Третий курс. Пролетело почти полтора года с тех пор, как я перестал быть тем, кем был худым подростком по имени Даня.

С семьей я практически перестал общаться. С мамой — редкие, сухие смс. «Все хорошо. Деньги перевела. Не болей». Я отключал видео на звонках, придумывая, что то микрофон, то камера сломаны. Я знал, что она не выдержит. Не выдержит взгляда на это… существо, в которое я превратился. Она не знала и десяти процентов правды. Дани больше не было. Вернее, он был, но где-то очень глубоко, на дне, под толщей гормонов. Смотреть в зеркало и видеть незнакомую девушку с пухлыми, накачанными губами, с пирсингом в языке, с татуировкой с инициалами хозяина на внутренней стороне бедра — это стало нормой. Грудь, бедра, мягкая кожа, полное отсутствие растительности. Все, что осталось от прошлого — это маленькие, съежившиеся яички и маленький, бесполезный член, вечно запертый в унизительную клетку, которая стала частью моего тела, как наручные часы.

Я исправно училась. «Гостиничное дело». Я была хорошей студенткой. Тихой, старательной Дианой. Я вжилась в роль. В роль студентки. В роль горничной, которая по вечерам убирала квартиру в своем фартучке. В роль секс-игрушки, которая по первому требованию должна была раздвинуть ноги или встать на колени.

Поцелуи с Сергеем больше не вызывали рвотного позыва. Они были просто частью ритуала. Минет ему — такой же ежедневный, как чистка зубов. Я делала это автоматически, мой язык, обвитый металлом пирсинга, скользил по его кожи, а мысли были где-то далеко. Я научилась получать удовольствие от его спермы. Смахнув сперму с губ и пойти мыть посуду.

Мой план отомстить… он не просто провалился. Растворился в ежедневных уколах эстрогена, в унижениях, в лжи самой себе. О какой мести могла идти речь? Я была его творением. Его вещью. Без него у меня не было бы ничего. Ни денег, ни крыши над головой, ни даже имени. Куда я пойду? Кто я такой? Девушка с членом? Трансвестит?

Я принадлежала ему. Все мое существо, каждая клеточка, признавало это. Ненависть никуда не делась. Она просто стала фоном, белым шумом моей жизни.

Самое страшное было то, что мне уже было все равно. Глубоко внутри, под грудью, которая когда-то была плоской, под кожей, испещренной его метками, тлел лишь крошечный уголек — память о том, что когда-то я был кем-то другим.

Я застегивала свой лифчик, поправляла юбку и шла на кухню готовить ему ужин.

Сергей не просто менял меня — он документировал этот процесс. Как настоящий коллекционер или селекционер, гордящийся своим выведенным сортом. У него был закрытый блог на одном из тех ужасных форумов и не только, откуда все и началось. Он выкладывал фото. Не откровенные, нет — он был не из тех, кто делился «своим» с первым встречным. Это были снимки «до и после», отчеты о «прогрессе».

Фото хмурого, тощего пацана с всклокоченными волосами и пустыми глазами. А рядом — я. На каблуках, в обтягивающем платье, с укладкой и макияжем, смотрящая в камеру пустым, но уже женственным взглядом. Снимки с учебы. Кадры, где я убираюсь в фартуке горничной. Я была его проектом, и он хвастался мной перед такими же, как он, извращенцами, получая в ответ виртуальные аплодисменты и вопросы: «Как ты ее так сломал?».

Но биография самого Сергея была интересной и, как ни странно, банальной. У него была семья. Жена и дочь. Жена сбежала от него несколько лет назад, прихватив их единственную дочь, Сару. Он говорил об этом с ненавистью, но без сожаления. «Мразь не выдержала настоящего мужчины», — бросал он.

И вот недавно Сара появилась на пороге. Ненадолго. Она была моей ровесницей — дерзкая, колкая, смотрящая на мир с высоты своего «нормального» воспитания. Она смотрела на меня с таким нескрываемым презрением.

— Пап, и это твой новая девушка ?— говорила она, развалившись на диване и разглядывая меня, как диковинную зверушку. — Молоденькая. Надолго ли?

