Он не стал ждать ответа. Его движение было стремительным и точным. Он встал, опрокинув стул назад грохотом, который прозвучал как выстрел в тишине квартиры. В два шага он оказался рядом, его руки впились в мои бёдра и с силой приподняли меня, усадив на край стола. Тарелки звякнули, бокал с недопитым пивом упал на пол, разбившись вдребезги.

«Здесь», — прохрипел он, и в его голосе не осталось и следа от той нежности, что была минуту назад. — «Сейчас».

Его пальцы, грубые и быстрые, задрали подол платья и фартука. Он даже не стал снимать с меня колготки, а просто оттянул их в сторону, порвав тонкую ткань едва слышным шелковым хрустом. Воздух коснулся обнажённой кожи, и я вздрогнул. Холод столешницы проникал через тонкую ткань платья.

Он расстегнул ширинку, и его член, уже напряжённый и готовый, упёрся в моё бедро. Он не стал готовить меня, не было ни ласк, ни поцелуев. Была только яростная, нетерпеливая потребность. Одной рукой он прижал моё запястье к столу, другой направил себя.

Боль от его вторжения была резкой, обжигающей. Я вскрикнул, но звук потонул в его влажном, жадном поцелуе. Он трахал меня на столе, среди остатков ужина, с животной яростью, как будто мстил за что-то. Каждый толчок сдвигал меня по гладкой поверхности, стеклянные осколки на полу звякали под ножками стола. Я цеплялся за край столешницы, пытаясь найти опору, но он выбивал её из-под меня снова и снова, своей неистовой, всесокрушающей силой.

Он смотрел на меня сверху вниз, и в его глазах плясали демоны. Он видел не меня. Он видел платье, растрёпанные волосы, запрокинутое голову и губы, распухшие от его поцелуев. Он видел картинку. И она его заводила.

Кончил он так же внезапно, как и начал — с низким, сдавленным рыком, вонзившись в меня под корень и замирая на несколько секунд в немой судороге. Потом его тело обмякло, и он тяжело опёрся лбом о моё плечо, его дыхание обжигало кожу.

Мы сидели так, в полном беспорядке, в тишине, нарушаемой только нашим тяжёлым дыханием. Потом он поднял голову, и его взгляд стал цепким, изучающим. Он окинул взглядом весь этот хаос — разбитый бокал, смятое платье, моё растерянное лицо — и усмехнулся, довольный.

«А теперь — в спальню», — сказал он, и в его голосе снова зазвучала та самая, опасная игра.

Он подхватил меня на руки, как невесту, и понёс через всю квартиру. Я обвил его шею руками, прижимаясь к его груди, чувствуя, как бьётся его сердце. Он нёс меня не с нежностью, а с демонстративной собственностью, как трофей.

В маминой спальне он бросил меня на большую кровать. Я утонул в её одеялах, в её подушках, которые всё ещё пахли её духами и им. Он стоял над кроватью, медленно раздеваясь, его взгляд ползал по моему телу, по чёрному платью, задраному до самого живота.

«Перевернись», — скомандовал он. — «На живот».

Я послушно перевернулся, уткнувшись лицом в её подушку. Я слышал, как он подходит сзади. Он с силой раздвинул мои ноги, его руки грубо легли на мои ягодицы, сжимая их, оценивающе мну пальцами.

«Ну надо же, — раздался над самым моим ухом его низкий, задумчивый голос. — Задница... точь-в-точь как у матери. Такая же упругая, круглая... Такая же соблазнительная».

От этих слов по моей коже побежал ледяной и одновременно обжигающий огонь. Стыд и возбуждение смешались в ядовитый коктейль. Он сравнивал меня с ней. В самый интимный момент.

Он вошёл в меня снова, уже с другой стороны, и начал не спеша, почти лениво двигаться. Его руки не отпускали мои бёдра, он вглядывался в меня, как в карту.

«И стонешь... — продолжил он, его голос стал глубже, хриплее от наслаждения. — Точь-в-точь как она. Тот же сдавленный вздох... вот здесь... — он сделал особенно глубокий толчок, заставив меня непроизвольно ахнуть. — Да, вот именно. И тот же тихий, жалобный стон, когда тебя берут поглубже... Слышишь?»

Я слышал. Я слышал каждый его звук, каждое слово, и они вонзались в меня острее, чем его член. Он не просто трахал меня на кровати моей матери. Он стирал грань между нами. Он делал нас одним целым — ею и мной, двумя телами, созданными для его удовольствия, двумя голосами, поющими для него одну и ту же песню.

