так, чтобы был виден логотип моего магазина. И возьмите в коробке лубрикант. Это смазка такая для кайфа. А ты, Славка, возьми пульт. Будешь рулить машинкой.

— Мадам, позвольте спросить, – осторожно начал я. – Как эта «машинка» может быть скоррелирована с общим сценарием?

— То есть? – нахмурила выщипанные бровки Людмила Тимофеевна.

— По кино мы с Вами – приличная семья, живем в неплохом двухэтажном доме, и вдруг у нас в кладовке находится такой «мопед».

— Да будет Вам выдумывать-то! – рассердилась режиссер. – По кино я женщина самостоятельная, одинокая, имею сына, то есть, Вас. А поскольку у нас негласное табу на отношения, то вполне возможно, что я купила этот «мопед» для самоудовлетворения. Как Вам такой расклад?

— Пойдет, – кивнул я. – Поэтому я предлагаю снять часть третью «Мать и сын. Инцест каждый день».

— Это хорошая мысль, – задумчиво сказала Людмила Тимофеевна. – Надо ее обдумать.

— Мадам! – спросил оператор. – Во-первых, у Вас кончается обеденный перерыв, а во-вторых, у меня пленки осталось чуть-чуть. Как раз на хороший оргазм с этой мотоциклеткой.

— Тогда поехали! – хлопнула в ладоши Людмила Тимофеевна. – Кто?

— Давайте я попробую, – предложила себя Валентина Анисимовна. – Негоже девушку первой на дырявый мост пускать.

Я запустил руки в картонный ящик и под двойным дном нашарил не только миниатюрный пульт. Я еще нашел там несколько штук искусственных «хуев» разного размера и вида. Все они были съемные, взаимозаменяемые – на «ласточкином хвосте», и приятные на ощупь – упругие и в меру шершавые.

— Тут хуев целая тачка! – сказал я Людмиле Тимофеевне. – Может, поменяем?

— Оставим тот, что стоит по умолчанию, – ответила режиссер. – Женщина, прошу!

Она густо полила дилдо лубрикантом, и Валентина Анисимовна начала прицеливаться и прилаживаться, а потом махнула рукой, сверкнула синими глазами и насадила себя на елдовину. Я нажал красную кнопку...

Управлять электромеханическим ёбарем было очень просто. Кроме кнопки включения, на нем еще были четыре кнопки: вверх-вниз управляла амплитудой, а вправо-влево – частотой импульсов. Возможно, эта штука была создана в мрачных подвалах ЦРУ, чтобы пытать человека бесконечным наслаждением – примотать скотчем и уйти пить кофе или, до утра, спать. Что тут скажешь, Валентина Анисимовна закатила глаза и затряслась в оргазме через пару минут. Но ничто не длится вечно. Оператор сказал, что у него закончилась пленка, и, к тому же, у ебальника сел аккумулятор. Мне даже, как помрежу, не пришлось нажимать на красную кнопку. Женщина тряслась все тише, вздрагивала все реже, наконец, сползла с сибиана и мягко улеглась набок.

Тут уж не до секса! Голенькая Светка побежала вниз, привела Стружкину с аптечкой, за ней притащились остальные: Кристина, Даша и Катя. По этажу распространился резкий запах нашатырного спирта, и подопытная, наконец, открыла синие глаза.

— Вот это был кайф! – сказала Валентина Анисимовна. – Врагу не пожелаешь!

И все зааплодировали!

Вскоре Людмила Тимофеевна укатила. Она увозила с собой кассету, а нам оставила сибиан и шестьдесят пять тысяч денег: Валентине Анисимовне – пятьдесят, мне – десять, а Светке – мало, всего пять. Кроме этого, я взял с нее слово посодействовать погорельцам в получении документов. И она обещала...