Я дважды перечитал ее письмо, прежде чем оно выскользнуло из моих пальцев на стол. Как могло все, что складывалось как нельзя лучше, пойти настолько ужасно не так? Почему судьба выкидывает такие фокусы с бедными, беспомощными червячками?

Она права, что я позволил ей выиграть в этом жребии с броском монетки. Если бы тогда я знал о ее фантазии, то не стал бы этого делать, но кто рассказывает супругу о своей самой глубокой, самой темной фантазии, что была у него в одиннадцать лет? Ее странное поведение в последние пару недель тоже получило объяснение, если именно тогда она впервые начала думать об этом адском месяце с точки зрения того, что он сделал со мной и с нами. Я задавался вопросом, что мне с этим делать. То, что она сделала со статуэткой, беспокоило меня тем больше, чем больше я об этом думал.

Почему я беспокоюсь? Почему не могу просто сказать, что она совершила поступок и заслужила последствия? Она может выносить ребенка до срока, отдать его на усыновление и отправиться на поиски всех волосатых шотландцев, которых только сможет найти. Может сойти с ума или нет, умереть или покончить с собой или нет, для меня это не должно иметь никакого значения. Почему нет?

Я мог понять, как это могло случиться. Это имело какой-то смысл, в каком-то странном смысле, если можно принять идею о том, что любовь можно отложить на месяц. Что, конечно, нонсенс: какая же тогда это любовь? Я и близко не мог простить Хелен, да и не знал, хочу ли даже попытаться. С другой стороны, заслуживает ли она того, чтобы потерять жизнь или рассудок из-за того, что сделала? И кто должен это решать? Она? Я? Какой-нибудь психиатр?

Пьер был хищником. Он охотился на мою семью, и я убил его, чтобы заставить остановиться. Это сработало. Я никогда не чувствовал ни малейшей вины за это, и никогда не почувствую. Тогда что насчет Хелен? Если вступаешь в сговор с хищником и становишься его соучастником, делает ли это хищником и тебя? А если ты делаешь это лишь потому, что хищник заметил в тебе слабость и воспользовался ею? Так сказать, обратил тебя в себя? Можно ли быть одновременно и хищником, и жертвой?

Я верил, что Хелен на самом деле сожалеет, и знал, что наконец-то, она написала правду. Но я все равно не понимаю, как может продолжаться наш брак. Если однажды Хелен решила провести месяц, унижая меня и занимаясь великолепным сексом с кем-то еще, при этом говоря, что любит меня, то почему не сможет принять такое же решение вновь? Да, она опять и опять говорит, что это должен был быть всего один раз, что это – ее единственный шанс, но что мешает ей передумать и сделать это еще раз? Я никак не могу с этим жить. А тут еще и ребенок Пьера.

Так, что же мне теперь делать с Хелен? Я еще раз посмотрел на статуэтку, лежащую изрезанной и поломанной среди растерзанных остатков каталога. Что-то с моей женой серьезно не в порядке. Если бы она сломала руку, отвез бы я ее в больницу? Конечно отвез. Я сделал бы это и для соседа по комнате или друга с работы. Вероятно, я сделал бы это и для незнакомца на улице. Так почему не сделать этого для женщины, которой я обещал свою любовь?

Я опять позвонил Саре, чтобы узнать, как дела у Хелен.

– Думаю, насчет нее ты прав. Она плохо ест и проводит слишком много времени, беспокоясь о том, что ты сделаешь после того, как прочтешь ее письмо. Потом сидит где-нибудь, плачет и рвет бумагу. Меня это начинает слегка пугать.

– Меня тоже, – вздохнул я. – Как думаешь, дома ей не будет лучше? Поможет ли ей, если увидит, что после прочтения письма я не нахожусь в неконтролируемой ярости?

– Не знаю. Возможно, но на самом деле мне кажется, что ей нужно с кем-нибудь встретиться.

– Мне тоже. Давай сделаем так. Почему бы тебе не сказать ей, что мне не хуже, чем было, когда она ушла, и что я не против того, чтобы она была дома, и оставить все на ее усмотрение?

Мы договорились, и тем же вечером Хелен вернулась домой. Она была тихой и неуверенной рядом со мной, и я попытался ее успокоить.

– Нам обоим очень больно. У нас есть еще несколько напряженных дней, а после мы сможем начать двигаться вперед. А до тех пор давай постараемся помочь друг другу пройти через это. Ладно?

Делить постель с Хелен в ту ночь было невероятно тяжело, но я боялся, что она может сделать, если я этого не сделаю, поэтому обнял ее, в то время как она плакала во сне, стараясь удерживать свою эрекцию подальше от нее. У этой твари совсем нет совести.

***

На следующий день я пришел домой с работы немного пораньше. Хотел поговорить с Хелен о встрече с кем-нибудь и назначить эту встречу как можно раньше. Я застал ее сидящей за кухонным столом и смотрящей на нераспечатанный манильский конверт, адресованный мне. Когда я вошел, она подняла глаза и заговорила.

– Мы оба знаем, что в этом конверте. Я знаю, что как только мы его откроем и прочитаем то, что там внутри, ты от меня уйдешь. Ты можешь забеспокоиться о том, что буду делать я, когда останусь одна, но это не обязательно. Я думаю, что знать не так плохо, как не знать, и в любом случае, я должна буду оставаться сильной ради ребенка. Я не убью его и не позволю ему пострадать. Мы будем придерживаться плана: ты не должен колебаться, вскрывать ли конверт и бросать ли меня.

Она говорила твердо и решительно.

Я кивнул и открыл конверт. Он оказался на удивление толстым: сколько нужно бумаги, чтобы написать: «совпадает» или «не совпадает»? Прочитал верхний лист: Образец А – взрослый мужчина, указано мое полное имя, дата рождения и адрес. Длинная строка цифр совпадала с цифрами на квитке, который дали мне, когда я сдавал образец. Я это проверил. Там была куча материалов, описывающих образец и то, как с ним обращаются, так что, у меня не осталось подозрения, что его как-то подменили. Образец Б – младенец женского пола, внутриутробно, далее следовала информация о Хелен. Вероятность прямого кровного родства: 99, 92%. Прямо здесь, черным шрифтом по 18 пунктам.

Кровь отхлынула от моего лица, когда я бросил бумаги на стол. Хелен носит мою дочь. Я притворился, что так и должно быть, когда мы только вернулись домой, но отказался от этой мысли, узнав, что Хелен уверена, что ребенок принадлежит Пьеру. Теперь это – правда: моя дочь.

Хелен взяла бумагу и прочитала ее. Я услышал, как она ахнула.

– О, слава Богу, слава Богу! – повторяла она снова и снова тихим голосом, потом повернулась и посмотрела мне в глаза.

– Я знаю, что это делает твое решение еще более трудным. Я дам тебе столько времени, сколько нужно, чтобы все решить. Если ты все же захочешь уйти, сейчас или позже, я не стану оспаривать. В любом случае это будет тем, чего я заслуживаю. Но когда бы ты ни ушел, у меня всегда останется что-то от тебя. Благодаря этому, благодаря ей, я смогу, наконец, оставить тот месяц позади, и даже если тебя здесь не будет, я смогу любить тебя, любя ее. Тебе больше не придется беспокоиться обо мне: впервые с того дня, когда ты обнаружил меня с каталогом, мне есть ради чего жить.

Она встала, подошла к моему креслу, слегка обняла меня руками и поцеловала в макушку. И будь я проклят, если она не взяла один из каталогов детской мебели, не села за стол и не начала листать его с нежной улыбкой на лице, положив руку на свой уже не плоский живот. Я уставился на нее так, будто у нее – две головы.

– Хелен, что, черт возьми, только что было? Два дня назад ты рвала бумагу, резала вещи и вела себя как та, кто вот-вот сорвется. Как некто с психическими проблемами, понимаешь? Я боялся, что в следующий раз ты порежешь себя. Теперь же ты счастлива и довольна и опять выбираешь детскую мебель. Я не психиатр, но не думаю, что нормальные люди становятся лучше просто по щелчку. Это какой-то спектакль, который ты разыгрываешь? Мне требуется помощь? Пожалуйста, скажи, что здесь происходит.

