Сычовка, как она есть. 80-е.

Светка, третья после двух близняшек дочь Валентины, родилась в Сычовке - деревне немаленькой, имевшей некогда даже церковку на «барском Холме», что высится напротив самой Сычовки, но расположенной слишком вбок от городов, торжищ и караванных путей - и потому не вышедшей ни в городки, ни в посёлки.

Будто неодетая девица, не сознающая прелести своей юной наготы, Сычовка с холма «крестьянского» - он поплоше «барского» - сонно вытянула две длиннющие улицы к неширокой речке Жопке, раскинув их по обеим сторонам пыльной дороги. Шоссе сие с редкими признаками асфальтирования в разгар дня топчет всякая живность: куры, гуси, дети бесштанные; а вечерами мотоциклы местных мачо с рёвом пуляют по нему в кромешной тьме.

Дорога бежит меж цветастых палисадников, взбирается на самый верх крестьянского холма - и далее сквозь заросшие гречихой поля прячется в синих лесах. Извилистым сперматозоидом порыскав меж берёз и сосен километров тридцать, дорога дотекает до «района».

По этому единственному пути из Сычовки «в район» идут машины молока, зерна, льна и обречённой на убой скотинки. Взамен обратным порядком из района в Сычовку движутся сырые, плохо пропечённые кирпичи хлеба, канистры густого подсолнечного масла, кусковой сахар в картонных ящиках и зелёно-синие тетради в клетку и линейку, с розовыми промокашками под обложкой.

По субботам едет к сельчанам кино, а по праздникам начальство и вооружённые баянами бригады художественной самодеятельности.

В дивном месте – что называется, у Бога за пазухой - Сычовка как заблудилась лет пятьсот назад в бездонных недрах Смоленской области, так по сю пору (1972 год, прим. переводчика) и барахтается там - простецкая и нетрезвая, не желающая ничего нового и чрезвычайно довольная всем старым. Не видя резона переменять уклад жизни, Сычовский обыватель помалу копошится в земле, поболее пьянничает, ещё поболее развратничает - и уж совершенно необъятно дремлет, пресыщенный совокупно трудами, пьянством и развратом.

Жила и поживала так Сычовка полтыщи лет - поливаемая дождями, посыпаемая снегами и ласкаемая солнышком - своей отдалённостью от железных дорог спасённая от суеты городов, социальных реформ, коммунистических агитаторов и комсомольских активистов.

Жила бы она и дальше... Но однажды ветра перемен всё ж «порвали стяги» - и добрая нетрезвая деревенщина, взбаламученная революционным порывом, очнулась ото сна, встрепенулась, напрягла некрепкие умы свои - взяла да и спалила к чёрту несколько сараев а, заодно с сараями, и господское имение, те же пять веков спавшее благополучно в тени дубовых кущ на верхушке «барского Холма».

«Есть у революции начало, нет у революции конца!»

Сорок революционных лет хоть и не до конца свихнули мозги местным, но партейцы и комсомольцы среди них имелись – в количестве небольшом, но достаточном для совершения мелких и больших марксистских пакостей. Однажды, реагируя на очередной начальственный вопль «из района», одуревшие от безделья и пьянства члены ВЛКСМ решили рвануть церковку, единственную на всю округу - она уцелела во время погрома барского имения, логично дополненного пожаром. Скромно и строго белела церковка среди запустения, крапивы и чёрных руин «барского Холма».

Рванули её динамитом – и «барский Холм» запустел окончательно. Зато «крестьянский Холм», напротив, хорошо разросся - и по сей день стоит сыто и крепко, несмотря на две мировые войны и участившиеся в последние годы безумные инициативы активистов.

Ах вы гены мои, гены!

Преобладающее население Сычовки – русское с примесью польской и отчасти литовской кровей. Пришлые в незапамятные времена поляки и литвины сильно похозяйничали здесь, погадили и поизгалялись над местными, но со временем совершенно с ними слились.

Адская смесь из пришлых и местных дала потомство, унаследовавшее немало странных черт. Нынче носители сложной генной смеси с упоением предаются и чисто русской лени, и польскому дикому пьянству, и отражённым в балтийском эпосе суевериям. Народ в Сычовке кроткий и незлобивый - но по воскресным дням и праздникам гуляет напропалую, напивается до потери рассудка и ожесточённо трахается порознь и скопом. Лень, пьянство, похоть – прибавьте ко всему этому чудовищную закоснелость – и портрет Сычовского аборигена готов. Он славит на собраниях Партию и одновременно истово верит в леших, домовых, колдунов и русалок. Абориген, даже партейный, до дрожи боится пары-тройки наличествующих ведьм и цепенеет от малейшего намёка на опасность наговора или сглаза. Ведьм чураются, избегают в клубе, обходят стороной в магазине – но охотно бегут к ним за помощью в любовных интрижках или в поисках избавления от нежелательной беременности.

Разудалое блядство баб и девок так же трактуется наследственностью. Вдобавок оно здесь совершенно имманентно. То есть по убеждению местных Сычовское блядство есть помысел Божий - а противиться воле Господа, понимаете ли, и бессмысленно, и даже вредно. Вот так суеверия подкрепляют и легитимизируют разврат.

Голодных до ебли баб в Сычовке полно, тем паче что, по местному поверью, такими их Господь создал. Дефицит мужиков, неутолённая тяга к ебле, порождённая отчасти этим дефицитом, отчасти вышеописанной местной спецификой – всё это напрочь лишило бабье блядство его инвексивно-табуированной отрицательной окраски. Напротив, блядство у баб в почёте и даже культивируется. Блядь у нас не ругательство – любая селянка, коли её этим словом назовут, на него отзывается с лаской и приветом. У нас и бляди, и блядуны – законные члены общества, решающие демографические задачи по восполнению поредевшего в боях народца.

При таком всеобщем уважении к правам блядства, мужик местный, он же блядун, нежился бы, валялся в бабах как в гагачьем пуху! Эх, если бы! В наших краях взрослый, интересующийся бабами мужик - реликт.

Виной минувшая война и бич советский - водкопитие, распространённое не в одной Сычовке – им поражена вся необъятная страна Рассея. Война приучила заливать вином горюшко; она, злодейка, положила мильёны лучшего народу, и она смертельным помелом повыскребла трезвых, работящих мужиков.

А уцелевшие - тракторным рёвом навек оглоушены, землицей по уши изгвазданы, потом и солярой по маковку омыты – они, мазута, войной пораненная, остатки здоровья тратят не на баб, а на водку.

Местные мужики ложатся в землю рано, до пенсии дотягивают единицы. Бабам остаются маломерки, юнцы, комсомольцы, по которым уже и армия плачет. Не успел жениться пацан – военкомат цоп его - и в войска! А другой порезал кого ножичком на танцульках или спиздил чего в колхозном амбаре – и в тюрьму его!

И вот на сотню баб имеем два десятка справных мужиков.

За Лося!

В Сычовке предколхоза Лосев (по-уличному Лось, пред) своё колхозное правление составил целиком из баб. Мужики наперечёт, они в полевой работе. А правление - замы, агрономы, бухгалтера, плюс сельсоветские - по понятиям мазуты это всё все предовы шавки.

Шавки они не потому что бляди, а потому что народное добро втихомолку пиздят. Вслед за предом.

А Лосю бабьи кадры очень даже подходят: не пьют, покладисты, с ними преду и помягче, и повеселее. И в кабинетах с ними поуютней.

В правлении колхоза засилье баб. Но они ещё и на фермах, и на зернотоке. На льне они, и в свинарниках, и в прочих делах - даже там, где нечисто, где тяжело. Это дело деревенское. Грязно – не заразно.

Самая мутотень – ухаживать за скотом. Бабы и ухаживают.

