My Fragile Male Ego от bruce1971

****************************************

Один из моих любимых рассказов – «Слова» от Jezzaz, где сделанный рогоносцем муж полностью уничтожает свою жену и ее любовника... а также их отношения... всего лишь несколькими тщательно подобранными словами. Хотя взрывная, экстравагантная месть может быть очень веселой, есть что-то в продуманном хирургическом ударе, показывающее нам нашу собственную слабость и жестокость. Кости срастаются, швы исчезают, но осознание того, что ты – совершенно никчемный придурок... да, это оставляет след.

Здесь моя попытка сделать нечто подобное. Если длинные, насыщенные диалогами, полностью лишенные секса истории, в которых ГГ пытается встать на путь истинный, вам не по душе, пожалуйста, пропустите это.

***

Это был наш последний спор, после того как Патрисии вручили документы, но до того, как мы пошли в суд. Мы оба притворялись, играли роли друг для друга. Я притворялся, что все еще хочу все обсудить, хотя крышка гроба на нашем браке захлопнулась, едва частный детектив показал мне фотографию, где она целуется с Брэдли Джейкобсом. К пятой минуте их первой видеозаписи он был уже в могиле, а я забрасывал его крышку землей.

Что касается Патрисии, я не знаю, в чем именно она притворялась. Может быть, в том, что ее продолжающаяся неверность все еще является законным предметом для обсуждения? Может быть, что мы могли бы как-то разумно договориться о том, что останемся в браке, в то время как она будет трахаться с Брэдли на стороне?

Моя жена, Патрисия Уилсон, в девичестве Андерсон, – юрист. Брэдли на самом деле – один из ее помощников, а поиск способов быть «разумным» в совершенно неразумных вещах – это то, чем она зарабатывает на жизнь. Дома, я полагаю, она делает это на общественных началах: фраза «Мэтт, будь разумным» была постоянным рефреном на протяжении большей части нашего двадцатипятилетнего брака.

Но после того как я вручил ей документы, она добавила в свой репертуар еще одну фразу: «хрупкое мужское эго». В смысле: «Мэтт, дело не во мне и не в том, с кем я сплю или не сплю. Дело в твоем хрупком мужском эго».

Боже, как я ненавижу эту фразу. И, конечно, мы не слишком углубились в эту последнюю дискуссию, прежде чем она решила бросить ее:

– Мэтт, если бы ты мог видеть дальше своего хрупкого мужского эго, то понял бы, что это тебе совсем не угрожает. – Она подарила мне свою самую обнадеживающую... самую разумную... улыбку. – Я его не люблю, и через несколько месяцев мы оба будем жить дальше. Мы с тобой еще сможем вместе уехать в закат.

Должен отдать Патрисии должное: она очень смелая. Говоря это, она перебирала пальцами ножку бокала своего любимого без выдержки в дубовой бочке австралийского шардоне, стоявшего рядом с папкой из манилы на нашем кухонном столе. В папке, в свою очередь, находилось мое заявление о разводе, а также несколько самых грубых фотографий, которые удалось сделать частному сыщику.

Другими словами, «Титаник» столкнулся с айсбергом, оркестр играет гимн «Ближе, Господь, к Тебе», а женщин и детей ведут к спасательным шлюпкам. Тем временем Патрисия говорит, что если я буду благоразумен, если смогу преодолеть свое хрупкое мужское эго, мы, возможно, сможем добраться до порта.

Дело в том, что Патрисия думает, что мы все еще ведем переговоры, но я уже не хочу ничего решать. Я хочу закончить разговор.

– Патрисия, давай на секунду остановимся, – сказал я, прервав ее на полуслове. – Ты все время говоришь о моем хрупком мужском эго, утверждая, что если я смогу это преодолеть, то у нас все будет хорошо. Что именно ты имеешь в виду? Под хрупким мужским эго?

Она на мгновение нахмурилась, немного обидевшись, что ее прервали.

