Алихан вошёл без стука. Его тяжёлые шаги по скрипящему линолеуму были привычнее, чем собственное сердцебиение. Он молча швырнул на пол охапку вонючего белья — от него пахло потом, дешёвым табаком и чужими духами. Пахло ими. Пахло той жизнью, что теперь была и моей.

— Развлекай, — бросил он, расстёгивая ремень. Взгляд его был пустым, деловитым. Я была не человек, а сервис, который он вызывал к себе в голове.

Рустам и Орхан вошли следом, как тени. Орхан сразу полез в холодильник, достал банку какого-то энергетика. Рустам молча прислонился к косяку, его молотоподобные руки были сложены на груди.

Я уже не ждала приказа. Механически, отработанным движением, я стянула с себя старую, растянутую майку. Грудь отяжелела от прикосновения холодного воздуха. Алихан был уже готов, его член, толстый с прожилками, напряжённо пульсировал. Он грубо шлёпнул им мне по щеке, оставляя влажный, солёный след.

— Чего встала, функция? Работай.

Я оседлала его, насаживаясь на него сверху. Моя влагалище, давно разученное принимать его без сопротивления, с противным, влажным хлюпом приняло его внутрь. Он вошёл до самого упора, ударившись в матку, и я непроизвольно закинула голову, издав не то стон, не то хрип. Это уже не было больно. Это было привычно. К

Я начала двигаться, мои бёдра сами находили этот постыдный, отработанный ритм. Внутри всё было мокро и горячо. Алихан тяжко дышал, его руки впились в мои бока, оставляя синяки на бледной коже. Он не двигался, позволяя мне делать всю работу.

— О, смотрите, как её развезло, — хрипло рассмеялся Орхан.

Я закатила глаза, притворяясь, что схожу с ума от наслаждения. И самое страшное, что какая-то часть моего тела, преданная и проданная, действительно откликалась. В низу живота закрутился тугой, грязный комок удовольствия.

Алихан, почувствовав судороги внутри меня, резко перевернул меня на спину. Пружины матраса взвыли под его весом.

— Кончила, шалава? А я ещё нет.

Я обмякла, позволив голове бессильно упасть на бок. Смотрю на стену, на отклеивающиеся обои, стараясь не видеть его лица над собой. Алихан начал двигаться быстро, жёстко, точно долбя меня молотом. Каждый толчок отдавался глухим ударом в позвоночник. Я просто лежала и принимала это. Внутри всё было разбито и растерзано, но где-то глубоко, предательски, теплилось это тупое, унизительное удовольствие.Он кончил с тихим, звериным хрипом, вдавив меня в матрас всей своей тяжестью. Горячий поток спермы заполнил меня, и я почувствовала, как по внутренней стороне бедра что-то тёплое и липкое течёт вниз.

Его член с влажным, отвратительным звуком выскользнул из меня, обмякший и грязный. Он откатился, тяжело дыша. На сером, застиранном матрасе осталось мокрое, белёсое пятно.Я лежала, раскинувшись, чувствуя, как его сперма вытекает из меня. Я даже не пыталась сомкнуть ноги.Орхан тут же занял его место, суя свой уже готовый член мне в лицо.

— Рот, функция, не задерживаем. — Его пальцы впились в мои волосы.

Я покорно открыла рот. Пока Орхан трахал мне глотку, я смотрела в потолок и думала о том, что завтра нужно постирать матрас. Или просто перевернуть его на другую сторону. Мысли плыли, вязкие и тягучие, как сперма, сочащаяся из меня. Я не пыталась их остановить. В этом было какое-то облегчение — признать, что мне это нравится. Не сам секс, нет. А унижение. Эта полная отмена себя. Не нужно больше принимать решения, не нужно бороться, не нужно притворяться сильной. Можно просто быть дыркой. Функцией. И в этом был свой, извращённый, грязный покой. Я знала, что это ненормально. Наверное, такая уж я и была всегда. Митя ведь тоже использовал меня, а я притворялась, что это любовь. Может, Алихан и его друзья — это просто единственные, кто видит меня настоящую и называют вещи своими именами. Орхан, кончив, вытерся о мои волосы. Они что-то говорили друг другу, смеялись, закуривали. Их голоса доносились будто из-под воды. Я лежала, не двигаясь, чувствуя, как по внутренней стороне бедра медленно стекает на матрас смесь их выделений. Пятно расползалось, впитывалось в ткань. Ещё одно пятно. Матрас уже был похож на карту неизвестного архипелага.

Потом они ушли. Дверь захлопнулась. Тишина в квартире обрушилась на меня, густая и давящая. И тут до меня донеслись голоса из-за стены. Смех. Топот маленьких ног.

Дети вернулись из школы.

Ледяная волна пронзила весь мой ступор. Я резко села, сердце заколотилось в горле с такой силой, что стало трудно дышать. Они здесь. Они дома.

Я схватила первую попавшуюся вещь — ту самую грязную майку — и начала лихорадочно вытирать себя между ног, с бёдер, с живота. Липко. Всё ещё липко и пахнет чужими мужчинами. Я сорвалась с матраса и побежала в ванную, на ходу натягивая халат.

— Мам, мы дома! — донёсся голос Ильи. —Что-то пахнет странно, — сказал Эдик. Его голос был ровным, но в нём слышалась лёгкая брезгливость.

Я захлопнула дверь ванной, повернула кран на полную. Вода заглушила всё. Я стояла, дрожа, под почти кипятком, сдирая с кожи их запахи, их пот, их сперму.

Я знала, что Алихан не остановится. Его план был ясен, как день. Сделать из меня районную шлюху. Поставить «на поток». Крышевать. Чтобы мужики с района приходили ко мне, а он бы с них брал за это деньги.

Но страх быть выброшенной обратно в одиночество, в нищету, был сильнее страха перед тем, что он со мной делал.

Я вышла из ванной, тщательно завязав халат. На лице — маска усталой, но собранной матери.

— Что это у вас там пахло? — спросила я, заходя на кухню.

Эдик молча разогревал себе кашу. Он не обернулся. —Не знаю. Какой-то дешёвый одеколон. Как у тех, кто у подъезда стоит.

— Проветрите, — буркнула я и прошла в комнату, притворив дверь.

Я села на краешек матраса, на чистое место, и обняла себя за плечи. Из-под меня на простыне проступало мокрое пятно. Я не стала его вытирать.

Финансовая отчётность моего нового «бизнеса» велась в конвертах с жирными пятнами, которые Алихан оставлял на кухонном столе после очередного визита. Деньги пахли им — потом, бензином и чем-то металлическим, опасным. Я не тратила их на себя. Одежда, косметика — всё это потеряло смысл. Мой единственный капитал был давно не в этом. Я копила и не только. Методично, с упрямством загнанного в угол животного. И сегодняшний день стал маленькой победой — на столе в комнате мальчиков стояли две коробки. Ноутбук для Эдика, не самый мощный, но новый, и игровой компьютер для Ильи, чтобы он не чувствовал себя обделённым. Илья визжал от восторга, обнимал меня, его глаза сияли абсолютным, безоговорочным счастьем. —Мама, ты лучшая! Спасибо! Ты так много работаешь!

