У меня голова шла кругом, и я начал тереть виски. Элли тихо продолжила:

– Когда я опять пришла к Джейку, у меня случился нервный срыв в коридоре его лечебного центра. Его врач... ты помнишь доктора Бейтса?

Я издал короткий, резкий смешок.

– Да. Он был одним из моих подозреваемых.

После моих слов на ее лице появился призрак улыбки – такой, какая бывает, когда человек знает, что не должен улыбаться из-за серьезности ситуации, но все равно не может удержаться.

– Эрик гей.

Вот тебе и великий детектив.

– Короче. Нервный срыв?

Она кивнула, улыбка снова исчезла.

– Я... честно говоря, я была в таком отчаянии от того, что натворила, что подумывала о самоубийстве. Я была ужасной женой, матерью, сестрой и... – Элли вздохнула. – Эрик увидел, что я плачу, и забрал меня в свой кабинет.

– Доктор Бейтс был... он всегда был очень добр. Прекрасно вел себя с пациентами. Я рассказала ему о... ну, обо всем, кроме того, что сделала той ночью, и он направил меня к специалисту по послеродовой депрессии. Та направила меня к одной из них в нашем городе, и так я стала ходить к доктору Брандт.

Я смутно помнил ее психотерапевта. Мы встречались пару раз, чтобы поговорить о том, как я могу поддержать Элли в период послеродовой депрессии. «Поддержать ее». Что за шутка? А кто поддержит меня? Я поддерживал ее как мог, и вот как она... Стойте!

Я почувствовал внезапную дрожь.

– Она знала, что ты сделала?

Элли снова отвернула лицо и кивнула.

– Знала. Мы говорили о том, как к этому относиться, как отреагируешь ты, как это повлияет на мое выздоровление, о... о многом другом. Она посоветовала мне рассказать тебе, но я знала... – Быстрый взгляд на меня, потом в сторону. – Я знала, что ты никогда меня не простишь. Если бы я рассказала тебе, это разрушило бы и тебя, и наш брак, и нашу семью. И... и в тот момент я не знала, что Трэвис – биологический сын Джейка. Я все еще хотела верить, что он – твой.

Мои глаза сузились.

– Хотела верить или верила?

Ее плечи поднялись и опустились в усталом пожатии.

– Не знаю. Верила... какое-то время. До тех пор, пока не перестала встречаться с Энн... с доктором Брандт. Шансы были в мою пользу, понимаешь? В те выходные, когда мы снова были вместе, ты кончил в меня дюжину раз, помнишь?

Помню. Замечательные были выходные. Но теперь я знал, что все было вызвано ее чувством вины, и что это не стало причиной зачатия Трэвиса. Вместо этого те три дня были отчаянной и неудачной попыткой загладить свою неверность. Этот факт заставил меня взглянуть на наше совместное времяпрепровождение во время тех «замечательных» выходных в новом, совершенно неблагоприятном свете.

– Когда ты узнала, что он – не мой сын?

Брови Элли сошлись, и снова зазвучал этот чертовски благоразумный голос медиатора, с которым «мы сможем найти решение».

– Он – твой сын, Люк. Он...

– Стоп! Прекрати пытаться улучшить это, Элли! Ты не сможешь. Он – не мой сын. Я вырастил его, но он – твой сын, а не мой.

– Конечно же твой!

– Чушь. Он – мой пасынок.

Она задохнулась:

– Ты не смеешь так говорить!

Я скривил губы.

– Нет, смею! Биологически он – сын моей жены, но не мой. Это, по определению, делает его моим пасынком. Я его не усыновлял; ты просто меня обманула, заставив поверить, что его отец я. Трэвис – Не. Мой. Сын. Я относился к нему как к сыну, потому что верил, что он мой, но это не означает, что это правда. И да, возможно, в свидетельстве о рождении записано мое имя, но я могу это изменить.

Элли снова заплакала.

– Пожалуйста, Люк. Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, умоляю тебя.

Я лишь закатил глаза.

– В конце концов, он все равно узнает.

– Почему? – Это прозвучало как придушенный крик.

– Ради всего святого, Элли! Почему ты так думаешь? Я просто не собираюсь... Боже, неужели ты думала, что я узнаю об этом и скажу: «Ну и ладно, значит, я просто куколд, и буду продолжать оставаться куколдом. Какая нелепость! Думать, что я просто продолжу растить чужого сына! Еще и должен хранить тайну этой сучки и надеяться, что она это оценит! Может, она больше ни с кем не будет трахаться, если я буду с ней мил!»

Она закричала:

– Я никогда не трахалась ни с кем другим! Я облажалась! Я это знаю! Но не вымещай это на нем только потому, что я причинила тебе боль!

Я закричал в ответ:

– А когда мы разведемся, Элли, что ты ему скажешь?! И что насчет остальных детей?! Я буду плохим парнем? Мы разведемся, потому что «отдалились друг от друга», а я не стал пытаться удержать нас вместе? Такова будет твоя история?

– Люк, пожалуйста! Я не хочу разводиться! Я хочу быть с тобой до конца своих дней!

– А я хочу иметь верную жену и сына, а теперь у меня нет ни того, ни другого.

– Но у тебя есть! Прости, Люк, я совершила ошибку, но я никогда...!

– Я этого не знаю! Я НЕ МОГУ этого знать!

Я уже был на ногах и рычал на нее, в то время как она съежилась.

– Ты трахалась с другим мужчиной! Даже если ты и была верна с тех пор, что с того? Если бы я ушел и трахнул другую женщину, когда ты была в такой депрессии, что целый год не позволяла мне прикасаться к себе, ты бы посчитала меня верным? А?! Мы оба знаем, что не посчитала бы!

– И я не знаю, что ты не изменяла с тех пор! В течение шестнадцати ты лгала мне об одном, откуда мне знать, что с тех пор у тебя не было череды любовников? Откуда знать, что ты не подцепляла парня в баре отеля каждый раз, когда путешествовала, и не трахалась с ним, смеясь над своим бедным, тупым, верным мужем-куколжом дома? Я не знаю!

Она всхлипывала:

– Я бы никогда так с тобой не поступила!

– Но я. Не могу. Знать. ЭТОГО!

Мое тело сотрясалось от ярости и горя.

– Я даже не могу верить в то, что ты этого не сделаешь! Вера требует доверия, а я тебе больше не доверяю! Так что, нет, у меня нет верной жены. И сына у меня тоже нет! Только пасынок. Только этот...

Я сжал кулаки и прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Только этот чертов живой, дышащий памятник твоей измены! Каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу это... это существо, которое раньше было моим сыном, а теперь им не является и никогда не сможет им стать. И это, блядь, не его вина, и не моя, так что, остаешься только ты! Ты, блядь, забрала его у меня, и я тебя ненавижу!

– Ты украла у меня сына, даже шанс иметь сына, Элли! ТЫ сделала это! Я хотел сына и дочь, а ты подарила мне пасынка и двух дочерей...