Она улыбнулась. Черт, я и забыл, как эта особенная улыбка всегда может заставить засиять солнце.

– Я не разыгрываю, дорогой. Пару недель назад я поняла, что как только ты уйдешь, а я отдам ребенка на усыновление, мне не для кого и не для чего станет жить, и в этом моя собственная вина. Я была в таком отчаянии, что даже подумывала оставить ребенка Пьера себе, лишь бы у меня был хоть кто-то, но поняла, что не хочу, чтобы что-либо напоминало мне о нем. Хуже того, ребенок всегда напоминал бы мне о том, что я выбросила свою мечту о реальной жизни ради фантазии.

– Я была в полном отчаянии. Знала, что ты обо мне беспокоишься. Я ненадолго задумалась, почему: в конце концов, мы оба знаем, что между нами все кончено, и это – лишь вопрос времени. Потом решила, что это не имеет значения. Я сказала тебе, что проживу достаточно, чтобы родить ребенка, и так оно и было, но ничего не говорила о том, что будет после. Знала, что есть шанс, что я покончу с собой, но мысль об этом меня не волновала.

– Потом пришло вот это.

Она взяла результаты теста ДНК и поцеловала их.

– Я сформулирую это абсолютно точно: теперь мне есть ради чего и ради кого жить. Даже если у меня не будет тебя – а я не заслуживаю того, чтобы ты был у меня – у меня останется что-то от тебя, чтобы любить до конца жизни. Теперь у меня есть надежда.

Она на мгновение задумалась.

– Вот как я ее назову: Хоуп (надежда) Элеонора.

Мою мать звали Элеонора, и они с Хелен всегда хорошо ладили.

– Дорогой, по твоему лицу я вижу, что ты все еще беспокоишься. Я знаю, что все решения, которые ты считал принятыми, не оправдались, а те, что ты принимаешь сейчас, намного сложнее. Как я уже сказала, я дам тебе свободу действий, пока ты во всем этом разбираешься, и поддержу любой твой выбор. Тебе не стоит беспокоиться обо мне, дорогой. Я буду любить нашу Хоуп, хотя и не заслуживаю ее, и через нее любить тебя, и воспитаю ее так, чтобы она чтила своего отца и была лучшей женщиной, чем ее мать, что бы ни случилось.

Я просто растерялся.

– Совсем тебя не понимаю, – сказал я, горестно покачав головой, когда вставал.

Хелен тихонько хихикнула.

– Нет, понимаешь, – сказала она. – Ты понимаешь гораздо больше, чем тебе кажется.

Что, конечно, привело меня в еще большее замешательство. Почему женщины говорят такие слова? Я оставил ее на кухне с каталогом и удалился в свой кабинет.

И что теперь?

Во-первых, казалось, что галлоны спермы, которые Пьер влил в мою чересчур охотную жену, оказались бесполезны. Кто-то другой добрался до нее первым, и к тому же, благодаря его собственному желанию. Так что, бля, ха-ха-ха ему, еще раз и с верхом. Я надеялся, что, горя в аду он каким-то образом об этом узнает.

Я заранее решил, что выполню свой долг перед ребенком, если он будет моим. Ничего не изменилось, но теперь мне требовалось понять, что это значит. Финансовая поддержка – естественно, но об этом, в основном, позаботятся деньги, что мы накопили. О большем я не задумывался. Курсы по подготовке к родам? Замена подгузников? Посещение ее футбольных матчей? Оценка ее парней, не дай Бог? Теперь, когда я об этом думал, все звучало не так уж ужасно. Это может быть даже весело, за исключением части про парней.

Остаться женатым на Хелен? Нет. То, что она сделала и что говорила в течение того месяца ада, было врезано в моем разуме и сердце, и не хватит и десятилетий, чтобы это смыть. Нет.

Тогда что?

Я услышал тихий стук в дверь моего кабинета.

– Входи.

Она так и сделала, все еще с улыбкой на лице. Хелен надела свою обычную ночную рубашку, спадавшую до щиколоток, но очень красиво обрисовывавшую ее фигуру. Она могла быть скромной или сексуальной, в зависимости от того, чего хочет в этот вечер. Ее отношение к сегодняшнему вечеру говорило: «Меня устроит все, делай выбор сам».

– Ты же не хочешь провести здесь всю ночь, твоей спине это не понравится, – вот и все, что она сказала.

Она права. Я последовал за ней в нашу спальню. Мы лежали на кровати, моя рука лежала на животе рядом с ее. Мы оба одновременно почувствовали это: легкое движение, которое ясно говорило, что там кто-то есть, растет, меняется и готовится к встрече с родителями и миром в целом. Хелен повернулась ко мне лицом, и наши глаза встретились. Наша дочь. Вопрос лишь в том, будем ли мы к ней готовы?

***

Следующие несколько вечеров мы много разговаривали, обсуждали все возможные варианты и, наконец, пришли к решению. Мы согласились, что нашему браку настал конец. Откладывание на потом лишь усугубит ситуацию, поэтому я разведусь с Хелен немедленно. Я бы переехал и нашел новое место, но хотел помочь ей подготовить дом к рождению ребенка. Хелен получит основную опеку, а малышка Хоуп будет жить в доме. Я могу навещать ее когда хочу, но всегда в доме, как минимум, пока она не достигнет школьного возраста. Таким образом, ее не потребуется возить туда-сюда между родителями. Когда у Хелен начнется декретный отпуск, она будет жить на то, что мы уже отложили для этой цели. Этого достаточно, даже если она не вернется на работу, пока Хоуп не пойдет в школу.

Наш адвокат сказал, что это – самый странный развод, который он когда-либо вел, и я уверен, что так оно и есть. Он предложил нам прописать в документах порядок посещений. Мы не хотели этого делать, потому что хотели гибкости, но он предположил, что если кто-то из нас опять вступит в брак, и новый супруг не станет сотрудничать, мы захотим, чтобы выбранные нами условия были зафиксированы в письменном виде. Мы согласились, что он прав. В конце концов, он выразил удовлетворение и сказал нам прийти через неделю, чтобы подписать бумаги.

В эти дни Хелен почти всегда была спокойна и весела. Правда, она тихонько плакала, подписывая бумаги о разводе, но быстро взяла себя в руки. Она не проявляла склонности рвать бумагу или резать вещи, по крайней мере, когда я был дома, и даже приобрела несколько новых детских каталогов (хотя я думал, что у нее их и так много). Я все еще беспокоился о том, что она может делать, когда меня нет дома, поэтому связался с ее гинекологом и описал проблему. Она согласилась со мной и дала пару рекомендаций, которые я передал Хелен.

– Дорогой, я знаю, что ты обеспокоен, но тебе не стоит этого делать. Со мной все хорошо. Помнишь, у меня теперь есть Хоуп? Кроме того, ты видел, в каком я состоянии.

– Да, но я не знаю, как ты себя чувствуешь, когда я – на работе. Не хочу однажды прийти вечером домой и узнать, что случилось что-то... ну, ужасное.

Хелен ободряюще улыбнулась.

– Этого не будет, дорогой. Клянусь. Мне нет необходимости ходить куда-либо и нести дополнительные расходы в пользу национального здравоохранения.

– Понимаю, но ни один из нас не профессионал. Послушай, если бы это было как-то связано с сердцем или чем-то еще, ты бы проверилась, даже если бы думала, что это пустяк, не так ли?

У Хелен начало появляться упрямое выражение лица, которое я слишком хорошо знаю, но я не собирался сдерживаться.

– Хелен, это может повлиять на ребенка. Пожалуйста, ради нее, просто запишись на прием.

Я услышал, как она быстро вдохнула, когда я сказал «ребенок»; к счастью, мне не пришлось ничего больше говорить. Хелен записалась на прием, и я пошел с ней, чтобы не пропустить ее. Когда прошло полтора часа, я занервничал, но администратор сказала, что для первого приема пациента это не редкость.

– Доктор любит быть дотошным, – сказала она.

Наконец Хелен вышла, улыбаясь, и сказала, что доктор хочет видеть меня. Она поцеловала меня в щеку, прежде чем я успел увернуться, и прошептала:

– Спасибо, милый. Ты был прав: я должна была это сделать.

