Это был последний год обучения гостиничному делу, и я понимала, что его окончание станет для меня началом новой, официальной жизни в качестве жены Сергея. Его супруги. Моё тело сжалось от этой мысли, но разум уже давно научился гасить любую искру протеста. Но этот год начался с унижения, грубого и пошлого. Я рассталась с Вадимом. Вернее, он выставил меня на всеобщее посмешище. После одной из наших тайных встреч в его засаленной Kia, от которой пахло бензином, старыми сиденьями и его потом, он выложил в общий чат мои фотографии. Не самые откровенные, но достаточно мерзкие. Там не было моего жалкого, съежившегося члена-клитора — Сергей бы его убил за такую оплошность. Но там было мое анальное отверстие, смутно виднеющееся между натянутых ягодиц, и мои силиконовые груди, запечатленные крупным планом. Соски с пирсингом блестели под вспышкой. И я плакала. Сидя на холодном кафеле ванной комнаты, я плакала тихо, по-девичьи, закусив кулак, чтобы не услышал Сергей. Слезы были солеными и горячими, они оставляли на щеках липкие дорожки, смывая тушь. Я смотрела на свое отражение в зеркале — заплаканные глаза с нарощенными ресницами, размазанная помада, — и видел жалкую, глупую шлюху.

Хуже всего было то, что это случилось прямо на паре. Преподаватель, сухая женщина с запахом дешевого кофе изо рта, обсуждала стандарты размещения гостей, когда в общем чате завизжали уведомления. Тихий смешок с задних рядов, потом еще один. Потом всеобщий, сдавленный хохот. Десятки глаз уперлись в меня. Взгляды были разными: похотливыми, осуждающими, брезгливо-любопытными. Воздух в аудитории стал густым и липким, как сироп. Я чувствовала, как горит каждое мое место, каждая татуировка, каждый прокол. Казалось, даже запах моего парфюма — цветочной пудры и ванили — теперь пахнет пошлостью и спермой.

Я вжалась в кресло, стараясь стать невидимкой, но моя новая, слишком яркая блузка из вискозы, натертая до состояния болезненной чувствительности соски, мое нарочито женственное платье — все кричало обо мне. Я пыталась дышать ртом, но в нос били запахи: пыли с меловой доски, старого линолеума, дешевого парфюма одногруппницы и едкий, животный запах моего собственного страха. В тот момент я была не студенткой. Я была тем, чем меня сделал Сергей и чем теперь подтвердил Вадим: публичной, доступной дырой.

Бросили меня из-за надуманной, идиотской ревности к какому-то абстрактному «другу», которого никогда не существовало. Но я ощущала это на полную, с той истеричной искренностью, на которую способны только девушки: рыдала в подушку, слушала печальную музыку и чувствовала, как где-то глубоко внутри, под слоями силикона и выученных жестов, ноет та же самая старая рана. Сначала Катя. Теперь Вадим. Очередной разрыв.

Но на этот раз у меня была Вера. Моя надежда и моя опора. Она ворвалась в мою жизни с дорогой косметикой и энергией, которой хватило бы на десятерых. Она не дала мне в обиду. Когда в коридоре какой-то придурок из параллельной группы отпустил в мой адрес похабную шутку про «бесплатную раздачу», Вера набросилась на него с такой яростью, что от него запахло потом и испугом.

Мне было странно. Неловко. Вера была не просто красивой — она была самой настоящей, эталонной девушкой

Но её выбор был для меня самой изощренной пыткой. Когда она обнимала меня, я чувствовал под ладонями упругость её настоящей, живой груди, не знавшей скальпеля, и мне хотелось отпрянуть. Когда её губы, мягкие и влажные, касались моих, накачанных гиалоурановой кислотой, я ощущал вкус её настоящей, не наигранной нежности и чувствовал себя чудовищным обманщиком. Её тонкий, естественный запах сводил с ума и вызывал дикую тоску по той нормальности, которую я потерял.

С другой стороны, Вера была на седьмом небе от моего расставания с Вадимом. Её радость была почти осязаемой, плотной, как влажный вечерний воздух, который мы вдыхали, выйдя из вуза. Он пах пылью, выхлопными газами и сладковатым ароматом цветущих где-то кустов. Она шла рядом, её рука то и дело касалась моей, и каждый раз от этого прикосновения по моей коже пробегали мурашки — смесь отвращения и предательского возбуждения. Её пальцы, легкие и настойчивые, вдруг переплелись с моими, влажными от нервного пота.

«Ну и слава богу, что этот быдлан отстал, — её голос прозвучал тихо, но густо, прямо у моего уха. От её дыхания, пахнущего мятной жвачкой и чем-то сладким, пошла рябь по коже. — Он тебя совсем не достоин, Диан. Ты создана для чего-то… тоньше. Для чего-то, что он своими грубыми ручищами никогда не поймет».

Она остановилась, развернула меня к себе. Её глаза блестели в свете фонаря, как мокрый асфальт. Вторая рука скользнула мне на талию, подол моей блузки, и её пальцы, прохладные, коснулись оголенной кожи спины. Я вздрогнула.

«Он ведь даже не знал, как к тебе правильно прикасаться, правда? — она приблизила лицо, и её губы почти коснулись моих. От её духов — томных, с нотками пачули и кожи — закружилась голова. — Не знал, какие у тебя тут… секретики».

Её рука сползла ниже, с откровенной наглостью шлепнув меня по округлой, тугой от тренировок и гормонов плоти ягодицы. Звук был прилипчивым и пошлым.

«Помнишь, в метро? — её шёпот стал совсем тихим, грязным, интимным. — Как ты вся задрожала, когда мой палец нашел ту самую дырочку? Такая упругая, такая… гостеприимная. Я до сих пор помню, как ты сжалась. И как потом облизнула его. Мне так этого захотелось прямо сейчас».