Я гладила его по голове, улыбаясь мёртвой, нарисованной улыбкой. «Работаешь». Да, сынок. Мама очень много «работает».

Эдик был сдержаннее. Он молча осматривал ноутбук, кивнул. —Спасибо, — сказал он коротко и унёс его в комнату, не глядя на меня. Его взгляд, быстрый и острый, как скальпель, скользнул по моему лицу, и мне показалось, что он видит всё. Видит цену этих подарков. Но он молчал.

Когда стемнело и дети уснули, раздался условный стук в дверь — два коротких, один длинный. Моё сердце, предательское существо, ёкнуло не от страха, а от предвкушения. Я накинула тот самый старый халат и вышла на лестничную клетку. Алихан стоял, прислонившись к стене.

—Пошли, функция. Скучно одному.

Его квартира была такой же убогой, как и моя, но пахла по-другому — мужским одиночеством, пылью и оружием. Он скинул куртку, сел на диван и протянул ноги.

—Раздевайся. И становись на колени. Жду не дождусь твоего рта.

Я сделала это быстро, отработанным движением. Мои пальцы сами разлепили его ширинку, достали его тёплый, уже твердеющий член. Я знала, что ему нравится, когда я смотрю на него снизу вверх, с обожанием раба. Я закинула голову, подставив лицо.

— Ну что, шлюха, обрадовалась своему хозяину? — он провёл головкой по моей губе, оставляя солёную каплю предэякулята.

—Очень, — прошептала я, и в моём голосе прозвучала не наигранная, а самая что ни на есть настоящая правда. Я ждала этого. Ждала момента, когда можно будет перестать думать, перестать быть матерью, взрослой, ответственной. Просто быть дыркой. Я взяла его в рот, глубоко, чувствуя, как он упирается в горло. Он застонал от удовольствия и схватил меня за волосы, начав двигать бёдрами, трахая мне глотку.

— Да, вот так, шалава! Глотай! Ты же это любишь! Ты же для этого рождена!

Его слова лились на меня, как благословение. «Шлюха». «Шалава». «Дырка». Каждое оскорбление было подтверждением моего существования, моей нужности в этой роли. Я зажмурилась, полностью отдавшись этому чувству полного, тотального унижения. Потом он кончил мне в рот, грубо вжав мою голову в себя, и заставил проглотить всё до последней капли. Я послушно сглотнула, чувствуя, как по щекам текут слёзы — слёзы облегчения.

— Ложись, — скомандовал он, уже снимая штаны. — Хочу твою упругую жопу.

Я легла на спину, раздвинула ноги. Он вошёл в меня без прелюдий, одним резким толчком. Я обвила его ногами, закинув их ему на спину, сама двигая бёдрами навстречу.

— Да, да, вот так! — он рычал, впиваясь пальцами в мои бёдра. — Скажи, кто ты? —Я твоя шлюха! — выдохнула я, и это не было ложью. —Чья?! —Твоя! Твоя дырка! Твоя подстилка!

Он кончил быстро, с громким стоном, и рухнул на меня всей тяжестью. Его потное, волосатое тело придавило меня к дивану. Я лежала, не шевелясь, чувствуя, как его сперма вытекает из меня. Он не торопился уходить.

— Оставайся, — буркнул он, уже почти засыпая. — Тепло с тобой.

Я лежала под ним, уткнувшись носом в его волосатую грудь, вдыхая его тяжёлый, животный запах. Завтра нужно будет идти к детям. Улыбаться. Готовить завтрак. Делать вид. Но прямо сейчас, в этой вонючей квартире, под тяжестью этого мужчины, я была на своём месте.

Я лежала, прижатая тяжестью его сна. Его рука, толстая и жилистая, была перекинута через мою грудь, властно прижимая меня к дивану, пахнущему потом и им. В этой тесноте, в этом плену, было какое-то извращённое успокоение. Я дышала в такт его дыханию, чувствуя, как его грудь поднимается и опускается под моей щекой. Как жена. Самая что ни на есть настоящая жена опущенной шмары.

Утренний свет, грязный и косой, пробивался сквозь занавески, подсвечивая пыль в воздухе. Алихан заворочался, потянулся и с силой шлёпнул меня по бедру, будто проверяя, на месте ли его вещь.

— Вставай, функция. Сделай кофе.

Пока я наливала в турку воду, он расхаживал по квартире, что-то обдумывая. Потом швырнул на стол передо мной полиэтиленовый пакет из какого-то дешёвого секс-шопа.

— На, примеришь сегодня.

Я развернула пакет. Внутри было что-то красное, ажурное и откровенно убогое. Комплект дешёвого нижнего белья, который даже в порно смотрелся бы карикатурно. Тонкие стринги, которые должны были подчёркивать, а лишь подчёркивали бы убожество ситуации.

Я молча кивнула, убрав пакет в сторону. Кофе закипел. Я налила ему в кружку. Он прихлёбывал, глядя на меня поверх края. Его взгляд был тяжёлым, оценивающим. Не как на женщину, а как на инструмент, который вот-вот даст первую прибыль.

— Слушай сюда, — начал он, и у меня внутри всё сжалось в ледяной ком. Я знала этот тон. Тон делового предложения, от которого не отказываются.

— Ты тут у меня пристроилась, греешь место. Деньги за квартиру не платишь, жрёшь мой хлеб. Дети твои с новыми игрушками щеголяют.

Он сделал паузу, давая мне прочувствовать весь вес моей «задолженности».

— Так дальше не пойдёт. Пора отрабатывать по-настоящему. Не только на меня с пацанами пахать.

Я стояла, уставившись в свой кофе, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Самый большой страх. Не изнасилование, не побои. Конвейер.

— У меня... есть работа, — слабо попыталась я возразить, зная, что это даже не шум на фоне.

— Какая, на хуй, работа? — он фыркнул. — Ты думаешь, я не помню, за что тебя выгнали из магазина? За воровство? Ты теперь официально никто. Бомжиха. Я тебя крышую. А крыша, милочка, денег стоит.

Он встал, подошёл ко мне вплотную.

— Так что вот тебе предложение, — он взял меня за подбородок, грубо заставив поднять голову. Его глаза были пусты. — Ты хочешь быть шлюхой? Настоящей? С клиентами, с баблом? Или хочешь, чтобы я эти видосы твоему сыночку в школу сбросил?

Вопрос повис в воздухе. Он был риторическим. Ответа не требовалось. Требовалось согласие.