К моему удивлению, Хелен рассказала ему всю историю, и это – одна из причин, почему все так затянулось. Он был рад, что она пришла. Хотел видеть ее, как минимум, каждые две недели в течение всей беременности, просто чтобы подтвердить, но думал, что с ней все будет в порядке.

***

В следующие выходные я нашел себе квартиру и начал переезд. Хелен настояла на том, чтобы помочь.

– Моя утренняя тошнота давно прошла, я чувствую себя прекрасно, и ты знаешь, что я почти столь же сильна как ты. Кроме того, я счастлива и благодарна, что мне подарили Хоуп, хотя я этого и не заслуживаю. Я люблю тебя. А теперь давай, передвинем этот комод.

После развода мы больше не спали вместе, но выходные я по-прежнему проводил в доме. Хотел быть уверен, что она ходит на приемы к врачам, следить за ее настроением и тому подобное.

– Дорогой, это очень мило, что ты так обо мне беспокоишься, но на самом деле тебе не нужно этого делать. Я – нормальная здоровая женщина, и мы созданы для таких вещей. Это все очень естественно.

Она определенно выглядела веселой и счастливой, когда я был там, и светилась здоровьем.

– Да, но не забывай, что я впервые стал отцом, и мне положено нервничать. Это тоже вполне естественно.

Я увидел, как ее лицо пересекла тень, когда она остановила себя от того, чтобы подойти к моему креслу и обнять меня сзади, как делала всегда.

– Знаю. Правда, мне это нравится, потому что это показывает мне, что пусть мы и расстались, тебе все еще не все равно.

***

Следующие несколько месяцев были самыми странными в моей жизни. Мы вместе готовили детскую. Я возил ее по магазинам (каталогов не хватало, ей требовалось увидеть мебель вживую) и на приемы к врачам. Я согласился ходить с ней на курсы по подготовке к родам и быть с ней в родильной палате. Своего кольца я не носил, хотя Хелен свое носила. За этим исключением, судя по всему, мы были типичной парой, ожидающей ребенка в первый раз, в то время как мы ждали развода.

Наконец, он состоялся, причем в самый неподходящий с точки зрения Хелен момент: в день нашего первого занятия по родам. Я поехал домой прямо с работы, поэтому у меня не было ни малейшего подозрения, что что-то не так, пока она не появилась в дверях. Было очевидно, что она плакала, и я сразу же испугался, что она вернулась к стадии разрывания бумаги. Потом увидел на столе в холле конверт из манилы, выглядевший официально, и понял, что случилось.

Я твердил себе, что не стану этого делать. Напоминал, что мы вместе договорились об этом, и в любом случае во всем виновата она. Это не имело значения. Следующее, что я помню, это то, что я сижу на диване в обнимку с Хелен, а та рыдает, уткнувшись в мою рубашку. Когда она, казалось, почти выплакалась, я осторожно положил одну руку на ее набухший живот.

– Помни, у тебя есть Хоуп, – сказал я.

– Спасибо, – с трудом выдавила она. – Прости. Я не хотела... просто сегодня неподходящий день, чтобы это случилось.

Она вздохнула.

– Спасибо за... за это. И за это. – Она положила свою руку на мою, которая все еще лежала на ее животе. – Я никогда не пойму, как я могла... ох, ладно, неважно.

Она сделала видимое усилие и села прямо, даже одарив меня слабой храброй улыбкой.

– Пойдемте, мистер начинающий отец, узнаем, что нам нужно знать об этом деле с ребенком.

***

Хелен решила работать вплоть до рождения Хоуп.

– А почему нет? – спросила она. – Я чувствую себя прекрасно, я эффективна на работе, и это для меня гораздо полезнее, чем сидеть дома.

Затем мне позвонила ее помощница и сообщила, что Хелен – в такси (скорая помощь ей не нужна!) едет в больницу, и мне лучше приехать туда как можно скорее, иначе я все пропущу.

Я вел себя как любой будущий отец в каждом плохом стереотипном фильме, который я когда-либо видел, но мне удалось добраться туда без серьезных происшествий. Я с трудом облачился в халат и был препровожден прямо в родильную палату. Хелен улыбнулась, протянув мне руку. Да, я взял ее: это был ее момент, ее и Хоуп, и не мне его омрачать.

– Прости, что без предупреждения, – сказала она, улыбаясь моему взволнованному состоянию, которое резко контрастировало с ее безупречным самообладанием. – Таково было ее решение, а не мое.

Ее глаза остановились на моих, пока мы пережидали ее схватки. Она сжимала мою руку, как будто это был спасательный круг.

Считаю, что ни в одном языке нет слов, чтобы адекватно описать рождение человека. Лично я даже и не буду пытаться. На занятиях по родам нам пытались рассказать, как это будет, но все даже близко не подходило к этому. Там описывали естественное событие, которое происходит много раз в день по всему миру. То, что увидел, услышал и почувствовал в тот день я, было чудом, случающимся раз в жизни, и его даже нельзя описать.

Дело не в том, что Хоуп Элеонора была красива. Это не так. Ее лицо было красным, с белесыми пятнами вещества из чрева матери. Оно было сморщено в недружелюбном, почти неприступном выражении, и она была слишком похожа на Эдварда Г. Робинсона. Ее волосы, те немногие, что у нее есть, были совершенно растрепаны. В ее младенческом плаче не было ничего музыкального или даже приятного. Но с первого же мгновения, как я ее увидел, она завладела частичкой моего сердца, которая навсегда останется ее собственностью, местом в моем сердце, которое она потеряет только с моей смертью. «Она – моя дочь». Такое простое предложение, три слова, пять слогов. В то время я не представлял, как это предложение изменит мою жизнь, но знал, что уже никогда не буду прежним.

Я всегда восхищался поистине великими картинами с изображением Мадонны с младенцем. Она выглядит столь нежной и любящей, уязвимой, но несгибаемой, эта женщина, что несет тайну в глубине своего сердца: прекрасную тайну, которую никогда не узнает и тем более не поймет ни один мужчина. Тайну неописуемой радости, приправленной горькой болью. Секрет, который принадлежит только ей, но который знают и разделяют все остальные матери во всех мирах и временах. Такой была Хелен, поскольку в ее глазах, руках и сердце была малышка Хоуп. Я хотел к ней прикоснуться, но чувствовал, что нарушу нечто священное, прикоснусь к тому, к чему не должен.

Я встал на колени; это показалось правильным. Одна из медсестер прошла в поле моего зрения, когда убиралась. Наши глаза ненадолго встретились, и я понял, что она меня понимает. Наверное, она сама мать, – подумал я.

Хелен и впрямь была отличной мамой. Сейчас в ней была спокойная, но решительная уравновешенность, надежность, которой, как я знал, не было до рождения Хоуп. В ней была цель. Я позвонил психиатру, к которому мы ходили, и сказал, что в будущем его услуги нам не понадобятся.

Я по-прежнему проводил в доме каждые выходные. Видел, что Хелен огорчалась, когда я не пользовался своим ключом, но стучал, чтобы меня впустили. Мне же это казалось правильным: в конце концов, мы развелись, и теперь это – дом Хелен. Она готовила для меня, пока я был там; я занимался двором и мелким ремонтом по дому: стандартный список «домашних дел». Хелен смеялась над моим выражением лица в субботу утром, когда впервые вручила мне лист с надписью: «список дел» в верхней части и картинками дынь выше.

Думаю, я был «мужем по выходным» без секса. Это было не так уж плохо: все равно у меня не было плотного социального календаря. Это давало мне время для общения с Хоуп (я ей нравился, просто знал это), и мы говорили о многих неожиданных вещах, что появляются, когда вы становитесь, черт возьми, родителями. Хоуп была здоровым ребенком и легко и быстро сблизилась с Хелен, но я собирался обеспечить то, чтобы остаться вовлеченным в ее жизнь.

Однажды вечером мы наблюдали за нашей дочерью, мирно спящей в своей люльке. Ей было около полугода, и у нее были самые яркие голубые глаза, которые я когда-либо видел. Для справки: у нас с Хелен глаза голубые, а у Пьера – карие. Ха! Я спросил у Хелен, почему она до сих пор носит свои кольца.

