Я довольно рано, еще в юности, понял, что большие и сильные парни часто не умеют драться. Если и ты не умеешь драться, то да, они тебя поколотят. Но если ты хоть немного умеешь – скажем, шесть месяцев шотокана в детстве и восемь месяцев кенпо во взрослом возрасте – вместе с закалкой, которая пришла с велосипедным спортом и боевыми искусствами, как способ избегать жену в течение почти года, то да: довольно легко выбить дерьмо из здоровяка, который на самом деле так и не научился драться.

Мой первый удар пришелся ему в нос – быстрый джеб, от которого раздался приятный хруст; я не знал, сломался ли он тогда, поэтому ударил его еще раз, прежде чем он успел среагировать. Это окончательно разбудило медведя, и мой брат-засранец взревел, а его кулак взмыл в воздух, направляясь ко мне.

Но Эван был медлителен, его мышцы покрыты слоем жира. К тому же, он либо только что проснулся, либо мучился похмельем, либо рано начал пить. А может, он – просто отстой. Не знаю. Мне было все равно. Я просто знал, что перестарался с подготовкой к этой конфронтации, и мне это чертовски понравилось.

Уклониться от его размашистого удара было легко, и я даже не почувствовал от него порыва воздуха. Здоровяк перенапрягся, поэтому было проще простого увернуться и пару раз ударить его кулаком в почку. Эван застонал от боли, потянувшись вниз, чтобы схватить меня; это ему тоже не очень-то удалось.

Обычно удары ногами в драке – плохая идея, но они имеют место быть, особенно если уметь их точно наносить. Я не умел, но у моего брата – два больных колена, и они находились довольно близко друг к другу. Он не ожидал драки, поэтому его поза мало изменилась с того момента, когда он самодовольно приветствовал меня у двери своей квартиры.

Я уже упоминал, что футбольная карьера Эвана, пусть и не слишком успешная, в конечном итоге закончилась из-за травмы колена? Так закончился и этот бой. Мой удар не был точен, и я не причинил столько вреда, сколько хотел бы, но за быстрым резким ударом по одной ноге последовал еще один удар в пах.

У Эвана шла кровь из носа, он схватился за бок от боли, пошатывался, и теперь ниже пояса у него была яичница-болтунья из двух яиц. Удар локтем в лицо опрокинул его на задницу с жалким стуком и закончил драку, какой бы она ни была.

Я тяжело дышал, скорее от адреналина, чем от напряжения, а он сидел, ошеломленный, в дверном проеме, прислонившись к косяку. Когда он, наконец, заговорил, его зубы были розовыми от крови из разбитой губы, и он сказал:

– Хм. Может быть, ты все-таки мой брат.

С минуту посмотрев на него, я выпрямился и сказал:

– Нет. Отныне нет.

Поворачиваясь, чтобы уйти, я бросил через плечо:

– Если когда-нибудь увижу тебя еще раз, то закончу начатое. Держись подальше от моей семьи.

Только сев в машину, я разжал руки и вскрикнул:

– Ой!

Боксеры не зря носят перчатки, и вовсе не для того, чтобы защитить лица своих противников. По крайней мере, он меня не ударил, а то было бы неинтересно объяснять. Ушибленные костяшки достаточно легко списать на несчастный случай во время похода.

Спорить Эвану бессмысленно. Драться с ним – ребячество. Это не дало мне ничего нового, кроме того, что и Джейк, и Эван считали, будто Элли меня любит. Это не исправило мой брак и не исцелило никаких ран.

Но, черт возьми, мне было приятно.

***

В тот первый год я жил полной жизнью, может быть, даже более полной, чем если бы жил иначе. Появились новые друзья и увлечения, и я как никогда был близок к своим детям. Наедине мы с Элли отдалялись друг от друга, но для внешнего мира выглядели как счастливая супружеская пара. И эта дистанция, когда мы оставались вдвоем, не распространялась на нашу спальню; и мы все еще трахались – уж точно не занимались любовью, – это происходило лишь немного реже, чем когда я все еще был в нее влюблен.

Она все еще была влюблена в меня. Я знал это или, как минимум, верил в это. Я очень долго злился и, когда позволял себе думать о ее лжи, все еще мог разжечь в костре угольки обиды. Но она не прекращала попыток вернуть меня, даже когда я ее отталкивал.

Одна из ее попыток вернуть мое доверие включала в себя широкий спектр устройств, приложений и протоколов. Элли установила на все свои устройства кейлоггеры, приложение для слежки за своим телефоном, ввела политику открытой электронной почты и СМС, а также обязалась всегда немедленно отвечать на СМС и звонки.

Когда моя жена представила мне все эти меры, я просто сказал:

– У меня есть дела поважнее, чем тратить свой день впустую, будучи твоим тюремщиком, тем более что я знаю, что ты достаточно умна, чтобы обойти все это, если действительно захочешь.

Следующие несколько недель она провела в плохом настроении, но так и не удалила со своих устройств приложения. Время от времени я их проверял – живой же человек.

Со своей стороны, я перестал быть таким параноиком. Наличие в моем окружении еще нескольких доверенных советников позволило мне несколько уменьшить ту боль, которую я испытывал. Их разные точки зрения также позволили мне взглянуть на ситуацию по-новому.

Например, Тейт говорил:

– Да, она – сука за то, что сделала, но неужели ты думаешь, что ты настолько глуп, что не нашел бы ничего, если бы действительно искал?

Я долго думал над этим. Я все еще не полностью доверял своей жене, но решил доверять себе. Тейт прав. Я не мог быть настолько слеп, а даже если и был, она никак не могла быть настолько умна, чтобы спрятать все улики, едва я начну искать.

Мудрость Джека была еще более прямолинейной:

– Чувак, она хочет тебе отсосать. Если она изменяла тебе так долго и даже не принесла домой триппер, ты должен получать весь возможный минет, пока можешь.

Замечание было справедливым. В меню вернулся оральный секс, что сделало Элли немного счастливее. Но презервативы остались; я изучил вопрос о возможности передачи ЗППП, и хотя готов был рискнуть с оральным сексом, входить в нее без защиты было чересчур.

Когда первый год сменился вторым, все изменилось еще больше. Не скажу, что я простил ее, и уж точно не забыл, но моя ярость притупилась. Впервые узнав, что она сделала, и в течение нескольких месяцев после этого я был в ярости. Но трудно долго сохранять такой уровень гнева, особенно когда большую часть времени пытаешься казаться счастливым и любящим мужем.

«Имитируй, пока не добьешься» – это в обе стороны: Я имитировал привязанность к ней в присутствии других, и иногда это проявлялось, даже когда мы оставались наедине.

И хотя Элли была явно недовольна тем, как я к ней отношусь, она также принимала это почти без жалоб. Мы никак не могли уравновесить чашу весов, но она снова и снова говорила, что сделает все возможное, чтобы загладить свою вину. Даже когда я немного сбавил обороты, она не сдавалась. Ее попытки вернуть меня не прекращались. Иногда это было утомительно, но в то же время было приятно осознавать, что наш брак настолько важен для нее.

***

Пошел второй год после откровения, и любовь к ней, которую я считал мертвой, оказалась просто спящей. Я боялся боли, и прятал свою любовь за обычным грубым фасадом, к которому привык в первый год. Но со временем эта конструкция стала давать трещины.