Её язык коснулся мочки моего уха, влажный и горячий. Внутри всё оборвалось и упало в пропасть.

«Давай я провожу тебя сегодня? — она впилась губами в шею, оставляя влажный, липкий след. — Мы можем зайти ко мне. Никого нет. И я покажу тебе, как должна ласкать тебя настоящая девушка. Не то что этот… Вадим. Я буду целовать тебя там, где он и не думал. Языком. Пока ты не будешь молить меня остановиться».

Её рука легла мне между лопаток, прижимая к себе, и я почувствовала всей спиной упругость её груди. Меня тошнило от её слов и её запаха, но тело, выдрессированное месяцами унижений, предательски откликалось на эту грязную, навязчивую ласку.

Мы поцеловались. В этот раз не как раньше — не быстрые, испуганные касания в темных углах. Это был долгий, влажный, откровенно грязный поцелуй прямо на улице, у всех на виду. Её язык, проворный и сильный, с металлическим привкусом пирсинга, грубо искал мой, заставляя сглотнуть комок тошноты и странного, предательского возбуждения. Мои накачанные губы, онемевшие от уколов, плохо слушались, но её настойчивость была сильнее. От её слюны, сладковатой от коктейля, который она пила на паре, во рту стало приторно и невыносимо.

И где-то рядом щёлкнул затвор камеры. Резкий, сухой звук, похожий на укус. Я дёрнулась, пытаясь отстраниться, но Вера лишь глубже впилась пальцами в мои волосы, пахнущие дорогим шампунем, который выбирал Сергей.

— Не бойся, дурочка, — она прошептала прямо мне в губы, её дыхание обжигало. — Пусть снимают. Пусть все видят

Она сама обернулась на щёлкающую толпу — пару первокурсников с дешёвыми смартфонами — и бросила им вызывающий, победный взгляд. Её репутации самой дерзкой и красивой девушки на потоке это только играло на руку. Ей было по барабану. Для неё это была всего лишь история любви — грешная, запретная, от того ещё более сладкая.

А для меня этот щелчок прозвучал как выстрел. Я представила, как это фото поползет по чатам. Как его увидит Сергей. Как он рассмотрит мое заплаканное, размазанное помадой лицо, мои полуприкрытые глаза, её руку, сжимающую мою грудь через тонкую ткань блузки. Я почувствовала, как по спине, под мокрой от пота одеждой, побежал ледяной пот. Запах её духов, который ещё секунду назад казался томным, теперь пахнал угрозой. Но Вера уже тащила меня за собой, смеясь своим звонким, ничего не подозревающим смехом. Её пальцы сцепились с моими, липкими от страха. Она была счастлива. Она праздновала победу. И я, её прекрасная Диана, должна была изображать то же самое — сжимать её руку в ответ и делать вид, что мне плевать на весь мир.

Вера прижала меня к холодной стене подъезда. Шершавая штукатурка больно впилась в кожу под тонкой тканью блузки. Её пальцы, удивительно сильные, впились в мои бёдра, прижимая меня.

— Так рассказывай, — её шёпот был густым, обволакивающим, как патока. — Этот быдлан... Он тебя хоть как-то по-нормальному трахал? Или как молотил, как мешок?»

Её язык облизвал мою шею, оставляя влажный, холодный след. От него побежали мурашки.

«Куда он кончал? — она прижалась всем телом, и я почувствовала твёрдые косточки её бюстгальтера. — Внутрь? На лицо? Говори. Я хочу знать каждую мерзкую деталь».

Каждое её слово было иглой. Но хуже того — её дыхание, её близость, её грязный, возбуждающий её допрос делали своё дело. Внутри узких, кружевных трусиков, которые Сергей считал «подходящими для хорошей девочки», что-то дрогнуло.

Там, в складке кожи, под тканью, жалкий, атрофированный от двух лет уколов и постоянного заточения в клетке бугорок — всё, что осталось от меня — предательски зашевелился. Он не мог толком наполниться кровью, не мог стать тем, чем был раньше. Это была жалкая, болезненная пульсация, крошечная судорога онемевшей плоти. Но её было достаточно, чтобы кружево трусиков слегка натянулось, создавая ничтожный, но чудовищно заметный мне рельеф.

Я замерла, вжавшись в стену. Весь мир сузился до этого крошечного, порочного движения между ног. Сквозь тонкое кружево я чувствовала каждый стыдный пульс. Мне показалось, что Вера вот-вот почувствует его жар сквозь ткань моей юбки, вот-вот опустит руку и наткнётся на это доказательство моего чудовищного обмана.

Страх ударил в виски, сухой и горький. Во рту пересохло. Я представила её лицо — не томное и возбуждённое, а искажённое омерзением и ужасом. Её крик. Её отвращение.

«Что ты такая напряжённая? — она прикусила мою губу, заставляя вздрогнуть. — А? Он что, правда был таким плохим? Или тебе просто нравится вспоминать?»

Её рука скользнула ниже, снова шлёпнув меня по ягодице, и я чуть не вскрикнула от ужаса, что её ладонь соскользнёт вперёд. Но она лишь грубо притянула меня к себе, и я почувствовала, как тот жалкий, пульсирующий бугорок прижался к её бедру. Больно. Унизительно. Я зажмурилась, ожидая её вопля.

Но она только глубже впилась в мой рот своим языком, приняв мою дрожь за страсть. Она ничего не заметила. Её возбуждение было слепо. А моё — самым страшным предательством собственного тела.

Квартира Веры пахла старыми книгами, воском для паркета и её духами — томными, с ноткой сандала. Уютный хаос: стопки книг на полу, гитара в углу, плед, сваленный в кресле. Она щёлкнула замком, и тишина однушки, доставшейся от деда, обволокла нас, как бархат.