– А что? Ты хочешь их забрать?

Это был первый признак несдержанности или, возможно, страха, который я видел у нее за последние месяцы.

– Нет-нет, дело не в этом. Просто любопытно, вот и все. Ну, то есть, ты красива... красивее чем когда-либо. И знаешь это. Ты снова выходишь в свет, знаешь, что мужчины засматриваются на тебя. Ты можешь заполучить практически любого мужчину, которого захочешь, но не станут ли кольца привлекать внимание, которое тебе не нужно, и отвлекать внимание тех, кого бы тебе хотелось?

Хелен грустно улыбнулась.

– Да, я знаю, как смотрят на меня мужчины. Но ты ошибаешься, я могу получить не любого из тех, кого хочу. Единственный мужчина, который мне нужен, для меня недосягаем, потому что я его предала, унизила и прогнала. Я храню от него все что могу, настолько близко, насколько могу.

Она поцеловала свои кольца, затем встала и подняла люльку с Хоуп.

– Спокойной ночи.

Прежде чем заснуть, я еще раз проанализировал свои чувства к Хелен. Я знал, что она любит меня; так она говорила, и я ей верил. Нам было комфортно друг с другом, но мы никак не могли снова быть вместе, и оба это знали. Я буду отцом для своей дочери и выполню свой долг перед ее матерью, но это и все. Ущерб слишком велик. С другой стороны, я не хотел нарушать договоренности о «муже выходного дня». Оно хорошо работало для меня: я был с Хоуп два полных дня каждую неделю, гораздо больше, чем многие разведенные отцы.

***

До рождения Хоуп, время от времени, глядя на Хелен, я видел нечто, напоминавшее мне о том, как она выглядела, когда ее трахал Пьер, и ненадолго возвращались гнев и боль. За последние шесть месяцев такого не было. Было похоже, что с рождением Хоуп Хелен на самом деле стала другим человеком, как-то отделившись от женщины, что меня предала.

Люблю ли я новую Хелен? Нет. Я ее уважаю, и у меня нет проблем с дружбой с матерью Хоуп, но между нами нет возможности для чего-либо большего. Хочу ли я, чтобы она страдала или чтобы получила наказание? Нет. Этого я не хотел никогда, даже когда мой гнев был на пике. Да и что хорошего это бы мне принесло? Ничего, насколько могу судить. Кроме того, кто может сказать, когда она достаточно наказана? Она? Я? Какой-то свод правил? Я верил тому, что написала Хелен о смерти своей мечты... Какую бы боль она ни испытывала от этого, ее наказания должно было хватить. Я не собирался его усугублять. Таково было мое решение, и я смирился с ним.

На следующее утро Хелен захотела объяснить, почему кольца так важны для нее.

– Пьер говорил, что после того как он закончит со мной, мне всегда будет нужно больше, чем может дать один мужчина, и что рано или поздно я тебе изменю. Знаю, что наверняка он говорил тебе то же самое, потому что ему нравилось тебя дразнить. Помнишь, как я говорила тебе, что он был прав на мой счет? Оглядываясь назад, боюсь, что он прав, как и я тогда. Это было частью отчаяния, которое я чувствовала. Когда я... сделала это с фигуркой, на самом деле я хотела убить его за то, что он сделал меня такой, или показал, что я была такой все это время. Неважно, что именно.

– Потом был тест ДНК. Я все еще не думаю, что ты понимаешь, насколько это все изменило.

Мы оба посмотрели на стену, где она, как и обещала, поместила результаты теста в рамке.

– Помнишь, я говорила тебе, что это означает, что наконец-то я могу оставить тот месяц позади? На следующий день после получения результатов я сожгла статуэтку и развеяла пепел. Все. С этим покончено. А потом родилась Хоуп.

– Ты понял, что случилось нечто особенное. Вид твоего лица, когда ты стоял на коленях, и крошечного, беспомощного человечка, лежащего на моем животе, наполнил меня силой и решимостью. Я знаю, что этого не должно было случиться. Если бы у меня раньше была такая сила и решимость, ничего бы этого не случилось. Я знаю, что никогда не смогу загладить свою вину перед тобой, но могу и буду той женщиной и матерью, которой должна быть, ради нее. Чтобы наша дочь выросла сильной, любящей и настоящей.

– Вот почему я ношу твои кольца, и буду носить их до самой смерти. Если бы прямо сейчас сюда пришел Пьер, я бы вышвырнула его из этого дома, или умерла, потому что он – угроза для моей Хоуп.

Говоря это, она выглядела почти героически. Мне стало интересно, что бы сказал Пьер, если увидел ее сейчас. Затем я понял, что это не имеет значения, ни для нее, ни для меня. Возможно, тогда он и был прав насчет нее, но она изменилась и выросла. Она просто не являлась прежней женщиной.

Каким-то образом Хоуп, казалось, приберегала свои «моменты» для выходных, когда я был рядом. Ее первое слово (конечно «мама»), первое переворачивание на живот, первый зуб (мы радовались больше чем она; на самом деле она находила это довольно раздражающим), первое ползание (задом наперед, конечно же). Хелен и я разделяли их все, и в доказательство у нас есть фотографии. Она была оптимистичной, уравновешенной маленькой душой, улыбавшейся и смеявшейся гораздо чаще, чем плакала. Она не хотела, чтобы ее обнимали и тискали, как этого хотела Хелен, особенно когда стала подвижной. Перед ней был целый мир, который требовалось исследовать, и она была готова взяться за него! Однако вскоре она уставала и возвращалась к маме за поцелуями и объятиями, удовлетворенно засыпая на руках Хелен, словно хотела оставаться там до конца своих дней.

Мне кажется, Хелен жила ради этих мгновений. Иногда я видел, как ее лицо пересекает тень, когда ее маленькая Хоуп настоятельно требовала: «отпусти!». Мне было интересно, видит ли она себя отраженной в своей дочери? Знаю, что да. Тем не менее, мы растили дочь, которая будет такой же как она, с небольшой долей меня ради разнообразия, как мы и хотели.

***

Хоуп было три года, когда Хелен решила вернуться на работу. Она была красивой, активной девочкой с солнечным, победоносным характером и ярким, пытливым умом, и это говорили не только ее родители! Иногда она разбивала мне сердце своей невинной демонстрацией всего того, что я полюбил в Хелен, напоминая о том, что мы потеряли. Она крутила мной как хотела, и уверен, что знала об этом, но милостиво отказалась пользоваться этим фактом. Во всяком случае пока.

Хелен уже несколько месяцев работала на полставки, когда шокировала меня звонком на работу. Она никогда так не делала, так что, это должно быть чем-то срочным.

– С Хоуп все в порядке? – требовательно спросил я, прежде чем она успела вымолвить хоть слово.

– Да, с ней все хорошо, но появилось кое-что, что не может ждать выходных. Ты не можешь зайти сегодня после ужина, около полвосьмого?

Я согласился и отключился. Что может быть настолько срочным, что не может подождать до выходных, если с Хоуп все в порядке? Мне потребовалось несколько часов, чтобы переключиться на работу, а не гадать, что там с моей дочерью.

Как обычно, Хоуп была первой, кто увидел меня в дверях.

– Папочкаааа! – завизжала она. Она подбежала ко мне и обхватила обеими руками мою ногу, чтобы я мог, как всегда, с гордым видом пройти вместе с ней в гостиную. Хелен сидела на диване, обнимая молодую темноволосую женщину, показавшуюся мне смутно знакомой. Эта женщина повернулась ко мне лицом, и я смутно узнал ее по месту работы Хелен. Келли? Кэти? Что-то вроде этого. На ее щеках и лбу были синяки, а голубые глаза были полны страха. Я вопросительно посмотрела на Хелен.

– Это – от мужа Кейт, – объяснила Хелен. – Бывшего мужа, то есть... Она его выгнала и разводится с ним, но развод еще не окончательный. Вчера вечером она гуляла с подругами, и он каким-то образом об этом узнал. У него все еще есть ключ от дома, поэтому он ее навестил. Обвинил ее в том, что она ему изменяет, и избил. Услышали соседи и вызвали полицию, и его посадили в тюрьму.