И самое ужасное было в том, что мне это нравилось. Его слова, это сравнение, эта полная, тотальная потеря себя и слияние с её образом — всё это доводило меня до исступления. Я кончил, вцепившись пальцами в её простыни, без единого прикосновения к себе, сдавленно рыдая в её подушку от переполнявших меня чувств — стыда, восторга, унижения и абсолютной, животной принадлежности ему.

Он закончил чуть позже, заполнив меня своим теплом, и тяжело рухнул рядом, переворачивая меня на бок и прижимая к себе.

«Мои хорошие», — прошептал он хрипло, целуя меня в макушку, и было непонятно, кому именно адресованы эти слова — мне, ей или тому странному гибриду, в которого он нас превратил.

Мы лежали вполоборота, его мощное тело прижато к моей спине, одна рука тяжёлым тёплым грузом лежала на моём боку. Дыхание его выравнивалось, но пальцы не прекращали своего медленного, гипнотического движения. Он гладил меня по животу, по рёбрам, будто ощупывая, изучая контуры своего приобретения. Его прикосновения были нежными, почти что ласковыми, и в этой нежности после недавней грубости была своя, особая порочность.

Потом его губы коснулись моего плеча, чуть ниже линии шеи. Не поцелуй, а просто прикосновение, лёгкое, как дуновение. От него по всему телу побежали мурашки. Он переместился выше, к шее, и я почувствовал, как его язык проводит влажную линию вдоль моего позвоночника, заставляя всё внутри сжиматься от предвкушения.

Его рука скользнула вверх, к моей груди. Большой палец медленно, с непереносимым знанием дела, провёл вокруг соска, заставив его набухнуть и затвердеть моментально, а затем принялся ласкать его уже целенаправленно — то кружащими, то щипающими движениями. Ощущения были обжигающими, они пускали волны горячего удовольствия прямо в низ живота, заставляя меня непроизвольно выгибаться и тихо постанывать. Казалось, всё моё тело состояло из одних лишь эрогенных зон, и он знал каждую из них.

«Ты вся горишь, — прошептал он мне в ухо своим низким, хриплым от недавнего напряжения голосом. Его дыхание обжигало кожу. — Вся трясёшься. Как листок на ветру».

Я мог только мычать в ответ, потеряв дар речи, полностью отдавшись власти его рук и губ. Он продолжал свои медленные, развратные пытки, лаская мой сосок, кусая мочку уха, целуя шею и плечи, и каждый его прикосновение был будто удар тока.

И тогда, в самый пик этого томления, когда сознание уже начинало уплывать, он задал тот самый вопрос. Его губы почти не шевелились, слова были тихими, чёткими и зловещими, как удар ножом в спину.

«Что бы сказала мама... — он сделал паузу, давая мне прочувствовать каждый слог, —. ..если бы увидела это зрелище?» Его пальцы сжали мой сосок чуть сильнее, вызывая короткую, сладкую боль. «Если бы увидела, как её любовник трахает её любимого сыночка...»

Он ввёл в меня два пальца другой руки, глубоко и властно, заставив меня взвыть от неожиданности и наслаждения.

«...превращая его в свою девочку?»

Мир перевернулся. Стыд, ужас, дикое возбуждение — всё смешалось в один клубок, разрывая меня изнутри. Я представил её лицо — шок, отвращение, непонимание. Представил, как она стоит в дверях и видит это: её постель, её любовника, её сына в её же платье, закинувшего ногу на его спину.

И от этой картины меня затрясло с новой силой. Это было самое грязное, самое запретное, что только можно было представить. И самое возбуждающее.

«Она... она бы возненавидела меня», — выдохнул я, и голос мой звучал хрипло и чуждо.

Сергей рассмеялся — тихо, глубоко, довольное. «Ненавидела?— он привлёк меня ещё ближе к себе, так что я чувствовал каждый его мускул. — Или... завидовала? Завидовала бы тому, что я могу сделать с тобой то, чего никогда не смогу сделать с ней? Что ты отдаёшься мне так, как она никогда не сможет?»

Он снова начал двигаться внутри меня, медленно, почти лениво, но каждое движение было наполнено таким смыслом, такой силой, что я готов был расплавиться.

«Она думает, что знает меня, — продолжил он, его голос стал мечтательным, жестоким. — Но она не знает. Она не знает, как я люблю... ломать. И собирать заново. Так, как мне нужно».

Он замолчал, и в тишине комнаты было слышно только наше дыхание и влажный звук его движений.