– Ну, все очень просто, Мэтт. Ты боишься конкуренции. Боишься, что каким-то образом не сможешь соответствовать. – Она опять улыбнулась мне – ласково, слегка снисходительно. – Но, милый, тебе не стоит беспокоиться. Ты – мой парень. Мой мужчина.

– А кто тогда Брэдли?

Она покраснела.

– Брэдли... ну, Брэдли – это просто игрушка. Как фаллоимитатор или тренажер. Я не собираюсь заменять тебя или разлюбить. Тебе не о чем беспокоиться.

Я одарил ее слегка нахмуренным, слегка ошарашенным взглядом, которым пользуются мужья, когда хотят, чтобы их жены чувствовали свое превосходство – обычно для того, чтобы нам что-то сошло с рук.

– Итак, для ясности, ты считаешь, что я беспокоюсь о том, что ты собираешься разлюбить меня или заменить меня более молодой моделью? – Она кивнула, ласковая улыбка стала шире. – И ты считаешь меня из-за этого слегка ранимым? Считаешь, что меня нужно успокоить?

– Именно! И, милый, тебе не о чем беспокоиться.

Я говорил медленно, как будто прикидывал, что к чему.

– И каким-то образом эта хрупкость связана с тем, что я мужчина?

Она похлопала меня по руке. Ласково. Снисходительно.

– О, дорогой, это не только у тебя. У всех мужчин эго хрупкое. – Ее улыбка расширилась. – Часть того, что делаем мы, жены – мы поддерживаем наших парней, поддерживаем у вас веру в себя.

Я хотел накричать на нее, спросить, как, черт возьми, трах с двадцатипятилетним должен меня поддержать, но знал, что это лишь заставит ее упереться рогом. Я не удивился, что Патрисия купилась на всю эту поп-психологию «женщины сильнее мужчин» – мы годами ходили вокруг этой чепухи. Но я устал, мы почти подошли к концу, и мне надоело ходить.

– Знаешь, Патрисия, ты уже давно используешь эту фразу, – сказал я, сверля ее взглядом. – Я пропускаю ее мимо ушей – одно из того, чему я научился после двадцати пяти лет с тобой, это выбирать свои битвы. Но если и есть что-то, с чем я хочу оставить тебя сегодня, так это понимание того, насколько весь этот спор – полная чушь.

Она начала возражать, но я продолжил:

– Причина, по которой люди фокусируются на «хрупком мужском эго», заключается в том, что это кажется ненормальным. Это как яички – сколько раз ты видела дурацкое видео, где парня бьют по яйцам?

Она кивнула, собираясь дать мне немного поговорить об этом, прежде чем втянуть обратно.

– Много.

– Да. Это забавно – по крайней мере, для женщин – потому что мужчины всегда кажутся такими сильными, а одного этого достаточно, чтобы большинство мужчин упало и их стошнило. Сильный страшный большой мужчина внезапно сворачивается в клубок, пытаясь отдышаться. Понимаешь, о чем я?

– Да, но...

– Но ведь наблюдать за женщиной в такой же ситуации не смешно, правда? – Она кивнула. – Но почему бы и нет? Если один человек, скрючившийся от боли, смешон, то почему другой нет?

– Потому что это – насилие. Мужчина, бьющий женщину, – это насильник.

– А женщина, бьющая мужчину, – нет? – Я покачал головой. – Неважно, мы отклонились от темы. Дело в том, что смотреть, как корчится от боли женщина, не смешно, потому что нас учат видеть женщин хрупкими и слабыми, поэтому идея заставить женщину плакать не является ни странной, ни особенно смешной.

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

Я сделал глубокий вдох.

– Дело в том, что с эго то же самое. Когда я каждый день хожу на работу, мои друзья – мои друзья! – подшучивают над моими сексуальными способностями, размером моего члена, размером живота, моими редеющими волосами и всем остальным, что они могут найти, чтобы меня поддразнить. А теперь представь, если бы так поступали с тобой твои подруги. Представь, что ты входишь в офис и сразу же получаешь комментарии о каждой области, которая кажется тебе уязвимой. Как бы ты себя чувствовала?

