Глава 4: Высокомерие и неверность

В течение некоторого времени меня раздражало высокомерие некоторых лучших врачей нашей больницы. Один хирург допустил небольшую ошибку во время пересадки печени, случайно перерезав дренажную трубку, и был вынужден заменить ее, чтобы операция могла продолжаться. В ошибке не было ничего страшного, без сучка и задоринки, и у пациента все было хорошо, но я наблюдал за тем, как он собирал семью, чтобы рассказать им о процедуре (с юридической точки зрения). Все еще в халате, прямо из операционной, он подошел и налил себе немного пригоревшего плохого кофе из кофейника в комнате ожидания, затем сел к семье, откинувшись назад, как обычный парень. Я заметил, что время от времени он подносил чашку с кофе к губам, но не делал ни единого глотка. В конце описания успешной операции он сказал:

– О, одна маленькая деталь... – а затем описал свою небольшую ошибку, как того требует закон.

Нахал, – подумал я. – Он знает, что единственное, что их волнует, – это состояние их любимого человека. Этот парень продавал изнурительную операцию как судья неправильный вердикт или продавец автомобилей немного побитую, но приличную машину. Меня бы это обеспокоило. По закону врачи должны признать, что они – тоже люди, признать свои ошибки, и большую часть времени большинство так и делает, но прислушивайтесь к ним. Они – просто люди.

Поскольку у меня было больше опыта общения с врачами, я пришел к другому выводу. Одному из наших врачей не удалось спасти женщину с аневризмой аорты, и он разгромил операционную, разбросав лотки с инструментами и разбив светильник, напугав другого врача и медсестер вокруг. Он был высокомерен и зол, и я в раздумье подумал: Черт возьми, я бы хотел, чтобы он боролся за меня, был готов сделать все, чтобы спасти моего ребенка, или мою жену, или маму, и не принимал близко к сердцу, если не смог этого сделать. Если уж он не верит, что процедура должна сработать хотя бы в этот раз, то кто же поверит?

Высокомерие было небольшой платой за знания, суждения, мастерство и решимость, воплощенные в человеке. Если отбросить личные качества, врачи имеют дело с нами в самые тяжелые моменты нашей жизни. Возможно, для того чтобы внушить доверие, высокомерие проецируется как форма уверенности. Так не со всеми врачами, но это – не редкость. Некоторые более самореализованны, уверенны, шутливы и искренни, смотрят в глаза пациента так, словно каждое слово – значимо и показательно, или в лицо мужа, чья жена – в тяжелом состоянии и который заслуживает одного мгновения понимания от человека, скорее всего, способного помочь, если вообще это возможно. Часто высокомерие – это просто высокомерие, укрепляющее уверенность врача, пациента и семьи, когда уверенность наиболее необходима.

Конечно, это не означает, что любить их легко. Я не виню высокомерных и не ищу их общества.

Шон Данстон был высокомерным. Многие медсестры, многие врачи открыто ругали его за ошибки или расхождение во мнениях во время операции, даже в операционной, когда перед ними лежал пациент.

– Он просто считает себя Богом, – однажды с раздражением сказала мне одна из медсестер.

Впрочем, симпатия не имеет значения. По мнению одного журнала, оценивающего врачей, как футбольные команды, Данстон – очень хороший врач, лучший кардиолог в этой части страны. Он изобрел процедуру, значительно повысившую вероятность выживания пациентов, перенесших пересадку сердца, и написал работу о процедурах, способствующих замене сердечного клапана. Больница гордилась тем, что он здесь работает. Поскольку его статья была опубликована за десять месяцев до стрельбы, его приглашали для консультаций или выступлений в больницы по всей стране – Джонса Хопкинса, клинику Майо, Кливлендскую клинику, Калифорнийский университет. К чему такому парню оставаться в такой сельской больнице, как «Милосердный Господь»? Действительно, я слышал, что совет ожидал, что по окончании контракта он уйдет в отставку, как только решит, где он хочет жить: в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе или каком-либо другом месте, куда едут хорошие врачи, чтобы стать богаче и известнее.

У него было прекрасное будущее, пока ему не прострелили сердце, когда он зашел в наш кафетерий. Он был относительно молод, сорок лет, красив, смугл, высок и, вероятно, хорошо играл в теннис. Просто выбрал неподходящий момент, чтобы взять себе кофе или булочку, а получил пулю калибра 5, 56 проникшую насквозь и уничтожившую большую часть бьющейся мышцы, той самой, которую умел менять на другую.

Я его почти не знал, но иногда мы встречались мимоходом в коридоре. За те три года, что был здесь, я также встретился с ним на двух вечеринках. Он отвечал на мои приветствия взмахом руки и глядел мимо меня, указывая на мою неуместность для него. Было известно, что он привлекал довольно много денег в виде пожертвований, в течение последних четырех лет основав и возглавив группу по пересадке сердца и завоевав репутацию человека, помогающего очень больным людям. Региональные, в основном сельские, больницы редко проводили операции по пересадке сердца, редко получали необходимые лицензии и сертификаты, и наша была одной из таких немногих. Я признавался людям, что знаю его; иногда только благодаря ему люди в других местах слышали о больнице «Милосердный Господь наш» или о Скай-Грей, штат Огайо.

***

Домой я вернулся в пятницу, через два дня после стрельбы, но несколько дней практически лежал на кушетке с поднятой в приспособлении рукой. Из-за странного приспособления я спал на диване. Мне нравилось смотреть на детей: Хэнли все еще неподвижна, а Дилан ковыляет и пытается произносить слова. Карен Энн отвозила их к своим родителям, а иногда и к моим, так что, о них заботились, и мне не приходилось ничего делать, как бы неловко мне ни было в те дни. В те выходные, а также в понедельник и вторник у нее было много дел, так как последние дни занятий с учениками были отменены. В субботу она много разговаривала по телефону в другой комнате.