Кусочек головоломки с жутким стуком встал на место, и мне вдруг стало холодно и тошно, когда я прошептал:

– Предполагалось, что Меган станет моим сыном.

Моя дорогая жена, женщина, которая пригласила другого мужчину наставить мне рога, снова не смогла встретиться со мной взглядом. Я продолжил, голос звучал столь же безжизненно, как я ощущал себя.

– Тревису было три года, когда ты поняли, не так ли? Что он не мой. Ты не просто хотела еще одного ребенка, как говорила; ты поняла, что украла у меня шанс иметь сына, и не смогла вынести чувства вины.

Еще один ее несчастный кивок – такой никчемный жест раскаяния – заставил меня зашипеть:

– И поэтому ты решила, что дашь мне еще один шанс? Может быть, на этот раз в подбрасывании монетки кук бы выиграл? Ты дала мне хотя бы такой шанс или пошла искать какого-нибудь другого несчастного обреченного неудачника, чтобы он первым трахнул тебя? Может, Эвана?

– Как ты смеешь?! – Она тоже вскочила на ноги и кричала, как и я. – Я люблю тебя! Трах с Джейком – самое большое сожаление в моей жизни. Я никогда тебе не изменяла до этого и никогда, никогда не изменяла тебе с тех пор! И никогда больше не изменю тебе! И даже если бы ты умер, я бы ни за что не стала связываться с твоим братом!

Щелкнул еще один кусочек головоломки, и передо мной открылся новый, болезненный фрагмент знания.

–.. .Разве что поделилась бы с ним секретом. Верно?

Ее лицо осунулось, и вскоре за ним последовало ее тело, опустившись на край дивана.

– Я ему не говорила. Клянусь. – Она увидела, что я начал говорить, и хмуро перебила меня. – Думаю ему сказал Джейк. Точно не знаю; он никогда не говорил об этом прямо, но давал... намеки. Я думаю, он знал. «Как ты думаешь, будет ли он таким же атлетичным, как его отец?» – «Интересно, откуда у него такая бросковая рука?» Никогда... никогда не былопрямого обвинения. Лишь немного жестокости. Не знаю почему, просто... – Она невесело усмехнулась. – Эван всегда был придурком. Не знаю, почему Джейк решил, что он мне понравится.

– Может, он решил, что вы достойны друг друга.

Элли не отреагировала на оскорбление; думаю, она потеряла всякое желание защищаться. Возможно, даже согласилась, раз уж все стало открыто.

Мой адреналин иссяк. Но не ярость: все еще было на что злиться, и многое нужно было решить, но я внезапно не смог поддерживать необходимую энергию. Масштаб того, что со мной сотворили, наконец-то дошел до меня, и это оказалось слишком. Я рухнул на диван, хотя в голове у меня продолжало крутиться все, что я узнал. Конечно, то, что сделала Элли, и Джейк, и весь этот гребаный бардак. Но мой брат... да, он – мудак, но знать и ничего не сказать? Почему?

И... Боже, я предусмотрел столько вариантов развития событий, но только не этот. В конце концов, Трэвис должен узнать, но как мне ему сказать? «О, на самом деле твой отец – твой дядя, но не переживай. На самом деле он – твой сводный дядя, так что, ты являешься продуктом инцеста исключительно морально, но не юридически. Повезло тебе, чемпион!»

Если я разведусь с Элисон, все это рано или поздно выплывет наружу, и, вероятно, самым наихудшим образом. Мы могли бы попытаться скрыть это, но «мы просто отдалились друг от друга» – это то, что может сойти с рук родителям с детьми в колледже, но не тем, у кого ребенок только-только закончил начальную школу. И уж тем более не тем, кто еще неделю назад были так счастливы друг с другом, что их дети отмечали, что их брак лучше, чем у родителей всех их друзей.

За неизбежной реакцией «почему» на внезапный развод последовала бы либо очередная откровенная ложь, чтобы прикрыть Элли, либо ужасная правда. И это убьет Тревиса. Возможно, даже в буквальном смысле слова: он – такой чувствительный. Боже, я не вынесу, если из-за этого он навредит себе – или еще что похуже.

Мы никак не можем ему сказать: «Мы расходимся, потому что твоя мама мне изменила, и ты – не мой биологический сын, и я больше не могу ей доверять», чтобы он не воспринял это как «Мы разводимся из-за тебя», какого бы хорошего психиатра мы ему ни нашли. Не в пятнадцать лет. И это еще если не считать «о, и еще, ты – продукт псевдоинцеста с твоим мертвым сводным дядей». Может быть, он с этим и справится, когда станет достаточно взрослым для колледжа. Может быть.

Меган – уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что такое развод, но она хотела бы знать, кто виноват. В таком возрасте они только так и думают. У подростков нет способности разбираться в тонкостях, и она захочет выбрать сторону. Почти наверняка – мою, но когда она узнает правду о Тревисе? Она определенно будет не на его стороне. В конце концов, она его «простит», но тот факт, что она воспримет это как нечто, за что ей нужно его простить... Да, это будет неприятно. Возможно, настолько, что безвозвратно испортит их отношения.

Джули – достаточно взрослая, чтобы скоро поступить в колледж, и достаточно взрослая, чтобы понять практически все. Возможно, она даже не станет злиться на Тревиса, а просто постарается утешить его и заверить, что он ни в чем не виноват. Это – единственное светлое пятно во всем этом: я был уверен, что она с этим справится. Ее возраст и зрелость означают, что... означают, что...

Проклятье.

Проклятье, проклятье, проклятье...

– ПРОКЛЯТЬЕ!

От моего внезапного крика Элли подскочила. Я стоял, снова разъяренный, понимая, что наткнулся на то, что мне придется сделать ради своей семьи, и ненавидя это. Наверное, немного адреналина все-таки осталось, потому что меня снова трясло от ярости.

Когда я подошел к двери и схватил свои ключи и бумажник с подноса рядом с ней, Элли шла следом, задавая всякие глупые вопросы. Наконец, я обернулся и прорычал:

– Я ухожу. Поговорим завтра. И не вздумай оказаться в моей гребаной постели, когда вернусь домой.

А после я ушел.

***

Конечно же, он, написала мне СМС. На моем телефоне раздавались пинг за пингом, чертов пинг за чертовым пингом. Она пыталась звонить, а я раз за разом отправлял звонок на голосовую почту. Я чуть не выбросил эту чертову штуковину в окно, но вместо этого просто выключил ее и сел за руль. Слава богу, я выпил всего один бокал вина, и оно успело выветриться... я и так уже плохо вел машину из-за слез, туманивших зрение.

Я не ехал куда-то конкретно, просто объезжал город и заезжал в окрестности. Мне вспомнился Тревис, когда он был совсем маленьким, не мог заснуть, и я часами возил его по городу, напевая колыбельные. Так Элли могла немного отдохнуть между ночными кормлениями, когда он был... боже, когда он был таким крошечным. Я так его любил. И до сих пор люблю. Люблю всех своих детей.

