Время окончательно потеряло свой привычный ход, превратившись в плотный, насыщенный сироп из повторяющихся ритуалов и новых, устоявшихся ролей. Три месяца — и мы стали семьёй. Странной, уродливой, непохожей ни на одну другую, но семьёй.

Моё тело завершило свою метаморфозу. Я больше не «становилась». Я была. Грудь округлилась до уверенного второго размера, тяжёлая, упругая, с тёмными, налитыми сосками, которые всё так же болезненно реагировали на каждое прикосновение. Бёдра и ягодицы превратились в те самые «подушки», о которых я когда-то писала в тетради — пышные, соблазнительные, идеально подходящие для того, чтобы на них ложились его ладони. Я двигалась иначе — плавно, уверенно, с осознанием своей новой, обретённой силы.

Я взяла на себя роль. Не по приказу Сергея, а по молчаливому, общему согласию. Я была младшей женой. Хозяйкой. Я следила за домом, готовила, встречала Сергея с работы. Мама... мама отстранилась. Её беременность прогрессировала стремительно. УЗИ показало двойню — мальчика и девочку. Её тело располнело, стало тяжёлым, неповоротливым. Её огромные, налитые молоком груди и огромный живот делали её похожей на богиню плодородия, но богиню уставшую, погружённую в себя.

Сергей спал с ней. В их большой кровати. Он укладывал её, гладил по животу, разговаривал с будущими детьми. Но его плотские потребности удовлетворял со мной. Это было не тайной. Это было правилом. Он приходил ко мне ночью или уводил меня днём в свою комнату, и это было так же естественно, как то, что мы ужинали вместе. Он трахал меня с той же нежностью и жестокостью, что и раньше, но теперь в его действиях была лёгкость, уверенность хозяина, который пользуется своим законным правом.

Я начала носить её вещи. Сначала это были старые, забытые платья, потом — её домашние халаты, а потом и её нижнее белье. Оно сидело на мне почти идеально. Мы стали одного размера, только грудь моя была маловата. Когда я смотрела на себя в зеркало в её кружевном белье, я видела не себя. Я видела её. Молодую, цветущую, ту, которую он когда-то полюбил. И он это видел. И это сводило его с ума.

Мама абсолютно перестала стесняться. Её беременность, её новое положение в этом странном треугольнике стёрли последние границы. Она могла разгуливать по квартире полностью голая, её огромный живот и грудь были для всех привычным зрелищем. Она не испытывала ни малейшего смущения.

«Алёна, помоги, за спиной чешется, не могу дотянуться», — могла сказать она, поворачиваясь ко мне своим массивным телом.

Или, стоя под душем, могла крикнуть:

«Зайди, помоги мне ноги побрить! Сама уже не вижу ничего!»

И я заходила. Видела её обнажённое, изменившееся до неузнаваемости тело. Брала бритву и намыленные руки и аккуратно скользила лезвием по её коже, в то время как она опиралась на меня, доверчиво и спокойно. Её киска, скрытая теперь тёмной полоской волос, была для меня не объектом тайного вожделения, а просто частью её, частью нашей общей жизни.

И она говорила. Без остановки. Без всяких прикрас.

Сидя на диване, она могла спросить:

«Ну что, Серёжа сегодня как? Долго тебя мусолил? Кончила?» — с таким видом, будто спрашивала о погоде.

А потом, не дожидаясь ответа, могла пуститься в воспоминания:

«А вот у меня первый мужчина был... Ох и скотина же был! Три минуты и всё... Не то что наш Серёжа. Он ведь может часами, да? Я в своё время с ума сходила от него...»

Она рассказывала о своих прошлых мужчинах, о их привычках в постели, сравнивая их с Сергеем. Она делилась со мной, как с подругой, как с сестрой, как с... равной. Как с другой его женщиной.

Мы жили семейной жизнью. Сергей приходил с работы, мы ужинали. Он мог при мне потрепать маму по её огромной груди, а потом шлёпнуть меня по округлой попе. Она могла жаловаться на тяжесть в спине, а я — на то, что новые туфли натирают ногу. Он выслушивал нас обеих и раздавал указания — ей лечь отдохнуть, а мне — намазать ноги кремом.

