Заслуженная мебель

"Неужели это все происходит со мной? – думала Катя, красивая пятнадцатилетняя девушка, лежа на скамейке, животом вниз и прислушивалась к звону одинокого комарика. – Нет! Этого не может быть! Неправда! Дурной сон!"

– Помнишь, как у Пушкина, крестьян – воров наказали розгами, которыми запаслись в той самой роще, где они валили чужие деревья! Дубровского в школе проходили? – Борис нашел на полке старый секатор. – Ну, полежи тут одна, не скучай, а я скоро вернусь, только воспитательных инструментов нарежу!

Поняв, что ее ждет, девочка попыталась освободиться, но скамья не собиралась отпускать свою жертву.

– Нет, не надо! Не хочу! – девушка делала отчаянные попытки вырваться. К сожалению, капроновые веревки, впившиеся в запястья и лодыжки, были явью. Старая дубовая доска, казалось, источала невидимую злобу, как словно не веревки, а она сама притягивала к себе жертву как магнитом. Девушка, прислушиваясь к звону комара, сделала еще одну отчаянную попытку освободиться, но не тут то было.

Комарик перестал звенеть, найдя лакомое место на девичьей попке. Но до насекомого ли сейчас было Катьке, когда с каждой минутой приближалось страшное и позорное наказание.

Девушке в очередной раз захотелось провалиться под землю, вместе со скамейкой.

– Скорей бы все кончилось, – сказала Катя почему – то вслух, как будто бы у нее был собеседник.

"Нет, моя хорошая, все только начинается! – подумала скамейка. – Сколько лет я ждала этого момента и теперь просто так тебя не выпущу! А я – то как новый хозяин пришел, думала все, отжила свое!"

Старая дубовая скамейка, пылясь в полуразрушенном сарае, наконец – то дождалась очередной жертвы и с жадности впитывала холодный липкий пот ужаса, сочившегося из тела девушки.

"Зря ты ножками сучишь, – злорадствовала скамейка, чувствуя, как девушка делает отчаянные попытки порвать веревки. – Дождалась и я своей работы, я еще и вкус твоей крови попробую! Знаю, когда девушкам стыдно, они всегда дрожат! Правда, все равно рано или поздно придут мужики и сделают из меня дрова для печки! Сбудется предсказание, но не сейчас!"

Скамейка откровенно радовалась удаче, да так, что даже Катька почувствовала злую ауру, исходящую от старинной мебели.

Много лет назад хозяева уехали за лучшей долей, оставив все добро пылиться в сарае.

– Я сжечь ее с детства собиралась! – хозяйка вместе с мужем принесла скамью в сарай и взяла в руки топор. – Давай ее на дрова порубим!

– Да ну ее, некогда! – хозяин пнул скамейку ногой. – Поедем в город счастья искать!

После этого грубого пинка долгое время она из гордости ни с кем не разговаривала, но потом решила сменить гнев на милость.

– Сколько детей я в люди вывела, – хвалилась она сваленному в кучу садовому инвентарю. – Если бы не я, вас бы никто и в руки не взял!

– Тоже мне, – фыркнули грабли, – сидит с нами, в сарае, ждет очереди в печку, а туда же, гордости на десятерых хватит!

Остальные инструменты относились к скамье с уважением, обещая пропустить ее в костер вне очереди. Время, казалось, остановило свой бег, все эти годы скамья мечтала занять прежнее место в доме, но реальная перспектива была одна: рано или поздно откроется дверь и пойдет на дрова все, что горит...

Минуты ожидания показались Катеньке вечностью, а скамейка, глумящаяся над страхом и унижением несчастной девушки, давно потеряла счет годам, но успела вспомнить и другие времена: давно, еще маленьким дубовым прутиком она видела, как мужики приносят в жертву ее отцу – священному дубу язычников – живых петухов, а иногда и людей. Потом папу спилили, а на месте языческого капища заложили барский сад. Дуб гордо высился над кустами, с которых люди нещадно срезали длинные прутья. "Я самое красивое в саду, – думало дерево, войдя в силу, – моих веток никто не режет, а только желуди собирают!" "Конечно, папе больше повезло, – решила скамейка, – он знал вкус человеческой крови, ну да я тоже неплохо устроилась! Кто знает, может, времена язычников и вернутся!"

А дерево возвращения язычества не дождалось. Как – то раз ночью дровосеки повалили красивое дерево, разделали и продали плотнику. Стараниями мужика оно превратилась в крестьянскую лавку (или, проще говоря, широкую низкую скамью) и было продано на ярмарке.

Так началась ее служба. Место ей выделили в комнате под окнами. Не прошло и трех дней, как лавка поняла, зачем люди срезали с кустов прутья.

– Не выйду замуж! – кричала молоденькая девушка, пока мужчины устанавливали лавку посередине комнаты. – Ну, не люб он мне!

"Чего это они собираются делать? – скамейка еще не сроднилась с ролью домашней мебели и недоуменно следила за событиями. – А девушка, по людским меркам, настоящая красавица! Именно таких, вкусных, приносили в жертву моему отцу! Ах, как пахла их горячая кровушка!"

– Это мы посмотрим, – бородатые мужчины, собираясь шутить, выставили скамью на середину комнаты. – Не хочешь по – хорошему, так будет по – плохому! Раздевайся и ложись! Кому ты нужна после барина и его конюхов? А этот солдат, хоть и раненый турецкой пулей, а все же мужик!

– Не грех девке с барином, когда родители и братья честь ее защитить не могут! – девушка сняла с себя сарафан и с ненавистью посмотрела на мужиков.

Ни покорности, ни смирения в ее взгляде не было.