Именно тогда я больше не смог вести машину, и мне пришлось остановиться на парковке, чтобы сломаться и заплакать. Это чертовски несправедливо. Я был хорошим мужем и отцом. Делал все что должен был, пережил ее гребаную депрессию и смерть ее брата, растил наших детей, в то время как она была в поездках, но это несправедливо, это несправедливо, это несправедливо, черт побери!

Конечно, несправедливо. Жизнь вообще несправедлива. Но какое-то время все было хорошо, а теперь все это испорчено тем, что она сделала, и тем, как она скрыла это от меня.

Но я люблю своих детей и собираюсь сделать так, как будет лучше для них.

Я позволил себе плакать долго-долго. Оплакивал свой брак и наличие сына. Оплакивал счастливые времена, построенные на лжи, и будущее, которого у меня не будет. Оплакивал семью, которая распадется... уже распалась... но которая пока что, как бы, выглядит счастливой и здоровой, как никогда, ради моих детей. Ради Меган и Джули. И, да, ради Трэвиса.

Когда слезы утихли, по крайней мере на время, я выехал на дорогу и направился домой.

Когда добрался до дома, в нем было темно, но лишь внешне тихо. Снаружи я ничего не услышал, но когда открыл дверь и направился в свою спальню, из комнаты Джули донеслись тихие всхлипывания. По крайней мере, Элли, черт возьми, послушалась меня, позволив мне спать одному.

И я уснул. Впервые за неделю я отключился почти сразу, едва голова коснулась подушки. Отчасти от изнеможения от израсходованного адреналина и пролитых слез, отчасти из-за того, что я наконец-то смог выместить это на ком-то, но в основном, из-за того, что теперь у меня есть реальный путь вперед, даже если он меня и не радует.

***

На следующее утро Элли встала раньше меня. Судя по ее опухшим красным глазам и взъерошенным волосам, я не думаю, что она действительно спала. Я сказал себе, что так или иначе мне наплевать, но втайне был рад. Теперь ботинок – на другой ноге, сучка. Каково это, когда твою судьбу решает кто-то другой? Мелочные мысли, но я чувствовал, что имею на них право.

Были кофе и завтрак. Я доверял Элли совсем мало, но достаточно, чтобы верить, что она меня не отравит, поэтому придвинул стул, чтобы попить и поесть в тишине. Она ковырялась в еде; было ясно, что еда больше для меня, чем для нее. Или, может быть, для нее, потому что для меня это было оливковой ветвью, которая...

Нет. Хватит, – сказал я себе. – Уже неважно, почему она это сделала. Не важны ее мотивы, важны только ее поступки.

После того, как наелся и напился, я сказал, как ни в чем не бывало:

– Будет вот что.

Элисон выглядела ошеломленной; наш брак всегда был партнерским, в нем мы вели диалог и вместе принимали решения по важным вопросам. С этим покончено, и ей придется привыкнуть к этому. Теперь это будет гребаное: «Люк позаботится о своей семье».

– Мы не разведемся... – Ее плечи осели от облегчения. – Пока.

Напряжение вернулось, и Элли открыла рот, чтобы заговорить, но я не дал ей сказать.

– В конце концов мы разведемся, но я не позволю, чтобы твои неверность и ложь навредили детям. Когда они станут достаточно взрослыми, когда Меган поступит в колледж, мы расстанемся.

– Но я этого не хочу!

Я стукну кулаком по столу.

– Мне насрать, чего ты хочешь! Я не хотел ничего этого, но приходится с этим мириться, вот и тебе тоже. На самом деле смирись с этим! Не просто, блядь, врать всем и надеяться, что тебе это сойдет с рук!

Элли нахмурилась, но промолчала, и я продолжил:

– Будем притворяться, что мы – все еще счастливая пара. Ты притворялась достаточно долго...

– Я не притворялась! Я люблю тебя!

–.. .достаточно долго, чтобы смогла с этим справиться. Хотя мне придется над этим поработать, потому что врать своей семье каждый гребаный день я не привык. Так что, тебе придется также прикрывать и меня. Привыкай к фразам типа: «Папа просто устал на работе». Они тебе понадобятся.

Сделав еще один глоток кофе, я сказал:

– Спать будем в одной спальне, пока Джули не пойдет в колледж, а потом все пересмотрим. Если я не смогу выносить твое присутствие рядом, ты переедешь в ее спальню, потому что... да какая, к черту, разница. Придумаешь что-нибудь такое, чтобы никто из нас не выглядел плохим. Ты храпишь, или теперь пинаешься во сне, или еще что-нибудь. А не то, что «папу тошнит каждый раз, когда он смотрит на маму». Ну, знаешь, солги. Тут ты эксперт.

Элли вздрогнула, но что с того? Она это заслужила.

– Будут и другие изменения. Тебе не обязательно знать, какие именно и почему, но я ожидаю, что ты с ними справишься. Я стану проводить больше времени вне дома, это все, что тебе нужно знать на данный момент. И я открываю свой собственный банковский счет. Мои чеки станут приходить на него, а я буду перечислять соответствующие суммы на наш общий счет.

– Зачем?

Я вздохнул.

– Смотри, блядь, пункт первый: «Тебе не обязательно знать». Я хочу разделить наши финансы, и это – первый шаг. Я хочу сделать это, потому, блядь, что хочу, и это все, что ты получишь, пока я не решу иначе. Ты уже достаточно долго хранишь свои гребаные секреты; мои, по крайней мере, открыты. Ты знаешь, что они есть.

Элли посмотрела на свои руки.

– Это не обязательно должно быть так. Я люблю тебя. Я сделаю все, чтобы загладить свою вину перед тобой, Люк.

Я фыркнул:

– Нет никакого «заглаживания вины», Элли. Ты лгала мне шестнадцать лет, трахалась со своим братом, у тебя – его ребенок, и... – Гнев снова нарастал, но мне нужно было через это пройти. Это – хорошая практика для того времени, когда вернутся дети.

Глубоко вздохнув, я продолжил:

–.. .и, Господи, Элли. После Меган я сделал вазэктомию. Ты поддержала меня, когда я заговорил об этом! Хотя знала, что у меня нет собственного сына. Ты сделала так, чтобы у меня его никогда не было, независимо от того, было ли таково твое намерение или нет. Насколько же это, блядь, мучительно!

– Какая-то часть меня говорит, что я должен развестись с тобой прямо сейчас и подать на тебя в суд за мошенничество. Но какой в этом смысл? Я разрушу жизнь детей, как ты разрушила мою? Они заслуживают этого не больше чем я.

– Нет, ничего не поделаешь, Элли. Даже если мы разведемся прямо сейчас, и ты отдашь мне 100% всего, что у нас есть, и полную опеку над детьми, мне все равно придется удерживать Тревиса, когда он узнает, что ты сделала, и...

