С.-Петербург. Улица Николаевская.

Ольга Николаевна сидела в своем, похожим на bonbonnière *, будуарчике и плакала. Несколько платочков из тонкого батиста, обшитых кружевом, смоченных слезами, валялись и на маленьком столике для рукоделия и на обитой кретоном кушетке, и прямо на полу. Некоторые из платочков были не только мокры, но и разорваны. Женщина, уткнувшись лицом в подушку, горько рыдала.

Яркое солнце глядело в окна сквозь тюлевые гардины. Оно высвечивало вазы с искусственными цветами, тяжёлые драпировки. Было много золоченой бронзы, тяжёлого плюша, ковров на стенах. Изящные фарфоровые безделушки на этажерках изображали совокупляющиеся в различных позах мужчин и женщин. И не мудрено, хозяйка этого будуарчика квартиры в бельэтаже была дамой полусвета. Среднего роста, красиво и изящно сложена. Большие тёмно-синие глаза, хорошо очерченный рот и пышные с золотистым отливом волосы, как у тициановских веницианок. Несколько расплывшиеся формы отнюдь не портили ее. Располнела она после того, как из шантанной хористки стала содержанкой одного господина из " сфер". Имя его она не афишировала, но квартира и счета из магазинов. Так как, его визиты были довольно редки, а ее неуёмный темперамент требовал удоволетворения. Ольгу лишили девственности, ещё откроковицей, когда она была ученицей у модистки. " Но не в шитье была там сила ", как отметил великий русский поэт. Она и потом с содроганием вспоминала " учение шитью "...

Лелечке было разрешено завести любовника. Единственным условием ее покровителя было: никаких студентов и нигилистов... Так им стал мичман 8-го флотского экипажа Лев Станиславович Кульшин, или "Левончик". Прозвища полученные в Морском кадетском корпусе, оставались с флотскими офицерами навсегда, как и до отставки - порядковые номера для однофамильцев. У мичмана номера не было. Его отец лейтенант Кульшин погиб в 1877 году, во время минных постановок. Русские запирали Мачинский рукав Дуная, чтобы помешать неприятельским мониторам пробиться к переправе у Зимницы. Работали под жестоким артиллерийским огнем. Огненная вспышка скрыла шестерку, на которой был лейтенант Кульшин. Пуля или осколок, кто теперь знает, угодили в гальвано-ударную мину Герца. Офицер, минеры и гребцы погибли. Их могилой стали воды Дуная, отнюдь не голубого, а жёлтого... Да и что могло остаться от взрыва пироксилина этой мощной мины, в числе прочих закупленной в Германии перед самой войной. Отца он знал лишь по фотографиям, так как его матушка Наталья Павловна была уже шесть месяцев на сносях в июне 1877 года.

Именно он был виновником горестных рыданий, сообщив Леле, что получил назначение вахтенным офицером на крейсер " Гренгамъ". Этот построенный в Англии корабль, названный в честь победы российского флота над шведами 27 июля 1720 года, прибыл в Кронштадт и ожидал ВЫСОЧАЙШЕГО смотра. Кульшин должен быть там к подъему флага. Сидя верхом на стуле, рассегнув сюртук, молодой офицер был несколько обескуражен эффектом, вызванным вестью о долгой разлуке. Он нервно теребил между пальцев золоченую пуговицу двубортного белого жилета, словно это не кусочек металла, а возбуждённый, набухший сосок груди Лелички... Обожала, когда любовник играл с ее грудью: целовал, перекатывал и оттягивал соски, сосал их как младенец, шутя прикусывал крепкими зубками. При этом, женщина исторгала протяжные стоны, шире распахивала полные упругие бедра. Она была очень чувствительна от игр с грудью, даже более, когда мужские пальцы проникали в горячую, мокрую глубь лона, забавлялись с похотником...

Необъяснимое чувство овладело офицером. Ему вдруг стало до крайности стыдно и неловко: он не стыдился любить ее ради одного наслаждения, ради одной похоти, которая вспыхивала при виде обнаженного, белого тела Ольги Николаевны. Кто она для него? Он очень мало знал ее и трудно было понять, когда эта содержанка успела его полюбить.

