Используемый в рассказе музыкальный трек: «The Look of Love» (Dusty Springfield)

Две недели спустя после событий, описанных в рассказе "День рождения".

Офис вымер. Коллеги, спешащие на пятничные свидания и к друзьям, растворились в лифтах, оставив после себя тишину, густую, как сироп. Город раскинулся внизу, уже зажигая вечерние огни, но солнце ещё цеплялось за шпили стеклянных башен, заливая мир тягучим, медовым светом. Воздух в кабинете пахнет остывшим кофе, бумагой и её собственным, чуть сладковатым парфюмом.

Она сидела в офисном кресле, закинув стройные ноги в телесных чулках на столешницу, и смотрела не на город, а сквозь него. Внутри всё ещё гудело — не тревогой, а странным, ровным жаром, который разлился по телу две недели назад и не думал уходить. Тело помнило. Оно вспоминало само, без её воли: внезапной дрожью в бёдрах, когда она поднималась по лестнице; лёгкой, приятной ломотой в самых глубоких мышцах после долгого сидения; острой вспышкой между ног, когда ткань юбки натирала кожу — ту самую кожу, которую тогда ласкали, кусали, зажимали в ладонях двое.

Двое. Миша и Дима. День рождения.

Мысли возвращались к тому вечеру с настойчивостью назойливой мелодии. Но это не были мысли — это были осколки ощущений, яркие, как вспышки магния.

Вспышка: Горячий пар от душа в ванной, где её языки двое губ одновременно — один между ног, другой на шее, — а она, опёршись о мокрую плитку, теряла связь с реальностью, крича в ладонь.

Вспышка: Ошеломляющая, невыносимая полнота двойного проникновения, когда казалось, что её разрывают на части, а на деле — собирают воедино, в некий новый, дикий, нечеловеческий пазл. И тот чёрный, сладкий провал в сознании, который наступил после.

Вспышка: Утро. Кухонный стол. Холодная столешница под спиной и два жадных, не выспавшихся рта на её груди и между ног. И её собственное, шокирующее равнодушие к собственной наготе и похотливости в этот момент.

Она провела ладонью по животу, под тонкой тканью блузки. Понравилось ли ей? Тело отвечало гулом, тихим, как отзвук колокола. Да. Чёрт возьми, да.

Но не просто «понравилось». Это было что-то большее. Что именно?

Власть. Да, именно так. Не та сложная, интеллектуальная власть над ситуацией, как с Игорем. А простая, языческая, как у костра. Власть живого вожделения. Она была центром. Её желание было тем топливом, что разжигало огонь в глазах двух молодых, сильных самцов. Каждый её вздох, каждый стон, каждый изгиб позвоночника — всё это ловилось, выпрашивалось, обожествлялось. Она была не женщиной, а идолом. И в этом был нарциссический восторг, пьянящий, как крепкий ликёр.

Свобода. Свобода от рефлексии. С Игорем каждая встреча — это дуэль мозгов, шахматная партия, где нужно думать на три хода вперёд. С Мишей и Димой можно было просто чувствовать. Быть не стратегом, а полем боя. Не анализировать, а принимать. Это давало головокружительное облегчение.

Простота животного акта. Желание — действие. Голод — насыщение. Никаких подтекстов, двусмысленностей, психологических ловушек. Чистая, откровенная, почти грубая физиология. И в этой простоте была своя, чудовищная красота.

А теперь — главный вопрос, который она задавала себе всё это время, глядя в темнеющее небо: - Хочет ли она повторения? В том же формате. На той же территории, где она была уже не просто любовницей, а... центром оргии.

Да. Хочет. Ответ приходил не из головы, а из той самой глухой, тёплой пустоты внизу живота, которая ночью, в одиночестве, вдруг начинала ныть и сжиматься. Она хотела этого, как хотят опасного аттракциона или запретного наркотика. Не для того, чтобы жить этим каждый день. А как особый, ритуальный праздник плоти. Раз в несколько месяцев. Как поход в ресторан с убийственно калорийными десертами — зная, что потом придётся долго приходить в себя, но сам момент стоит того.

Миша и Дима в этом сценарии были не любовниками, не мужчинами. Они были... инструментами. Совершенными, умелыми, страстными инструментами для достижения одного-единственного состояния — полного, тотального физического самоуничтожения в наслаждении. И в этом осознании не было ни стыда, ни жестокости. Была лишь холодная, почти научная ясность. Номер Димы, сохранённый в телефоне под нейтральным «Д.», был тем самым ключом. Ключом от особой комнаты в её внутреннем дворце. Комнаты, куда она решала заходить одна.

Она вздохнула, и её дыхание записалось лёгким туманом на холодном стекле. Она чувствовала себя не грешницей и не развратницей. Она чувствовала себя... гроссмейстером. Перед ней лежало несколько шахматных досок. С Владом — партия на глубину и доверие, фундаментальная, вечная. С Игорем — партия на интеллект и волю, изощрённая и рискованная. А с молодыми парнями — партия на чистую, бездумную силу и чувственность. И все эти игры она вела одновременно, и от этого в голове стоял не хаос, а напряжённый, творческий, мощный гул — звук работающего на пределе сложного механизма.

Её тело после той ночи стало другим. Более уверенным в себе. Более своим. Оно что-то доказало. Оно выдержало нечеловеческую нагрузку и вышло из боя не сломленным, а закалённым. Теперь оно смотрело на раскинувшийся внизу город не как на чужую территорию, а как на ландшафт бесконечных игровых полей.

И именно в этот момент, когда она была на пике этой странной, многогранной уверенности, тишину офиса прорезала вибрация. Не звонок, а именно вибрация — настойчивая, похожая на жужжание огромной, хищной пчелы. Телефон лежал на столе, экраном вниз. Она медленно протянула руку, уже зная, не глядя, чьё имя сейчас увидит. Чей голос снова попытается вписать новую фигуру на её доску.

Палец коснулся прохладного стекла экрана. Сейчас.

Вибрация нарастала, превращаясь в упругий гул. Вика перевернула телефон. На экране горело: «Попутчик Игорь». Та самая запись, что теперь навсегда ассоциировалась с запахом железной дороги, зеркальных лифтов и низкого баритона, разрезающего музыку Dead Can Dance.

Она сделала паузу, дав ему прочувствовать три гудка. Потом провела пальцем по экрану и поднесла трубку к уху, не здороваясь.

— Алло, — её голос прозвучал в пустом кабинете ровно, деловито, как будто она ожидала звонка от коллеги.

Секунда тишины в трубке, затем — его голос. Низкий, узнаваемый, но лишённый прежней самоуверенной наглости. В нём была всё та же, знакомая по их последнему разговору, сдержанность. Почти уважение.

— Вика. Добрый вечер. Я не помешал? — Он, кажется, уловил акустику пустого помещения.

— Ты редко когда «не помешаешь», Игорь, — она позволила себе лёгкую, сухую усмешку, откидываясь в кресле. — Но формально — нет. Рабочий день окончен. Что случилось?

— Ничего не случилось. Я... подумал о тебе. О том, как жаль, что наш диалог в городе, на крыше и после — остался незавершённым точкой. Он застыл в ожидании следующей главы.

— Слишком поэтично для пятничного вечера, — парировала Вика, но внутри что-то ёкнуло. Он говорил на её языке. Языке подтекстов и недоговоренностей.

— Тогда буду прозаичен, — в его голосе послышалась улыбка, короткая, почти невидимая. — Я хотел предложить тебе свидание, Вика. Я забронировал номер. В загородном доме отдыха «Лесная гавань». У сосен, недалеко от озера. На сутки. Суббота-воскресенье. Там есть всё: природа, тишина, спа-зона, ресторан и вино, которое не подают в ресторанах. И отсутствие любых обязательств, кроме одного — быть собой. Вне правил этого города.