В горле пересохло. Я посмотрела на этот пакет с красным тряпьём. Представила себя в этом. Представила чужих мужчин. Их руки. Их дыхание. Ещё большее унижение. Конвейер, как он и сказал. А потом я представила Эдика. Его лицо, когда он увидит видео. Его спину, когда его будут избивать во дворе. Илюшины слёзы. Что я выбираю? Своё уже почти мёртвое достоинство или их призрачный шанс на хоть какое-то подобие жизни здесь?

Я сделала единственно возможный выбор. Я опустила глаза и кивнула.

— Да, — мой голос прозвучал хрипо. — Я хочу быть шлюхой.

Алихан довольно хмыкнул, отпустил мой подбородок и похлопал по щеке, как собаку.

— Умница. Видел я, что ты понятливая. Вечером жду. Приведи себя в порядок. Надень это. — он ткнул пальцем в пакет.

— И сделай всё, как я сказал. Цену тебе назначу я. Первый выездной. К дяде Оганесу. Он тебя уже давно ждёт.

Он швырнул деньги на стол рядом с красным тряпьём.

— Сначала аванс. На косметику. Чтобы не пугать клиентов своим помятым видом. Ты же не для себя стараться будешь теперь. Ты — лицо моего бизнеса. — Он усмехнулся своей шутке.

Я молча смотрела на купюры. Они пахли им. Цена моего падения была вот так вот, осязаемо, разложена по столу.

— Спасибо, — прошептала я, голос предательски дрогнул.

—Что-что? — он приставил ладонь к уху, делая преувеличенно внимательное лицо.

— Не слышу, функция. Как ты там со мной разговариваешь?

—Спасибо, хозяин, — я вынудила себя сказать громче, чувствуя, как горит лицо.

—Не за что, шалава, — он снисходительно кивнул.

— Работай хорошо — ещё заработаешь. На новые трусы для сыночков. — Его взгляд стал колким.

— Кстати, о сыночках. Они в курсе, чем мамаша ночами бабки зарабатывает? Или все думают, что ты Золушка?

Я потупила взгляд, сжимая край стола до побеления костяшек.

—Нет... Они не знают.

—А хочешь, расскажу? — он наклонился ко мне, его дыхание пахло кофе и чем-то кислым.

— Приглашу их на твоё первое выступление. Пусть погордятся мамкой. Видят, какая у них шлюха-молодец, все мужики района довольны.

Внутри всё оборвалось. Холодный ужас сковал меня. —Нет... пожалуйста... не надо...

—А что? — он притворно удивился. — Стыдно? А сосать у всех подряд на районе — не стыдно? А на моём хуе трястись — не стыдно? Стыдно перед детьми? — Он громко рассмеялся. — Да они уже давно всё поняли, глупая ты баба. От запаха моего от тебя воняет на весь подъезд. Они же не слепые. И не глухие. Особенно старший. Умный пацан. Всё видит. Всё знает. И молчит. Потому что понимает — мамка нашла наконец-то своё призвание. Каждое его слово било точно в цель, разрывая на куски последние остатки иллюзий. Возможно, он был прав. Возможно, Эдик всё знал. Поэтому игра в достоинство возможно проиграна

— Так что расслабься, — он похлопал меня по щеке, уже почти ласково. — Всё уже случилось. Осталось только привыкнуть и получать от процесса удовольствие. А я тебе в этом помогу.

Он взял свой телефон, пролистал что-то и показал мне экран. Там был чат с кучей непонятных ников и похабными картинками.

—Смотри, сколько. Уже пять заявок. Все хотят попробовать новенькую. Вернее, ту, которую все давно хотели, но боялись. А теперь не боятся. Потому что я разрешил.

Я смотрела на эти сообщения, на эти циничные оценки моего тела, на предложения цен. Я была товаром. Распродажей.

— Так что, — он сунул телефон в карман. — Готовься. Вечером первый клиент. Дядя Оганес. Он тебя с прилавка помнит. Говорит, у тебя сиськи самые красивые в округе. Так что поработай с ним хорошо. Он заплатит хорошо. А если понравишься — приведёт друзей. Он подошёл к двери, чтобы уйти, но на пороге обернулся.

—И да... — его взгляд стал твёрдым, без намёка на шутку. — Никаких отказов. Никаких «не хочу» и «не буду». Клиент всегда прав. Что скажет — то и делаешь. Поняла, моя сучка?

Я стояла, прижавшись к столешнице, не в силах пошевелиться, и кивнула. —Да, хозяин. —«Да, хозяин, я всё поняла, я ваша шлюха и буду делать всё, что скажут», — поправил он меня. —Да, хозяин, — я повторила, как автомат, — я всё поняла. Я ваша шлюха. И буду делать всё, что скажут.

Он удовлетворённо хмыкнул и вышел, оставив меня наедине с деньгами.

Я вышла из вонючей квартиры Алихана и между ног всё ещё тепло и липко хлюпало. Его сперма медленно вытекала, и я чувствовала, как от этого влажного пятна на моих жалких трусиках тянет холодком по внутренней стороне бедра. Лобок, выбритый накануне до идеальной, унизительной гладкости по его приказу, натирался о шов дешёвого синтетического белья.

Но на лице у меня была та самая дурацкая, сияющая улыбка. Маска рабыни, которая так крепко приросла.

Я открыла дверь в свою квартиру. Пахло кашей и детством. Илья уже носился по комнате, изображая самолёт. Эдик молча собирал рюкзак в школу. Он поднял на меня глаза, и его взгляд скользнул по моему лицу, по моей неестественно прямой спине,.

— Мам, а можно сегодня на компьютере поиграем? — просительно спросил Илья. —Конечно, солнышко, — мой голос прозвучал слащаво и фальшиво. — Только после уроков.

Я прошла в свою комнату, в угол за ширмой, и судорожно стянула с себя одежду. Противная, липкая влага между ног заставила меня скривиться. Я быстро протёрлась мокрым полотенцем.

Пока дети завтракали, я сделала то, ради чего вернулась. Я отодвинула старый шкаф, поддела ногтем половицу. Под ней лежала пластиковая бутылка из-под воды, туго набитая купюрами. Его «заначка на чёрный день». Он был слишком самоуверен и слишком плохо считал деньги которые шли к нему с наркоты и прочих делюг. Я быстрыми, привычными движениями отсчитала пачку. Не много. Столько, чтобы не бросалось в глаза. Или билет на автобус до самого далёкого конца света. И уже на кухне у себя сунула деньги в потайной карман старой сумки, задвинула половицу на место, приставила шкаф.

План был простым, как удар ножом. Ждать. Ждать, пока его «делишки» с другой группировкой не доведут до большой, громкой разборки. А они шли к этому. Он стал груб и неосторожен. А потом — исчезнуть. Взять сыновей и исчезнуть с его деньгами.