В любом случае, большую часть времени я проводил дома, придумывая, как пользоваться ванной с рукой на колесике-держателе, учась пользоваться пультом дистанционного управления для левшей. Смотрел новости, видел затененную запись своих действий. Любой, кто смотрел внимательно, мог увидеть, что стрелок прострелил себе руку. Также слышался крик, когда я стрелял во второго парня, и мое заявление, стоявшего над ними, было четким, единственным четким на всей записи, но голос не был похож на мой.

Я сомневался, что кто-то сможет опознать голос как мой, возможно, лишь Карен Энн или мой отец. Папа мог бы узнать меня по поведению. В любом случае, на канале Fox меня анонимно хвалили, один парень назвал меня героем, а на MSNBC – «неизвестным избавителем». Я качал головой.

Стрелявшего опознали как морского пехотинца. Я ожидал, что меня узнают, но не узнавали.

В воскресенье Карен Энн была тут и там, ходила за продуктами и даже в торговый центр за одеждой для меня: рубашки, которые можно было бы надеть на мою сильно перебинтованную руку, без пуговиц и т.д. Около полуночи она отправилась в Walmart, чтобы убедиться, что у семьи есть все необходимое на несколько дней. Я не видел необходимости в такой спешке.

Общество постепенно приходило в себя после трагедии. В субботу начались похороны, и большинство из них были назначены на ближайшую неделю. Одни примечательные были в понедельник – Уиллса, бухгалтера, которого я считал своим другом. Я не поехал, не желая садиться за руль с таким количеством обезболивающих в организме.

***

Как позже выяснилось, у одного из погибших террористов был брат. Я представил, как тот умоляет брата поехать с ними, а брат ему отказывает.

Представил, как они расстаются.

– Это не твоя миссия. Ты не обучен. У тебя другая судьба, – возможно, последние слова брата были обращенные к нему, когда он уезжал в Огайо, а Юсеф коротко обнял его рукой за шею.

Я представлял его в тот день бойни, когда моя рука пульсировала в ночи, когда он впервые получил известие о том, что его брат мертв, убив так мало, несмотря на все ожидания. Это должно было быть славно, американцы из глубинки столкнулись с обученными воинами. Юсеф не стал великим мучеником, каким обещал быть.

Возможно, он оплакивал неудачу своего брата в великий момент его жизни, когда тому выстрелил в голову бесцеремонным неверный. Теперь Юсефа нет, так дешево. Не провал, но и не то, на что они надеялись. В городе к востоку от Индианаполиса, стоя на коленях лицом на восток, он, возможно, со слезами на глазах переживал утрату.

***

Карен Энн все еще ходила в школу – последними двумя днями в расписании учителей были понедельник и вторник. Я спросил ее, что они делают в школе в последние дни без учеников, и она ответила, что ей нужно пересчитать книги, снять постеры, вымыть стены, написать рекомендации, проверить оценки, посетить собрания, ну, вы понимаете. Она явно устала, отдохнув всего пять или шесть часов после всех вчерашних покупок и работы.

В понедельник утром она поцеловала меня на прощание и ушла около 6:30, надев синие джинсы и рабочую блузку, сказав, что дома будет в обычное время. Отвезла детей в дом своей мамы, на другой конец города, где они могли провести день, а мне бы не пришлось за ними присматривать.

Около 10:15 утра позвонила Терри Маркс и попросила позвать Карен Энн. Как руководитель педагогической группы, Терри должна была проверить, что каждый учитель проставил оценку точно, а оценка Карен Энн для одной ученицы не соответствовала среднему баллу, который та получила за четверть. Такое случается, если учитель решает, что ученик заслуживает более высокой оценки, нежели средняя в компьютере; учителя никогда не вводят итоговую оценку в буквенном виде ниже указанного процента. Она сказала, что у нее имеется вопрос об оценке, которую Карен Энн хотела поставить ребенку.

– Карен Энн здесь нет. Она должна быть там, с вами, ребята. Ушла отсюда примерно в обычное время, – сказал я.

– О. Я думала, она осталась дома, чтобы позаботиться о тебе, – сказала Терри. – Взяла больничный.

– Нет, ее здесь нет. Если ее нет и там, то не знаю, где она.

– Возможно, это моя ошибка, – сказала Терри, как будто ее что-то осенило.

Я услышал в ее голосе почти отчаяние, как будто она совершила какой-то проступок. Я не понял.

– Возможно, она в другой части здания. Я просто не видела ее здесь, но все ее вещи внутри, так что, у нее нет причин быть здесь.

Я минуту подумал об этом.

– Ну, не могу тебе помочь, Терри. Передам ей, что ты ее ищешь, когда увижу.

– Спасибо, Джон. Надеюсь, рука чувствует себя лучше.

– Спасибо. Пока.

Я повесил трубку. Ошибка Терри заключалась в том, что она позвонила на наш городской телефон, а не на мобильный Карен Энн.

Было около 12:30 дня. Карен Энн позвонила, чтобы узнать, как я.

– Джон, как дома дела? – спросила она.

– Отлично, детка. А как дела в школе?

– О, знаешь, чтобы закрыть комнату и все остальное, нужно так много сделать. Слишком много книг, все нужно пересчитать, сложить и отметить расхождения. После пяти часов работы в комнате в основном в одиночестве это становится утомительным. В этом году мне нужно собрать много вещей.

– Почему бы тебе не заехать за мной, и я составлю тебе компанию?

– Нет, я планирую пойти с другими учителями, – сказала она, – пообедать. А ты не волнуйся. Увидимся около 4:30. Хорошо?

– Хорошо, Карен Энн, до встречи. Люблю тебя, – сказал я.

– Я тоже, Джон. Пока.

Я тоже.