Это было безумие. Но это была наша реальность. Я была женой и почти-что-дочерью. Она — матерью и старшей женой. А он — нашим общим мужем, отцом, богом и режиссёром этого спектакля. И где-то в глубине души, под слоем привычки, я начала находить в этом какую-то извращённую, жуткую гармонию. Мы были нужны друг другу. Мы дополняли друг друга. Мы были одной семьёй. Самой странной семьёй на свете.

Мы лежали в его постели, в комнате, которая пахла им, мной и сексом. Его член был всё ещё внутри меня, твёрдый и пульсирующий даже после оргазма, будто не желая отпускать, не желая признавать конец. Его мощные руки обвивали меня сзади, прижимая мою спину к его груди, а его губы были прижаты к моей шее, к тому месту, где пульсировала кровь.

Тишина была тёплой, густой, нарушаемой только нашим синхронным дыханием. И тогда его голос, низкий и спокойный, прорезал эту тишину, как лезвие.

«Скажи мне, Алёна... — он произнёс моё имя с такой интимной протяжностью, что по коже побежали мурашки. — Ты ей завидуешь?»

Я замерла, не понимая сначала, о ком он. Но его следующая фраза всё прояснила.

«Маме. Ты завидуешь тому, что у неё есть?» Его рука, которая лежала у меня на животе, медленно поползла вверх, к моей груди. Его пальцы обхватили одну из них, сжали, заставив меня тихо ахнуть. «Этой... молочной груди? Такой полной, тяжёлой... Налитой настоящим, женским смыслом».

Его слова были иглами, вонзающимися прямо в самое сердце моей новой, хрупкой сущности. Да. Я завидовала. Дико, животно, до слёз. Каждый раз, глядя на её огромные, налитые жизнью груди, я чувствовала свою собственную, хоть и красивую, но бесполезную, «декоративную» грудь.

«Завидуешь тому, что у неё внутри растут дети? — продолжал он, его голос был гипнотичным, как колдовское заклинание. — Мои дети. Мальчик и девочка. Настоящая семья».

Его пальцы начали двигаться, нежно поглаживая мой сосок через влажную от пота кожу. Другая его рука скользнула между наших тел, туда, где мы были соединены, и его большой палец нашёл тот самый, чувствительный бугорок, заставляя меня вздрагивать и непроизвольно сжиматься вокруг него.

«Хотела бы ты... — его губы коснулись моего уха, а дыхание стало горячим и влажным, —. ..быть такой же, как она? Нести в себе жизнь? Кормить своей грудью? Чувствовать, как твоё тело становится домом... моим домом?»

Он не ждал ответа. Он уже знал его. Его вопросы были не для того, чтобы узнать, а для того, чтобы выковать во мне эту мысль, вогнать её в самое нутро, как он вгонял в меня свой член.

«Хотела бы ты... воспитывать нашего малыша? — он нажимал на слово «нашего», делая его особенным, ядовитым, желанным. — Быть для него... мамой? Настоящей мамой?»

Его рука на моей груди сжала сильнее, причиняя сладкую боль, а пальцы между ног ускорили свой движения, водя меня к новому, уже незаслуженному пику. Его член внутри меня начал снова наполняться кровью, приходить в готовность.

«Представь, — он шептал, и его слова сливались с нарастающим наслаждением, — как твоя грудь наливается молоком... как оно капает на твою кожу... как мой сын... или дочь... берёт твой сосок в свой ротик...»

Образ был настолько ярким, настолько запретным и настолько желанным, что я застонала, выгибаясь в его объятиях. Это было сильнее любого физического ощущения.

«Я... я хочу... — выдохнула я, уже не помня себя, захлёбываясь в волне накатывающего оргазма, спровоцированного одними лишь его словами. — Хочу быть такой... как она... для тебя...»

Он издал низкий, удовлетворённый звук и перевернул меня на себя, не выходя из меня. Он смотрел мне в глаза, и в его взгляде горел тот самый, знакомый огонь творца, смешанный с новой, тёмной страстью.