Я вышла на кухню, уже «чистая», в другом халате. —Вкусно, мои хорошие? — спросила я, и улыбка снова прилипла к лицу.

Эдик молча кивнул, не поднимая глаз. Илья что-то радостно лопотал. А я стояла и чувствовала, как по ноге течёт очередная капля спермы, недостаточно протерла.

Дети ушли, хлопнув дверью.

Мысли. Школа. Элитная школа. Костюмчики, галстуки, чистые лица. Игорь готов помочь. Сказал: «Только скажи». А что я скажу? Что мама их теперь официальная районная шлюха, но для них готова на всё? И не хочу чтобы они перескалис с потенциальными ебарями

Черта. Где она, эта чёрта? Я её перешла, когда в первый раз согласилась на его условия. Когда в котельной мне стало не больно, а… неважно. Продавать тело за деньги? Я уже продала.

План был прост. Ждать, пока Алихана не прибьют в какой-нибудь узкой подворотне.

Я подошла к окну. Во дворе уже толпились его ребята. Курили, сплёвывали через зуб. Один из них, Орхан, поднял голову, увидел меня, ухмыльнулся и сделал непристойный жест рукой. Я не отвела взгляд. Просто стояла и смотрела. Сквозь него.

Мысль о школе для мальчиков была как чистый лист. Может, ради этого стоило ещё немного потерпеть. Ещё немного быть его вещью. Его функцией.

Я повернулась от окна, пошла готовить обед. Картошка с мясом. Жирная, сытная. Чтобы сил хватало. На всё. К вечеру я полезла в душ. Вода — горячая, почти обжигающая. Стояла под ней, пока кожа не покраснела.

Вышла, насухо вытерлась грубым полотенцем. Оно оставило на коже красные полосы. Как шрамы. Подошла к зеркалу, что висело криво на стене. Полотенце упало на пол.

Смотрела на себя. Не на лицо — на то, что ниже. На то, что теперь было моим рабочим инструментом.

Моя грудь. Ещё упругая, белая. Но на коже проступали синеватые прожилки, будто карта всех прикосновений. Соски, тёмные и налитые, затвердели от прохлады в комнате. К ним так и тянулась рука. Его рука. Рука любого, кто заплатит.

Взгляд пополз ниже. Гладко выбритый лобок, кожа раздражённая, красная от частого бритья и трения. Швы от тех самых дешёвых трусиков отпечатались на коже, как клеймо.

Раздвинула ноги перед зеркалом.

Моя пизда. Распухшая, тёмная, с растянутыми, влажными складками. Она уже не смыкалась, как раньше. После толстых членов Алихана и Рустама она осталась приоткрытой, будто в немом вопросе или в ожидании следующего.

Провела пальцем. Было больно. И влажно. Тело, предательская тварь, уже готовилось к вечернему «занятию».

Перевернулась, облокотившись о раковину, посмотрела через плечо на своё отражение.

Сфинктер. Розовое, поджарое колечко, окружённое лёгким синяком. Его любимое место. «Чище, чем во рту у порядочной женщины», — хрипел он, входя без предупреждения. Оно тоже было растянуто, припухло. Готово.

«Эх, Ань, — подумала я, глядя на своё измождённое лицо в зеркале. — Сидела бы на попе ровно. Не мой человек. А теперь… где ты?»

Где та Анна, что мечтала о страсти и ресторанах? Превратилась в это. В разъёбанную, готовую к использованию дырку. В товар.

Из гостиной донёсся стук в дверь. Условный. Я накинула халат, не стирая с себя его взгляд. Не моя вина. Рука уже тянулась к замку, пальцы сами собой выстроились в привычную комбинацию — два оборота ключа, щелчок. Но щелчка не последовало. Что-то внутри резко сжалось. Ледяной ком встал в горле. Я отвела руку, будто от раскалённой ручки. Стук повторился. Терпеливый, уверенный. Он знал, что я дома.

«Не открою, — пронеслось в голове чётко и ясно. — С меня хватит».

Мальчики у Игоря. Я смогла выговорить это по телефону, голосом уставшей от ночной смены работницы. Он поверил. Там, у него, пахнет чистыми полами и едой из духовки. Не так, как здесь.

«Не хочу. Не буду больше. Не буду их подстилкой. Не буду смотреть, как их жирные рожи корчатся у меня между ног. Не буду терпеть, как их толстые члены рвут меня внутри. С меня хватит этой вонючей спермы, этих синяков на бёдрах, этих похабных шуток. Хватит быть дойной коровой. Безотказной давалкой».

Стук стал громче. Нетерпеливее. —Анна, открывай! Я знаю, что ты там!

Я прислонилась лбом к холодной двери. Дерево было шершавым. Внутри всё дрожало. Но решение было твёрдым. Нет.

И тут волна тошноты подкатила к горлу внезапно и неумолимо. Я едва успела отпрянуть от двери и броситься в сторону уборной. Рухнула на колени перед унитазом, и всё, что было внутри, вырвалось наружу — жёлчная, горькая пустота.

Я тряслась, обнимая холодную фаянсовую чашу, слюна тянулась с губ нитями. Сердце бешено колотилось.

И тут меня осенило. Ледяной ужас, по сравнению с которым страх перед Алиханом показался детской шалостью.

Нет. Неужели...

Месячные. Когда они были в последний раз? Дни слились в одно грязное пятно, но... их не было. Долго не было.

Ещё одна волна тошноты, уже скрутила желудок. Я сглотнула комок во рту, пытаясь дышать.

Беременность. От кого? От Алихана? От Рустама? От того пьяного дружка месяц назад? Это не имело значения. Это был приговор.

Дверь в квартиру содрогнулась от мощного удара. —Анна! Открывай, блядь! Или я сейчас дверь с петель сорву! — рёв Алихана был полон злобы.

Я сидела на холодном кафеле, вся в поту, с трясущимися руками и леденящим душу знанием. Пуля срикошетила и попала прямо в меня. Побег? Новая жизнь? Другая школа? Всё это рассыпалось в прах. Теперь я была прикована к нему намертво. Его вещь. Его инкубатор. Его собственность — теперь уже по всем, даже самым диким, понятиям.

Удар в дверь прозвучал снова.

Я ополоснула рот ополаскивателем. Мята обожгла язык и перебила тошноту.

Щёлкнул замок. Чёрт. Запасной ключ. Он же хозяин. Он всё предусмотрел.

Дверь распахнулась, впуская его тяжёлую, разъярённую тень. Он ввалился в прихожую, сметая всё на своём пути. От него пахло перегаром и злобой.

— Что, блядь, за хуйня?! — его рёв оглушил тишину в квартире. — Я стучу, как в последний раз! Ты думаешь, это сраная игра?!

