Перед прочтением этого рассказа рекомендую прочитать рассказы "Возвращение из командировки" и “Грани доверия”

Используемые в рассказе музыкальный треки:

— «The Host of Seraphim» (Это не песня, а почти духовный гимн. Мощный, пронизывающий женский вокал Лизы Джеррард, тягучие, медитативные синтезаторы и ощущение бесконечной, вневременной печали и силы. Это музыка не для страсти, а для погружения, транса, создания ощущения иной реальности.)

— «In a Sentimental Mood» Duke Ellington

— «The Nearness of You»

Над крышами города.

Часть 1.

Прошел ровно месяц. Тридцать дней, которые Вика пыталась посвятить обычной жизни: работе, дому, Владу. Тридцать ночей, в течение которых тень отеля «Версаль» накрывала ее в самый неожиданный момент.

Она стояла перед зеркалом в ванной, втирая в кожу увлажняющий крем. Движения были механическими, а взгляд — отсутствующим. В отражении она видела ту же самую Викторию — ухоженную, собранную, с томной полуулыбкой на губах, которой она отвечала на утренний поцелуй Влада. Но внутри всё было иначе.

Тот вечер в ресторане распадался в памяти на острые, болезненные осколки.

— Осколок первый: унижение. Не возбуждение от риска, а леденящий, животный страх потери контроля. Ощущение, как твое собственное тело предает тебя, вибрируя по чужой команде, когда ты пытаешься вести светскую беседу. Это была не игра. Это была публичная казнь достоинства, где палач наслаждался каждым её вздрагиванием.

— Осколок второй: взгляд Игоря. Она вспоминала не страсть в его глазах, а холодный, изучающий блеск, будто он наблюдал за экспериментом. «Моя цель — переписать ее код». Эта мысль, мелькнувшая у нее потом, уже не казалась паранойей. Он не хотел просто секса. Он хотел переделать ее.

— Осколок третий: спасение. Лицо Влада, возникшее из полумрака зала. Не упрек, не гнев. Ясность и сила. Его спокойный голос, разрезавший паутину её паники: «Дорогая, не ожидал тебя здесь увидеть». В тот момент он был не мужем, позволившим ей шалость, а спасателем, забравшим её с тонущего корабля. И её собственная, мгновенная реакция — рывок к нему, как к единственному спасительному берегу.

«Якорь», — прошептала она своему отражению. Слово, которое раньше звучало как метафора стабильности, теперь обрело буквальный, жизнеутверждающий смысл. Влад был её якорем. Он удержал её от того, чтобы её смыло в непроглядную тьму, куда её так настойчиво тянул Игорь.

Но был и четвертый осколок, самый противоречивый, который она вынужденно прятала даже от самой себя в светлое время суток. Он всплывал ночью, в полусне, заставляя её просыпаться с учащенным сердцебиением и странной, липкой теплотой в низу живота. Это была не боль, а.... власть той боли. Животная, всепоглощающая интенсивность того, что было до ресторана. В номере. Его абсолютная, безжалостная власть над её телом, которая, смешавшись со страхом, рождала какой-то извращённый, запредельный кайф. Она ненавидела себя за эти воспоминания. Но они были. И они её возбуждали.

Именно этот осколок не давал ей просто вычеркнуть Игоря. Он превращал его из «опасного маньяка» в «сложную, запретную и потому невероятно притягательную загадку».

Вибрация телефона вырвала её из размышлений. «Попутчик Игорь». Сердце ёкнуло — коротко и тревожно.

— Алло? — её голос прозвучал ровнее, чем она ожидала.

Тишина в трубке, затем — тот самый низкий баритон, лишённый теперь привычной самоуверенности, с новой, сдержанной ноткой.

— Вика. Это Игорь.

Она закрыла глаза, чувствуя, как по спине пробегают мурашки — не от страха, а от предвкушения новой бури.

— Я слушаю.

— Месяц. Я каждый день думал о том вечере. О том, как всё закончилось. — Он сделал паузу, будто подбирая слова.

— Я переступил черту. Твою черту. И я.... я не могу это исправить. Но я могу попросить прощения. И попытаться показать тебе, что я не тот монстр, в которого, наверное, превратился в твоей голове.

Вика молчала. Её пальцы сжали край раковины. Он говорил то, что она хотела услышать. Слишком правильные слова.

— Что ты предлагаешь? — спросила она, вкладывая в голос всю холодную осторожность, на которую была способна.

— Встречу. Всего одну встречу. Без ресторанов, без номеров. Без... — он запнулся, —. ..без всего того, что было. Я просто хочу поговорить. Показать тебе город с той стороны, с которой его, возможно, не видел даже твой муж. А потом ты примешь решение. Любое. И я его приму. Обещаю.

