Прошла пара недель после той ночи на узкой кровати, и я всё чаще ловила себя на мыслях о нём — о том, как его руки открывают во мне, старой врачихе, что-то новое. Артём был рядом каждый вечер, но город давил — соседи косились, коллеги шептались, и я чувствовала себя скованной. В пятницу я не выдержала.

— Артём, — сказала я, помешивая суп на кухне. — Давай на дачу съездим? Завтра.

Он поднял глаза от чая, удивлённо.

— Опять? А что там делать?

— Отдохнуть, — буркнула я, краснея. — Там тихо… и никого нет.

— Хочешь сбежать от всех? — усмехнулся он, подмигнув. — Ладно, поедем. Только давай коньяк возьмём. Для настроения.

— Коньяк? — я фыркнула, но кивнула. — Бери, если хочешь. И мяса для шашлыка прихвати.

Мы собрались быстро — сумка с хлебом, сыром и куском свинины, бутылка коньяка в бумажном пакете, старое одеяло. Дорога была пыльной, как в прошлый раз, и к вечеру мы стояли у дачи — покосившегося домика с облупленной зелёной краской, окружённого лесом. Внутри пахло сыростью и старым деревом. Комната была тесной — печка в углу, чёрная от сажи, шаткий стол с парой табуретов, комод с облупленным зеркалом и кровать в углу, скрипучая, с продавленным матрасом и выцветшим покрывалом в цветочек. Половицы гнулись под ногами, в щелях окон гудел ветер, а на подоконнике лежала пыльная тряпка.

— Ну и дыра, — сказал Артём, бросая сумку на стол. — Надо прибраться, Нина.

— Прибраться? — вздохнула я, беря тряпку. — Ладно, ты дрова неси, а я тут подмету.

Он ушёл во двор, а я прошлась по комнате — вытерла пыль с комода, подмела пол, отскребая грязь с половиц, поправила покрывало на кровати, чувствуя, как пружины скрипят под руками. Артём вернулся с охапкой дров, растопил печь, и мы развели костёр за домом. Он нанизал мясо на шампуры, и скоро запах шашлыка поплыл по воздуху — жир капал в огонь, шипя, и я глотала слюну, глядя на него.

— Ну что, Нина, — сказал он, разливая коньяк по старым стаканам. — За дачу?

— За дачу, — ответила я, чокнувшись, и сделала глоток. Коньяк обжёг горло, тёплый и резкий, и я кашлянула, чувствуя, как он ударяет в голову.

Мы ели шашлык, запивая коньяком, и через час я была пьяна — щёки горели, язык заплетался, и я хихикнула, глядя на него.

— Ты чего такой… красивый сидишь? — спросила я, тыча его шампуром.

— Это ты красивая, — усмехнулся он, допивая свой стакан. — Пьяная врачиха… кто б подумал.

— Я не пьяная, — возразила я, но тут же пролила коньяк на стол и засмеялась. — Ну… может, маленько.

— Маленько? — подмигнул он, придвигаясь ближе. — Ты уже шатаешься, Нина.

— А ты… не шатаешься? — хихикнула я, ткнув его в грудь. — Иди… мясо переверни, а то сгорит.

— Сгорит — твоя вина, — ответил он, но встал, покачиваясь, и пошёл к костру.

Коньяк гудел в голове, и я смотрела на него — молодой, растрёпанный, с этой улыбкой, от которой всё внутри дрожало. Я встала, чуть не упав с табурета, и крикнула:

— Артём… иди сюда! Хватит там жарить…

— Уже иду, — отозвался он, бросая шампуры у костра. — Чего тебе?

— Тебя хочу, — выпалила я, пьяно краснея, и потянула его в дом.

Мы ввалились в комнату, я толкнула его на кровать — скрипучую, с продавленным матрасом, — и задрала свитер, стягивая брюки. Моя грудь — тяжёлая, с тёмными ореолами — колыхнулась, живот дрожал, ягодицы обнажились, и я села на него сверху, чувствуя, как его джинсы трутся о мою вагину — горячую, мокрую.

— Нина… ты чего… — начал он, но я перебила, пьяно шепча:

— Молчи… бери меня… сейчас.