Я стояла посреди комнаты, замершая, лишь кулаки сжимали края халата. Под тканью — голая, выбритая, готовая к нему кожа.

— Я... меня тошнило, — выдавила я, и голос прозвучал слабо и жалко.

— Тошнило? — он фыркнул, подходя ко мне вплотную. Его взгляд ползал по моему лицу, по шее, уходя под халат. — От чего это тебя, шлюху, тошнит? От денег, что я тебе приношу? От моей спермы в твоей пизде? Или от осознания, какая ты никчёмная дырка?

Он схватил меня за подбородок, грубо заставив поднять голову. Его пальцы впились в кожу.

— Я тут надрываюсь, бабки для тебя и твоих щенков зарабатываю, а ты... ты тут воздух нюхаешь? Дверь не открываешь? Ты забыла, кто в этом доме хозяин?

— Нет, — прошептала я, пытаясь вырваться, но его хватка была железной. — Я не забыла.

— Значит, решила поиграть в строптивую? — он усмехнулся, и в его глазах вспыхнул опасный огонёк. — Напомнить тебе, кто ты? Напомнить, что было в котельной? Хочешь повторить?

Сердце упало. Холодный пот выступил на спине.

— Нет, Алихан, пожалуйста...

— «Нет»? — он перебил меня, его голос стал тише и страшнее. — Ты мне «нет» говоришь? После всего, что я для тебя сделал? Крышу над головой дал? Бабки платил? А ну снимай это тряпье!

Он рванул халат. Кнопки отлетели, звякнув об пол. Я осталась стоять перед ним голая, дрожа от страха и холода.

— Вот кто ты, — он окинул меня презрительным взглядом. — Дырка. Моя дырка. И будешь делать то, что я скажу. Поняла?

Я молча кивнула, смотря в пол. Слёзы катились по щекам, но я даже не пыталась их смахнуть.

— На колени, — прорычал он, расстёгивая ширинку. — Будешь извиняться. Ртом.

Я опустилась на колени. Пол холодный, липкий. Пахнет пылью и им. Поднесла губы к его члену. Он уже твердый, готовый. Солёный на вкус. Потом потянулась к его грязным кроссовкам, стала целовать кожу, шнурки. Унижение жгло изнутри, но я делала это автоматически. Как собака, которую пнули и которая лижет сапог.

И тут в голове что-то щёлкнуло. Чётко и ясно.Пошёл ты, Алихан.Я отпрянула от него, плюнула на пол. Слюна смешалась с пылью.

— Всё. Хватит. Убирайся к чёрту.

Он замер на секунду, его лицо исказилось от изумления, а затем от чистой, животной ярости. Он не закричал. Он рассмеялся. Коротко, хрипло.

— О-о-о... Заговорила... — Он выпрямился, застегивая ширинку. Его глаза блестели опасным, радостным блеском. — Решила поиграть в гордую? Ну ладно. Сыграем.

Он достал телефон, не сводя с меня глаз.

—Орхан. Собирай пацанов. И всех, кто во дворе. У нас тут представление.

Я стояла перед ним голая, но не пыталась прикрыться. Пусть видит. Пусть все видят.

Через пять минут под окнами собралась толпа. Его ребята, соседи, любопытные рожи из других подъездов. Они перешёптывались, смеялись, тыкали пальцами в мою сторону.Алихан вытолкнул меня на балкон. Холодный ветер обжёг кожу.

— Смотрите! — его голос гремел на весь двор. — наша местная королева! Решила, что она слишком хороша для нас! Возгордилась!

В толпе засмеялись. Кто-то свистнул.

Я выпрямила спину. Подняла голову. Глупая, театральная поза. Я смотрела поверх их голов, в грязное осеннее небо.

— Ну что, Анна? — Алихан подошёл ко мне сзади, грубо схватил за грудь, сжал сосок до боли. — Покажешь им, какая ты гордая? Или будешь просить прощения?

Я молчала. Сжала губы.

— Молчишь? — он засмеялся. — Ну тогда покажем им, что ты на самом деле! Встань на четвереньки, шлюха! Покажи всем свою работу!

Он с силой толкнул меня в спину. Я упала на холодный бетон балкона. Смех внизу стал громче.

— Вот кто ты! — орал он, обращаясь ко двору. — Дырка! И никакая ты не гордая! Ты — общая! И все это сейчас увидят!

Я закрыла глаза. Это был самый извращённый поступок за всю мою извращённую жизнь.

Алихан плюнул мне на спину. Тёплая, густая слюна медленно скатилась по позвоночнику.

— Молчишь, стерва? — его голос прозвучал прямо над ухом. — Думаешь, твое молчание что-то изменит?

Он грубо раздвинул мои ноги ботинком.

—Эй, смотрите! — он кричал во двор. — наша «неприступная»! Видите, какая мокрая? Уже течёт, как сучка! Ждёт, когда её трахнут!

Смех и улюлюканье стали громче. Я сжала зубы до хруста, упираясь лбом в холодный бетон. Гордость? Какая там, к чёрту, гордость. Это был просто последний, идиотский способ хоть как-то его достать.

— Так, развлекаем народ! — рявкнул Алихан. — Орхан! Тащи мясо!

Орхан уже был в моей квартире с огромным, сырым куском свинины в руках который он достал с кухни. Он бросил его на пол передо мной. Мясо шлёпнулось, издав влажный звук.

— Ну, королева, — Алихан схватил меня за волосы, заставляя поднять голову.

— Покажи всем, как ты любишь. Поцелуй своё угощение.

Внизу завизжали от восторга. Я закрыла глаза и... коснулась губами холодной, жирной свинины. Соль и кровь запали на язык.

— Вот так! — заорал Алихан. — А теперь скажи всем, кто ты!

Я подняла на него глаза. Взгляд был пустым. —Я... Анна.

Удар по заду был резким и оглушающим. Кожа загорелась. —Неправильно! — проревел он. — Ты — дырка! Скажи!

— Дырка, — прошептала я, чувствуя, как по щекам текут горячие слёзы.

— Громче! Чтобы все слышали!

— Я ДЫРКА! — мой крик сорвался с губ, эхом разнесясь по двору.

Толпа взревела от одобрения. Алихан удовлетворённо хмыкнул.

— Правильно. А теперь, дырка, покажи, как ты умеешь благодарить. Самой. Пока все смотрят.

Он отступил на шаг, скрестив руки на груди. Я осталась на четвереньках перед куском мяса, под взглядами десятков глаз. Руки сами потянулись между ног. Это было проще, чем сопротивляться. Гораздо проще.Руки дрожали, но повиновались. Пальцы скользнули между ног, раздвигая влажные, отёкшие складки. Я обнажила себя перед всеми — розовое, воспалённое, неприлично открытое. Кто-то в толпе присвистнул.