– Почему?! Почему мы должны ему говорить? Он может прожить всю жизнь и так и не узнать, что... – Она вздохнула. – Он так сильно тебя любит. Ты говоришь, что он – не твой сын, но ты абсолютно точно его отец. Зачем тебе отнимать у него это?

Мои кулаки сжимались и разжимались.

– Я ничего у него не отнимал, Элли. Это сделала ты, так же как именно ты забрала его у меня.

Элли умоляюще посмотрела на меня.

– Я знаю это, и мне очень жаль, что я причинила тебе такую боль. Но зачем причинять боль ему?

– Ты серьезно? Думаешь, я бы рассказал ему об этом, только чтобы причинить ему боль или даже тебе? – Я с отвращением покачал головой. – Боже, если это так... просто, честно говоря, я не знаю, что и сказать.

– Тогда почему?

– Потому что он должен знать, Элли. Не из-за моей гордости, эго или чего-то еще, а потому что... – Боже, я знаю, что он не мой сын, всего неделю, а кто его отец – два дня. Как она могла не подумать об этом? Но, возможно, именно так ей и удавалось лгать мне, как можно меньше задумываясь о последствиях своих поступков.

Закрыв глаза и потирая лоб одной рукой, я сказал:

– Подумай, Элли. Подумай. Его отец умер от рака в двадцать лет. Кто знает, что еще есть в его родословной в плане истории болезни? Паркинсон? Рассеянный склероз? Что еще? Как минимум, ему нужно пройти генетическое обследование, чтобы выяснить, чем он рискует и какому риску может подвергнуть своих детей.

Она начала, было, возражать, но я ее проигнорировал.

– Да, мы могли бы сделать это в любом случае, без проверки на отцовство. Я так и сделал: проверил всех троих детей, чтобы убедиться, что они мои... О, избавь меня от обиженного взгляда.

– Но даже при этом каждый раз, когда я смотрю, оказывается, что что-то новое имеет генетическую составляющую. Он должен быть в состоянии рассказать историю семьи, а сейчас он этого не может. Вернее, может, но она будет неправильной. Так что, даже только по соображениям здоровья он должен знать, в конце концов.

– И помимо этого, есть еще и мама Джейка. Она его бросила, верно? Когда он был совсем маленьким?

– Да. В пять лет.

– Значит, она тоже была довольно молода. Как думаешь, какова вероятность того, что она опять вышла замуж? Что у нее есть дети? Внуки? Слышала когда-нибудь о «генетическом сексуальном влечении», о том, что членов семьи может сильно тянуть друг к другу, если они не знают, что они родственники, например, если они – незаконнорожденные дети брошенного сына? А что будет, если он встретит в колледже девушку, которая...

Элли усмехнулась:

– Да ладно! И насколько это вероятно?

Пожав плечами, я признал:

– Не слишком. Но возможно. И вот что я тебе скажу: через несколько лет ему станет любопытно, или его жене, или кому-то из наших детей, и он решит купить один из этих генетических наборов для изучения предков. А может, и для Джули и Меган тоже. Что тогда? Хочешь, чтобы он был удивлен, как я? Чтобы почувствовал себя преданным и обманутым нами обоими?

– А что, если это случится не через пару лет? Что, если это случится лет через сорок, после того как мы с тобой умрем, и он захочет узнать о своей семье больше? Может быть, узнать о своих умерших дедушке и бабушке, с которыми ему так и не удалось познакомиться, и тогда узнает, что я – не его отец? И остается в недоумении...

– Я поняла! Поняла! – вздохнула она. – Просто я не... Я надеялась, что это никогда не всплывет. Не знаю. Это не... Я делала все возможное, чтобы об этом не думать. Для меня... для меня он – твой сын, даже если... независимо от того, что сделала я.

Я снова вздохнул, уже измученный в девять утра. Мне не хотелось все это ей объяснять. Я не должен разгребать бардак, который устроила она. Из-за ее безответственности я должен не только пережить свою боль, но и предотвратить боль ее сына.

– Но он – не мой сын. И это имеет последствия не только для нас с тобой, когда дети будут учиться в колледже. И даже не только то, что дети станут переживать из-за нашего расставания.

Элли некоторое время сидела молча, склонив голову. Когда она ее подняла, ее глаза были влажными. Она тихо сказала:

– Я знаю, ты думаешь, что у нас нет надежды, Люк. Но я сделаю все что в моих силах, чтобы показать тебе, что я тебя люблю и что ты можешь мне доверять. Сделаю все, чтобы найти способ вернуться к «нам». Я совершила ужасную ошибку и солгала об этом, потому что не видела другого выхода. Но теперь ты все знаешь, и я собираюсь...

– Брось это.

Я встал.

– Сейчас я точно знаю три вещи: У меня есть две дочери, которые принадлежат мне, я люблю своих детей, и нет ни единого шанса, что между нами когда-нибудь будет все по-старому. Все остальное, что я думал, будто знаю, – ложь. – И с этими словами я уехал до конца дня.

***

Некоторое время я снова вел машину, но в конце концов мои мысли слишком сильно отвлекли меня. На обед зашел в закусочную и просидел там несколько часов; официантка получила очень, очень хорошие чаевые. Планы на будущее витали в воздухе среди воспоминаний о прошлом, теперь вновь озаренном тошнотворным светом признания Элли.

Поступки и отношение брата ко мне за последние полтора десятка лет вдруг обрели гораздо больший смысл. Эван не просто вел себя как придурок: он смеялся надо мной за моей спиной. Мне требуется лично побеседовать с этим засранцем, но с этим придется подождать. Он – в трех штатах от меня, мне нужно работать, а он – все еще такой накачанный тестостероном мальчишка, что вероятность того, что мы, двое взрослых мужчин, подеремся, чертовски близка к ста процентам. Либо он набросится на меня, либо будет подкалывать меня, пока я на него не наброшусь, и я должен быть к этому готов. Но расплата, так или иначе, наступит.

Далее на первый план вышла моя последняя встреча с Джейком. Точнее, наконец-то обрело смысл кое-что из сказанного им. Я вспомнил, как он ласково похлопал меня по руке и сказал: «Спасибо, что заботишься о ней. О них». Тогда я подумал, что это – просто странная фраза, возможно, из-за обезболивающих, но, зная то, что знаю сейчас, – или, как минимум, то, что сказала мне Элли, если предположить, что это правда, – он имел в виду не «Элли и твою семью», по крайней мере, не в первую очередь. Он имел в виду «Элли и мой нерожденный ребенок».

Но в его глазах не было ни злобы, ни превосходства, ни чувства вины. Он и впрямь считал, что с нами все в порядке. С одной стороны, меня это злило: с нами точно не было все в порядке. С другой стороны, он – умирающий, думавший, что я дам ему шанс исполнить его последнее желание. Часть меня его ненавидела, но не столь сильно как я думал, и мне оказалось довольно легко отбросить эту злость. Он – мертв и его нет, и я не могу его осудить.