«Расслабься, тут только мы», — выдохнула Вера, скидывая туфли. Её босые ступни бесшумно скользнули по прохладному паркету. Она достала из старого серванта бутылку красного, пыльную, с потёртой этикеткой. Пробка отошла с глухим хлопком. Пока она наливала вино в два простых гранёных стакана, я стояла у окна, чувствуя, как под тонкой юбкой всё ещё горит предательская пульсация. Страх сменился тягучим, пьяным онемением.

«За нас», — она чокнулась со мной. Вино было терпким, пахло дубом и сухофруктами. Оно согрело горло, но холод внутри не прошёл.

Вера присела на диван, поджав под себя ноги, и потянулась за телефоном. Экран осветил её лицо хищным синим светом.

«Смотри, какое классное получилось», — она усмехнулась, прокручивая свежие фото. Мы с ней, слитые в поцелуе. Мои глаза полуприкрыты, её рука на моей шее — выглядело откровенно и по-хозяйски.

Она вдруг подняла на меня взгляд, поймав отражение в тёмном окне. Её глаза блеснули.

«Слушай, а чего мы всё про какого-то Вадима? — она отхлебнула вина, оставив на стакане след от помады. — Давай лучше о тебе. Я тебе кучу своих фото шлю… а от тебя ничего. Ни одного… ну, самого сокровенного».

Она перевела взгляд на меня, оценивающе, с лёгкой ухмылкой.

«Вот серьёзно. Ни разу не видела твою киску. Ты её вообще фоткаешь? Или она у тебя такая стеснительная?» — её голос стал низким, интимным.

Винная теплота сменилась ледяным ужасом. Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот.

«Просто… не фотогенично там всё», — я выдавила, отводя взгляд на свои руки. Голос прозвучал слабо и фальшиво.

Вера рассмеялась

«Ой, да брось! Не может такого быть. У тебя же всё идеально! — она пододвинулась ближе, её колено коснулось моего. От неё пахло вином и теплом. — Давай я сама сфоткаю? Свойским взглядом. Уверена, она у тебя прелесть. Аккуратная такая… розовая».

Её пальцы легли на моё колено, начали медленно, плавно двигаться выше по внутренней стороне бедра.

«Можно даже сравнить её с моей, — она игриво подмигнула. — Или ты боишься, что моя тебе понравится больше?»

«Может, попозже? — прошептала я, делая глоток вина, чтобы скрыть дрожь в голосе. — Не сейчас».

Вера надула губки, но в её глазах вспыхнул азарт.

«Ладно, ладно… — она потянулась и обняла меня, прижав мою голову к своему плечу. От её кожи пахло сандалом и чем-то беззаботно-женственным. — Тогда расскажи, какую она у тебя? Мягкую? Чувствительную? Он её хоть языком трогал, этот козёл?»

Этот диалог никогда не казался из ряда вон. За два года мы с Верой стёрли все границы. Мы обменивались одеждой, косметикой, секретами. Я давала ей свои прокладки — всегда самые дорогие, с цветочным ароматом, которые покупал Сергей для поддержания легенды. Она брала их с лёгкой благодарностью, и я чувствовала, как по спине ползет ледяной пот, пока она рассказывала о своих «днях» с натуральной, физиологической точностью, недоступной мне.

У нас не было секретов. Кроме одного. Того, что пряталось под кружевными трусиками, купленными по её же вкусу.

«Ты идеальна, — шептала она, запуская пальцы в мои нарощенные волосы. От её дыхания, сладкого от вина, щекотало в ухе. — Совсем не то, что эти козлы. У тебя всё… другое. Мягкое. Безопасное».

И сейчас, с вином в крови и фото нашего поцелуя на телефоне, она снова вернулась к своей навязчивой идее.

«Ну почему нет? — она надула губы, её пальцы снова легли на моё колено, медленно поползли вверх. Её прикосновение было тёплым и влажным от стакана. — Я же тебе всё показывала. Всё. А ты меня дразнишь. Как будто у тебя там не киска, а… не знаю, сейф какой-то с бриллиантами».

Она засмеялась своему глупому сравнению, а у меня в горле встал ком. Сейф. В котором спрятано самое уродливое и дешёвое украшение на свете.

«Просто… мне страшно», — выдавила я, и это была чистая правда. Мой голос прозвучал слабо, по-девичьи жалко.

«Дурочка, — она прижалась ко мне, обняла. Её грудь упруго прижалась к моей силиконовой. — Мне с тобой не страшно. Ты же моя девочка. Самая красивая. Я просто хочу… знать тебя всю. Полностью».

Её рука легла мне на промежность поверх юбки. Ладонь была горячей. И в тот же миг, предательски, жалко и неумолимо, под кружевом что-то дрогнуло, отозвавшись на её тепло и слова пульсацией онемевшей, изуродованной плоти. Я замерла, не дыша, ожидая, что она почувствует этот крошечный, стыдный отклик моего тела на её ласку.

Вера, разгоряченная вином и темой, снова вернулась к своему. Её пальцы водили по краю моего стакана, оставляя жирные следы.

«Ну я не понимаю, — голос её был хриплым, в нём плескалась наглая нежность. — Ты же не стесняешься свою попку показывать. Она у тебя — произведение искусства. А спереди-то что? Там что, страшное что-то?»

Она фыркнула, откинув прядь волос с лица.

«Какой он вообще был, у Вадима? — она вдруг переключилась, её глаза блеснули нездоровым любопытством. — Нормальный? Или маленький, кривенький? Я вот, бывало, сосала своим… Глотала потом. Противно сначала было, а потом втянулась. Теплая, соленая… как суп недосоленный».