– Боже, – сказала она. – Не могу себе представить, чтобы женщина поступала так с подругой. И уж кончено не постоянно.

– Но именно так и происходит с нами, большими, сильными мужчинами. Мы пожимаем плечами, бросаем в ответ свой комментарий и идем заниматься своими делами.

Теперь уже я похлопывал ее по руке. Ласково. Снисходительно. Интересно, заметила ли она?

– На самом деле, единственная область, где я позволяю себе чувствовать себя хрупким и уязвимым, – в этом доме. Именно здесь я снимаю броню, показываю свое нежно-розовое подбрюшье и верю, что ты этим не воспользуешься. То, что ты видишь в качестве моего хрупкого мужского эго, – это мое расслабление в единственном месте в мире, где я чувствую, что могу быть хрупким. Понимаешь меня?

Патрисия улыбнулась и кивнула. Я видел, как она собирается для новой атаки.

– Но в этом-то и дело, Мэтт! Здесь ты в безопасности. Ты можешь быть уязвимым. Я не собираюсь уходить или бросать то, что у нас есть, из-за... из-за интрижки!

Я снял очки, потер переносицу.

– Ты все еще не поняла, Патрисия. Я поверил тебе, когда ты сказала, что я – лучший в мире любовник, хотя и знал, что объективно это неправда. Черт, за последние двадцать пять лет у меня была всего одна любовница – не такой уж большой опыт!

Я усмехнулся.

– Я поверил тебе, когда ты сказала, что меня тебе достаточно, что мой член для тебя идеален, что мое тело все еще тебя возбуждает. Я верил тебе на слово, даже когда понимал, что ты просто укрепляешь мое эго. С тобой я решил быть хрупким, потому что знал, что могу тебе доверять.

– И я так рада, что ты...

– А ты это предала! – крикнул я, хлопнув рукой по столу. Ее глаза расширились, и она замолчала.

Я сделал глубокий вдох и попытался снова обрести спокойный голос.

– Около шести месяцев назад я начал замечать, что ты не так уж бережно относишься к моей хрупкости. Я заметил, как ты выражалась, когда я снимал рубашку, как закрывала глаза, когда мы занимались сексом. Улавливал язвительные комментарии о том, что нужно ходить в спортзал или отказаться от пива.

Она подняла на меня потрясенный взгляд, а я продолжил:

– Я заметил, что ты перестала рассказывать о своем дне или спрашивать о моем. Заметил, что тебя не бывает рядом со мной. Еще до того как ты начала заниматься сексом с Брэдли, я понял, что ты больше не безопасна для меня. Ты не собиралась защищать мою уязвимость.

– Мэтт, я... – она сделала паузу. Неужели у адвоката закончились слова?

Я посмотрел ей в глаза. Твердо. Они блестели, и я уверен, что мои тоже.

– Я пытался с этим бороться, Патрисия. Чаще приглашал тебя на ужин, комментировал твою одежду. Пытался планировать больше отпусков, больше времени только для нас. Пытался дать тебе понять, что ты для меня особенная. Лучше одевался. Начал ходить в спортзал. Надеялся, что ты вспомнишь, каким особенным я был для тебя.

Я посмотрел вниз на свои руки. Только не сейчас. Я не могу позволить ей увидеть слезы. Не могу быть уязвимым. Хватит.

– Это не сработало. Ты находила причины отменять ужины, причины, по которым мы не можем поехать в отпуск. Делая комплименты твоей одежде, я видел, что ты переживаешь, не заметил ли я, что ты одеваешься для него. А послав в твой офис цветы, я так и не получил ответа.

Я поднял на нее глаза.

– Позже, когда ты начала устраивать ссоры, лишь бв избежать секса со мной, я понял, что потерпел неудачу. Ты забыла, что я особенный, и ты уже на пути к тому, чтобы перестать быть особенной для меня.

– Я никогда не ссорилась, чтобы отказаться от секса!