Знаю, что хочешь, — прошептал он, начиная медленно двигаться, входя в меня с новой силой. — И я дам тебе это. Всё дам. И детей, Алёна. Моих детей. Ты будешь самой прекрасной матерью на свете. И сейчас твоя дочь растёт в животе твоей матери. Ты, именно Ты вырастить из неё прекрасную дочь».

И он поцеловал меня, и в этом поцелуе была не просто страсть. В нём было обещание. Обещание будущего, семьи, продолжения. Самого страшного и самого сладкого из всех его обещаний. А я, захлёбываясь в его поцелуе и в его толчках, уже видела это будущее. Видела себя на её месте. Воспитывающей и кормящей малыша. И это видение было страшнее и прекраснее любого оргазма.

Его слова вонзились в меня глубже, чем его член. Глубже, чем когда-либо прежде. Они не просто возбуждали — они перестраивали саму реальность, перекраивали её по его чудовищной, гениальной воле.

«...твоя дочь растёт в животе твоей матери».

Воздух перехватило. Мир сузился до этих слов, до его лица над моим, до пульсации там, внизу, где наши тела были едины. Моя дочь. Не абстрактный ребёнок. Не «наш» малыш. Моя. Плоть от плоти моей, выношенная в утробе моей матери. Замысел был настолько извращённым, настолько грандиозным в своей порочности, что сознание отказывалось его вместить. И в то же время... оно вмещало. Оно с жадностью впитывало эту картину, делая её своей.

Он двигался внутри меня медленно, глубоко, и каждое движение будто вбивало в меня эту новую истину. Он не просто трахал меня. Он зачаивал будущее. Наше будущее.

«Ты, именно Ты, вырастишь из неё прекрасную дочь».

Его губы снова нашли мои, и этот поцелуй был уже другим. В нём не было животной страсти. В нём была... печать. Договор. Обещание, скреплённое плотью и слюной. Он передавал мне эстафету. От матери — ко мне. От той, что вынашивает, — той, что будет воспитывать. Его дочь. Мою дочь.

Я закрыла глаза, и картина вспыхнула в моей голове с пугающей яркостью. Не я на её месте. Я — рядом. Я — молодая мать, его молодая жена, с его ребёнком у своей ещё не тронутой беременностью груди. А она... она рядом. Бабушка. Старшая жена. Отдавшая свою дочь на воспитание своей же дочери. Мы — три поколения женщин, связанные одним мужчиной, одной кровью, одной судьбой.

Это было не страшно. Это было... неизбежно. Естественно, как смена времён года. Как закон природы, написанный специально для нас.

Оргазм, нахлынувший на меня, был не взрывом удовольствия, а тихим, всепоглощающим потопом принятия. Это была не судорога тела, а капитуляция души. Я обвила его руками, впиваясь ногтями в его спину, не желая отпускать, желая, чтобы этот момент, это обещание длилось вечно.

Он кончил молча, вогнав себя в меня под корень и замерши, и я почувствовала, как его тепло заполняет меня, будто запечатывая договор. Моя дочь. Семя было посеяно. Не в моё лоно, но в моё сознание. И оно уже начало прорастать.

Он рухнул на меня, тяжелый, потный, настоящий. Его дыхание выравнивалось. Мы лежали так, сплетённые, и я знала — ничего прежнего уже не будет. Я больше не просто его любовница, не просто его проект. Я — мать его будущего. Хранительница его крови. Та, что вырастит из его дочери мою дочь.

И это знание было самым сильным наркотиком из всех, что он мне давал. Оно было страшнее и прекраснее любого оргазма. Оно было навсегда.

Следующий месяц пролетел в каком-то сюрреалистичном тумане. Моё тело, послушное его воле и каким-то невероятным, извращённым сигналам, которые он в нём запустил, продолжало меняться. Я набирала вес — не жир, а ту самую, желанную мягкость на бёдрах и ягодицах, которая делала мои формы ещё более соблазнительными и зрелыми. Но главное чудо, самое пугающее и прекрасное, произошло с грудью.

Она не просто выросла. Она заработала. Однажды утром я проснулась от странного, распирающего ощущения в груди, от лёгкой, тянущей боли. Я прикоснулась, и на кончиках моих пальцев выступили капельки густой, полупрозрачной жидкости. Молозиво.

