Представила, как колдовская вещь выедает ее целку, побледнела и опустила автомат на траву. Медведко завершил работу палача и подходит ко мне – доволен, живодер! Тем временем подростки грузят на телегу отрубленные головы.

– Я свое обещание выполнил, супостат уничтожен, все твои целы. Что теперь делать будем?

У хитрого Медведко в голове все просчитано.

– Двенадцать ратичей убежали, сейчас они уже в поселении. Да детишек там много. Вырастут и припомнят нам эту кровь и смерть старшего. Надо идти поселение разорять.

– Ну а мне то какая в этом нужда? Свое я сделал, отдавай Елену.

– Рабыня твоя. А из разоренного поселения Горобоя тебе честная доля будет.

Так! Дорвался, хитрец. Думает, что попался ему сильный недоумок, который тридцать три желания исполнит!

Семен Иванов, десантник.

Поселение было хорошо укреплено, но расправились мы с ним быстро. Показали защитникам головы их мужей и сыновей. За тыном поднялся вой и плачь. Моральная подготовка закончена. Защитники пытались бросать через тын камни и поленья, которые не доставили нам даже беспокойства. Лезть через тын означало подставлять свои головы под топоры, а с ними и женщины легко управятся. Медведко жаждал рабов, но еще больше трясся за свою самодельную дружину. Пришлось озаботиться тактикой. Самые сильные были готовы по моему сигналу поднять самых проворных над тыном. А те, перепрыгнув ограду, должна нам открыть ворота. Проблема та же – топоры защитников. Я бросил через тын пару наступательных гранат. Грохот взрыва, крики и моя команда "Пошел!". Защитники мало не наделали в штаны со страха, а наша "доблестная дружина" ворвалась в открытые ворота и кинулась все хватать и всех вязать. Только раз было оказано настоящее сопротивление – парнишка ткнул одного из наших копьем, но его сразу связали. Подошедший Медведко бросил:

– Холостить.

С подростка содрали штаны и надрезали мошонку. Когда ему вырывали яички, он кричал, как заяц. Убили только трех мужчин, трупы раздели и отрубили им головы. Видимо, действовало строгое указание брать как можно больше в плен, а убивать только в крайнем случае. Я отстраненно наблюдал все это безобразие. Считал свою задачу выполненной. Только не дал посадить на колья трех жен Горобоя – чем они не угодили победителям? Самая старая оказалась лекаркой и пришлось мне объявил ее своей добычей. Остальным двум отрубили головы – все же не сидеть на колу!

Суматоха кончалась, победители стали собирать добычу. Захваченных, в основном женщин и детей, раздевали и сортировали по их ценности.

И тут неожиданно на меня выскочил из сарая парнишка с вилами. Мало не запорол. Когда свалил его и начал стаскивать одежду, к удивлению обнаружил под ней аппетитную девушку. Связал полураздетую девку так, что наружу были видны небольшие титьки, попка и светленький треугольник волос между ляжек.

Привязав старую и молодую добычу у коновязи, я отправился уговаривать Медведко не жечь обезлюдевшее поселение, а отдать его одному из сыновей.

– Никто не станет жить там, где убили столько людей – был его ответ.

– Тогда отдай поселение Горобоя мне и помоги очистить от скверны убийства. Нужно по обычаю похоронить все тела огненным погребением, а головы насадить на колья тына. Иначе мертвые будут тебя преследовать. Чтобы поселение не захватили другие роды, поставим на воротах мое клеймо.

Это была лишняя работа, делать которую нашему "вождю" не улыбалось. Уговорил его только с условием, что он заберет весь скот, большую часть запасов, все оружие и железные орудия. На том мы и порешили. Задавись, жадина!

Медведко с сыновьями готовился совершить ритуальное действие – убить мужскую силу побежденного рода. И убитых, и захваченных в плен мужчин следовало кастрировать, а отрезанные гениталии скормить собакам, чтобы их души не могли предстать перед Великими Богами с претензией на захваченные нами угодья и поселение. Связанные по рукам и ногам девять мужиков ожидали своего позора с удивительной апатией. По себя я твердо решил, что в этом мире ни за что не попаду в плен живым.

