Серёженька, солнышко, пора вставать...»

Её шёпот, тёплый и бархатный, проник сквозь последние слои его сна. Сергей заворожённо наблюдал, как силуэт в дверном проёме отделился от тени и поплыл к его кровати. Он притворился спящим, прикрыв глаза ресницами, следя за каждым движением. Матрас мягко прогнулся под её весом. Елена наклонилась, и её распущенные волосы шелковыми прядями коснулись его щеки. Её губы, нежные и влажные, прикоснулись к его лбу. Поцелуй. Обычный, материнский. И в то же время – нет. Ведь она легла рядом, целиком, лишь тонкий шёлк халата отделял её тело от его оголённого торса.Он приоткрыл глаза, уже не в силах притворяться. Утренний свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, выхватывал из полумрака сцену, от которой у него перехватило дыхание. Она лежала на боку, опершись на локоть, глядя на него. А он смотрел туда, куда не должен был. Разрез халата расходился, и он видел... Очертания. Мягкую, полную кривизну груди, скрытую тканью. И сквозь тонкий шёлк проступали две тёмные, таинственные тени. Ореолы.Огромные, завораживающие. И в их центрах – твёрдые соски, напряжённые от утренней прохлады или от чего-то ещё...

Она поймала его взгляд. Не убралась, не смутилась. Лишь уголок её рта дрогнул в лёгкой, едва уловимой улыбке.

«Через десять минут завтрак готов, сынок. Не задерживайся», — её голос был спокоен, но в нём звенела какая-то новая, игривая нота.

Она поднялась с кровати, и это было целое представление. Медленное, томное движение. Она прошла к двери, и он, зачарованный, проводил её взглядом. Его глаза прилипли к той части её тела, что колебалась под тканью с каждым шагом. Её жопа. Не просто попа, а именно жопа — мощная, круглая, соблазнительно мясистая. Вчера, после того «спектакля» который она устроила, он не мог смотреть на ее задницу спокойно. Это была толстенная жопень, зрелая и в самом соку. Халат обтягивал её, подчёркивая каждую линию, каждое движение мускулов. Дверь закрылась, а он ещё минуту лежал, прикованный к постели жаром, разливавшимся по всему телу.

*

На кухне пахло кофе и чем-то жареным. Сергей сидел за столом, сжимая в руках кружку с остывающим чаем. Он не мог оторвать глаз. Елена стояла у плиты, её спина была к нему. Она нажала кнопку на стареньком радио на полке, и кухню заполнил ритмичный, совсем не утренний поп-бит.

И она начала двигаться. Не просто делать что-то у плини, а именно танцевать. Лёгкие покачивания бёдрами, переходящие в откровенные, чувственные вращения. Она помешивала что-то в сковороде, и её бёдра выписывали восьмёрки, а та самая жопа, теперь уже не скрытая тенью, а освещённая ярким кухонным светом, тряслась в такт музыке. Каждое движение было намёком, обещанием, пыткой для него.

Потом она взяла с тарелки толстую, ещё не готовую сардельку. И вместо того чтобы сразу нарезать её, она поднесла к своим губам. Сергей замер. Она посмотрела на него — прямой, дерзкий взгляд — и медленно, с преувеличенной чувственностью, облизнула её с конца до основания, как эскимо. Затем её губы обхватили кончик, и она с наслаждением, с лёгким причмокиванием, посасывала её, задержав на несколько невыносимых секунд. Её глаза сияли похотью чистым, неподдельным озорством.

«Мам... что это ты делаешь?» — выдохнул он, и его собственный голос показался ему хриплым и чужим.

Она наконец отпустила сардельку, влажную от её слюны, и снова принялась танцевально двигаться к разделочной доске.

«А что, Сережа? Я просто люблю такие сардельки», — она бросила на него томный взгляд через плечо, продолжая ритмично вращать бёдрами. — «Особенно когда они такие... толстые... и сочные».

Она растянула слова, наполняя каждый слог неприличным, животным смыслом. Его штаны стали ему тесны, кровь пульсировала в висках. Это уже не было случайностью или его больным воображением. Это был ясный, четкий сигнал. Она играла с ним. Играла в опасную игру. Перед ее глазами пробежали все те комментарии, которые оставляли такие же матери как и она, и игра не казалось уже такой опасной, как несколько секунд назад.

Спустя мгновение ее губы снова приблизились к его лбу, обещая еще один, уже не такой невинный поцелуй. Просто поцелуй - она всегда целует его перед тем, как уйти в зал, оставив его одного на кухне. Её дыхание, тёплое и сладкое от только что выпитого кофе, обожгло его кожу. Но её локоть задел высокий стакан с его чаем. Горячая волна хлынула ему на колени, заливая тонкую ткань его спортивных шорт.