Первые трещины появились, когда Изабелла сделала меня крестным отцом своей дочери Синтии. Она нашла себе донора спермы, и я был польщен, когда она попросила меня помочь ввести ее ребенка во взрослую жизнь и взять Синтию к себе, если с ней и Джанин что-нибудь случится.

Когда я впервые взял на руки этот маленький сверток, мне вспомнились Джули и Меган, а также то, что дала мне Элли. Моя жена со слезами на глазах наблюдала за тем, как я держу ребенка, и мы ощутили такую связь, какой не было уже очень давно. Я искренне и от души улыбнулся ей; это было не так и много, но ее лицо сияло так, словно я встал на одно колено и заново сделал предложение.

Следующая трещина появилась, когда мы отвезли в колледж Джули. Мы погрузили все вещи, которые она смогла уместить в своей и нашей машине, и отправились в четырехчасовую поездку в университет штата, где она будет учиться. По дороге мы вдвоем вспоминали ее детство, изо всех сил стараясь не заплакать, когда наша первая птичка покидала гнездо. Нам это не вполне удалось, но мы держались за руки и болтали, как будто ничего и не было. Мне было приятно не злиться на нее, хотя я и чувствовал себя виноватым за то, что отпустил свою злость.

После того как мы высадили дочь – с положенным количеством слез и после того как перестали находить причины, чтобы не покидать ее комнату в общежитии, – мы отправились в гостиницу, чтобы провести ночь перед возвращением домой. Я обнимал Элисон, пока она плакала. Это была такая важная веха, и мы оба знали, что она имеет еще большее значение, чем для большинства родителей: теперь мы – на трети пути к завершению нашего брака.

Элли не умоляла. Не умоляла меня передумать; расторжение нашего брака вообще не упоминалось напрямую. Но было заметно ее глубокое горе не только в том, что наш старший ребенок вышел из дома. Некоторое время она всхлипывала, уткнувшись лицом в мое плечо. Затем подняла на меня глаза, отчаянно ища хоть какой-то признак любви. Надежды.

Не знаю, что увидела там моя жена. Возможно, увидела то, что хотела увидеть, а возможно, трещины в моей маскировке расширились настолько, что она решила, будто у нас и впрямь есть шанс. Но она поцеловала меня, сначала нежно, а потом все настойчивее. Я ответил ей тем же, и уже через несколько минут мы сбросили одежду, и я стоял на коленях между ее ног, посасывая и облизывая ее киску, в то время как она извивалась на кровати.

Во время секса Элли обычно не разговаривает; она может быть громкой, но звуки, которые она издает, – это стоны, ахи и вздохи, бессмысленные слога, взятые из первобытного прошлого до появления языка. Но я знал, что они означают: то, как двигается ее тело и перехватывает дыхание, когда я сосу ее клитор, говорит мне о том, что она уже близко... то, как она скулит от болезненного удовольствия, когда мои пальцы находят ее соски и щиплют их... то, как внезапно наступает тишина, сменяемая громкими всхлипами радости, когда ее тело сотрясается от оргазма. Я люблю их. Люблю ее. Ненавижу, но ничего не могу с собой поделать.

В ту ночь мы занимались любовью впервые за почти два года. Я все еще надевал презерватив – любовь – это не то же самое, что доверие, и мне требовалось, чтобы она это понимала. Но это был не быстрый трах и даже не грубые ласки, которым иногда я подвергал ее, и которые она принимала с неожиданной готовностью. Вместо этого мы вдвоем проводили время, ублажая друг друга всеми возможными способами.

В моем багаже было всего два презерватива, да и те оказались там лишь по воле случая. В те выходные я вообще не планировал заниматься сексом. После того как они были израсходованы, Элли не стала давить на меня, чтобы я продолжил нашу связь. Вместо этого она скользнула вниз по моему телу и с нетерпением вернула меня к жизни губами и языком. Когда я снова был полностью эрегирован, она подняла на меня сладкий взгляд, широко раскрыв глаза, и взяла мой член в рот и горло.

Я застонал от неожиданного удовольствия. Элли могла делать это все время, пока мы были вместе, но это никогда ей особенно не нравилось, поэтому я редко поднимал данный вопрос. Но сейчас она взяла мои руки и положила их себе на затылок, прижав к себе. Мои пальцы вплелись в ее волосы, установив крепкий захват, и я начал трахать лицо жены, трахать ее горло, заставляя ее задыхаться и захлебываться моим членом, громко задыхаться, когда я давал ей мгновение – и только мгновение – для вдоха.

Элисон принимала все это безропотно, как и яд, который я выливал на нее последние два года. Ее горло растянулось вокруг моего члена, выпячивая его, когда она взяла меня так глубоко, как только могла. По ее лицу стекала тушь, а с подбородка капала слюна. И все же, когда я давал ей краткие послабления, позволяя отдышаться, прежде чем мой член снова входил в ее горло, улыбка Элли была широкой, греховной и искренней.

Она была вне себя от радости показать всю глубину своей преданности мне, отдать столько себя, сколько я позволю. Это не было взяткой или попыткой меня вернуть, по крайней мере в первую очередь. Это была, скорее, дань уважения, подарок, преподнесенный мужчине, который определит ее судьбу, и преподнесенный без ожидания вознаграждения. Надежда на него – да. Но не ожидание.

У меня возникло искушение кончить ей в горло, но вместо этого я вытащил член и стал дрочить его перед ее задыхающимся, перевернутым лицом. Голос Элли, болезненный от издевательств, о которых она умоляла, прохрипел глядя мне в глаза:

– Пометь меня, любимый. Я – твоя. Всегда твоя. – Это было все что требовалось, чтобы подтолкнуть меня к краю. Струи спермы залили ее лицо, рассыпались по волосам, попали в ее открытый рот.

Моя восхитительно порочная жена облизала губы, затем провела пальцами по щекам и втянула в рот еще больше моей спермы, жадно посасывая покрытые ею пальцы. И, наконец, она вернулась к источнику, взяв в рот головку члена и поглаживая руками его ствол, высасывая из меня последние капли, словно ей было мало.

Позже мы вместе принимали душ, целуясь и обнимаясь под струями воды. Я еще раз возбудил ее пальцами, когда ее голос возвысился в животной экзальтации, но больше в моем баке не было ни капли. Три раза за день – это мой предел. Это не значит, что она не пыталась доблестно реанимировать меня еще раз, что мне, конечно, понравилось; но в то время как дух был готов, плоть оказалась слаба.

После этого мы заказали еду в номер и лежали в халатах, кормя друг друга, как во время медового месяца. Мы не обсуждали ни наше будущее, ни даже прошлое. Просто наслаждались настоящим. Когда выйдем, мир будет ждать нас, и у нас хватит времени для страха и меланхолии, вины и гнева. Но в тот момент мы были Люком и Эллисон, двумя любящими друг друга людьми и все еще помнящими, каково это. И, возможно, желавшими этого настолько, что боролись за него.

Моя жена все же дождалась от меня еще одного оргазма, приняв мое семя в рот и проглотив его с потребностью, которая, хотя и не была такой отчаянной, как раньше, все же ощущалась совершенно искренней и любящей. Когда после этого мы лежали в постели, я впервые за долгое время прижался к Элли и обнял ее, защищая, как дракон, охраняющий свое сокровище. Она прошептала:

– Я люблю тебя.

Я не мог ответить ей тем же: мне еще предстояло пройти долгий путь, прежде чем я смогу это сделать. Но я прижал ее к себе и поцеловал ее волосы. Она опять прижалась ко мне, и мы уснули.