Вика закрыла глаза. Перед внутренним взором пронеслись обрывочные кадры: вспотевшие тела Миши и Димы в полутьме съёмной квартиры, грубый смех, запах секса и пива. Животная, шумная, коллективная вакханалия. И тут — его предложение. Тишина. Уединение. Один на один. Контраст был настолько оглушительным, что по её спине пробежали мурашки — не от страха, а от предвкушения. После того группового безумия её душа, измотанная и восхищённая одновременно, скучала по сложности. По интеллектуальному напряжению. По дуэли. Игорь предлагал именно это, но в новой, изысканной обёртке.

— «Лесная гавань», — повторила она, открывая глаза. Её взгляд упал на отражение в тёмном окне — строгое, собранное лицо женщины в дорогой блузке. — Звучит... пасторально. И крайне неконкретно. Где именно эта «гавань»? Полтора часа по шоссе или три? И какие у тебя планы на эти сутки, помимо созерцания сосен и дегустации эксклюзивного вина? — Она вложила в последние слова лёгкую, колючую насмешку.

Он не смутился. Его голос стал собранным, как у администратора, представляющего условия брони.

— Комплекс в сорока минутах от кольцевой. Территория закрытая, охраняемая. Планы... План один — отсутствие плана. Погулять по территории, если захочешь — там есть маршруты. Посидеть в главном ресторане или в панорамном кафе у воды. Просто дышать. Поговорить, наконец, не на бегу, не под вой ветра на крыше и не под саксофон в подвале. А поговорить по-настоящему. И, возможно... вспомнить, какими мы можем быть, когда нас не душит этот город. Без его суеты, его глаз, его прошлого.

Он снова бил точно в цель. Он противопоставлял «их» связь — всему остальному миру. Возводил её в ранг чего-то элитарного, приватного, настоящего.

— А когда ты планируй вернуть меня в эту «душащую» реальность? — спросила Вика, её тон оставался аналитическим, но внутри уже начинался тот самый, сладкий и тревожный процесс взвешивания рисков.

— Выселение в обед в воскресенье. Я привезу тебя обратно в город к трём-четырём дня. — Ответил он чётко.

Вика сделала паузу. Она смотрела на своё отражение, и в её глазах мелькнула тень той самой Вики, что несколько недель назад, стоя раком на кухне квартиры Димы, думала лишь о том, как бы глубже и сильнее в нее вошли. А сейчас она думала о доводах «за» и «против». Контраст был головокружительным.

— Это заманчиво, Игорь, — наконец сказала она, и в её голосе впервые прозвучала не холодность, а задумчивость. — Но ты просишь о серьёзной отлучке. Я должна буду отсутствовать больше суток. Мне нужно будет... придумать историю. Убедительную. Влад — не дурак, и просто «деловая встреча» на выходных не прокатит. Да и кто поверит, что я с коллегой, с которым ездила в командировку, вдруг решила махнуть на природу? — Она намеренно обыгрывала его незнание о полной осведомлённости Влада. Это давало ей козырь, пространство для манёвра и видимость уступки.

На другом конце провода повисла лёгкая пауза. Он явно обдумывал это препятствие.

— Ты права, — согласился он, и в его голосе не было раздражения, лишь понимание. — Я не хочу создавать тебе лишних проблем. Может, скажешь, что едешь с подругой? На спа-уикенд? Всё, что угодно. Я дам тебе адрес места, название — это действительно премиальный комплекс, куда женщины ездят за релаксом.

— Подруга... — протянула Вика, снова позволяя себе лёгкую игру. — У моих подруг, как правило, есть мужья, которые могут позвонить Владу. Слишком рискованно. — Она наслаждалась этим, заставляя его искать выход, чувствуя, как контроль над разговором плавно смещается к ней. — Ладно. Я что-нибудь придумаю. Возможно, скажу, что смоталась в короткий ретрит, помедитировать. Он... снисходительно относится к моим попыткам «найти себя».

Она почти слышала, как в его голове щёлкнуло: «Он позволяет. Он не контролирует. В её браке есть щели. Мои шансы растут».

— Значит, это не «нет»? — спросил он, и в его ровном тоне прозвучала первая, сдержанная нота надежды.

— Это не «да», — чётко парировала Вика. — Это «я подумаю». Мне нужно оценить риски, Игорь. После нашей последней... экскурсии, я научилась это делать. Пришли мне адрес, название этого рая. И... примерную программу на вечер субботы. Я имею в виду ресторан. Мне нужно понимать, какой дресс-код бросать в сумку.

Её последняя фраза была тонким, но ясным намёком. Она не спрашивала «будет ли секс». Она спрашивала о планах на ужин, но слово «бросать в сумку» говорило обо всём.

Она давала понять, что рассматривает его предложение во всей полноте, включая ту самую, не озвученную часть.

Он всё понял. Его голос стал чуть теплее, увереннее.

— Конечно. Я пришлю тебе всё в течение часа. Ресторан — камерный, европейская кухня. Дресс-код... Твой. Тот, в котором ты чувствуешь себя королевой. Ты и будешь ей там. — Он сделал паузу. — Я буду ждать твоего решения, Вика. Но знай... Я очень на него надеюсь. Эти сутки могут стать для нас новым... прочтением.

Он снова ударил по самому больному — по их общему интеллектуальному голоду, по жажде «прочесть» друг друга с новой страницы.

— До связи, Игорь, — сказала Вика и положила трубку, не дожидаясь его прощания.

Она опустила телефон на колени и снова посмотрела в окно. Город теперь был усыпан бриллиантами огней. В её груди билось сердце — ровно, но мощно. Контраст. Между грубым смехом Миши и изысканными намёками Игоря. Между всеобщим вниманием толпы и сфокусированным интересом одного, самого опасного из мужчин. Между простотой животного акта и сложностью психологической игры.

И этот контраст был самым сильным афродизиаком из всех, что она когда-либо знала. Она уже почти решила. Почти. Оставалось лишь сделать один звонок. Самый важный. Тому, кто был её якорем, режиссёром и главным зрителем. Владу.

Вика застала Влада в кабинете. Он сидел в глубоком кресле. На коленях лежала толстая открытая книга. Он смотрел не в книгу, а в окно, в темноту, медленно потягивая виски из тяжелого бокала. Он знал. Он всегда знал, когда она возвращалась с внутренней бурей.

Она не стала подходить сзади, как обычно. Стояла в дверях, облокотившись о косяк, сумка всё ещё на плече.

— Он звонил, — сказала она просто, без предисловий.

Влад медленно повернул кресло. Его лицо было спокойным, усталым, но в глазах — та самая всевидящая ясность.

— Игорь, — констатировал он, не как вопрос. — Давно не слышали. Соскучился...

— Предлагает свидание, — Вика сделала шаг в комнату, звук её каблуков по паркету был громким в тишине. — Загородный дом отдыха. Суббота-воскресенье. Тишина, природа, ресторан. Чтобы «поговорить по-настоящему».

Она наблюдала за его лицом, ища малейшую тень. Ревности? Гнева? Недоверия? Но там было лишь привычное, аналитическое внимание. Он отставил бокал.

— После того, что ты устроила на том дне рождения с теми мальчишками... — он произнёс это не с осуждением, а с лёгкой, почти клинической констатацией, —... тебе, должно быть, смертельно не хватает изысканности. Шахматной доски вместо футбольного поля. Интеллектуального яда вместо текилы.

Вика усмехнулась. Он видел насквозь. Всегда.

— Это было... интенсивно. Но да. Там была одна краска. Яркая, кислотная. А Игорь... он предлагает всю палитру полутонов. И мне интересно, смогу ли я теперь, зная и то, и другое, смешать их внутри себя. Не разорваться, а... синтезировать.