Нет, моя злость припасена для моей любящей жены. «Любящей». Вот что больнее всего: я все еще любил ее или, как минимум ту, кем я ее считал. Хотел верить, что она любила меня, что совершила ужасную ошибку, которую постоянно усугубляла ложью, пока та наконец не взорвалась ей в лицо. Но я не знал, так ли это, и никогда не смогу узнать. Что бы ни случилось в нашем будущем, как бы долго мы ни были вместе, до того, как Меган уедет из дома, я никогда этого не узнаю. И это заставляет меня сомневаться во всем, что она мне когда-либо говорила, вплоть до ее признания.

«Доверяй, но проверяй», – гласит пословица. Но я не доверял. Не мог проверить. Джейк мертв, и у него нет живых родственников, к которым я мог бы обратиться за образцом ДНК. Может быть, история с Джейком – бред, а Элли трахалась с каким-то незнакомцем. В том, что она мне говорила, есть какой-то извращенный смысл, и все части совпадали, но у нее было шестнадцать лет, чтобы придумать убедительную ложь. Даже если она говорит правду, я не могу этого знать. И никогда не узнаю.

Я мог бы поговорить с психологом Элли, но понятия не имею, какова этика в отношении лжи бывшего пациента, и даже не знал, станет ли доктор Брандт придерживаться этой этики. В конце концов, это – всего лишь рекомендации. Я знал, что в первую очередь она будет или, как минимум, должна быть лояльна к здоровью и безопасности своего пациента. Эван, вероятно, знает хотя бы часть правды, но он – в достаточной степени мудак, чтобы солгать лишь потому, что ему покажется забавным окончательно запутать меня.

Нет, проверить это невозможно, а учитывая, что моя жена так долго мне врала с честным лицом, нет и причин доверять. Я должен строить будущее сам и для себя. Для детей, конечно, тоже, но я понятия не имею, как все это сложится. Да, девочки – ближе ко мне, а Трэвис – к маме, но кто знает, как это изменится за семь лет, пока Меган не исполнится восемнадцать?

Вдруг Меган в подростковом возрасте обратится к Элли, чтобы поговорить о том, что может быть только между матерью и дочерью, и это разрушит мою связь с младшей? Найдет ли Джули кого-то, кого полюбит и выйдет замуж, а потом решит, что поступок Элли был неправильным, но допустимым в интересах сохранения семьи? Черт, неужели Трэвис вдруг возненавидит меня, узнав причину, по которой мы всегда были столь разными? Или возненавидит свою маму за то, что она лгала всем нам? Или случится и то, и другое, и он отвернется от своей семьи?

Нет, я не могу планировать так далеко. Я покажу всем своим детям, что люблю их, и буду помогать им всем, чем смогу. Но мне нужно начать отделять свою жизнь от жизни Элли. Банковский счет станет первым, но далеко не последним шагом. Выпивая чашку за чашкой дешевого кофе, я добавлял в свой список дел пункты, которые приблизят меня к жизни, независимой от той, кому я когда-то обещал посвятить всю оставшуюся жизнь. Той, что уже давно не сдержала этого обещания.

Когда я, наконец, вернулся домой, Элли уже привела себя в порядок. Моя жена выглядела менее изможденной, но не менее несчастной. Когда она пыталась заговорить, я просто отшивал ее. Мне нужно было бы поучиться вежливости и даже ложной теплоте с ней, но у нас есть еще день, прежде чем мы должны будем забрать детей. Я хотел еще немного поупиваться. Пусть она еще немного попереживает.

Когда я отправился в постель, она последовала за мной, но потом остановилась в дверях, как вампир, в ожидании приглашения. Понаблюдав за ней, как за особо назойливым насекомым, я кивнул, а затем повернулся, чтобы приготовиться ко сну. Ее улыбка была полна надежды, но я быстро развеял эту надежду, отвернувшись от нее в постели без единого слова, не говоря уже о поцелуе. Задремал я под звуки тихого плача моей жены.

***

Завтрак на следующий день был достаточно хорош; она снова готовила, и я ел в тишине. Возникло напряжение, но я смог с ним справиться, не сверкая глазами, а она не съеживаясь. Маленький прогресс. Когда все было готово, я поблагодарил ее, и она повела себя так, словно я удостоил ее самой высокой похвалы. Тогда я поднял руку.

– Стоп.

– Что?

Я вздохнул.

– Я помогу тебе сохранить твой секрет еще на некоторое время. Мы будем жить в этой... имитации брака столько, сколько нужно, чтобы наши дети были в безопасности и счастливы. – Она нахмурилась, но промолчала. – Но она не сработает, если ты не сможешь продолжать притворяться хотя бы так же хорошо, как до того, как я узнал твой маленький грязный секрет. Ничего из этой заискивающей чепухи. Поняла?

Элли склонила голову.

– Прости. Я просто... Я уже скучаю по нам. Скучаю по тому, какими мы были до того, как ты узнал, и я просто... – Она подняла на меня глаза, и на ее лице отразилась печаль. – Я просто... Я была серьезна, говоря это. Я сделаю все, чтобы вернуть нас. Все что угодно.

Пожав плечами, я сказал:

– Не понимаю, как ты сможешь. Но это? Эта чушь про «я недостойна»? Я в это не верю, и меня это бесит. Более того, дети поймут, что что-то не так. Единственная причина, по которой я готов хотя бы попытаться остаться с тобой вместе, – это они. Но это дерьмо? Они очень быстро поймут, что что-то не так, и это что-то связано с тобой. Так что, завязывай с этим.

Кивнув, она сказала:

– Хорошо. Хорошо. – Потом тихо:

– Спасибо.

– Как скажешь. Я делаю это не для тебя. – Затем я улыбнулся, как будто все в порядке, и сказал:

– Что у тебя запланировано на остаток дня?

Какое-то время мы играли. Не в каком-то отрепетированном или запланированном смысле, а просто я притворялся, что она не вонзила мне нож в сердце, а она притворялась, будто не испытывает глубокого стыда за свои действия. Ну, я притворялся. Может быть, и ее виноватое выражение лица и слезы были притворством, но откуда мне, черт возьми, знать?

***

К тому времени, когда мы забрали детей, мы уже не казались нормальными, но и ненормальными тоже не выглядели. Трэвис, казалось, чувствует, что что-то не так. Он и так был на взводе из-за того, как я вел себя на предыдущей неделе, так что, большим сюрпризом это не было. Но когда мы вернулись домой, и я поцеловал Элли так, что у нее скрутило пальцы на ногах, под звуки рвотных позывов нашей младшенькой, я был уверен, что мы сможем поддерживать иллюзию столько, сколько потребуется.