Кульшин вдруг вспомнил, что Ольга всегда встречала его с улыбкой. И в ней было столько безмятежного, ясного спокойствия, что глядя на нее, верилось в непроницаемую тайну любви, которая указывает женщине новую жизнь, новый способ существования.

Увы, молодому офицеру было не дано понять, что полюбив его, женщина освобождала душу от грязи, заполняла ее новыми, до толе ощущениями. Она тосковала о своей растоптанной чистоте, о своей попранной гордости, но лицо ее было радостно и спокойно... А совсем недавно между ними состоялся весьма откровенный разговор.

❤️

Сначало было все как обычно: ужин, болтовня ни о чем. Ольга Николаевна, подперев подбородок рукой любовалась, как Левончик уплетал бараньи котлетки с томатным соусом, в пол уха слушала новости Крюковских казарм... О бестолковых новобранцах, о том, что их общий знакомец Кока Шевелёв умудрился подхватить " французский насморок" и прочая, и прочая, и прочая... Лёгкая улыбка играла на ее губах. Потом была постель. Все как всегда, вроде бы...

Левончик, успевший разрядится два раза подряд, сняв со своих плеч женские ноги, полюбовался извивающимся в сладострастных конвульсиях телом своей любовницы. Потом блаженно растянулся рядом, заложив руки за голову. Женщина, приподнявшись на локте, тоже любовалась юношеским, красивым телом. Отстрелявшаяся, помягчевшая " восьмидюймовка" ( так Левончик шутя называл свой предмет мужской гордости), покоился на бедре. Крайняя плоть у него была короткой, и не прикрывала розовую головку с припухло-нежным разрезом. Никакого сравнения с тем, что было у ее покровителя. На миг представила хмурое, отечное лицо сановника, кичашегося своим превосходством над нижестоящими. Ее он вовсе не считал за человека, в редкие свидания брал глумливо-бесстрастно своим " шекотуном". С Левой существовала безошибочная понятливость, что же именно надо сделать каждому, чтобы им обоим было хорошо вдвоем во время близости. Ольга медлила с объяснением, как будто в ожидании чуда. Но, и дальнейшее молчание ничего хорошего не предвещало. И тогда она решилась!

Распластавшись на теле любовника, принялась истово его целовать со словами:

— Если можно быть счастливыми, будем счастливы! Как дорого мне твое лицо... Эти глаза, эти губы! Я счастлива лишь от того, что ты находишь меня желанной...

Она сползла с него и села в постели, обхватив руками голые ноги и прижав подбородок к коленям, сжалась в комок.

— Лишь с тобой я хочу быть искренней, - ее голос дрожал, было видно сколько она прикладывает усилий. - Мы, женщины, только воображаем о себе много, а в душе верим в превосходство мужчин, которых любим. И к ним требовательнее, чем к себе. Ольга Николаевна замолчала, а мичман сел в кровати тоже. Немного ошеломлённый откровенностью признаний. Главное было ещё впереди...

— Мы с радостью бросаемся в грязь, а потом жалуемся и негодуем, что замараны этой грязью с ног до головы! Поверь, Левушка, до встречи с тобой, я чувствовала себя униженной и пристыженной, я не хотела лгать - и лгала. .. Изображала неземную страсть и ненавидела того, в чьих объятиях я была в тот момент... Ольга снова замолчала, но прошлое тяготило и преследовало, как кошмар. Требовалось выговориться. Она рассказала все . И теперь смотрела испуганно и выжидающе.

Тогда он сделал свой выбор и их отношения продолжались по-прежнему.

Теперь он покидал ее и наверное надолго. Крейсер " Гренгам" включили в состав Учебно-Артиллерийского Отряда для испытаний и сколачивания команды. Потом поговаривали о заграничном плавании.

— ----------------------------------------------------------* - коробка для конфет. фр.

Крейсер l - го ранга " Гренгамъ".

На рейде Ревеля.

