Лето у бабушки в деревне Ореховке всегда было для Насти глотком свободы. Впереди — три месяца каникул и беззаботного отдыха. Она сбегала от городской суеты, от душных квартир и назойливых одноклассников в мир, пахнущий сеном, свежим молоком и цветущей липой. Этот мир казался ей идиллическим, застывшим в доброй и простой сказке.

Сама Настя была его украшением — хрупкая, с кожей, напоминающей сливки, и румянцем на щеках, который появлялся от малейшего волнения или порыва ветра. Её волосы, цвета спелой пшеницы, заплетались в густую, тяжёлую косу, достававшую ей до пояса. Её грудь была небольшой, упругой, с бледно-розовыми, невинными сосками, которые стыдливо твердели от прикосновения прохладной воды или грубой ткани. Её бёдра плавно изгибались, сходясь в аккуратном треугольнике тёмно-русых, шелковистых волос на лобке. Она еще ни разу не была с парнем, её девственное влагалище было тугим и нетронутым, а гимен — тонкой, но непреодолимой преградой, о которой она думала со смесью страха и любопытства. Мысли о любви были для неё чем-то возвышенным, сродни стихам из школьной программы, где всё было о душе, а не о теле.

По вечерам в деревенском клубе устраивали дискотеки. Под трескучий динамик, хрипящий от старости, крутили старые поп-хиты, и Настя, надев свои лучшие обтягивающие джинсовые шорты, подчёркивавшие стройность её ног и округлость ягодиц, и лёгкую блузку, сквозь которую угадывались контуры простенького белого лифчика, веселилась с местными ребятами. Особенно ей нравился Сергей, румяный и сильный парень с доброй улыбкой и накачанными бицепсами, который помогал своему отцу в механической мастерской. Он каждый вечер провожал её до калитки бабушкиного дома, и их разговоры были лёгкими, невинными, полными намёков на общее будущее, которое виделось им в розовых, романтичных тонах.

Однажды ночью, под густым покровом звёздного неба, усыпанным мириадами бриллиантов, он остановился и посмотрел на неё так, что у Насти перехватило дыхание. В воздухе витал запах полыни и свежескошенной травы.

—Можно? — тихо спросил он, и его губы, мягкие и влажные, коснулись её губ.

Это был её первый по-настоящему глубокий поцелуй. Неловкий, сладкий, с привкусом яблочного сидра, который они пили из одной бутылки. Его руки осторожно обняли её за талию, а её пальцы вцепились в его куртку. Она вся горела, а в самом низу живота, глубоко между ног, что-то щемяще и трепетно заныло, сжалось в тугой, влажный комочек. Он проводил её до двери, и Настя, вся переполненная новыми ощущениями, зашла в дом, прижимая к груди распустившуюся за день ромашку, которую он ей подарил.

Но уснуть не могла. Всё тело гудело от непонятного напряжения, будто по коже бегали тысячи мурашек. Матка, обычно спокойная и незаметная, тяжело пульсировала, а влагалище стало влажным и горячим, будто изнутри его поливали тёплым мёдом. Тихо, чтобы не разбудить бабушку, накинув лёгкий халатик, она на цыпочках прошла в баню, что стояла в конце огорода, за буйными зарослями малины. Зажгла тусклый свет сорокаваттной лампочки, висящей на проводе, и решила постирать свои шёлковые трусики, испачканные за день. На самом деле, они были испачканы её собственными, первыми по-настоящему взрослыми выделениями — прозрачными, тягучими, вытекшими из неё во время того самого поцелуя.

Монотонный шум воды, льющейся в жестяной таз, успокаивал, но то странное, влажное тепло между ног не проходило, а лишь разгоралось, напоминая о себе пульсирующим, набухшим клитором. Опершись о прохладную деревянную скамью, она опустила руку вниз. Сквозь тонкую ткань халата и трусиков её пальцы нашли тот самый бугорок, который пульсировал и жаждал прикосновений, набухший, как спелая ягодка, выскочившая из своей нежной кожицы. Она зажмурилась, вспоминая поцелуй Сергея, его сильные руки, его запах — дёгтя, мыла и молодого мужчины. Её пальцы задвигались быстрее, она слышала собственное прерывистое дыхание и чувствовала, как по её телу разливается жар, сконцентрированный в одной точке между ног. Это было ново, стыдно и безумно приятно. Вдруг её тело затряслось в мелкой дрожи, из влагалища хлынула новая порция соков, пропитавшая трусики насквозь, а внизу живота разлилось короткое, но яркое, ослепляющее тепло. Она тихо ахнула, опершись о скамью, чтобы не упасть, её ноги подкосились, а по внутренней поверхности бёдер потекла тёплая влага.