— Шире, шлюха! — крикнул Алихан. — Пусть все видят товар!

Я раздвинула пальцами ещё сильнее, чувствуя, как нарастает жгучий стыд. Но вместе с ним — и предательская волна возбуждения. От этих взглядов. От этого унижения.

— Клитор! Покажи клитор, дрянь! — орал кто-то из толпы.

Я провела пальцем по чувствительному бугорку, заставив себя вздрогнуть. Стоны и смех слились воедино.

— А теперь задницу! — скомандовал Алихан.

— Покажи, куда мы тебя любим трахать!

Я перевела вес, приподнялась, выгнув спину. Дрожащей рукой раздвинула ягодицы, обнажив сфинктер. Холодный воздух коснулся растянутого, беззащитного отверстия.

— Вот она, любимая дырочка нашей Анны! — голос Алихана гремел, как на представлении.

Толпа ржала. Я закрыла глаза, пытаясь отключиться, но пальцы продолжали механически водить по клитору, имитируя удовольствие. Внутри всё горело. От стыда. От ненависти. От того, что моё тело предательски отвечало на это похабное шоу.

— Кончай, шалава! — крикнул Алихан. — Кончи перед всем честным народом!

Я застонала — высоко, фальшиво, как плохая актриса в порно. Тело затряслось в притворной судороге. Аплодисменты и смех стали оглушительными.

Я рухнула на холодный бетон, вся в слюнях, слезах и собственном позоре. Голая, дрожащая, абсолютно уничтоженная.

— Всем спасибо за внимание! — провозгласил Алихан. — Шоу окончено! Заказывайте номер у Орхана!

Он втолкнул меня обратно в квартиру. Дверь захлопнулась, приглушив гул толпы. Алихан тяжко дышал, его лицо было красным от злости и напряжения. Он повернулся ко мне, и я увидела, как его глаза бегают, пытаясь осмыслить мои слова.

— Что? — его голос прозвучал хрипло, почти шёпотом.

—Я беременна, Алихан. От тебя.

Он отшатнулся, будто я ударила его. Его взгляд упал на мой живот, потом на моё лицо, снова на живот. В его глазах мелькнуло что-то первобытное, животное — не злость, а растерянность. Осознание. Он мысленно перебирал все те разы, когда он кончал в меня, заполняя меня своей спермой. Все те моменты, когда его друзья делали то же самое.

— Твоя... — прошептал он, и это было не вопросом, а констатацией факта. Его ребёнок. Его кровь. Его собственность.

Он молчал несколько секунд, и я видела, как в его голове идёт борьба. Аборт? Я видела, как эта мысль мелькнула и была тут же отброшена. Его дикие, укоренившиеся принципы не позволяли убить ребёнка. Особенно своего ребёнка. Особенно если бы в теории это мальчик. Это было выше его, выше мести, выше желания меня унизить.

Он резко развернулся к своим дружкам, которые замерли у входа, чувствуя напряжённость.

— [На их языке, грубо, отрывисто] Ребята. Дело серьёзное. Она носит. Моё.

Орхан присвистнул, его глаза расширились. Рустам, обычно молчаливый, хмыкнул и протёр рукой лицо.

— [Орхан, с акцентом, с усмешкой] Ну ты даёшь, братан! Въехал в неё по полной программе. Теперь что, папашей становишься? Может это Рустама ? или мой?

Алихан резко махнул рукой, заставляя его замолчать.

—[Серьёзно, властно] Это моя кровь я чуствую. Моя. Значит, и шлюха теперь моя окончательно. Никаких клиентов. Никаких «на поток». Поняли?

Орхан кивнул, но в его глазах читалось сомнение. —[Орхан] А как же бабки? Все уже заплатили... Дядя Оганес...

— Я сказал — НИКАКИХ! — рёв Алихана заставил содрогнуться стены. — Она теперь будет сидеть тут, под замком, и растить моего сына или дочь. А кто не согласен

— может идти нахуй и объясняться со мной лично.

Он обернулся ко мне. Его взгляд был уже другим. В нём не было прежнего похабного презрения. Теперь в нём была холодная, обезличенная собственность. Я была больше не шлюхой. Я была сосудом.

— Слышала, функция? — его голос стал тише, но от этого ещё страшнее. — Кончились твои ночные смены. Теперь ты будешь просто вынашивать. И готовиться к родам. А твои щенки... — он кивнул в сторону кровати, где спали мальчики, —.. .будут помогать. Приучаться к хозяйству.

Он подошёл ко мне вплотную, не как к женщине, а как хозяин к скоту. —Первое правило — никаких лишних движений. Второе — выполняешь всё, что скажу. Третье — если с ребёнком что-то случится... — он не договорил, но его взгляд был красноречивее любых слов.

Он повернулся к друзьям. —[На их языке] Всё. Разошлись. Шоу окончено. Орган [Орхан], верни всем деньги. Скажи — товар испортился.

Орхан нехотя кивнул, бросив на меня последний жадный взгляд, и вышел вместе с молчаливым Рустамом. Дверь закрылась. Мы остались одни. Алихан прошёл на кухню, налил себе воды. Я стояла посреди комнаты, голая, в синякях, и понимала, что Побег? Мечты о другой жизни? Всё это похоронили несколько слов на чужом языке.

Орхан как раз похабно ухмыльнулся, собираясь что-то ляпнуть про «шлюху в парадже». Его губы уже сложились для очередной остроты, но её заглушил резкий, пронзительный звонок телефона.

Не обычный звонок, а какой-то особый, тревожный гудок, который заставил Алихана вздрогнуть. Он выхватил телефон из кармана, взглянул на экран — и его лицо мгновенно стало каменным, все насмешки слетели.

— [Резко, на своем языке] Молчать!

Орхан и Рустам замерли, как вкопанные. Улыбки исчезли. Алихан схватил ключи со стола, его движения стали резкими, собранными. —[Коротко, отрывисто] Выезжаем. Быстро. Они даже не взглянули на меня. Трое мужчин, ещё минуту назад упивавшихся своей властью, выскочили за дверь, оставив её распахнутой. Ноги подкашивались. Каждый мускул ныл от напряжения и унижения. Воздух холодком касался кожи, покрытой гусиной кожей. Я потянулась за своим старым, растянутым бюстгальтером. Кожа на груди была чувствительной, соски натёртыми и воспалёнными от грубых рук. Я с трудом застегнула его, чувствуя, как ткань врезается в тело, прижимая к себе воспоминания о каждом прикосновении. Натянула простые хлопковые трусы. Ткань больно задела раздражённую кожу, натёртую бетоном балкона и… чем-то ещё. Я чувствовала, как они сидят плотно, напоминая о позе, в которой я только что стояла перед всем двором. Когда я надела старые джинсы, грубая ткань прошлась по самой чувствительной части. Внутри всё ещё было влажно и болезненно. Каждый шов, каждая складка ткани отзывались тупой болью и жжением. Я чувствовала, как всё внутри опухло и ноет. Когда я выпрямилась, я почувствовала лёгкое, неприятное жжение. Напоминание о последнем «визите» Алихана. Казалось, даже джинсы давили на него, это крошечное, измученное отверстие, которое стало символом моего полного падения. Я натянула свитер. Он был колючим и пах старым шкафом. Но он скрывал меня. Ненадолго. Мысли путались. Выть хотелось. Выть от бессилия и стыда. Выйти на улицу? После этого? После того как каждый второй мужик во дворе видел меня в самых постыдных позах? И тут зазвонил телефон. Резко, пронзительно. Сердце ёкнуло и упало куда-то в пятки. Я посмотрела на экран. Алихан.