А мазута, трактористы – те спозаранку в полях. А поля у нас до горизонта, до сизой дымки. Мужика днём в деревне не видать, разве в магазин забежит на обеде, без очереди поллитру возьмёт, сунет её за отворот спецухи - и обратно огородами в поля, пока пред не застиг да пиздюлей не всыпал.

Преда Сычовского колхоза «Светлый путь» полным титулом зовут Василь Антоныч. С пяти утра до поздней ночи Василь Антоныч гоняет свой трёпаный «газон» по колхозным делам туда-сюда.

И в полях он, и на фермах - всё в его в огромных лапищах: не забудет ни одной делины, даже самой малой мелочи. Вечно окружённый привычным ему бабьём цветастым, Лось ни одной новой юбки не пропустит. Василь Антоныч – лучший в колхозе мужик. Он наш племенной бык-производитель. Ёбарь, как говорится, номер один.

Вдруг посередь жаркого дня пропадёт из виду его чёрная кудлатая башка, стихнет бас, кроющий буйным матом...

Но население спокойно, ибо знает: начальник бдит, начальник рядом, начальник где-то здесь. Просто пред притомился, да ещё, видать, приспичило ему, заслуженному производителю.

Приспичило – вот и прилёг наполдни у очередной зазнобы на часок отдохнуть, со вкусом и вдумчиво с ней поебаться.

Поверьте, бабам любвеобильность предова очень по сердцу - есть, во-первых, слабые места в сердце строгого Лося. А, во-вторых, хорошо им, бабам - оттого, что нужны, что любы. Что ебомы...

Зазноб у преда полно: зайди в любой двор да погляди на хозяюшек, на матерей либо на их возросших, вошедших в пору дочек.

Короче, кто на дворе посисястее, та и зазноба предова. Да уж, поёбывает начальственный озорник вверенное ему партией колхозное женопоголовье. Основательно поёбывает, за всех недостающих и пьющих отрабатывает. Ну, на то он и бык... Ой, оговорочка! Лось!

Фамилия у нашего ебуна - Лосев. Василь Антоныч Лосев, очень приятно! Прозвище, разумеется, у него - Лось.

Жена его Катерина - стало быть, Лосиха. Сыновья в малолетстве звались Лосятами, а теперь уже тоже Лоси – а в Лосятах внуки и внучки, которых пруд пруди на Лосёвом подворье, благо все вместе они живут, одним гнездом. И Светка Лосева – тоже Лосёнок.

Лосём грозного преда народ кличет без опаски, прямо в глаза – тот и сам привык к прозвищу. А имя-отчество Василь Антонычу только в «районе» пригождается – на совещаниях у начальства.

На праздниках сельчане пьют обязательный тост: «За Лося! Чтоб, значит, и пилося, и еблося!». Уважают преда. Ну и подъёбывают помаленьку. И мазуте, и бабам льстит очень, что можно подъебнуть такого большого человека, и это никому не выйдет боком.

Принцип

Мчит Лось на «газоне» по полям и долам, кроет кудрявым матом подучётный контингент, глазищами-углями просвечивает: нет ли какого грабежу добра колхозного? Не лодырничает ли мазута?

И, кстати, не завелась ли где неучтённая ладная бабёнка?

Лось всеяден, но и ему не абы какая баба годится: желательно, чтоб посвежее была, чтоб к делу бабьему гожая. И самый писк, коли она не баба, а девка, никем допрежь его, преда, ещё не крытая.

Девок, бабёнок, баб пригожих в колхозе бессчётно. До удивления много и жаждущих поебстись. Как мухи на мёд слетаются они на грозный рык преда – тут нет гордых, сами липнут.

Свиреп Василь Антоныч, властен; всё вокруг служит ему, как в старину служило барину: и коровники-телятники-свинарники, и зернохранилища, и льняные-картофельные-хлебные поля. А ещё и машины, и трактора с комбайнами - со всей мазутой колхозной – все ему служат. Единоличному председателю. Клянут его, ругают, сулят ему и в шапку, и в подкладку. Но клянут, а сами преда как огня боятся. Короче говоря, уважает народ Лося-батюшку.

И бабы, по-уличному бляди Сычовские - уважают. Они, как заведено, не стесняются своих благоверных ни капельки, честь бабскую не берегут – от слова «никак». Срать они на честь эту хотели!

Здешние бабы всей тоскующей душой, всем недоласканным организмом отдаются властолюбивому ебуну. С нашим, что называется, удовольствием!

Обходительный с бабами Лось мазуте нерадивой вваливает от души. Любимчики у него тоже имеются, хотя их мало. Любимчиков пред и по шёрстке погладить может. Денег дать, трактор, даже дом.

По-настоящему Лось жесток лишь к неслухам, пренебрегающим его волей. К выпендрёжникам, слюнтяям и доносчикам.

Этим всё помнит - долго, годами – и мстит, не выбирая средств. Ох и ненавидят его иные особо борзые - до скрипа зубовного – но... тайно. Скрипят зубами под одеялом. Вслух говном швырять в преда никто никогда не посмеет – не того калибра народец, не той породы.

Взнузданное меньшинство покорно. Оно хоть и безгласно, но живёт по меркам сельской России неплохо.

Согнув человека, заставив пятки себе лизать, Василь Антоныч делается к нему милостив и то ему прощает, за что неслухов казнит.

Лось и горького пьяницу до последнего держит на работе. Платит копейки, зато на пьянство, на воровство сквозь пальцы глядит. Называется: даёт жить.

А кругом, гляди-ка, вор на воре!

Но живут они - пьяницы и воры - со строгим предом в худом мире, который, как известно, лучше доброй ссоры.

Чем попусту гонор выказывать, не проще ли поддакивать да тырить всё, что плохо лежит? Хабар тырить, водочку глыкать... Мало вам развлечений, граждане?

Так ещё ульи, голуби, рыбалка, охота, мотоциклы с мопедами!

Бабы при этаком раскладе все преду и достаются.

Впрочем, делить мужику свою бабу с Лосем – дело укромное, тихое. Публичность не приветствуется, тут обычай другой.

Колхозник свою благоверную ебёт и учит дома, а перед Лосём он птичек считает и бабу свою в упор не замечает, будто она ему чужая. Ему, чем быковать, напиться проще - пока его баба с предом о покосе и надоях курлыкает. Тут вообще все о покосе. И надоях.

Во-первых, если баба молодая, обличьем не крокодил, то ей, понятное дело, любви хочется и в причинном месте у неё регулярно пожар полыхает – а мужик её пять раз в неделю в стельку пьян.

А во-вторых, она свободная советская гражданка в своём бабском праве. Она, можно сказать, когда замуж шла, то по факту властью была мужику выдана в пользование - как был выдан ему трактор «Беларусь», а коли он справный работник, то и «Кировец».

Но когда надобится власти техника, она же её берёт и пускает в дело, никого не спрашивая. А власть здесь одна - Лось!

Так и баба – она будто трактор с «полным обвесом». Пред её нечасто, в месяц раз всего и пользует. Пользует и обратно возвращает.

Пред, благодетель, колхознику всё дал в этой жизни: бабу, работу, трактор, коттедж – отапливаемый, с угольным котлом, с тремя комнатами, с тёплой сральней с водяным смывом.

Разве мазуте в благодарность бабы для председателя жалко? Которая от этого не хуже, а только лучше становится? Цветёт ярче и пахнет привлекательнее?

— Не горюй, мужик! Сядь вечерком в сраленке, порадуй жопу теплом – а после пойди в кухню, пожри водочки под картоху с сальцом, а потом в спаленке ляжь на диван и на «голубой огонёк» любуйся.