Я застонал. Серьезно? И это все, что она из этого вынесла?

– Патрисия, ты можешь просто быть честной? Хотя бы с собой, если уж не со мной. Ты полгода меня отталкивала.

Она на секунду подняла на меня глаза, но потом снова опустила их на свои руки. Очаровательные руки. Я пожал плечами.

– Как бы то ни было, да, тогда мое эго было хрупким. Я проводил много времени в офисе с закрытой дверью, оплакивая наши отношения. Пытался строить из себя сильного лицо, будучи на работе, чтобы ты не видела, насколько глубоко меня ранила. Начал искать причины, чтобы уйти из дома, чтобы не проводить время с той, кто может меня ранить, и кто теперь так явно хочет сделать это.

Она выглядела потрясенной. Я слегка улыбнулся и снова похлопал ее по руке.

– Но ты будешь рада узнать, что мое хрупкое эго исцелилось. Я нашел себе другое занятие, других людей, которые заставили меня почувствовать себя особенным.

Она подняла голову, в ее глазах был вопрос. Я усмехнулся.

– Нет, я тебе не изменял, но заметил, что некоторые женщины в спортзале не выглядят так, словно мое тело в эти дни слишком их отталкивает. Как бы то ни было, к тому времени, когда у меня появились доказательства, и я разговаривал с адвокатом, ты бы даже не заметила, что мое хрупкое мужское эго когда-либо было задето.

Мы закончили? Я думал именно так... в конце концов, я сказал то, что должен был, и думал, что, возможно, она наконец-то меня услышала. Может быть, теперь мы сможем двигаться дальше. Но нет, я был женат на адвокате, и нет такого понятия как проигранное дело.

– Но, Мэтт, в этом же не было никакой необходимости, – закричала она. – Да, признаю, что в последнее время я была... рассеянной... но никогда не переставала тебя любить. В моем мире ты всегда был на первом месте. Прости, что я не видела, насколько ты был хрупким, как сильно я тебя ранила...

Патрисия продолжала говорить, продолжала плести красивые картины из своих слов, но я ее не слышал. Опять это слово. Хрупкий. Она все еще ничего не поняла, и я понял, что, вероятно, никогда и не поймет. Я больше не пытался сделать это по-хорошему.

– Патрисия, прекрати, – рявкнул я.

Думаю, она могла услышать в моем голосе гнев, хотя я и пытался его скрыть. Я сделал длинный, медленный вдох. Выпустил воздух.

– Ты все еще не понимаешь, да? Все еще думаешь, что все дело в моей хрупкости, в моем хрупком мужском эго, не так ли?

– Дорогой, в этом нет ничего постыдного. Все мужчины...

– Все люди, Патрисия. У всех у нас хрупкое эго. И мы доверяем тем, кто нам дорог, защищать его.

– Ну, да, конечно, но мужчины особенно хрупкие. Ну, то есть...

– Я собираюсь открыть тебе маленький секрет.

Я наклонился к ней, будто хотел довериться. Я изо всех сил пыталась побороть сарказм, но она не облегчала мне задачу.

– Патрисия, я провел большую часть последних двадцати пяти лет, пытаясь найти способ быть с тобой честным, не задевая твоего эго. Когда ты спрашивала меня, идет ли тебе помада этого цвета или толстит ли тебя это платье, мне приходилось искать ответ, который бы не задел твои чувства, но и не позволил бы тебе выйти из дома похожей на сумасшедшую клоунессу или обтянутую сосиску.

Патрисия покраснела, и ее глаза расширились. Она не привыкла к такой откровенности.

Внезапно я понял, что мне смешно.

– Патрисия, когда я говорю такие вещи, как «Дорогая, я не уверен, что эта помада подходит к этой блузке» или «Вау, ты не могла бы переодеться? Я не уверен, что меня устроит, если наши соседи всю ночь будут пускать слюни на твою грудь», я давал тебе возможность выхода. Притворялся, что не уверен в своих словах или что мое «хрупкое мужское эго» находится под угрозой. А знаешь, почему я это делал? – Она покачала головой. – Все потому, что я не хотел подвергать опасности твое эго.