Она не знала, что за ней все это время наблюдали. Из-за щели в тёмном оконце, прикрытого веткой малины, стоял Виктор, их сосед. Мужик под сорок пять, женатый, с тяжёлым, исподлобья взглядом и налитыми от постоянной работы руками, покрытыми синими прожилками вен. Он видел, как она, похожая на ночную бабочку, в светлом халатике прошла в баню, и замер у окна, затаив дыхание. Он смотрел, как она, вся в порыве непонятного ей самой желания, трогает себя, как её лицо, озарённое тусклым светом, искажается гримасой наслаждения, как она трёт свою киску через ткань, а потом замирает в немом крике, и её стройное тело выгибается в сладостной судороге. Его собственный член, который он достал из тесных, пропотевших джинс, напрягся и болезненно заныл, превратившись в толстый, тёмно-багровый стержень, с крупной, как спелый каштан, головкой, на которой выступила прозрачная, блестящая капля предсемени. Он простоял так, не шелохнувшись, пока Настя, вся красная и запыхавшаяся, не закончила и не ушла, пошатываясь, в дом, а потом, сжав свой член в волосатой, шершавой ладони, он грубо, за пару резких, яростных движений, довёл себя до конца, заливая спермой, густой, как сметана, корявую, потрескавшуюся стену бани. Его низкий стон затерялся в ночном шелесте листьев.

На следующую ночь после дискотеки, когда Настя снова, вся в предвкушении повторения вчерашних тайных открытий, направилась в баню, из темноты внезапно возникла его высокая, кряжистая фигура. Прежде чем она успела вскрикнуть, его крупная, пахнущая махоркой, потом и вечерней прохладой ладонь грубо закрыла ей рот, а другой рукой, сильной, как железные тиски, он обхватил её за тонкий стан и буквально втянул в баню, прижав к шершавой, прохладной стене, пахнущей берёзовым веником и сыростью.

—Тихо, девочка, — прохрипел он прямо в ухо, и его голос был низким, как подземный гул, в нём не было ни капли доброты, только власть и животная уверенность. — Я всё видел. Вчера. Какая же ты похотливая, вся киска твоя мокрая была... Тряслась вся. Не бойся, я не сделаю тебе больно. Научу. Покажу, что такое настоящее.

От страха и неожиданности у Насти подкосились ноги. Она чувствовала его грубые рабочие руки, шершавые, как наждачная бумага, которые скользили по её животу, залезли под майку и сжали её маленькую, тугую грудь, большим пальцем грубо проводя по соску, который моментально затвердел, посылая разряд прямо в низ живота, к тому самому влажному эпицентру. Он прижимался к ней всем телом, и она чувствовала сквозь одежду огромный, твёрдый бугор на его промежности, который давил на её лобок, пульсируя угрозой и обещанием.

— Трогай, — его голос был хриплым и властным, не терпящим возражений. Он отпустил её руку и направил её ладонь к своей ширинке. Он расстегнул молнию, и её пальцы в ужасе и любопытстве коснулись голой, горячей, невероятно большой и жёсткой плоти. Он был огромен. Длинный, толщиной с её запястье, с толстыми, синими, извилистыми венами, пульсирующими на упругом, как резина, стволе. Головка была крупной, тёмно-красной, почти фиолетовой, идеально круглой и влажной, и с её щели сочилась прозрачная капля, которую она сейчас размазала по его кожице своим дрожащим пальцем. Её собственная киска предательски отозвалась на это прикосновение влажным, пульсирующим спазмом, и новая струйка тёплого сока вытекла из её девственного отверстия, смачивая трусики.

Он, не отпуская её, грубо развернул и заставил встать на колени на прохладный, липкий от влаги пол. В полумраке бани, при тусклом свете лампочки, отбрасывающей длинные, пляшущие тени, его член казался ей чудовищным, первобытным орудием, не предназначенным для её хрупкого тела. Он поднес его к её лицу и запах — густой, мужской, мускусный, смешанный с легкой кислинкой пота — ударил ей в нос, опьяняя и пугая. — Соси, — приказал он, и это не было просьбой. Это был приговор.