Это было ловко. Он апеллировал к её любопытству, к её жажде «другого», и делал это, признавая авторитет Влада («не видел даже твой муж»), что было тонким ударом по её авантюризму.

«Он умный. Чёрт возьми, он умный», — пронеслось у неё в голове. «Это ловушка? Или искренняя попытка? А что, если... Что, если он и правда может быть другим? Не только тем садистом с пультом? А если нет... Смогу ли я теперь, зная его темную сторону, удержать контроль?»

Её внутренний диалог длился несколько секунд. Страх боролся с любопытством, благоразумие — с жаждой острых ощущений. И над всем этим парила мысль о Владе. Он знал. Он всегда знал. И он бы понял. Более того, ему, как режиссёру, было бы интересно увидеть второй акт этого спектакля.

— Хорошо, — наконец сказала Вика, и в её голосе зазвучала новая, стальная решимость. — Одна встреча.

В трубке послышалось облегчённое дыхание, но она не дала ему вставить слово.

— Но слушай внимательно, Игорь. Это встреча на моих условиях. Ты их принимаешь — мы встречаемся. Нет — забываем дорогу друг к другу навсегда.

— Говори, — его голос стал собранным, деловым. Он перешёл в режим переговоров. Это её даже подкупило.

— Первое. Никаких сюрпризов. Ты озвучиваешь план свидания – я его одобряю. Никаких

неожиданностей. Никаких «ой, а давай заскочим ещё сюда». Мы следуем маршруту, как по контракту. Понятно?

— Понятно. Маршрут утверждён.

— Второе. Никаких игрушек. Никаких пультов, верёвочек, пробок и прочей... амуниции. Твои руки и губы — максимум, на что ты можешь рассчитывать в публичных местах. И да, я сама решу, что на мне надето и надето ли что-то под этим.

— Принято. Только я и ты.

— Третье. Публичное пространство — это святое. Ты можешь держать меня за руку, можешь положить руку на спину. Всё. Любое движение ниже поясница, любой намёк на что-то большее — и вечер закончен. Я разворачиваюсь и ухожу. Ты даже не успеешь моргнуть.

На другом конце провода повисла короткая пауза. Она почти слышала, как скрипят его зубы, но, когда он заговорил, голос был ровным.

— Жестко. Но справедливо. Я усвоил урок, Вика. Публичное унижение не входит в мои новые планы. Обещаю.

— Новые планы? — она позволила себе лёгкую, колючую насмешку. — О них мы как раз поговорим. Условие четвёртое и главное. Вечер — это просто вечер. Его окончание в твоей квартире априори НЕ подразумевается. Оно может там случиться, а может и нет. Решу я. И только я. Ты закладываешь в свой сценарий эту неопределённость?

Теперь пауза затянулась. Она била его по самомнению, по его желанию всё контролировать. Это был её тест на искренность.

— Закладываю, — наконец выдавил он. Голос стал тише, в нём послышалась горечь, но и уважение. — Риск — часть игры. Я принимаю твои условия, Вика. Все.

— Тогда я слушаю твой сценарий ещё раз, — сказала она.

Он выговорился. Крыша, джаз, прогулка, возможно его квартира. Это звучало... идеально. Слишком идеально, чтобы быть спонтанным. Это был тщательно подготовленный сценарий, который он теперь был вынужден играть по её жёстким правилам.

Когда они закончили разговор, она опустила телефон и встретила в зеркале свой собственный взгляд. В её глазах уже не было растерянности. Был холодный, аналитический блеск. В уголках её губ дрогнула едва заметная улыбка победителя, устанавливающего правила на своём поле. Она снова была той Викой, которая любит опасные игры. Но теперь у неё был щит — память о прошлой ошибке, чёткий контракт и якорь, который она в любой момент могла позвать на помощь.

Она вышла из ванной, чтобы найти Влада. Ей нужно было рассказать ему всё. Потому что эта новая игра с Игорем начиналась с совершенно других правил. Первое и главное из которых: никаких тайн от мужа.

Влад сидел на кухне в лучах мягкого утреннего солнца. Перед ним стояла почти пустая чашка эспрессо, на тарелке лежали крошки от круассана. Он читал новости на планшете, его поза была воплощением спокойствия — король в своём замке, в полной безопасности.