«Ой, боже мой! Прости, солнышко!» — её крик был полон искреннего ужаса. Она схватила со стола полотенце и, не думая, прижала его к мокрому пятну на его промежности, пытаясь спасти ткань. Её пальцы, торопливые и суетливые, давили через махровую ткань. Давили прямо на него.

И это было той последней каплей.

Ткань его шорт не выдержала двойного натиска — пуговица шорт отлетела с тихим щелчком, и резинка ослабла. А потом... Прямо у неё под рукой, под влажным полотенцем, что-то мощно и упруго двинулось, сорвав последние преграды.

Сергей застыл, парализованный стыдом и невероятным, обжигающим возбуждением. Елена резко отдернула руку, как от огня. Её глаза, широко распахнутые, были прикованы к тому, что высвободилось из под шорт.

«Сергей...» — это был всего лишь шепот, но в нём читался целый океан шока.

Его член. Полностью обнажённый, твердый как скала и отчаянно пульсирующий, поднявшийся из мокрой ткани. Он стоял почти вертикально, будто выказывая ей своё почтение, глядя на неё налитым кровью, тёмно-багровым глазком, с которого на живот Сергея уже скатывалась прозрачная, липкая капля.

Она не отворачивалась. Не закрывала лицо. Она смотрела. Её взгляд скользил по каждому сантиметру, по каждой набухшей вене, по всей его внушительной длине и толщине, которую он всегда скрывал, о которой лишь смутно догадывался. В тишине кухни было слышно только шипение сарделек на сковороде и его собственное прерывистое дыхание.

«Я... я сейчас...» — она снова, будто в трансе, подняла полотенце. Но на этот раз её движения были не суетливыми, а медленными, почти ритуальными. Она не стала вытирать лужу сока на шортах. Вместо этого она кончиком полотенца, мягко, почти нежно, коснулась его горячей кожи на внутренней стороне бедра. Мурашки побежали по его спине.

«Надо же, как я всё залила...» — её голос был низким, приглушённым, и в нём не было ни капли прежней игры. Была какая-то новая, ошеломительная серьёзность. Кончик полотенца скользнул выше, коснулся основания его члена. Сергей резко всхлипнул, чуть не подпрыгнув на стуле. «Тише, тише, сынок... Надо же вытереть.»

Но полотенце было грубым. Слишком грубым для такой нежной, такой гиперчувствительной кожи. Она словно сама это поняла. С лёгким вздохом она отбросила ткань в сторону. И прежде чем он успел что-либо понять, её пальцы — тёплые, влажные от сока, невероятно мягкие — коснулись его.

Он зажмурился, подавив стон. Её рука, нежная и умелая, обхватила его. Сначала неуверенно, просто держала этот пылающий факел, измеряя его вес, его толщину, сжимая его с почти благоговейным любопытством. Её большой палец провёл по чувствительной головке, смазавшись в капле предэякулята.

«Осторожно...» — прошептал он, уже не в силах молчать. Его тело вздрогнуло от каждого её прикосновения.

«Я знаю, милый, я знаю...» — её ответ прозвучал ласково, почти матерински, но происходящее не имело к материнству никакого отношения. Её пальцы сомкнулись вокруг его ствола, начав медленное, исследовательское движение вверх. Кожа на его стволе была натянута до предела, и её ладонь скользила по ней с едва слышным влажным звуком. Вниз. И снова вверх. Уже увереннее. Уже с пониманием дела.

Она смотрела на свою руку, обхватившую его плоть, с каким-то гипнотическим чувством. Её дыхание участилось, грудь под халатом высоко вздымалась. Она находила ритм. Медленный, соблазнительный, сводящий с ума. Её большой палец с каждым движением проходил по самой чувствительной точке на самой макушке, собирая новую и новую влагу.

Сковорода на плите вдруг громко зашипела, масло забулькало, требуя внимания. Елена вздрогнула, будто очнувшись, но её рука не остановилась. Она лишь повернула голову к плите, а затем перевела горящий, наполненный похоти взгляд на него.

«Ой, смотри-ка, — она хрипло рассмеялась, и её пальцы сжали его чуть сильнее, — ещё одна толстенная и горячая шипит...»

Сергей простонал. Её слова, её намёк, её рука, работающая над ним с такой уверенностью — всё это переполнило его. Он не мог больше думать. Он мог только чувствовать. Чувствовать, как каждый нерв в его теле кричит, стягивается в тугой, восхитительный узел где-то внизу живота. Его бёдра сами начали двигаться навстречу её руке, ища большего трения, большего давления.