Как говорится, практика приводит к совершенству. К концу того первого месяца только самый зоркий наблюдатель мог заметить, как между нами изредка проскальзывают ненавидящий взгляд или уныние. Дети, как и положено детям, жили в своих собственных мирах. Небольшое подкрепление «любви», которую мы с матерью детей испытывали друг к другу, в виде вызывающей умиление публичной демонстрации привязанности избавляло нас от всяких сомнений в отношениях с ними.

В спальне же все было более чем прохладно.

Через несколько дней после того, как дети вернулись домой, Элли попыталась начать разговор, и я сказал, чтобы она отъебалась, используя именно эти слова. Это могло показаться мелочным и глупым, как будто я назло отрезал себе нос, но я был настроен на то, что совершенно ей не доверяю. Я отвергал ее не из-за одного пьяного, депрессивного момента безумия, а из-за ее всех остальных моментов, которые могли последовать, вплоть до тех, которые могли произойти в тот самый день, когда мы были в разлуке в рабочее время. Рационально? Возможно, нет. Но и не сказать, чтобы иррационально.

Но в конце концов я больше не мог терпеть. У меня есть потребности, которые к моменту разрыва не удовлетворялись уже почти месяц. Но, как и во многих других случаях в последующие месяцы и годы, мои и ее планы относительно того, как удовлетворить мои потребности, разошлись.

Однажды ночью Элисон попыталась прижаться в виде ложек к моей спине и дотянуться до меня. Я много раз отказывал ей, несмотря на то, что ее приставания оказывали на меня все большее влияние. Но в ту ночь я не стал ее останавливать. Элли тихо простонала мне в ухо:

– Боже, ты такой твердый, – поглаживая мой член через шорты. – Пожалуйста, позволь мне позаботиться о тебе. Я просто хочу, чтобы тебе было хорошо.

Мелькнула мысль отмахнуться от ее руки с обычным едким ответом. Но вместо этого я удивил ее, без слов спустив трусы. Эллисон была в восторге от этого, целовала мою шею, крепко обхватив мой член, и скользила рукой вверх и вниз по его стволу длинными движениями. Я потянулся к ней сзади и засунул пальцы в трусики, чтобы обнаружить, что она мокрая и готовая, определенно достаточно готовая для того, что я запланировал.

Когда я отодвинулся, она издала слегка недовольный звук, а затем раздраженный, когда поняла причину.

– Презерватив? В самом деле?

Раскатывая латексную оболочку, я сказал:

– Принимай это или нет. Я понятия не имею, где ты была.

Элли попыталась соблазнительно улыбнуться и сказала:

– Если хочешь, я могу сначала пососать твой член. Я знаю, как ты...

– Нет. Венерические заболевания могут передаваться и через слюну. Я также не буду больше лизать тебя.

Она стала, было, возражать, но потом одумалась и с натянутой улыбкой пригласила меня в свои объятия. Я не брал ее грубо: здесь не было никакого наказания, не шлепал ее по заднице, не бил по пизде и тому подобное. Напротив, это был просто половой акт. В нем не было никакой страсти с моей стороны, кроме той, что необходима для того, чтобы кончить.

Элисон, как обычно, была голосистой, а я – нет. Она несколько раз пыталась меня поцеловать, и хотя я был восприимчив, но никогда не был инициатором. Ее глаза и голос становились все отчаяннее по мере того, как продолжалось наше сближение, умоляя меня вступить с ней в контакт на каком-то уровне, помимо чисто физического; я этого не делал.

Обычно, даже если я и не лизал ее, я все равно находил время, чтобы убедиться, что она получает удовольствие. Элли – мультиоргазмична, чем мы с ней оба наслаждались несколько раз. В любой другой раз, если бы у нас было время, я бы с удовольствием потратил усилия, чтобы до меня она кончила как минимум три или четыре раза. Однако в этот раз она кончила один раз, примерно на полпути, и была близка к этому, когда я закончил наполнять презерватив бесполезной жидкостью.

Кончив, я закончил. Когда я скатился с нее и встал, Элли заскулила:

– Я была так близка!

Мои руки были заняты тем, что снимали презерватив. Я уже более двадцати лет не надевал его, и это было не то же самое, что кататься на велосипеде. В итоге я совсем немного пролил.

– Так, воспользуйся пальцами.

Элли еще раз попыталась увлечь меня кокетливой улыбкой и игривым тоном.

– Мне бы понравилось, если бы ты воспользовался своими пальцми. – Когда я поднял один палец, чтобы показать ей, что на нем – сперма, она хихикнула:

– И что?

– Ты тоже не знаешь, где я был.

У нее отпала челюсть, пока я шел в ванную, чтобы избавиться от резинки. Когда через несколько минут я, наконец, забрался в постель, она лежала ко мне спиной, и я снова заснул под звуки рыданий жены. Это не заняло много времени, я ведь уже кончил.

***

На следующий день была суббота, и дети уже ушли из дома, когда мы проснулись: Джули было поручено поработать по выходным как такси в качестве частичной оплаты за подержанный автомобиль, который мы ей подарили. Я проснулся вслед за Элли с пружинистой походкой; перепихон привел меня в такое хорошее настроение, какого у меня давно не было.

Моя жена сидела за кухонным столом и выглядела несчастной. Завтрак на этот раз не был приготовлен, как и кофе, поэтому я взял немного крекеров и заварил их в миске. Элли смотрела на меня, злая и недовольная, но молчала. Когда я поднял бровь, она пожаловалась:

– Мне это не понравилось.

– Что?

– Ты знаешь! – Элли обняла себя за плечи и отвела взгляд. – Прошлой ночью.

– Мне показалось, что ты оторвалась. Если, конечно, ты и об этом не врала годами.

В ее глазах вспыхнула ярость, когда они вернулись ко мне.

– Нет, не лгала! Мне всегда нравилось, как ты занимаешься со мной любовью! Но то была не любовь!

Кофе уже сварился, и я достал свою чашку, подул на нее и сделал глоток. Все это время я пристально смотрел на нее, заставляя ее ждать ответа, пока я не буду готов.

– Нет, не любовь. – Она выжидающе смотрела на меня, но дальнейшего ответа не последовало.

Взгляд Элли опять скользнул в сторону, поскольку ее дискомфорт усилился, а затем она тихо сказала:

– Мне это не понравилось. Я чувствовала себя... грязной. Дешевкой.

Я услужливо подсказал:

– Подержанной?

– Да.

– Не очень приятно, согласен. – Она посмотрела прямо на меня, сузив глаза, и открыла рот, чтобы заговорить, но я ее опередил. – Меня ты использовала шестнадцать лет. Использовала меня ради бесплатного ухода за чужим ребенком, ради того, чтобы у него была еда в животе и крыша над головой.

– Зачем мы переехали в этот дом, Элли? Чтобы у нас было больше места для троих детей; наш старый дом был бы прекрасен, если бы у нас было двое. Я возил его на машине, ходил на родительские собрания, учил его на уроках и в спорте, вкладывал всю душу в то, чтобы он стал всем, чем может быть.