Настя, вся в слезах от страха, унижения и какого-то дикого, противоестественного возбуждения, беспомощно открыла рот. Он вошёл в него, заполняя собой всё пространство, упираясь в нёбо, заставляя её давиться и кашлять. Он двигал бёдрами, вгоняя в неё свой инструмент с силой, слышались хлюпающие, непристойные звуки, смешивающиеся с её сдавленными всхлипами. Слюна капала на её подбородок, слёзы заливали лицо, а он стонал, держа её за волосы, не давая отстраниться, его пальцы впивались в её кожу. — Глубже, шлюшка, глотай, вся в слюнях... Какая же ты жаждущая... Глотай всё, да...

Потом он уложил её на ту самую скамью, где она мастурбировала накануне. Сорвал с неё шорты и шёлковые трусики, которые она надела в тайной надежде на повторение вчерашнего. Его пальцы, шершавые, как наждак, грубо раздвинули её нежные, бледно-розовые, ещё совсем детские половые губы, которые были уже влажными, припухшими и липкими от её возбуждения. — Ах ты, девственная дырочка... Вся мокрая, — прошептал он с усмешкой, тыча указательным пальцем в её маленькое, тёмное, подрагивающее отверстие, едва прикрытое нежными складками. — И клитор твой, смотри, надулся, как фасолина. Просит. Умоляет.

Он опустился между её ног, и его шершавый, широкий язык, пахнущий табаком и чем-то горьким, впился в её клитор. Настя вскрикнула от неожиданности и отвращения, которое тут же сменилось шквалом незнакомого, всепоглощающего удовольствия. Это не было похоже на её робкие, неумелые прикосновения. Это была буря. Грубая, безжалостная, но несущая такой мощный заряд наслаждения, что её тело выгибалось дугой, а пальцы впивались в шершавое дерево скамьи. Он работал языком и губами, то сосредотачиваясь на её бугорке, заставляя его пульсировать с невероятной силой, то проводя кончиком языка по самой щели, собирая её сладковато-кислые соки, то грубо вгоняя язык в её влагалище, насколько это было возможно, растягивая его нежные, нетронутые стенки. Она забыла обо всем: о страхе, о стыде, о Сергее, о бабушке в доме. Она только чувствовала, как нарастает невыносимое, сладкое напряжение внизу живота, сжимается матка, и потом её накрыла волна такого оргазма, от которого потемнело в глазах и её влагалище, содрогаясь в серии бесконечных, мучительных спазмов, выплеснуло наружу поток её соков, заливших дерево скамьи. Она закричала, не в силах сдержаться, и её крик был полон животной, дикой разрядки, смешанной со стыдом.

Он поднялся, с довольной, хищной усмешкой глядя на её разбитое, заплаканное, но странно удовлетворённое лицо. Он снова подвёл её вялую, обессиленную руку к своему члену, который за время её оргазма нисколько не сбавил своей твердости, а, казалось, стал ещё больше и багровее, и, громко застонав, облил её пальцы, живот и лобок горячей, густой, липкой спермой. Она чувствовала, как она течёт по её коже, застывая белыми, тягучими каплями на её девственном лобке, пахнущая резко и чужеродно.

— Завтра, — только и сказал он, одеваясь и глядя на неё, лежащую на скамье, всю перемазанную в его и своей жидкости, беспомощную и развращённую. — Я буду ждать. Ты теперь моя ученица. Будешь приходить. Будешь слушаться.

Так и началось их молчаливое, грязное таинство, растянувшееся на всё оставшееся лето.

— --

День второй. Глоток унижения.

Настя пролежала в постели до полудня, притворяясь больной. Бабушка, хлопоча на кухне, принесла ей чаю с малиной, гладила по горячему лбу. А Настя смотрела в потолок, и её тело проживало всё заново. Не поцелуй с Сергеем, а тот грубый хрип, тот чудовищный член во рту, тот язык... Она сгорала от стыда. Её влагалище, всё ещё девственное, но уже познавшее мощь оргазма, ныло приятной, глубокой болью. Стоило ей сжать бёдра, как она чувствовала, как её соки снова начинают сочиться, а в памяти всплывал его запах — смесь пота, спермы и мужской силы.

