Эротическая сказка-триллер

Окончание. Начало см. чч.1-3.

Отделение, из которого отпустили Машу, оказалось, как выяснилось, где-то на окраине этого районного городка. Вокруг были одни лишь домишки частного сектора, по виду — уже заброшенные. Маша брела по пыльной улице, даже не думая о том, что на ней нет сейчас ровно ничего. Всё равно на улице не было никого ни встречного, ни попутного. Во дворах тоже не было видно никаких признаков жизни, как будто всё вымерло. По-видимому, все обитатели давно разъехались отсюда.

Наконец, в одном из дворов её внимание привлекло какое-то движение. Неужели люди? Неужели можно у кого-то попросить кров, еду и немного одежды? Но нет, это оказались всего лишь коты. С десяток огромных, пушистых котов — серых, чёрных и полосатых — сидели на старом, потемневшем от времени столе, сколоченном когда-то посреди двора для празднеств большой семьи и друзей.

"Раз есть кошки, то должны быть и люди, " — подумала Маша. Сняв с калитки проволочную петлю, она шагнула во двор. Надо же было, в конце концов, куда-то идти. Коты с удивлением уставились на неё. "Что это ты ходишь в таком странном виде? — казалось, укоризненно качал головой ближайший к ней, полосатый с драным ухом. — Не холодно? Ты бы хоть шёрстку себе отрастила, что ли… И хвост бы тебе тоже не помешал…"

"…И вот тогда бы мы тебя…" — похабно ухмыльнулся неотразимый чёрный красавец на его спиной. Но, получив полосатым хвостом по морде, умолк, потупил взор и сделал вид, что старательно вылизывает свою лапу и больше его ничто не интересует.

"Своих ищешь? — вопросительно посмотрел на Машу полосатый. — Нету тут никого… Совсем нету…"

Маша, впрочем, сама уже поняла, что и этот двор тоже нежилой. Даже тропа жизни, от дома к дощатому сортиру в глубине двора, наглухо заросла густой крапивой и борщевиком. Но раз уж зашла сюда… Маша направилась к дому.

"Не заходи в дом, девочка. Не надо тебе туда, " — попытался предупредить кот. Но Маша уже решительно взялась за ручку двери и потянула на себя. Дверь оказалась не заперта, только немного клинила в перекошенной раме. В нос ударила грибная сырость и сладковатая вонь. В крошечной комнатке, с плесенью на стенах, потёками на потолке и отваливающимися от стен обоями, на ржавой железной кровати лежало иссохшее, мумифицировавшееся тело старушки в окружении таких же засохших продуктов последней человеческой жизнедеятельности. "Баба-Яга, костяная нога, лежит на печи, на девятом кирпичи, а у ней нос в потолок пророс, " — вспомнилось Маше из "Русских заветных сказок" Афанасьева. В страхе она выскочила из избушки и захлопнула дверь.

Полосатый — по видимому, он был старшим в этой команде — подошёл и потёрся о Машины ноги. От голода, усталости и этого визита к покойнице у девочки кружилась голова. Она опустилась на корточки и теперь оказалась почти одного роста с котом, так что они смотрели друг другу глаза в глаза. Маша протянула руку и погладила кота. Кот в ответ положил твёрдую мужскую лапу ей на плечо.

"Видела? — тяжело вздохнул он. — Вот такие дела… Кормилица наша…"

Действительно, в избушке единственным цветастым пятном, которое успел заметить Машин глаз, был большой пакет сухого корма. Очевидно, старушка купила его на свою последнюю пенсию, но так и не успела раздать. Собравшись с духом, задержав дыхание, как при прыжке в воду, Маша снова забежала в избушку и вынесла этот пакет. Коты тем временем уже подтащили к двери какую-то большую эмалированную миску — или, точнее сказать, маленький тазик. Маша высыпала в неё корм, и коты с хрустом принялись справлять тризну по своей усопшей хозяйке.

У Маши тоже сосало в желудке, а от всяких вкусовантов, колорантов и запахантов, которыми был обильно заправлен кошачий корм, темнело в глазах. Но из человеческой еды в доме была одна только горбушка хлеба, поросшая, как и всё вокруг, мохнатой зелёной плесенью. Начинало смеркаться, и она поняла, что домой ей сегодня уже не попасть: последняя электричка в город ушла уже давно. В довершение всего, пошёл дождь — поначалу несильный, но холодный и явно надолго.

Крыша была, в общем-то, рядом, но сидеть до утра в этой каморке с покойницей и протекающим потолком, как нетрудно догадаться, Маше не очень хотелось. Сбоку от дома обнаружился небольшой навес, под которым когда-то складывали дрова. Сейчас их там почти не осталось. Только земля под навесом была покрыта толстым ковром из щепы и опилок, стоять на ней было теплее и мягче, чем на голой земле. Маша шагнула в это укрытие. Высокий бурьян сомкнулся за ней, образуя четвёртую стену. Теперь сюда не доставал ни дождь, ни ветер.