Вика появилась в дверном проёме, и даже в этом простом моменте была её фирменная театральность. Она была в коротком шёлковом халате цвета слоновой кости, который едва сходился на её груди. Концы пояса были небрежно завязаны чуть ниже талии, оставляя глубокий треугольный вырез, в котором угадывалась тень между грудями. Халат заканчивался высоко на бёдрах, обнажая длинные, гладкие ноги в маленьких белых носочках. Утренний свет играл на её мокрых после душа волосах, уложенных в небрежный пучок, и на влажной коже ключиц. Лицо её было чистым, без макияжа, и от этого казалось особенно открытым и уязвимым, но в глазах горела не сонная усталость, а собранное, живое напряжение.

Она молча подошла к нему сзади, обвила руками его шею, прижалась губами к его щеке, вдыхая знакомый запах его кожи, кофе и утра. Потом обошла стол и села не напротив, а рядом с ним, боком на стул, поджав под себя одну ногу. Другая нога, согнутая в колене, осталась на полу, и складка халата расползлась, открывая почти всю длину бедра до самого паха.

Несколько секунд она молча смотрела в окно, собираясь с мыслями, чувствуя на себе его спокойный, выжидающий взгляд.

— Представляешь, этот псих вернулся, — наконец сказала она, не глядя на него, проводя пальцем по прохладной столешнице. — Звонил. Извинялся. Просил прощения. Предлагает встречу. Обещает... загладить вину.

Она выдохнула и повернулась к нему. Её глаза искали в его взгляде не осуждение, а понимание. Анализ.

— А ты? — спросил Влад так же спокойно, как если бы она спросила его мнение о погоде. Он отложил планшет в сторону, полностью переключив на неё своё внимание.

— Я.... сказала, что подумаю. Озвучила ему жёсткие условия. Без сюрпризов, без игрушек, без намёков на публике. И без гарантии, что вечер закончится у него. — Она горько усмехнулась. — И представляешь, он согласился. На всё.

— Умный шаг с его стороны, — констатировал Влад. — Он понял, что сломал инструмент, и теперь пытается его починить более тонкими методами. Но это не ответ на мой вопрос, солнышко. Я спросил не про то, что ты ему ответила. Я спросил: а ты? Чего ты хочешь от этой встречи?

Вика отвела взгляд. Её пальцы снова забегали по столу. Это был трудный вопрос. Ответ лежал в том самом «четвёртом осколке», который она боялась вытаскивать на свет даже перед собой.

— Я хочу... доказательства, — начала она осторожно. — Что я тогда не ошиблась в нём окончательно. Что под этим садистом, который чуть не сломал меня в ресторане, есть... тот другой. Тот, кто был в поезде. Грубый, властный, но... в рамках игры. Тот, кто выбивал из меня искры, а не пытался сжечь дотла.

Она сделала паузу, её голос стал тише, исповедальным.

— И есть ещё одна вещь, Влад. Самая мерзкая. Я её ненавижу в себе, но она есть. — Она наконец подняла на него глаза, и в них читалась смесь стыда и отчаянной честности.

— Та боль, та абсолютная потеря контроля у него в номере... она была ужасна. Но она была...

настоящей. Яркой. Как удар током. И часть меня... часть меня скучает по этой интенсивности. По этой опасной грани, где удовольствие и страх становятся одним целым. Я хочу посмотреть, могу ли я снова подойти к этой грани... но уже на своих условиях. И выйти из игры целой и невредимой, когда сама захочу. Не так, как тогда, когда мне понадобилась твоя помощь.

Она произнесла это почти шёпотом, как признание в самом постыдном грехе. Не в измене, а в жажде того извращённого наслаждения, которое родилось из её унижения.

Влад не перебивал. Он слушал, его лицо оставалось непроницаемым маской, лишь в глубине глаз что-то менялось — не гнев, а сложная смесь понимания, анализа и.... какой-то тёмной, одобряющей искорки.

— То есть, — медленно произнёс он, подбирая слова, — ты хочешь взять реванш. Не над ним. Над собой. Над той своей частью, которая тогда испугалась и потеряла контроль. Ты хочешь снова войти в эту тёмную комнату, но на этот раз — с фонарём в руках и чёткой картой выхода.

Вика кивнула, чувствуя, как огромный камень сваливается с души. Он понял. Он понял её лучше, чем она сама.

— Да, — выдохнула она. — Именно это. Это моя проверка. Себе. И ему.

— Хорошо, — сказал Влад, и в его голосе прозвучала твёрдая, режиссёрская нота. Он принял решение. — Тогда мы делаем это правильно. Ты перезваниваешь ему и назначаешь встречу. Но не сегодня. Через пару дней. Пусть поволнуется. И ты сообщаешь мне место и время. Я не буду вмешиваться. Но я буду рядом. Как твоя страховка. Он играет в свою игру примирения. А мы с тобой играем в нашу — где ты главная героиня, а я... твой продюсер и ангел-хранитель в одном лице. Согласна?