– Это... это... чепуха! – вскипела Патрисия. – Я могу вспомнить несколько случаев, когда ты недвусмысленно говорил, что что-то выглядит не очень хорошо!

Я усмехнулся.

– О, признаю, что время от времени я давал маху, – сказал я. – Думаю, мы оба помним, что случилось в те дни, когда я прокомментировал твои тени для глаз: «как у проститутки». Или когда сказал тебе, что, да, из-за этого платья твоя задница выглядит большой. Большие, обиженные глаза. Холодное «спасибо за честность» и неделя или две отрицательной температуры в спальне. Я быстро понял, что честность определенно переоценивается, когда речь идет о том, чтобы высказать жене свое мнение.

– Значит, двадцать пять лет ты лгал мне? – Патрисия выглядела так, словно была готова взорваться. Пора с этим заканчивать.

– Скажем так, я давал тебе выборочную и тщательно отредактированную версию правды. Говорил, что ты – самая красивая женщина в мире. Что твои походы в спортзал срезали с твоего возраста десяток лет. Что с твоей задницей не сравнится и Венера Милосская. Делал тебе экстравагантные комплименты, которые, как и твои комплименты мне, были призваны показать тебе, какой я тебя вижу... и, в процессе, укрепить твое хрупкое эго.

– Мое эго не хрупкое!

– Патрисия, у тебя толстая задница.

Она посмотрела на меня так, словно я только что ударил ее кулаком в грудь.

– Что?!!

Я улыбнулся ей.

– У тебя растяжки. Твоя грудь обвисла. Корни твоих волос седеют, а зубы желтеют. Те дорогие крема, что ты покупаешь, не скрывают морщин на твоем лице или второй подбородок. Дорогая, пора задуматься о том, как стареть изящно, потому что бороться с этим уже не получается.

Она задохнулась, ее глаза расширились. Несколько ударов, и все – прямо в цель.

– Господи Иисусе, Мэтт!

– Патрисия, запомни то чувство, что ты сейчас испытываешь. Подумай об этом. А теперь представь, что я сказал тебе, что трахаю какую-нибудь симпатичную молодую штучку в офисе. Кого-то на десять-двадцать лет моложе тебя, с упругой попкой, пышной грудью и тугой киской. Она пробует на мне все свои трюки, потому что наши отношения еще только зарождаются, и она еще лишь начинает свою игру. Представь, что я прихожу к тебе домой от нее пару раз в неделю. Как поживает твое эго? Чувствуешь себя слегка хрупкой?

Патрисия слегка посерела.

– Я... да, – пролепетала она.

– Вот чего ты так и не смогла понять, Патрисия. Я не слепой. Ты – не самая красивая женщина в мире. Черт, я, наверное, могу выйти через парадную дверь и найти с полдюжины женщин в нашем районе, которые объективно более привлекательны, чем ты.

Я снова посмотрел на нее, но ее лицо все еще было вытянуто. Я видел на ее щеках слезы.

– Ты не самая красивая, не самая умная и не самая веселая. Но для меня ты была именно такой. Ты БЫЛА самой красивой, самой веселой. Самой лучшей. Видя все твои недостатки, я также видел жизнь, что мы прожили вместе. Твоя грудь обвисла, потому что ты кормила ею наших детей. У тебя толстая задница, потому что ты носила их в своем теле. У тебя морщины от смеха, потому что мы вместе смеялись. Я смотрел на дорожную карту твоего тела и видел мили, которые прошли мы вместе. Я дорожил каждой из этих миль и теми следами, что они оставили.

Она подняла глаза, и это было похоже на последнюю сцену в боксерском фильме, ту, что происходит прямо перед финальным нокаутом. Она всхлипнула.

– А сейчас? Что ты видишь сейчас?