– Ночь она провела в приюте, а потом в таком виде пришла на работу. Я отвезла ее в участок, чтобы она выписала судебный запрет против него: он не с может приближаться к ней или к дому. Но еще две недели она не может сменить замки, пока развод не станет окончательным, поэтому не хочет ехать домой. Мы подумали, что она может остаться здесь.

Я уставился на Хелен.

– О чем ты думала? Что случится, если мистер «бывший» выйдет под залог, узнает, что вы обе – подруги с работы, и появится здесь? Разве бумажка остановит его от того, чтобы снова ее избить? И что насчет Хоуп? О ней ты забыла?

При упоминании ее имени Хоуп зашевелилась у меня на коленях, напоминая мне о том, что я должен говорить тише и сохранять вежливый тон.

– Мы все это обсудили. Кейт не согласилась бы на это, если бы существовала какая-либо угроза для Хоуп. Мы попросили ее адвоката запросить чрезвычайное постановление об отказе в освобождении под залог, по крайней мере до тех пор, пока развод не будет окончательно оформлен. Он думает, что завтра его удовлетворят; фотографии лица Кейт, которые у него есть, настолько ужасны, что ни один судья не сможет отказать.

– Думаю, это может сработать, – признал я. – Тем не менее, мысль о том, что вы втроем будете здесь одни ночью, или только Кейт и Хоуп, когда Хелен на работе, не кажется мне правильной.

– Мы были уверены, что ты так решишь, – улыбнулась Хелен. – Вот почему это не могло подождать до выходных и решили спросить, не мог бы ты оставаться здесь на ночь, по крайней мере, на следующие две недели, пока Кейт не сменит замки.

– То есть, Хелен...

– Я не пытаюсь обманом заставить тебя вернуться ко мне, клянусь. Если такое случится, я буду счастлива, но знаю, что не случится. Дело не во мне, а в Кейт и Хоуп. Не мог бы ты подумать о том, чтобы сделать это ради них?

Некоторое время мы поговорили об этом, и в конце концов я согласился. Надеялся, что присутствие Кейт сделает все гораздо менее неловким, но по-настоящему меня заставило решиться то, что у меня будет больше времени с Хоуп. Застилая диван-кровать в гостиной, я улыбался, думая о крике: «Папочка!», которым встретит меня следующее утро.

***

На самом деле я не переехал обратно, потому что там нет комнаты, в которую я бы мог переехать. Хелен была бы не против, если бы я переехал к ней в главную спальню, она так и сказала, но этому не суждено случиться. Две остальные спальни занимают Кейт и Хоуп, так что, мне достался диван. Он был... удовлетворительным, это лучшее, что я могу о нем сказать.

Кейт из кожи вон лезла, чтобы выразить свою благодарность Хелен и мне, пока мы не сказали ей заткнуться, она уже достаточно настрадалась, и мы рады, что смогли помочь. Судья пришел к выводу, что бывший Кейт представляет для нее опасность, и отказал в освобождении под залог до окончательного развода. Обе женщины попросили меня продолжить оставаться на ночь в доме Хелен. Я слегка заколебался, но когда Хоуп посмотрела на меня и сказала:

– Папочка, пожалуйста? – все было решено.

Синяки Кейт быстро заживали, и вскоре я начал замечать, что она – красивая женщина. Она – миниатюрная, особенно по сравнению с Хелен, но с идеальными пропорциями, и двигается с непринужденной грацией, которую я нахожу очаровательной. Она – голубоглазая брюнетка, и у нее – очаровательная улыбка, появляющаяся все чаще, по мере того как исчезают синяки.

Однажды вечером я играл с Хоуп, вполуха слушая, как Хелен обсуждает с Кейт возможное возвращение Кейт на работу. Кейт не была уверена, что хочет вернуться на прежнее место, но хотела поскорее приступить к работе. Ей нравилось жить у Хелен, она полюбила Хоуп, но не хотела быть обузой.

– Напомни-ка, по какой специальности ты получила диплом, – спросила Хелен.

– Не смейся. Классические языки и литература.

Вот это заставило меня привстать и прислушаться.

– В чем дело?

Обе женщины повернулись и посмотрели на меня, удивленные тем, что я заинтересовался.

– Я знаю, это не очень практично, не так ли? Но в тот момент показалось мне правильным, – извиняючись посмотрела на меня Кейт.

– Нет-нет, дело совсем не в этом, – ответил я. – Я получил степень по бизнесу, но чтобы не сойти с ума, изучал классиков.

Ну, вот и все. Мы с Кейт пустились вскачь, оживленно беседуя о давно исчезнувших цивилизациях (которые, как известно всем, изучающим классику, на самом деле вовсе не исчезли), а Хелен просто сидела со странной улыбкой на лице. Мне было интересно, о чем она думает.

***

В музее соседнего города проходила выставка недавно найденных артефактов с Делоса. Я планировал в субботу пойти туда, поэтому упомянул об этом за ужином на следующий вечер. Кейт очень плохо скрывала свое желание сходить туда, поэтому, когда мы закончили смеяться, я ее пригласил. Ее развод еще не стал окончательным, но за ее бывшим хорошо присматривали власти, и Хелен заверила нас, что она не против, так что, все было улажено.

Готовясь ко сну, я начал подумывать о том, чтобы переехать обратно в свою квартиру. Бывший муж Кейт сошел со сцены, так что, здесь я был не нужен. Ее развод должен был стать окончательным в начале следующей недели, так что, она могла сменить замки и переехать обратно в свой дом. Диван-кровать удобен, но и это все, что можно о нем сказать. Я размышлял о том, как сказать об этом, когда появилась Хелен, с улыбкой на лице и кружками чая в руках. Перевод: Нам нужно поговорить, но ни о чем плохом.

– Я видела, как сегодня вечером ты посмотрел на меня, когда пригласил Кейт на выставку, интересуясь моими чувствами, – начала она. – С твоей стороны это было очень мило, но тебе не стоило беспокоиться. Я немного удивлена, что ты еще не начал ходить на свидания. Но думаю, что вы с Кейт подойдете друг другу, даже если у вас не будет чего-то долгосрочного.

– Минутку, – пробормотал я, – она ведь все еще замужем, по крайней мере, технически, а я не встречаюсь с замужними женщинами. В любом случае это не свидание, это, ну...

Мне пришлось соображать быстро.

–. ..это больше похоже на экскурсию. Образовательную, знаешь ли.

Должен отдать ей должное, Хелен не засмеялась, но ухмылка на ее лице ясно говорила, что она не верит ни единому моему слову.

– Пусть так, – сказала она, все еще ухмыляясь, – это не свидание.

Лицо Хелен стало серьезным.

– Но поскольку тебе было интересно, что я буду чувствовать, то хочу сказать, что я вполне свыклась с мыслью, что ты будешь встречаться с кем-то и, возможно, в конце концов, снова женишься. На свете не так уж много хороших мужей, и столь хороший как ты, должен быть счастлив с какой-нибудь женщиной. И думаю, что Кейт будет прекрасна для тебя, хотя ей и нужно время, чтобы прийти в себя.

Она улыбнулась и продолжила:

– Есть еще одно. Мы с Кейт говорили о ее переезде домой. Конечно, на следующей неделе она может сменить замки, и я сказала, что мы с тобой будем рады помочь ей с переездом.

Я кивнул. Мы об этом не говорили, но она права.

– Она сказала, что предпочла бы продать свой дом с его плохими воспоминаниями и остаться здесь. Раньше мы с ней были подругами, и она полюбила Хоуп. Хоуп тоже ее любит.

– Как и весь район.

У Хоуп так много почетных тетушек и дядюшек, что мы не знаем, как она всех их помнит.

– Ну, да. В любом случае, я знаю, что дом принадлежит мне, но я ей сказала, что ты тоже должен это одобрить, из-за Хоуп. Поэтому я сказала, что спрошу тебя. Что ты думаешь?

Я на мгновение задумался. Кейт хорошо относится к Хоуп, и это соглашение могло бы стать удобным вариантом ухода за ребенком в случае, если Хелен захочет вернуться на работу на полный рабочий день, но есть одна возможная загвоздка.