Вечером она боялась выходить из дома. Но её тело, её предательское, пробудившееся тело, тянуло его туда, в баню. Оно жаждало повторения того унизительного, но такого мощного наслаждения. Когда стемнело, она, как лунатик, вышла из дома. Он уже ждал её, прислонившись к косяку двери. В руке он держал бутылку пива.

— Вошла, — бросил он коротко.

Внутри пахло им, его потом. Он был без майки, его торс, покрытый тёмными волосами, блестел в свете лампочки. Спортивные штаны были низко надеты на бёдра, и выпуклость в паху не оставляла сомнений.

— Раздевайся, — приказал он, отхлебнув из бутылки. — Хочу видеть, на что ты способна.

Дрожащими руками она сняла платье, осталась в лифчике и трусиках. Его взгляд, тяжёлый, оценивающий, скользнул по ней.

— Всё.

Она сняла и лифчик. Её маленькая, упругая грудь с тёмно-розовыми, сморщившимися от страха сосками, предстала перед ним. Потом, покраснев до корней волос, стянула трусики. Её лобок, с аккуратными, тёмно-русыми волосиками, был влажным, а половые губы, припухшие, казались более тёмными, чем вчера.

— Хороша, — усмехнулся он. — Руки за спину. Стоять смирно.

Она послушно сложила руки за спиной, чувствуя, как её грудь подставляется его взгляду, а между ног становится жарко и влажно от этого унизительного осмотра. Он подошёл, обошёл её вокруг, шлёпнул ладонью по ягодице, оставив красный след.

— На колени. Повторим урок.

Она опустилась. Его член уже был извлечён на свободу. Он не был полностью возбуждён, но даже в таком состоянии его размеры пугали. Он взял его в руку, поднёс к её лицу.

— Целуй. Сначала залупу. Аккуратно. Покажи, как ты умеешь.

Она, заливаясь краской стыда, дрожащими губами коснулась тёмно-багровой, влажной головки. Солоноватый вкус вчерашней спермы и предсемени ударил ей в нос. Она поцеловала её снова.

— Оближи. Всю. Как мороженое.

Её маленький, розовый язык высунулся и робко провёл снизу вверх, собирая капли. Он вздрогнул и застонал.

— Хорошо... Теперь бери в рот. Не спеша. Постарайся расслабить горло.

Она послушалась. На этот раз это было немного легче. Она уже знала, как он пахнет, какой он на вкус. Она работала губами и языком, стараясь, чтобы зубы не касались его кожи. Он положил руку ей на голову, не давя, просто направляя.

— Глубже... Да... Вот так, шлюха... Глотай... Ты рождена для этого.

Он трахал её рот медленнее, чем вчера, более методично, растягивая удовольствие. Она слышала, как он тяжело дышит, как хлюпает её слюна. Её собственное тело отвечало на это диким возбуждением. Она чувствовала, как соки текут по её внутренней поверхности бёдер, как её клитор набухает и требует ласк.

Вдруг он вытащил член. — Ложись на спину. Ноги раздвинь.

Она легла на голый, прохладный пол. Он опустился между её ног, раздвинул её пальцами и снова погрузил лицо в её промежность. Но сегодня он был более изощрённым. Он не просто лизал её клитор, он всасывал его в себя, слегка посасывая, заставляя её кричать от невыносимого наслаждения. Потом два его толстых, грубых пальца нашли её девственное отверстие и начали давить на него, растягивая, но не входя внутрь.

— Скоро и сюда войду, — прошептал он, и от этих слов её затрясло в новом витке возбуждения. — Скоро эту плёнку порву, и ты узнаешь, что такое настоящий мужик.

Его пальцы продолжали свои манипуляции, а язык доводил её до исступления. Её оргазм накатил снова, ещё более сильный, чем вчера. Она билась в конвульсиях, её тело извивалось на полу, а из горла вырывались нечленораздельные, дикие звуки.

Он встал, его член стоял колом. Он подошёл к её голове.

—Открывай рот. Шире.

Она послушалась, и он начал грубо, быстро трахать её горло, уже не сдерживаясь. Его бёдра хлопали о её лицо, он стонал, его руки сжимали её голову. Кончил он ей прямо в горло, глубоко, заставляя её глотать, давясь густой, горьковатой спермой. Потом, вытащив член, вытер его об её щёку.