Она была уверена, что я просто очередная любовница, которую ее отец-деспот нашел себе для утех. Юная дурочка, купленная на дорогие подарки. Она даже представить не могла, какой на самом деле монстр ее отец. И кем я был на самом деле. Она не видела клетки под моей одеждой.

А я была обслугой. Я молчала и принимала ее колкости, впитывая их. Я подавала ей чай, убирала ее вещи, отвечала на ее едкие вопросы тихим, покорным голоском.

— Ой, а можешь мне кофе сделать? С двумя ложками сахара, — командовала она, даже не глядя на меня.

— Конечно, Сара, — я шла на кухню, чувствуя, как ее взгляд буравит мне спину.

Я была готова на самые грязные вещи для своего господина. Мыла его потные спортивные костюмы после тренировок, стирала его запачканные трусы, оттирала унитаз после него и теперь еще — мишенью для насмешек его же дочери.

Я все терпела. Потому что это было проще. Потому что любое сопротивление привело бы к еще большей боли. Потому что где-то глубоко внутри я уже согласился с этой ролью. И даже презрение его дочери было лишь пустотой. Я втягивала голову в плечи, делала кофе для Сары и ждала, когда она уйдет, чтобы Сергей снова мог приступить к «дрессировке» своей самой покорной игрушки.

Сара задержалась. Ненадолго, пока устраивалась на новую работу, но эти недели показались вечностью. Я из секс-рабыни и горничной для одного превратилась в прислугу для двоих. Стирала не только его вещи, но и ее кружевные бюстгальтеры и джинсы. Готовила еду на троих, стараясь угодить ее капризным вкусам. Заправляла ее постель, заходя утром в комнату, пока она спала, и видя разбросанные по полу вещи.

Неприятным был поход в магазин за гигиеническими принадлежностями для нее. Она, кривя губы, сказала: «Купи мне тампоны. Такие-то». И я стояла у полки, разглядывая упаковки, чувствуя жгучий стыд. Я покупал тампоны для дочери своего тюремщика. А потом она, смеясь, спросила за завтраком:

— Слушай, а у тебя какие месячные? У меня просто жуть, первый день вообще умираю.

У меня перехватило дыхание. Сергей, читавший газету, поднял на меня взгляд — предупреждающий, полный холодного любопытства.

— Нерегулярные… — выдавила я, глядя в тарелку. — Повезло, — фыркнула Сара, и разговор на этом закончился. Но я чувствовала на себе взгляд Сергея еще долго. Он наслаждался этим.

Стыд достигал апогея, когда он при ней позволял себе «ласки». Мог шлепнуть меня по ягодице, когда я проходила мимо. Или притянуть к себе и впиться в губы в долгий, влажный поцелуй прямо за завтраком. Я видела, как Сару передергивает от отвращения, но в ее глазах читалось лишь презрение ко мне — «наглая шлюха», — но никак не к отцу. А я краснела, отводила взгляд.

Вера тем временем все больше липла ко мне. Она заметила изменения — пирсинг, тату, неестественно пухлые губы.

— Ого, Дианка, да ты решила преобразиться! — удивлялась она, рассматривая мою татуировку. Я лгала, что это просто захотелось чего-то нового, что это круто.

Но самое страшное случилось в метро. Мы возвращались из бара, она была навеселе, я — в напряжении, как всегда. Вагон был полупустой, мы сидели. Она болтала ни о чем, а потом ее рука вдруг скользнула мне под юбку. Сзади. Я замерла, парализованная ужасом. Ее пальцы нащупали резинку трусиков, а потом… анальное отверстие. Я была в ужасе. Мое тело стало ледяным. Она не полезла дальше, не стала искать вагину, которой не существовало. Ее пьяный мозг, видимо, счел это достаточным. Но она попыталась просунуть палец внутрь. К счастью, резкий толчок вагона и инстинктивное сжатие мышц помешали ей.

Тогда она медленно, с пьяным хихиканьем, вытащила палец, поднесла его к своему рту, облизала и сказала, глядя на меня мутными глазами:

— Просто обожаю женские попки. Такие, как у тебя… пышные, сочные.

И она чмокнула меня в губы, оставив на них влажный, липкий след от своего же пальца.