Он стянул джинсы, и его член — твёрдый, горячий — упёрся в меня. Я направила его в вагину, застонав низко, "о-ох…", и начала двигаться — неловко, но жадно. Моя грудь подпрыгивала перед его лицом, он схватил её, сжимая соски, и я выдохнула, "сильнее…". Коньяк делал всё ярче — я чувствовала каждый толчок, как его головка трётся о мои стенки, и стонала, "а-а… да…", не думая о приличии.

— Хочу… больше, — шепнула я, наклоняясь к нему. — Там… как тогда.

— В попу? — переспросил он, и я кивнула, пьяно хихикнув.

— Ага… давай…

Он перевернул меня на живот, я легла, раздвигая ягодицы руками — коньяк гнал стыд прочь. Он взял масло из сумки, нанёс на себя и меня, и вошёл — медленно, растягивая моё "другое колечко". Боль была — острая, и я застонала, "о-ох… нежнее…", но пьяное тепло смягчало её, и я дышала глубже, привыкая.

— Нина… ты… пьяная шалунья, — выдохнул он, двигаясь, и я хихикнула, шепча:

— Кончай, мой дорогой… хочу всё… внутри…

Он двигался минут десять, и боль смешивалась с жаром — не оргазм, но что-то дикое, пьяное. Моя вагина текла, грудь тёрлась о покрывало, живот дрожал, и я чувствовала себя развратной — старой, но жадной до него. Он кончил в меня — горячая, густая сперма хлынула внутрь, заполняя мою попу, и я выдохнула, "м-м…". Когда он вышел, я осталась лежать, чувствуя, как сперма стекает — тёплая, липкая, она текла по ягодицам, капала на матрас, и я хихикнула, пьяно глядя на него.

— Нина… ты чего смеёшься? — спросил он, ложась рядом.

— Липко… и жарко, — ответила я, пьяно улыбаясь. — Как тебе, а?

— Дико, — усмехнулся он, гладя мне спину. — Ты пьяная такая… смелая. Не думал, что ты опять сама попросишь.

— Коньяк виноват, — хихикнула я, тыча его в бок. — Тебе… нравится так?

— Нравится, — кивнул он, глядя на меня. — Тесно, горячо… как будто тебя всю беру. А тебе?

— Больно ещё, — призналась я, теребя покрывало. — Но… меньше. И тепло… странное. Ты часто так хочешь?

— С тобой — да, — ответил он, улыбаясь. — А ты? Не против ещё?

— Не против, — буркнула я, пьяно краснея. — Пьяная я… развратная, да?

— Да, — засмеялся он, притягивая меня ближе. — И мне это по душе. Что дальше придумаешь?

— Дальше? — замялась я, хихикнув. — Ещё коньяка… и тебя… опять.

— Опять? — переспросил он, и я кивнула, пьяно толкая его в плечо.

— Ага… но сначала отдышусь… и шашлык доем, — сказала я, и он расхохотался, обнимая меня крепче.

— Ешь, Нина, — ответил он, целуя мне висок. — А потом… всё, что захочешь.

Я лежала, чувствуя его сперму на коже, её липкость между ягодиц, и думала, что коньяк развязал во мне что-то дикое. Боль ныла, но мне было всё равно — с ним, в этой глуши, я могла быть собой, старой, но живой.

Коньяк ещё гудел в голове, и я лежала на скрипучей кровати, чувствуя, как его сперма — тёплая, липкая — стекает по моим ягодицам, капая на выцветшее покрывало. Пьяный хмель кружил мысли, и я хихикнула, глядя на Артёма, который лежал рядом, тяжело дыша.

— Липко… — пробормотала я, потянувшись к краю кровати за тряпкой. — Надо… вытереть.

— Давай я, — усмехнулся он, но я махнула рукой, пьяно фыркнув.

— Сама… справлюсь, — ответила я, вытирая сперму с попы тряпкой, что валялась на комоде. Она оставила влажный след на коже, и я бросила её на пол, хихикнув снова. — Всё… чисто.

Артём потянулся к бутылке коньяка на столе, налил себе и мне по полному стакану, и я взяла свой, чуть не расплескав.

— Ну что, Нина, — сказал он, чокаясь со мной. — Ещё по одной?

— Ещё? — переспросила я, пьяно щурясь. — А… давай. Только… не урони меня с кровати.