***

Потребуется не один уик-энд, чтобы вернуть нас к тому, что было раньше, но это был первый реальный шаг, первый раз, когда я хотя бы слегка подался в сторону примирения. В последующие недели я отдалялся, боясь снова причинить себе боль. Но она терпела почти два года, так что, что такое еще несколько недель? Ее стремление завоевать меня не ослабевало. Но во мне всегда жил этот страх, и я не видел никакого пути назад. Это не было вопросом любви, это, как всегда, был вопрос доверия.

Мне понравилось ехать с ней, чтобы отвезти Джули, и я решил взять ее с собой в следующую поездку. Поначалу это казалось плохим выбором. Я планировал долгий поход, но забыл, что Элли уже не в той форме, что и я. К концу первого дня, когда мы вернулись к началу тропы, она была вся в волдырях, синяках и измотана. Моя жена безропотно терпела боль, чтобы в очередной раз доказать мне свою преданность, и за это страдала.

Вместо того чтобы провести ночь под звездами в палатке, как я планировал, я забронировал нам номер в ближайшем отеле. Эту ночь и следующее утро мы провели, массируя ее ноющие мышцы и дремля вместе, перемежая это очень, очень нежными занятиями любовью. Вторую половину второго дня мы провели вместе, отмокая в ванне, попивая вино и предаваясь воспоминаниям. К тому времени, когда вернулись домой, я все еще не сказал: «я люблю тебя», но баланс начал смещаться: там, где раньше было трудно это сказать, теперь стало трудно этого не делать.

Через несколько месяцев в нашем исцелении произошел регресс, а возможно, и прорыв. Странно, как часто они похожи друг на друга. Только на расстоянии мы можем понять, что есть что, и как иногда одно становится другим.

Джанин, жена Изабеллы, не раз клялась, что не хочет иметь ничего общего с родами, в то время как Изабелла пыталась забеременеть. Так продолжалось вплоть до третьего триместра. Но потом она погладила живот Изабеллы и почувствовала, как пинается ребенок, и была в палате, когда родилась Синтия, и наблюдала, как Изабелла нянчит их дочь и сближается с ней так, как Джанин просто никогда бы не смогла. За последние несколько недель беременности Изабеллы ее мнение о возможности родить ребенка изменилось на 180 градусов.

И вот спустя три месяца после нашего похода мы с Элли снова оказались вместе с Джанин и Изабеллой в больничной палате, и мне опять была оказана честь стать крестным отцом их ребенка. Однако на этот раз мои друзья были благословлены сыном: Александром.

Когда я держал на руках их второго ребенка, на глаза снова навернулись слезы, но на этот раз горько-сладкие. Я вспомнил, как держал на руках Тревиса, сына, который не был моим сыном. Я помнил, как любил его и гордился, так гордился, что у меня есть мальчик, который продолжит мою фамилию. Знаю, что это старомодно; протокол о том, кто чью фамилию берет в браке, кажется, меняется чуть ли не каждое десятилетие. Но хотя Трэвис и будет носить мою фамилию, он не продолжит мою родословную.

Я снова держал в руках сына, который не был моим, и меня охватило чувство меланхолии. Я пообещал своим друзьям помочь воспитать их мальчика и обеспечить его безопасность, если с ними что-нибудь случится. Для меня это было честью. Но мне снова предстояло вести мальчика, который не был и никогда не будет полностью моим. Я с грустной улыбкой посмотрел на Элли. Она не могла встретиться со мной взглядом.

Прошло мгновение, и я нежно поцеловал сына своих друзей в лоб, после чего передал маленького Александра обратно его матери. Затем мы с Элли попрощались и отправились домой. Мы не стали говорить о том, что случилось между нами в больнице, – в этом не было необходимости. Элли чувствовала себя тогда настолько подавленной, насколько возможно. Ну, по крайней мере, в последнее время. Но я забегаю вперед.

***

Трэвис окончил школу вскоре после того, как ему исполнилось восемнадцать. Чтобы отпраздновать это событие, я взял его на несколько дней покататься на горном велосипеде в национальном лесу в нескольких часах езды от нашего дома. На самом деле это был способ изолировать его от остальной семьи и дать ему время пережить, когда я расскажу ему правду о его настоящем происхождении.

Мы с Элли обсуждали – точнее, спорили – кто и как должен сообщить ему эту новость. В конце концов победил я – сомнительная победа, если ее вообще можно назвать таковой. Мой аргумент о том, что первое, что он сделает, если ему скажет Элисон, – это придет ко мне за подтверждением, в итоге победил. Мы подумали о том, чтобы рассказать ему всем вместе, но эта идея была отброшена, едва стало ясно, насколько все еще близки к поверхности эмоции. Ради Трэвиса мы не могли позволить себе говорить в его присутствии не по делу.

Мы с Трэвисом вместе отлично провели первый день, катаясь по неровным тропам, которые лишь едва можно назвать таковыми. Мы были в синяках и шишках, и оба не раз падали, но к концу дня были в том же усталом, но эйфорическом состоянии, что и раньше во время велопрогулок и занятий боевыми искусствами.

После ужина мы сидели у арендованного нами домика, любуясь красотой ночного неба. Глядя на него, я гордился молодым человеком, которым он стал. Он был красив и силен; я чувствовал некую ревность, зная, что мало способствовал его физическим данным, кроме того, что направил его в сторону спорта, которым мы занимались с ним вместе, а не футбола. Прости, Джейк. К черту твое наследие.

Но также я знал, что повлиял на него ментально и эмоционально. По мере того как мы проводили вместе время, он все больше становился самим собой; не таким, как я сам по себе, но с некоторыми из моих качеств, которых он избегал, когда был моложе. Он так и не увлекся головоломками и играми, как я, но его аналитические способности и вдумчивость стали острее, по мере того как мы сближались. Да и психологически он стал крепче чем раньше. Отчасти поэтому мы и оказались здесь: мы с Элли наконец-то поверили, что он способен вынести правду.

Глубоко вздохнув, я сказал:

– Трэвис?

– Да, папа? – Его глаза все еще были устремлены в небо.

Дешевые пластиковые ножки моего стула заскрипели о деревянный настил, когда я повернулся к нему.

– Мне нужно поговорить с тобой кое о чем важном.

– Папа? – Он с опаской посмотрел на меня. – Все в порядке?

Я постарался улыбнуться как можно ободряюще, но он сохранил одну черту своего характера – проницательность. Я был уверен, что он видит меня насквозь, особенно когда его брови озабоченно поднимаются. И все же попытался.

– Да, дружище. Так и есть. Но... – Я вздохнул. – Послушай, нет простого способа это сказать. Я люблю тебя, Трэвис. Всегда любил и всегда буду любить. И твоя мама тоже. Но...

Глаза расширились.

– О, Боже, я усыновлен?

Я рассмеялся. Боже, если бы все было так просто.

– Нет! Нет. Но... – еще один глубокий вздох, – но ты на правильном пути. Трэвис, биологически ты – не мой сын.

Выражение его лица чуть меня не убило. Это было лицо моего маленького мальчика, когда ушел его лучший друг... моего подростка, когда нам пришлось усыпить семейную собаку... моего старшеклассника, переживающего свое первое расставание. Каждая из меньших болей готовит нас к большим, которые мы испытываем, становясь взрослыми. И все же, мы никогда не бываем по-настоящему готовы, не так ли? Никогда не достигаем того момента, когда на горизонте не замаячит еще большая и новая боль.