— Реванш? — спросил Влад, прищурившись. — Ты же взяла его на прошлом свидании?

— Не реванш. Продолжение эксперимента. Тогда я проверяла, могу ли я выстоять. Сейчас... я хочу проверить, могу ли я управлять. Не им. А той частью себя, которую он будит. Играть в его игру, но по своим, новым, более сложным правилам. Тем, которые рождаются не до, а вовремя.

Влад молчал несколько секунд, его пальцы постукивали по креслу. Потом он кивнул, один раз, коротко и твёрдо.

— Логично. После группового забега на короткую дистанцию — марафон с одним, но самым сильным конкурентом. Чтобы проверить выносливость не тела, а стратегии.

Он поднялся, подошёл к ней. Не для поцелуя. Он взял её лицо в ладони, его большие пальцы провели по её скулам. Его взгляд был тяжёлым, проникающим.

— Поезжай. Собери свои впечатления. Получи новый опыт. Ты — мой главный исследователь тёмных материй. — В его голосе прозвучала та самая, тёмная, одобряющая искорка, что была после её признаний о «четвёртом осколке». — Но помни. Ты везешь меня с собой. В каждой своей мысли. В каждом расчёте. В каждом вздохе, который он примет за свою победу. Я — твой базовый лагерь. И я — тот, кому ты привезешь самый подробный отчёт. Не о том, что он с тобой сделал. А о том, что ты с собой сделала, позволив ему это.

Это было не разрешение. Это было благословение на оружие. Инструктаж перед важнейшей миссией. Он укреплял их альянс не запретами, а доверием такой чудовищной глубины, что от него перехватывало дыхание.

Вика прижалась лбом к его груди, вдыхая знакомый запах — хлопка, кожи и чего-то неуловимого, что было просто «Влад».

Вика прижалась лбом к его груди, вдыхая знакомый запах — хлопка, кожи и чего-то неуловимого, что было просто «Влад». Но внутри скреблась червоточина, и её нужно было вытащить на свет. Перед ним.

— Я не боюсь провести там ночь, — начала она, и её голос прозвучал тише, уязвимее, чем она хотела. Она оторвалась, чтобы видеть его глаза. — Я боюсь... той версии себя, которая просыпается с ним. Той, что в «Версале» дрожала от пульта. Той, что в его квартире кончила от анального секса, забыв всё. А потом сосала его член, благодаря его за то, что он трахнул меня в попу. Я боюсь, что в какой-то момент... мне захочется подчиниться. Не по моим правилам, а по его. Что я забуду, где моя воля, и буду просто... телом, которое он программирует. Я боюсь этой своей тёмной ипостаси, Влад. И того, что он — единственный, кто умеет в неё точно попадать.

Она выдохнула, сбросив самый тяжёлый груз. Не вины, а страха перед собственной природой.

Влад слушал, не перебивая. Его взгляд не осуждал, он изучал. Как режиссёр изучает сложного персонажа.

— Ты боишься не подчиниться. Ты боишься захотеть испытать подчинение. И в этом — вся разница. — Наконец сказал он, и его голос был твёрдым, как сталь.

Он взял её лицо в ладони, заставив смотреть только на него.

— Если в какой-то момент тебе захочется опуститься перед ним на колени без его приказа... или попросить его о сделать с тобой что-то унизительное... это не его победа. Это твоё исследование. Ты не теряешь контроль. Ты отдаёшь его на пробу временному пользователю. Потому что знаешь, что право собственности, ключ и право на окончательный вердикт — здесь. У меня. И, в итоге, у тебя самой.

Его слова не успокаивали. Они вооружали. Они меняли само восприятие.

— И когда утром, — продолжил он, его большой палец провёл по её нижней губе, — ты проснёшься с его следами на твоей коже и с этой... новой картой твоей тьмы внутри, ты привезешь её мне. Чтобы мы её вдвоём разобрали. Изучили. И положили в нашу общую копилку. Это сделает нас сильнее. Потому что мы будем знать о тебе всё. А он — лишь крошечный фрагмент.

Он поцеловал её. Не страстно и не запечатывающе, а утверждающе. Как ставят точку в споре. Потом отпустил, легко шлёпнув по бедру — уже не как партнёр, а как тренер, отправляющий спортсмена на сложнейший матч.

— А теперь иди собирай чемодан, моя сложная, бесценная девочка. И положи то чёрное платье. С открытой спиной и большим разрезом сбоку. Пусть он сходит с ума, глядя на то, что никогда не будет принадлежать ему по-настоящему. Только в прокат.

Она рассмеялась, но это был смех облегчения, сброшенных оков. Страх не исчез. Но он превратился в адреналин, в острый интерес к самому себе. Она шла не в логово, а в лабораторию. А Влад оставался и главным учёным, и неприкосновенным запасом её личности.

— Ты — гений, — сказала она уже из коридора, чувствуя, как спина распрямляется.

— Я знаю, — донёсся его голос из кабинета, уже погружающегося обратно в тишину и свет экранов. — И, Вика?.. Получи от процесса удовольствие. Все его оттенки.

В салоне царила не тишина, а её антипод — идеально отполированный звуковой вакуум. Не музыка, а явление: тягучие, холодные волны эмбиента, больше похожие на излучение далёкой нейтронной звезды, медленно заполняли пространство. В них не было ни мелодии, ни ритма — только нарастающее, гипнотическое давление, переписывающее внутреннее чувство времени. Казалось, не машина едет по шоссе, а они сами неподвижно парят в черноте, пока мимо проплывают тусклые созвездия придорожных фонарей. Это был саундтрек не к поездке, а к ритуальному отрыву от реальности.

Вика скинула кроссовки и, развалясь в пассажирском кресле, закинула ноги на торпеду. Короткая кожаная юбка немедленно съехала, обнажив почти всю длину бёдер до самой границы черных кружевных трусиков — того маленького, дерзкого секрета, который она надела под «скромный» выездной наряд. Это был не жест развязности, а демонстрация границ её комфорта и её правил. Она расслаблена. Она открыта. Но это — её территория, даже в его машине.

Игорь, ведя машину точными, экономичными движениями, бросил на неё беглый, оценивающий взгляд. Не на ноги, а на позу в целом. Уголки его губ дрогнули.

— Устраивайся поудобнее, — сказал он, и его голос прозвучал в унисон с нарастающими струнами. — Мы только выехали из клетки. Теперь — процесс декомпрессии.

— Интересный саундтрек для декомпрессии, — заметила Вика, глядя в боковое окно на мелькающие огни. — Больше похоже на погружение в бездну.

— Бездна, свобода... Это всё синонимы, — парировал он, плавно перестраиваясь. — Просто зависит от того, кто и с каким багажом в неё входит. Ты, я смотрю, путешествуешь налегке.

Он кивнул в сторону её ног. Это был не комплимент и не похабный намёк. Это была констатация факта, часть его анализа.

— Багаж мешает чувствовать дорогу, — отозвалась она, проводя ладонью по гладкой коже своего бедра. Жест был само рефлексивным, а не соблазняющим. — А мне сегодня хочется... чувствовать. Каждую кочку. Каждый поворот.

Он одобрительно хмыкнул.

— «Чувствовать»... Любопытная категория. Часто за неё принимают простую физиологию. Вибрацию нервных окончаний. Но это — слишком примитивно. Настоящее чувство рождается здесь. — Он на секунду оторвал руку от руля и коснулся пальцем своего виска. — А потом уже опускается в тело, окрашивая простые ощущения в уникальные оттенки. Боль может быть пыткой. А может быть... откровением. Всё решает голова.

Вика почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Он не говорил о сексе. Но он говорил именно о нём.