— Не уроню, — засмеялся он, и мы выпили — коньяк обжёг горло, и я закашлялась, чувствуя, как он растекается жаром по груди.

Я откинулась на кровать, глядя на него — молодой, растрёпанный, с этой улыбкой, от которой всё внутри дрожало. Коньяк делал меня смелее, пошлее, и я хихикнула, толкнув его в бок.

— Ты… чего такой довольный? — спросила я, пьяно растягивая слова. — Нравится… в мою старую попу, да?

— Нравится, — ответил он, придвигаясь ближе. — Тесно там… горячо. А тебе?

— Мне… — я покраснела, но коньяк гнал стыд прочь. — Больно, но… пьяно… хорошо. Хочу ещё… пошалить.

— Пошалить? — переспросил он, и глаза его вспыхнули. — Ты пьяная… развратная врачиха, Нина.

— А ты… молодой… кобель, — хихикнула я, ткнув его пальцем в грудь. — Чего ещё… умеешь?

— Умею… — усмехнулся он, ставя стакан на пол. — Хочешь… языком тебя?

— Языком? — я пьяно заморгала, краснея до ушей. — Это… как?

— Ляг, — шепнул он, и я плюхнулась на спину, пьяно хихикая. — Покажу…

Он раздвинул мои ноги, и я лежала, открытая — вагина горячая, мокрая, с редкими седыми волосками, ягодицы разошлись, грудь колыхалась под задранным свитером. Коньяк гасил стыд, и я не стеснялась — только смотрела, как он опускается ниже. Его губы коснулись меня там — тёплые, мягкие, — и я вздрогнула, застонав, "о-ох…". Он лизнул мой клитор, медленно, и я выдохнула, "а-а… нежнее…", чувствуя, как жар растекается по низу живота.

— Артём… ты чего… — пробормотала я, пьяно хихикая, но он не ответил, только добавил палец — скользкий, тёплый, вошёл в мою вагину, двигаясь ритмично. Я застонала громче, "м-м… да…", и он ускорил язык, посасывая клитор, пока его палец тёрся о мои стенки. Коньяк, обстановка, его молодость — всё смешалось, и я чувствовала, как тело дрожит, как что-то нарастает внутри.

— Хочу… тебя… всю, — шепнул он, добавляя второй палец, и я ахнула, "о-ох… сильнее…". Моя грудь подпрыгивала, живот дрожал, ягодицы сжимались, и вдруг — я не поняла, что это — жар взорвался, и я вскрикнула, "а-а-а…", чувствуя, как из меня брызнуло — горячая, мокрая струя хлынула на его лицо, на простыню, и я задрожала, пьяно задыхаясь.

— Нина… ты… — выдохнул он, поднимая голову, мокрый от меня, но не остановился. — Это… как в порно…

— Что… как в порно? — пробормотала я, пьяно хихикая, но он снова припал к моей вагине, лаская языком клитор, а пальцы двигались быстрее, глубже.

Я не успела опомниться — жар накатил снова, и я застонала, "о-ох… да…", чувствуя, как тело содрогается. Он посасывал меня, пальцы тёрлись о стенки, и ещё одна струя — слабее, но горячая — брызнула ему на подбородок. Я задыхалась, пьяно вскрикивая, "а-а… Артём…", и он продолжал, удивлённый, но жадный, доводя меня до третьего всплеска — мокрого, липкого, оставившего простыню в пятнах. Я дрожала, хватая его за волосы, и выдохнула, "м-м… хватит…", но внутри всё пело — коньяк или дача, я не знала, но это было новым, диким.

Он поднял голову, мокрый от меня, и я пьяно хихикнула, краснея до ушей.

— Это… что было? — пробормотала я, глядя на него. — Я… обмочилась, что ли?

— Не обмочилась, — засмеялся он, вытирая лицо рукой. — Это сквирт, Нина. Ты кончила… так. Слышал в порно, но… не думал, что увижу.

— Сквирт? — переспросила я, пьяно щурясь. — Я… старая… и такое?

— Старая, но живая, — ответил он, ложась рядом. — Как тебе?

— Мокро… — хихикнула я, краснея. — И… странно… сильно. Коньяк, поди… или ты… шалун.

— Я шалун, — усмехнулся он, гладя мне бедро. — А ты… пьяная врачиха моя. Нравится?