Я видел, как сердце моего сына разбивается по-новому и ужасно, но также я видел все способы, которыми оно разбивалось раньше.

Мой сын.

Он – мой сын.

Трэвис – мой сын, всегда был им и всегда им будет, будь проклята родословная, генетика и наследие. В тот момент мысль о том, что я когда-либо считал его своим пасынком, привела меня в ярость.

– К... кто. Кто мой настоящий...? – Нет, мы никогда по-настоящему не готовы к большей боли; нас всегда ждет еще худшее. Трэвис покачал головой, и по его лицу потекли слезы, когда голос сорвался. – Мой биологический отец?

– Это... долгая история. – И тут я рассказал ему историю молодой жены и матери, которая настолько потерялась в своей депрессии, что сделала ужасный выбор. Рассказал ему о девушке, которая была столь многим обязана юноше, что, когда он стал умирающим мужчиной, а она – испуганной, сбитой с толку женщиной, она предложила то, что не принадлежало ей, то, что она обещала другому. К моему удивлению, он догадался о следующей части истории раньше, чем я до нее дошел.

– Это было, когда я сломал руку, не так ли? Тогда ты и узнал? – Его слезы высохли, но голос звучал глухо.

Я кивнул.

– Прости. Мы пытались скрыть это от вас, дети, до поры до времени. Не думали... мы хотели защитить вас, пока не решим, что вы с этим справитесь. Я надеялся, что мы справимся лучше.

Трэвис покачал головой.

– Так и есть. Я тогда понял, что что-то не так, но не знал, что именно. Целую неделю ты был таким грустным, отвел нас в ту странную лабораторию, а потом вы с мамой вели себя друг с другом... странно. Мы все думали, что что-то происходит, но потом... потом тебе стало лучше, в основном. Но после этого тебя так часто не было дома, и у тебя появились все эти новые друзья.

Он усмехнулся.

– Я не знал, что и думать, но после этого ты казалась счастливее, а мама... не знаю, другой. Немного грустной, но в основном, нормальной. Так что, меня это не слишком беспокоило. Я думал, что это просто... Например, отец Бобби купил спортивную машину и завел интрижку. Я просто подумал, что это, типа, твой кризис среднего возраста.

На его лице застыла улыбка, затем превратившаяся в хмурый взгляд.

– Но, наверное, так оно и было, да? Кризис?

– Да. Это было... это было тяжело. Как я уже говорил, мы пытались скрыть это от вас, ребята.

Испуганный, грустный мальчик вернулся, когда мой сын тихо спросил:

– Вы с мамой... вы в порядке? Ну, то есть... – Он прикусил губу, пытаясь сдержать свои эмоции. – Вы собираетесь разводиться? Из-за меня?

– Нет! – Я чуть не слетел со стула, чтобы встать на колени перед сыном и крепко его обнять. – Нет! Нет, Трэвис. Ни в коем разе... Что бы ни случилось, это не из-за тебя. Это...

Я вздохнул, отстраняясь и глядя ему в глаза.

– Это не из-за того, что сделал ты. Это из-за нее. Из-за того, что сделала твоя мама и... и как она это скрывала. Как лгала мне, и что это сделало с моей способностью ей доверять.

Он рассмеялся:

– А в чем это отличается?

Слава Богу, к этому я подготовился.

– Представь... представь, что это не имеет к тебе никакого отношения. Что ты – мой биологический сын. А теперь представь, что восемнадцать лет назад она принесла домой миллион долларов. И когда я спросил, откуда тот взялся, она сказала, что выиграла в лотерею, пока была в командировке. Было бы здорово, ведь правда?

Тревис медленно и неуверенно кивнул.

– А теперь представь, что спустя годы я узнал правду: она эти деньги украла. Просто прямо ограбила банк, пока была в той поездке, и все ей сошло с рук. Два десятилетия спустя об этом нераскрытом деле появляется статья, и я проваливаюсь в кроличью нору, когда понимаю, что размытая фотография в ней очень похожа на твою маму.

– Деньги – это отлично. Они сделали нашу жизнь лучше во всех отношениях, дали столько счастья нашей семье. Да, она совершила преступление, но никто не пострадал, а банк был застрахован. То, что она сделала, чтобы получить деньги, было неправильно, но она утверждает, что это был разовый приступ безумия, когда она находилась в самом трудном моменте ее жизни. Пока все понятно?

Он опять кивнул.

– Да, думаю, да. Это... Это не из-за денег. А потому, что она солгала тебе о том, откуда они взялись.

– Именно. – Я пальцем указал на него. – Именно. Но еще больше я думаю о том, смогу ли я доверять ей после того, как узнаю правду. Она говорит, что это было одноразово, но знаю ли я это? Могу ли я это знать? Она постоянно ездит, возможно, это – ее первое ограбление, и она была неаккуратна, а теперь она часто грабит банки и сбрасывает деньги на швейцарский счет. А может, она переключилась на другое преступление, менее заметное. А может, она... – Я покачал головой. – Может, она и говорит правду. Но знать это я не могу.

– И технически я не мог «знать» и раньше. Но до этого я ей доверял, и если бы она пришла ко мне и сказала: «Я сделала то, чего не должна была делать, и с тех пор ужасно себя чувствую», год спустя, все было бы иначе. Даже если бы она пришла ко мне шестнадцать лет спустя, к ней осталась бы часть того доверия. Потому что это было бы нечто, в чем она призналась в результате угрызений совести. Но все было не так. Я узнал об этом случайно, а она призналась, лишь когда я представил ей доказательства.

Он мгновение помолчал, а затем сказал:

– Мы ведь больше не говорим об ограблении банка, не так ли?

– Нет.

Еще одна пауза, затем медленный кивок:

– Хорошо. Да, я понял. Я все еще... Я знаю, что это не моя вина, но... – он вздохнул, – я все еще чувствую себя виноватым.

Я открыл рот, но он вмешался:

– Нет, не надо. Я знаю, знаю. Я – те деньги, что сделали всех счастливыми. Я... Я думаю, я это переживу. Но что будет теперь?

– Честно говоря, приятель, я не знаю. Я люблю твою маму. Люблю. И верю, что она любит меня. Я хочу верить, что она говорит правду о том, что она сделала, и почему это сделала, и что это было... что она больше никогда не сделает ничего подобного. – Я сглотнул. – Но это трудно. Я не сдаюсь. Но... но ты должен понять, что в конце концов мы можем расстаться. И это – не твоя вина. Не твоя. Это потому, что мы не смогли пережить то, что она сделала. Потому что я не смог.

Трэвис явно надеялся, что я дам ему более конкретный ответ, твердое «да» или «нет». Я не мог этого сделать. Я не стала бы ему лгать. Этого и так было достаточно.

Но он согласился еще некоторое время хранить тайну вместе с нами. Теперь он – взрослый и должен иметь право голоса. Трэвис согласился, что никому не стоит об этом знать до тех пор, пока Меган не станет достаточно взрослой, чтобы понять все сложности. Я сказал, что мы с его мамой решили, что останемся вместе как минимум до тех пор, пока Меган не уедет в колледж. Он лишь сказал:

– Надеюсь, ты продержишься намного дольше.