После обеда позвонил отец Михалес.

– Джон, это Майк. Я знаю, что выы сделали, Джон. Поговорил с охранниками еще до того, как их вызвала полиция, но мы делаем все возможное, чтобы это сдержать. Наверное, будет лучше, если ваше имя не будет известно экстремистам.

– Спасибо, сэр. Надеюсь на следующей неделе или около того вернуться на работу.

– Не торопитесь и лечитесь. Некоторое время здесь не будет нормальной жизни. Это довольно ужасно. Вокруг полно следователей Национальной безопасности, много полиции из разных агентств, некоторые в полном боевом облачении.

Я представил, как он качает головой.

– Ладно, завтра должен прийти один из следователей, – сказал я. – Моя рука довольно бесполезна, а в этой громоздкой упаковке трудно передвигаться.

– Я буду на связи. Всю неделю у меня похороны, проблемы со страховкой, но я должен быть в состоянии связаться с вами. Выздоравливайте, заходите ко мне, если я буду рядом, и мы обсудим некоторые мои идеи. Я бы хотел немного изменить вашу работу. Или не немного.

– Да, сэр. Спасибо, что позвонили.

Так он думает о том, чтобы изменить мою работу? Отец знает, что делает. Он специально повышает уровень моего беспокойства, заставляя меня желать вернуться на работу: посмотреть, есть ли у меня еще работа? Это не похоже на администратора, которого я знаю три года. Нет, он хотел, чтобы я стремился к работе ради нее самой. Мне было интересно, какие у него есть идеи.

Карен Энн с детьми приехала около пяти, Дилан бежал (с огромным мокрым подгузником между ног) ко мне, а Хэнли была у нее на руках.

– Сегодня вечером я просто хочу расслабиться и посмотреть, как ты играешь с детьми, – улыбаясь, сказала она.

– Поддерживаю. Мне больше не придется пользоваться этим хитроумным приспособлением, спасибо вам, доктор Битол, – сказал я.

Она сказала, что только до воскресенья, поэтому я спал в своей кровати рядом с Карен Энн. Мы заказали пиццу и сидели, смотрели телевизор, заставляли Хэнли улыбаться, катали мяч с Диланом или катали как мяч Дилана, заливавшегося смехом. Покормив Хэнли, мы уложили обоих детей в их кроватки, и вечер прошел спокойно.

Мы сидели на диване, немного целовались, и я потянулся к ее груди. Она засмеялась и сказала:

– Ты промокнешь, будь осторожен!

– Как думаешь, она оставила что-нибудь для меня? – спросил я, расстегивая ее бюстгальтер для кормления, самое несексуальное женское нижнее белье из когда-либо изобретенных.

– Почему бы тебе не попробовать?

Грудное молоко было сладким, но я уже это знал.

***

Утро вторника наступило скоро, и меня не покидали воспоминания о нашем первом занятии любовью за много месяцев. Мне всегда нравилось просыпаться с воспоминаниями о сексе накануне вечером. В данном случае, из-за рождения Хэнли, всего за девять недель до этого, и отказа Карен Энн в течение всего декретного отпуска в конце учебного года, а затем стрельбы, жизнь не располагала к романтике. Прошлая ночь была чудесной, хотя и немного липкой, но очень освежающей для моей уверенности в себе.

Карен Энн уже встала и снова одевалась в школу, на этот раз в красивый брючный костюм. Я наблюдал за ней. Она закончила, увидела, что я смотрю на нее в зеркало, и подошла. Села рядом со мной, положила свою руку на мою, наклонилась и нежно меня поцеловала.

– Мне пора идти. Дети будут у мамы с папой, тебе не нужно о них беспокоиться. – Сказала она все это очень мягко. Наклонилась и поцеловала меня еще раз, встала и повернулась. У двери оглянулась и сказала:

– До свидания, Джон.

– Хорошего дня, Карен Энн, – ответил я. Она покачала головой и ушла. Последний день должен быть тяжелым, – подумал я.

Около 10:15 утра раздался звонок в дверь. Открывая дверь, я был одет и выглядел презентабельно. Там стояла очень молодая, улыбчивая девушка похожая на выпускницу средней школы, с хвостиком, в шортах и майке без рукавов. На ней были солнцезащитные очки, и она ярко улыбалась.

– Джон Бак?

– Да?

– О, вы поранили руку? – сказала она. – Вот, вас обслужили, – сказала она, вкладывая в мою левую руку манильский конверт. Я чуть не упал в обморок. На конверте среди прочих слов увидел слово «развод». Со мной? Я спросил девочку, правильно ли здесь указала адрес, правильное ли имя, и точно ли это мне?

– Да, сэр, вы – Джон Бак, живете по этому адресу, на вас подала в суд Карен Энн Прайнн Бак. Я часто такое вижу, – самым бодрым, каким только можно, голосом сказала она. – Ну, простите, мне пора, – и она спрыгнула со ступенек и пошла к своей маленькой машине. Отъехала. Похоже, ты старше, чем кажешься, – подумал я.

В руке у меня был большой конверт с бумагами, но я не мог придумать, что с ним делать. Так я и стоял некоторое время.

Наконец, вошел в дом, где было прохладно. Сел за кухонный стол и задумался, но голова была совершенно пуста. Я искал свой мобильный телефон и наконец нашел его, но Карен Энн не брала трубку. Я оставил сообщение:

Карен, что все это значит? Развод? Пожалуйста, объясни, что происходит.

Затем позвонил в ее школу. Школьный секретарь сказал:

– Сегодня она взяла выходной, мистер Бак. Сказала, что у нее много дел, которые нужно прояснить, и ей необходимо уехать из города. Обещала закончить все здесь на следующей неделе или около того.

Я позвонил ее родителям, Роуз и Бобу Прайнн, которые никогда не были моими большими поклонниками, но были неплохими людьми.