Она говорила это прямо в моё лицо, и каждое слово било по нервам, заставляя сжиматься внутри. Я чувствовал, как по телу разливается жар. Не от её слов, а от чего-то другого. От её близости. От того, что её колено упиралось мне между ног, и сквозь слои ткани передавался жар её тела.

Мы снова начали целоваться. На этот раз это было не нежно, а жадно, по-звериному. Её язык был шершавым, влажным, он исследовал каждый уголок моего рта, будто пытаясь найти ответы на свои вопросы. Я чувствовал, как она вся горит. Руки её дрожали, когда она стаскивала с меня блузку. Кружевной лифчик обнажил силиконовую грудь, и она, застонав, приникла к ней губами, оставляя влажные пятна на искусственной коже.

Она ждала этого дня. Ждала, когда я окончательно порву с Вадимом, когда стану полностью её. И теперь позволяла себе трогать всё, что хотела. Её пальцы скользили по моему животу, цеплялись за пояс юбки.

Я понимал, что это наш последний вечер. Но сейчас, в этом пьяном, душном угаре, глотая её слюну с привкусом вина и чувствуя, как её ногти впиваются мне в спину, я хоть немного чувствовал себя мужчиной. Не Данькой, которого сломали, а кем-то сильным, желанным, способным довести женщину до исступления.

Мы обнажали друг друга. Она скинула топ, и её грудь, упругая и настоящая, оказалась в моих ладонях. Я сжимал её, и Вера стонала, выгибаясь. Её кожа была обжигающе горячей, покрытой испариной. Она тянула меня на старый диван, её руки уже расстёгивали мою юбку.

И под тканью, в тесных кружевных трусиках, та самая жалкая, атрофированная часть меня, которую ненавидел Сергей, отозвалась на её стоны мучительной, стыдной пульсацией.

Воздух в комнате стал густым и тяжёлым, пахнущим дешёвым вином, дорогими духами и потом. Вера лежала на мне, вся голая, её кожа — гладкая, упругая, настоящая — обжигала моё тело сквозь тонкую ткань юбки. Каждый её мускул, каждое движение было наполнено такой естественной, животной силой, от которой сжималось всё внутри.

Мои пальцы, дрожа, скользили по её спине, чувствуя подушечками напряжение мышц, крошечные мурашки, бегущие по её коже. А потом она взяла мою руку и повела вниз, туда, где между её бёдер была густая, чуть влажная вагина. Там было жарко, мягко, бархатисто. Настоящие. Совершенно иначе, чем всё, к чему меня приучили за эти два года. Это не было дырой для использования. Это была живая, трепетная плоть, которая отзывалась на моё прикосновение лёгким, едва заметным сжатием.

Вера застонала прямо мне в рот, её поцелуй стал ещё более влажным и ненасытным. Её рука рванула мои трусики в сторону, и холодок воздуха коснулся самой сокровенной лжи моего тела. Но её пальцы не полезли туда, не стали искать обмана. Вместо этого она прижалась ко мне всей своей наготой, и я почувствовал сквозь тонкую ткань юбки жар её лобка, влагу, которая проступала на моей коже.

Она прикусывала мои накачанные губы, а я впивался губами в её настоящую, упругую грудь, чувствуя, как твердеет её сосок у меня на языке. Её запах — теперь уже чистый, дикий, без всякой парфюмерии — заполнял меня, опьянял сильнее любого вина.

На мне всего лишь юбка и трусики. Но я никогда не чувствовал себя более обнажённым и более… мужчиной. В этом был чудовищный, извращённый парадокс. Она, настоящая женщина, отдавалась мне, существу с силиконовой грудью и атрофированным членом, с такой страстью, будто я был самым желанным мужчиной на свете.

«Хочешь попробовать мою?» — её шёпот был хриплым, губы влажными от моих поцелуев.

«Да», — мой голос прозвучал хрипло, но без колебаний. Это был и порыв, и отчаянная тактика. Пока мой язык занят ею, я в безопасности. Правда останется под тканью юбки, приспущенной на бёдра.

Я опустился между её ног. Запах был густым, животным, смесью её возбуждения и дорогого мыла. Слегка заросший лобок, тёмный и мягкий, щекотал нос. Я провёл языком по половым губам — влажным, упругим, совершенно чужим. Она вздрогнула и тихо застонала.

Я работал языком методично, медленные круги вокруг клитора, лёгкие проникновения внутрь. Она извивалась подо мной, её пальцы впились в мои волосы, сжимая и ослабляя хватку. Стоны становились громче, отрывистее. Вкус был солоноватым.

И вот, когда её тело уже начало содрогаться в предвкушении кульминации, она вдруг оттолкнула мою голову.

«Подожди… — она тяжело дышала, грудь вздымалась. — Я не хочу просто кончить от твоего языка».

Она приподнялась на локте, её глаза блестели в полумраке, полные тёмного, любопытного возбуждения.

«Дай мне тоже попробовать тебя. Я всё время думала… о твоей дырочке. И о твоей попке. И анале. Какие они на вкус?»

Её слова повисли в воздухе, густые и неумолимые. Она потянулась ко мне, её руки уверенно легли на мои бёдра, намереваясь перевернуть меня, снять с меня последнюю преграду — эту дурацкую юбку и кружевные трусики, которые теперь были влажными не только от её слюны.

Так и случилось. Я позволила ей скинуть с меня остатки одежды. Юбка соскользнула на пол. Кружевные трусики, влажные от пота и её слюны, застряли на бёдрах на мгновение, прежде чем она стянула их резким, нетерпеливым движением.

Тишину разорвал её резкий, короткий вдох, похожий на шипение. Не крик. Не вопль. А звук полного, абсолютного недоумения, переходящего в леденящий ужас.