— Ты предлагаешь сегодня поработать головой? — спросила она, поворачивая к нему лицо. В её голосе была лёгкая, игривая опасность.

— Я предлагаю не работать, — поправил он, и его взгляд на мгновение встретился с её в зеркале заднего вида. — Я предлагаю... наблюдать. За процессами. За тем, какие мысли рождает эта музыка. Какие образы вызывает этот уходящий в темноту лес за окном. И куда... заведут эти мысли и образы нас обоих. Без спешки. Без заранее подготовленного сценария. — Он сделал паузу, дав гулу музыки заполнить пространство. — Соскучился поэтому. По возможности не действовать, а запускать процессы и смотреть, что получится.

В его словах не было «я скучал по твоему телу» или «я хочу тебя так же, как тогда». Было нечто более тонкое и опасное: «Я скучал по сложности тебя. По тому, как ты откликаешься на запущенные мной процессы». Это был высший комплимент и высшая форма соблазна. Он хотел не её тело — он хотел вновь стать тем, кто дирижирует оркестром её желаний, страхов и открытий.

Вика медленно опустила ноги с торпеды и притянула колени к груди, обхватив их руками. Это был жест не защиты, а концентрации. Её глаза в полумраке блестели.

— Опасная игра, — тихо сказала она. — Запускать процессы, не зная финала.

На его лице, освещённом мерцанием приборной панели, появилась тень улыбки.

— Единственная, которая имеет смысл, Вика. Всё остальное — просто физиология. А мы с тобой... мы уже давно переросли просто физиологию, не так ли?

Он не ждал ответа. Он снова сосредоточился на дороге, но напряжение в салоне не ослабло, а сгустилось, превратившись из молчаливого противостояния в тихий, совместный ритуал подготовки к чему-то неизбежному и невероятно сложному. Он задал тон. Поле битвы было обозначено: это территория их совместного, запущенного сознания. А тело... тело было лишь инструментом, на котором эта битва в конечном итоге будет сыграна.

Дверь номера закрылась с тихим щелчком высококлассного замка. Пространство было больше похоже на лофт-студию: высокие потолки, панорамные окна, выходящие на сосны, и в центре — огромная, низкая кровать, застеленная белым льняным бельём, которое казалось светящимся в сумеречном свете.

Вика, не снимая куртки, сделала три шага и упала навзничь на эту белизну. Она лежала, раскинув руки, её дыхание было ровным, но в глазах горели огни. Короткая юбка, подчиняясь физике, задралась еще выше, обнажив почти всё: длину загорелых, гладких бёдер и чёрное кружево трусиков, тонкой, дерзкой полоской контрастирующее с кожей. Это был не жест разврата, а жест присвоения. Она первой метила территорию этой кровати, заявляла о своей власти над этим пространством.

Затем, не глядя на Игоря, который остановился у порога, наблюдая, она медленно, с кошачьей грацией, перевернулась. Встала на четвереньки. Спина прогнулась в идеальную, соблазнительную дугу, ягодицы в тех же чёрных кружевах приподнялись, бёдра развелись шире, чем того требовало равновесие. Она замерла, превратившись в живой, дышащий памятник собственной доступности и вызову.

Игорь стоял неподвижно. Потом он сбросил куртку на кресло, и двинулся к кровати. Он приближался, как хищник, уверенный в своей добыче.

И в тот момент, когда его руки уже тянулись, чтобы впиться в эти аппетитные бедра и притянуть их к себе, Вика исчезла. Не отпрянула, а мягко, стремительно ускользнула в сторону, соскользнув с кровати и оказавшись на ногах. Она стояла между ним и дверью в ванную, её глаза блестели азартом и холодной сталью.

— Игорь, Игорь... — покачала она головой, и в её голосе звучала лёгкая, почти материнская укоризна. — Мы только приехали. Солнце ещё не село. Ты же предлагал процесс, а не скорую разрядку. Ещё не вечер для главного акта.

Не дав ему опомниться, она скользнула в ванную и прикрыла дверь, но не заперла её. Вызов был брошен. Правила всё ещё её.

Оказавшись в прохладной, выложенной тёмной плиткой ванной, она прислонилась к двери и закрыла глаза, чувствуя, как бешено стучит сердце. Адреналин смешивался с триумфом. Она его остановила. Взяла паузу.

Потом она подошла к огромному зеркалу. Её лицо в отражении зеркала было возбуждённым, с яркими пятнами на щеках. Медленно, глядя себе в глаза, она приподняла юбку и стянула с себя те самые чёрные кружевные трусики. Они упали на пол маленьким комочком. Затем её руки зашли под блузку и куртку, расстегнули крючки лифчика. Они ослабли, и она, высвободив руки из рукавов куртки и блузки, стянула и его.

Теперь, глядя в зеркало, она видела себя почти одетой, но принципиально обнажённой. На ней оставались только: короткая кожаная юбка, расстёгнутая светлая блузка (сквозь которую просвечивали твёрдые, возбуждённые соски), короткая кожаная куртка и чёрные кроссовки на босу ногу. Никакого барьера. Никакой защиты. Только кожа, ткань и воздух между ними.

«Ты думаешь, это дразнилка для тебя? — мысленно сказала она отражению Игоря в своей голове. — Нет. Это моё заявление. Я вышла из той игры, где бельё — это граница. Теперь граница — только моя кожа. И только я решаю, кто к ней прикоснётся и когда. Ты хочешь процесса? Вот он. Сейчас ты будешь гулять с полностью доступной, но абсолютно неуловимой женщиной. И это знание будет жечь тебя изнутри, пока ты будешь говорить о архитектуре».

Она намеренно не застегнула полностью блузку, оставив её расстёгнутой чуть ниже, чем требовали приличия, чтобы движение и ветерок могли приоткрыть больше. Положила лифчик и трусики в свою сумку — спрятала оружие, чтобы использовать факт его отсутствия.

Когда она вышла, Игорь стоял у окна, куря. Он обернулся, и его взгляд мгновенно, с профессиональной точностью, сделал «сканирование». Он заметил отсутствие лифчика под блузкой. Его глаза сузились на долю секунды, но лицо осталось невозмутимым. Он понял. Игра усложнилась.

— Гуляем? — просто спросила Вика, поправляя волосы возле большого зеркала в прихожей.

— Гуляем, — кивнул он, гася сигарету.

На улице её встретил прохладный вечерний воздух. И первый же порыв ветра, пробежавший по ногам, стал для неё откровением. Он обдувал непосредственно кожу внутренней стороны бёдер, лаская голую, уже влажную от возбуждения промежность. Каждый шаг, каждое движение бедрами рождало новое, щекочущее, непривычное ощущение. Ткань юбки скользила прямо по коже, и это было невероятно чувственно. Она шла, чуть расставив ноги, погружённая в этот непрерывный, тайный диалог со стихией и собственным телом. Это была её личная, скрытая от всех оргия ощущений.

Игорь вёл себя безупречно. Он был гидом, эрудитом, интересным собеседником. Показывал ей смешанную архитектуру комплекса, рассказывал про породу сосен. Но его внимание было приковано к ней. Он ловил каждый её вздох, каждый непроизвольный вздрагивавший мускул на её лице, когда особенно настойчивый ветерок касался её сокровенного.

Большая каменная беседка-ротонда стояла на самом берегу озера. Внутри пахло сырым камнем и хвоей. Заходя внутрь, Вика почувствовала, как от контраста тепла её тела и прохлады камня по коже побежали мурашки.

Игорь вошёл следом. Он не стал больше ждать. В полумраке беседки, под сводчатым потолком, он прижал её спиной к холодной, шершавой стене. Его поцелуй был не вопросом, а утверждением. Глубоким, властным, лишающим дыхания. Его руки скользнули под расстёгнутую куртку, обхватили её талию, а затем одна из них, тёплая и уверенная, двинулась вниз, по её боку, к краю юбки.