– Алло, Роуз? Это Джон. Ты не знаешь, что происходит с Карен Энн? Мне только что вручили документы о разводе. Я не могу с ней связаться, а в школе говорят, что ее нет в городе. Ты знаешь?

– О, Джон, – с сочувствием в голосе сказала Роуз, но потом я услышал, как она передает трубку Бобу.

– Да, Джон, она рассказала нам об этом вчера, когда забирала детей, – сказал он. – Ты должен внимательно изучить бумаги, Джон, особенно про детей, ладно? Она должна была сделать шаг, чтобы убедиться, что они получат то, что им причитается.

– Что ты имеешь в виду, говоря о детях? Что...

– Они не твои, Джон. У нее был долгий роман с доктором по фамилии Данстон. Они – его дети, и она собирается проследить, чтобы они получили свое наследство. Он сказал, что позаботится о них. Она все равно планировала через шесть месяцев выйти за него замуж, так что, все было готово.

Я почувствовала в груди тяжесть эмоций. Некоторое время я молчал, не в силах говорить и думая о том, что хочу узнать.

– Вы знали об интрижке, сэр? До прошлой ночи? – спросил я.

Он ничего не ответил, но я слышал его дыхание и понял ответ.

Я повесил трубку.

Я никогда не чувствовала себя таким. Удар в сердце был разрушительным. Он сокрушал. Я подумал, возможно ли такое пережить? Это было настолько подавляюще. Сколько людей, испытывающих такое внезапное опустошение, остановили бы свое сердце силой воли, если бы могли? Я не понимал, почему мое сердце продолжает биться. Кто хочет жить такой ценой? Я чувствовал тяжелые удары своего сердца. Я был вне себя и внезапно меня озарило... Я гораздо лучше стал понимать некоторые страстные и душераздирающие отрывки из литературы и Библии. Доктор Живаго, Анна Каренина... Я понял, как в такой момент женщина падает в обморок, или как мужчина погружается в свою чашу, возможно, никогда больше не выныривая оттуда. Понял старые законы, позволяющие возмущенному мужу убить прелюбодейку или любовника. Понял бесчисленные песни о предательстве, потерях и разочарованиях.

Карен Энн. Я покачал головой. И закричал. Я.

Глава 5: Первородные грехи

Я вспомнил профессора философии, который однажды сказал нашему первому курсу:

– Хотите получить то, что заслужили в жизни? Что вы ЗАСЛУЖИЛИ? Какого черта вы заслужили в жизни? Что вам обещано из утробы матери? Гоббс говорит одно, Локк другое, Кант, Ницше. Что вы ЗАСЛУЖИЛИ? Неужели идея первородного греха не произвела на вас, христиан, никакого впечатления? Большинство из нас надеется, что мы НЕ получим того, что заслужили!

Он был католическим философом. Не носил носков.

в тот далекий вторник, вечером около 23:30 позвонила Карен Энн.

– Джон, как рука? – спросила она. Теперь она заметила. Вероятно, очень обеспокоена.

– Нормально. Дети НЕ МОИ?

– Нет. Меня обрюхатил Шон, когда трахнул в первый раз. Это было... замечательно. Эти два маленьких ангела будут напоминать мне о нем.

Я уже был мертв? В эмоциональном плане я скатился к мелочности, нытью и возмущению. Я видел это в себе, знал, что это жалко, но не мог остановить погружение.

– Ты пытаешься причинить мне боль? – спросил я.

– Нет, конечно, нет, – ответила она беззаботно, наигранно, – просто ты, такой как ты, никогда не поймешь, что было у нас. У Шона и у меня. Это была божественная любовь. За пределами обычной любви. Он был таким мужчиной, о любви которого мечтают женщины. Я считаю время, проведенное с ним, лучшим в моей жизни, лучшим, каким только оно могло быть.

Я чувствовал в ее словах что-то противоречащее реальности многолетнего романа, но пока не мог определить, что именно. Это была фантастично, нереально и рационалистично. Какое-то время она уже живет с этим объяснением, – подумал я, – и сейчас в него поверила. Я всегда считал ее зрелой и приземленной. Не воспринимал эту часть ее личности.

– Я думал, ты меня любишь. Неужели эти слова были бессмысленны? – Я копил свою боль, причинял себе боль, хотел, чтобы ее стало больше. Мне нужно было, чтобы боль причиняла как можно больше боли. Я хотел никогда не рождаться.

– О, нет, не бессмысленны. Возможно, я неправильно истолковала свои чувства как любовь.

В ее голосе звучала усталость... или скука.

– Трудно объяснить. То, что было у нас с Шоном, было особенным. Мы, кстати, собирались рассказать тебе, но... стрельба помешала этому. Он не был таким, как ты, он был первого ранга. Он победил в жизни. Его уважали, им восхищались, он был знаменит. Талантлив. Шон говорил, когда я забеременела Диланом – Дилан, кстати, второе имя Шона, – что по завещанию обеспечит своего сына. Позже он сказал то же самое насчет Хэнли. Завещание будет зачитано после похорон в четверг. Хэнли – девичья фамилия его матери. Я предупредила адвоката, что приеду завтра, чтобы встретиться с семьей – это что-то вроде собрания перед похоронами для тех, кто указан в завещании. О них я тоже ничего не знаю. Шон ни разу о них не упоминал. В любом случае, они, вероятно, будут в восторге, узнав, что у него есть двое детей.

Ее отрывистое, запыхавшееся объяснение показалось мне слишком легким, чрезмерной попыткой приукрасить безвкусный выбор.

Я предположил, что он, вероятно, был слишком занят, трахая ее, чтобы говорить о таких обыденных вещах, как ответственность и семья. У такого мужчины все было на первом месте. Я почувствовал, что эмоционально опускаюсь все ниже.