— А бабу твою, тебе в жёны советской властью назначенную, жди домой попозже, к полуночи (если вообще явится, блядина!). Она, голубка, явится весёлая да усталая, да винищем от неё прёт. Но, прежде чем прилечь к тебе под бочок, она и дом приберёт, и свинок-коровок обиходит, и сама с мыльцем в воде горячей побрязгается.

Вот она, намытая, ляжет к тебе, прижмётся сдобным телом - а ты к ней не лезь - нынче всё равно не даст. Поскольку у неё и сил никаких не осталось, и во всех отверстиях предова кончина пузырится.

Вот лежи себе, нюхай и смекай, отчего у вас дети чернявые и чубатые, когда ты сам рыжий, а нос у тебя той самой картохой, которую ты в ужин жрал. Смекай, да не горюй - чекушку ты свою принял, мыслитель - вот и спи себе.

А Лось и жить, и помереть решил, похоже, на бабах.

Все силы, что от колхозных дел у него остаются, Лось на баб расходует. На бабах он не экономит, зараза!

А они и рады стараться! Им много всяких поблажек хочется от Лося: прибавку, премию, порося или телка из колхозного стойла...

С предом, бабы знают, дела через мохнатку - просто решаются.

— Ты, дорогуша, не ленись, поработай ею, мохнаткой, на совесть - употей, Лосюшке любимому угождаючи. Так все дела и справишь!

Лось с бабами щедр, но в постельных игрищах жаден, привередлив, изобретателен - мастак на всякие срамные выверты!

Лось, коли бабе его фокусы в новинку, сперва её шкурит добела, а уж после приголубливает. Поэтому все бабы при нём как шёлковые!

Пред широко загребает: он бедолагу-неумеху сперва в три узла свяжет, трижды из огня в полынью да обратно в огонь протащит. Когтит её, шкурит, голубит – пока не приручит совершенно, пока не обучится красавица служить ему в любой его сальной прихоти!

И, представьте, от такого обращения влюбляются бабы в преда - как миленькие! Жить без него не могут, об нём одном и печалятся!

Гипнотизирует он их, что ли? Вот скот любострастный! Ни одной ещё в колхозе женщины, да и девки не нашлось такой, чтоб преду не дала! Все, кого пожелал – все ему дали! Хоть по разику, а дали!

На этом Лось необыкновенно твёрдо стоит. Это, говорит, у него:

— Принцип!

— Ты откель, - говорит он женщине, - такая цаца взялась? Ты ко мне с каким намерением? Жить-поживать, добра наживать? Ну и пососи тогда дедушке, небось язык у тебя без костей, не переломится! Почмокай, дурочка, а коленки твои за раз не сотрутся! Тут всё моё – и ты тоже моя! А коли не моя, то вон Бог, а вон - порог!

Этим «принципом» колхоз живёт бессменно двадцать лет.

Благодетель

Лоси в председателях уже поболее полвека ходят. У Лосей в Сычовке династия. Дед Василя – Иван - был первым предколхоза, едва Сталин всех в колхозы погнал – куда денешься?

Отец Василя - Антон Иваныч – был вторым предом. А внук, собственно Василь Антоныч, стал третьим. У него самого нынче внуки - и они, слышь, глазами хозяйскими колхозное добро на себя примеряют. Крепко вцепились Лоси в Сычовку.

А может это и правильно. Колхоз у Лосей лучший в районе. Да, пожалуй, и в области. А может и в стране нашей необъятной - СССР!

До сих пор ни в чём не знает Василь Антоныч неудачи. Всё ему фартит - и погода, и начальство. А коли дела в порядке – почему б пизду бабе не взлохматить? Он и взлохмачивает - раза по три на дню.

Сычовской молодухе инстинкт сигналит: Лось умён, цепок, вонюч, бед может навести любых, ему это проще простого.

Короче, краса ненаглядная, если жить хочешь без бед – приветь Лося да ублажи. Тем паче он не пузат, не горбат - высок, черняв, плечищи-ручищи, чуб поперёк загорелого лба.

И глаза чертенячьи у Лося на три метра под бабой вглубь зрят. И всё-всё он про бабу знает, демон пронзительный! И что в душе её творится, и на языке у глупой - ничего не скроешь!

Ссыкотно молодухе, маетно! Чует беду неминучую. Лосю отказывать опасно. Проще дать. И приятнее, кстати.

Пред, молодуху приобняв, за титьки и зад пощипывает – молодка, бессовестно пощипываемая, уж затомилась, участь свою вполне сознаёт, и в пизде у неё мокро! Без дальнейших целований ручек ведёт её пред в правленский пустой кабинет, либо, если правление далеко, а молодка близко - в ближайший сенник. Пошучивает галантно:

— Пойдём, краса, ебаться охота! Аж в глазах темно!

И молодуха, с предом под ручку идучи, подхихикивает ему, сукой течной ластится, разве что хвостом не виляет. Готово дело!

Вот и все ухаживания. Без церемоний. И, глядите, пять минут спустя, пред бабу уже ебёт! А та ему подмахивает как миленькая!

Зазноб своих Лось, естественно, шпокает не подряд, а лишь тех, кто помоложе, покрасивее, у кого сиськи побольше. Замарашками брезгует, жирух, пьяниц презирает - таким места подле него нет!

Этих он гонит в три шеи из колхоза, особенно забулдыжных - на дальние хутора, в грязь и бездорожье без света, воды, газа...

— Поди ко мне, чистенька, аккуратенька, я тя сперва погляжу! И коли ты пахнешь хорошо, да наряжена, да жопа в кружевах... У-у-у!

Любо Лосю, когда у красы трусишки махонькие как у куклы. А ещё ей, коли сама не смыслит, бабы правленские подскажут:

– Тебе, миленькая, пизду побрить бы! Заросли - долой!

Женская половина Сычовки наизусть вытвердила: за телом, за лицом следи, за волосами ухаживай! Душись, красся, пакуй ляжки в капрон, титьки под платьем держи гольём, а жопу в фасонном кружеве! Да чтоб булки из кружев пёрли на все стороны. Иначе беда!

Оттого и бабы в Сычовке даже на буднях будто на выставку собрались: веселы, гладки, где надо подмазаны, принаряжены. И в укромных местах у баб однозначно красота наведена. Всё беленько, гладенько, помыто и одеколоном спрыснуто. Даже у скотниц.

Скотница в сапогах - говна на фермах всем по щиколотку - а ногти у женщины красным наманикюрены, брови выщипаны, глаза подведены! И подол у халата - короче некуда!

Лось любит, когда у женщины ляжки сияют, когда сиськи налиты, аж молоко из сосков текёт, когда у неё красивой из-под платьишка всё-всё наружу лезет, даже пизда напоказ! У скотницы оттого и халат на титьках лопается, и подол ушит до лобка – а сзади до самой сраки. И мышки-трусишки крохотные, между булок и не видать их!

Телом скотница розова, титьки белые, а сосочки на титьках тёмные и халатик на них просвечивает. Но такое и самой бабе нравится.

Ко всему такому быстро привыкаешь!

О правлении колхозном нечего и говорить: правленские как картинки, чисто городские, от духов не продохнуть. За столами сидят ножка на ножку, туфли на шпильках, ляжки резинками чулок обтянуты, весь фарш аж до самых-самых видно! Причёски у них, титьки по-модному выложены будто свинки на прилавок, а сосочки, блять, нате! Не правление, а гарем. Гарем Васи–султана.

Лось, бывало, забежит в контору, глазами зыркнет на какую – та счета-папочки захлопнет, глазки опустит и мышкой дует к нему «на беседу» в кабинет. И прочим счетоводкам она на бегу язык показывает – завидуйте! Все ухмыляются, завидуют. Но по-доброму.