Я сидела, не двигаясь, а внутри все обваливается в черную, бездонную яму. Она трогала меня там. Там, куда имел право только он. И она сделала это так… по-хозяйски. И самое ужасное было то, что в этот момент я понял — для всего мира я ею и была. Красивой, доступной дырочкой. Для Сергея, для Веры, даже для случайных прохожих. И мое «нет», мой ужас, мой стыд — никого не интересовали. Я была телом. Попкой. Сочной, пышной попкой. И неважно, что было спрятано спереди. Главное было — сзади.

За полтора года я пыталась бороться. Тайком, украдкой от Сергея, я начала качать пресс, отжиматься, делать упражнения с бутылками воды вместо гантелей. Глупая, наивная надежда — что мышцы смогут купировать действие женских гормонов, что я смогу сохранить хоть крупицу мужественности под этой размягчающейся плотью.

И что-то даже прорезалось. Кубики на животе, упругие мышцы на руках. Но мое тело, перепрограммированное химией, было слишком податливым. Мышцы не рельефом лежали поверх жира, а тонули в нем, создавая лишь общую упругость, которую все равно принимали за женскую спортивность. А потом Сергей заметил. Не сказал ни слова. Просто купил мне набор женской спортивной одежды — обтягивающие лосины, яркие топы, открывающие живот.

— Раз уж решила подкачаться, делай это красиво, — сказал он, и в его глазах читалось насмешливое удовольствие. — Будешь ходить в зал. Как все нормальные девушки. Будешь красивой и подтянутой. Для меня.

Мои тайные тренировки стали явными. И еще одним элементом моего образа. Я занималась в зале, окруженная другими девушками, чувствуя их взгляды на своей спине, на своей упругой, благодаря гормонам и упражнениям, попе. Я была для них одной из них. И это было хуже любой клетки.

Сергей, как всегда, оказался прав. Она липла ко мне все сильнее. Наши «девичьи» игры перешли все границы. Она то неожиданно хватала меня за грудь со смехом: «Ой, какая упругая!», то прижималась в коридоре вуза и целовала в губы, просовывая язык. Ее поцелуи были влажными, настойчивыми, требовательными. И я целовалась в ответ, потому что должна была, потому что боялась ее разозлить, боялась, что она заподозрит неладное. Я притворялась стеснительной, отводя взгляд, краснея — и все это было правдой, но не той, которую она думала.

И тогда я приняла решение. То самое, что велел Сергей. Найти себе парня. Создать видимость. Отвадить Веру и выполнить приказ. Ирония судьбы оказалась злой и беспощадной. Как назло, этим парнем стал он. Бывший Кати. Тот самый, из той самой черной Kia, в салоне которой я когда-то увидел ее, смеющуюся и счастливую с другим. Его звали Вадим.

Мир оказался до ужаса тесен.

Он был именно таким, как и думал Сергей — грубоватый, с нарочито крутыми манерами, типичный. Он начал заговаривать со мной у вуза, отпуская плоские шутки и разглядывая меня так, будто покупал кусок мяса. Но под этой грубой оболочкой скрывалась звериная, упрямая настойчивость. Он не отступал. Он ждал меня после пар, писал в сообщениях (телефон теперь был у меня, но все сообщения синхронизировались с устройством Сергея). Он был прост и прямолинеен в своих желаниях.

И теперь я должна была притворяться с ним. Улыбаться его тупым шуткам, позволять ему обнимать меня за талию, делать вид, что мне интересно. Сергей одобрял. Он читал наши переписки и усмехался: «Ну что, Дианка, нашел себе кавалера? Смотри, не облягись. Помни про сюрприз».

Я была в ловушке. С одной стороны — навязчивая, влюбленная лесбиянка, которая могла в любой момент обнаружить мою страшную тайну. С другой — упрямый, грубый парень, бывший любовник моей бывшей девушки, который хотел меня как женщину. А посередине — я. Диана. С ее растущей грудью, с ее лосинами для фитнеса, с ее пирсингом и татуировкой, с ее маленьким, запертым секретом. И с полным, абсолютным пониманием, что любое неверное движение — и мой жалкий, выстроенный на лжи и страхе мирок рухнет, обнажив мой член-клитор

Сергею, казалось, уже мало было просто наблюдать, как его творение расцветает. Ему захотелось лепить дальше, вносить правки, как в готовый проект, который вдруг разонравился. Моя грудь, вполне сформировавшаяся и естественная на вид, его перестала устраивать.