– Небось, богу молились, когда меня в баню к барину его верные конюхи затаскивали. Рады, что барин подать скостил, на эти денежки скамейку – то купили!

– Что же ты, девка, делаешь, – причитала древняя старуха на печи, – запорют ведь тебя!

– Зря кобенишься! – широкоплечий бородатый мужчина показал на лавку, – Ничего, под розгами совсем другую песню запоешь!

Во взгляде девушке впервые скользнул страх, а скамейка узнала, "розгами" люди называют замоченные в воде прутья.

"А ты боишься! – подумала скамейка. – Те девушки, что приносились в жертву, тоже боялись, когда им перерезали горло!"

Лавка не без удовольствия почувствовала, как в комнате появился аромат почти забытого животного ужаса, того самого чувства, что испытывали приговоренные на заклание люди.

"Катька, что сейчас лежит на мне, пахнет так же! – подумала скамейка, сравнивая поведение своей первой и последней жертвы. – Ничего не изменилось за эти годы. Другое дело, что не каждая добровольно ложилась на меня, зато всех без исключения розги обламывали!"

– Все равно мне не жить, – скамейка вспомнила, как русоволосая красавица с тяжелой косой почти до пят, стояла, сняв сарафан посереди комнаты, ничуть не стесняясь мужчин, но голос ее стих и предательски дрожал. – Делайте со мной что хотите, но замуж за кривого солдата не пойду!

Перекрестившись, она и легла на лавку лицом вниз.

Так скамейка впервые в жизни познакомилась с голым женским телом, вздрагивающим в предвкушении жесточайшего унижения болью и страхом.

– Еще не поздно передумать, – строго сказала брат девушки, вошедший в дом с охапкой прутьев. – Как говорится, стерпится – слюбится!

– Нет! – упрямилась красавица. – Скорее повешусь, чем за него замуж выйду!

– Ну, пусть на лавке свой характер показывает! – мужчины привязали строптивицу вышитыми ручниками за руки и ноги к скамейке и встали по бокам, вооружившись розгами.

Скамейка чувствовала, как отчаянно билось сердце девушки, но она не удостоила воспитателей ответом. "У всех девушек сердце бьется перед поркой! – подумала скамейка, прислушиваясь к сердцебиению Катеньки. – Парни тоже на мне лежали, но девки нравятся больше: уж очень они боятся!" И словно в подтверждение ее слов на дубовую доску упали первые Катины слезы.

"Слезы тоже хороши, но кровь все – таки вкуснее!", – подумала скамья, вспоминая ту, первую жертву.

Послышался резкий свист, тело вздрогнуло, но девушка не издала ни звука.

– Ишь, гордячка! – розги запели одновременно с двух сторон. – Ядрена девка, титьки как дыни, а замуж артачится!

От боли наказанная девушка вздрагивала, мотала головой, но молчала.

– С пробором кладите, – ругался отец девушки, – с пробором!

"Что такое пробор?", – не поняла скамейка, но тут бородатый взял прут, чтобы показать сыновьям правильное его применение.

Раздался свист, мужчина на мгновение задержал розгу на теле и дернул на себя.

Раздался отчаянный, жалобный вопль, в котором уже не было ничего, кроме боли и животного ужаса.

– Ай! – девушка подпрыгнула и вновь упала животом на скамью: тогда девку привязали только за руки и ноги. Попой можно было вертеть сколько угодно.

– Ай! – девушка подпрыгнула еще раз, дернулась, и скамейка впервые попробовала сладкий вкус человеческой крови.

Третий удар "с пробором" лишил девушку остатков самообладания.

– Простите! Отпустите! – кричала она, виляя попкой.

– Ничего, до свадьбы заживет! – мужики сменили прутья и продолжили наказание.

После десятка розог с пробором от былой строптивости красавицы не осталось и следа: она закричала в голос:

– Хватит! – рыдала она. – Пощадите! Я согласна идти замуж! Только не бейте!

– Так – то лучше! – улыбался отец, бросая прут на пол, но отвязывать ее не торопились.

– Ну – ка развяжите ей ноги, – приказал отец, улыбнувшись в седеющую бороду, и стяните их ручником под лавкой! Сейчас я ей немного ума вгоню!

Сыновья выполнили приказание.

– Это что же ты удумал? – раздался с печки бабкин голос.

– Молчи старая, если жить хочешь! – отец семейства раздвинул девушке ягодицы, смачно туда плюнул и втер плевок в шоколадную дырочку.

– Нет! – в отчаянье кричала жертва, понимая, что сейчас должно произойти.

Папа вытащил из штанов огромный член и с силой ввел его в маленькое отверстие.

– А – а – а! – крик девушки сменился отчаянным визгом, но папа и не думал останавливаться. Одним махом введя ствол на всю глубину, он начал разрабатывать дочкину задницу со всем своим крестьянским усердием.

"Вот это да, – думала скамейка, легко выдерживая груз двух человеческих тел. – Люди не деревья, активно живут!"

– Запомните, сынки, когда баба говорит, что не может, это значит, что ей можно впендюрить в задницу!

Раскрасневшиеся сыновья с интересом смотрели, как папа долбит дочку, но не вмешивались. Глава семьи он на то и глава, чтобы властвовать над всеми. Тем более что подросшие сыновья еще не были женаты и без собственного надела земли находились в полной отцовской власти. В случае неповиновения им самим пришлось бы лечь на скамейку.

– Если хотите, можете ее попробовать! – папа встал с бесчувственного тела.

От боли и унижения девушка лишилась чувств.

– Только охолоните девку водой!

Братья с охотой послушались.