Она видела это. Видела, как он теряет контроль. И это, казалось, только подстёгивало её. Её движения стали быстрее, точнее, влажнее. Он уже был полностью мокрым от собственной смазки, и каждый её проход снизу вверх отдавался громким, неприличным, мокрым шлепком. Её пальцы скользили по его напряженному стержню, лаская, массируя, доводя до самого края.

И тогда он не выдержал. Его тело напряглось в дуговом спазме, спина выгнулась. Глухой, сдавленный стон вырвался из его груди. Она почувствовала это рукой, почувствовала, как он замер в наивысшем напряжении, и её глаза вспыхнули каким-то диким торжеством.

Она убрала руку в самый последний момент.

Он рухнул на спинку стула, обессиленный, дрожащий. Его дыхание было тяжелым и прерывистым. Он чувствовал себя опустошенным и рождённым заново. И абсолютно виноватым.

Елена медленно, не отрывая от него глаз, поднесла свою блестящую, липкую от него руку к лицу. Она внимательно рассмотрела пальцы, перепачканные в его семени.

«Ну вот, опять всё испачкал, неряха, — прошептала она, и в её голосе снова зазвучала та сладкая, играющая нота. Она взяла отброшенное полотенце и с преувеличенной аккуратностью, будто совершая какой-то важный ритуал, протёрла его влажным кончиком сверху до самого основания. Каждое движение было медленным и вызывающим. — Ну вот... Теперь как новенький. Аж блестит.»

Она бросила полотенце в раковину и повернулась к плите, словно ничего и не произошло. Сергей, всё ещё не в силах пошевелиться, просто сидел, смотря на неё расширенными от шока глазами. Его разум отказывался верить в произошедшее.

Он механически подтянул шорты и, шатаясь, поднялся со стула. Не говоря ни слова, он побрёл в сторону своей комнаты, ощущая на себе жар её взгляда. Но он не дошёл. Спрятавшись за углом коридора, он прилип к стене, затаив дыхание, и заглянул обратно на кухню.

Елена стояла у плиты, помешивая сковороду. Затем она вилкой достала одну из толстых, зажаренных сарделек и положила на тарелку. Она взяла её пальцами, обожглась, чуть подула на неё.

И тогда она повернулась спиной к коридору, и он услышал её шёпот, тихий, будто предназначенный только для неё самой, но такой отчётливый в тишине квартиры:

«Боже правый... А ведь он больше, чем эта сосиска...»

Она поднесла сардельку ко рту, её губы обхватили жирный кончик, и она медленно, с явным наслаждением, втянула её в рот почти на половину длины, задержавшись так на мгновение, прежде чем откусить.

****

Лёгкий стук в дверь, едва различимый под звуки советского шансона, доносящиеся из гостиной, заставил Сергея оторваться от книги. Он уже привык к тому, что мама сегодня была необычайно активна.

«Серёженька, ты не поможешь маме с уборкой?» — её голос прозвучал сладко и немного жеманно, как будто она просила не протереть пыль, а совершить нечто гораздо более интимное.

Он нашёл её в гостиной. И замер на пороге, сражённый открывшимся видом. Радио играло старый хит, а Елена, стоя на коленях перед диваном, ритмично раскачивала бедрами, натирая пол влажной тряпкой. Она была вся в движении, вся в этом гипнотическом, животном танце труда.

Но самое главное — её поза. Она стояла на четвереньках, глубоко прогнув спину. Её бледно-розовый халат задрался, открывая взгляду невероятное зрелище. Нижнего белья на ней почти не было — лишь крошечные, узкие кружевные трусики, которые скорее подчеркивали, чем скрывали. Они впивались в упругую, мраморно-белую плоть её ягодиц, образуя тонкую, тёмную полоску ткани, тонущую между двумя идеальными, пышными половинками. Её жопа была полностью ему открыта, соблазнительно приподнята, и с каждым круговым движением тряпки по полу её мышцы играли под тонкой тканью, притягивая и гипнотизируя.

«А? Что, сынок?» — она обернулась через плечо, и её глаза блестели от наигранного неведения. Она прекрасно знала, что он видит. Прекрасно знала, что делает с ним.

«Я... ведро принес», — его голос сорвался на фальцет. Он поставил тяжёлую емкость с водой рядом, не в силах оторвать взгляд от этого танцующего, манящего изгиба.