Вика ответила на поцелуй с той же яростью, её руки впились в его плечи. Она позволила его ладони скользнуть под подол. Они прошли по обнаженной коже ягодиц, и не обнаружив там никакой преграды, резко замерли.

Игорь оторвался от её губ. Его дыхание стало резким, прерывистым. В его глазах, так близко к её, вспыхнул не триумф, а глубокое, почти шоковое понимание. Он смотрел на неё, как на разгадку сложнейшей головоломки.

— Вика... — его голос был хриплым шёпотом, полным смеси восхищения и ярости. Его пальцы легонько, почти с благоговением, провели по самой интимной, обнажённой коже, подтверждая открытие. — Ты... Ты опять пришла без них...

Он не договорил. Он не мог. Вся его тактика «процесса», интеллектуального соблазна, столкнулась с её грубой, гениальной в своей простоте провокацией. Она пришла к нему на свидание абсолютно голой под одеждой. И теперь это знание, это физическое доказательство её безумной, тотальной уязвимости и силы одновременно, жгло его изнутри, грозя смести все планы о неторопливом соблазнении.

Он прижался лбом к её виску, его тело напряглось, как тетива.

— Ты играешь в очень опасную игру, — прошептал он прямо в её кожу, и в его голосе звучало уже не прежнее расчётливое спокойствие, а сдавленная, животная страсть.

Вика, чувствуя, как его пальцы дрожат на её коже, приоткрыла глаза. В её взгляде не было страха. Был холодный, ясный огонь победителя, заставившего самого мастера контроля потерять его на секунду.

— Я не играю, Игорь, — тихо, но чётко ответила она. — Я исследую.

Ветер с озера стал пронизывающим, и Вика, наконец, прервала густое, давящее молчание, в котором звенело лишь эхо их прерванного поцелуя и шёпота кожи о кожу.

— Я чуть замерзла, Игорь, — сказала она, и её голос прозвучал удивительно ровно, почти обыденно. Она скрестила руки на груди, не столько от холода, сколько инстинктивно прикрывая открытую блузку, но жест был запоздалым и потому ещё более красноречивым. — Пойдём выпьем кофе где-нибудь.

Игорь, стоявший в полушаге от неё, медленно повернул голову. Его лицо было каменной маской, но в уголках губ застыла тонкая, напряжённая складка — след невысказанной ярости и восхищения. Он кивнул, коротко, и жестом указал на тропинку, ведущую к главному корпусу, где у самого берега светились тёплые огни небольшой кофейни-веранды «У Причала».

Внутри пахло свежемолотыми зёрнами, корицей и воском от горящих свечей в стеклянных банках. Было тихо, почти пусто. Они выбрали столик в дальнем углу, у самого окна, за которым уже почти стемнело, и лишь силуэты сосен чернели на фоне свинцового неба. Вика села спиной к стене, лицом к залу — привычная позиция контроля. Игорь занял место рядом с ней.

Официантка принесла меню. Вика заказала капучино. Игорь — двойной эспрессо, без сахара. Говорить пока было не о чем. Звук отодвигаемого стула, шуршание страниц меню, приглушённый голос официантки — всё это казалось неестественно громким в пустоте, которая лежала между ними. Это была не неловкая пауза, а напряжённое перемирие.

Кофе принесли. Вика обхватила чашку ладонями, чувствуя, как жар проникает в озябшие пальцы. Игорь не пил. Он смотрел на неё через стол, и его взгляд был тяжёлым, аналитическим, как у криминалиста, изучающего улику.

— Ты решила свести нашу сложную игру к примитивному экстриму, — начал он тихо, без предисловий. Его слова падали в тишину, как капли в колодец. — Голое тело как главный аргумент. Я... признаю эффективность. Но как тактический ход — это разочаровывает. Я думал, ты ценишь тонкость. Интеллектуальную составляющую.

Вика медленно подняла глаза от пены в чашке. В её взгляде не было ни обиды, ни гнева. Только холодная, почти научная ясность.

— Тонкость — в голове, Игорь, — ответила она так же тихо. — А тело... тело просто констатирует факт. Факт моей свободы. Ты хотел процесса? Процесс идёт. Ты — его главный наблюдатель. И, как выясняется, — заложник собственных ожиданий.

Под столом его нога, мощная и тёплая, резко прижалась к её голой икре, а затем его рука опустилась на её колено. Не лаская, а зажимая, будто пытаясь физически остановить ход её мыслей. Его большой палец начал медленно, с почти хирургической точностью, водить по внутренней стороне её бедра, под подолом юбки, там, где не было никакой преграды. Каждое движение было немым, властным напоминанием: «Я знаю. Я помню. Это моя территория сейчас».

Вика не дрогнула. Она лишь слегка раздвинула ноги под столом, делая его доступ более полным, но одновременно лишая жест агрессии. Это был её ответ: «Бери. Исследуй. Но это не твоя победа — это моё разрешение».

Игорь почувствовал это и его пальцы на секунду замерли. Затем он придвинулся ближе через стол, его лицо оказалось в сантиметрах от её.

— Заложник? — прошептал он, и в его шёпоте зазвучала стальная, опасная нота. — Интересная теория. Но в классической драматургии заложника в конце всегда освобождает спецназ. Угадай, кто в этой истории — спецназ?

Его дыхание пахло кофе и чем-то тёмным, металлическим — адреналином. Его пальцы под столом впились ей в мягкую плоть бедра, оставляя следы, которые проступят синяками завтра.

Вика не отклонилась. Она встретила его взгляд, и в её глазах вспыхнул тот самый, холодный огонь победителя, что был в беседке.

— Ошибаешься, — выдохнула она, и её губы почти коснулись его. — В этой истории нет освобождения. Есть только добровольная капитуляция. И я, — она сделала паузу, давая словам врезаться в него, — я ещё не готова выкинуть белый флаг. Можешь ждать у ворот моей крепости сколько угодно. Или... можешь попробовать взять их штурмом. Но я предупреждала о правилах: любой намёк на силу — и я ухожу.

Это был ультиматум. Чистый и жёсткий. Она назвала его «штурмом», признавая его силу, но тут же обносила свою позицию невидимой, но неприступной стеной своих условий.

Игорь откинулся назад, резко убрав руку из-под стола. Его лицо снова стало непроницаемым, но в глубине глаз бушевала буря. Он наконец отхлебнул эспрессо, глотая вместе с горькой жидкостью и собственную ярость, и фрустрацию, и дикое, неконтролируемое желание сломать её здесь и сейчас.

Он расплатился наличными, не дожидаясь сдачи.

— Пойдём, — сказал он, вставая. Его голос был гладким, как лезвие. — Пора готовиться к ужину. Ресторан ждёт.

Он не предложил ей руку. Не коснулся её. Он просто пошёл к выходу, его спина была прямой, а шаги — отмеренными и чёткими. Всё его существо теперь излучало не растерянность, а собранную, холодную решимость. Кафешка стала полем боя, где он потерпел тактическое поражение, но не проиграл войну. Теперь он перегруппировывался. И ресторан, с его публичностью, музыкой и возможностью танца, был идеальным полем для контрудара.

Вика последовала за ним, чувствуя на коже бедра жгучее воспоминание о его пальцах и лёгкую, щемящую пустоту от их ухода. Она выиграла этот раунд. Но война, как он и предрекал, только начиналась. И следующий ход был за ним.

Дверь в ванную открылась беззвучно, выпуская вместе со светом видение.

Игорь, стоявший у балконной двери с бокалом в руке, замер. Его дыхание остановилось на полуслове, замерло в горле. Бокал в его пальцах дрогнул, и виски внутри плеснулось к золотистому краю.