— Надо больше упругости, — заявил он однажды за завтраком, разглядывая меня через стол так, будто оценивал манекен. — И формы. Силикон. И пока будем под наркозом, сделаем еще пирсинг сосков. И татуировку на лобке. Для полного комплекта.

Это было не предложение. Это был приказ. Я молча кивнула, чувствуя, как внутри все сжимается в ледяной комок. Каждая новая модификация моего тела была еще одним гвоздем в крышку гроба того, кем я был. Это уже было не просто изменение — это было увечье, нанесенное добровольно, по приказу.

Но физические изменения были лишь частью его плана. Ему, видимо, показалось, что контроль надо ужесточить. Сделать необратимым не только на уровне тела, но и на уровне закона, долга, экономики. Он заставил меня взять кредиты. Не один, а несколько. На крупные суммы. Под предлогом «покупки нам новой мебели» или «оплаты его лечения». Я, покорная, подписывала все бумаги, которые он подсовывал, даже не вчитываясь. Я была его собственностью, а собственность не имеет права голоса.

Даже если бы я захотела сбежать, на мне висел бы многомиллионный долг, а он предстал бы благодетелем, которого обманула аферистка-шлюха.

Контроль был абсолютным. Он читал все мои переписки — и с Верой, с ее восторженными смайликами и намеками, и с Вадимом, с его грубыми «привет кисуля» и «когда уже дашь». Он слушал мои редкие разговоры с мамой, стоя у двери, готовый в любой момент вмешаться. Когда я вернулась из клиники после операции, с новой, неестественно упругой и большой грудью, с горящими от пирсинга сосками и с новой, интимной татуировкой, это заметили все.

Вадим, встретив меня, свистнул:

— Ого, Дианка! Накачала что-то! — Он похлопал меня по спине, а потом его взгляд упал на грудь, и в его глазах вспыхнул неприкрытый, животный интерес. — Серьезно накачала... Красиво.

Его грубость и простота теперь вызывали не только отвращение, но и животный страх. Он хотел меня, а я не могла ему ничего дать, не рискуя быть разоблаченной самым ужасным образом.

Вера отреагировала иначе. Ее взгляд стал более томным, более влажным.

— Диан... — она протянула руку, словно желая потрогать, но потом смущенно опустила. — Ты стала такой... сексуальной. Это пирсинг? — ее голос дрогнул от возбуждения.

Она видела в этом подтверждение моей «особенности», моего ухода в некую новую, смелую женственность. Она не знала, что каждое изменение — это клеймо, шрам, поставленный моим тюремщиком. Я стояла между ними — между грубым желанием парня, который видел во мне тело, и влюбленным томлением девушки, которая видела в мне родственную душу. И оба они были слепы. Оба не видели клетки, долговых расписок, шрамов под одеждой и того немого ужаса в моих глазах, который давно уже стал моей второй натурой. Я была идеальной куклой. И все более жалкой и одинокой.

Сергей мастерски играл роль «доброго и чуткого отца» перед моими одногруппниками и преподавателями. Когда кто-то из девушек в вузе, выпучив глаза, спросил о моей внезапно изменившейся груди, он вздохнул с показной отеческой заботой:

— Дочка очень комплексовала после той старой травмы. Ну, знаете, гормоны… Врачи сказали, что импланты помогут и с психическим состоянием. Я как отец не мог отказать. Лишь бы дитя было счастливо.

Они кивали, умиляясь такой «отцовской любви». Никто не видел, как его рука сжимает мую попку под столом, пока он говорит это, и как в его глазах горит холодный огонь.

Он выкладывал мои фото в те самые закрытые блоги Фото в новом лифчике, подчеркивающем неестественную упругость и размер силикона. Фото в костюме горничной, с покрасневшими от пирсинга соска, проступающими под тонкой тканью.

И пошли заказы. Богатые, ухоженные мерзавцы, такие же, как он, из его круга, начали интересоваться «услугами» его воспитанной куклы. Они хотели, чтобы я «поработала» у них горничной. За большие суммы.