На лице Вики расцвела широкая, облегчённая улыбка. В этом и была их сила. Не в запретах, а в абсолютной поддержке и совместной стратегии. Она наклонилась и горячо поцеловала его в губы.

— Согласна. Ты — гений.

— Я знаю, — усмехнулся он, легко шлёпнув её по обнажённому бедру. — А теперь иди перезванивай своему психопату. И надень что-нибудь, а то я отвлекаюсь на твое тело, а у меня ещё дела есть.

Она со смехом поднялась, нарочито медленно поправив полы халата, давая ему последний насмешливый взгляд, и поплыла прочь, чувствуя прилив уверенности и острого, сладкого предвкушения. Игра была принята. И на этот раз правила диктовала она. А Влад держал кураторство над всем процессом. Это было идеально.

Вечерняя прохлада струилась по коже лёгким, предупредительным ознобом. Вика стояла под часами на старой каменной арке, впиваясь взглядом в бесконечный поток огней на площади. Ветер, словно невидимый соучастник, трепал полы её плаща из габардина, и она машинально запахнулась чуть плотнее.

Под тончайшим кашемиром платья цвета хвои кожа отзывалась на каждый порыв — обнажённая, живая, затаившаяся. И не просто обнажённая — намеренно лишённая защиты. Под платьем не было ни кружевного барьера трусиков, ни упругой чашечки лифчика. Только капрон чулок, туго обхвативших бедра, и упругие резинки пояса — сложная, почти архитектурная конструкция, подчёркивающая наготу, а не скрывающая её.

«Зачем?» — вопрос висел в её сознании не как сомнение, а как риторический тезис. Ответ пришёл сам, чёткий и холодный. «Потому что трусики — это граница. Лифчик — это форма. А это... это чистый факт. Я вышла к нему, к этому свиданию, в состоянии абсолютной, добровольной уязвимости. Но уязвимость эта — мой выбор, мое оружие. Он будет думать, что имеет доступ. А доступ будет только у меня. Пока я не решу иначе. Это не соблазн. Это — демонстрация власти над собственным стыдом. Над той дрожью, что была в ресторане. Посмотри, Игорь, я могу быть голой под платьем и при этом быть крепче любой брони».

Она не мёрзла. Она была заряжена. Её тело, лишённое лишних слоёв, казалось, было подключено к сети городского напряжения. Каждый нерв был на взводе. В ушах стоял не звон, а густая, звенящая тишина, сквозь которую пробивалось лишь размеренное биение её собственного сердца. Тук. Тук. Тук. Как метроном перед началом спектакля.

Мысли текли ясно и холодно. «Тёмно-зелёный. Цвет контроля. Цвет глубины. Хороший выбор. Он не увидит дрожи в руках на этом фоне».

И за всем этим, как далёкий, не гаснущий маяк, стоял в памяти взгляд Влада. Не поцелуй на прощание, не слова, а именно взгляд. Спокойный, всевидящий, полный немого вопроса и абсолютного доверия. Он был здесь, в этой тишине между ударами сердца. Её якорь. Страховка. И главный зритель, ради финальных титров в котором она затевала весь этот безумный эксперимент.

На горизонте её поля зрения, точно чёрная акула, отплывшая от берега, показался знакомый силуэт внедорожника. Тот самый. Сердце ёкнуло — не от страха, а от узнавания. Он вернулся к истокам. К машине. Но не к методам. Машина притормозила у тротуара, плавно, без агрессии. Пассажирское стекло опустилось бесшумно.

Она не стала ждать, пока он выйдет. Взяв клатч покрепче, она ровными, уверенными шагами (спасибо устойчивым каблукам ботильон) подошла к машине, открыла дверь и скользнула на кожаное пассажирское сиденье. Движение было отработанным, будто она садилась в такси, а не в логово человека, который месяц назад пытался сломать её волю.

Дверь захлопнулась с глухим, герметичным щелчком. Уличный шум — гул машин, смех прохожих, ветер — отсекло, как ножом. Воцарилась иная реальность.

И её заполнил звук. Не музыка, а явление. Пространство салона наполнилось стенанием, которое казалось древнее города за окном. Пронизывающий, почти церковный женский вокал, лишённый слов, но полный невыразимой печали и мощи, плыл из премиальных динамиков. На него накладывались тягучие, гипнотические волны синтезаторов — звук падения в бездну или вознесения на небеса. Это была «The Host of Seraphim». Музыка-ритуал. Музыка-ловушка для души.

Воздух пах кожей, чистотой и его парфюмом — сдержанным, древесным, без намёка на сладость.