Отстоявший "собаку" (вахту с полуночи до 4 часов утра) мичман Мороховецкий, буркнув:

— Все в порядке, на вахту свистали, книга приказов в рубке... - поспешно спустился вниз, предвкушая долгожданный отдых. Сменивший его мичман Кульшин, стоял некоторое время в оцепенении после резкой перемены между прерванными сновидениями и действительностью на верхней палубе. Пятиминутное одевание, чтобы выскочить наверх, точно в момент восьмого удара склянок, было недостаточным перерывом, чтобы очнуться от сонного забытья. Опоздание на вахту - самый непростительный проступок в мичманском кодексе. Все остальные грехи имеют свои компромиссы.

Вокруг темно. На шкафуте, при слабом освещении пары электрических ламп, выстроилось заступающее на вахту отделение: сигнальщики и дневальные. Квартирмейстер 1-й статьи Рогожин распределял их по постам, выкрикивая фамилии.

Последний дневальный у "фитиля", повернувшись по-строевому, направился к своему месту на баке, получать у своего предшественника " сдачу" : сведения о спущенных шлюпках, особые распоряжения и другие детали судовой жизни.

Рогожин подошёл с рапортом к вахтенному офицеру. Мичман выслушав его, скомандовал:

— Подвахтенные вниз!

Первый час этой вахты самый трудный, самый тяжёлый в ощущениях. Кульшин пробывал ходить, заставляя себя следовать по одной и той же половине. Палуба на крейсере была из тика, как в добрые старые времена.

Не пройти и десяти шагов, чтобы не покочнуться. " А если присесть на одну минуточку на стул в рубке?" - прилетела коварная мысль. Голова пошла кругом, а нос клюнул. Фуражка с белым получехлом едва не свалилась. Мичман поправил фуражку, приложив ребро ладони к переносице.

" Черт! Не годится... Лучше походить даже покачиваясь." Но опять накатывает мысль: " Крейсер на якоре, погода на рейде тихая... Что может случиться?"

Опасность могла грозить только со стороны трапа, выходящего прямо в рубку со стороны командирского коридора.

" А, услышу шаги... Теперь зайти в рубку, покурить и все будет в порядке." ( Курить во время вахты было запрещено. Но кто, кто одним глазом увидеть такого образцоваго вахтенного офицера, который не курил бы на ночной вахте?) Находиться в рубке тоже не полагалось.

" Но раз книга с приказаниями старшего офицера находится в рубке, значит пойти туда необходимо... А пока читаешь - присесть небольшое преступление..." - такие оправдания мелькали в голове молодого офицера.

Мичман сел, закурил, принялся медленно читать распоряжения о побудке команды, завтраке, окачивании палубы и помывке чехлов, брезентов... И это надо успеть до подьема флага ( 8 часов утра).

К концу чтения Кульшин почувствовал, как все тело ослабело. Его будто приковало к стулу. Появилось желание опереться локтями на стол.

" Нет! Не поддаться искушению...-мичман вскочил. - Лучше обойду всех вахтеных, а там и рассвет вскоре."

Выйдя из рубки, он решительно направился по спардеку на бак. Возле "фитиля" вполголоса разговаривали двое. На полубаке у гюйса не спит часовой. Все в порядке. Его слегка освежил ветерок, сон прошел бесследно и Кульшин почувствовал себя бодрым.

На кормовом мостике наткнулся на прикорнувшего к прожектору сигнальщика.

— Ты что это, спать?! - хлопнул по плечу матроса.

Тот вскочил, будто от удара электрическим током, вытянулся.

— Так что разомлел, вашескобродь... - лепетал сигнальщик.

— А ты не млей Потапов, вне очереди на " собаку" поставлю. - и будто забыв о провинившемся, громко окрикнул. - Сигнальщики, что вышка передает!

— Так что катер с "Ушакова" вызывают... Опоздавшие господа на берегу ждут. - докладывали с грот-марса вполголоса, "понимающе".

" Не иначе, что Никитин и Лидваль, - сообразил Кульшин, его приятели. Он сам был с ними до полуночи в ресторане, но с последним катером вернулся на крейсер. Как это было не досадно, но ему заступать на вахту.

" Вот черти, куда они направились после двух ночи, когда ресторан закрылся?... - эти мысли заставили позабыть о виновном.- Чудесный город Ревель!"

Вахта продолжалась.