Она отшатнулась так резко, будто её отбросило невидимой силой. Её глаза, секунду назад затуманенные страстью, стали огромными, чистыми от всего, кроме нарастающего отвращения и шока. Её взгляд метнулся с моего лица туда, вниз, к тому самому месту, и снова ко мне, будто мозг отказывался складывать эти две картинки в одно целое.

Я знала, что так и будет. Но что я могла поделать? Лучше так, чем годами водить её за нос, как Вадима.

«Это… что за хуйня?!» — её голос сорвался на визгливый шёпот. Он был грубым, чужим, полным той самой животной грязи, которую она обычно скрывала за томными интонациями.

Я попыталась приподняться, чтобы что-то сказать, объяснить, но её реакция была молниеносной. Она рванулась вперёд, не с целью ласки, а с яростью. Она повалила меня на спину на этот старый диван, и вся её голая, потная тяжесть обрушилась на меня сверху. Она села на меня, придавив бёдрами, точно так же, как когда-то Катя садилась на мой член. Но не для удовольствия — для доминирования. Для контроля. Чтобы пригвоздить к месту это недоразумение, эту ложь.

Её пальцы впились мне в плечи, ногти больно врезались в кожу. Её лицо, искажённое гримасой брезгливости и гнева, оказалось в сантиметрах от моего.

«Отвечай, Диана! Что это такое? Я ничего не понимаю!» — она трясла меня, её дыхание, ещё недавно сладкое, теперь пахло адреналином. Её глаза бешено бегали по моему лицу, ища хоть какую-то черту и не находя её. «Что это у тебя между ног? Это что, шутка? Это… это какой-то уродливый клитор? Это…»

Она не могла подобрать слова. Её взгляд снова метнулся вниз, к тому самому месту, и её лицо передёрнулось от омерзения. Она увидела всё. Жалкий, атрофированный бугорок плоти. Сморщенную, пустую мошонку. Шрамы от операций. Всю ту жуткую пародию на женственность, которую так тщательно создавал Сергей и которую так жаждала увидеть настоящая женщина.

Воздух застыл, густой и тяжёлый, пахнущий потом, вином и напряжением. Вера всё ещё сидела на мне, её бёдра прижимали мои, но хватка её пальцев на моих плечах ослабла. Её взгляд, секунду назад дикий от ярости и отвращения, теперь затуманился. В нём боролись шок, любопытство и что-то ещё… тёмное, возбуждённое.

Она медленно провела ладонью по моей силиконовой груди, уже не сжимая в ярости, а почти лаская. Её прикосновение было неуверенным, изучающим.

«Диан… — её голос прорезал тишину, он был хриплым, уже без визгливых ноток. — Я готова услышать всё. Какая бы ни была правда. Ты мой… друг. Или подруга. Я уже не знаю. Но ты важна для меня. Потому — говори».

Она не слезла с меня. Она осталась сверху, тёплая, голая, всё ещё возбуждённая — но теперь её возбуждение смешалось с жутким, неподдельным интересом. Её пальцы провели контур моего накачанного губами рта, будто пытаясь прочитать на нём ответ.

В её глазах была ясность. И в этой ясности — готовность принять даже самую чудовищную истину. Она не убегала. Она требовала. И в этом требовании сквозила не только дружба, но и то самое извращённое любопытство, которое когда-то привело её ко мне. Она была готова слушать.

Я несколько секунд молчала, глядя в её глаза, в которых теперь плескалась не просто ласка, а жадное, тёмное любопытство. Воздух выходил из лёгких со свистом. И я начала говорить. Тихо, монотонно, выплёскивая наружу два года ада.

Я рассказала ей всё. Всё подряд, без прикрас. Как меня звали раньше. Как я был несчастным, потерянным парнем. Как нашел того, кто пообещал понять. Как первые задания казались невинной игрой. Покупка крема, трусиков. Как это переросло в нечто большее. Я описала ей первый раз, когда меня использовали по-настоящему. Торговый центр, служебное помещение. Трое, пахнущих потом и дешёвым дезодорантом. Как они по очереди трахали меня в рот, пока я давился, а их сперма стекала по моему подбородку на кафельный пол. Как потом меня выбросили, как мусор.

Я рассказала про Сергея. Кто он на самом деле. Не отец, а тюремщик. Архитектор моего уничтожения. Его план — не помочь, а создать куклу для себя или на продажу. Про кредиты, которые на мне висят. Про то, что я принадлежу ему полностью — телом, документами, долгами.

Я выложила ей про Глеба. Про его потные, наглые руки. Про то, как его отец разрешил ему меня использовать. И про клиентов. Богатых, ухоженных уродов. Про то, как я ползаю на коленях в пошлом костюме горничной и вытираю их сперму со своей силиконовой груди своим же фартуком. Как меня заливают коньяком и мёдом, а потом слизывают это с моего тела, с моих шрамов и татуировок.

Я говорила, а она слушала. Не перебивая. Её дыхание стало тяжёлым, глаза не отрывались от моего лица. Возбуждение не ушло из её взгляда — оно трансформировалось. В нём теперь читался не просто шок, а жуткий, болезненный интерес. Ужас смешивался с похотливым любопытством. Её пальцы всё так же лежали на моей груди, но теперь они не гладили, а впивались в силикон, будытакся ощутить под ним следы того, кем я был.

Я закончила. В комнате повисла тишина, нарушаемая только нашим тяжёлым дыханием. Я ждала её крика, её побега, её плевка в лицо.

Но Вера медленно наклонилась ко мне. Её губы снова оказались у самого моего уха.

«Ужас… — прошептала она, и её голос дрожал от какого-то нового, непонятного чувства. — Это же… Это же самое отвратительное что я когда-либо слышала».