Вика повернула голову к нему. Их взгляды встретились в полумраке, подсвеченном

лишь приборной панелью. На его лице не было ни торжествующей ухмылки, ни показной надежды. Была серьёзная, почти отстранённая собранность. Он смотрел на неё так, будто оценивал, как выглядит её силуэт на фоне этого звукового полотна.

— Пунктуальность — вежливость королей, — сказала Вика, её голос прозвучал на удивление ровно в этой звуковой атаке. Она сделала паузу, давая словам повиснуть в пространстве, заполненном стенанием вокалистки. — Или режиссёров. Привет, Игорь. Спасибо, что не заставил ждать на ветру. Наше свидание в городе... начинается с должного настроения.

Она не сказала «привет» тепло. Не сказала «здравствуй». Она констатировала факт и сразу перевела разговор в нейтрально-оценочное русло, беря под контроль хотя бы тон беседы. Её рука легла на гладкую кожу сиденья между ними, но не приближалась к нему. Просто занимала пространство.

Игорь не потянулся её целовать. Он повернул голову и удержал её взгляд на секунду дольше, чем того требовала светская вежливость. В его глазах читалось не желание поцелуя, а удовлетворение от того, что она здесь, в его пространстве, под его звуковое сопровождение.

— Привет, Вика, — сказал он наконец, его голос прозвучал низко и естественно, заглушаемый лишь нарастающим крещендо музыки Dead Can Dance. — Настроение задаёт не свидание в городе. Его задают те, кто смотрит на город сверху. Сейчас покажу.

Он резко выжал сцепление, и мощный автомобиль рванул с места, вливаясь в поток, но не с рычанием вызова, как в тот раз, а с тихим, уверенным гуном. Вождение его было агрессивным, но не лихаческим — точным, быстрым, доминирующим. Он вёл машину так, будто рассекал пространство, которое ему принадлежит. Его правая рука лежала на рычаге КПП, левая — на руле. Он не пытался прикоснуться к ней. Пока. Его задача сейчас — транспортировка Виктории в нужную точку его сценария. Любое прикосновение в замкнутом пространстве салона было бы слишком прямолинейно, слишком по-старому. А он играл в долгую.

Машина нырнула в подземный паркинг бизнес-центра, чей силуэт напоминал не здание, а лезвие, воткнутое в землю. Стекло и сталь сливались в отполированную до зеркального блеска громаду, в которой тускло отражались вечерние облака.

— Как мы попадаем на крышу? — спросила Вика, когда Игорь плавно поставил машину на зарезервированное место с табличкой «G-1».

— Арендую здесь офис, — ответил он просто, выключая двигатель. Наступила тишина после гимна “Dead Can Dance”. — Небольшой. Для финтех-проекта. Одно из преимуществ — круглосуточный доступ и вид, который не продают за деньги.

Это была демонстрация статуса, но не хвастовство. Констатация факта. Он принадлежал к миру, где такие виды — часть рабочего пространства, а не редкое развлечение.

Они прошли через тяжёлые стеклянные двери в холл, где за стойкой из чёрного мрамора сидел невозмутимый швейцар в безупречной форме. Тот лишь чуть кивнул, узнав Игоря.

— Добрый вечер, господин Соколов.

— Вечер, — коротко бросил Игорь, не замедляя шаг.

Лифт, к которому он повёл её, был не обычной кабинкой, а целой зеркальной призмой. Стенки, двери, потолок — всё было из безупречного, тёмного зеркала, в котором бесчисленное количество раз отражались они сами, создавая ощущение падения в бесконечный колодец.

Двери закрылись с бесшумным шипением. Игорь приложил ключ-карту к панели и набрал код. Лифт плавно, без малейшего толчка, понёс их вверх.

И вот тогда Вика осталась наедине со своим отражением. Вернее, с десятками, сотнями своих отражений, уходящих в зеркальную даль. Она видела себя со всех сторон: стройную фигуру в тёмно-зелёном платье, укутанную в плащ; серьёзное, слегка бледное лицо с яркой помадой; влажный блеск глаз. Она видела, как Игорь стоит в полушаге сзади, не глядя на неё, его профиль был сосредоточенным и спокойным. Он смотрел на цифры, бегущие над дверью, давая ей эту минуту самоанализа.

«Кто ты сейчас?» — спросило её отражение. «Жена, вышедшая на опасное свидание? Авантюристка, проверяющая границы? Или... объект чьего-то продуманного до мелочей спектакля?»