Стоять под низким навесом, пригнув голову, было неудобно, да и сил уже не было. Маша присела на опилки, потом прилегла, свернувшись калачиком и подложив под голову полено, а потом и вовсе задремала под монотонный шум дождя. Поначалу было немного зябко, но потом она пригрелась и заснула уже крепко-накрепко, даже видела сны. Ей снилось, что у неё длинная тёплая шерсть и большой пушистый хвост, величиной почти с неё саму. Перед ней была миска с едой, но стоило Маше подойти к ней — миска отдалялась, или оказывалась пустой, или превращалась во что-то другое, или просто исчезала. И Маше опять оставалось только обиженно свернуться в клубок и укрыться хвостом.

Проснулась она уже под утро и поняла, что лежит, обложенная со всех сторон котами, согревая друг друга. Один бок, на котором она проспала всю ночь без движения, сильно затёк. Но стоило ей пошевелиться, как коты недовольно заурчали, предлагая ей поспать ещё немного. В самом деле, идти в такую рань было некуда. Маша перевернулась на другой бок и снова уснула, обнявшись с кем-то передними лапами.

Когда она снова открыла глаза, солнце было уже высоко. Коты куда-то разбрелись, только на заборе оставался один дежурный. Убедившись, что девочка проснулась окончательно, он спрыгнул вниз и тоже исчез в бурьяне.

Превмозгая отвращение и страх, Маша снова зашла в дом. В шкафу с перекошенной, вывалившейся дверцей она схватила какое-то относительно чистое и целое платье и кофту, даже не подумав о том, для чего старушка оставила их на самом видном месте. В сенях нашла какие-то разбитые опорки. В полусгнившем кошельке на столе оказалось немного мелочи — на билет до города было как раз достаточно.

Первая электричка, конечно, уже ушла, вторая долго тащилась то ли из-за вечного ремонта путей, то ли ещё по какой-то причине. До своего дома Маша добралась только к середине дня. Дверь была заперта — а Машин ключ остался в её вещах на озере. Мама уже вернулась с дежурства и, вероятно, решила, что дочка, как обычно, на весь день куда-то улепетнула сама по себе. Поэтому без лишних переживаний завалилась спать, и сколько Маша ни колотила в дверь, ни стучала в окна — добудиться до неё не было никакой возможности. Только её богатырский храп доносился в открытую форточку. Будь Маша кошкой, она, конечно, легко запрыгнула бы в эту форточку, но теперь ей так и пришлось сидеть под дверью своего дома до самого вечера.

Наконец, мама проснулась и, конечно, немного переволновалась, обнаружив дочку на крыльце в таком наряде, попахивающую гнилью и мертветчиной. Но из сбивчивых Машиных объяснений не смогла ничего толком разобрать, только поняла, что с ней происходило что-то страшное. Ладно, вернулась — и слава богу, остальное всё завтра. Налила полстакана водки, потом посмотрела скептически — нет, многовато будет для ребёнка — отхлебнула изрядно сама, остальное протянула Маше. Маша выпила водку машинально, как воду, ничего не почувствовав, и вскоре забылась глубоким тяжелым сном.

Только наутро Маша смогла рассказать маме все свои приключения за эти два дня. Мама, в общем-то, знала про Машину любовь к волшебным сказкам. Как и про её склонность гулять голышом — и даже успокаивалась тем, что дочка делала это в глухих и безлюдных местах. Но эта история с ужом, а тем более — чудесное избавление в последние мгновения жизни, звучала слишком неправдоподобно. Но эта обожженная кислотой кожа — чем ниже, тем краснее… Эта длинная связная история, которую никак не смог бы сочинить даже самый изощрённый детский ум… Эти два мужика, которые сейчас парились из-за неё где-то на киче…

Теперь надо было выручать дядю Сашу и дядю Мишу, которым светили реально немалые срокá — ведь ни одно доброе дело в этом мире не остаётся безнаказанным. Маше с мамой пришлось снова ехать в райцентр и долго ходить из кабинета в кабинет, от одного начальника к другому, добиваясь, чтобы их хотя бы выслушали и приобщили их показания к делу. Слава богу, за долгую дорогу у Маши выветрился запах перегара после вчерашней водки, иначе их развернули бы сразу с порога с такими показаниями. Лишь под конец дня им удалось попасть, наконец, к следователю, которому было поручено это дело.