Она отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза. И в её взгляде не было ни капли прежней нежности. Теперь там горел огонь совершенно иного свойства — мрачный, всепоглощающий, похотливый.

«И ты позволяешь им делать с тобой всё это?» — её вопрос прозвучал не как упрёк, а как подтверждение.

Я лежала, чувствуя, как её вес прижимает меня к колючему дивану. Воздух был спёртым.

«И перспектива стать женой Сергея меня не особо радует, — голос мой звучал хрипло, будто я годами не говорил. Я смотрел в потолок, избегая её взгляда. — Да, я… кончаю своим атрофированным членом, когда они трахают меня в попку. Это единственное, что от меня осталось. Но я устал, Вера. Я устал от этой жизни. Я понимаю, что сам натворил, но… Сергей так просто меня не отпустит. Он меня… создал. И он уничтожит, если я попробую уйти».

Тишина повисла густая, тяжёлая. Я слышал, как стучит её сердце — или моё. Потом она медленно, очень медленно покачала головой. Её глаза были широко раскрыты, в них плескалась каша из эмоций: шок, брезгливость, неподдельный ужас и… какое-то тёмное, непонятное очарование этим ужасом.

«Пиздец, Дань… Диан… — она выдохнула, и её голос сорвался на полусмех-полуистерику. — Я не знаю даже, кто ты сейчас. Ты не просто педик. Ты… шлюха. Конченная. Самая настоящая.»

Она провела рукой по своему лицу, смазывая слёзы и тушь. Потом её взгляд снова упёрся в меня, уже более собранный, но всё такой же дикий.

«Я не знаю, как тебе помочь. И вообще… надо ли? Я ничего не понимаю. Мне… мне надо время. Всё это переварить. Прости.»

Я собралась и ушла. Воздух в подъезде показался ледяным после душного, пропахшего грехом и откровениями кокона её квартиры. Я шла, не чувствуя ног, а в ушах стоял гул. Глупая надежда, что Вера успокоится, что всё как-то само рассосётся, гнала меня вперёд.

Но Вера не успокоилась. Следующие дни она была подавлена, замкнута. Сидела на парах отдельно ото всех, смотрела в одну точку. Её обычно яркое, дерзкое лицо стало серым и осунувшимся. То, что она узнала, слегка сломало её. Но она молчала. Так прошли недели. Моё дальнейшее обучение превратилось в адскую рутину. Шёпот за спиной. Ухмылки. Кто-то тыкал пальцем в мою сторону, кто-то причмокивал, когда я проходила мимо. Моя грудь, мой анал, моя жалкая тайна — всё стало достоянием общественности. Фотография нашего поцелуя гуляла по чатам, обрастая грязными комментариями. Но потом и это надоело. Скандал приутих, сменившись новыми сплетнями. Все забыли и продолжили учиться. Все, кроме нас с Верой.

Я боялась за неё. Боялась, что этот внутренний надлом заставит её натворить глупостей. Что она взорвётся. Что пойдёт к Сергею. К администрации. Куда угодно.

Прошло несколько месяцев. Напряжение понемногу спало, сменившись тягучим, привычным ожиданием нового удара. Вера всё так же молчала, но уже не казалась разбитой. В её глазах появился странный, отстранённый блеск.

Однажды на паре я переговаривалась с одногрупницами о каком-то дурацком проекте конец обучения был вот вот на носу.

И тут — резкий звонок. Все потянулись в аудиторию. Я только собралась было двинуться за всеми, как чья-то рука резко впилась в моё запястье. Это была Вера. Её хватка была железной.

— Что ты делаешь? — вырвалось у меня, но она уже тащила меня за собой, словно ураган, по коридору к туалету.

— Щас узнаешь, — бросила она через плечо, и на её губах играла дикая, незнакомая улыбка.

Она резко распахнула дверь в кабинку, толкнула меня внутрь и захлопнула засов. Теснота, запах хлорки и её дыхание, учащённое, горячее.

Прежде чем я успела что-то понять, её пальцы впились в пояс моих трусиков. Резким движением она стянула их вниз, обнажив тот самый жалкий, атрофированный бугорок плоти — последний след Дани.

Я замерла в параличе, не в силах пошевелиться. Что она задумала? Унизить? Наказать?

Но вместо насмешки или удара я почувствовало влажное, шершавое прикосновение её языка. Она лизала его, медленно, методично, словно пробуя на вкус самый сокровенный член. Потом её губы сомкнулись вокруг него, принялись посасывать, слабо, почти нежно.

В голове всё поплыло. Это было одновременно отвратительно и невыносимо возбуждающе. Её горячее дыхание обжигало кожу, её слюна, пахнущая мятной жвачкой, смешивалась со стыдом и диким, животным страхом. Я не понимала, что происходит, но не останавливала её. Моё тело, преданное и выдрессированное, откликалось на эту извращённую ласку жалкой, предательской пульсацией.

Она делала это с каким-то одержимым, почти научным интересом, словно изучала диковинный экспонат.

Мой член, почти атрофированный, мёртвый от двух лет уколов и унижений, на удивление встал. Он был небольшим, может быть, сантиметров семь в длину и два в толщину — жалкий, пульсирующий бугорок, напоминавший вибро-пулю. Но он был твёрдым. Живым.

Вера, не отрывая от меня своего горящего, одержимого взгляда, стянула свои уже мокрые трусики и сунула их мне в рот. Ткань была тёплой, влажной от её возбуждения, с терпким, знакомым запахом её тела. Он заглушил любой звук, который я могла издать.

Затем она приподняла свою юбку, раздвинула ягодицы и медленно, очень медленно, опустилась на мой возбуждённый член.