На Вике было платье-пленка. Глубокий, насыщенный изумрудный шёлк, тяжелый и текучий, как вода в ночном лесу. Оно держалось на изящных тонких бретелях, спускаясь с плеч мягкой волной, открывая ключицы и начало гладких, покатых плеч. Лиф был соблазнительно низким, образуя идеальную линию сердца, которая подчеркивала округлость груди, но не выпячивала её нагло — скорее, намекал на богатство, скрытое в тени ткани. От талии, туго перехваченной по фигуре, платье струилось вниз длинным, строгим силуэтом, но эту строгость взрывал единственный, убийственный разрез. С каждым шагом разрез расходился, открывая длину ноги — от щиколотки до самой верхней, сокровенной части бедра, где в обычной жизни заканчивалась бы ластовица трусиков. Но трусиков сегодня не было. И там, у самого края разреза, чуть виднелся тончайший ажурный кант чулка телесного цвета. Ещё один секрет. Ещё один слой её игры. Чулки были настолько тонкими, что казались лишь лёгким загаром на её коже, но их присутствие читалось по едва уловимой текстуре и по ажурному канту, которые она даже не пыталась скрыть. Они вели куда-то вверх, под платье, туда, где, как он теперь знал, не было ничего.

Спина была открыта до основания позвоночника, образуя глубокий V-образный вырез, который заставлял лопатки Вики выглядеть особенно хрупкими и соблазнительными. К платью — туфли-лодочки на высокой шпильке того же изумрудного оттенка, но на тон темнее, почти черно-зелёные. Они удлиняли ногу, делая каждый шаг — завораживающим, опасным движением.

Игорь медленно, с трудом перевёл дух. В его голове, обычно чёткой и расчётливой, на секунду воцарился хаос мыслей, слившихся в один ослепляющий, яростный всплеск:

«Чёрт возьми. Она пришла на войну. И надела как доспехи самое дорогое, самое уязвимое, что у неё есть — своё собственное, совершенное тело, выставленное напоказ, но недоступное. Она знает. Она знает, что я знаю. И этим знанием она режет меня, как лезвием. Каждый мужчина в том ресторане будет смотреть на этот разрез, на эту грудь, и желать её. А я буду видеть не просто кожу. Я буду видеть ту самую, абсолютную наготу под тканью. И от этого сойду с ума. Это не платье. Это акт психологического террора. И она... она выглядит в нём как богиня, спустившаяся с Олимпа, чтобы растоптать моё самообладание. Я должен... я должен сохранить лицо. Сейчас. Сказать что-то. Что-то, что вернёт мне хоть тень контроля...»

Он поставил бокал с таким усилием, что стекло звонко стукнулось о стеклянную столешницу. Сделал шаг навстречу. Его взгляд, горячий и тяжёлый, скользнул от её лица вниз, по всему этому изумрудному великолепию, задержался на смертоносном разрезе, где мелькнула кружевная подвязка, и снова поднялся к её глазам.

— Вика... — его голос прозвучал непривычно низко, почти хрипло. Он заставил себя говорить, подбирая слова с холодной, отточенной точностью, за которой бушевал шторм. — Ты выглядишь... смертоносно. Буквально. Я теперь понимаю, за что древние короли платили состояния портным и ювелирам. Не для красоты. Для демонстрации абсолютной, непоколебимой власти. Позволь... — он протянул руку, не для того, чтобы обнять, а чтобы дать ей опереться, выходя из ванной.

Когда её пальцы легли на его ладонь, он почувствовал, как всё его тело напряглось, как будто он взял в руку не женскую кисть, а начиненную взрывчаткой гранату с изысканно изумрудным корпусом.

— Идём, — сказал он, и это было больше похоже на приговор, чем на приглашение. — Наш столик ждёт. И, судя по всему, весь ресторан — тоже.

В его словах была попытка шутки, попытка вернуть лёгкость, но она провалилась. Они прозвучали слишком напряжённо, слишком откровенно. Он признал её силу. Признал её победу в этом первом залпе вечера. И теперь вёл её в бой, сам превратившись из стратега в главную мишень её холодного, ослепительного триумфа.

В ресторане Вика сидела, откинувшись на спинку стула, левая нога изящно перекинута через правую. Смертоносный разрез расходился, открывая всю длину ноги — от лодыжки в шпильке до самой верхней трети бедра, где под тончайшим капроном чулка угадывался мышечный рельеф и тень паха. Она не прикрывалась. Наоборот, время от времени она меняла ногу, делая этот жест медленным, театральным, как будто поправляя несуществующее перо на шляпе.

«Смотрите. Смотрите все. Вот она, граница. Совсем близко. Вы думаете, там кружево? Шёлк? Нет. Там — ничего. Только я. Моя кожа, моё возбуждение, моё решение быть здесь такой. Игорь видит это. Он видит, как соски упираются в шёлк. Он знает. И от этого знания он медленно варится в собственном соку. Это слаще любого вина. Я — живой укор его контролю. Я — праздник, на который он приглашён, но распорядитель — я».

Она играла туфелькой, висящей на носке, проводила пальцем по влажному краю бокала, наматывала прядь волос на палец — все её движения были ленивыми, гиперболизированно-чувственными, спектаклем расслабленности на фоне внутренней стальной собранности.

Игорь, напротив, был собран как пружина. Его беседа была умной, но односложной. Его взгляд, обычно аналитический, метался между её лицом, декольте и тем проклятым разрезом, к которому то и дело тянулись взгляды из зала. «Я должен стереть эту улыбку. Должен доказать, что её дерзость, её власть — иллюзия, которая разбивается о мою волю. Я введу её в транс болью и наслаждением так глубоко, что она забудет своё имя. И когда она будет лежать в луже своих слёз, слюны и моей спермы, дрожащая и пустая, только тогда она поймёт, кто здесь настоящий хозяин. Она будет просить об этом сама. Она будет умолять меня унизить её ещё больше, лишь бы получить эту дозу. И это будет моей окончательной победой не над её телом, а над её духом».

— Вика, — его голос был низким, едва слышным под звуки джаза. — Ты ведешь себя так, будто ты предлагаешь себя в борделе, а не сидишь со мной в ресторане со звездой Мишлен. Я мог бы попросить тебя быть... сдержаннее?

Она медленно повернула к нему голову, широко раскрыв невинные глаза.

— А что? — её голос был сладким, как сироп. — Я просто сижу. Это платье такое. А что, тебе не нравится, как я сижу? — И она намеренно ещё шире развела колени на долю секунды, давая ему полный, шокирующий вид.

Вика, делая вид, что рассматривает интерьер ресторана, плавно провела взглядом по залу. Её внимание зацепилось за столик у окна. Четверо мужчин. Возраст за сорок, скорее под пятьдесят, дорогие, но не кричащие часы, безупречные костюмы, уверенные позы — владельцы чего-то, управляющие чем-то. И их взгляды — все четыре — были прикованы к ней. Не наглые, а оценивающие, заинтересованные, как коллекционеры, заметившие редкий экземпляр на аукционе.

Она не отвела глаз. Вместо этого её губы тронула едва заметная, одобрительная улыбка. Она медленно, будто невзначай, провела ладонью от своего бедра вниз, сглаживая несуществующую складку на платье, и в этом жесте был намёк: «Я вижу вас. И то, что вы видите — вам нравится. И это — правильно». Затем она намеренно закинула ногу на ногу, позволив разрезу разойтись на долю секунды чуть шире, чем того требовала приличия, и взглянула прямо на них, прежде чем медленно, томно перевести взгляд на Игоря. Это был чистый, немой флирт. Сообщение Игорю было кристальным: «Ты — не единственный, кто ценит искусство. И у этих ценителей, кажется, бюджеты побольше».