Я стояла перед зеркалом, смотря на своё отражение — на мою полную, налившуюся грудь с тёмными, огромными ареолами, из которых сочилась жизнь — и не могла поверить своим глазам. Это было невозможно. Противоестественно. И в то же время — это был самый явный, самый физический знак его власти надо мной. Он не просто изменил мою внешность. Он изменил само моё естество. Он заставил моё тело готовиться к материнству, хотя внутри меня не рос ни один ребёнок.

Когда я, сгорая от стыда и изумления, показала это ему, он лишь улыбнулся своей спокойной, всеведущей улыбкой и кивнул.

«Я же говорил. Всё будет. Теперь ты сможешь помочь маме. Делить с ней эту ношу».

Мама отреагировала не шоком, а радостным, почти детским восторгом. Для неё это было не чудом, а... логичным продолжением. Её маленькая Алёна становилась настоящей женщиной.

«Ой, какая ты молодец! — воскликнула она, сжимая мои руки. — Вот здорово-то! Теперь будем кормить вместе! Две молочные фермы на двоих!» — она рассмеялась свой же жутковатой шутке, и в её глазах светилась искренняя радость и облегчение. Теперь она была не одна.

Мы стали своего сёстрами по молоку. Она могла запросто потрогать мою грудь, оценить «улов», посоветовать, как лучше сцеживаться. Наши тела, и без того похожие, теперь были связаны ещё и этой странной, интимной функцией. Мы были двумя кормилицами для одного хозяина и его будущего потомства.

И вот пришло время. Её роды были долгими и тяжёлыми. Она кричала так, что, казалось, стены дрожали. Сергей не отходил от неё, держа её за руку, и в его глазах я видела не волнение, а сосредоточенность мастера, ожидающего результат своей работы. Я сидела в коридоре больницы, сжимая какую-то безделушку, и каждый её крик отзывался эхом в моих собственных, налитых молоком грудях.

А потом... потом раздался первый, пронзительный крик. И через несколько минут — второй.

Когда мне разрешили войти, она лежала на кровати, бледная, обессиленная, но сияющая. На её груди лежали два крошечных, сморщенных комочка. Мальчик и девочка.

Сергей стоял рядом, и его лицо выражало глубочайшее, бездонное удовлетворение.

«Вот они, — произнёс он, и его голос гремел в тишине комнаты. — Мои дети. Сын. И дочь».

Он взял на руки мальчика, такого маленького на его огромных ладонях.

«Его зовут Сергей. В честь отца».

Потом он бережно коснулся пальцем щечки девочки.

«А её... её зовут Альбина».

Воздух перехватило. Альбина. Производное от Алёны. Почти что одно и то же. И в то же время — отдельное. Новое. Её имя было созвучно моему. Он связал нас незримой нитью ещё до того, как она сделала первый вздох.

Мама улыбалась сквозь слёзы усталости и счастья.

«Альбина... — прошептала она, глядя на дочь. — Как красиво... Почти как в честь тебя, Алёнушка».

Она посмотрела на меня, и в её взгляде не было ни капли ревности или сомнения. Была только усталая радость и... благодарность. Благодарность за то, что я есть. За то, что теперь у её детей будет две матери. Та, что родила. И та, что будет кормить, растить, любить.

Сергей подошёл ко мне и положил свою тяжёлую руку мне на плечо.

«Вот твоя дочь, Алёна, — сказал он тихо, но так, чтобы слышали все. — Расти её для меня. Делай из неё прекрасную женщину. Такую же, как ты».

Я смотрела на крошечное личико Альбины, на её сморщенные кулачки, и чувствовала, как что-то щёлкает внутри. Материнский инстинкт? Или просто слепое подчинение его воле? Неважно. В тот момент я почувствовала себя её матерью. Его слова, его воля сделали это реальностью.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и почувствовала, как по моей груди растекается тёплая, густая волна. Моё тело уже откликалось на её зов. На зов моей дочери.

Наша странная семья была теперь полностью завершена. Отец. Мать, родившая ему детей. И я — молодая жена, мать по назначению, с молоком в груди и с его волей в сердце. И двое детей. Сын — его наследник. И дочь — моя копия, моё будущее, моя самая главная задача.

И я знала, что это только начало.