«О, спасибо, родной. Какой ты у меня сильный», — она томно протянула, снова повернувшись к полу, и намеренно сильнее прогнулась, заставляя свою попку подняться ещё выше, стать ещё круглее, ещё доступнее. Музыка стихала, сменяясь новой мелодией, и её бёдра автоматически начинали покачиваться в такт, превращая банальную уборку в откровенный стриптиз.

Он просто стоял и смотрел, чувствуя, как кровь приливает к паху, набухая и требуя внимания. Его руки вспотели.

Они переместились к дивану. Елена решила вымыть пол под ним.

«Ох, как же неудобно», — с игривым вздохом прошептала она и опустилась на колени, а затем наклонилась вперед, упираясь локтями в пол. Она встала в позу «раком», идеальную, обнажающую. Её халат съехал с плеч, и теперь он видел не только её трусики, но и всю спину, и то, как тряпочка выскальзывала у неё из рук. Она изобразила лёгкую беспомощность.

«Серёжа, милый, помоги маме. Подтолкни меня немного, а то я не достаю», — её голос прозвучал сдавленно, будто из самой глубины этого соблазнительного положения.

У него перехватило дыхание. Подтолкни. Это было уже не намёком, а прямым приглашением, приказом. Он медленно, будто во сне, опустился на колени позади неё. Запах её возбуждения, смешанный с ароматом моющего средства, ударил ему в нос, пьяня и кружа голову.

«Ну же, сынок, не бойся», — подбодрила она его, слегка пошевелив бёдрами, дразня его.

Его ладони, горячие и немного дрожащие, легли на её тело. Не на спину, не на бок. Прямо на тугие, округлые ягодицы. Через тончайшее кружево он почувствовал невероятную упругость и тепло её плоти. Он издал тихий, сдавленный стон, который тут же подавил. Его пальцы вжались в мягкую плоть, и он совершил лёгкое, толкающее движение вперёд.

«Ммм, вот так... Глубже...» — прошептала она, и её собственный голос дрогнул от нахлынувшего удовольствия.

Он толкнул сильнее, уже не скрывая своей силы, своей потребности. Его большие пальцы непроизвольно раздвинули её ягодицы, натягивая хлипкую ткань трусиков, и он увидел то, что скрывалось между ними — тёмную, манящую щель, слегка влажную, проступающую сквозь кружево. Елена громко, преувеличенно провозгласила: «Вот! Достала!» — и вытащила из-под дивала запылившуюся безделушку.

Она медленно, очень медленно опустила таз, села на пятки и повернулась к нему. Её лицо было раскрасневшимся, глаза блестели влажным, торжествующим блеском. Она дышала чуть чаще обычного.

«Спасибо, солнышко. Без тебя я бы не справилась», — она потянулась и ладонью, ещё влажной от воды, провела по его щеке. Это прикосновение обожгло его. Он сидел на коленях перед ней, совершенно подавленный, с бешено стучащим сердцем и непослушными, всё ещё чувствующими её тепло руками.

Елена поднялась, и её взгляд скользнул вниз, к его спортивным штанам. Уголки её губ поползли вверх в сладострастной, понимающей улыбке. Она видела всё. Видела его мощную, явную выпуклость, упрямо выпирающую под тканью, безмолвный ответ на её игру. Уборка продолжалась, невзирая на общую атмосферу в доме.

****

Лёгкий стук в дверь прозвучал как гром среди ясного неба в тишине его комнаты. Сергей вздрогнул, отрываясь от экрана телефона, и инстинктивно натянул одеяло повыше.

«Войди», — выдавил он, и голос его прозвучал хрипло.

Дверь отворилась, и в комнату вплыла Елена. В руках она держала небольшую баночку с кремом. Выглядела она притворно-озабоченной, но в её глазах танцевали знакомые ему искорки озорства.

«Серёженька, я не могу не проверить. Этот чай был таким горячим... — она сделала паузу, подходя к кровати. — Мы же должны убедиться, что с твоим... достоинством... всё в порядке».

Он попытался протестовать, бормоча что-то о том, что всё прошло, но она уже сидела на краю кровати, её бедро тепло прижалось к его ноге. Её настойчивость была тиранической и нежной одновременно.

«Не упрямься, сынок. Мама лучше знает», — её тон не допускал возражений. Её пальцы легли на край одеяла и мягко, но решительно стянули его.

Он замер, чувствуя, как холодок стыда и пылающее возбуждение ведут в нем яростную войну. Его член лежал мягкий, уязвимый, совершенно беззащитный перед её пристальным, изучающим взглядом.

Елена наклонилась, её шелковиные волосы упали на лицо, и она отбросила их назад с легким, раздраженным вздохом, который был лишь частью её игры. Она изучала его. Её глаза, узкие и внимательные, скользили по всей длине, рассматривая каждую деталь, каждый изгиб, каждую barely visible венку.

