Стоит на локтях и коленях голая девица Ягодка, ко мне голову повернула и в глазах страх. Я взял с печи чашку, подставил под ее тити, как под коровье вымя, и начал "доить". Доение коровы женская работа и у меня не очень похоже получается. Но что – то щелкнуло в ее мозгу: сейчас ее превратят в корову. Ей страшно, что нарушится порядок исконных событий и молоко появится не только до рождения ребенка, но до потери девичества.

– Не надо из меня молоко доить, я еще девушка – просит Ягодка.

Перевернул ее и уложил поротым задом на лавку. Осторожно положил, будто мину – ловушку разряжал. Она все поняла и сразу развела ляжки на максимальную ширину. А когда проткнул ее девство, Ягодка закричала от радости:

– Я живая!!!

Наверное, все в погосте слышат, как Ягодка превращается из девушки в бабу. Потом мы лежали голые, умиротворенные. Ягодка положила голову мне на плечо, а рукой трогает у себя между ног бывшее девичье место.

– Я господина не разула, нитки на поясе у меня не было: Батюшка на постель не благословлял: – тихо перечисляет она все нарушения обычаев, сопровождавших потерю ее девственности. – Рождать буду рабиничей:

Да, в этом мире подобным образом, без соблюдения обрядов, невинность теряют только девушки – рабыни. Вот и еще одна порванная целка размышляет, как получше устроить свою жизнь около меня. Думает Ягодка о своем месте около грозного хозяина. Думай, думай, мое тощее недоразумение. Ягодка набралась смелости и спрашивает:

– Господин позволит мне закинуть ноги ему на плечи?

Ну и нахалка! Мои жены давно разболтали эту интимную подробность: в минуту страсти они высоко задирают ноги и кладут пятки мне на плечи. Ни в одной другой семье супруги не посмеют так делать. Это привилегия законных жен Воина, их право – в отличие от всех других аборигенок. Хитрый Купала следит ха всеми женщинами, в каждую избу заглядывает. Бабу, которая не по чину ноги задерет, сразу неродихой ее сделает. Мое же согласие будет означать для Ягодки переход из рабского состояния в ранг жены – меньшухи.

Я резко сажусь на лавке. Мое движение пугает Ягодку: вдруг рассержусь и отдам ее ничтожному рабу. Прекратили кастрировать мужчин рабов, каждый из них теперь мечтает получить женщину. При появлении новой рабыни они одолевают меня просьбами "позволь взять эту женщину, тебе рабиничи будут". Ягодка спешит исправить свою ошибку:

– Как рожу, коровка доиться будет: – напрашивается на небывалый прежде тайный обряд (только со мной, только со мной!).

– Ну, баба – ягодка, порванная целка – говорю я грозно, и Ягодка замирает от страха – задирай ноги вверх. Руками берись под колени, прижми их к титькам. Да ляжки разведи широко.

Ягодка старается, сложилась вдвое, ниже лобка открылась порванная целка, выглянули поротые ягодицы. Пятки подняты к потолку. Устраиваюсь между ее ляжек, Ягодка ставит пятки на мои плечи. В глазах дикая радость. Все, она добилась своего! Хватается руками за мои ягодицы и притягивает к себе:

***

В память этого события у нас с Ягодкой установился тайный обряд, почти священное действо. После каждых родов она с нетерпением ждет моего прихода в ее избу. А я тяну время, Ягодка начинает волноваться, все чаще выглядывает в двери. Приблизительно через месяц я прихожу к ней с каким – нибудь подарком вроде стеклянных бус или купленного на торгу платка. В избе все вымыто, выскоблено. В этом отношении она не уступит чистюле Сорожке. Лавки застелены толстым рядном, на стенах висят душистые пучки сухих трав. Первые роды дались ей тяжело – Елена волновалась: "таз у нее узкий, не случилось бы какого лиха". Но все обошлось. После рождения первенницы Ягодка стала очень даже сисястой, но зад и ляжки по – прежнему стройные, как у юной девушки.

Меньшуха встречает в дверях и торопится снять с меня пояс. Тот самый, которым ее порол. Ягодка целует ремень и с поклоном укладывает его в красном углу избы. Не положено мужчине ходить распоясавшись, но так она хочет. Потом всплеснет руками:

– Светлые боги, у нас коровка не подоена! – раздевается до гола, становится на лавку на четвереньки.