Пятеро из нашего "воинства" повалили первого мужика, сына Горобоя, на спину и придавили к земле. Колосок, который должен был исполнять роль жреца, перетянул его мошонку и основание члена тонкими бечевками. Колосок не стал выдирать ему яйца, а просто отхватил острым ножом вначале мошонку, а потом и член. Раны присыпал горячей золой и тем остановил кровь. Через некоторое время бечевки сняли и на холощеного раба надели женскую рубаху, укороченную до колен. В этой одежде и ходить кастрату всю жизнь, если только не продадут его ромеям на торгу. Ни один из девяти пленных не кричал, не просил пощады, и приняли потерю мужского достоинства с непонятной мне покорностью. Голосили только женщины, на глазах у которых кастрировали их мужей и отцов.

Затем пришла очередь молодых, еще не женатых, парней. Нагих парнишек по одному подводили к Медведко, он обстоятельно осматривал и ощупывал пленников, как овец на базаре: тыкал кулаком в живот, мял мускулы, катал в руке их гениталии... и сортировал. Большинство из них предназначили для продажи и потому не стали кастрировать – на торгу всегда был спрос на не искалеченных парней, которых охотно покупали в качестве рабов – телохранителей. Предназначенным на продажу паренькам накидывали петли на шеи и связывали единой веревкой. Так и стояли они перед своими матерями и сестрами голыми – на шеях петли – удавки, руки связаны за спиной.

Четверых парнишек Медведко решил оставить рабами в своем хозяйстве. И потому их следовало кастрировать. Процедура та же, что и с пленными мужиками, но мальчики, еще не вкусившие прелестей женского тела, отчаянно кричали, расставаясь с мужскими признаками. В коротких девчоночьих рубашонках они ковыляли к воротам, широко расставляя ноги, чтобы не беспокоить раны в промежности.

Организация громадного погребального костра (сажень бревен на каждое тело) задержала нас на сутки. Но телеги с награбленным барахлом и вестью о победе ушли сразу же. Всем обращенным в рабство позволили помогать в кремации. Когда проплакались родичи убитых, мы погнали "живой товар" домой.

Позади нас над тыном маячили отрубленные головы владельца, двух его жен и прочих родственников. На воротах каленым железом выжжено "колесо Перуна".

Конвоировать моих рабынь взялась Травка – тянула за накинутый на шеи ремень и временами для острастки стегала прутом. Доставалось почти исключительно молодой девке, а не старухе.

По дороге Колосок не прекращал восхвалять мои победы. Сказал, что на предстоящем пиру я, в знак уважения, я получу самое молодое, самое нежное мясо.

– Говядину или свинину? – спросил я.

Колосок долго хохотал, будто я сказал что – то очень смешное, гладил бороду. Короче, наслаждался моим неведением.

– Тебе дадут ОЧЕНЬ молодую пленницу, совсем девочку. Чем она моложе, тем почетнее.

Страшное подозрение возникло в моей голове. Неужели меня хотят сделать людоедом? Да, ни в жизнь!

– Я не буду ее жрать!

– Нет, девчонку дадут, чтобы ты ее выебал перед всем застольем. Можешь забавляться ей целую ночь. А утром отдашь, и ее продадут, если будет не сильно порвана. После тебя двое других по заслугам получат нежное мясо, но девки будут постарше. В прежние то времена мясных девок на утро резали в жертву за принесенную богами удачу. А теперь батюшка их не режет, а продает, все в золотые статеры обращает. – Сказал Колосок с явным осуждением такой скаредности.

В поселении я, прежде всего, кинулся посмотреть, как там Белян со своей рукой и моя Елена. Вошел в избу, поклонился, проследовал к печи погреть руки у святого огня. Только потом обратился к болящему. В избе полно баб и детишек, но центр всему Белян. Сидит он на лавке, морда довольная, уплетает кашу и врет всем, как он один от Горобоя отбивался. Рука ловко забинтована и ее поддерживает перекинутый через шею платок. Для двух дней после перелома состояние отличное. Знаю, самому случалось ломать руку. Елена скромно примостилась в самом конце лавки. Надо же, позволили рабе на лавке сидеть! Перед ней чашка с моченой брусникой. В другой чашке остатки каши и недоеденный кусок мяса. Значит, ее не обижали и кормили хорошо. Увидела меня и в глазах слезы:

– Вернулся, господин! Живой! А я так боялась!