«А ты... ты моя самая красивая переделка, — он поцеловал меня в шею. — Моя самая послушная девочка».

И я понял, что это — быть его самой большой тайной, его самым большим грехом — было именно тем, чего я жаждал всё это время. Быть тем, о чём он будет думать, даже когда будет с ней. Быть тем, кого он создал, и кто принадлежит ему полностью, без остатка.

Он не отпускал меня, продолжая свои медленные, глубокие толчки, которые заставляли всё моё тело пульсировало в унисон. Его руки не прекращали своего гипнотического движения: одна ласкала мой воспалённый, чувствительный сосок, заставляя его затвердевать ещё больше под пальцами, другая скользила вниз, к моему напряжённому, забытому члену.

Его прикосновение было твёрдым и властным. Большой палец провёл по самой чувствительной части, собрал выступившую каплю и размазал её по головке, отчего я дёрнулся и тихо застонал. Он начал дрочить мне — не быстро и яростно, а в том же ленивом, развратном ритме, в котором двигался сам. Это было невыносимо. Ощущения накладывались одно на другое, создавая петлю обратной связи чистого, концентрированного удовольствия.

И тогда, в этот самый момент, когда я уже начал терять связь с реальностью, его голос прозвучал снова, тихий и вкрадчивый, прямо у моего уха.

«Скажи мне... — он сжал мой член чуть сильнее, заставив меня взвыть. — Ты ей завидуешь?»

Я замер, не в силах вымолвить слово. Завидую? Моей маме?

«Завидую?» — с трудом выдавил я, и голос мой сорвался на писк.

«Да, — его губы коснулись моего уха. — У неё есть то, чего у тебя нет. Грудь... — его рука, ласкавшая мой сосок, сжала его, вызывая короткую вспышку боли-удовольствия. — Мягкая, упругая попка... — его таз двинулся вперёд, вгоняя в меня себя ещё глубже, и он шлёпнул меня по ягодице своей свободной рукой. — Она женщина. Настоящая».

От каждого его слова, каждого касания по моей коже бежали мурашки. Он заставлял меня сравнивать, заставлял чувствовать себя неполноценным и желанным одновременно.

«Хотел бы ты иметь такое же? — продолжал он, его пальцы не прекращали свою работу, доводя меня до безумия. — Такую же грудь, чтобы она покачивалась, когда на тебе нет лифчика? Такую же мягкую попку, чтобы она дрожала, когда тебя трахают?»

Я зажмурился, пытаясь сбежать от этого вопроса, но он был везде — в его руках, в его члене внутри меня, в его голосе.

«Хотел бы ты... — он замедлил движения, становясь почти неподвижным, заставляя меня ждать, мучиться. —. ..быть такой же, как она? Совсем? Чтобы, когда я вхожу в тебя, я вообще не чувствовал разницы?»

Его слова были самым грязным, самым развратным, что я когда-либо слышал. Они разрывали меня на части. Они унижали. И они возбуждали так, как ничто другое.

«Да... — прошептал я, и моё признание прозвучало как стон полной капитуляции. — О, Боже, да... Я хочу... Я хочу быть такой же...»

Я хотел иметь её формы. Хотел, чтобы его руки сжимали не плоскую мужскую грудь, а мягкую, податливую женскую. Хотел, чтобы его пальцы тонули не в мускулах, а в нежной плоти бёдер и ягодиц. Я хотел быть для него не заменой, не пародией, а идеальной копией. Его личной, самой послушной версией моей же матери.

Услышав это, он издал низкий, удовлетворённый звук, будто только что получил именно тот ответ, которого ждал.

«Знаю, — прошептал он, и его ритм снова участился, стал яростнее, целенаправленнее. Его рука на моём члене работала в унисон с толчками его бёдер. — Я знал, что ты моя самая понимающая девочка. Самая жадная. Ты хочешь всего, что есть у неё, и даже больше... И я тебе это дам... Всё дам...»

Его слова подхлестнули меня, вытолкнули на самый край. Я закричал, когда кончил, мой крик был беззвучным, сорвавшимся с губ стоном, а тело выгнулось в немой судороге, полностью отдавшись ему. Он почувствовал мои спазмы, и это стало его последним триггером. Он вогнал в меня себя под корень с низким, хриплым рыком, заполняя меня своим теплом, его тело на мгновение обмякло на мне, тяжёлое и потное.

Мы лежали так, сплетённые, и он не отпускал меня, продолжая мягко, почти нежно гладить мой живот и мою ещё чувствительную грудь.