Хитро смотрит на меня и улыбается до ушей. Я беру со стола чашку (приготовила ее заранее), подставляю под сиси и начинаю доить свою младшую женушку. Ягодка смеется:

– Да, не так доят, неумеха. Возьми за сосок и встряхни сисю, а теперь выдаивай. И вторую не забудь.

Когда в чашке наберется с ложечку молока, я мажу им губы – "вкусно, хорошее молочко у моей коровки"! Первая часть игры закончена. Теперь я глажу ее по высоко поднятому заду, проникаю пальцами в женские складочки. Приговариваю:

– Попкой Ягодка играет, ляжки раздвигает, меня ублажает.

Ягодка начинает вилять бедрами, готовая стоя на четвереньках принять меня в свое лоно (как подруженька Елена). Я беру ее руками за талию, одним движением надеваю женушку на свой мужской кол. Обычно она отдается мне лежа на спине, опираясь пятками на плечи мужа. Но сегодня – ПЕРВЫЙ раз после родов – она воспроизводит возвращение к жизни, доение своих девичьих титичек. Для нее это не игра, а волхование, которое помогает удержать живую душу в теле утопленницы. Как всегда подо мной Ягодка бормочет заговор:

– Будет пояс расширяться, будет пузо раздуваться. В животе детеночек, маленький ребеночек.

После любовной игры Ягодка берет в руки пояс и, прежде чем отдать мне, гладит им свои голые ягодицы. Шепчет: "спасибо тебе, пояс, научил уму – разуму. Убедил, что я живая. Я еще рожать буду, приходи помогать". Больше всех моих жен Ягодка почитает этот знак мужской доблести.

Колосок, кровный побратим Воина.

Да, ушел от нас походный князь Воин, совсем ушел из нашего племени. Забрал его Отец Грома. За какой то надобностью Воин пошел на ту поляну, где он впервые объявился. А тут гроза началась, и он укрылся под одинокой елью. В нее то и метнул Отец Грома свою секиру.

На другой день мы нашли тело Воина под разбитой громом елью. Славное погребение устроило ему наше племя. Пришли прощаться и чудины с карелами. Для костра наготовили бревен – на четыре избы хватило бы. Каждый положил свой подарок, чтобы Воин в верхний мир не голытьбой, а достаточным мужем предстал. Большуха Травка и четвертая жена Ягодка хотели сами на костер возлечь, но родичи не допустили – деток надо на ноги поставить. Тогда Травка своей рукой перерезала горло пятерым юным рабыням. Все по пятнадцатой весне, задастые, титястые, каждой положили веретено и горсть кудели. Пускай веселят Воина, пока его вдовы не поднимутся в верхний мир. По совету матери Первак зарезал лучшую ткачиху рабыню Раду и тоже положил на костер вместе с ткацким станом.

А Елена, о которой вы спрашиваете, сама пожелала на костер возлечь. Не хотела раба жить без своего любимого господина. И то сказать, без Воина Травка Елену затиранила бы. Накануне погребения Елена со всеми попрощалась. Кожи телячьи, на которых она рисовала историю Воина, отдала своей подруге Сорожке. Был еще туесок с берестами, на которых она чертами и резами рисовала. Но те бересты Сорожка извела на растопку печи.

Плакали все, готовя Елену в верхний мир. И то сказать, всех деточек Воина она между бабьих ляжек восприняла, всем была повитухой. Перед погребением вдовы подарили Елене поневу и головной платок, взошла она на погребальный костер в одежде свободной женщины. Легла рядом с Воином и обняла его. Старший сын Воина, Первак, оказал честь – быстро убил Елену ударом ножа между ребер. Этому удару ушедший от нас Воин своих сыновей обучил.

Зажигали костер вдовы и дети Воина, допустили и тех, кого Воин от сторонних баб породил. Очень просилась Зорька, но ее не допустили – детей от Воина у нее нет. Когда занялась огнем кладь бревен, они справили Большое Прощание. Раздевались и бросали в огонь всю одежду. Потому негоже оставаться в одежде, в которой с великим князем прощались. Вдовы, сыновья и дочери – невесты плакали, нагими прощались с мужем, отцом, походным князем.

Тризна была знатная, двенадцать бочек крепкого меда выпили. Двое чудинов до смерти упились. Но погребать их родичи в свои погосты отвезли.

Ягодка, вдова Воина

Проходите гости, родственники моего первого мужа. Сейчас хлебы в печь поставлю и поговорим. Скоро мой молодой муж с поля вернется, тогда, не обессудьте, все внимание ему будет. Как же иначе: старая жена при молодом муже ластиться и угождать должна.