– Ну, как вы здесь? Как наш больной?

– Все хорошо, кость срастается. Только зря вы боль сняли. Трудно было руку заживлять. Нарушили правило "не навреди".

Вот это да! Моя рабыня меня же наставляет, да еще отцов медицины цитирует!

Забрал ее под хор благодарностей моему лекарскому искусству. Благодарили за то, что рабыню научил лекарничать, к их больному приставил. Но в лечении моя роль нулевая. Говорят, что самое сильное оскорбление, это незаслуженная похвала:

До очередного действа время еще есть, потому отправились в свою клеть. В подарок Елена получила постолы, которые я внаглую спер из добычи. Интересная обувь. Нога обертывается куском мягкой кожи и завязывается у щиколотки ремешком. Ее босые ноги никак не могли привыкнуть к колючкам и мелким камешкам. Елена заволновалась и вдруг стала на колени и целует мне руку. Ну, ну, без этого! Дорог ей подарок, еще дороже внимание хозяина, который не забыл о рабе, что в постели его так сладко ублажала!

Пока Елена принимала надоевшие бронежилет и оружие, развешивала их в порядке по стенам, я решил кое – что выяснить.

Сел на постель и притянул к себе Елену. Стоит она между моих колен, и кажется мне стройной и тоненькой, как тростинка.

– Скажи моя раба Елена, где и когда ты с Гиппократом познакомилась?

Она, было, вздрогнула, а потом положила руки мне не голову, гладит и говорит:

– С этим врачом я лично не знакома, книги его читала.

Почему – то пропал у меня интерес к Гиппократу. Положил руки на ее икры и двинулся вверх по задней стороне бедер. Вот проник под рабскую рубаху, скользят руки по ляжкам. Наконец в моих ладонях попочка! Глажу ее полушария.

– Хочешь ребенка, раба Елена? Хочешь стать свободной?

– Что я с той свободой буду делать? Лучше под вашей защитой останусь: Сейчас вам идти надо. Там на площади всякое будет. Прошу вас не теряйте головы, а я скоро к вам буду.

Морок она навела на меня, что ли? Поднялся безропотно и пошел к избам.

Травка, невеста Яра.

Радостно мы возвращались из разоренного поселения. Нет больше Горобоя и его проклятого рода. В утро нашего возвращения мой отец назначил разгонять кровь всем девкам. Захваченные рабы и скот двигались медленно, потому весть о победе принесли подростки на телегах с добычей. Я гордилась тем, что в этом походе ранила стрелой одного их наших противников. Теперь я почти воин, а Яр еще никого не убил и не ранил. Настроение испортилось, когда увидела рабынь, захваченных Воином. Зачем ему старуха, зачем он взял эту глупую девку, которая не достигла возраста невесты? Разве она сможет ублажить его в постели?

К нашему приходу все было готово. Перед главной избой стояла широкая скамья и бочки с мочеными розгами. А по середине двора уже накрыты столы для пира. На этом победном пиру главных победителей будут угощать молодым мясом. Конечно, самое молодое мясо получит Воин. Как я рада за своего любимого! Батюшка Медведко так торопился нам кровь разогнать и за победный пир сесть, что не стал добычу считать и мерить, по клетушкам раскладывать, а сразу сел на крыльце рядом со старым дедушкой и велел начинать.

Разгонять кровь начинали с самых маленьких, а заканчивали мной. Мою двоюродную сестру, двенадцатилетнюю Синицу, вызвался пороть Зван – подросток из соседнего рода. Он очень нравился сестренке, и все знали, через три – четыре года будет сватовство. Дождавшись своей очереди, Синица сняла детскую рубашонку и голышом ждала порки. Зван важно взял ее за руку и подвел к скамье. Пока сестренка укладывалась, Зван выбрал, не спеша, розгу, помахал ей, проверяя гибкость. А когда он повернулся к скамье, Синица немного приподняла зад. Совсем немного, между телом и скамьей можно только просунуть ладонь. Это мало кто заметил, кроме меня и самого Звана. Такого делать не полагалось, но многие все равно приподнимали мягкую часть навстречу розге, когда их порол "симпатия". Так показывали пареньку свое расположение, обещали укромные свидания на посиделках. Зван стегал розгой свою зазнобу, не давая поблажки, – так положено от века! Весь ее зад покрылся красными полосами. Но Синица не опустила его и не подавала голос, тем обещала вырасти хорошей невестой.