Когда мы вернулись домой, обстановка была напряженной, причем не столько между мной и Элли, сколько между Трэвисом и его мамой. Через несколько дней они вдвоем отправились на очень, очень долгий ужин. Когда вернулись домой, оба плакали, но напряжение в основном исчезло.

Позже в ту ночь, лежа в постели, Эллисон прижалась ко мне и прошептала:

– Спасибо тебе огромное, Люк. Боже, спасибо тебе. Ты – такой хороший отец, и чертовски лучший муж, чем я заслуживаю.

Она с любовью поцеловала меня.

– Что бы... Что бы ты в итоге ни решил, я хочу, чтобы ты знал. Я никогда не найду мужчины лучше тебя. Не думаю, что такой существует.

Мы обнимались некоторое время, и я слушал, как ее дыхание сменилось тихим похрапыванием. Я знал, как сильно мне будет этого не хватать, когда все закончится, но все еще не был уверен, достаточно ли этого.

Когда тем летом мы отвезли Тревиса в колледж, во многом это повторило отъезд Джули. Были слезы, объятия, нежелание уезжать. Добравшись до отеля, мы занялись неистовой, отчаянной любовью, чтобы напомнить себе, кем мы были и кем хотим быть снова.

Но все равно, все равно я не мог ответить взаимностью, когда моя жена шептала: «Я люблю тебя». Это причиняло ей боль. Но она знала, почему я не могу ответить, знала, насколько глубоко засела в моем сердце боль от ее лжи, и делала все возможное, чтобы с благодарностью принять мою непокорность в отношении этих трех маленьких слов.

***

Следующие несколько лет принесли много перемен. Джули привела в дом молодого человека, и мы, возможно, еще до нее, поняли, что он – тот самый. Трэвис процветал в колледже, продолжая превращаться в прекрасного юношу, о чем я всегда знал. Меган наконец-то вырвалась из своей скорлупы и тоже расцвела; когда-нибудь она разобьет несколько сердец. Но не слишком скоро, надеялся я. В конце концов, она все еще – папина дочка.

В моем кругу общения тоже все изменилось. Дети Изабеллы и Джанин были довольно шумными, но мне нравилось с ними встречаться. Лайла и Трей расстались, но потом снова сошлись, обручились и поженились на маленькой, интимной весенней свадьбе. Том и Майк разъехались, каждый в свой город, и когда они возвращались домой, чтобы навестить меня, всегда было весело.

И в Эллисон тоже произошли перемены. Перемены. Рано наступила менопауза, всего в сорок восемь лет. Она не знала, нормально ли это для женщин в ее семье или нет, поскольку почти не общалась с родственниками ни матери, ни отца. К счастью, все прошло относительно мягко: у нее появились ночная потливость и приливы жара, но после заместительной гормональной терапии даже те стали легкими. Но не настолько, чтобы она не привыкла спать обнаженной.

Однажды субботним утром весной я наблюдал за спящей Элли. Скоро Меган должна была уехать в колледж, и она взяла машину, чтобы съездить с друзьями – я надеялся, что среди них нет друзей-мальчиков, но знал, что она положила глаз на одного или двух парней из своей школы. Тем не менее, я хотел еще немного пожить в своих иллюзиях.

Именно мысли об иллюзиях сделали это за меня, наконец-то дав мне силу, которой мне так не хватало. Силу моего доверия не к Элли, а к самому себе. Силу любви, которую разрушили старая измена, куколдинг и ее ложь.

Я никогда не узнаю правды о том, что произошло за эти шестнадцать лет, но я знаю, во что верю. Знаю, как упорно Элисон пытается вернуть меня, ни в чем мне не отказывая, даже в моей ярости, яде и дистанции, какую бы боль они ей ни причиняли. Она жаждала прикосновений, ласки и близости, но никогда на них не настаивала. Никогда не заставляла меня отказаться от своей боли, но всегда была готова сделать все, что потребуется, чтобы исцелить ее.

Я надеялся, что это – правда. Надеялся, что она готова принять то, что я сделал, чтобы исцелиться.

Потому что я исцелился. Боль еще оставалась, время от времени возникали сомнения, но не было ничего похожего на то, что было, когда я впервые узнал о поступке Элли. Я построил для себя новую жизнь, и она больше не была сосредоточена вокруг нее. Но все еще ее включала. Она мне нужна. Наконец-то я смог признать, что она мне нужна.

Если бы Элисон снова предала меня, мне пришлось бы искать способ жить без нее, но я искренне верил, что она этого не сделает. В ее отношении ко мне было слишком много настоящего, чтобы я мог поверить, что ее преданность и верность – иллюзия. Моя жена такова, какой кажется, а то, что она делала раньше, было продуктом ее депрессии и отчаяния. В основе своей она не была такой. Я должен поверить в это ради нас обоих.

Элли вздрогнула, когда я поцеловал ее плечо и прижался к ее шее. Ее руки блуждали по моей спине, а соски вдавились в мою грудь, когда мы целовались. А когда мои пальцы проникли внутрь, она оказалась влажной и готовой, словно даже во сне жаждала моих ласк.

Она хныкнула, когда моя рука отстранилась от расщелины между ее ног, но громко застонала, когда ее половые губы раздвинул мой член и погрузился глубоко внутрь. Эллисон задвигала бедрами, пытаясь предоставить мне больший доступ, двигаясь в такт со мной, в то время как я окончательно и бесповоротно забирал то, что принадлежит мне. Ведь именно это я и делал: возвращал свою жену из изгнания, к которому приговорил ее.

Когда мой обнаженный член входил в ее жадную пизду, глаза жены светились лукавым, радостным восторгом. Обычные животные звуки Элли сменились словами любви и желания:

– Я люблю тебя, Люк. Я так тебя люблю, детка! Дай мне его, дай мне этот гребаный идеальный член, о боже, о детка!

По ее лицу текли слезы. Она поняла, что это значит, что означает отсутствие резинового барьера, который так долго разделял нас. Но мне требовалось дать ей нечто большее, чем просто символ.

– Я люблю тебя, Элли.

Она на мгновение замерла с расширенными от удивления глазами, а затем яростно притянула меня к себе, прижалась ко мне и обхватила ногами мою талию, отчаянно взывая:

– Трахни меня, Люк! Боже, милый, пожалуйста, трахни меня!

Я дал ей то, о чем она умоляла: вернул себе не только жену, но и нашу любовь. Она обжимала меня, и я не смог сдержаться; прошло так много времени с тех пор, как я был в женщине без защиты, что уже отвык от этих ощущений. Эллисон знала, что я близок, и кончая, похотливо прошептала мне на ухо целую литанию непристойностей:

– Да, да, детка, так чертовски хорошо, твой член так чертовски хорош, да, кончи в мою чертову пизду! Она твоя, Люк, твоя, навсегда твоя! Используй ее, бери ее, заполняй ее, блядь! Дай мне, детка! Кончи в меня, блядь! Кончи в пизду своей жены!

Когда мой член начал пульсировать внутри нее, жена застонала от оргазмической радости, киска затрепетала вокруг него, когда семя струя за струей покрывало шейку ее матки. Я продолжал двигаться так долго, как только мог, не желая упустить момента. И когда я, задыхаясь, упал на нее, она зарыдала от счастья: я ее простил. Слова еще не были произнесены, но она знала, что я простил. Мы уже никогда не станем такими как прежде, но все равно найдем путь вперед.

Я надеялся.