– Откуда ты знаешь, что они его? – спросил я, боясь, что знаю и так.

– С тобой я пользовалась диафрагмой. Ты никогда этого не замечал, не так ли? Потом я сделала ДНК-тесты. Сразу после рождения каждого. Ты даже не заподозрил, не так ли?

Она коротко рассмеялась, но потом, видимо, поняла, как это может показаться мне.

– Миссис Григсби, живущая напротив, сказала, что ей интересно, не был ли у меня летом другой муж, ведь Шон так часто задерживался днем. Мне пришлось умолять ее не говорить тебе.

Боже мой. Так соседи знали? Ее родители знали. Теперь голос Терри Маркс был более понятен. Я узнал последним? Ее все покрывали? Дети – не мои и собираются унаследовать, наверное, кучу всего, Карен Энн стала ненавистной, и ведь они сделали это здесь.

– В нашей постели? – спросил я.

Я услышал, как она вздохнула.

– Да. Много раз. Кстати, он хотел более жесткий матрас. Я меняла простыни сразу же, как ты приходил домой. Шон оставлял меня переполненной, – сказала она, очевидно, чтобы унизить меня, как будто обильная сперма – признак характера. – Я смирилась с его смертью. Сначала никак не могла...

Я повесил трубку, подумав, что горе некоторых людей не поддается описанию. Я задавался вопросом, но в глубине души знал, что второй выкидыш – это ребенок Шона. Матрас, дети, развратные действия, неуважение, блеск, контрацепция без моего ведома, оскорбления, вся эта интрижка...

Это была первая ночь, когда из-за Карен Энн, Дилана и Хэнли я выпил слишком много. Я не принял ни одной таблетки от боли, но подумывал принять их все. Я смотрел на этот маленький пузырек с минуту, может быть, две.

***

На следующий день я проснулся около полудня. Было похмелье, такое же как и другие похмелья, только сильнее, подумал я, вспоминая ту чудесную, бессонную, но теперь бессмысленную ночь, когда мы в обнимку смотрели «Касабланку». Всего месяц назад?

Я привел себя в порядок, оделся и нашел адвоката по разводам, которого мне порекомендовал чей-то друг. Отнес к нему все бумаги около трех часов дня в среду. Это был грузный парень, лет пятидесяти, с усами и более длинными волосами, чем положено человеку в таком возрасте. В любом случае, он выглядел проницательным и успешным.

– Как вы повредили руку? – спросил он, когда я вошел в кабинет. Я сел, а он взял бумаги за столом и начал их просматривать.

– Получил пулю в больнице, – сказал я.

Он перестал просматривать бумаги и посмотрел на меня.

– И она обслуживала вас вчера? – сказал он, покачав головой и присвистнув. Он снова посмотрел на бумаги. – А, понятно. Отец детей, Данстон, убит в больнице? – спросил он.

– Да.

– Вы ничего не знали?

– Нет.

Он прочитал все при мне, в течение часа. Затем откинулся на спинку кресла и протяжно выдохнул.

– Мистер Бак, это одна из самых бессердечных, злых вещей, которые я когда-либо видел, чтобы делала женщина. Малодушие. Бессердечие... Вы проходите через такое, и оно оказывается катализатором вашего собственного развода, – сказал он и покачал головой.

– Ее родители сказали, что она намеревалась развестись со мной и выйти замуж за него, – сказал я.

– Вполне правдоподобная история, – скептически хмыкнул он. – Парни заманивают таких девушек обещаниями, но обычно там нет ничего, кроме свидания на сеновале. Вы говорите, что она на встрече по поводу его завещания, а чтение будет позже?

– Это то, что мне сказали.

– Хотел бы я быть мухой на стене на этой встрече, – сказал он. Затем он пустил стрелу.

Он сказал, что у меня мало возможностей для защиты в юридическом или практическом плане. Я был заботливым отцом, но он сказал, что она угрожает заявить о жестоком обращении и другом, если я не соглашусь на предложенные условия.

– Все сказано на языке юристов, поэтому здесь нет подразумеваемого принуждения. Но оно там есть, и каждый юрист в стране это признает. Никакой совместной опеки, никаких посещений, убраться из дома к вечеру пятницы, никаких контактов с детьми, но также никаких алиментов или содержания детей.

– Очевидно, что она ожидает получить кучу денег по завещанию и не хочет, чтобы вы претендовали на ее деньги или деньги детей. Дети настолько малы, что она утверждает, что вы и они еще не связаны друг с другом, а поскольку биологической связи нет, она хочет получить полную власть, и точка. Суд, скорее всего, согласится, поскольку это позволит избежать многолетних споров о посещении и опеке, алиментах, содержании детей, прервать связь, пока она еще не окрепла, тем более что ваша работа не дает достаточно средств для их содержания.

Он посмотрел на меня, сцепил пальцы.

– Я сделаю все что вы захотите, мистер Бак, но вы не можете позволить себе и, вероятно, проиграете любое требование о совместной опеке или частых посещениях. Вы сможете получить несколько посещений раз в неделю, возможно, с сопровождающим, особенно если она заявит о жестоком обращении. Это может быть грязно, а некоторые люди никогда не оправляются даже от необоснованных обвинений.

Он замолчал и несколько секунд молчал, глядя на меня.

– И что? – спросил я.

– Чего вы хотите, мистер Бак?

– Моих детией. Мою жену, – умолял я. Мою жизнь назад. Я не мог продолжать ни секунды, понимая, что умоляю. – Но у меня нет средств, чтобы растить их в одиночку. Моя жизнь рушится, я недавно стал калекой. Мне нужно подумать.

Я сидел минуту, закрыв глаза, все еще находясь в состоянии похмелья и чувствуя биение своего сердца за глазами, после чего сказал:

– Мне нужно несколько дней. Я свяжусь с вами в пятницу, хорошо?