Следователь оказался молодым парнем, он только что выпустился из юридического и по распределению попал в эту дыру. Ему и дали для начала это, на взгляд начальства, вполне ясное дело о сексуальных отношениях с несовершеннолетней. По неопытности, он не выгнал их с их невероятными историями, от которых явно попахивало сказками и разными веществами, стимулирующими воображение, а внимательно выслушал и назначил следственный эксперимент на месте.

На следующий день он, Маша с мамой и два оперативника поехали на озеро, взяв казённый УАЗик и большую надувную лодку. Место, где едва не оборвалась Машина жизнь, они нашли без труда. Но увы, вывернутую тушку ужа болотные жители схомячили за эти дни без остатка; сколько они ни шарили вокруг, не удалось найти ни косточки, которая могла бы подтвердить Машины показания. И что самое обидное, они все совершенно забыли про Машины вещи, которые надо было бы забрать в качестве хоть какого-то подтверждения её словам. Вспомнили про них только на обратном пути, когда возвращаться ещё раз было уже поздно, да и казённого бензина едва хватало на обратную дорогу.

Тем временем, дело уже получило серьёзный ход и ушло наверх. Прилетали даже МЧСники, браво десантировались с зависшего вертолёта, побродили немного вокруг, потом поднялись на лебёдке обратно и улетели. В заключении написали, что "осмотром места происшествия крупных животных, птиц и рептилий, опасных для жизни и здоровья человека, не обнаружено".

Молодой следователь, однако, оказался не по чину настырным и хотел довести это дело до конца. "Я вашим показаниям, в общем-то, доверяю, — говорил он. — Но поймите, дело уже заведено, и закрыть его на основе одних лишь словесных показаний, тем более таких необычных, невозможно. Нужны хоть какие-то материальные доказательства." В конце концов, он снова выбил машину и лодку (к неудовольствию начальства, привыкшего пользоваться ею по своему усмотрению) и повёз их ещё раз на то болото. Маша, наконец, нашла и достала из дупла, в присутствии следователя и под видеозапись, свои вещи. С каким содроганием смотрела она теперь на эти змеиные шорты!

На болоте они провели целый день и уже собрались было, в отчаянии, возвращаться домой, когда один из оперативников поскользнулся и упал, а в образовавшемся за ним следе что-то сверкнуло. Бутылка? Крышка от пива? Нет, это оказалась блесна. Откуда она здесь? "Вещдок!" Следователь бережно взял её двумя пальцами и упаковал в приготовленный пакетик.

По возвращении он немедленно вызвал на допрос дядю Сашу: "Сколько блёсен было у вас с собой в тот день?" — "Пять." — "А почему в протоколе изъятия значатся только четыре?" — "Не могу знать, наверное, обронил где-то по дороге, не до того было." — "Опишите подробно недостающую блесну." Описание, данное дядей Сашей, полностью сошлось с найденной блесной, и дело было, наконец, закрыто за отсутствием состава преступления. Стоит ли говорить, с какими чувствами к Маше они вышли на волю? А их жёны, наверное, так и остались склонны верить скорее версии обвинения, чем их собственным оправданиям.

Можно сказать, что всё закончилось хорошо. Маша уцелела, обожженная кожа постепенно зажила, рыбаков не посадили, машина тоже нашлась. Забытую всеми одинокую бабушку Маша с мамой похоронили, а когда вернулись через несколько дней покормить котов — всю её улицу Лермонтова уже снесли бульдозерами и теперь строили на её месте новый элитный коттеджный посёлок. Начиная, естественно, с 5-метрового кирпичного забора. И храма — вероятно, будущим обитателям этого посёлка уже было много чего замаливать. Коты, конечно, исчезли, вместо них суетились одни лишь многочисленные строители со среднеазиатскими лицами. "Лермонтов көшесi? Йок Лермонтов көшесi, йок!"

Только носить колготки, леггинсы и другие обтягивающие вещи, тем более — с узорами, Маша перестала. Ходила теперь только во всём широком, бесформенном и одноцветном, в том, что можно было не натягивать, а просто набрасывать на себя.

Для смены гардероба, впрочем, была и другая причина. Было ли тому виной случившееся, или просто возраст подошёл, но в ней, наконец, проснулись мамины гены: она начала расти не столько в длину, сколько вширь. Буквально за год-полтора её тело превратилось в необъятную тушу с целлюлитом и сальными складками во всех возможных местах. К тому же и характер она унаследовала мамин: шумный и сварливый. Та тоненькая, гибкая, застенчивая гимнасточка, наверное, действительно исчезла бесследно во чреве ужа. Или покинула наш мир, войдя в избушку покойницы. Или, может быть, тому виной платье, приготовленное старушкой для собственных похорон? Уже не узнать. Вместо неё в мир теперь явилась огромная, жирная, скандальная бабища, не церемонящаяся в выражении своей ненависти ко всему сущему.

И вот в этом-то и есть самый настоящий ужас.