В кабинете у Лося всё очень просто: диван да шкаф с бельём – и ни одной бумажки. Не любит их Василь Антоныч, всю бумажную мутотню на баб переложил. Кабинет у него чисто для ебли. Там диван, там шкаф с бельём, там тумба с вазелином. Функционально!

Колхозникам техника, соляра, лес потребны. Где ж всё это взять – в эпоху всеобщего дефицита?

— У Лося попроси! Даст! И в трудности какой поддержит. К слову, и от тюрьмы спасёт, коли фишка выпадет, и забрюхатевшую дочку замуж пристроит в два счёта, да на приданное денег даст. А сына после армии примет как положено, тоже и девкой гладкой в жёны, и домом обзавестись поможет. У преда кругом контроль и порядок.

Молодой колхозник, если руки не из жопы, у преда не пропадёт. Женится - коттедж получит. Жёнку-то его, ясное дело, Лось сам поперву ебать будет. Как полагается. Поебёт её месяцок-другой – авось и отстанет, как насытится... Молодые-то не в обиде будут: ебун начальник за ласки молодки-жены отдарится с лихвой!

Конечно, поперву ебать молодку будет он часто и «со всхлипом» и, скорее всего, сам её и обрюхатит вперёд законного мужа – дело-то нехитрое! А как Лось угомонится, то и отстанет от молодки, в «зазнобы» её переведёт. И будет «заглядывать» к молодым, стучаться деликатно в двери чисто прибранного домика – ну хоть изредка – а детишкам гостинцы носить...

Не чужие, чай, детишки! Советской власти советская детвора! И хозяйство у молодой семьи будет чин-чинарём: в доме отопление, на дворе скотинка разная, а за воротами у дороги трактор наготове, чтобы поутру, как рассветёт, ехал молодой тракторист в поля, пахал и сеял - трудился там на благо Родины. И мотоцикл в сарае как у всех приличных семей – «Минск»... «Моцик» нужен: на танцульки молодую жёнку свозить, за водкой сгонять к Никитишне... Поди плохо?

— Короче, не будь дураком, сын! Дружи с благодетелем, за жёнку как дурак не держись, не переживай попусту. Всяко не прогадаешь!

Свёкор сношеньке – друг сердечный.

Василь Антоныч Светке по паспорту - родной дед. Но по сути он ей самый настоящий батька, или батёк - то есть, родитель.

Числится Светка ему внучкой, поскольку мамка Валя младшему Лосёнку Федьке уж пятнадцать лет как законная жена – по паспорту. Но, как водится, живёт Валя не с Федькой, а со свекром - с полного одобрения всех домашних. А одобряет ли Федька – неизвестно.

Федьки в доме нет. Федька далеко - променял жену на зону.

И рожает мамка Валя симпатичных девчушек – одну за другой – явно от Василь Антоныча. А Федька по зонам гуляет и домой за пятнадцать лет являлся лишь дважды – как солдат на побывку.

Такой, говорят деревенские, фарт у пацана!

Свекор мамку Валентину первые годы, пока растрахивал, драл, случалось, по пять раз на дню – это Светке старшие сёстры рассказали. Откуда они-то узнали? А домашние в себе не таят, всё друг дружке на голубом глазу вываливают!

Василь Антоныч её и ночью от себя далёко не отпускал, брал в постель к себе и жене своей Катерине - под тёплый бочок. Жена-то его сама до девушек большу-у-ущая охотница!

В общем, практически второй женой у Василь Антоныча стала мамка Валя - вот и Светку родила ему на третьем году бурных отношений. Светка родилась после старших близняшек, а те следом за первенцем Гришкой – единственным настоящим Федькиным сынком. Такая вот в семействе мамки Вали занятная чехарда.

Светку по традиции сельсовет на Федьку записал, как и остальных Валиных детей. Это так заведёно в Сычовке исстари: всякий батёк снох брюхатит да на сыновей записывает.

Снохачество в Сычовке в каждом дворе цветёт и процветает: нестарые ещё, крепкие телом батьки женят сыновей аккурат перед армией – и вперёд недорослей пользуются сладеньким сношеньками.

Первый год супружества сын у батька учится тому, как правильно молодую жену ебать надо. Учится сын, ума набирается, может и злится на батька, но терпит – поперёк батька в пекло не лезь!.. Придёт время, и сам собственных снох драть во все щели будет.

Короче, первый год пацан у папки учится, ещё два-три служит Родине. Кто в пехоте, кто и в морфлоте. Кому как фишка ляжет.

Свежую как персик сношеньку трёт-притирает матёрый, охочий до юной мохнатки свёкор – по неписанному праву, открыто.

А ещё и Лось, председатель колхоза, обязательно влезет поперёд батька - но это дело святое, это даже не обсуждается.

Все в Сычовке люди к такому первенству Лося привыкшие, все в курсе, почём сладкая жизнь. Молодка даёт и даёт: сперва преду, потом свекру, а уж потом и мужу. Но с неё какой спрос?

У молодки зато других хлопот поменьше. Её ебут, избавляя на год-другой от ферм, говнищ, чёрной работы. Её ебут - она и рада!

Придя из армии, возмужалый боец получает от батька с рук на руки умелую, хорошо растраханную жёнку - может и попользованную малость, да не в убыток. Получает заодно и первенца, а к нему иногда и второго младенчика. А то и третьего. Да что за беда-то?

Дети бойца - всего семейства забота. Бойцу же легче – ему двадцать лет, а у него уже дом полная чаша, жена, дети, трактор-мотоцикл, клуб с танцами, охота-рыбалка! И водочка!

А ещё у бойца, коли охота к ебле не пропала - поле непаханое годных к случке замужних баб. А девок титястых вообще море – таких что бабам не уступят! Девки в Сычовке без счёта и растут как на дрожжах. Бляди же все! Короче, о жене жалеть - глупо!

Традиции Сычовки нерушимы.

— Не нами заведено – дедами. Обычай свят!

Да ещё суеверны все до ужаса. По иному шага не ступят, слова не молвят, кроме как в роду положено да чурами заповедано.

Тут даже Советская власть потупляет бдительное око, признавая силу местных нравов. Потому и жёны нишкнут, и снохи снохачам без звука дают, что всё по закону - а он от пращуров. Святое дело!

— Не нами задумано, не нам и менять!

У Василь Антоныча помимо отщепенца Федьки старших трое сыновей, трое Лосей. Все женаты, потому и снох тоже три, не считая Валентины. Она на особом счету. Она у Лося в любимых любушках.

Снох своих Василь Антоныч не обижает, по русым головкам их гладит, а по пухлым жопкам не только гладит, но и шлёпает – звонко так, увесисто. И, как водится, грязной работой на фермах не нудит: они у него, когда с младенцами не заняты, тоже в правлении сидят - в чулках и с клочком кружев на отрощенных в неге и холе жопах.

Лось, разумеется, лихо тарабанит сношенек - вприкуску к прочим бабам, пополам с «зазнобами», а то в свальной куче с разнообразными случайными гостьями.

И не угомоняется, старый! Настоящий половой террорист!

Тарабанит он сношенек днём в правлении, ночью в спальне своей. Всё как положено – он с Катериной, а сношеньки с ними - все в одной постели. Катерине с её любовью к бабам тоже сладенько.

По субботам Лось своих снох в бане парит. Снохи ему спинку мылят, а после он им. По-очереди каждой.

За колхозной кутерьмой, за бабами бессчётными утруждает он сношенек не сильно, те даже обижаются на вечно занятого батька.

Но истинной, большой любовью любит Лось лишь Валюшку, мамку Светкину - недомерка Федьки разнесчастную жену.

И так сильно любит Лось младшую сноху, что с тех пор, как с ней по-серьёзному сошёлся, всех почти других своих баб забросил. Даже Катерину свою в угол отодвинул. Все силы молодайке!