– Я свяжусь с вами в пятницу утром, если вы не придете к одиннадцати, – сказал он.

Я удивился этому. Беспокойство? Он видит запавшие глаза, полувыбритое лицо, помятую одежду.

Я встал, протянул левую руку, и мы пожали ее.

Он спросил:

– Как вас ранили?

– Прострелил себе чертову руку. – Мы рассмеялись.

– Вы – не первый, кто это делает.

Эта встреча в Коннектикуте, вероятно, уже закончилась, когда я оставил адвоката и вышел на солнечный свет позднего вечера. Как оказалось, в той комнате в Коннектикуте была муха на стене. Он носил канцелярский воротничок.

Ранним вечером того же дня зазвонил телефон. Это была муха.

– Джон? Это Майк. – Отец Михалес, произносимый как «майк-у-лус», в частных разговорах называл себя «Майк», но, насколько я помню, со мной он сделал это впервые.

– Да, сэр, я не ожидал звонка.

– Я нахожусь в Коннектикуте и хотел проверить, все ли у вас в порядке. Я занимаюсь распределением наследства доктора Данстона; у нас с ним связаны некоторые страховые и инвестиционные дела. Этот человек оставил много, я имею в виду МНОГО свободных концов. Я видел здесь вашу жену, но мы были в разных частях комнаты. Она видела меня, но не подошла.

– Да, сэр, она подала на меня в суд на развод. Утверждает, что наши дети принадлежат Данстону, и считает, что у нее есть какие-то права на его имущество, – объяснил я.

Наступила долгая пауза, не то чтобы мужчина был шокирован, но как будто заявление заслуживало внимания.

– Да, я многое из этого выяснил. У вашей жены сложилось впечатление, что доктор Данстон не был женат, – сказал он. – Или, по крайней мере, я так считаю. Однако во всех его страховых документах указана супруга, которая все еще состоит с ним в браке. Миссис Данстон с двумя детьми живет в доме семьи Данстон; семья живет здесь с начала 1800-х годов. Карен Энн представилась невестой доктора Данстона, что вызвало тишину в зале, где собралось около сорока человек. К ней подошла его жена и дала пощечину. Так она узнала о жене. Карен Энн остановилась в том же мотеле что и я.

Карен Энн, должно быть, чувствовала себя униженной. Мне захотелось рассмеяться, но вдруг ее унижение захлестнуло меня. Ее унижение было и моим.

Он продолжил.

– В любом случае, всем дали копии его завещания. Ничто не было оговорено как конфиденциальное. Официальное оглашение состоится после похорон. Я буду там, но юристы семьи и различных инвестиционных и деловых компаний во многом согласны. Деньги по страховке, согласно договору достанутся его жене. Его частные инвестиции будут разделены между его детьми, которых теперь четверо, с вашими двумя. Инвестиции составляют чуть больше миллиона баксов, так что, не несущественные. Оставшийся в живых родитель является попечителем денег детей; юристы согласны, что это не означает, что жена контролирует доли Дилана и Хэнли, но что Карен Энн может выполнять эту роль для них. В завещании нет никаких положений насчет Карен Энн, ни по имени, ни косвенно. По словам нашего юриста, жена наследует дом и специальный фонд для уплаты налогов в течение, вероятно, десяти лет. Кроме того, будут проданы две компании, а вырученные деньги пойдут в семью, причем его жена получит свою долю. О, и она получит совместный расчетный счет.

Он позволил мне на мгновение почувствовать себя самодовольным. Я подавил желание ликовать. Все это было нехорошо. Нет ничего хорошего в том, чтобы узнать, что тобой ловко манипулировали и считали презренным. Нет ничего радостного в том, чтобы узнать, что твоя жена и твой брак разрушены ложью.

– Мне жаль, что Карен Энн не поняла... Возможно, – сказал я, – все сложилось бы иначе, если бы она знала о нем больше.

Я почти чувствовал, что отец Михалес кивает. В его голосе звучала жалость к ней.

– Мой опыт общения с прелюбодеями таков: чем дольше они обманывают, тем с большим презрением относятся к невежественному супругу. Они воспринимают доверие как глупость и доверяют своим новым любовникам.

– Согласен, отец. – Думаю, что анализ был способом дистанцироваться от опустошения ситуации.

– В конце концов, они... жалки, – сказал он. – Всегда.

Он сделал небольшую паузу.

– Она ожидала от Данстона большей выплаты; это было очевидно для всех на встрече. Что если она отзовет иск, или потребует алиментов, или еще что-нибудь? Что вы будете делать? – Он хотел знать, нельзя ли спасти брак.

Снова жить с Карен Энн, всю жизнь гадать, брак это или продолжение ношения рогов? Выполнять не роль безупречного любовника, а в лучшем случае приемлемого заменителя? Я сказал:

– Думаю, для нас уже слишком поздно. Она с ненавистью, почти со злорадством рассказывала мне о своем романе с ним, как будто ее измена делает ее более важной. Она стыдилась меня. Не знаю, отец. Сначала я поговорю со своим адвокатом. Это тяжело, когда твоя жена... отворачивается. Я всегда рассчитывал обратиться к ней в трудную минуту.

Он спокойно сказал:

– Увидимся через несколько дней или на следующей неделе. Нам нао обсудить некоторые важные вещи, связанные с изменением вашей работы. Думаю, они вам понравятся. Во всяком случае, я надеюсь на это. Увидимся, когда вы сможете зайти.

– Спасибо, отец.

Он оставлял мне в ожидании что-то позитивное; возможно, у него среди прочего есть степень по психологии. Я чувствовал, что во мне поселилось великое зло. Понял идею одержимости дьяволом: Та вдруг перестала казаться такой уж нелепой.