– Я не говорю, что это обязательно случится, но если у нас с Кейт начнутся серьезные отношения, как ты отнесешься к этому, если она все еще будет жить здесь?

– Знала, что ты об этом спросишь, – улыбнулась она, – и благодарна тебе за это. Я все обдумала, и хоть я могу иногда плакать – мечты никогда не умирают полностью, знаешь ли? -– я совершенно уверена, что буду очень счастлива за вас обоих. Если между тобой и Кейт что-то произойдет, не сдерживай себя ради меня. Я говорю это искренне.

***

Переезд обратно в свою квартиру был делом простым: я сложил одежду в чемодан и положил его в машину. Я сделал это на следующее утро. Особенно если учесть, что Хелен рассматривает это как «свидание», будет слишком неловко уезжать вместе из дома. Хотя мне придется пропустить утреннее приветствие Хоуп, а я к этому уже привык.

– Это не свидание. Это не свидание. Это не свидание, – твердил я себе, пока ехал к своему бывшему дому, чтобы забрать сожительницу моей бывшей жены для нашей экскурсии в музей. Кейт укрепила меня, надев повседневную рубашку и джинсы с ботинками, а макияжа хватило лишь на то, чтобы скрыть последние синяки, которые уже почти исчезли с ее лица. Хелен все равно посмотрела на нас взглядом «кого вы думаете обмануть?», но улыбалась.

– Куда вы идете с тетей Кейт? Можно мне тоже пойти? Я буду вести себя хорошо, обещаю.

У Хоуп – авантюрный дух ее матери, и она всегда стремится на любую экскурсию.

Я опустился на колени, чтобы говорить с ней уравняв лица.

– Мы пойдем не в парк или еще куда-то, милая. Мы идем в здание, чтобы посмотреть на очень старые вещи, и боюсь, что тебе это не понравится.

Хоуп на мгновение задумалась.

– Насколько старые? Даже старше тебя? – серьезно спросила она.

– Намного старше. Старше, чем самый старый человек, которого ты когда-либо видела.

– Может, после того как уберемся в доме, мы с тобой сходим в парк?

Встречное предложение Хелен было с готовностью принято, и мы с Кейт смогли освободиться.

Мы приехали примерно через пятнадцать минут после открытия музея и уходили последними, когда он закрывался. Думаю, единственный раз, когда мы говорили о чем-то более новом, чем пятый век до н.э., был момент, когда мы решали, что нам съесть на обед. Кейт прочитала фактически все надписи на экспонатах! Я думал, что я – единственный кто так делает. Она также обдумывала то, что читала: более чем несколько посетителей решили, что она просто не на дежурстве.

Время пролетело незаметно, и мы все еще были погружены в культуру древних греческих островов, пока ехали домой. Для нас стало некоторым шоком осознать, что мы – в доме и должны вернуться в 21 век.

– Как все прошло? – спросила Хелен. Мы пытались рассказать ей, насколько все было замечательно, перебивая друг друга как взволнованные дети.

– Нет-нет, не о выставке. Я имею в виду, как прошел ваш день?

Мы с Кейт озадаченно посмотрели друг на друга. Мы-то думали, что выставка – это и есть день. Это было не свидание, помните?

Хелен вздохнула.

– О, неважно. Я разговорю Кейт завтра. Спокойной ночи.

Я на прощание помахал рукой Хелен и Кейт и ушел.

В нашем районе было довольно много мероприятий, представляющих интерес для любителя классицизма, но я посещал не многие из них. Хелен они не нравились, и пока мы были женаты, я предпочитал делать что-то вместе с ней, а не без нее. Иногда мы вместе посещали какую-нибудь выставку, но я старался ее не перегружать. Теперь же у меня есть партнерша. Кейт предлагала не меньше экскурсий, чем я, и почти каждые выходные мы гуляли вместе. Ничего романтического не было, несмотря на не слишком тонкие намеки Хелен. Я знаю, что мы ее разочаровали: мы даже не держались за руки. Тем не менее, я ходил на большее количество мероприятий с Кейт, чем когда-либо в одиночку. Друзья, у которых есть общие интересы, вот кем мы были. Приятелями по классицизму. С парнем было бы так же весело, как и с Кейт, если бы он знал свое дело. По крайней мере, так говорил я себе.

В том же духе мы продолжали несколько месяцев. В те дни я мало думал о своем разрушенном браке, но видя многие черты и манеры Хелен в нашей дочери, время от времени вспоминал, как много потерял. Кейт все понимала. К моему удивлению, Хелен рассказала ей всю историю и даже показала письмо, что написала мне.

– Больше всего ранит трата впустую, не так ли? – спросила Кейт, когда мы сидели на скамейке во дворе. – Сейчас она такая сильная. Замечательная мама, и стала моей опорой в те первые несколько недель, что я жила здесь. Если бы она проявила хоть что-то похожее на эту силу раньше, то до сих пор была бы замужем.

– Не знаю, было ли у нее нечто такое, что она бы могла показать тогда, – ответил я после некоторого раздумья. – Она была сильной, но только ради того, чего хотела сама, я думаю. Ей же требовалось научиться быть сильной ради кого-то другого. Использовать свои силы во благо, понимаешь. Думаю, этому ее научила Хоуп.

– Возможно, ты прав. Интересно, научится ли этому мой бывший? – пожала плечами она. – Сейчас я не могу вспомнить ничего хорошего, что бы вышло из моего брака. У тебя, по крайней мере, есть Хоуп, и она напоминает тебе, что это не было полным провалом, что было и хорошее. Горько-сладкое гораздо лучше, чем просто горькое.

Мы с Кейт шли по тротуару в сумерках, через несколько месяцев после того, как Хоуп исполнилось четыре года. Праздно болтали о римских акведуках в Испании, как это обычно делают люди. Кейт споткнулась о выпавший брусок тротуара и с криком рухнула вперед. Я поймал ее за грудь, когда она была примерно в полуметре от земли, приподняв, чтобы ее лицо не поцарапалось о бетон. Она повернула голову в мою сторону.

Глаза Кейт были прикованы к моим. Я знал, что у нее голубые глаза, причем довольно красивые, но они вдруг перестали быть «довольно красивыми». Это были самые глубокие, самые добрые, самые прекрасные голубые глаза, которые я когда-либо видел. Когда осознал этот факт, я понял, что в моей левой руке находится очень красивая грудь, прикрытая лишь футболкой и тонким бюстгальтером, а обладательница этой очень красивой груди, похоже, не имеет проблем с ситуацией. К этому осознанию быстро добавилось понимание того, что мы находимся на общественном тротуаре, и люди останавливаются, чтобы спросить, все ли у нас в порядке. Кейт, похоже, поняла это в тот же момент, что и я, поэтому мы поспешили оправиться, в то время как наши лица стали краснее красного света светофора.

Мы стыдливо заверили доброжелателей, что с нами на самом деле все в порядке, и продолжили прогулку. Старались не встречаться взглядами – не хотели новых несчастных случаев, – но почему-то акведуки уже не были такой горячей темой, как несколько минут назад. Мы шли молча. Наши руки соприкоснулись один раз, потом еще раз, потом еще...

Так я себя не чувствовал с тех пор, как был подростком. Мой пульс участился, ладони вспотели. В одно мгновение все изменилось. Моя подруга, приятельница по классицизму, коллега по музею, читающая все подписи... моя вторая половина? Я рискнул взглянуть на Кейт. Ее лицо выглядело так же как и мое. Помню, я подумал, что все это хорошо и прекрасно, хотя я и не искал любви, но надеялся, что не потеряю в любовнице приятельницу-классицистку и все остальное.

Не потерял, как и она. Мы позволили нашему роману постепенно развиваться, и становились все более лучшими друзьями, а в конце концов, и любовниками. Хелен, благослови ее Бог, даже не сказала: «Я же тебе говорила». Наконец, она, Хоуп и Кейт пришли к выводу, что мне следует переехать обратно к ним в дом, что я и сделал. Мы решили оставить Хелен спать в главной спальне, а Хоуп – в детской комнате,  я же присоединился к Кейт в оставшейся спальне.