Дрожащая рука поднесла трубку к уху.

— Так, шлюха, — его голос был хриплым и злым, не оставляющим места для возражений. — Ты, оказывается, не только шалава, но и воровка. Бабки мои воровала. Я всё посчитал.

В горле пересохло. Я молчала, чувствуя, как подкашиваются ноги.

— Молчишь? Ну ничего. Сейчас приедем. Иди в мою квартиру. Жди. — Он сделал паузу, и в трубке послышался его тяжёлый вдох. — Устроим тебе такой трах, что ты забудешь, как воровать. И не вздумай прятаться. Всё равно найдём. Щёлчок. Он бросил трубку. Я стояла посреди комнаты, сжимая в руке телефон, и смотрела на дверь. Скоро они приедут. И тогда начнётся самое страшное. Не показательное унижение для толпы. А тихое, методичное уничтожение в четырёх стенах. За воровство. За предательство.И за ребёнка, которого я теперь носила в себе.

Некоторое время спустя я уже сидела на его засаленном диване, в его квартире. Каждая секунда тянулась как год. В ушах стоял его голос из телефона: «Устроим тебе такой трах...»

И вот, наконец, шаги на лестнице. Тяжёлые, грубые. Не его походка. Не его ребята. Дверь с грохотом распахнулась, и моё сердце на мгновение замерло. В проёме стояли незнакомцы. Высокие, широкоплечие, с каменными лицами. Их глаза были холодны и пусты. А потом они втащили внутрь Алихана и Орхана. Их было не узнать. Лица — сплошные кровавые маски. Одежда изорвана в клочья. Алихан хрипел, пытаясь дышать через разбитый нос. Орхан безжизненно волочил ногу. Один из незнакомцев, самый крупный, бросил на пол окровавленный комок одежды. Это был Рустам. Его голова была неестественно вывернута, глаза остекленели. Мёртвый. Я вскрикнула, зажав рот ладонью. Ужас сковал всё тело. Незнакомцы, не обращая на меня внимания, принялись методично обыскивать квартиру. Они переворачивали мебель, срывали ковры, шарили по углам. Всё это — молча, с убийственной эффективностью. Вдруг один из них, с шрамом через всё лицо, посмотрел на меня. Его взгляд был тяжёлым, как свинец.

— [На своем языке, грубо] И эта кто? Его шлюха?

Другой, помоложе, что-то коротко ответил. Тот со шрамом кивнул и сделал знак рукой. Двое здоровенных парней схватили меня. Я даже пикнуть не успела. Они с силой повалили меня на пол лицом вниз. Один придавил меня коленом к спине, прямо над поясницей, так что больно ёкнуло в позвоночнике. Другой прижал мои ноги. Я лежала, вжавшись щекой в вонючий ковёр, не в силах пошевелиться. Я чувствовала тяжесть мужчины на себе, его грубое дыхание. Слышала, как они продолжают громить квартию. Слышала хриплое, прерывистое дыхание Алихана где-то рядом. Они что-то искали. Что-то очень важное. И я понимала, что когда они найдут это — или не найдут — со мной будет то же, что и с Рустамом. Меня не будут воспринимать как человека. Я — свидетельница. Вещь. которую можно сломать и выбросить. Колено в спине надавило сильнее, заставляя меня застонать от боли. Я чувствовала, как мой живот, плоский пока ещё, прижимается к полу. Внутри него — крошечная, ни в чём не повинная жизнь. Жизнь, которая, возможно, уже обречена.

Алихан, захлёбываясь кровью, попытался что-то выкрикнуть. Его слова были пузырями и хрипом, но смысл был ясен: «Она беременна... моя... жена...»

Серб(суды по говору) со шрамом лишь громко, похабно рассмеялся. Звук был леденящим, лишённым всякой человечности.

— [С акцентом, с презрением] Жена? Ты свою жену на всеобщее обозрение выставлял? Теперь она наша общая жена!

Он кивнул одному из своих. Тот без лишних слов подошёл к Орхану, который уже не двигался, и нанес ему несколько точных, страшных ударов ногой в голову. Хруст костей был коротким. Орхан затих навсегда.

Алихан издал звук, похожий на вой раненого зверя, полный бессилия и отчаяния.

Двое других сербов грубо схватили меня. Один вывернул мне руки за спину, второй начал стягивать на мне одежду. Ткань свитера и джинсов разошлась с противным треском. Я кричала, пыталась вырваться, но их хватка была железной.

Тот самый, со шрамом, подошёл к Алихану. Он грубо взял его за волосы и повернул его окровавленную голову в нашу сторону, заставляя смотреть.

— Смотри, урод, — прошипел он ему прямо в ухо. — Смотри, как играют с твоей «женой»!

Я осталась стоять перед ними совсем голая, дрожа от ужаса и холода. Их глаза, холодные и оценивающие, ползали по моему телу, по моему животу, где таилась новая жизнь. По груди, по самым сокровенным местам, которые только что были выставлены на поругание всему району, а теперь стали добычей для уже новых хозяев.

Алихан смотрел на меня. В его глазах было невыносимое страдание, он уже готов был стать отцом а тут его обокрали, а 2 друзей жестоким образом добили.

Они грубо перевернули меня на живот. Холодный пол врезался в кожу. Один из них придавил меня коленом к спине, лишая возможности двигаться.

Грубые, шершавые пальцы внезапно коснулись самой интимной части. Я вздрогнула, пытаясь сжаться, но его хватка только усилилась. Пальцы скользнули между губами, раздвигая их, нащупывая клитор.

Нет. Нет. Нет.

Но тело... Моё проклятое, предательское тело отреагировало мгновенно. От ужаса, от грубого прикосновения, от адреналина — внутри всё сжалось, а затем предательская теплота разлилась понизу живота. Я почувствовала, как становлюсь влажной против своей воли. Он почувствовал это. Его пальцы стали двигаться настойчивее, похабнее, растягивая меня, доводя до влаги смешанную с постыдным, диким удовольствием.