Как можно испытывать такую боль, причем боль без физических повреждений? Моя рука была словно ничто. Я лежал, умирая эмоционально, и это мое тело делало такое с самим собой, создавая боль из силы любви, преданной, безответной, слепой, супружеской и отцовской. Она была в моей груди, твердая и осязаемая, и если бы Шон Данстон был жив, он мог бы вскрыть меня и найти ее там, массу твердой боли размером с софтбольный мяч.

Я умолял Бога, которого едва признавал, но на самом деле это был просто кашель: Не могу ли я сейчас умереть? Ну, пожалуйста? Что еще Ты можешь пожелать? Она никогда не любила меня, отдалась другому со второго месяца нашей совместной жизни, презирала меня, забрала моих детей и угрожала злыми и необоснованными обвинениями. Мои дети – не мои... через меня прошла волна, похожая на тошноту. Как я скажу маме? Папе? Такие муки невозможно вынести... мне хотелось разбить свой единственный здоровый кулак о книжный шкаф.

Тогда я налил первую из двух двойных порций. Я размышлял о Шоне Данстоне. Видел ли он когда-нибудь своих детей? Держал ли их на руках? Целовал их? Щекотал ли он Дилана или улыбался в глаза Хэнли? Бежал ли Дилан к нему, чтобы обнять? Ревновал ли он меня к ним? К моему времени с Карен Энн?

От переизбытка спиртного и слишком сильных мучений я заснул, и в голове у меня вертелась одна мысль: все интрижки – фантазии.

***

В день похорон Шона Данстона я проснулся на диване около 4:30 утра, не в силах заснуть и думая, что после еще одной ночи мне придется покинуть свой дом. Я собрал вещи, готовя их к переезду. Это не заняло много времени. Удивительно, как мало у меня вещей. Многие книги были одноразовыми, некоторые – нет. Одежду я бросал в коробки или корзины, но на самом деле, отсутствие больших средств привело к тому, что мы были довольно экономны. Я наполнил несколько коробок и развесил одежду на вешалках на заднем сиденье своей машины. У меня был футбольный мяч, бейсбольная перчатка и баскетбольный мяч в коробке, которую я запихнул в багажник. Некоторые инструменты сложил на пассажирском сиденье и на полу. Все мое имущество находилось в одном подержанном «Форде».

Я больше не мог избегать определенного момента. Около десяти я подъехал к дому родителей.

– Мама, папа, нам нужно посидеть. Пожалуйста, – сказал я, держа себя в руках. Я рассказал им все: что дети не мои, что я не вижу выхода, что Карен Энн злится и ненавидит меня, и что теперь она разочаровалась в Данстоне. Отец кивнул, опустив голову и надувшись.

Мама выглядела так, словно рухнул весь мир. Мы сидели в соседних креслах, она обхватила меня руками за шею, и по ее лицу текли слезы. Она молчала. Папа предложил кофе, все поняв по моим затуманенным глазам и растрепанному виду, который я представлял, едва начав говорить. Я рассказал им, что у Карен Энн есть приказ, принуждающий меня покинуть дом, что адвокат сказал, что она готова обвинить меня в эмоциональном и, возможно, другом насилии, если я не выполню ее требование и не подпишу бумаги. Мама разрыдалась, поняв, что внуки никогда больше не будут ее внуками. Она все понимала; мама была самой умной из нас. Было мало шансов, что она сможет сохранить с ними отношения, если мы с Карен Энн станем враждовать. А я думал, что теперь мы всегда будем враждовать.

Не думаю, что мама когда-либо оправилась от этого удара. Пока мы обсуждали ситуацию, сидя за кухонным столом и попивая кофе, она постарела лет на двадцать. Она жила еще долго, но в тот день стала старухой. Изменились глаза и движения. Она почти с благодарностью впала в старческий маразм, когда это началось десять лет спустя, как будто понимая, что теперь бремя жизни ляжет на кого-то другого. К тому времени ей было чему радоваться, в том числе и внукам, но любовь есть любовь, и она не основана на тестах ДНК. Изредка на рынке или в парке она видела забранных у меня детей, но через несколько месяцев стала им фактически чужим человеком. У них были другие бабушки и дедушки по отцовской линии в Новой Англии, пусть и в разлуке.

Последние несколько лет, когда у мамы началась деменция, она бродила по двору и разговаривала сама с собой, разговаривала с растениями или животными, теряясь в потустороннем мире своего разума, представляя людей из своей жизни. Мы тихонько смеялись, обсуждая это между собой, видя, как ее хорошая жизнь раскрывается из-за ее состояния, и желая, чтобы для таких людей время не проходило. Однажды я нашел ее, стоящей возле дерева и разговаривающей. Когда подошел ближе, она увидела меня и спросила:

– Как думаешь, Дилан и Хэнли могут зайти ко мне на обед?

Карен Энн, в конце концов, поняла, что натворила, и, думаю, пожалела обо всем, но это ничего не изменило. Она разбазарила любовь трех поколений.

Глава 6: Два священника и неверующий

Спал я урывками, и в последний раз в нашем доме – на диване. Насколько я знал, Карен Энн и Шон могли заниматься сексом и на этом диване, но я знал, что они пользовались кроватью. Ночь была долгой, я часто смотрел на часы на телевизоре, ждал утра, вновь проваливаясь в сон.

Наконец наступила пятница. Я снова проснулся рано, побрился, принял душ и оделся в свободную рубашку-поло. Решил попытаться посетить доктора Битол на день раньше; огромная повязка была грязной, неподъемной и неудобной. У меня все еще бывала боль, но я редко принимал обезболивающие таблетки, и провел ночь без алкоголя, так что, ситуация, вероятно, улучшалась, по крайней мере, для моей руки.