После девочек настала очередь для девушек, уронивших первую женскую кровь и надевших поневу. Каждая из них снимала поневу и поднимала рубашку только до пояса, открывала перед и зад, но не обнажая титек. Потом укладывалась под розгу. Многие из них были уже просватаны, таких пороли женихи. Будущие матушки видели при этом женские стати невест, уверялись, что они "без обману". Пороли крепко, а девушка должна была проявить терпение, не кричать и не дергать задом.

И вот настал мой черед. С поднятой рубашкой я подошла к скамье, у которой уже стоял Яр с розгой. Я собиралась лечь, но неожиданно Яр сказал:

– Снимай рубашку.

Это был позор, так порют только маленьких девочек, у которых еще не выросли тити. Но надо мной была воля жениха. Кажется, снимая рубашку, я покраснела не только лицом, но спиной и животом. Видела всех пришедших; отца и старого дедушку на крыльце избы, Воина, который почти отвернулся и о чем – то тихо говорил со своей рабыней Еленой.

Никогда не пороли меня так больно. Розга Яра терзала мой нежный зад, попало ляжкам и пояснице. После этого два дня не могла сидеть и спала только на животе. Крепилась, молчала, понимая, что Яр вымещает на мне обиду за неудачный поединок с Воином. А может быть, он хотел похвастаться перед всеми телом своей невесты, властью над ней. В тот раз я зад навстречу розге не поднимала, не показывала "симпатии" к Яру.

На этом все должно было закончиться. Но вышел Белян, держа за руку свою жену Ладу. Хорошее у нее имя, но не принесло ей счастья. Больше двух лет она за Беляном, но до сих пор не брюхатая.

– Разгоните кровь моей жене, чтобы деток рожала.

Случай небывалый в нашем роде, никто такого не помнил. И тут поднял руку старый дедушка. Заскрипел, заперхал и изрек:

– От предков заповедано нам. Если какая мужатая не родит, то разогнать ей кровь, не снимая головного платка. А пороть ее старшему этого рода.

Помолчал и добавил

– А если в ту пору случится в поселении дружинник или иной воин, то, разогнав кровь, отдать ее в постель оному на седмицу.

Вывели Ладу к скамье, сняли поневу, легла белотелая женщина под розги в головном платке. Порол ее, по тому завету, сам батюшко Медведко. Легонько порол, отметин на заду не оставил. Потом обернулся к Воину:

– Бери в постель на неделю, чтобы забрюхатила. И не перечь, не обижай наш род.

Оделась бедная Лада и подошла к своему недельному мужу, повесив голову. Лицо краской залилось, как у меня, заголенной Яром. Воин даже растерялся малость. Потом поклонился дедушке и всем родовичам, взял Ладу за руку. А она дрожит, как лист на ветру, боязно ей, любящей своего мужа, ублажать в постели чужого воина.

Рабыня Елена приобняла Ладу за плечи (это свободную – то!) зашептала ей что – то на ухо и повела в заветную клетушку.

Как мой зазноба там ночью среди всех этих баб не заплутается?

Семен Иванов, победитель

... Совсем упустил из вида, что, вернувшись домой, мы попадали на предстоящий разгон крови у девок. Мне уже несколько человек детально описывали, как это будет происходить. Потому особого любопытства не испытывал. По моему мнению, зрелище принародной порки, да еще взрослых невест достойно только дикарей. Но: У каждого народа свои порядки. Особенно меня возмутило, как Яр поступил с Травкой. Ее пороли при всех с десяти лет, и она не считала это унижением. Но сейчас, с голыми титьками, ей было немыслимо стыдно. Груди свободной женщины мог видеть только ее муж. Баня не в счет – это не столько помывка, как святое действо. Вот и получалось, что Яр выставил Травку на позорище, как рабу. Да и порол он жестоко. Под конец Травкина попа была как красный светофор. Но в процессе порки она не издала ни звука.

Потому моя нелюбовь к Яру только возросла.