Господи, – подумал я, – она сама напрашивается. Это было бы так просто. Часть меня... черт, большая часть меня... хотела нанести нокаутирующий удар, тот, что оставит ее настолько разрушенной, что следующие несколько лет она будет метаться из постели в постель, пытаясь доказать, что это у нее все еще есть. И вот она здесь, выпятив подбородок, ожидая, когда рухнет потолок...

Но в этом-то все и дело. Дело уже не в том, чтобы нанести нокаутирующий удар. На самом деле, дело даже не в Патрисии. Она посмотрела в зеркало, увидела, что время идет, и решила, что сможет найти фонтан молодости в члене молодого мужчины. А потом, когда ее раскрыли, она попыталась выстоять, бросая вызов и используя хитрые слова. Думаю, нам обоим ясно, что она – слабая и маленькая... и теперь останется в одиночестве.

Что касается меня, я выплакал свои слезы в машине, за дверью своего офиса, в парке в миле от моего дома. Я провел месяцы, скрывая от жены свою боль, пока боролся, а потом оплакивал смерть своего брака. Теперь мне нужно спланировать оставшуюся жизнь. Первым шагом было спросить себя, кого я хочу видеть в зеркале каждое утро. Парня, сделавшего дешевый выстрел? Парня, выигравшего какое-то бессмысленное соревнование со слабой женщиной, проебавшей свою жизнь? Хулигана?

Нет. Я хотел видеть того же, кого и сейчас – милосердного человека. Хорошего. Честного человека.

Я сделал еще один глубокий вдох и снова накрыл руку Патрисии своей.

– Что я вижу сейчас? Теперь я вижу женщину, с которой провел лучшие годы своей жизни. Вижу ту, которой доверял свою хрупкость до тех пор, пока мог. – Я сжал ее руку. – Я вижу ту, по кому я на самом деле буду скучать.

Она поднялась, наклеив на лицо улыбку. Та была кривой, и это не помогало справиться со слезами.

– Это не обязательно должно быть так, – сказала она. – Мы сможем найти дорогу назад.

– Нет, не сможем, – вздохнул я. – В одном ты права, Патрисия. Я не хрупкий, но вот мое доверие было хрупким. Я никогда больше не смогу снять броню. Никогда не смогу впустить тебя. Может быть, мы и смогли бы жить вместе. Смогли бы спать в одной постели, ездить в отпуск, создавать какие-то воспоминания. Но дело в том, что я всегда буду следить за тобой. Интересоваться, оцениваешь ли ты мое тело. Не сравниваешь ли меня в постели с кем-то еще. Интересоваться, остаешься ли ты со мной, потому что любишь или просто по привычке.

– Это не...

– Я не собираюсь так жить, Патрисия. Думаю, что у меня есть еще лет тридцать или сорок, и я не хочу провести их с той, кому не доверяю, притворяясь, будто чувствую себя в безопасности и защищенным, хотя на самом деле это не так. Я такого не заслужил. И, честно говоря, если ты на самом деле меня любишь, то не станешь просить меня проходить через это.

При всех своих юридических навыках Патрисия довольно прозрачна, по крайней мере, для меня. По ее глазам я видел, что она прикидывает контраргументы, проверяет их, смотрит, какие из них могут сработать. А потом увидел, когда она поняла, что все на самом деле кончено. В ее глазах словно погас свет.

***

Как только Патрисия решила не бороться, развод прошел быстро. Мы как обычно меняли драгоценности на инструменты и телевизор, мебель на мой частично отреставрированный «Мустанг». В конце концов, продали дом, все разделили пополам и сэкономили кучу денег на адвокатах.

Самое главное в разводе то, что даже когда он закончен, это еще не конец. Я по-прежнему часто вижу Патрисию – на днях рождения наших детей, юбилеях, рождествах. Иногда она приводит с собой кавалера, а со мной под руку обычно есть женщина. Последний год или около это – одна и та же женщина, и по выражению глаз Патрисии я вижу, что она понимает, что это значит.

Я стараюсь не злорадствовать, но иногда мое эго... ну, оно, может быть, и хрупковато.