Это было странно. Сюрреалистично. После двух лет анального секса, после бесконечных проникновений в одну и ту же, привыкшую к боли и унижению дыру, ощущение её вагины было ошеломляющим. Она была другой живой, горячей, пульсирующей, обволакивающей мою жалкую плоть с влажной плотностью.

Она двигалась медленно, почти экспериментально, её глаза были прищурены, губы приоткрыты. Она изучала эти ощущения, как изучала мое тело минуту назад. В её движениях не было страсти — был жуткий, научный интерес, смешанный с одержимостью и желанием обладать самой сокровенной частью моего позора.

Я парализованная, с её трусиками во рту, чувствуя, как её внутренности сжимаются вокруг того, что когда-то было символом моей мужественности, а теперь стало самым жалким и самым страшным секретом. Это было самое извращённое и самое интимное, что происходило со мной за все эти годы. И я не могла пошевелиться, не могла остановить это, не могла ничего сделать, кроме как чувствовать.

Я выплюнула её трусики, липкие от слюны, и прерывисто прошептала, чувствуя, как нарастает дикая, неконтролируемая волна:

— Я... я сейчас кончу внутрь...

Вера не отпрянула. Её глаза блеснули тем самым странным, одержимым огнём, и она тихо, с лёгкой, почти нежной улыбкой, прошептала:

— Кончай.

И я кончил. Это была не та мощная, мужская судорога, что была раньше, а короткая, жалкая пульсация, несколько капель тепла, выброшенных в её влагалище. Но это было моё. Не Сергея, не клиентов, не Глеба. Моё.

Она медленно поднялась с меня, натянула свои мокрые трусики обратно и, не глядя, застегнула юбку. Потом обняла меня. Крепко. Её губы, ещё влажные, прикоснулись к моей щеке в коротком, стремительном поцелуе.

— Прости меня, Диана... или Дань... — её голос дрогнул. — Как тебя лучше называть? Я просто... я не могла принять всё это. А потом вспомнила, что единственный человек, который меня по-настоящему понимает... это ты.

Это была правда. За эти два года мы стали лучшими подругами. У нас были одинаковые вкусы в музыке, фильмах, сериалах. Мы могли часами спорить о ерунде, общаться, говорить, смеяться до слёз в пустой аудитории или у неё дома. Да, я считал её своим человеком. Не Вадима, с его тупой похотливостью, не Сергея, с его маниакальным контролем. А именно её — студентку Веру, с её острым языком, дерзкими выходками и удивительной способностью слушать.

Мы очень хорошо понимали друг друга. И сейчас, в вонючей туалетной кабинке, запачканные, испуганные и странно близкие, это понимание вернулось, прорвавшись сквозь шок и отвращение. Она обняла меня не как любовник, а как друг, который только что переступил через всё, что мог, чтобы остаться рядом.

— Называй меня Диана. По документам я теперь она, — тихо выдохнула я, уткнувшись лбом в её плечо. Запах её духов, её пота и чего-то неуловимо своего был теперь единственным якорем в этом безумии.

Она крепче сжала меня в объятиях, и её голос прозвучал прямо у уха, твёрдо и без тени сомнения:

— Ди, родная. Скажи, как тебе помочь? Если честно, мне плевать, как ты выглядишь. И мне очень грустно, что Катя тогда тебя бросила. Эх, если бы мы познакомились чуть пораньше… возможно, мы были бы как обычная парочка, я всегда считала парней тупыми похотливыми животными эх только бы я знала я бы не позволила тому случиться я понимаю как тебе было больно мне жаль что мы не встретились раньше.

Она отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза. В её взгляде не было ни жалости, ни брезгливости — только решимость и какая-то новая, взрослая нежность.

— Но я готова принять тебя такой. Ты одинаково красива, будь ты девушкой или парнем.

Слёзы наконец хлынули из меня безудержным потоком. Два года я не плакал по-настоящему. Только изображал слёзы для Сергея или клиентов.

— Я не знаю, что делать, Вер, — я всхлипнул, и голос мой сломался. — Сергей… он изначально загнал меня в яму. Долги… Он всё контролирует. Мои документы, телефон… Если я сбегу, он найдёт. Или уничтожит

— Я давно готовила план, — выдохнула я, понизив голос до шёпота, хотя вокруг бушевал только шум вентиляции. — Думала, что окажусь хитрее. Но он не глуп. Он всегда был быстрее.

Я зажмурилась, и в памяти всплыли те дни. Его методичность. Его холодные, оценивающие глаза, пока он трахал меня, а я кончала своим жалким, атрофированным кусочком плоти, изображая послушную рабыню с тупой улыбкой.

— Я добралась до его ноута, — продолжила я, и голос задрожал от стыда и бессилия. — Думала, найду там хоть что-то… свои старые фото, документы… компромат на него. Но там ничего не было. Всё в облаке. Доступ только у него. А потом… потом я поняла, что он это предугадал. Он знал, что я попробую. Поэтому он посадил меня на другую цепь. Долги. Кредиты. И прочую… хуйню.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь.

— Но у меня есть кое-что, — я посмотрела на неё, вглядываясь в её глаза, ища в них хоть каплю надежды. — Накопления. Пару сотен тысяч. Я откладывала по чуть-чуть, втайне от него. Не на свою карту, конечно. Он её контролирует. Я… я переводила на карту матери. Ту, которую забрала с собой, когда уходила из дома. Мать о ней даже не знает.

Я замолчала, прислушиваясь к звукам за дверью.

— И ещё… есть наличка. Пару десятков тысяч. Спрятана в тайнике.

Сказать это вслух было одновременно страшно и освобождающе. Это была не просто информация. Это был клубок последней надежды, который я годами прятала где-то глубоко внутри, под силиконом и страхом.