— Смотри, — он хрипло засмеялся, обращаясь к другим, — шлюха течёт! Уже готова!

Я зажмурилась, уткнувшись лицом в пол, пытаясь загнать обратно стон, который рвался из горла. Стыд жёг изнутри сильнее, чем любая боль. Алихан, принуждённый смотреть на это, издавал хриплые, бессильные звуки. Пальцы вошли в меня, грубо и глубоко, заставляя меня взвыть в пол. Это было насилие. Чистое, неприкрытое. Но моё тело, развращённое неделями унижений, отвечало на него судорожными сокращениями.

Я очнулась от резкого, химического запаха, въевшегося в ноздри. Голова раскалывалась, во рту было сухо и горько. Я лежала на голом полу в квартире Алихана. Голая. Ноги были раскинуты в стороны, как будто меня только что бросили. Память вернулась обрывками. Грубые руки. Их смех. Стыдливое предательство собственного тела. Теплая сперма, вытекающая из меня. И его взгляд. Взгляд Алихана, полный... чего? Ненависти? Отвращения? А может, странного, извращенного одобрения?

Я медленно поднялась, опираясь на дрожащие руки. Тело ныло повсюду. Внутри всё горело и было липким от них. Я осмотрелась. Тишина. Пустота. Ни трупов. Ни крови. Ничего. Сербы исчезли. Исчезли Алихан и Орхан. Они просто стерли всё, как стирают пыль с полки. Рустам... его тоже не было. Будто ничего и не было. Я побрела в ванную. Мое отражение в замыленном зеркале было бледным, с синяками под глазами. Я включила воду и стала смывать с себя следы их присутствия. Сперма, смешанная с моими соками, стекала по ногам в слив. Вода была ледяной, но я не чувствовала холода. Только пустоту. После душа я надела свою старую, поношенную одежду. Ткань больно терла раздраженную кожу. Я вышла из его квартиры, не оглядываясь. Мне было все равно, куда они делись. Вернется ли Алихан. В тот момент я была просто пустой оболочкой, которая двигалась по инерции.

Монолог в пустой квартире

Я сижу на краю его вонючего дивана и просто туплю в стену. Четыре месяца. Всего нихуя четыре месяца. А как будто всю другую жизнь прожила.

Сначала этот долбаный айтишник. «Муза», блядь. «Богиня». Отсосала в его дорогой машине, как последняя швабра. Бросила Игоря. Нормального, хорошего мужика. Ради чего? Ради того, чтобы теперь тут сидеть. Потом этот подъезд. Рашид. Его потные лапы, его вонючие трусы на полу. А я… я ведь сама тогда подставилась. Мне понравилось. Вот же сука. Уже тогда всё началось. Котельная. Вот это был пиздец. Совсем крышу снесло. Не просто отдалась — меня там обоссали, как собаку. Опустили. И я… я кончила там. От страха, от унижения. Мой собственный мозг тогда предал меня окончательно.

А потом этот… Алихан. Его «крыша». Его «забота». Стать его подстилкой. Его вещью. Стирать его говнное белье, готовить ему жрать и подставлять под него свою задницу по первому свистку. И опять — течь от этого. Ждать этого. И сегодня. Этот балкон. Этот публичный позор. Я там на четвереньках стояла, голая, а они меня пальцами… И все видели. Весь район. И я снова… БЛЯДЬ!

Я с силой ткнула себя кулаком в живот. Плоский еще, дурацкий живот.

Беременность. Вот же ирония судьбы, мать ее. После всего этого пиздеца — залететь. От кого? От того, кто меня на балконе выставил? Или от его дружков? Или от тех друзей Али? Лотерея, блять. Рулетка с спермой.

Мне не везет.

Встаю с дивана. Ноги сами несут меня к выходу. Надо идти домой. К детям

Год спустя. Кухня

Запах лука, чеснока и зелени. Чистый, простой запах. Я мелко шинкую петрушку, рука движется автоматически, отработанным движением. Учусь на повара. Это что-то настоящее. То, что нельзя испачкать, осквернить, выставить на показ. Еду можно только приготовить и съесть. Мальчики у Игоря. Временно. Пока шло дело о пропаже Алихана и его пацанов. Пропаже… Это мягко сказано. Нашли только клочья, обглоданные кислотой. Жестоко и ужасно. Сербы постарались на славу.

Менты, конечно, всё вскрыли. И про «котельную», и про балкон. Следователь, женщина с усталым лицом, смотрела на меня не с осуждением, а с какой-то бесконечной усталостью.

—Глупая, — сказала она беззвучно, глядя куда-то мимо меня. — Раз повелась на шантаж. Мы бы их посадили.

Но мне было уже всё равно.На их посадку. На всё. Из сети я ушла. Сама. Мои сиски, моя пизда, моё унижение стали популярны. Кадры с балкона разошлись по всем местным пабликам. Мой образ — «опущенная мамаша » — был нарасхват. Были предложения. И в порно, и в вебкам. Говорили, у меня «нужный» вид. Запорошенный, несчастный, но с хорошими данными. Я послала всех нахуй и сменила номер.

Дверь скрипнула. Вошёл Эдик. Вырос за год, вытянулся. В его глазах стояла взрослая, недетская тяжесть. —Привет, мам. —Привет, сынок. Как Лейла?

Он напрягся. Лейла всё ему рассказала. Всё, что знала. И, похоже, даже то, чего не знала. Они всё равно дружат.

Он подошёл к столу, взял яблоко, повертел в руках.

—Мам… — он не смотрел на меня. — Я у Лейлы спрашивал… За что они тебя так? Ну там… в котельной… и на балконе… За что так опустили?

Я перестала шинковать. Нож замер в воздухе. Что я могла ему ответить? Что сама была не без греха? Что повелась на шантаж? Что где-то в глубине мне это нравилось? Это бы его добило.

— Не знаю, сынок, — тихо сказала я, глядя на мелко порубленную зелень. — Иногда зло не ищет причин. Оно просто находит слабых и ломает их.

Он молча кивнул, не уверенный, что понял. Потом его взгляд упал на детскую кроватку в углу. Там спала Настя. Моя дочь. Рождённая от неизвестного папаши.

Эдик смотрел на неё с какой-то жалостью и недоумением. —И что теперь? — спросил он шёпотом.

Я положила нож, вытерла руки о фартук. —Теперь будем жить. Готовить еду. Работать. Растить её. — Я подошла к кроватке, поправила одеялко. Настя сморщилась во сне. Чьи у неё будут глаза? Его? Их? —И всё? — в голосе Эдика прозвучала горечь. —Всё, — ответила я. — Иногда «всё» — это уже очень много.( так же у меня есть бусти на котором много других порно рассказов на тему куколдов унижение и не только https://boosty.to/diholeass)