Я своего первого мужа славного князя Воина любила до потери памяти. Полюбила еще совсем девочкой, до того, как увидала его в первый раз. Уже тогда у нас песни о его подвигах пели. Потом я утопилась от позора: А он меня из реки вынул и живую душу в меня обратно вдохнул. Пришла в себя на берегу. Думаю, я уже мертвая. И родные меня за живую не приняли, даже хотели связать березовыми ветками и обратно в реку спустить. Потому – то Воин меня с собой забрал в свое поселение.

Я тогда даже есть отказывалась, мертвые не едят и не пьют. Долго Воин не мог уговорить меня, что жизнь вернулась в утопленное тело. Говорит мне:

– Мертвые боли не чувствуют. Выпорю тебя до крика и поверишь, что ты живая, а не утопленница – водяница.

И выпорол меня так, как никогда батюшка меня не стегал. Я кричала под его ремнем и думала, может я и вправду живая. В другой день он опять говорит:

– Мертвая девушка не может стать брюхатой. Сейчас раздену тебя, буду девичьи тити мять, ножки раздвину и раздую пузо. И станут твои тити сисичками молочными, будешь моих детишек кормить.

Говорит складно, как песню поет. Я когда – то девушкой о нем думала, мечтала ему тити показать. Снял Воин с меня поневу и рубашку, пустил голой по избе ходить. А мне что, мертвая наготы не стыдится. У печи хлопочу, потом пол подметать начала. Он подхватил меня, просунул руку между ляжек и вставил палец в то место, куда девушка никого до свадьбы не пускает. Пальцем во мне шевелит, щекочет там. Я обмерла, лицо горит, между ног жарко стало. Умел он баб и девушек так раззадорить, что сами ноги раздвигали и под него просились. Вот тут Воин и повалил меня, как есть голую, на лавку и засунул в меня член – уд до самого донышка. От девичьей боли я кричала и только тут совсем уверилась, что живая.

В его поселении вначале боялись меня, все думали, что я утопленница мертвая. Только одна рабыня Елена сразу признала за живую. Остальные поверили после того, как мой живот первой доченькой наливаться начал. Тут уже меня все приняли.

Когда Отец Грома забрал Воина, мы, его вдовы, сиротами остались. Но нельзя детной бабе бобылкой жить, ей муж и защитник нужен. Кто пашенку поднимет, дров в лесу нарубит, потерянную корову в буераках найдет, стадо от волков спасет? И от ворогов лихих дом, жен и деточек тоже муж мечом и щитом обороняет.

У нас детей немереное количество: у Травки двенадцать, у Ивушки девять, у Сорожки целых во18 лет. Только у меня четверо. И всех накормить и обогреть надо. Потому собрались все в поселении (и кровные, и пришлые) и стали судить, что с нами делать. Отдать вдов великого князя – Воина меньшухами в чужие семьи – зазорно. Долго спорили, даже на кулаках сходились. И решили считать трех старших вдов большухами и, как за мужем, за старым Колоском, побратимом кровным Воина. Он им и защита, и кормилец пока старшие дети не войдут в силу. Вдовам же чистую память мужа ушедшего хранить и ничьих детишек больше не рожать. А куда там, новых рожать – этих бы поднять на ноги!

А со мной решить не могут: я баба детородная, в самом соку. Нельзя мне без мужа, а за кого замуж отдать? Травка уперлась, не позволяет Первака, своего старшего сына, на мне женить. У подружки Ивушки дети старшие – девочки, уже невесты. И, надо же, придумали выдать меня за старшего сыночка Сорожки, за Окунька. Вроде все ладно, он по крови славного рода, сын Воина. И взять женой четвертую вдову своего отца ему не зазорно – по крови и племени мы не родня. А все же смех и грех. Жениху 18 лет лет. Ему бы еще год с зазнобами миловаться, купальскую ночь справлять, розгами кровь девичью разгонять, а потом и жениться на молоденькой. А невесте, вдовушке с четырьмя детишками, уже двадцать семь. Старуха против жениха. Судили – рядили, как закон и порядок соблюсти, богов не обидеть.

Решили, что до свадьбы он должен мне, как девушке кровь разогнать. И еще нам с Окуньком женихаться – миловаться до свадьбы два месяца.