– Так что, да. Я использовал тебя как шлюху, Элли. Точно так же, как ты использовала меня. С той лишь разницей, что, трахая, я не притворялся, будто люблю тебя.

Моя жена разразилась слезами, но мне они были ни к чему, меня не интересовала ее показная скорбь по браку, который она разрушила. Какая-то часть меня все еще любит ее и чувствует себя ужасно из-за того, что я сказал. Но с каждым днем эта часть становилась все меньше.

Это был не последний раз, когда мы занимались сексом; далеко не последний. Если она чувствовала потребность, она инициировала, и я обычно отвечал положительно. Если я чувствовал потребность, она никогда не отказывала мне, независимо от того, насколько устала. Я никогда не был с ней жесток, всегда следил за тем, чтобы ее тело было готово к моим пальцам, прежде чем мы начинали, и обычно она кончала хотя бы раз.

Но каждый раз я пользовался презервативом, и мы редко трахались лицом друг к другу; позы «раком», «лежа ничком» и «наездница наоборот» стали нашими основными. Так ей не приходилось видеть любовь, которой нет. Как я уже сказал, я никогда не был жесток.

За пределами спальни все тоже изменилось, но не так, чтобы выдать гниль, разъедающую сердце нашего брака. Дети ни о чем не догадывались – думаю, даже когда нам было хуже всего. Джули была занята своими делами, и Трэвис обычно тоже. Меган была маленькой ботаничкой, как и ее папа, поэтому большую часть времени проводила в своей комнате, играя в игры и решая головоломки. Ужины обычно проходили без напряжения, а выходные были заняты всевозможными мероприятиями.

Больше всего изменилось то, как проводил свое время я. Я рано понял, что после развода с Элли у меня не будет возможности вести светскую жизнь, если я не найду себе друзей. У меня есть друзья, но почти все они – «наши» друзья, что означает, по большей части, что это – друзья Элли. Она всегда была общительной. И я решил это исправить.

Проблема заключается в том, что сначала я понятия не имел, как это сделать. Любой, кто пытается завести новых друзей во взрослом возрасте, особенно в среднем, скажет, что это непросто. Тем более, если вы не очень умеете общаться.

Но снова мне на помощь пришел Тейт и даже позволил убить двух зайцев одним выстрелом. Он состоял в клубе байкеров, не мотоциклистов, а велосипедистов. С возрастом и малоподвижным образом жизни я стал слегка пузатым, но этот парень был в отличной физической форме. И вот однажды я появился дома с велосипедным багажником и прикрепленным к нему новеньким, слишком дорогим велосипедом. Элли оставила это без внимания, но Трэвис очень взволновался. Не успели закончиться выходные, как на стойке появился еще один велосипед, а в группе Тейта – еще один член.

Но, что еще важнее, у меня появилось много друзей. Первой стала Изабелла – потрясающе подтянутая женщина, на десяток лет моложе меня, со стройным, спортивным телосложением, красивыми зелеными глазами и длинными русыми волосами, которые, катаясь на велосипеде, она заплетала в косу.

Да, она поймала меня на том, что я ее разглядываю.

Но после просто рассмеялась.

– Эй, я сама знаю, как выгляжу. Если ты не извращенец, то я не возражаю; твои глаза должны же куда-нибудь смотреть.

Я чувствовал себя именно извращенцем, но она, похоже, так не считала. Так же как и Джанин, ее жена, бывшая почти столь же привлекательной. Ну, что ж. Как бы то ни было, технически я все еще был женат.

И, как ни странно, они оказались одними из лучших друзей, которые у меня когда-либо были. Они и подбадривали, и подкалывали меня, когда я пытался вернуться в форму, и хотя я никогда не смогу приблизиться к тому уровню здоровья, что был у них, они делали все возможное, чтобы я стал как можно ближе. В свою очередь, я предлагал им кое-что из тех знаний, которые может дать возраст: разница в двенадцать лет – это, может быть, и не так много, но разница в перспективах и опыте между теми, кому только что перевалило за тридцать, и теми, кто приближается к сорока годам, очень велика.

Однако, помимо этого, с ними было весело. Они тоже были ботаниками, в том числе по части головоломок и игр. Я регулярно устраивал с ними вечера игр, иногда прихватывая с собой Трэвиса или девочек. Джанин и Изабелла любят детей, и это – одна из тех тем, о которых я регулярно с ними разговариваю. Изабелла планировала сделать ЭКО, и они хотели получить совет, как воспитывать сына или дочь, когда придет время.

Элли была не в восторге от того, что я общаюсь с двумя молодыми и очень красивыми женщинами, особенно после моего замечания о том, что она не знает, где я был, но ее несколько успокоил тот факт, что они женаты друг на друге. А если бы и не были? Да пошла она. Весь смысл выхода в свет и общения заключается в том, чтобы завести друзей, которые останутся у меня и после развода. Изабелла и Джанин похожи на Тейта в том, как они относятся к Элли: в них нет вражды, но нет и настоящей дружбы.

Они – не единственные мои друзья, и велоспорт – не единственное мое новое увлечение. Я также вернулся к боевым искусствам. В старших классах школы я занимался шотокан, после стычки с Эваном, но был вынужден бросить его, перейдя в колледж. Я помнил, как мне это нравилось, и случайно проходил мимо места, где преподавали кенпо. Это было не то же самое искусство, но нищим выбирать не приходится. Поскольку я просто искал новые способы общения и выхода из дома, смена искусства вполне приемлема. Я же не пытаюсь получить черный пояс.

Парень, руководивший этим клубом, – немного выпендрежник, но, в отличие от моего брата, веселый. Большой, нахальный парень, дурашливый и дружелюбный, по имени Джек. Конечно же, его звали Джек. Он – как описанный Платоном идеал «Джека». Мне очень нравилось с ним заниматься, а поскольку я был одним из старших учеников, после занятий мы с ним иногда шутили, что привело к тому, что время от времени мы вместе ходили в бар.

Там у меня появились и другие друзья: Том и Майк – двадцатипятилетние братья-близнецы, бывшие чем-то вроде легкой версии Джека, – и Лайла. Лайла поначалу была замкнутой, но довольно быстро ко мне потеплела. Ее бойфренд Трей, – действительно хороший парень и еще один ботаник. Лайла была очень благодарна, когда я приглашал его на игровые вечера с Джанин, Изабеллой и детьми. Это означало, что ей больше не требовалось притворяться, будто она понимает хитроумные правила того, чем увлекается Трей. Уже одно это позволило нам быстро подружиться, но мы с ней также сблизились из-за нашей относительной неумелости, когда дело касалось выбранного нами искусства. Я стал лучше ездить на велосипеде, но в додзё мне нравилось больше.

Трэвис тоже пристрастился к кенпо. В школьные годы он, как и многие дети, занимался тхэквондо, но через несколько месяцев бросил. Я занимался во взрослом классе, а он – в подростковом, но ездил со мной в додзё и обратно, и когда ехали в машине вдвоём, мы с ним говорили о школе, девушках, музыке и прочих вещах, которыми одержимы мальчишки-подростки.