Когда к их столику подошёл первый мужчина (тот самый, с налётом непоколебимой уверенности рантье), и пригласил Вику на танец, она встретила его приглашение любопытствующим, чуть свысока оценивающим взглядом, будто проверяла, достоин ли он приглашения. И приняла его.

Игорь видел, как её пальцы легли на руку незнакомца. Как она встала, и в этом движении шёлк на бедре отлил волной, открыв не просто ногу, а почти всю внутреннюю поверхность бедра до самой той зоны, где под чулком пульсировала голая, влажная от возбуждения кожа. Мужчина притянул её к себе в такт музыке, и его ладонь, лежавшая сначала на открытой спине, поползла вниз, ниже талии, к началу ягодиц, и замерла там, сжимая упругую плоть через тонкий шёлк. Игорь увидел, как спина Вики не выгнулась в негодовании, а, наоборот, прогнулась, разрешая этой ладони движение ниже. Она придвинулась к партнёру всей передней частью тела, и её грудь в низком декольте прижалась к его пиджаку.

Рука мужчины замерла на попе Вики, и его пальцы, сначала неуверенно, а затем с растущим любопытством, начали исследовать округлую форму ягодицы, вдавливая шёлк в упругую плоть. Не встречая на пути намёка на преграду, его ладонь на секунду замерла в шоке, а затем прижалась плотнее, уже с откровенным, жадным интересом.

«Он почувствовал. Чёрт возьми, он почувствовал, — мысль Игоря пронеслась острой, холодной иглой. — Его рука на её заднице... она не встретила ничего. Никакой границы. Только тело и шёлк. Только её голая кожа под тканью. Он понял. И теперь он её хочет не как красивую женщину, а как вещь. Как доступное, роскошное развлечение».

Мужчина откинулся, чтобы взглянуть на её лицо, и его глаза горели уже не просто интересом, а шоком этого открытия и немедленной, дикой похоти. Он явно сказал что-то очень прямолинейное, наглое, вытекающее из этого тактильного откровения.

«А она... — ярость закипела в висках Игоря, смешиваясь с невероятным возбуждением. — Она ему улыбается. Смотри, как она ему улыбается! Она позволила ему это. Позволила чужаку убедиться в её наготе своими лапами».

Вика засмеялась — громко, звонко, запрокинув голову и обнажив длинную, уязвимую линию шеи, — а затем медленно, соблазнительно покачала головой: «Нет... Пока нет». Но в её глазах и в этой улыбке, брошенной поверх плеча в сторону Игоря, читалось не отрицание, а возможное обещание, адресованное сразу обоим.

Танец закончился. Мужчина поднёс её руку к губам, поцеловал не тыльную сторону, а внутреннюю часть запястья, где под тонкой кожей пульсировала вена — жест одновременно галантный и предельно интимный, — и проводил её до столика взглядом, полным уже не просто планов, а уверенного права собственника, получившего доказательства своей будущей добычи.

Вернувшись к столику, Вика грациозно опустилась на стул, поправив шлейф платья так, чтобы разрез вновь открыл бледную кожу бедра. Она посмотрела на Игоря широко раскрытыми, невинными глазами, в которых плескались отблески свечей и беспримесное, сладкое лукавство. Он сидел неподвижно, но всё его существо излучало напряжение, как натянутая перед выстрелом тетива. Его пальцы сжимали бокал так, будто хотели раздавить хрусталь.

Мысли Вики: «Вот он, твой кошмар, Игорь. Я не твоя собственность. Я — явление. И этим явлением сейчас наслаждается кто-то другой. Он почувствовал мой жар сквозь платье, почувствовал пустоту под тканью. И он хочет меня. Так же, как и ты. Но он проще. В нём нет твоей ненависти и этих вечных игр. В нём только голод. А это... приятно. Чисто. Как удар током».

— Ну, и о чём вы там так оживлённо беседовали? — голос Игоря прозвучал ровно, но в нём стояла стальная струна, готовая лопнуть. — Он, кажется, был весьма... красноречив.

Вика томно потянулась, закинув руки за голову. Это движение заставило ткань лифа натянуться на её груди, чётко обрисовав выступающие, затвердевшие от возбуждения соски.

— О, он делал мне комплименты, — отозвалась она, играя на краю бокала влажным кончиком пальца. — Говорил, что у меня изумительная... пластика. И осанка. А ещё спросил, не модель ли я. — Она сделала паузу, глядя на Игоря сквозь ресницы. — Обычная светская болтовня. Ты же не ревнуешь?

— Ревность — эмоция для подростков, — отрезал Игорь, его взгляд прилип к её декольте, к тому, как шёлк трепетал в такт её дыханию. — Меня интересует стратегия. Его стратегия. И твоя реакция на неё.

— Моя реакция? — Вика фыркнула, лёгким движением ноги под столом намеренно провела носком своей туфельки по его ноге. — Я вежливо выслушала и дала понять, что моя «пластика» сегодня уже зарезервирована для более... требовательного ценителя.

В этот момент её взгляд скользнул к тому столику. Танцор, вернувшись к своим друзьям, жестикулировал, его лицо было оживлённым. Он что-то горячо рассказывал, время от времени бросая взгляды в её сторону. Его друзья слушали, и их выражения менялись от скептицизма к неприкрытому, жадному изумлению. Один из них даже слегка откинулся на спинку стойла, оценивающе пробежавшись взглядом по всей её фигуре, от шпилек до непокрытых волос, задерживаясь на разрезе и декольте.

Вика поймала этот коллективный, заряженный похотливым любопытством взгляд. Не отводя глаз, она медленно подняла свой бокал с красным вином. Она не просто подняла — она совершила им лёгкий, изящный жест, будто салютуя на параде. Уголки её губ дрогнули в открытой, дерзкой улыбке, полной понимания и поощрения. В этом жесте не было стыда. Было высокомерное принятие их вожделения. Она как бы говорила: «Да, господа. Всё, что вы думаете, — правда. И вам это никогда не достанется». Или, что было для Игоря ещё невыносимее, «...не достанется, пока я не решу иначе».

Затем, все так же улыбаясь, она отпила из бокала, оставив на хрустале отпечаток своей алой помады — печать на только что отправленном вызове. И перевела взгляд обратно на Игоря, в её глазах читался немой вопрос: «Ну что? Я хорошо играю?».

Терпение Игоря, и без того висящее на волоске, было подожжено этим публичным, развратным салютом. Оно не лопнуло, а начало тлеть тихим, ядовитым пламенем, готовым вот-вот перерасти в пожар.

Когда оркестр заиграл медленную, томную версию «The Look of Love» (Dusty Springfield) — песню, полную скрытой страсти и немых вопросов, — к их столику уже направлялся второй мужчина. Высокий, с сединой на висках и холодными, оценивающими глазами. Игорь лишь на секунду замешкался, решая, стоит ли вставать, и этого момента хватило. Незнакомец уже склонился перед Викой, и она, бросив на Игоря быстрый, искрящийся взгляд, приняла приглашение.

Этот мужчина не просто положил руку ей на спину. Его ладонь сразу легла низко на поясницу, а затем, поддавшись тягучим нотам саксофона, бесцеремонно съехала на правую ягодицу. Он не исследовал, а владел. Его пальцы вдавливали шёлк в плоть, сжимали её с уверенностью, не терпящей возражений. Он притянул Вику так близко, что её бёдра врезались в его, и низ живота мужчины упёрся в её лобок. Его губы коснулись её уха, и он сказал что-то краткое, деловитое, лишённое намёков — прямое предложение.