На разгон невестичьей крови собралось все поселение от мала до великого. Все послухами были, все видели, что жених и невеста обычай соблюдают. Скамья стоит, розги моченые в кадушке, а около них Окунек рукава засучивает. Колосок с крыльца голос подал:

– Окунек сын Воина, разгони кровь своей невесте, чтобы деток хорошо родила.

Подняла я поневу и рубашку до пояса, завязала пояском потуже, чтобы и всем людям, и жениху был виден и зад и перед невесты. И повел меня за руку Окунек на скамеечку, под розги.

– Женишок мой Окунек – говорю – поучи свою невесту, разгони мне кровь.

И легла на скамейку. Я ему "симпатию показала", а порол он меня не сильно, только чтобы полосочки красные остались. Хорошо, не привели моих деточек смотреть, как их мама зад под прутья подставляет, как ее секут, будто девочку неразумную.

На другой день Окунек и матушка Сорожка в мой дом пришли на смотрины невесты. Я их такими рыбными пирогами угостила! Потом пошли банным паром очищаться. До того она видела меня в бане не единожды, но надо было соблюсти обычай. Были мы с Сорожкой женами одного мужа, звали друг друга посестричками. Теперь я невеста ее сыночка и она мне матушка.

А Окунек, жених богами данный, уставился в бане на мои сиси. Когда матушка Сорожка из парной вышла, я обычай нарушила, дала Окуньку меня хорошенько полапать во всех местах.

Потом мы миловались два месяца – все у меня должно быть, как у девушки – невесты. Вечером уложу детишек спать и выхожу к нему в сеновал. Сели в первый раз на бревнышко, обняла его за шею, а он стесняется, меня не трогает. Пришлось самой его руку взять и на сиси положить. Только после этого он начал робко гладить меня сквозь рубашку и сисички мять. "Эх, – думаю – тебе бы в руку тугую девичью титьку, а не обвислую сисю бабы". Встала перед ним и положила его руки на свой пояс. Осмелел жених, спустился ладонями на мой зад, начал поглаживать. Потом я начала учить его целоваться. Хорошо научила. Видите, какое пузо он мне раздул. Ходит, переваливается уточкой жена Окунька – Ягодка из рода Утки.

Свадьба прошла не хуже, чем у всех других. Нитки льняной в детстве пряденой у меня не было, но матушка Сорожка повязала меня по голому телу шерстяной ниткой, чтобы обычай дедовский соблюсти. Разула я жениха, и стал он, мой муж и повелитель, меня заголять. Хотя и не терпелось ему по молодости лет, но степенно заголял, не суетился. Поневу снял с меня, сложил аккуратненько. Рубашку на мне задрал до горла и перерезал нитку. Боги горячего муженька дали. Уж так он моим телом играет, так ласкает. Сейчас я брюхатая, для игры любовной не пригодна. Но он, ласковый, задерет на мне рубашку и целует пузо им раздутое, слушает, как в нем ребеночек толкается. Ну, да что там рассказывать, живем с ним ладно, на других баб и девок он не заглядывается.

Скоро родить наступит срок. Жалко, что нет больше Елены, она хорошо бабам помогала. А кожи, на которых Елена чертами рисовала, теперь у матушки Сорожки лежат. Елена сохранила все рассказы о Воине: свои, всех жен и старого Медведко. То, что на коже сам Воин изобразил, тоже в доме у матушки Сорожки. Вы попросите, она вам покажет.

Вот и муженек мой, лада любимый, во двор вошел. Буду за ним ухаживать, как хмелина вокруг ветки завиваться.

Третье донесение спасателей

Окончательно выяснена судьба провалившейся во времени экспедиционерки Института сравнительной истории Елены Дмитриевы Борго. К нашему отчету прилагаются фотокопии с пергаменов. На некоторых из них почерк автора мемуаров полностью совпадает с образцами почерка Борго. Подлинники мемуаров Елены Дмитриевны и Воина находились на сохранении у одной из вдов последнего. Ни за какие богатства она не согласилась уступить нам подлинники, а при неудачной попытке выкрасть мемуары тяжело ранила нашего оператора.

Ее сын, ныне женатый на четвертой вдове Воина показал нам реликвию отца, пуговицу армейского образца. По ней нами установлено, что Воин провалился во времени между 1990 и 2000 годами нашего времени.

Поскольку Борго ушла из жизни добровольно, в соответствии с принципом Шварца – Соколова, поиск ее в предыдущие годы невозможен.