Сергей, конечно же, согласился. Теперь у меня появились «подработки». Он возил меня к ним в разные дни, как на работу. Я говорила Вадиму и Вере, что помогаю отцу с его «бизнесом» — развожу документы, работаю с клиентами. Они кивали, особо не вникая.

Реальность была на сотню порядков мерзостнее.

Меня привозили в особняки. Я переодевалась в пошлый, откровенный костюм горничной — короткое платьице с глубоким вырезом, чулки с подвязками, кружевной фартук. И начинала «убираться».

Один из них, толстый, лысеющий мужчина лет пятидесяти, любил, чтобы я мыла полы на коленях, прямо при нем. Он сидел в кресле, попивая виски, и смотрел, как я ползаю, как тряпка скользит по паркету, а юбка задирается, открывая кружевные трусики и татуировку с инициалами Сергея.

— Подойди сюда, девочка, — хрипел он, когда уставал наблюдать.

Я подходила. Он грубо притягивал меня к себе, засовывал руку мне в трусы и начинал пальцами входить в меня сзади, прямо через ткань, пока я стояла, сгорбившись и стиснув зубы.

— А теперь, горничная, убери и это, — он указывал на свой вздувшийся член.

Я опускалась на колени на холодный паркет. Запах его кожи, смешанный с дорогим парфюмом и потом, заставлял меня давиться. Я брала его в рот. Он стонал, держа меня за затылок, и двигал моей головой, заставляя глубже принимать его. Кончал он мне обычно на лицо или на грудь. Потом с удовлетворенным видом смотрел, как я дрожащими руками вытираю его сперму с силиконовой груди тем же фартуком.

— Молодец. Убирайся дальше.

И я продолжала убираться, с липкой, засыхающей на коже спермой, чувствуя, как внутри все немеет от отвращения и бессилия.

Другой клиент любил «проверять качество уборки». Он заставлял меня раздеться догола и лечь на только что заправленную постель. Потом он выливал на меня дорогой коньяк или мед и начинал слизывать его с моего тела, с моих новых, проколотых сосков, с татуировки на лобке, а потом грубо входил в меня сзади, прижимая лицо к простыням.

Сергей ждал меня в машине. Он забирал деньги, бросал мне влажную салфетку, чтобы я стерла следы, и вез домой. Никаких вопросов. Никаких эмоций. Я была его инвестицией, которая наконец-то начала приносить неплохой доход.

А дома меня ждал Вадим, который писал: «Скучаю, кисуля. Когда встретимся?» И Вера, которая слала сердечки и спрашивала: «Как помогала папочке? Не устала?»И я им врала. Врала с экрана телефона, с трудом отмывая с кожи запах чужих духов и спермы. Я была их милой Дианой. И никто из них не знал, что их возлюбленная и подруга — это проходной двор для богатых, живая бимбо, которую ее хозяин сдает в аренду, чтобы потешить свое больное тщеславие и заработать еще немного.

Но нужно было придумать легенду для мамы было самой сложной задачей.

Шесть месяцев полного молчания — это был крик, который она, конечно, слышала. Но я не мог позвонить. Не мог отправить голосовое. Мой голос стал выше, мягче, с новыми, женскими интонациями. А мое лицо на видео... оно было бы для нее шоком. Пухлые губы, идеальная кожа, длинные волосы, форма бровей — я не был похож даже на десять процентов того Даню, которого она видела полтора года назад.

Даня не умер. Он сидел глубоко внутри, приглушенный коктейлем из гормонов и страха, и тихо сходил с ума от происходящего. Но продолжать этот спектакль с мамой было невозможно. Для семьи, для отца, для сестры — Дани больше не должно было существовать.

Сергей, с его циничным, извращенным гением, придумал историю. Нелепую, пафосную, отдающую дешевым романом, но у меня не было выбора.

Мы позвонили. Сергей сел рядом со мной, его палец был наготове, чтобы отключить звук, если я собьюсь. Его дыхание было мне в затылок — тихий, постоянный о том, кто здесь главный.

Мама ответила не сразу. Когда ее лицо появилось на экране, у меня сжалось сердце. Она выглядела уставшей, но... счастливой? Какой-то новой.