Она поймала взгляд одной из бесчисленных Вик в глубине зеркал. Та смотрела на неё с холодной, почти отстранённой оценкой. «Ты выглядишь идеально, — мысленно констатировала та другая Вика. — Холодная, собранная, недоступная. Платье сидит безупречно. Ни единой морщинки, ни одного случайного движения, выдающего нервы. Он видит это же. Он видит твою броню. И его это не пугает. Это возбуждает. Потому что он верит, что у него есть отмычка».

Её взгляд скользнул вниз, к линии бёдер, угадываемой под тканью. «А ключ... у меня. Он где-то там, под кашемиром. Сложный, красивый и совершенно бесполезный для него механизм, пока я сама...»

Лифт мягко остановился. Тихий звуковой сигнал.

— Приехали, — сказал Игорь, и его голос, прозвучав в этой зеркальной камере, показался особенно близким.

Двери разъехались, выпустив навстречу порыв прохладного, свежего воздуха и открыв перед ними тёмный простор крыши, обрамлённый синим светом и бездной сияющего города внизу. Контраст после замкнутого, рефлексирующего пространства лифта был ошеломляющим.

Вика сделала шаг вперёд, из зеркального лабиринта собственных сомнений — в холодную, ясную реальность его сценария.

Крыша была плоской, как взлётная полоса, и залита холодным светом звёзд и городского сияния снизу. Парапет из закалённого стекла, абсолютно прозрачный и, казалось, несуществующий, отделял их от бездны. Под ногами — тёмный, мягкий резиновый настил, поглощающий звуки. По периметру тихо светилась синяя LED-лента, превращая пространство в декорацию из футуристичного кино. Было безлюдно и тихо, если не считать воя ветра в металлических растяжках антенн.

Ветер здесь был иным — не городским, застоявшимся, а высокогорным, холодным и неумолимым. Он пронизывал насквозь, и Вика, подойдя к самому краю, почувствовала, как его ледяные пальцы норовят просочиться сквозь ткань плаща, обнять её обнажённые под ним бёдра. Город лежал внизу немым, сверкающим чудовищем. С этой высоты даже движение машин казалось тиканьем часов в огромном механизме. Игорь встал рядом, сохраняя дистанцию, его силуэт чётко вырисовывался на фоне огней.

— Изоляция. Совершенная, — произнёс он, его слова тут же были подхвачены и унесены ветром. Он не смотрел на неё, а вглядывался в панораму, как полководец осматривает владения. — Здесь нет ничего, кроме высоты. Ни прошлого, ни будущего. Только ветер и.... возможность.

— Возможность чего? — спросила Вика, её голос прозвучал тише, заглушённый стихией.

— Возможность увидеть систему целиком, — он повернул к ней голову, и в его глазах отразились далёкие огни. — И понять, насколько условны любые правила, которые кажутся железными там, внизу. На этой высоте они просто... растворяются в перспективе.

Он сделал паузу, дав ветру заполнить пространство между ними своим воем.

— В ресторане я вёл себя как варвар, — продолжил он, и в его голосе не было самоуничижения, лишь холодный, аналитический вывод. — Я пытался взять силой то, что можно получить только договором. Это было примитивно. Глупо. — Он оторвал взгляд от города и посмотрел прямо на неё. — Здесь я понимаю: настоящая власть — не в том, чтобы сломать. А в том, чтобы поднять на свой уровень. Чтобы смотреть в одну сторону.

Это была блестящая манипуляция. Он не каялся — он переоценивал. Он представлял себя не раскаявшимся грешником, а стратегом, осознавшим тактическую ошибку и поднимающим игру на новый, более изощрённый уровень.

Затем он медленно, давая ей каждую миллисекунду на реакцию, положил руку ей на спину — не на талию, а на верхнюю часть спины, между лопаток, поверх плаща. Жест был одновременно и поддерживающим, и обозначающим близость. Он стоял сзади и слева, почти как тень, как партнёр, смотрящий с ней в одну сторону. Через плотный габардин его тепло почти не чувствовалось, но сам факт прикосновения, его вес и уверенность были ощутимы.

— Холодно? — его голос прозвучал прямо у её уха, низкий и густой, заглушая вой ветра.

Вика не отстранилась. Его прикосновение было в рамках её же правил («руку на спину»). Оно было дозволенным. И, несмотря на плащ, она почувствовала не физическое тепло, а силу этого жеста — он создавал иллюзию защиты, укрытия от стихии, которую сам же и выбрал для этой сцены.

— Немного, — призналась она, не поворачивая головы. — Но вид стоит того.

— Держись за меня, — сказал он, и это не было приказом. Это было предложением, озвученным с такой интонацией, будто он делится с ней секретом выживания на этой высоте. Его вторая рука легла на её левое предплечье поверх рукава плаща, мягко, почти по-дружески. Он встал теперь почти вполоборота к ней, создавая своим телом живой щит от порывов ветра. Их лица оказались в сантиметрах друг от друга.