– Наконец-то в комнате для мальчика появился мальчик, – с гордостью объявила Хоуп.

***

Мы устроились удобно. Кейт и я были любовниками; она и Хелен – лучшими подругами; Хелен была матерью моей дочери. Я работал полный рабочий день, а Хелен и Кейт – на полставки, с чередованием графиков, так что, один из нас всегда был дома с Хоуп. Все работало очень хорошо, пока Хоуп не начала ходить в школу. Школьные работники совершенно не понимали этой схемы, даже когда наш адвокат пытался им это объяснить. Он сказал, что было бы гораздо проще, если бы мы с Кейт поженились. Мы не возражали против этого, но не хотели, чтобы Хелен осталась в стороне. Мы с ней никогда больше не будем любовниками, но уже стали одной семьей, и это всех нас устраивало. Мы решили, что оставим дом на имя Хелен. Мы же с Кейт поженимся и арендуем его у нее за символическую плату, договорившись, что она всегда сможет там жить. Школьная общественность не была в восторге (теперь понятно, какое место во всем этом занимает мать Хоуп?), но все остальные остались довольны, так что, все было в порядке.

Мы с Кейт как раз  закончили планировать нашу поездку на медовый месяц: Карфаген, Египет, Крит, Родос и, наконец, Греция. Оба были взволнованы до безумия. Даже потратили некоторое время на совместное изучение современных языков, так как древние не слишком помогли бы нам в решении практических задач, таких как поиск ресторана. Однажды вечером мы лежали в постели, обнявшись, и болтали о том, насколько нам повезло, что мы нашли друг друга. Я спросил, как она пришла к тому, что настолько увлеклась изучением классицизма.

– Когда была маленькой, я часто пыталась представить, каково было бы расти в классической Греции. Ну, знаешь, что бы я носила, о чем бы думала, чем бы занималась. Я могла часами просто представлять это себе. Будешь смеяться, но я даже просила маму помочь мне сделать для моих кукол греческие хитоны и гиматионы!

– И что думала об этом твоя мама?

– На самом деле она была счастлива: это – самая простая вещь в мире, которую можно сделать! Возможно, она не была так же довольна некоторыми другими моими мечтами. Больше всего мне нравилась та, где я была греческой девой, служившей в храме. А мой брат был одним из самых сильных и храбрых бойцов в нашем городе.

– Однажды пришли римляне. Они подожгли наши поля и напали на город. Наши люди храбро сопротивлялись, но их перебили, всех до единого, включая брата. Римляне проломили ворота и вошли в город, и ходили от дома к дому, всех грабя и сжигая. Все мы побежали в храм, чтобы спастись, но римляне выломали двери, забрали золото и серебро и подожгли храм. Я бежала как безумная, не зная куда, дым и волосы били мне в лицо и наполовину меня ослепили.

– Когда меня сбили с ног я закричала. Меня перебросили через седло лицом вниз и стремительно понесли прочь от единственной жизни, которую я когда-либо знала. Я слышала крики других: моих подруг тоже схватили и увезли. Когда добрались до римского лагеря, схвативший меня мужчина, изнасиловал меня, лишив девственности. Он держал меня в своем шатре, совершая набеги на другие города, и каждую ночь снова брал меня. Он был таким большим и сильным, и как же мужественно он выглядел в своих доспехах!

По этому поводу у меня было очень плохое предчувствие.

– Может быть... – ее пальцы прочертили узоры на моей груди, – может быть, когда мы будем в Греции, в развалинах древнего храма, мы сможем... – она улыбнулась мне.

О, черт!

Кейт не дала мне времени на раздумья. Ее рука опустилась ниже и обхватила мой член.

– Представь себе это, муж. Я – твоя пленница и вся в твоей власти. Ты мог бы делать со мной все что захочешь.

Между тем, как она прошептала эти слова мне на ухо своим знойным голосом, и тем, что ее рука делала со мной, она могла бы декламировать «Королей Англии», и я бы мгновенно напрягся. Что, собственно, я и сделал. Она немедленно воспользовалась этим преимуществом, вскочила на меня и с первого же толчка вогнала меня в себя по самые яйца.

– Все что захочешь, любимый. Все что можешь себе представить. Возьми меня. Я ни в чем не могу тебе отказать.

Ее горловой шепот перемежался со стонами, хныканьем и звуками сочной киски, которую трахают изо всей силы. Кейт завизжала, когда я перевернул ее под себя и начал долбить.

– Да! Да! Возьми меня, любимый!

Ни один из нас не мог долго продержаться в таком темпе, хотя это был уже второй раз за этот вечер. Кейт кончила, когда я взорвался в ней... затем мы медленно вернулись из того места, куда взлетели...

– Вау! – тихо сказала Кейт, ее голубые глаза сияли, глядя на меня. – И только подумай. Через неделю после завтрашнего дня ты будешь в моем распоряжении, весь день, каждый день, целых четыре недели. Никакой работы, никаких дел, только ты и я. Четыре недели для меня, чтобы сделать тебя самым счастливым человеком на свете. Я люблю тебя так... так сильно!

Я смотрел в эти глубокие голубые глаза и верил ей.

С того проклятого месяца прошло уже более шести лет. Я не часто думал о нем, но он никогда не выходил у меня из головы. Как я уже говорил Хелен, мы оба навсегда изменились. Зрительные образы и слова, которые она произнесла, останутся частью меня до самой смерти. Теперь фантазия Кейт вернула их в мои сознательные мысли. Она знала это и сделала все возможное, чтобы меня успокоить.

– Я – не Хелен. Я знаю, что она с тобой сделала, и я бы никогда ни с кем так не поступила. Ну, может быть, с моим бывшим, но только с ним.

Его по-прежнему кормили и содержали в заведении, специально созданном для таких как он.

– Я намного меньше Хелен, и физически не так сильна как она. Но здесь, – она взяла мою руку и положила ее на свое сердце, – я намного сильнее, чем она когда-либо была или будет. Она говорила, что любит тебя, и заставила тебя пройти через ад. Я тоже прошла через ад, а ты был рядом со мной, когда я вышла с другой стороны. Каждый день моей жизни я буду показывать тебе силу моей любви.

***

Карфаген, Египет и Крит, первые две недели поездки, были всем, чего мы ожидали, и даже больше. Мы погрузились в эти древние культуры, до сих пор способные многому научить нас, если только мы прислушаемся. По вечерам к нашему общему удовольствию мы погружались друг в друга. У нас были с собой смартфоны, но мы их выключили, за исключением того, чтобы раз в несколько дней пообщаться по скайпу с Хоуп. Кейт хотела, чтобы я говорил и с Хелен, но я отказывался.

– Не собираюсь во время нашего медового месяца общаться по скайпу со своей бывшей, – сказал я, и это было окончательно.

Мы поплыли на остров Делос, в честь того первого не-свидания, что было у нас. На острове теперь никто не жил; чувствовалось, что древние призраки намного превосходят современных посетителей и если захотят, могут нас одолеть. Держась за руки, мы бродили среди руин вдали от нашего экскурсовода.

Кейт споткнулась и упала, подавшись вперед. Я поймал ее и удержал, как в тот день на тротуаре, опустившись рядом с ней на колени. На этот раз ее глаза не смотрели на меня: они жадно сканировали землю в поисках того, обо что она споткнулась. Она подняла небольшой кусочек металла: похоже, когда-то он был каким-то крепежом. Мы посмотрели на него, затем наши глаза встретились.

– Римлянин, – хором сказали мы.

Мы стояли, сцепив руки, и смотрели вокруг. Не увидели ни одной живой души. Солнце садилось в царственном великолепии, отбрасывая длинные, странной формы тени, которые, казалось, угрожающе нависали над нами. В этой беззвучной тишине, в этом древнем месте мы почти слышали отголоски галопа давно умерших всадников и долго молчавшие трубы, созывавшие их на битву. Рука Кейт дрожала в моей.

– Нам лучше вернуться.

Мы пробирались через руины к причалу. Все остальные уже были в маленькой шлюпке, готовые отправиться обратно на Миконос.

– Вот вы где, – засмеялся наш экскурсовод. – Мы чуть не решили, что вы захотели провести ночь на Делосе.