Домашние бабы кто слёзы от умиления ронял, кто от зависти лопался: ещё бы, такая большая любовь! Большой любви каждой охота! А кто ревновал да бычился на Валюшку, тех Лось лично ремнём учил послушанию и кротости. Через жопу к совести и уму добирался.

Лось, без сомнения, самый вероятный отец всего Валиного выводка. А Светка вообще его любимое произведение. Сыны-гвардейцы вслед за батьком тоже славно плужили в Валиной борозде. Может, кто из них и капнул капельку в подходящую минуту. Как без этого? Может и они – отцы... Тут нельзя ничего исключать.

Но сыны-то с Валей сходились пореже, чем Василь Антоныч. Тот частил, буквально не слезал с любушки.

Вторая предова любимица после Светки – это её младшая сестрёнка Катька, последняя в списке Валиных детей. А всего Валентина за несколько нескучных лет пятерых произвела на свет: близняшек Алёнку с Алинкой, Светку и Катьку. А первым, помним, родила она Мишка – его Федька честно зачал, когда Валю из девок в женщины переводил на «барском Холме».

Валя затяжелела Мишкой, будучи девкой несмышлёной – аж в тринадцать лет - и родила месяц спустя после свадьбы. Дело молодое.

Лось-батька сына Федьку никогда не любил, да и вообще терпеть не мог: был Федька случайно пригулян Катериной от «заезжего молодца». В него, заезжего, и пошёл статью – маленький, хмурый, молчаливый, злой. Бирюк-невеличка, он жил наособицу ото всех, тем паче от свирепого преда, от рослых и быстрых на руку братьёв. Даже мамки Катерины он дичился – а она одна в нём души не чаяла!

Короче, Федька зверёнышем рос, зверем и вырос. И в Валюшку он злым хорьком на заднем дворе школы вцепился и уж не отпускал – влюбился, типа. А напился девичьей крови, порвал хорёк школьнице целку - на «барском Холме». Тогда же и обрюхатил её – с первого «захода». И первенцу их Мишке породу свою уголовную передал.

Мишка такой же злыдень – обитает отдельно от семьи, спит на сеновале. Школу бросил. Охотничает с дедовым ружьём, рыбалит - браконьерствует с сетями и самоловами.

От семьи ему ничего не надо.

А дочки у Вали другие: лоскуши, хохотуньи - светлые, словно берёзки в серебряной роще. Особенно хороша Светка. Она самая красивая в семье, самая гибкая, самая умненькая - самая-самая.

Валюшкино женское дело до поры шло исправно как часы, совершая в положенные сроки то, что каждой бабе совершать положено.

Беременела и рожала Валя без осечек, производила здоровых деток - к двадцати с небольшим годам у неё уж пятеро!

А после - как отрезало. Может и к счастью: получила она передышку, неизвестно отчего. Рожать перестала. Как ни старались старый Лось с сыновьями, да полюбовник её Мишка Кац, да новый её ёбарь - бывший сиделец Коля – всё тщетно.

Больше уж Валя ни от кого не понесла. Ну и слава Богу!

Пора и для себя пожить! А как да с кем? А с кем угодно, только не с мужем. Федька, «законный» супруг - бельмо в глазу, позор честного Лосиного семейства! Катерина его пригуляла - да не то позор, что пригуляла (с кем не бывает?), а то, что в роду тружеников, потомственных кулаков Лосей завёлся уголовник, вор. Федька сам и не Лось будто – взял себе собачью кличку Угол, промышлял кражами; с восемнадцати лет тянул срока по 89-й любимой статье.

— Какой он, к бесу, «законный» супруг, блять? – ярилась Валя.

Первый срок он получил ещё до армии. Лось поначалу за него хлопотал – Катерина просила. Потом, обозлённый на воровские повадки сучьего выкормыша, плюнул. Федька сделался рецидивистом.

Валя и думать о нём забыла. Вспомнила лишь, когда возвратился однажды с зоны – ненадолго, но памятно. Федька бил её, мстя за чужих детей, изгалялся всячески. Ему плевать было на Сычёвские традиции. Бил ежедень – в своём праве мужчина!

Валя терпела побои, Лось страдал, кряхтел, но дипломатично не вмешивался и сынов-гвардейцев удерживал – не давно бы Федьке шею свернули – по-братски – тихохонько и надёжно.

Тогда ещё неясно было, останется ли Федька с Валей жить, или опять сядет. А пока неясно, так он, садист, ежедневно сапогами и кулаками Валюшку охаживал. Катерина ей синяки примочками лечила, а прочие... Мишка рыбалил, близняшки, заезжего папаши боясь как огня, сами прятались у бабки с дедкой. Светку с Катюхой тоже у старого Лося поселили – от греха.

Светка папашу своего номинального Федьку вообще не помнила, как и младшая Катька. У обеих помимо любимого таты – Лося – другого отца изначально не предполагалось.

Федька, недолго победокурив во враждебной ему Сычовке, в ненавистной ему семье, легко взял новый срок и исчез – опять на годы. И все вздохнули и выдохнули - с неимоверным облегчением.

Семья – это семь я. Это – все меня. Это – всем я.

Валентина легка на ласку и на обиду забывчива: она, скоро оправившись от Федькиных колотушек, опять закрутила с Лосём. Пуще прежнего! Она и с Катериной его слюбилась, кстати – давным-давно это у них обеих - женское дело любовное. и троим сынам старого Лося даёт по первому намёку. Чо не дать, коли они ласковые? Валя и с жёнками их прекрасно дружит.

Снохи Лосевы живут заедино: готовят на всех, всех обстирывают, сообща за детьми приглядывают. Это очень легко у них ладится – оттого, что мужики у них всех, считай, общие. И дети у снох абсолютно все не пойми от кого – и потому тоже общие. Считаться детьми у Лосей не принято. Лось, главный ебун, так установил:

— Никого на своих и чужих не делить! Никого не обижать, всех одинаково держать! Чтобы росли наши ребятишки семейно, в любви и ласке. Общей на всех. Усекли?!

Попробуй не усеки! Непонятливых батька Лось сам ремнём по голой жопе так усекает - никому ещё мало не показалось!

Лосевы сыны - ребята горячие, хваткие. Дружные! Клан, одно слово! В громадном хозяйстве Лосей чего не бывает между родными? И повздорят, и помирятся. А ебутся все тоже дружно и семейно – больше скопом, меньше поврозь.

В бане, например, в субботу - не протолкнуться: дёр стоит такой, что скамьи трещат. В бане парно, жарко! Но жар ебле не помеха – в предбаннике и квас, и полотенца, да и речка Жопка в двух шагах от банного порога – нырни и охолонись, коли очунел от пара!

Ребятишки отдельно от взрослых, в тазах и кадках плещутся в мыльне, где попрохладнее. Обычно две-три старшие девки из Лосиного щедрого помёта - покуда им взрослая ебля воспрещена - за младшими приглядывают. Да и за мамками и батьками нет-нет да и позырят из-за дверки, либо в щёлочку. Так что нескучно и девкам!

Взрослые ебутся без затей – кто из Лосей кого из баб восхочет, тот ту и насаживает. Все привыкли к тому, что одни ебутся, а другие здесь же моются, поглядывают на ебущихся да по жопам их веничками шлёпают, типа, пошучивают. А то и пристраивают свои причиндалы в свободные отверстия. Всяко ж можно – и так, и эдак. И растак.

Лоси всегда в силе, ебут очень хорошо, качественно. Баб своих любят, балуют, не бьют и не ревнуют. Ещё ревновать не хватало!

Потому и Федьку не вспоминает Валя. Федька забыт - навсегда.