— Не плохо. В следующий раз научишься делать минет с руками. Иди.

Она поднялась, вся в его семени, в своей влаге, в стыде. Но, уходя, она украдкой посмотрела на его могучее тело и почувствовала, как её киска снова предательски сжалась.

— --

День пятый. Руки и губы.

Прошло несколько дней. Настя превратилась в тень самой себя. Днём она помогала бабушке, ходила с ней за грибами, пыталась читать, но мысли её постоянно возвращались к ночи, к бане, к нему. Она ловила на себе его взгляд через забор — тяжёлый, властный, знающий. Он видел её насквозь, видел всю её грязь, всё её тайное, постыдное возбуждение.

Вечером, едва стемнело, она уже была там. Он сидел на скамье, курил. — Ну, подходи, — бросил он. — Покажи, чему научилась.

Она подошла. Он был одет, но ширинка была расстегнута, и его член, уже возбуждённый, лежал на бедре. — Руками сначала. Смажь.

Она взяла из банной чаши кусок хозяйственного мыла, намылила ладони и осторожно взяла его в руки. Он был горячим, тяжёлым, пульсирующим. — Не так, — грубо поправил он. — Жми сильнее. Води вверх-вниз, но кожу не сдвигай, она и так еле налезает. Чувствуешь, как вены пульсируют? Вот за них и води.

Она делала, как он велел. Её руки скользили по его огромному стволу, она чувствовала под пальцами каждую извилину, каждый толчок крови. Он откинул голову и застонал. — Хорошо... Теперь губами. Совмещай. Руки работают у основания, губы и язык — на залупе. Сосредоточься на уздечке, вот здесь, видишь? Это самое нежное место.

Она склонилась над ним. Её губы обхватили тёмно-багровую залупу, язык заскользил по чувствительной уздечке. Руки, намыленные, скользили у основания, сжимая и разжимая его яйца, тяжёлые, как спелые плоды, туго набитые в мошонке.

— Да... вот так... умничка... — его похвала, грубая и снисходительная, заставляла её сердце биться чаще. Она хотела угодить ему. Хотела слышать этот стон, видеть, как его мощное тело напрягается от наслаждения, которое дарила она, юная, неопытная девчонка.

Он кончил ей на грудь, густыми, горячими струями, которые стекали по её животу, пачкая её чистую кожу. Потом заставил её раздеться догола и встать на четвереньки.

— Теперь твоя очередь, — сказал он, опускаясь сзади. Его язык, грубый и влажный, прошёлся по её ягодичной щели, вызвав у неё вздрагивание отвращения и возбуждения. Потом он сосредоточился на её киске, вылизывая её долго и тщательно, доводя до исступления, а его большие пальцы раздвигали её половые губы, открывая взору её тёмно-розовое, подрагивающее, девственное отверстие. — Красивая... скоро будет моей.

Он довёл её до двух оргазмов подряд, после которых она лежала без сил, истекая соками, а он, уходя, бросил: — В следующий раз принеси с собой масло подсолнечное. Будем учиться дальше.

— --

День десятый. Граница.

Она принесла масло, как он велел. За эти дни её тело изменилось. Грудь стала более чувствительной, соски — более тёмными и выпуклыми. Половые губы набухли, стали более тёмными, а её влагалище, постоянно возбуждённое, казалось, было всегда готово к проникновению. Она мастурбировала по несколько раз в день, всегда думая о нём, о его грубых руках, о его хриплом голосе.

В бане он был особенно молчалив. — Ложись, — приказал он.

Она легла на скамью, застеленную старой, грубой простынёй. Он налил масло на ладонь, разогрел его и начал втирать в её кожу. Его шершавые руки скользили по её животу, бёдрам, ягодицам. Это был странный, почти нежный массаж, который заставлял её расслабляться. Потом он перевернул её на живот и начал массировать спину, ягодицы, внутреннюю поверхность бёдер. Его пальцы подбирались всё ближе к её промежности, щекоча, дразня.

— Перевернись.

Она перевернулась. Его руки снова на её животе. Потом одна рука опустилась ниже, к её лобку. Пальцы, смазанные маслом, легко скользнули между половых губ, нашли клитор и начали массировать его, но уже не грубо, а с удивительным, чутким пониманием. Он знал её тело лучше, чем она сама.