— Нравится… — буркнула я, пьяно толкая его в бок. — Ты… ещё так можешь?

— Могу, — кивнул он, придвигаясь ближе. — Только думал, ты сразу скажешь "хватит".

— Не скажу, — хихикнула я, глядя на мокрую простыню. — Это… как будто… взорвалась. Ты… сам не ожидал, да?

— Не ожидал, — признался он, улыбаясь. — В порно видел, но… ты лучше. Хочешь… ещё?

— Ещё? — замялась я, пьяно краснея. — Дай… коньяк сначала… отдышусь.

— Отдышись, — ответил он, протягивая стакан. — Ты вся… мокрая, Нина.

— Мокрая… и твоя, — хихикнула я, выпив глоток и пьяно улыбаясь. — Давай… пошалим ещё…

— Давай… — хихикнула я, краснея. — Но… теперь я тебя… отблагодарю.

Он удивился, приподнимаясь на локте.

— Отблагодаришь? — переспросил он, и я кивнула, пьяно улыбаясь.

— Ага… твоей… конфетке… приятно сделаю, — сказала я, хихикнув над своими словами, и потянулась к нему.

Мы были уже голые, только свитер задранный на мне да трусы сброшены давно на пол. Его член — твёрдый, горячий, с выступающими венами, ещё липкий от прошлого раза — ждал меня. Коньяк гнал стыд прочь, и я наклонилась, обхватив его губами — тёплыми, влажными от алкоголя. Он застонал, "о-ох… Нина…", и я начала сосать — медленно, неумело, но жадно, чувствуя его вкус — солёный, живой. Моя грудь колыхалась, живот дрожал, ягодицы тёрлись о шершавое одеяло, и я пьяно хихикнула, не отрываясь.

— Нина… ты… — выдохнул он, гладя мне волосы, и я подняла глаза, пьяно шепча:

— Нравится… твоей конфетке?

— Да… — простонал он, "а-а… сильнее…", и я ускорила, облизывая головку языком, чувствуя, как он напрягается во рту.

Я двигалась минут пять, пьяно жмурясь, и он дрожал подо мной, стонал, "м-м… Нина…". Моя вагина текла снова, от его звуков, от коньяка, и я хотела его — всего. Он кончил неожиданно — горячая, густая сперма хлынула мне в рот, и я кашлянула, пьяно хихикая, проглотив половину, а остальное стекло по подбородку, капая на одеяло. Я вытерла лицо рукой, глядя на него.

— Ну как… тебе? — спросила я, пьяно улыбаясь.

— Нина… ты… — выдохнул он, задыхаясь. — Это… лучшее… что было. Ты… умеешь.

— Коньяк… научил, — хихикнула я, краснея. — Тебе… сладко было?

— Сладко, — кивнул он, притягивая меня ближе. — А ты… чего такая смелая?

— Пьяная… — буркнула я, пьяно толкая его. — И… ты мне… мокро сделал. Должна же… я тоже…

— Сделала, — засмеялся он, гладя мне спину. — Теперь… спать пора, Нина. Устал я…

— И я… — пробормотала я, пьяно зевая. — Коньяк… вырубил…

Мы улеглись на одеяло, мокрое от её сквирта и его спермы, слишком пьяные, чтобы двигаться дальше. Он обнял меня сзади, и я провалилась в сон, чувствуя его тепло, его дыхание на шее, и думая, что эта ночь была дикой — слишком дикой для меня, но с ним я была жива.

Он налил себе, выпил, и мы лежали, пьяные, мокрые, смеясь над этой ночью. Я чувствовала его сперму на ягодицах, свою влагу на простыне, и думала, что коньяк с дачей сделали меня другой — старой, но развратной, живой с ним.

Солнце пробилось через щели в окнах, и я проснулась от тупой боли в голове — коньяк бил по вискам, как молотком. Кровать скрипела подо мной, одеяло было влажным, липким от ночи — моей влаги, его спермы, всего, что мы натворили. Я лежала, пьяный туман ещё гудел в теле, и вдруг вспомнила — сквирт, его язык, мой рот на нём. Щёки запылали, и я застонала, пряча лицо в ладони.