«Нужно осмотреть со всех сторон», — прошептала она больше для себя, чем для него, и её пальцы, тёплые и умелые, легонько перевернули его член, давая себе полный обзор.

Затем она открыла баночку. Сладковатый, лекарственный аромат мяты и ромашки заполнил пространство между ними. Она зачерпнула два пальца крема, и он увидел, как белая, прохладная масса легла на её кожу.

Первое прикосновение заставило его всхлипнуть. Холодное. Ледяное и влажное. Но почти мгновенно тепло её кожи растворило крем, превратив его в скользкую, бархатистую плёнку.

«Тише, солнышко, тише... — она гудела, как пчела, и её пальцы начали двигаться. — Это же просто мама... Просто помогает».

Её движения были нежными, почти медицинскими, но в каждом прикосновении сквозила такая откровенная чувственность, что у него перехватывало дыхание. Указательный и средний пальцы её правой руки легли по разные стороны его ствола. И она начала разглаживать крем. Медленно. С невероятной, методичной тщательностью.

Снизу вверх. От самого основания к головке. Её пальцы скользили по его коже, покрывая её скользким, ароматным слоем. Чмок. Раздался тихий, влажный звук. Затем ещё один. Чмок. И ещё. Комната наполнялась этими тихими, непристойными, чмокающими звуками её работы. Каждое движение её руки отзывалось эхом в его напряжённом теле.

Он зажмурился, пытаясь отстраниться, но это было невозможно. Его таз сам начал едва заметно двигаться навстрече её руке, ища большего давления, большего трения. Он чувствовал, как под её пальцами его плоть начинает оживать, наполняться жаром, наливаться кровью.

И это происходило. Медленно, неумолимо. Под её пристальным взглядом и под ласками её скользких пальцев, его член начал набухать. Сначала робко, затем всё увереннее, преображаясь из мягкого и беззащитного в нечто мощное, твёрдое, пульсирующее.

Елена замерла. Её пальцы остановились, всё ещё обхватывая его, но теперь уже не помещаясь вокруг. Её глаза расширились от неподдельного, абсолютного шока. Она смотрела на то, что творилось у неё в руке, будто видя это впервые.

«Боже правый...» — выдохнула она, и в её голосе не осталось и следа игры. Чистое, первобытное изумление. — «Сергей... он же...»

Он был огромен. Налитый кровью, толстый, как её запястье, с мощной, пульсирующей головкой, которая уже начала подавать влажные признаки жизни. Вены на нём надулись, создавая рельефную, соблазнительную картину.

Она, не в силах вымолвить слово, снова потянулась к баночке. На этот раз она зачерпнула больше крема, целую горсть, и снова принялась за работу. Теперь её движения были другими. Не медицинскими. Нет. Они были обрядовыми. Полными благоговения и жадного любопытства.

Обе её руки обхватили его. Её ладони, щедро смазанные кремом, скользили вверх-вниз по его длине, покрывая его блестящим, ароматным слоем. Крем хлюпал, чмокал, разбрызгивался. Звуки стали громче, откровеннее. Она наносила его снова и снова, будто запечатывая его в эту скользкую, горячую оболочку.

«Вот так... — её шёпот был хриплым, сдавленным. Она говорила себе, гипнотизируя себя процессом. — Так... так гораздо лучше...»

Её большие пальцы круговыми движениями втирали крем в самую чувствительную часть — в основание его головки, и он дёргался в её руках, издавая тихий, сдавленный стон. Его бёдра полностью вышли из-под его контроля, они мелко подрагивали, толкаясь в её сомкнутые ладони.

Она смотрела зачарованно, как её скользкие, быстрые руки работают над его плотью, доводя её до предела. Он был полностью в её власти, абсолютно открытый, абсолютно отданный на её милость этим простым, будничным предлогом.

И вдруг она остановилась. Её руки, блестящие и липкие, отпустили его. Его член, налитый до предела, блестел на свету, как полированный мрамор, мощно пульсируя в воздухе.

«Всё... — она выдохнула, и её голос дрожал. — Теперь надо дать мази впитаться. За ночь она сделает своё дело».

Она медленно, словно в трансе, поднялась с кровати. Её глаза были прикованы к нему, сияя странной смесью торжества, похоти и материнской заботы. Она наклонилась, и её губы, мягкие и влажные, прикоснулись ко лбу.

«Спи крепко, мой мальчик, — прошептала она ему в губы, её дыхание пахло мятой и чем-то глубоко, по-женски сладким. — Утром я приду... и проверю твоего дружка»