Валя к свекру со свекрухой крепко прислонилась, и пиздёнкой и всей душой. Лось с Катериной как спать ввечеру ложатся, непременно её к себе зовут и между собой укладывают – она, ладушка, служит свекру и свекорушке. Втроём прекрасно им любиться, расчудесно!

Катерина на бок поворотится, Лосю свой бледный, объёмный как две сложенные одна на другую подушки зад оттопырит:

– Еби, Лосюшка! - а лицом она, нестарым и вообще красивым – в сорок лет Катерина его ого-го! - к Вале - цоп её за сиськи!

— Иди ко мне, Валюшка! - и давай миловать сношеньку! Взасос её, взасос целует! Лось на сосущихся женщин не в обиде – у него к обеим полный доступ. Он, хочет, Катерину ебёт, а, хочет – Валю. Всего-то делов: разверни бабу как тебе надо, подвинь, не то сам подвинься – труд невеликий! Женщины обе в большой охоте: мурчат кошками, друг дружке титьки сосут, пёзды; тут Василь Антонычу и кино цветное, и дырок полный набор – и каждая в двух экземплярах.

— Еби, Вася! Еби нас! – Катерина как всегда орёт мартовской котейкой. – Еби меня! Еби Валюшку!

— А мы и сами с усами! – хихикает Валюшка. – Да, Кать?

— «С-а-а-ами»! Вот я вас, сучек! – рычит в приятной истоме Лось.

Повадилась Катерина, Лося с утра в правление проводив, с Валюшкой в кровати ещё поваляться, поинтимничать.

— А чо нам, бабам? На и без мужика хорошо! Надвое тоже сладенько! – Катя с Валей одёжу долой и ну голышами ласкаться!

Валюшке это тоже любо: пока они с Катей друг дружке разнообразные места вылизывает остренькими язычками, прочие-то снохи и полы во всех комнатах вымоют, и бельё перестирают, и за детьми присмотрят, и за животинкой доглядят. Хозяйство общее, Валюшкины дочки без завтрака не останутся.

Так что Валя с Катериной беззаботно любовью занимаются.

— Катенька! Ка-а-атенька моя!

— Валенька! Донюшка моя! Ва-а-аленькааа!

От волнительных чувств большая и тёплая Катерина маленькую хрупенькую Валюшку будто малую дитятку тетешит, ворочает, ручки-ножки ей раздвигает, нацеловывает её всю - от макушки до пят.

— Дай я тя в пупочек... губки... сладкую попочку! Чмок-чмок!

Однажды они, две любезницы, устроились как обычно, валетиком. Катя сверху над Валей, ножки ей задрала, пополам её сложила и пизду сладенькую лижет, а собственной пиздой, мягкой и пушистой, она Вале титьки щекотит, смазочкой душистой их поливает...

А Валя по своему обычному хотению Катеньке жопную дырочку языком полирует. Это у них - игра в «шестьдесят девять».

Катя из-под перины книжку вынимает, суёт себе за спину - Вале:

— На-ко! - говорит. – Погляди, доня моя! Ты у нас в очках!

У близорукой Вали чёренькие очёчки на носопырке. Икры к плечам прижаты, пизда нараспах и язычок свекрухин самые нежные места щекочет. Валя извивается пиявкой, охает и хрюкает, а ей книжку под нос суют!

— Погляди! Читай, грамотная!

Делать нечего, Валя кое-как мостит книжку Кате на копчик, глянцевой обложкой прикрыв бесстыжий глазок ануса, и листает: книжка - сплошные картинки, а слов вообще никаких.

Слова, как говорится, тут излишни: сплошь голые бабы, сплошь пёзды навыворот. Бабы разнообразно ебутся - без мужиков. Вроде как они с Катей, но позаковыристей: у каждой пары баб по резиновому елдаку совершенно натурального вида. Одна елдак к лобку ремешками через жопу прикрутила – а другая распахнулась перед ней как форточка в жару. И ебутся бабы друг тем елдаком. За милую душу!

— Вон чо, Валь! Учись, как настрачивают, извращуги! – пыхтит Катерина, явно довольная тем, как Валя реагирует на картинки.

А Валя аж коченеет от восторга, аж озноб у неё по всей жопе!

— Учись, да другим не рассказывай, смотри! За такие книжки, доня, в тюрьму содют! – у бедовой Катерины страха нет, она за Валюшку переживает. - Читай, доня!

Катерина, видать, хорошо книжку изучила - сама она от возбуждения красней редиса. Валя чувствует, как волоски на её губках, что от недавнего бриться опять отросли, Катерина покусывает в самом игривом духе. И как похотник засасывает, и как в пизду воздух выдыхает - специально надышит, надует её, озорная баба - да по пузику Валю ладошкой прихлопывает - чтобы пизда воздухом пукала.

— Ой, чо делают? – млеет Валя. – Токо у нас тобой таких елдаков и в заводе нету, Кать! Жаль!

– И мне-то как жаль, сношенька! Ещё пуще тебя жаль!

Валя свекорушке дырки лижет, от чувств бормочет Кате в жопу стыдные признания о том, как любит она Катеньку...

А у самой Вали по телу крупная дрожь разливается и мурашки скачут везде, особенно в стыдных местах.

Валя с трудом понимает, какую чушь несёт – хлюпающая пизда соображалку отключила. Катя ей уж весь язык в пизде до корня утопила и вертит им там, играется... Валя от сладкой муки кряхтит, картинки бессвязно перебирая в памяти... от похоти в голове у неё полная муть. В зелёном тумане яркие огни пляшут.

— Учись, доня! Вон чо бабы в образованных странах умеют! Это ж подумать только – Германия!

— Это от Мишки? – догадывается вдруг Валя и краснеет.

— От Мишки, знамо! – улыбается ей в пизду Катерина.

— Прислал из ограниченного контингента? – догадывается далее Валя. Хотя и так ясно, чо уж. Непонятно только, каким макаром Мишка это похабство через все границы и таможни переправил.

— Ото ж! Я ему, баловню волосатому, знаешь чо в письме-то написала?

— Чо? – послушно спрашивает Валя. Ей и так ясно.

— Я ему тоже таких елдаков привезть наказала! Привези, милёнок, уважь девушек своих! Ну чо ты? Чо лизать бросила? Ты давай, Валюш, напротив, порезче шоркай! Ох!

Валя шоркает порезче. Катерина тоже не ленится. В комнате сладенькие хлюпы, бабы трудятся - слюни до пупа.

— Ты ж, пишу ему, Мишка! Ты ж племяш мой! Уважь тётю, постарайся!.. Ты, пишу ему, и Валюшку свою елдачком снабди...

— Ох! Ох! Ох! – блажит Валя. Очки ползут с мокрого носа.

—. ..Ему в Германии полгода осталось... а книжку эту он привёз, когда в отпуск приезжал, помнишь? Я тебе сразу не показывала, Сама читала... Вот щас письмом наказала елдаков привезть! Чо мы хуже этих баб? А ему, коли тётке услужит, я, знаешь, чо обещала?

— Чо? – замирает любопытная Валя. Катя зря болтать не станет.

— Я ему, слышь ты... обещала тебя насовсем отдать!

— Меня? – ахает Валя. – Мишке?

— Ага! – ласково смеётся Катерина. – Дождалась и ты, милая…

— Насовсем? – на всякий случай уточняет Валя. – Меня – Мишке?

— Конечно насовсем! – Катя гладит Валю пальцами, которые вынимает из Валиной попы. И прячет их туда обратно.

—. ..Феденька-то мой... уж не чаю, когда вернётся! – вздыхает Катерина. - Да и ты... какая ты ему жена? Живите уж с Мишкой, чо!..

— Ой, спасибочко! – стонет Валя. – Сто лет ждала!