«Ничего, — прошептал он, и в его голосе снова появились те самые, опасные нотки обещания. — Всё у тебя будет, красавица. Всё, что захочешь. Мы над этим поработаем».

Его слова повисли в воздухе, густые и сладкие, как наркотический дым. Он не отпускал меня, его руки продолжали свои гипнотические пассы по моей коже, а его член, всё ещё находясь внутри, будто пульсировал в такт этим чудовищным обещаниям.

«Когда мы начнём... — он произнёс это с такой лёгкостью, будто речь шла о ремонте в квартире, а не о переделке человеческого тела, —. ..ты сам себя не узнаешь. Сначала... грудь. Небольшая, аккуратная, чтобы умещалась в ладошке. Но упругая. Чувствительная». Его пальцы снова замкнулись вокруг моего соска, сжали, и по телу пробежала новая волна огня. «Ты будешь чувствовать, как она покачивается, когда ты будешь бежать по лестнице. Как тянет тесьма лифчика. Как на неё смотрят мужчины».

Я зажмурился, пытаясь представить это. Не просто надеть лифчик на плоскую грудь, а ощущать его вес, его давление на настоящую, живую плоть. И от этой картины дыхание перехватило.

«Или... — он сделал паузу, давая мне прочувствовать, —. ..ты хочешь выглядеть постарше? Солиднее? Как твоя мать?» Его голос стал ниже, интимнее. «Чтобы у тебя была такая же грудь, которую нельзя скрыть даже под свитером? Которая привлекает взгляды, заставляет оборачиваться на улице? Чтобы я мог запускать в неё руки, мять её, кусать эти сиськи, которые будут только моими...»

Он говорил, а я видел это. Видел себя в зеркале — не неуклюжего подростка, а женщину. С изгибами, с формами, с её формами. И это было одновременно пугающе и невероятно маняще.

«А потом... попка, — его ладонь шлёпнула меня по ягодице, заставив вздрогнуть. — Мы сделаем её ещё круглее, ещё мягче. Такой, чтобы дрожала, когда я буду входить в тебя сзади. Чтобы от каждого шлепка оставался розовый след».

Он описывал моё будущее тело с таким знанием дела, с такой уверенностью, что у меня не оставалось сомнений — он не фантазировал. Он планировал.

И тогда он задал самый главный, самый страшный вопрос. «А теперь подумай...— его губы коснулись моего уха. — Что она скажет, когда начнёт замечать изменения?»

В голове пронеслись картины. Её пристальный, подозрительный взгляд за утренним кофе. Её вопросы: «Ты что-то принимаешь? У тебя... грудь как-то странно выглядит». Её растерянность, её непонимание.

«Сначала она не поверит своим глазам, — продолжил он, словно читая мои мысли. — Будет думать, что ей кажется. Потом начнёт беспокоиться. Поведёт к врачам». Он усмехнулся, и в его смешке звучала тёмная услада. «А врачи разведут руками. Гормоны в порядке. Патологий нет».

Его рука снова легла на мой живот, поглаживая его. «А изменения тем временем будут всё заметнее.Платья будут сидеть на тебе иначе. Джинсы будут обтягивать ту самую попку, которую я так люблю...»

Он замолчал, давая мне насладиться этим ужасом. «И однажды...она поймёт. Не сразу. Но поймёт. Увидит, как ты на меня смотришь. Как краснеешь, когда я к тебе прикасаюсь. Как ты... хорошеешь с каждым днём, расцветаешь на её глазах. И она свяжет это со мной».

Я представил её лицо в тот момент. Шок. Недоумение. А потом... ужас. Осознание. И, возможно, та самая зависть, о которой он говорил.

«Она будет в ярости, — выдохнул я, и голос мой дрожал.

«Возможно, — согласился он, и его пальцы вновь замкнулись вокруг моего члена, который, к моему стыду, снова начал наполняться кровью от этой извращённой игры. — А возможно... ей это понравится. Понравится, что её сын стал такой... красивой. Такой желанной. И что это я сделал тебя такой».

Он снова начал двигаться, его толчки стали увереннее, целеустремлённее.

«Представь, как она стоит и смотрит на нас. Как мы с тобой занимаемся любовью, а она видит твоё новое тело, видит, как ты наслаждаешься, и не может отвести глаз...»

Это была последняя капля. Его слова, его прикосновения, эта чудовищная, порочная фантазия свели меня с ума. Я кончил с тихим, сдавленным стоном, вцепившись в простыни, а он последовал за мной через мгновение, заполняя меня своим теплом с долгим, удовлетворённым вздохом.