— Расслабься, — прошептал он, и его голос прозвучал почти по-человечески. — Сегодня я не буду тебя рвать. Но мы попробуем.

Его указательный палец, обильно смазанный маслом, нашёл её девственное отверстие и начал мягко, но настойчиво давить. Было тесно, непривычно, немного больно. Но масло помогало. Она зажмурилась, стараясь дышать глубже.

— Хорошая девочка... расслабься... пусти меня...

И она пустила. Медленно, миллиметр за миллиметром, его толстый палец вошёл в неё, растягивая нежные, девственные складки, преодолевая сопротивление. Было больно, но боль тут же смешивалась с непривычным чувством заполнения, полноты. Он вошёл до конца. Она лежала с закрытыми глазами, чувствуя его палец внутри себя, пульсирующий, инородный, но уже как будто бы и свой.

— Вот и всё, — сказал он тихо. — Плёнка цела, но дорога открыта. Теперь ты почти моя.

Он начал медленно двигать пальцем внутри неё, находя те точки, от которых её выгибало в немом крике. Его большой палец при этом массировал её клитор. Это было нечто совершенно новое. Наполнение изнутри и ласки снаружи. Её оргазм был долгим, глубоким, почти болезненным, с таким мощным выбросом соков, что масляная лужа под ней смешалась с её собственными жидкостями.

Он вытащил палец, показал ей. Он был влажным, блестящим, с розоватыми прожилками — следами её невинности, которую он только что так грубо нарушил.

— Видишь? Ты почти готова.

Потом он заставил её встать на четвереньки и, смазав маслом свой член, начал водить им между её ягодиц, по промежности, по самой щели, иногда касаясь головкой её растянутого, готового входа. Она стонала, подставляясь ему, жаждая, чтобы он вошёл, и одновременно боясь этого.

— Скоро, — пообещал он, кончив ей на спину. — Очень скоро.

— --

День пятнадцатый. Первое проникновение.

Следующие три дня Настя страдала от болезненных ощущений менструального цикла, но на пятый день, как и ни в чём не бывало. Она уже не могла думать ни о чём другом. Её мысли были заняты только взрослым дядькой соседом. Сергей звал её на дискотеку, но она отказалась, сославшись на недомогание. Его нежные поцелуи, его робкие руки казались ей теперь пресными, детскими. Её тело, разбуженное Виктором, жаждало грубой силы, животной страсти, грязных слов и унизительных, но таких сладких ласк.

Он ждал её в бане, и в его взгляде было что-то новое — решимость. — Сегодня, — сказал он коротко.

Он был голый. Его член был в состоянии полной, яростной эрекции. Он казался ещё больше, чем обычно, багровым, налитым кровью, с напряжёнными венами. Головка, тёмно-фиолетовая, блестела от масла, которое он уже нанёс на себя.

— Встань на колени, обопрись о скамью. Задницу выше.

Она послушно встала в позу, которая уже стала для них привычной. Её ягодицы были приподняты, её влажное, масляное влагалище было полностью открыто ему. Она слышала, как он подошёл сзади, чувствовала тепло его тела.

— Расслабься, — его голос был хриплым от напряжения. — Сейчас будет больно. Только один раз. Потом будет только хорошо.

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Сердце колотилось где-то в горле. Она чувствовала, как огромная, масляная головка его члена упирается в её вход, давит на него. Он взял её за бёдра, его пальцы впились в её плоть.

— Готовься...

Он двинул бёдрами вперёд с силой, но не яростно, а с контролируемым, мощным напором. Настя вскрикнула — коротко, отрывисто. Это была острая, режущая боль, как будто её разрывали изнутри. Но это длилось лишь мгновение. Его член, преодолев тонкую преграду, вошёл в неё, заполнив собой всё пространство, упираясь в самую матку. Боль тут же сменилась шоком от заполнения. Он был внутри неё. Весь. Его огромный, толстый член разорвал её девственность и теперь находился в самой глубине её существа.

Он замер, давая ей привыкнуть. — Всё, — прошептал он. — Всё, девочка моя. Теперь ты женщина. Моя женщина.

Он начал двигаться. Медленно, осторожно, но с той самой нечеловеческой силой, которая была в нём. Каждый толчок заставлял её чувствовать каждую складку, каждый сантиметр его члена внутри себя. Было тесно, больно, но невыносимо приятно. Её влагалище, растянутое до предела, судорожно сжималось вокруг него, пытаясь обхватить необъятное. Соки, смешанные с кровью и маслом, текли по её ногам ручьями.