—.. .Детей тебе Лось заделывает, а если не он, то прочие Лоси. Хватит тебе им потакать, у них свои жёны имеются! А вы с Мишкой... живите! Раз Феденька по воровской пошёл...

— Ох! Ох! Ох! – изнемогает Валя. Она на седьмом небе. – Мишка!

— Хватит вам с Мишкой... по сараям бултыхаться! Чо я не знаю? Всё знаю, милая! Ты не фырчи мне в жопу, не смейся! Любишь Мишку? Ну и люби! Он-то сам в тебя по уши - знаю!

— Неужели к Мишке меня отпустишь? – всё не верится Валюшке.

— Отпущу, доня! Я ведь не злыдня, а ты не собачка комнатная! Я тебя люблю! - шепчет Катя и смачно целует Валину пизду. – Люблю!

— А я тебя, Кать! – стонет Валя и плачет от счастья. – Люблю!

Ах война, чо ж ты сделала, подлая!

Целуя Валины губки, Катерина поверяет ей давние-давние дела:

–.. .Я в войну девчонкой-соплюхой с мамкой и сестрой по отступам моталась, по деревням, по Волге. С другого берега фашист пёр, а у нас в избе двадцать бойцов ночевало! На полатях, на печи, на полу...

...Мамку-то ебли очень сильно! Бойцы, как придут с окопа, винтовки в чулан... а сами на полати, к печке поближе улягутся... а мамка им сперва пожрать принесёт – они слопают... а после растелешат её вмиг и давай скопом харить!.. По-простому, без нежностев... Рачком стань, ладоши на жопу и тяни врозь! И харят! Я-то насмотрелась – ух!

— А мамка что ж? – срывающимся шёпотом шепчет Валя. – Каково ей было? Неужто с двадцатью? Сразу?

— Ну сразу, не сразу... Двадцать хуёв одновременно же в себя не пристроишь!

— А то! – прыскает смешком Валя. – Ко мне пятеро пристраивались, было! И то тесно!..

— Пятеро! – фыркает Катерина. – Это не диво! Мамке двадцатерых надо было обиходить по-шустрому, чтоб ещё поспать успели...

— Ну и чо ей? Удавалось? – любопытствует Валя.

— А ничо ей! Наоборот, рада-радёхонька! – хихикает Катерина. – Она хуи любила, мамка моя! Ой, любила!

Катерина облизывается, будто Багира из мультика:

– Мамке-то хорошо-о! И выебут, и накормят, и дочкам - нам то есть с Соней – хлебушка дадут, каши... И из одежонки чего... Мне вон тёплые бурки, Соне аж полушубок... Особенно лейтенант нам сочувствовал, молодой совсем. Мальчишечка...

— Лейтенант? – ахает Валя. – Молодой? А он - ёб? Мамку?

— Не-е! Он вообще не ёб... он на кровати ночевал... железной такой, высокой... Одна кровать была в избе... Ох, порезче, доня! Ох!..

—. ..Он сочувствовал нам... меня с Соней с собой в одеяле кутал. Холодища! Зима лютая! Так мы с Соней голышами, грели его! И сами грелись... Мамку солдатики ебут - кучей... Ей-то жа-а-арко!

— Да уж, жарко небось! - Валя улыбается.

Катерина смеётся:

— Мамку раком нагнут, ебут по-всякому... Она жопой полощет - весело так!.. а жопа у неё белая-белая, в темноте блестит!

Валя смотрит на белую жопу Катерины, которая тоже блестит и влажно, с оттягом целует эту белую жопу:

— Ах! Ка-а-атя! С ума сойти!

—. .. А у мамки титьки - тоже белы... титьки от ебли качаются... мамка блажит... а бойцы - штаны спущены, мостятся к ней, толкаются, хуями тычут и сзаду, и спереду... шпокают её, как заводные!

— А лейтенант? – стонет Валя. – Он - чо?

—. ..Лейтенант смотрит токо. Грустный... И мы с ним смотрим. А у него хуй... у мальчишечки того... Как бы тебе объяснить?.. Мёртвый...

— Кто мёртвый? – ахает Валя.

—.. .Хуй. Я щупаю, Сонька его щупает - а он мёртвый, хуй-то... Висит макарониной... Мы с сестрой нырнём под одеяло... и дышим на него, и трусим, трусим его - без толку!

Катерина, вспоминая, качает головой, вздыхает:

— Это от контузии... Бедный лейтенант!

— Бедный! – эхом отзывается Валя и суёт язык Катерине в очко.

— Ух! Ух! Ух! - обе женщины мокрые, жаркие, запашистые, яростно пыхтят. Валя плюёт Кате в пах, работает языком, пальцами; у самой Вали пизду изнутри полирует Катин язык, а в жопе у сношеньки пожар не утихает, только ярче разгорается...

И запах в спальне! Терпкий, густой. Потому что смазка из обеих женщин ручьями льёт. И пот с обеих градом катится...

– Фррр! - Катерина ещё и подпёрдывает, бесстыжая.

— Ка-а-атя! – с лёгким упрёком хихикает Валентина. – Задушила!

—. ..А вскорости... эвакуировали нас. Мамку, меня и Соню. Опасно, говорят, не дело женщинам на передовой болтаться! Хотя бойцы нас отпускать не хотели, а пришлось. С лейтенантом расцеловались мы... Последний раз на хуй подышали, а он всё висит... Лейтенант смеется, а сам грустный! «Ничо, девчонки, - говорит, - после войны подлечусь – и сразу к вам. Примете?» «Примем, - плачем мы с Соней – А то нет?»... Ах, мальчишечка!..

Катя пригорюнилась:

—.. .С обозом нас отправили... А немцы с орудий как начали палить! Ох! Соседи, кто после, за нами выехал... говорили... на третий день избе карачун пришёл... Прямое попадание!

Переживая лёгкий оргазмик, Валя взвыла, заизвивалась змейкой, сикнула короткой струйкой. Катя пиздой потёрлась о её нос:

— Тогда все и... погибли!.. все!.. Солдатики, лейтенант – мальчишечка... все, кто в избе ночевал... всех накрыло!.. Мамка сильно тосковала... мы с Соней плакали - лейтенанта жалко-о-о! Такой хороший был, ласковый! Сахаром угощал...

— Он чо? Правда вас... не ёб? – Валя изнемогает, задыхается.

— Не-е. Вообще не ёб. Ничо такого. Он... Я к нему поднырну - сосать примусь, а он хуй отнимает, прячет... – Катерина горько вздыхает. – Ляжки вместе, хуй внутри... со стыда прячет, что не стоит...

— Беда-а-а! – стонет Валя. – Бе-е-едный!

—. .. Мы с Сонькой хуй ищем: «Дай пососать!», а он прячет... «Сахару, - говорит, - пососите!». Шутит!.. Как убило их, я до-о-олго плакала!.. даже во сне рыдала... Я с тех пор мужикам всем даю - кто попросит, тому и даю. Жизнь-то коротка!.. Люди – пустой звук. Пых! И нет никого!.. Пусть ебут, коли живы, доня!.. Пусть ебут!..

— Пусть ебут! Пусть! Пу-у-усть! - Валя слюняво чавкает, будто голодающий на перекусе. Вынув язык из осклизлых горячих губ Катиной пизды, ласкает кончиком сырую дырку ануса подруги.

Катя напрягла живот и тоже писнула, полила губы, шею и грудь Вали... И снова лижет, снова дрочит, снова шепчет в пизду Вали:

— Эвакуировали нас... Обоз ехал плохо... в снег, в дождь... В ростепель колёса в грязи увязли, а лошади худые... Утром самолёты, ох!.. немцы насыпали нам! Накрыли фугасами, сволочи!.. Соню убило... И мамку... всех убило... кроме меня... я год плакала...