***

После этого все было не идеально, но намного лучше. С тех пор как мы отвезли Тревиса в колледж, и даже с того момента, как отвезли Джули, все меньше и меньше нашего общения с остальным миром было наигранным. После той страстной субботы, проведенной в постели, мы вообще перестали играть. Мы больше не были двумя незнакомцами, притворявшимися счастливыми мужем и женой; мы наконец-то стали теми, кем так долго притворялись.

Это сделало отъезд Меган в колледж еще более горько-сладким – осознание того, что мы потратили столько времени, играя в единых мать и отца для нее, вместо того чтобы быть настоящими. Я надеялся, что, когда наша дочь будет приезжать к нам на каникулы, она не сможет заметить разницы, что мы так хорошо притворялись, что она никогда не узнает, как близки мы были к разводу. Но было больно потратить столько лет подросткового возраста моей девочки на горькие упреки и паранойю, даже если они оказались единственным реальным выходом для нас с ее матерью.

Когда мы ее высадили, все было немного иначе, чем когда привезли ее брата и сестру. Во-первых, она поехала с нами – Меган учится в другом кампусе, чем Джули и Тревис, и до него можно дойти пешком. С другой стороны, когда мы туда приехали, мальчик... нет, молодой человек, пригласивший ее на выпускной, с нетерпением ждал ее приезда. Увы, мои иллюзии были окончательно разрушены: ей явно не терпелось побыть с ним наедине. С язвительной ухмылкой ей и суровым взглядом ему мы согласились.

В машине мы с Эллисон долго и громко смеялись, вспоминая ошибки, которые совершили в колледже. Но там же мы и познакомились. По дороге домой мы вспоминали наши первые дни вместе; колледж Меган находился гораздо ближе, чем колледжи Джули и Трэвиса, поэтому не было необходимости оставаться на ночь. Однако, добравшись до дома, мы провели несколько дней, удивительно похожих на два предыдущих уикенда после отъезда.

Дом стал нашим; я боялся, что тишина вытащит наружу какую-нибудь невысказанную травму, но все случилось наоборот. Наши вновь ожившие отношения означали экспериментальные и энергичные исследования тел друг друга во многих и разнообразных местах нашего дома. Когда я приходил домой Элли не раз встречала меня голышом, я брал ее на кухонной стойке, диване, обеденном столе и других поверхностях, что было бы невозможно – или, как минимум, крайне нежелательно – когда дома еще живут дети.

***

Через несколько месяцев абсолютно развратного блаженства все вернулось к норме или, по крайней мере, к новой норме. Но я знал, что это – тоже иллюзия. Нужно что-то сказать, а чем дольше я это откладываю, тем труднее это сделать.

Итак, в пятницу вечером меня ждал дома ужин при свечах для моей жены. Не без иронии, но если в первый раз я сделал это, устроив западню, то теперь – чтобы смягчить удар от информации, которую мне нужно сообщить.

Элли не проявляла особых подозрений: за последние несколько месяцев ужины при свечах стали частью нашей новой нормальной жизни. Мы с головой ушли в попытки восстановить отношения, и частью этих усилий были маленькие, любовные сюрпризы. В отличие от того случая, когда я столкнулся с ней, я убедился, что она выпила достаточно, чтобы чувствовать себя комфортно, но не опьянела. Ей требовалось понять, что я сделал, и, надеюсь, простить меня.

Моя жена улыбалась мне с дивана в гостиной, после того как я убрал посуду, с бокалом вина в руке. Однако, увидев выражение моего лица, она поставила бокал на журнальный столик и тут же попыталась меня утешить. Это было мило, но от этого я чувствовал себя еще более виноватым.

– Элли, мне нужно... признаться тебе кое в чем.

Она погладила меня по щеке.

– Нет, не нужно, любимый. Что бы это ни было... Я сказала тебе, что сделаю для тебя все. Я была серьезна.

Я убрал ее руку со своей щеки и взял ее в обе руки.

– Элли, пожалуйста. Когда... После того как я столкнулся с тобой, в те первые несколько лет, я сделал кое-что, что... Мне нужно, чтобы ты об этом знала. Не хочу, чтобы мы вступили в следующую часть нашей жизни, имея секреты.

– Люк, правда. Тебе не обязательно мне рассказывать. Я уже принимаю это. Знаю, что я... что то, что я сделала, причинило тебе сильную боль. Теперь мы снова вместе. Это все, что имеет значение.

Покачав головой, я ответил:

– Нет, Элли. Это не так.

Я закрыл глаза и сделал укрепляющий вдох, затем посмотрел прямо на нее и сказал:

– Давай сначала начнем с меньшего. В течение нескольких лет за тобой периодически следила частная детективная служба, и я попросил ее проверить время между тем, как ты изменила с Джейком, и тем, как я об этом узнал.

– Хорошо. Я понимаю; я бы... Я знаю, что нарушила твое доверие, и не обижаюсь, что ты захотел меня проверить. Я это понимаю. И полагаю, что они ничего не нашли, поскольку искать было нечего?

– Да. Но, как я уже сказал, это – меньшее. Значительно меньшее.

Еще один глубокий вдох, чтобы пробиться дальше.

– После того как я узнал, я... потерялся на какое-то время. Я не мог... Мне требовалосб...

Все эти паузы и предисловия не помогли. Она видела, как я борюсь, и жила с болью, которую причинила. Объяснения могут прийти потом. Мне просто было необходимо...

– Элли, я не просто крестный отец Синтии и Александра. Я – их отец.

Моя жена грустно улыбнулась, а затем наклонилась вперед, чтобы поцеловать меня.

– Я знаю, Люк. И уже давно.

–... Что?

Усмехнувшись, она сказала:

– Александр выглядит так же, как на твоих старых детских фотографиях, а Синтия настолько похожа на Джули в этом возрасте, что просто жуть. Все в порядке. Я понимаю.

– И... ты смирилась с этим?

– Теперь да. Я... сначала нет. Мне было очень больно. – Элисон слабо улыбнулась. – Но я думала об этом. Очень долго думала. О том, что сделал ты, и о том, что сделала я с тобой, и поняла, что... что...

Элли подняла глаза к потолку и сглотнула, прежде чем продолжить.

– Когда я... провела ту ночь с Джейком, я была в депрессии. Джейк, конечно, умирал, но это было...

– Послеродовая депрессия – этого, я думаю, парень понять не сможет. Я не хочу говорить об этом в пренебрежительном смысле, просто есть то, что можно понять лишь умом. С тобой этого случиться не может, и как бы ты ни сочувствовал, ни сопереживал, ни пытался поставить себя на мое место, ты просто этого не поймешь по-настоящему.

– Ты никогда не будешь носить в себе жизнь в течение девяти месяцев, жертвовать своим здоровьем и телом ради нее. Никогда не будешь постоянно беспокоиться об этой маленькой массе клеток, которая превращается в крошечного человека, боясь сделать что-то, что может ему навредить. Черт, да ты боишься, что уже сделал что-то, что ему навредит, еще до того, как он был зачат.

– Ты никогда не узнаешь, что то, что ты собираешься сделать, может тебя убить, и что ты с радостью отдашь свою жизнь за его. Никогда не придется указывать своему врачу, что если выбирать – ты или он, то это должен быть он.

Она сделала глубокий, прерывистый вдох.