Там есть небольшой аварийный приют для людей, которые тут застряли.

– Хотя не знаю, решился бы лично я. Я слышал несколько странных историй о том, что творится ночью на этом острове.

Я положил руку на плечо Кейт, и она прижалась ко мне. Я почувствовал, как ее дрожь замедлилась и, наконец, прекратилась. Мы устроились на скамейке по левому борту: на стороне, удаленной от Делоса.

В ту ночь Кейт была ненасытна, и признаюсь, что я и сам чувствовал определенную потребность. Примерно до трех часов ночи мы наслаждались друг другом и едва успели вовремя на корабль. Когда мы, наконец, полностью проснулись и пришли в себя, то были уже на полпути к материку. Кейт покраснела, когда наши попутчики ухмылялись и пальцем показывали на нас, делая нецензурные замечания о том, чем, по их мнению, мы занимались накануне вечером. Большинство замечаний попали в точку.

Это была наша последняя ночь в Греции. Кейт захотела прогуляться при луне, и наш хозяин рассказал ей о руинах маленького городка на холме, расположенного менее чем в пяти километрах от гостиницы. Мы отправились в путь на закате. Кейт несла небольшой сверток, который выдал ей хозяин гостиницы, но не сказала мне, что в нем такое.

– Может, я им воспользуюсь, а может и нет. Там будет видно.

Мне пришлось довольствоваться этим.

Маленький городок был самым обычным. Его архитектура, расположение, все в нем совершенно непримечательно. Здесь нет ничего, что могло бы привлечь археолога. Никто даже не знал, как он называется. Он не имел никакого значения, ни сейчас, ни тогда, кроме тех немногих, кто здесь жил, работал, любил и умер. Холм венчали остатки храма: небольшого, но, как всегда у греков, идеально пропорционального. Яркая луна в три четверти окрасила все в серебристый цвет, окутав суровость руин мерцающей мантией, придав им красоту и достоинство, которых в жизни у них, вероятно, никогда не было.

Мы молча поднялись к разрушенному храму. Не осталось ни одной статуи, даже намека на то, какому божеству здесь поклонялись. Мы молча стояли рядом с самой высокой оставшейся колонной, которая теперь не дотягивала до роста Кейт, и впитывали эту сцену. Ни одна фотография не сможет передать то, что видели мы. Мы стояли посреди воспоминаний, и только память могла их передать.

– Да, я сделаю это.

В полной тишине тихий голос моей жены прозвучал громко.

– Кто...? – она говорила так, словно отвечает кому-то, соглашаясь с просьбой или требованием. Она положила руку мне на плечо и пристально посмотрела в глаза.

– Ты должен спуститься в деревню, пока я готовлюсь. Я должна сделать это одна. Это продлится недолго, всего несколько минут, но ты не должен смотреть на меня или искать меня взглядом. Должен мне довериться. Я позову тебя, когда наступит время. Люблю тебя.

Кейт потянулась ко мне, и мы разделили долгий, голодный поцелуй.

– Иди, – мягко сказала она, – все в безопасности. Я знаю это, как и ты в глубине души.

Мои плечи опустились, когда я повернулся спиной к жене и медленно пошел вниз по холму. Я нашел место на остатке древней стены и попытался забыть о своих страхах. Слышал ли я шаги с вершины холма? Чьи? Древние или современные? Или это – мое воображение? Я подпрыгнул, услышав, как с холма в мою сторону скатился небольшой камень. Мой пульс участился. Терпение, – казалось, услышал я. Терпение исходило от камней, стен и улиц, которые находились в этом месте тысячелетиями. Я попытался впитать этот их урок.

– Подойди.

Ее голос, одно слово. Самый желанный звук, который я когда-либо слышал в своей жизни. Я посмотрел вверх по холму на храм. Она стояла одна, протянув ко мне руки, прекраснее любой статуи, что когда-либо могла стоять на этом месте. На ней был только хитон, классическое греческое нижнее белье. Чем благороднее дама, тем прозрачнее ее хитон, а у Кейт он был впору королеве. Луна светила сквозь него, обжигая ее, превращая в серебро, вставляла звезды в ее темные волосы. Ее глаза и улыбка не нуждались ни в каких улучшениях.

В нетерпении я поднялся на холм и преклонил перед ней колени. Она положила обе руки мне на плечи, призывая подняться. Ее улыбка согревала и наполняла меня, когда я заключил ее в объятия.

Мы занимались любовью. Как будто в нас вдруг ожила вся та истинная любовь, что когда-либо была подарена и получена в этом забытом маленьком городке. В ту ночь мы подарили друг другу двадцать пять сотен лет любви, в разрушенном храме, посвященном неизвестному божеству, под луной и небом, купавшим нас в красоте и безвременье. Нам казалось, что к нам присоединились и мы были присоединены к каждому настоящему влюбленному за всю историю маленького городка. Никаких знаменитых влюбленных, просто обычные люди в обычном городе, отдающие друг другу все свои силы в любви. Как и мы с Кейт.

***

На следующее утро трактирщик взглянул на лицо Кейт и широко улыбнулся.

– Значит, у вас получилось.

Это было утверждение, а не вопрос.

– Нет, – ответила Кейт, улыбнувшись его удивлению и взяв меня за руку, – это сделали мы.

Знакомая улыбка трактирщика теперь распространилась и на меня.

– Ааа, – сказал он, – вместе. Так поступают не многие... большинство хотят иного, странного. Они не понимают: вместе это намного, намного лучше. Пусть так будет всегда.

Мы оба вернулись домой сильно изменившимися после медового месяца. Кейт обрела новую уверенность в себе и новую способность доверять, лучшую, чем та, что была украдена ее жестоким первым мужем. Я обнаружил, что мои воспоминания о хижине на Юконе и громоздком дровосеке сменились разрушенным храмом на залитом лунным светом холме и серебряной богиней, любившей меня столь же сильно, как любил ее я.

Позже Кейт сказала, что это была ее идея. Она рассматривала свою фантазию о «римском кавалеристе» как способе помочь мне, наконец-то, пережить то, что сделала со мной Хелен, заменив мои воспоминания о предательстве Хелен воспоминаниями о том, как она справилась со своими фантазиями, выбрав меня. Говорит, что в последний момент ее нервы чуть не сдали, когда мы стояли на вершине холма в Греции, и когда она увидела, как поникли мои плечи, когда я уходил от нее, в одиночестве. В нашей любви она нашла мужество пройти через это, и я рад, что она это сделала!

***

Мы с Кейт по-прежнему живем с Хелен, хотя после медового месяца та настояла, чтобы мы заняли главную спальню. Большую часть времени Хелен выглядит счастливой и довольной. Я знаю, что иногда у нее бывают плохие моменты, когда она смотрит, как другая женщина живет ее мечтой, в ее доме, с ее бывшим мужем. Думаю, она считает это своим наказанием. Возможно, это и так, но у меня все равно нет желания дальше видеть ее наказание. Она по-прежнему носит свои кольца, и я знаю, что по-прежнему говорит, что любит меня, но она рада оставаться в рамках, о которых все мы договорились. В нашем будущем точно не будет секса втроем или обмена! Они с Кейт по-прежнему хорошие подруги, она – прекрасная мать для Хоуп, и станет замечательной тетей через пару недель, когда соизволит появиться на свет моя вторая дочь. Нам с Кейт пришлось несколько сократить наши мероприятия по классицизму, но оба настаиваем, что это временно. Хоуп – шесть лет, и гардероб, мебель и игрушки ее новой младшей сестры уже готовы, расставлены и ждут ее.

Наш медовый месяц – это не просто воспоминание, он всегда с нами. С той последней ночи в Греции я не видел хитона, но знаю, что он приехал с нами домой, и знаю, что когда-нибудь увижу его еще раз. Когда сделаю это, его обладательница окажет на меня такое же влияние, как и в ту памятную ночь. Между тем, время от времени, когда я смотрю на свою жену – неважно, во что она одета, это может быть нижнее белье, нарядная одежда или грязная рабочая одежда – я вижу богиню в хитоне в разрушенном храме на холме, мерцающем в лунном свете, ее руки протянуты ко мне, и слышу, как она говорит мне: «Подойди».