— Бедная!.. – Валя роняет нежные слёзы. – Бе-е-едная!

—. ..С той поры живого человека от себя отпустить не могу... Мужик, баба – мне без разницы! Хуй сладок, а пизда ещё слаще, доня!.. А жо-о-опа! Самая сладкая! Что у мужика, что у женщины... лижи её, донюшка! Лижи сильнее!.. Глубже суй!.. Глу-у-убже!

Дембель

— Так? – старается Валя.

— Ой! Так... Лось за блядство мне жопу порет... Будто серчает! Я знаю, ему пороть баб нравится! А блядство моё его мало колышет… это по-правде если... И всё! И пусть порет, я всё равно его люблю!

Катя, размякшая от воспоминаний, судорожно дыша, ворочает языком в заднем проходе Вали:

– Лось... такой! Извращуга! – Катерина одновременно лижет Вале жопу, всхлипывает, ещё и смеётся. – А ещё он любит, когда бабы… пёзды себе дрочат... Или дружка дружечке, как мы щас с тобой... Любит, а виду не даёт... гордый... М-м-м! У тебя, доня, жопа сладкая!..

Пока они ласкаются, другие женщины дом прибрали, скотину обиходили, детей накормили и в сады-школы отправили. В доме гам, топот, звон посуды, шарканье веников..

— Ничо, чай не переломятся, – Катя жмурит красивые глаза. - скоро, доня, Мишкин дембель... Скоро елдаки приедут! Готовься... поебёмся!.. Надысь письмо прислал, тебе приветы шлёт... На вот! – она опять пускает Вале в лицо тонкую струйку. - Ай!

— Письмо? – вскрикивает оргазмирующая Валя. – Ка-тя-а-а!..

Валя ещё несколько минут выгибается, сучит ножками.

Чуть-чуть отойдя от сильнейшего потрясения, вспоминает про письмо. Смущённо улыбаясь, она просит:

— Пизду не кусай, Кать... Нежнее трогай, я уже всё!.. Чо? Мишка письмо прислал? Ой! Да-а-ай!.. Ну, Ка-атя!.. Дай мне письмо-то!..

— Ты ж не кончила!.. Или?

— Или! Ко-о-ончила я, едва не сдохла! Да-а-ай!

— А поищи! – хихикает Катерина. – Да не в жопе у меня, глупая... И не в пизде... Чо там вынюхиваешь? Ты под подушкой пошарь!

Оргазмируя, обе женщины страшно утомились, теперь они на расслабоне мягко обмениваются поцелуями животов и ляжек. Валя прыскает смехом:

– Ишь, разорались мы! Небось всем в доме слышно было?

— Ага, снохи чо то примолкли... Фррр! – напоследок пукнув, Катя ложится животом на живот Вали.

Обе женщины задрёмывают. Вдруг, вскинув голову, Катя мечтательно прибавляет:

– Он ушлый, Мишка! Это да. Но надёжный: обещал – привезёт! Жди, скоро елдаком меня ебать будешь! Пер-р-рсональным!

Вымолвив всё это, Катя кладёт голову на Валины ягодицы и засыпает - мгновенно и глубоко.

Валя расправляет мятый лист, выуженный ею из-под подушки, устраивает его на Катином копчике, читает Мишкины каракули. Думает о нём, вспоминает, нежно улыбаясь усталыми губами. Вспоминает хорошее, светлое, радостное ей...

…Мишка Валю задолго до армии ебать наладился – так, по чуть-чуть, чтобы Лосей не злить. А почти перед самым отъездом ёб её уже во всю силу - трое суток ёб и просил, чтоб не забывала его... Как же, забудешь такое!

Видимо, очень ему хотелось, чтоб Валя понесла тогда от него, но она уже тогда поняла, что не забеременеет больше - что-то там внутри у ней лопнуло.

— Не иначе ебля с пятью мужиками сказалась! Чо то попортили, козлы! - у Вали от неистовых Мишкиных ебков искры из глаз вперемежку со слезами – и клёво ей до усрачки, и Мишку жалко! И себя - на два года забирают её парня, шутка ли!

Как она скучала по нему эти два года! Валя ждёт не дождётся – да не его буржуйских елдаков, обещанных якобы Кате. Кате-то за что? Конечно ей, Вале, всё это баловство похабное предназначено.

У Мишки есть доллары и марки. Ужас! Даже подумать страшно! А он не боится! Он торгаш. Но Вале плевать на марки. Плевать на резиновые елдаки. У Мишки хер настоящий. Нешуточный, крепкий, настырный - весь в обрамлении мохнатой обезьяньей волосни. В последний отпуск Мишка её во все пихательные и дыхательные этим хером ёб! Валя под мягким Катиным телом поёжилась:

— Ох как ёб! Как спускал! Как кит фонтанировал! А я всё мечтала – как же мы с Мишкой вдвоём славно жить будем!

Полгода осталось ей потерпеть.

Ждёт Валя Мишку в большой тайне от мужиков Лосей - ещё за Федьку начнут её ругать, ещё запретят ей Мишку-то!

Её ж кроме Лосей никто почти не ебёт. А тут Мишка... Ебака покруче самого Василь Антоныча! И ещё у него плечи, ноги, пузо волосатые - чистый бабуин! Голый он похож на обезьяну в чёрном меху.

— Зато как мягко с ним!

Мишка смешной и такой добрый! Катя одна знает, как с ним мягко. И других женщин Мишка не ебёт. Из-за любви к ней, Вале.

— Ох, наебёмся! – мечтает Валя возя носом в промежности похрапывающей Кати. – От Лосей съеду, нахуй, и буду только с ним!

Всё же есть у неё с Мишкой тайна. Даже от Кати... Она Мишку чопиком берёзовым в зад балует, ебёт его, а ему нравится, спускает.

Чопик Мишка сам выстругал - не спецом для этих дел, а для неё, Вали. Но так получилось: Валя озоровала, Мишке разок вставила – и понеслось! Теперь без чопика никуда. Мишка раком стоит, а Валя его «секретно» ебёт в любимую мохнатую жопку. Ею любимую! На обеих Мишкиных ягодицах есть по сияющей лысинке. Их надо шлёпать ладошкой или целовать...

Вале тепло и грустно от воспоминаний.

— Лоси с жопами не шутют, злятся, когда в жопы к ним лазаю. – делится Валя сокровенным с пиздой подруги. Катенька глубоко уснула, кажись. А жопе её Валины откровения по барабану.

–...Лоси строгие! Лизнуть в жопу - и то не одобряют Морщатся! Им, типа, стыдно! За свои жопы! Ха-ха-ха!

Валя от воспоминаний о Мишке разрумянилась, игриво покусывает Кате половые губки. Та сонно мычит, жмёт ляжками Валины щёки. - А Мишке, наоборот, нравится, когда я его в жопу трахаю чопиком! Мишка рычит и стонет хлеще бабы, когда кончает! Скоро уж, милый! Сержантик мой! Возвращайся! Лось коттедж нам выдаст!

Катя горячей массой давит сверху, мешая дышать. Похрапывая, щекотно дышит в кучеряшки Валиного лобка. Катин палец в анусе Вали плотно схвачен стенками заднего прохода. Валя сладко тянется, чувствуя палец, удивляясь тому, как мгновенно и жарко от одного Катиного пальчика «напупырились» её соски:

— Обещал же Лось отделить, если мужика заведу постоянного! Он, Лось, мне вроде муж – а вроде и нет. У него жён половина Сычовки! Если честно – не хочу! Ах, Миша, где ты, милый? Приезжай скорее! И Катя никуда не денется, будет в гости захаживать к нам...

Валя целует и чуть прикусывает Катины вялые губки:

— Или мы к ней. С елдаками под мышкой, хи-хи...