– А стало быть, ты никогда не узнаешь, каково это, когда врач кладет тебе в руки ребенка, которого ты лелеяла, любила и защищала девять месяцев, и не чувствовать... ничего. Или, что еще хуже, ощущать обиду. Злиться на этого паразита, высасывающего из тебя молоко, и на то, как твой партнер его любит, как их обоих скрепляют узы, которые должны были скреплять тебя. Как это крадет его, а он крадет их, и знать, ЗНАТЬ, что все это иррационально и что ты спятил, но бояться об этом сказать.

Элли склонила голову.

– Это не оправдание. То, что я сделала, было неправильно, но я не собираюсь притворяться, что на это не повлияло мое психическое состояние. Послеродовая депрессия плюс моя скорбь по Джейку, плюс желание сделать что-то... все что угодно... хорошее для того, кто дал мне так много, и просто... Боже, я была в полном беспорядке. Как я уже сказала, это не оправдание. Я... Я не могу достаточно извиниться за то, что сделала.

Она потянула мою руку к своим губам и нежно ее поцеловала.

– И именно поэтому я понимаю, насколько могу. Потому что и я никогда не пойму, насколько сильно обидела тебя. Я пыталась, правда пыталась; та аналогия с «ограблением банка», которую ты придумал для Тревиса, очень хороша. Но за этим стоит гораздо больше. Я знаю это.

– Послеродовая депрессия входит в DSM-V (диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам, пятое издание). Это признает каждый настоящий психолог, оно настолько распространено, что теперь входит в стандартный протокол послеродового ухода.

Элли недовольно нахмурилась.

– Тому, что я сделала с тобой, нет названия, а если и есть, то я его так и не нашла.

– Но я свела тебя с ума. Ну, то есть, не в глупом смысле поп-культуры. Ты вел себя как совершенно другой человек. Я украла у тебя нечто жизненно важное: не только сына, но и твое чувство... реальности, наверное. То, чему можно и нельзя доверять. Это так просто.

– Ради меня ты отказался от всех других женщин, и частью этой сделки было то, что я откажусь от всех других мужчин ради тебя и буду носить в себе только твоего ребенка. И я облажалась самым ужасным образом, солгала тебе и предала тебя. И да, для всех тех поступков, что я совершила, у меня были причины, хотя они и не были вескими. Но я все равно их совершила.

– Я никогда не могла до конца понять, насколько сильно это тебя ранило. Женщина... если не считать чего-то странного, вроде амнезии или подмены ребенка при рождении... никогда не приходится беспокоиться о том, что ее муж выдает чужого ребенка за своего. Даже представить себе такое нелепо.

– Я сделала с тобой то, что ты никогда не смог бы сделать со мной, и даже если это не было сделано со злым умыслом – а это не было – то, что я сделала с тобой все равно было ужасно. И... и это было то, от чего я никогда не смогу помочь тебе исцелиться, именно потому, что могла «понять» это лишь поверхностно, глядя со стороны.

По ее щекам текли слезы.

– Ты ко мне вернулся. Нашел свой путь назад. Ты сделал то, что тебе было нужно, чтобы восстановить свое доверие ко мне. Сделал то, что было нужно... чтобы чувствовать себя менее обиженным. И никогда не тыкал мне этим в лицо. Не указывал на Александра и Синтию и не командовал мной, не просил меня помочь их вырастить, не насмехался надо мной и не пытался причинить мне боль.

– Это требовалось тебе, чтобы ты мог исцелиться. Это было сделано не для того, чтобы причинить мне боль. Это не было жестоко или злонамеренно. Поэтому я могу с этим справиться. Это больно, но даже зная, насколько сильно это меня ранит, я знаю, что это – ничто по сравнению с тем, как сильно я ранила тебя, и в моем поступке тоже не было злого умысла. Я сделала это, потому что не могла справиться с послеродовой депрессией и горем. Я была буквально сумасшедшей, когда делала это. И думаю, что ты тоже.

Она вытерла слезы.

– Я не могу притвориться, что понимаю, почему ты это сделал. «Это по-мужски» – это так упрощенно, но как я ранила твое... чувство мужественности, я думаю, это просто не то, что я могу понять. Возможно, ты сможешь мне это объяснить, но я даже не прошу тебя пытаться. Просто знай, что... что я это принимаю. Я принимаю тебя. Ты простил меня, и я тебе очень, очень благодарна. Но я хочу сказать тебе следующее: мне нечего прощать.

Элисон еще раз погладила меня по щеке.

– Но мне нужно знать. Это все? Это твои единственные дети? Это... единственный раз, когда ты был с другими женщинами?

Я кивнул.

– Так и есть. Я... Ты права. Я не ставил перед собой такой цели, но... – Я глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. – Мне было сорок два, и я не был уверен, что у нас получится. Подожди, нет, это неправда. Я ожидал, что у нас не получится ничего. Но даже если бы получилось, я был слишком стар, чтобы растить еще одного ребенка. Я знал, что даже если бы я не сделал вазэктомию, математика здесь просто не работает.

– Даже если бы я развелся с тобой, как только ты вернулась из поездки, и сразу же начал искать другую, от знакомства до брака прошло бы, скажем, два года. И даже если бы мы сразу начали работать над детьми, мне было бы уже за шестьдесят, когда первый из них окончил бы школу. И у меня бы все еще были Меган, Трэвис и Джули, о которых нужно заботиться; я же не собирался их бросать.

Я покачал головой.

– Я не планировал ничего делать, но чувствовал себя таким... таким загнанным в ловушку. Злым. Если бы я сделал то, что, как я знал, было правильным для моей семьи, это продлилось бы еще дольше, и я бы никогда... Я так сильно хотел сына. Большинство парней хотят. И ты права, когда его украл... нет, не просто украл у меня, а подменил, я думаю, другой мужчина. Обманул. Это меня очень задело.

Глоток напитка немного успокоил мои нервы; я и не заметил, что сжал челюсти.

– Когда я подружился с Изабеллой и Джанин, и они сказали мне, что подумывают об ЭКО, я понял, что у меня есть шанс... Не знаю, – самоуничижительный смешок, – обеспечить свое наследие. Отомстить. Осуществить мечту. – Я отвернулся.

Элли рассмеялась.

– Трахнутьь красивую молодую женщину?

Мне тоже стало смешно.

– Вообще-то я не собирался. – Она выглядела неубежденной. – Нет, серьезно. Они обратились ко мне по этому поводу; к тому времени мы были хорошими друзьями и знали, что... ну, что ты сделала. И они думали, что я умный, добрый и красивый...

– Боже, так и есть, – сарказма в ее словах не было. Она была так искренна, какой я никогда ее не видел. Я поцеловал ее руку, прежде чем продолжить.

– Так что мне отменили вазэктомию. Я говорил тебе, что катался на горном велосипеде и поранился так, что мы не могли... как бы то ни было. Была вероятность, что ничего не получится, но к тому времени, когда врачи проверили мою сперму, я был почти на сто процентов здоров. Достаточно мужественный для их нужд. И, ну...

Она улыбнулась.

– Изабелла считала тебя красавчиком. К тому времени ты уже так подтянулся. – Еще один смешок. – К тому времени ты был чертовски горяч. И до сих пор чертовски сексуален.

– Отчасти так и было; Изабелла честно сказала, чего хочет... Она – би, и Джанин не возражала, если она время от времени балуеися с парнем, а с моей спермой все было хорошо, так что, они могли сэкономить тысячи долларов, просто... не делая ЭКО. И... – мой голос был напряжен, – я не думал, что у нас с тобой что-нибудь получится. И ты уже изменила мне, так что, какая разница, верно? – Элли кивнула, сочувствуя, но все еще обиженная. – Прости, милая.