— Мам, — сказала я, и мой голос, поставленный и неестественно высокий, прозвучал фальшиво даже для меня. — Привет.

— Даня? — она прищурилась, вглядываясь. — Сынок, это ты? Ты так изменился...-но видела она плохо так как камера была специально замыта, а так же на мне висели специальные филтры

— Это я, мам. Слушай, я должен тебе кое-что сказать. Важное.

Я начал заученный текст. Под диктовку Сергея.

— Я нашел себя. Я обрел путь. Я... я уезжаю. Надолго. В Непал. В тибетский монастырь. — Я делал паузы, стараясь говорить ровно, глядя в камеру, а не на ее лицо, которое медленно менялось от недоумения к шоку.

— Ты чего, совсем с ума сошел? — перебила она. — Какие монастыри? Какое Тибет?

— Это мое призвание, мам. Я нашел покой. Я буду учиться, медитировать. Там нет связи, интернета... Это путь отречения. Я должен отказаться от всего прошлого. От семьи, от имени... — голос мой дрогнул на последнем слове, но взгляд Сергея в спину заставил меня продолжать. — Прости меня. Но это мой выбор.

Это было так нелепо, так пафосно и глупо, что хотелось плакать. Тибетский монастырь? Сергей, конечно, подобрал самое клишированное и неуловимое объяснение.

Мама молчала несколько секунд. Потом ее плечи опустились. В ее глазах я увидел не горе, а... усталое понимание. Она вздохнула.

— Дань... Ну вот опять у тебя эти загоны. То работа, то учеба, а теперь вот монахи... — она покачала головой, и на ее губах появилась слабая, грустная улыбка. — Юношеский максимализм. Ладно... Раз ты так решил. Ты всегда был странным. — Она помолчала. — Только будь осторожен, сынок. Напиши как-нибудь, если получится.

И самое грустное было то, что она поверила. Не в Тибет, конечно, а в то, что это просто очередная моя блажь. Что я сорвался в очередной загон, как это бывало раньше, и теперь мне надо «найти себя» где-то далеко. Она отпустила меня. Потому что была занята уже своей новой жизнью.

— Кстати, — сказала она, и ее лицо просветлело. — У нас новость. Мы с отцом... мы ждем ребенка. Твоя комната уже свободна, мы как раз делаем там ремонт под детскую.

Это был последний, добивающий удар. Они не просто отпустили меня — они заместили.

— Поздравляю, — прошептал я, чувствуя, как по щекам катятся слезы, которые я не мог сдержать. — Я... я очень за вас рад.

Мы попрощались. Экран погас. Я сидел и смотрел в черноту, а Сергей похлопал меня по плечу.Осталась только Диана. С ее тибетской легендой, силиконовой грудью и пожизненным рабством. И единственным, кто помнил, кем она была на самом деле, был ее хозяин.

«Ну вот и все. Поздравляю, Диана. Теперь ты свободна. Окончательно».

Его слова висели в воздухе, тяжелые и ядовитые, как угарный газ. Свободна. Да, конечно. Моя свобода заключалась в том, чтобы быть анальной дыркой для поточных клиентов, которые платили моему хозяину за право использовать мое тело. Моя свобода — это притворяться девушкой двадцать четыре часа в сутки, следить за тембром голоса, походкой, взглядом. Моя свобода — это быть прислугой, горничной, куклой для Сергея и теперь еще и для его внезапно вернувшейся семьи. Я не думала, что всё зайдёт так далеко. Тот самый аноним с форума, Stranger_13, не просто извратил мои фетиши или страхи. Он извратил саму мою сущность.

Один неверный шаг, одно любопытство — и вот я уже не я. Моя фигура, которую я когда-то пытался накачать, теперь была мягкой и округлой, с выраженной талией и пышными, вызывающими бедрами и ягодицами, которые сводили с ума и Сергея, и его клиентов. Длинные волосы, которые я теперь умело укладывала, пахли дорогим женским шампунем. Лицо с накачанными губами и подведенными глазами смотрело на меня из каждого зеркала с абсолютно чужым выражением.

И мой член… та самая последняя условно мужская часть меня продолжение на моем бусти https://boosty.to/diholeass