Он не стал сразу целовать её. Он смотрел ей в глаза, ища в них не разрешение, а отражение — того ли он человека видит она сейчас? Того, кто способен на такую выдержку, на такую перезагрузку?

И только когда она не отпрянула, когда её взгляд остался на его лице — анализирующим, настороженным, но не отвергающим, — он медленно, с бесконечной, почти исследующей нежностью, приблизился и коснулся её губ своими.

Это не был поцелуй. Это было касание. Тёплое, сухое, продолжительное. Больше похожее на печать, чем на ласку. В нём не было страсти, лишь тихий, властный вопрос: «Вот такой я теперь. Видишь? Принимаешь?»

Вика... ответила. Не языком, не страстью, а тем, что не отстранилась. Она позволила этому касанию случиться. Она приняла его, как принимают вызов. Её губы оставались сомкнутыми, нейтральными. Это было её молчаливое сообщение: «Твой ход засчитан. Ты не нарушил правил. Игра продолжается. Но финал всё ещё за мной».

Когда он отстранился, в его глазах вспыхнула не победа, а глубокая, странная удовлетворённость, как у учёного, получившего первые подтверждающие данные. Не триумф, а интерес.

— Теперь ты видишь, — прошептал он, его дыхание смешалось с парой от её рта в холодном воздухе, — что мой мир может быть... разным. И в нём есть место не только для боли. Пойдём? Следующая локация обещает быть теплее.

Он не стал давить, не стал развивать успех. Он аккуратно убрал руки, сделал шаг назад, снова став просто проводником, и жестом пригласил её к выходу с крыши. И в этой сдержанности, в этой готовности отступить ровно настолько, чтобы сохранить интригу, и была его новая, куда более опасная сила.

Путь обратно в зеркальном лифте был другим. Молчание между ними было все еще густым, наполненным невысказанным. Но теперь оно было другим — не враждебным, а заинтересованным. «Ладно, — думала Вика, глядя на его отражение. — Ты стараешься. Ты играешь по моим правилам и делаешь это чертовски красиво. За этот вечер... за эту попытку быть другим — я готова перестать тебя ненавидеть. Но не забыть». Игорь, кажется, почувствовал эту перемену в атмосфере, этот полушаг, который она сделала ему навстречу. Когда двери лифта закрылись, отрезав их от воя ветра, он не стал ждать. Он повернул её к себе и прижал к прохладной зеркальной стене, не грубо, а властно. Его поцелуй на этот раз был глубже, увереннее, но всё ещё сдержанным — не требующим, а утверждающим новую реальность. Вика ответила, позволив губам разомкнуться, чувствуя, как её тело откликается на этот тёплый, твёрдый натиск.

А в зеркалах, со всех сторон, бесчисленные Вики целовались с бесчисленными Игорями, уходя в зеркальную бесконечность. «Смотри, — думала она, ловя взгляд одной из своих копий, чьи глаза были прикрыты, а пальцы впивались в ткань его куртки. — Смотри на себя. Ты целуешь того, кто пытал тебя. И тебе это нравится. Не потому, что ты жертва. А потому что ты выиграла этот раунд. Он целует твои правила. И эта мысль пьянит сильнее любого вина».

Машина припарковалась на тихой, мощёной улочке. Вывеска была скромной — бронзовая табличка с названием джаз-клуб «Velvet Basement» и ступеньки, ведущие вниз, в мягко подсвеченный подвал.

Внутри царил тёплый, обволакивающий полумрак. Стены, обитые тёмно-бордовым

бархатом, поглощали звук. На маленькой сцене трио — контрабас, рояль и саксофон — исполняло «In a Sentimental Mood» Duke Ellington. Мелодия лилась томной, медовой рекой, наполняя пространство ностальгией и скрытым жаром. За столиками, освещёнными только свечами в толстых стеклянных колпаках, сидели пары, погружённые в тихие беседы.

Игорь провёл её к столику в углу, у самой стены. Он помог снять плащ, и его взгляд, оценивающий, задержался на её фигуре в тёмно-зелёном платье.

— Ты выглядишь... дорого, — сказал он, и в его голосе прозвучало неподдельное восхищение, лишённое намёка на похабность. — И как всегда неотразимо.

Он ещё не знал. Не знал главного.