Она шмыгнула носом, но потом просто сказала:

– Нет. Неправда. Ты вернулся ко мне. Вернулся. Как – неважно. – Вытерев глаза тыльной стороной ладони, она сказала:

– Но у Изабеллы не было сына.

– Да. А Джанин... ну, после Изабеллы она очень хотела испытать материнство. И хотя она действительно настоящая голубая лесбиянка, она не... она не ненавидит мужчин. Просто они ее не привлекают. Но Изабелла хотела, чтобы ее жена об этом не думала, и чтобы они смогли обойтись без ЭКО. А потом родился Александр.

– И у вас родился сын.

– Да. Но... но это тоже было горько-сладко. Он был моим сыном, но и не был моим сыном. Трэвис... Я вырастил его. Он – мой сын, даже если и не моей крови. Но Александр... в каком-то смысле это еще больнее. Он – моя кровь, но я не смогу его вырастить. Я буду помогать, но как дядя. Не увижу его первых шагов и не услышу первых слов. Я не... Ну, ты понимаешь.

– Думаю, можно сказать, что тогда у меня спала температура. У меня есть два сына, которые оба не полностью мои; я сделал все хуже, а не лучше. Я был рад – и рад до сих пор – что помог им. Чтобы... – я усмехнулся, – утвердить свою мужественность или что-то в этом роде.

– Переспал с двумя горячими цыпочками? – Ее голос был дразнящим, но не злым.

Я приподнял бровь.

– Люк, если бы это потребовалось, чтобы мы остались вместе, я бы устроила для тебя обратную групповуху (несколько женщин на одного мужчину) с группой спортивной поддержки в колледже. Я говорила серьезно, что сделаю все, чтобы ты остался моим мужем.

Я открыл, было, рот, но она бросила на меня игривый взгляд.

– Слишком поздно, мистер. Мы уже вернулись. У тебя был шанс.

Я пожал плечами.

– Нельзя винить меня за попытку. Но нет. Я рад, что сделал то, что сделал, потому что не думаю, что смог бы остаться с тобой, если бы не сделал... чего-то. Было слишком больно, не только от того, что ты сделала, и лжи, но и от того... что не успел сделать я. Что я потерял. Но если бы моя помощь им стала причиной нашего разрыва, потому что ты не смогла бы с этим справиться... Не знаю. Я рад, что мне не придется столкнуться с этим.

– Нет! Нет, не придется. Но... ты ведь закончил, правда? Это были только Джанин и Изабелла? Больше никого?

– Да, с меня хватит. Только ты, уже много лет. А до этого только они, и то лишь настолько, чтобы... ну, чтобы выполнить работу.

Она радостно улыбнулась.

– Но... теперь, когда ты все знаешь, я хочу поговорить с Изабеллой и Джанин и узнать, не против ли они, чтобы я... больше занималась детьми, полагаю? Это нормально? Я не стану...

Еще один сладкий поцелуй от нее прервал меня.

– Буду рада. Это – твои дети, и я хочу видеть, как они растут. Ты – такой замечательный отец, и я знаю, что ты будешь замечательным «дядей».

И тут на ее лице появилась озорная ухмылка.

– Так вот почему ты настоял на презервативах?

– Сначала нет. Я и впрямь был зол и не доверял тебе. А потом не была уверен, что у нас все получится, но даже если бы и получилось, я знал, что в нашем возрасте не стоит заводить еще детей. А потом...

Озорная ухмылка превратилась в лукавую улыбку.

– А потом это уже не имело значения, верно? Как только ты не смог меня обрюхатить?

– Ха, да.

Элли придвинулась ближе и промурлыкала:

– Знаешь, если бы ты сказал мне раньше, могли быть... другие варианты. – Она взяла мою руку и переместила ее на свою задницу, при этом усаживаясь на меня. – Всяческие другие варианты.

Быстрое движение кончиками пальцев под трусиками и между ягодицами заставило ее глаза вспыхнуть.

– Эти варианты все еще есть в меню?

Моя жена наклонилась вперед и нежно пососала мою шею, а затем прошептала на ухо:

– Почему бы нам не подняться наверх, и, возможно, ты сможешь выбрать немного из графы «А» и немного из графы «Б»?

Ну как я мог отказать?

***

Когда между нами больше не стало секретов, наша любовь вновь расцвела. Она стала сильнее чем прежде... возможно, горько-сладкая, но она выдержала испытания, которые, как мы знали, не под силу большинству браков. Мы были истово верны друг другу, но при этом могли честно говорить о неуверенности, страхах и, да, даже искушениях, на что большинство пар никогда не способны, потому что знали, чего стоит потеря доверия друг к другу.

В конце концов, Трэвис все-таки признался сестрам в том, что сделала Элисон, и при этом присутствовали все мы. Сначала стояла ошеломленная тишина и слезы, но, когда стало ясно, что мы с их матерью с этим справились, они тоже смогли. И все они одновременно узнали о своих сводных брате и сестре – Джанин и Изабелла разрешили мне рассказать об этом детям, хотя я не стал говорить им о том, как я оплодотворил своих подруг. Этот секрет был общим для нас четверых.

Мы с Эллисон стали фактическими няньками для Синтии и Александра. Нам нравилось, когда они находились в нашем доме, но иногда Джанин и Изабелле требовалось время для взрослых... Я бы солгала, если бы сказал, что иногда не тосковал по тем мимолетным случаям, когда я присоединялся к ним во взрослой жизни много лет назад, но Элли с лихвой компенсировала все сожаления, когда малыши возвращались к своим матерям. С очень, очень большой лихвой.

Синтия и Александр дали нам хорошую практику в обращении с внуками. И это тоже хорошо. Вскоре после окончания колледжа Джули вышла замуж за молодого человека, которого привела домой из школы в те каникулы на День благодарения, и через пару лет подарила нам внуков-близнецов.

Так мы и живем: один ребенок заканчивает колледж, и через несколько лет у нас под ногами бегали еще малыши. К тому времени, когда Александр получил диплом, у нас под ногами бегали уже семь внуков, а через несколько лет после этого он добавил к ним еще двоих. Наши сумеречные годы были наполнены большим количеством радости и любви, чем многие люди видят за всю свою жизнь. Кое-что из того, как мы к этому пришли, ужасно, но мы к этому пришли. И в конце концов, именно любовь и радость мы хотим запоминать, не так ли?

***

Довольно тяжелый рассказ, да? Как насчет хорошего, легкого, смешного, чтобы очистить нёбо? Хочу предложить один от ThatNewGuy. Он – не новичок на «Любящих женах», уже писал здесь несколько рассказов. Но сегодня посмотрите на «Какие мечты могут сбыться», заставивший меня в нескольких местах громко рассмеяться. Никаких спойлеров, просто прочтите его. Черт, да читайте все его произведения, даже если они не относятся к той категории, что вы читаете обычно. Они все великолепны.

В ближайшем будущем я порекомендую вам и других авторов, которые, как мне кажется, вам понравятся, в основном, но не полностью, тех, у кого в настоящее время нет ни одной или мало работ в категории «Любящие жены». Это авторы, которые мне нравятся и которые, по моему мнению, заслуживают большего внимания. Если можете предложить кого-нибудь, кто, по вашему мнению, подходит для этой цели, напишите мне!