— Как?.. — стонала она, не в силах выразить все чувства. — Как?..

— Хорошо? — хрипло спросил он, ускоряя темп. — Хорошо, шлюха? Чувствуешь, какой у меня хуй? Чувствуешь, как он тебя распирает?

— Да... — рыдала она, и её рыдания были полны счастья и боли. — Да, дядя Витя... пожалуйста...

Он трахал её всё быстрее и грубее, уже не сдерживаясь. Его живот шлёпался о её ягодицы, его яйца бились о её клитор. Звук был громким, мокрым, животным. Он говорил ей грязные слова, называл её своей потаскухой, своей ученицей, говорил, что теперь она никогда не сможет быть с мальчишками, что её тело будет помнить только его.

Её оргазм настиг её внезапно, на гребне этой боли и наслаждения. Её влагалище сжалось вокруг его члена в серии бесконечных, мучительных спазмов, выжимая из неё новые потоки влаги. Он, почувствовав её конвульсии, издал низкий рык и, вогнав в неё свой член до самого основания, начал изливаться в неё. Она чувствовала, как глубоко внутри, в самой матке, начинается мощная, горячая пульсация, как его густая сперма заполняет её, переполняет, вытекает наружу.

Он рухнул на неё, его тяжесть придавила её к скамье. Они лежали, тяжело дыша. Он был всё ещё внутри неё. Настя чувствовала, как его сперма вытекает из неё, тёплая и липкая, смешиваясь с её кровью и соками. Не было ни капли стыда. Было только всепоглощающее, животное удовлетворение.

Он вышел из неё, и она почувствовала, как что-то тёплое и обильное хлынуло из неё на простыню. Он перевернул её на спину. Его взгляд был странным — в нём была и жестокость, и какое-то странное уважение.

— Ну вот и всё, — сказал он. — Теперь ты знаешь. Теперь ты моя навсегда. И теперь тебе надо предохраняться. Поняла?

— --

Оставшиеся недели лета пролетели как один миг. Их встречи в бане стали ещё более страстными и изощрёнными. Теперь, когда препятствие было устранено, он мог позволить себе всё. Он трахал её в разных позах, учил её двигаться в такт ему, заставлял её садиться на него сверху, контролируя глубину проникновения. Её тело, сначала испуганное и напряжённое, теперь жадно откликалось на каждое его движение. Она научилась кончать от одного только проникновения, без дополнительной стимуляции клитора. Она узнала вкус его спермы, его пота, научилась сама, без приказа, доводить его до исступления своим ртом и руками.

Она ненавидела его. Ненавидела за то, что он отнял у неё невинность, за то, что он превратил её в свою вещь, за те грязные слова, которые он шептал ей на ухо. Но она жила этими ночами. Её городская, романтическая любовь к Сергею померкла, показалась ей детской и неинтересной. Её душа была испачкана, но тело пело гимны тому, кто его осквернил.

В последнюю ночь перед отъездом она пришла в баню как обычно. Он был там. Всё было как всегда: грубые ласки, мощные толчки, животные стоны, море спермы и её соков. Но в конце, когда они лежали в изнеможении, он не оттолкнул её, а какое-то время молча лежал рядом, гладя её влажные от пота волосы.

— Уезжаешь, — сказал он не вопросом, а констатацией.

—Да, — прошептала она.

—Завтра.

—Да.

Он помолчал. — Забудешь.

Она ничего не ответила. Она знала, что не забудет. Никогда.

Утром, садясь в автобус, она увидела его. Он стоял у своего забора, курил и смотрел на неё. Его взгляд был всё тем же — тяжёлым, исподлобья. Но в нём было что-то ещё. Что-то похожее на сожаление. Или на прощание.

Автобус тронулся. Бабушка махала ей платочком. Сергей стоял рядом и тоже махал. А Настя смотрела в окно на удаляющуюся фигуру Виктора. И её рука сама потянулась между ног. Там, под джинсами, было больно, приятно ноюще, и влажно. Как в тот первый вечер. Она знала, что эта боль, эта влажность и этот стыд останутся с ней навсегда. Она увозила их с собой в город, как трофей, как тайную, отравляющую и такую сладкую рану. Она была его ученицей. И урок был выучен на отлично.