И тогда у Веры родился план. Эх, знала бы она, как мы пострадаем... Мы весь день шептались на задних рядах, прикрываясь учебниками, строча друг другу сообщения в бумажках, которые потом разжевывали и глотали. Мы продумали всё до мелочей: как и когда уйти, как обналичить деньги, куда бежать, как замести следы. Вера готова была бросить всё — учебу, город — лишь бы поддержать меня.

И так день за днём мы готовили мой побег, параллельно налаживая наши новые, странные, прекрасные отношения. Наши поцелуи в пустых аудиториях были уже не от отчаяния, а от чего-то настоящего. Мы и правда любили друг друга — изуродованную куклу и девушку, которая увидела за силиконом и шрамами того самого человека. Даже Сергея обманывала легче. Он удивился, что я так активизировалась в интимном плане, что сама лезу на его член, заискиваю, смотрю на него влюблёнными глазами. Я была воодушевлена мыслью, что скоро этот кошмар закончится. Каждое его прикосновение теперь было не унижением, последним актом перед свободой. Я играла свою роль самозабвенно, и он верил, что его творение окончательно сломано и приняло свою участь.

Мы с Верой уже присмотрели билеты на автобус в другой город. Деньги были почти готовы. Оставалось только дождаться того дня, когда Сергей уедет на свои «бизнес-переговоры». Мы отсчитывали часы. Наша тайная жизнь стала ярче и реальнее, чем всё, что было до этого. Мы были двумя заговорщиками, связанными страшной тайной и настоящим чувством, и нам казалось, что мы способны на всё.

И всё-таки это было слишком наивно — думать, что я вот так просто сбегу от Сергея.

Была весна. До окончания учёбы и той самой потенциальной свадьбы оставалось пару месяцев. Но наш план пришлось запускать раньше — Сергей неожиданно объявил, что вечером заберёт меня к «клиентам» на целые сутки. Мы не могли рисковать.

Я вышла из дома, но не пошла в вуз. На мне был самый простой, ничем не примечательный спортивный костюм, а за спиной — рюкзак с наличкой и картой матери. Шёл противный, моросящий дождь, превращавший асфальт в чёрное зеркало. Мы встретились с Верой у старого, разбитого фонтана. Она была бледная, но её глаза горели решимостью. Мы молча обнялись, её пальцы холодными точками впились мне в спину.

Мы двинулись в сторону автобусной остановки. Оттуда — на электричку. План был прост: добраться до глухой деревни, где раньше жила бабушка Веры. Заброшенный дом, глушь. Залечь на дно на пару месяцев, чтобы Сергей потерял ниточку. А под конец лета — двинуть в какой-нибудь крупный город, делать новые документы, искать работу.

Мы шли спокойно, не спеша, стараясь не привлекать внимания. Вера что-то говорила о том, как мы обустроимся в деревне, но её слова доносились как сквозь вату. Внутри всё сжималось от леденящего, животного страха. Каждый прохожий казался его агентом, каждая замедлившаяся машина — его внедорожником. Я постоянно оглядывалась, ловя себя на том, что ищу в толпе его высокую, подтянутую фигуру.

Мы были уже в двух шагах от автобусной остановки, когда чёрный внедорожник, молча подкравшийся сзади, резко притормозил прямо рядом с нами. Задняя дверь распахнулась.

Из неё вышел Сергей. Не торопясь. На его лице не было ни гнева, ни удивления. Только холодная, хищная улыбка. Он был в дорогом пальто, и капли дождя скатывались по ткани, не оставляя следов.

— Диана, — произнёс он мягко, и моё сердце остановилось. — Куда это ты собралась, милая? И с кем это?

Его взгляд скользнул по Вере, и в его глазах мелькнуло нечто похожее на лёгкое, скучающее презрение. Он знал. Он знал всё. И он пришёл не для того, чтобы вернуть свою собственность. Он пришёл, чтобы показать, кто здесь хозяин. И чтобы наказать. Затем с тихим шипением шин по мокрому асфальту подкатило ещё несколько чёрных внедорожников. Две, три машины. Двери распахнулись, и оттуда вывалились мужчины. Не просто крепкие — здоровенные, с бычьими шеями, коротко стриженные, с пустыми, привыкшими к насилию глазами. Толи бандиты, толи бывшие заключённые. Восемь человек. Они молча, чётко, отработанным движением окружили нас, отрезав все пути к отступлению.

Запах Сергея смешался с запахом влажной шерсти их курток и металлическим духом угрозы. Вера судорожно сжала в кармане перцовый баллончик, но её рука дрожала. Против этой толпы это был бы смехотворный жест.

— Надо, Диан, учить вас манерам, — голос Сергея был сладок, как сироп, но глаза были ледяными. — И уважению. С Верой. А ты… ты же будущая жена, как никак. Надо вас обеих воспитать как следует. Да, Вер?

Его улыбка растянулась, обнажив идеально ровные, слишком белые зубы. В этой улыбке не было ни капли веселья — только обещание.

Один из здоровяков, с шрамом через бровь, коротким кивком спросил разрешения. Сергей легко, почти небрежно мотнул головой.

— В машину, девочки, — прохрипел шрам. Его громила взял Веру она даже не успела достать балон и он взял под локоть так, что она ахнула от боли. Двое других взяли меня, их пальцы впились в руки как тиски.

Нас грубо затолкали в тёмный салон первого внедорожника. Запах кожи, дорогого табака и чего-то химического, успокоительного. Двери захлопнулись, погрузив всё в полумрак.

— Никаких деревень, никаких побегов, — он сказал мягко, почти с сожалением. — Теперь, милая Диана, твоё воспитание начнётся по-настоящему. И твоя подружка… — он бросил взгляд на бледную, трясущуюся Веру, — получит незабываемый урок гостеприимства.

Продолжение на моем бусти https://boosty.to/diholeass