В этот момент на мгновение она поймала на себе взгляд мужчины за соседним столиком. Он был один, лет пятидесяти, с усталым, циничным лицом, и его взгляд, скользнувший по её фигуре с профессиональной, бесстрастной оценкой, был лишён восхищения. Он смотрел не на красоту, а на товар. Это был взгляд, который она помнила — тот же, что ловила на себе в ресторане «Версаль» от посторонних, когда унижение пылало на её щеках, а тело вибрировало по чужой команде. Тот же взгляд холодного, почти научного интереса к объекту чужого владения. И этот интерес в его взгляде было хуже, чем похабность. Он напомнил ей, что её поза, её нагота, её вызов — всё это спектакль, который могут читать и другие. Что её «крепость» — прозрачна для тех, кто знает код для входа. Сердце ёкнуло коротко и болезненно, но она отвела глаза, подавив вспышку прошлого. Игорь, следящий за ней, заметил этот мимолётный обмен взглядами, и в глубине его глаз, за миской восхищения, шевельнулось что-то тёмное и довольное.

Официант принёс меню. Вика заказала бокал порто-тонико — сладковато-горький, лёгкий, необязывающий напиток. Игорь — виски, односолодовый, с одним кубиком льда.

На её вопросительный взгляд он лишь покачал головой:

— Оставлю машину. Пройдёмся пешком. Просто погуляем. Возможно, — он сделал паузу, и в его глазах мелькнула та самая, знакомая хищная искорка, — ты всё же примешь решение посетить мою холостяцкую берлогу. Без гарантий... я помню.

За столиком он вёл себя безупречно. Говорил о музыке, о городе, о впечатлениях от крыши. Спрашивал её мнение. Казался заинтересованным слушателем. Это был Игорь-соблазнитель, Игорь-интеллектуал, вытесняющий образ Игоря-мучителя. Он создавал иллюзию равенства, партнёрства.

Когда на сцене зазвучали первые ноты «The Nearness of You» в исполнении саксофониста — медленной, душу выворачивающей композиции с томными, протяжными пассажами, — он встал и протянул ей руку. — Ты не против?

Они вышли на небольшой танцпол. Он притянул её к себе, его рука легла на её спину, ладонь — чуть ниже лопаток. Они двигались медленно, почти не двигаясь, покачиваясь в такт музыке. Он прижимал её крепче, и через тонкий кашемир его пальцы, скользя по её спине, нащупали... отсутствие привычной выпуклости застёжки. А затем, при более плотном контакте, он почувствовал под тканью только тело и.... упругость тонких резинок пояса для чулок, идущих от бедер.

Он замер на секунду, прервав плавное движение. Его взгляд стал пристальным, изучающим. Он наклонился к её уху, и его голос прозвучал как обжигающий шёпот сквозь медные ноты саксофона:

— Вика... скажи мне, что я ошибаюсь. Скажи, что под этим божественным платьем есть хоть что-то ещё. Кроме тебя.

Она откинула голову, встретив его взгляд. В её глазах не было стыда, лишь холодный, дерзкий вызов и тень улыбки.

— Ты не ошибаешься, — тихо ответила она, её губы почти коснулись его щеки. — На мне есть ещё чулки. И пояс. И всё. Правила, Игорь. Ты помнишь. Я сама решаю, что на мне надето. Или не надето. Это моя крепость. И вход в нее тебе пока не принадлежит.

В его глазах вспыхнула настоящая, дикая, животная страсть, смешанная с бешеным восторгом. Он зарычал что-то нечленораздельное прямо ей в шею и притянул её ещё сильнее, так что между ними не осталось и намёка на воздух. Его мысли были ясны и просты, они бились в его висках в такт пульсации музыки: «Голая. Она пришла сюда, ко мне, совсем голая под платьем. Это не случайность. Это вызов. Это дразнилка. И теперь я знаю. И это знание сводит с ума. Нужно идти отсюда. Нужно на улицу... Охладиться... А потом нужно вести её к себе домой.»

Но он сдержался. Он сделал ещё несколько медленных оборотов, чувствуя каждым нервом её тело, прижатое к его, представляя, что скрывает тонкая ткань. Он дышал её ароматом, смешанным с запахом кожи и волнением, и каждый его мускул был напряжён до предела ожиданием.

Когда последняя нота саксофона растаяла в аплодисментах, он не стал ждать. Он мягко, но неуклонно повёл её к вешалке, помог надеть плащ, оставил на столе крупную купюру, не дожидаясь сдачи, и вывел её на прохладную ночную улицу. Его пальцы были горячими и цепкими на её локте.

— Погуляем немного, — сказал он хрипло, и это звучало не как предложение, а как приговор, как отсрочка перед главным событием вечера, которое теперь стало для него не просто возможностью, а навязчивой, невыносимой необходимостью.

Продолжение рассказа - Виктория. Глава 7. Над крышами города. Часть 2 уже на https://boosty.to/crazy_wolf