«Милосердный Господь» был прибран, окна отремонтированы, дыры от пуль заделаны, покраска продолжается, поврежденные прилавки, парты и столы убраны. В здании и на территории оставалось несколько дополнительных полицейских, но они были в обычной форме и просто следили за порядком. Я пошел в свой кабинет, он был все еще там, все еще маленький, все еще такой, каким я его оставил. Я позвонил, чтобы узнать, не могу ли перенести встречу с доктором Битол, который уже оперировал этим утром. Я оставил сообщение, и через полчаса мне позвонили, чтобы подтвердить встречу на девять. Я привел в порядок свой стол, выбросил несколько старых бумаг, с которыми не успел разобраться, и посмотрел на свой календарь, когда раздался стук.

– Войдите, – сказал я, и вошел отец Михалес, закрыв за собой дверь.

Я встал.

– Отец, вы и вправду быстро ориентируетесь, – сказал я. Он протянул свою левую руку, и мы пожали ее.

– Я научился управлять сном, когда в семинарии меня отправили к монахиням в монастырь: вставал в полночь на молитву, потом работал до трех, потом еще час или два спал. – Он покачал головой. – Поразительно, правда. Замечательные женщины. Вчера вечером я успел на поздний рейс и прилетел около часа.

Я подумал, что у него была и другая цель. Утренний рейс был бы достаточно скорым для бизнеса.

Мы сидели и разговаривали, начав с прочтения завещания, а затем перешли к другим темам.

– Все было так, как мы обсуждали. У Данстона – четверо детей. Они разделят инвестиции. Миссис Бак почти сторонилась семьи. С ней были довольно грубы, откровенно грубы, но адвокат-душеприказчик поддерживал вежливость. Дети получат свои выплаты, вероятно, через несколько месяцев. Мои дела там были быстро завершены; наш адвокат все еще там, чтобы закрепить один свободный конец, но к вам это не имеет никакого отношения.

Он посмотрел прямо на меня и сказал:

– Расскажите мне о том, что собираетесь делать.

Сделав глубокий вдох, я сказал:

– Она меня ненавидит. Сказала, что была с ним, потому что я – неудачник. Их же любовь была божественной. – Я не смог сдержать цинизм в своем голосе, что понял, едва заговорив, поэтому замешкался и махнул одной рукой в знак извинения.

– Она злорадствовала по поводу того, что они так часто занимались сексом в нашей постели... Была так ненавистна. Я потрясен.

Он покачал головой.

– Все это... Я это видел и ничего не предпринял, – сказал он. – Я знал, что он встречался с разными женщинами, но до встречи перед похоронами не знал, что одной из них была Карен Энн. На курсах менеджмента меня учили, что незаметные интрижки следует оставлять тем, кто в них вовлечен. Это ошибка, особенно для института, укорененного в представлениях о морали и доброте. Дело не может быть незаметным, если о нем знаю я. Я подумаю об этом и изменю то, как буду поступать с такими вещами в будущем.

Я посмотрел на свою ситуацию, стараясь быть объективным. Я не испытывал отвращения, но был опустошен.

– Нам уже за под тридцать, отец. Это должны быть годы для нас: дети, секс, создание семьи, а я здесь без семьи. Моя жена отвратилась от меня, и я думаю, не потерял ли я все достойные мечты...

Он посмотрел на меня. Он был иезуитом и сказал:

– Я знаю, что у вас нет веры, но молюсь, чтобы вы нашли свой путь к Богу, Джон. Я встречался с Карен Энн всего два раза, насколько помню. Надеюсь, она найдет путь к более любящему мировоззрению. Похоже, что скоро вы будете отвергнуты от детей, за которых боролись всю свою взрослую жизнь. Не тоните. Преодолейте. Вы – тот парень, который в конце концов победит. Я видел это в вас. Бог... в вас. – Его рука легла мне на плечо.

– Божественное решение, да? – сказал я. Он говорил о подходе к решению проблем и других вещей на протяжении многих лет, и тот всегда включал в себя самоанализ, спокойствие и поиск в течение долгого времени. Он не верил в быстрые решения социальных проблем. За его спиной мы называли это его «Божественным решением».

– Всегда, – сказал он, улыбаясь. – Итак, вы сказали, что должны покинуть свой дом? Сегодня вечером?

– Да, все – в моей машине. Я мог бы поехать к родителям, но они так расстроены, что встреча со мной может расстроить их еще больше. Из-за Карен Энн и внуков.

– У меня есть решение. Я знаю парня, которому требуется помощь в оплате коммунальных услуг, но он не будет брать с вас арендную плату. Возможно, он захочет, чтобы вы помогали по хозяйству. Разделите счета за продукты. Возможно, я смогу все устроить сегодня, дайте мне время до полудня. Или я сам приеду за вами.

– Большое спасибо, отец, – сказал я.

Я никогда не считал Лэндона Михалеса своим другом, но оказалось, что он заинтересован. Или благодарен, или предан.

– Когда вам осмотрят руку? – спросил он.

– Сегодня в девять.

– Ну, что ж. Тара – лучшая. Как-нибудь после этого мы поговорим о вашей работе. Сегодня, завтра, скоро. Для вас многое происходит быстро, поэтому я просто расскажу вам суть. В большинстве крупных больниц есть отдел, который следит за профессиональным развитием. Врачи, медсестры, многое из того, что вы помогаете сейчас, но на более официальной основе. Я бы хотел создать такой отдел и расширить ваши обязанности и ответственность. Сейчас отделы занимаются этим самостоятельно, но по мере нашего роста это перестанет работать. Мы поговорим. Подумайте об этом. Не знаю, когда это начнется. В начале следующего года, как только мы получим разрешение и проведем реконструкцию. Я свяжусь с вами.

– Отец, не знаю, что и сказать. Это похоже на карьеру.

Он кивнул и прямо посмотрел на меня.

– Да, мне тоже так кажется.