Мы лежали в тишине. Его дыхание выравнивалось. Он нежно погладил мои волосы. «Ничего не бойся, — прошептал он. — Я буду с тобой на каждом шагу. Это будет наша с тобой маленькая тайна... Пока не перестанет быть тайной».

Тишина после его слов была густой, тяжёлой, как свинец. Она висела в воздухе, наполненная запахом секса и его дорогим одеколоном. Его рука всё так же лежала на моём животе, но её прикосновение теперь казалось не ласковым, а властным, обретающим новую, зловещую цену.

Он перевернулся на бок, оперся на локоть и смотрел на меня. Его взгляд был уже не мечтательным, а расчётливым, холодным, как у хирурга перед операцией.

«Но, возможно, есть и другой путь, — произнёс он, и каждое слово падало, как отточенная сталь. — Не война. Не тайна. Не её шок и слёзы».

Он позволил паузе затянуться, давая мне прочувствовать вес альтернативы.

«Я могу сделать так, что твоя мама... сама будет подталкивать тебя к этому краю. Да с таким упорством, с такой радостью, что ты сам будешь поражаться». Лёгкая, хитрая улыбка тронула уголки его губ. «Каждое твое изменение — первый намёк на грудь, первый лучший результат у косметолога, первая юбка, купленная не для шутки — она будет праздновать, как свою личную победу. Она будет хвастаться тобой перед подругами. „Смотрите, какая моя девочка расцветает!“»

Он говорил, а я видел это. Видел её счастливое, сияющее лицо. Видел, как она ведёт меня по магазинам, с восторгом выбирая мне платья. Видел, как она одобрительно кивает, когда я робко жалуюсь на широкие плечи, и тут же записывает меня на новый курс «корректирующих» процедур. Она будет не препятствием, а союзником. Не жертвой, которую нужно обманывать, а главной покровительницей моего превращения.

«Вплоть до того, — его голос стал ещё тише, ещё интимнее, — как ты выйдешь замуж. За меня. Она сама отдаст тебя мне под венец, в самом красивом платье, с самой счастливой улыбкой на свете. Она будет плакать от счастья, глядя на свою прекрасную... дочь».

Картина была настолько прекрасной и настолько чудовищной, что у меня перехватило дыхание. Не нужно скрываться. Не нужно бояться. Получать её любовь, её одобрение, её поддержку на каждом шагу этого пути. Быть не изгоем, а её главным проектом, её гордостью.

Но потом до меня дошла вторая часть его фразы. Ледяная тяжесть опустилась в живот. «...придётся заплатить, — медленно повторил я, глядя на него. — Чем?»

Его лицо стало серьёзным. Он приподнялся, его тень накрыла меня целиком. «Всём, — ответил он просто. — Ты отдашь мне всё. Не только тело. Не только покорность здесь, в этой постели. Ты отдашь мне свою волю. Окончательно и бесповоротно. Не будет ни одного решения, которое ты примешь без моего одобрения. Что носить. Что есть. С кем общаться. О чём думать. Ты станешь моим самым прекрасным и самым послушным творением. Моей вещью. Моей собственностью. Не на словах, не в игре. По-настоящему».

Он наклонился ко мне, и его глаза стали тёмными, бездонными. «Ты согласишься на гормоны, которые я выберу. На операции, которые я назначу. Ты будешь делать всё, что я скажу, чтобы стать именно такой, какой я захочу. И ты никогда, слышишь, никогда не усомнишься в моём выборе. Не захочешь „передумать“. Потому что пути назад уже не будет. Никогда».

Он откинулся назад, давая мне вдохнуть, осознать весь ужас и весь соблазн этого предложения.

«Первый путь — это адреналин, тайна, борьба. Второй... — он обвёл рукой комнату, её роскошь, её покой, —. ..это абсолютная власть для меня. И абсолютная безопасность для тебя. Ты будешь всегда под моей защитой. Но ты перестанешь принадлежать себе. Выбирай».

Он положил руку мне на грудь, прямо на сердце, которое колотилось, как птица в клетке. «Что для тебя дороже?Свобода быть собой... или возможность стать ею с её благословения?»

Я посмотрел на него — на этого мужчину, который ворвался в нашу жизнь и перевернул всё с ног на голову. На того, кто видел меня насквозь и предлагал не просто удовлетворение желаний, тотальную трансформацию. Ценой моей души.

Я закрыл глаза и сделал самый простой и самый страшный выбор в своей жизни.

«Я хочу этого, — прошептал я, и голос мой звучал хрипло и незнакомо. — Всё. Я хочу всего. Я твоя».