Странно, что мы с Трэвисом стали ближе после того, как я узнал, что он – не мой сын. Это – одно из того, что всегда поражает меня в моей истории: я бы, наверное, не стал заниматься ни одним из этих видов спорта, если бы не увидел эту «В» в его анализах. Если б не увидел, то вряд ли мы стали бы столь близки. Моя жизнь перевернулась с ног на голову, но хорошо, что среди обломков я смог найти хотя бы одно яркое сокровище.

Я постарался найти время и для своих девочек. Джули отдалилась, как я и ожидал от нее в этом возрасте, но я позаботился о том, чтобы мы по-прежнему проводили время вместе. Это – опыт, которого ей, к сожалению, не хватало, когда она была младше: вскоре после нее появился ее брат, а вскоре после этого Меган заняла место папиной дочки.

Она была жесткой и независимой, но я хотел, чтобы она знала, что ее отец всегда рядом, несмотря ни на что. У нас всегда была крепкая связь, но это намеренное возрождение только укрепило ее. К тому времени, когда она уехала в колледж, я не сомневался, что она знает, что всегда может обратиться ко мне по любому поводу.

Ну, а Меган оставалась папиной дочкой. То есть, папиной дочкой, способной надрать задницу. Ее раздражало, что мы с Трэвисом получаем все удовольствие от кенпо, а ей придется присоединиться к нам лишь через полгода или около того. Это, плюс вечера игр, плюс ее инстинкт, который, естественно, заставлял ее приходить ко мне, когда ей нужна помощь, означало, что нет никаких сомнений в том, кто ее любимый родитель.

Знаю, что звучит по-макиавеллиевски, но это не входило в мои намерения, когда я все начинал. Я просто хотел проводить время со своей семьей, пока она у меня еще есть. Заметьте, я нигде не упоминаю о времени, которое мы проводили вместе с Элли, хотя и такое случалось. Иногда мы ходили в кино, иногда засиживались у телевизора или даже вовлекали маму в одну-две игры. Но мы с Элли почти не проводили времени наедине вне спальни. К тому же, она все так же регулярно ездила по работе, а я почти всегда был рядом с ними.

Тем не менее, она проводила некоторое время только с детьми. В дополнение к велоспорту, кенпо и игровым вечерам с новыми друзьями я начал совершать короткие поездки на выходные. Иногда брала с собой одного или нескольких детей, чтобы отправиться в поход или в длительную поездку на велосипеде, или чтобы посоревноваться на турнире с Трэвисом или Меган. Но иногда отправлялся и один.

Я не рассказывал Элли больше необходимого минимума о том, куда еду и что делаю. То, чем я занимался, – не ее дело, насколько я понимаю. Ей потребовалось время, чтобы с этим смириться, но в конце концов, новость о том, что я уезжаю на выходные, встречалась слегка резковатым «береги себя». Я редко уезжал далеко – обычно не дальше часа или двух езды – и только если это не мешало детям. Я никогда не был безответственным.

Ну, за исключением того единственного раза, который случился примерно через девять месяцев после того, как я узнал, что сделала Элли.

***

В тот раз, рано утром в субботу, я оказался перед грязной дверью в грязном здании в грязной части города за несколько сотен миль от дома. Постучав, услышал громкий голос:

– Да, минутку! – Глазок потемнел. Послышался звук открываемых замков и снимаемой цепи. А потом передо мной во всей своей ядовитой красе предстал мой старший брат Эван. – Какого черта ты здесь делаешь?

От него пахло пивом и потом, но в этом не было ничего нового. С тех пор как от него ушла жена, он стал похож на пародию на человека, потерпевшего крушение после развода. Это было бы понятно, если бы прошло всего несколько месяцев, но это длилось годами. Даже на День благодарения он был едва приведен в порядок и трезв. Но в субботу днем? Внешне он выглядел как ходячая помойка, которой всегда был внутри.

– Хотел поговорить.

Мой взгляд был нейтрален. Я знал, к чему это может привести, но не собирался подталкивать его в этом направлении. Однако я также не собирался лезть из кожи вон, чтобы быть милым. Я давно оставила в прошлом "братское соперничество" с Эваном, еще до моего столкновения с буквой «В» и откровений Элли. Я открыто ненавидел его, когда это позволяли социальные обстоятельства.

– О чем? – Его глаза сузились от подозрения, а может, просто от воздействия на них дневного света. Я бы не удивился, если б разбудил его.

– О Трэвисе.

В его глазах на мгновение мелькнуло самодовольство, которое он постарался скрыть.

– И что с ним?

– Думаю, ты это знаешь.

И тут он предстал во всем своем великолепии: дерьмовая ухмылка, которую за эти годы я возненавидел.

– Не знаю, о чем ты.

– Нет, блядь, знаешь. Прекрати притворяться.

Он пожал плечами.

– Ладно. Значит, ты, наконец-то, понял, что не являешься его отцом?

– Да. – Я покачал головой. – Ты знал все это время, но мне не сказал. Почему?

– А с какого хрена?

Мой крик разнесся по коридору:

– Потому что я – твой брат, черт возьми!

– Только потому, что мама трахалась с папой. Большим братом мне был Джейк, чем когда-либо ты.

Я стоял, ошеломленный, а он продолжил:

– И да, ты – маленький бета-сученыш, но он решил, что Элли тебя любит, и ты – хороший муж для его сестры – не знаю уж, что она в тебе нашла, – и что ты станешь хорошим отцом для его ребенка, поэтому я ему и сказал, что буду держать это в тайне.

– Но не мог удержаться, чтобы не подразнить Элли.

Эван фыркнул:

– У сучки был шанс получить меня, а не тебя. Нельзя винить меня за то, что подколол ее там и здесь. Этого бы никогда не случилось, если бы с самого начала она вышла замуж за настоящего мужчину.

Я с минуту смотрел на него, прежде чем, наконец, спросить:

– Что, черт возьми, я сделал такого, что ты меня настолько ненавидишь?

Вернулась эта большая дерьмовая ухмылка, и мне захотелось в него вцепиться.

– Ты был слабаком. Я хотел, чтобы у меня был брат, которым бы я мог гордиться, который бы увлекался футболом, машинами и прочим дерьмом, как мы с отцом. – Он хихикнул. – Раньше я думал, мой ли ты вообще брат, или мама гуляла за спиной отца. Но нет, я не могу в это поверить. Папа не стал бы мириться с таким куколдом, как ты.

Я на мгновение напрягся, и он рассмеялся. Затем я заставил себя расслабиться, готовясь к тому, что должно было случиться.

– Скажи это еще раз, засранец.

– Что? Ку... – Он не закончил это слово. И в течение следующей минуты тоже не произносил ничего, кроме «Уф», «Ой» и «Аааа!!!».