Артём спал рядом, голый, с растрёпанными волосами, дыхание тяжёлое, как у уставшего мальчишки. Я села, чувствуя, как ноет спина, и оглядела комнату — пустая бутылка коньяка валялась у стола, тряпка, которой я вытирала его сперму, лежала на полу, а покрывало на кровати было в пятнах. Мы заснули грязные — липкие, потные, с запахом секса и коньяка.

— Артём… — пробормотала я, толкая его в плечо. — Вставай… утро уже.

Он открыл глаза, поморщился и потёр лоб.

— Нина… голова трещит, — прохрипел он, садясь. — И… воняем мы…

— Воняем, — буркнула я, краснея. — Помыться бы… вчера не до того было.

Он кивнул, потянулся и встал, шатаясь от похмелья.

— Давай… печку растоплю, воду согреем, — сказал он, глядя на меня. — Помогу тебе…

— И я… тебе, — ответила я, вставая следом, и почувствовала, как всё тело липкое — между ног, на ягодицах, на подбородке его сперма засохла.

Он растопил печку, бросив дрова в чёрное от сажи нутро, и я набрала воды из колодца — мутной, холодной, налила в старый эмалированный таз с отколотым краем. Мы поставили его на печь, и скоро пар пошёл вверх, согревая комнату. Я сняла задранный свитер, оставшись голой, и он тоже сбросил трусы — мы стояли, пьяно шатаясь, глядя друг на друга.

— Ну… кто первый? — спросила я, краснея.

— Давай я тебя, — сказал он, беря тряпку и мочалку из комода. — Стой… помою.

Я стояла, дрожа от холода, пока он мочил тряпку в тёплой воде и начал тереть мне спину — медленно, осторожно, смывая пот и грязь. Его руки скользили по плечам, по груди — тяжёлой, с тёмными ореолами, — и я вздрогнула, чувствуя, как соски напрягаются. Он опустился ниже, к животу, к ягодицам, и я покраснела, когда он провёл между ног, смывая засохшую влагу и его сперму.

— Артём… — пробормотала я, видя, как его член встаёт, твёрдый и горячий. — Ты… опять?

— Опять, — усмехнулся он, бросив тряпку в таз. — Ты… голая… не могу…

— Ну… помогу, — буркнула я, пьяно хихикнув, и повернулась, становясь рачком, упираясь руками в край стола.

Моя вагина была ещё влажной от ночи, ягодицы раздвинулись, и он вошёл в меня сзади — медленно, растягивая меня. Я застонала, "о-ох…", чувствуя похмельную слабость, но его тепло грело. Он двигался недолго — минут пять, усталый от коньяка, держа меня за бёдра, и я шептала, "нежнее…", пока он не кончил в меня — горячая, густая сперма хлынула внутрь, заполняя мою вагину, и я выдохнула, "м-м…". Он вышел, и я выпрямилась, чувствуя, как она стекает по ногам.

— Теперь… ты меня, — сказал он, подавая мне мочалку, и я кивнула, краснея.

Я взяла тёплую воду, вымыла его — грудь, худую, с тёмными волосками, живот, член, ещё липкий от меня и его спермы. Он стоял, пошатываясь, и я стеснялась, но мыла тщательно, смывая ночь с его кожи. Закончив, мы вылили грязную воду за порог и сели за стол, голые, но чистые, с остатками шашлыка и холодной водой из колодца.

— Ну как… голова? — спросил он, жуя мясо.

— Трещит ещё, — вздохнула я, потирая виски. — И… стыдно… за вчера.

— Стыдно? — усмехнулся он, гладя мне руку. — Ты… лучшая была, Нина. Сквирт… рот твой… не стыдись.

— Сквирт… — повторила я, краснея. — Это… правда было? Я… как девка молодая…

— Правда, — кивнул он. — Мне… до сих пор не верится. Ты как?

— Устала, — буркнула я, глядя на него. — Но… с тобой… не жалко.

— И мне, — ответил он, улыбаясь. — Дача эта… наше место, Нина.

— Наше… — кивнула я, греясь у печки. — Только… коньяк больше не бери.

День прошёл в быту — он чинил скрипучую дверь, я подмела пол, отскребая грязь с половиц, сварила остатки картошки на печке. Мы пили воду, ели, молчали, но его тепло было рядом, и я думала, что эта ночь — пьяная, мокрая, дикая — осталась в этих стенах. С ним я была жива, несмотря на похмелье и годы.