Вика улыбнулась, но её улыбка была уже не той прежней, дерзкой. Она казалась смущённой, чуть растерянной. Она закусила нижнюю губу и несколько раз неуверенно, почти виновато покачала головой, словно отказываясь от чего-то слишком огромного. Но её тело говорило иное: её таз слегка подавался вперёд, навстречу давлению его бёдер, а её рука на его плече не отталкивала, а цеплялась за ткань пиджака. И главное — её взгляд то и дело метался к Игорю. Не вызывающе, а испытующе, словно она искала в его лице разрешение или запрет, смотрела, дошёл ли он до нужной точки кипения. Это была виртуозная игра в жертву обстоятельств, которую она сама же и создавала.

Танец закончился. Мужчина отпустил её с лёгким, почти неощутимым шлепком по тому месту, где только что лежала его ладонь — финальный акцент собственности. Вика вернулась, слегка запыхавшаяся, с ярким румянцем на щеках.

Игорь не дал ей сесть. Его вопрос прозвучал как удар бича, тихо, но отточено:

— И этот был «красноречив»? Или уже перешёл к конкретике?

Вика опустилась на стул, приняла томный вид и, глядя на Игоря большими глазами, выложила карты:

— Они празднуют день рождения друга, — начала она, её голос был медовым. — И, представляешь, предлагают мне продолжить вечер с ними. В их компании. В качестве живого подарка для их друга. Хотят, чтобы у именинника остались необычные воспоминания о его дне рождения. — Она сделала паузу, давая словам впитаться, наблюдая, как сужаются зрачки его глаз. — Знаешь, я недавно была на одном дне рождения... и я поняла, что компания из одних мужчин — это весело. Очень. И очень интенсивно. — Она намеренно использовала слово «интенсивно», зная, что он свяжет его с оргией и с их собственным, «особым» интенсивом. Она ставила их на одну доску. — Ты же не будешь против, если я... приму их предложение? И пойду к ним в номер, а к тебе вернусь позже. Выглядишь ты, конечно, классно, но... количество — тоже своего рода качество, правда?

Напряжение за столиком: Воздух сгустился, стал вязким, как сироп. Игоря будто обдали кипятком изнутри. Но Вика не стала давить. Она тут же перешла в контрнаступление нежности. Под столом её нога в шпильке нашла его ногу и ласково провела по икре. Её рука легла поверх его сжатой в кулак кисти, и её пальцы принудительно разжали его пальцы, чтобы вплестись в них. Она наклонилась к нему, и её взгляд стал глубоким, полным мнимого раскаяния и настоящего, жгучего азарта.

— Я шучу, глупыш, — прошептала она, её губы были в сантиметре от его уха. — Разве я могу променять одного мастера на четверых подмастерьев? Ты знаешь, что я ценю... искусство. — И, сказав это, она украдкой облизала край собственного бокала, глядя при этом не на него, а через его плечо — прямо на ту самую компанию, посылая им тот самый, многообещающий взгляд, который только что обещала исключительно Игорю.

Она разрывалась на части, и это раздвоение было её самым сильным оружием. Одной рукой она гладила ярость Игоря, другой — подбрасывала дрова в костёр похоти чужих мужчин. Она балансировала на лезвии, и от этого её глаза сияли лихорадочным, невероятным блеском. Она проверяла, сколько выдержит его контроль. И, судя по каменному выражению его лица и пульсирующей жилке на виске, — до предела оставалось совсем немного.

Сцена была отточена до совершенства. Игорь отвернулся на секунду, чтобы поймать взгляд официанта и жестом запросить счёт. Эта секунда стала фатальной.

Третий мужчина, самый молодой из той четверки, с хищной легкостью спортивного телосложения, уже стоял у их столика. Он не просил — он констатировал, глядя на Вику:

— Ваш партнёр, кажется, занят. Не позволите ли вы мне заполнить паузу?

И Вика, прежде чем Игорь успел развернуться, уже скользнула своей рукой в его протянутую ладонь.

Этот танец был другим. Не было и намёка на светскую дистанцию. Мужчина сразу притянул её к себе, как будто хватая за талию на льду, и его ладонь легла не на спину, а прямо на голую кожу поясницы, там, где заканчивался глубокий вырез платья. Его пальцы впились в неё, прижимая её живот к своему. Он наклонился, и его губы коснулись не уха, а виска, а слова, шёпотом вбитые в её кожу, были короткими и деловыми, как условия контракта: «Наш номер — 305. Лифт налево. Будем ждать ровно до полуночи».

И Вика... Вика не отстранилась. Она подняла на него глаза, и в её зрачках, отражавших свет люстры, не было ни игры, ни сомнения. Был спокойный, принимающий интерес. Она медленно, осознанно кивнула. Один раз. Не «да», а «поняла». Но в контексте их близости, его рук на её теле, это было равнозначно подписанию.

Музыка стихла. Игорь, застывший у столика, увидел, как она, не оглянувшись, пошла со своим партнёром по танцу. К их столику. Она подошла, и именинник, мужчина с седыми висками и властным лицом, жестом указал на свободный стул рядом с собой. Она села, как садятся на трон, откинувшись и положив ногу на ногу, отчего разрез зиял чёрной бездной на фоне изумрудного шёлка.

Наступил сюрреалистичный для Игоря момент. Один из мужчин, тот самый первый танцор, с торжествующим видом налил ей в бокал шампанского. Передавая его, он специально провёл пальцами по её внутренней стороне запястья до самых кончиков её ногтей — жест, полный скрытого цинизма и обладания. Вика взяла бокал, подняла его.

— За именинника! — её голос прозвучал звонко и ясно, перерезая гул зала. — Чтобы желания сбывались... какими бы экзотичными они ни были.

Она чокнулась с виновником торжества, их взгляды встретились в понимающей, грязной сделке, и она отпила, не моргнув.

Вокруг неё сгустилась атмосфера предвкушения коллективной охоты. Их взгляды скользили по её декольте, застревали на разрезе, они перешёптывались, и по их сдержанным, хриплым смешкам было ясно, о чём они говорят. О позах. Об очереди. О том, как эта спесивая красавица будет выглядеть, когда её снимут с этого пьедестала. Один из них, самый разговорчивый, сказал что-то, и все громко рассмеялись. Вика тоже рассмеялась. И, смеясь, она откинулась на спинку стула ещё сильнее.

И тут случилось то, что перевернуло всё. Разрез на её платье разошелся. Не на пару сантиметров. А полностью, до самого верха, обнажив на мгновение всё: гладкую кожу внутренней стороны бедра, кружевную полоску подвязки чулка и ту самую, сокровенную, тёмную тень между ног, которая теперь была не намёком, а почти что явью. Сидевший напротив мужчина, тот, что был помоложе, буквально подавился шампанским. Его глаза округлились, челюсть отвисла. Он замер, заворожённый этим шокирующим, мимолётным откровением.

Для Игоря это стало не просто каплей. Это был отбойный молот, разбивающий последние оковы его контроля. Он увидел не просто её наглость. Он увидел публичную демонстрацию её абсолютной, выставленной на торги доступности. И это видение сожгло все предохранители.

Стул под ним с оглушительным скрежетом отъехал назад, царапая паркет. Он встал. Не вскочил, а поднялся, как поднимается глыба перед обвалом. Его лицо было маской из льда и тени. Он подошёл к их столику не шагами, а какими-то тихими, неумолимыми толчками пространства. Разговор за столом смолк.

Он не смотрел на мужчин. Его взгляд был прикован к Вике, но он говорил с ними. Его голос был тихим, низким и настолько плотным от сдержанного насилия, что казалось, им можно резать стекло.

— Простите, господа. — Он даже не пытался быть вежливым. Это была констатация закона физики. — Эта дама пришла сюда со мной. И покинет это место только со мной. Всё остальное — ваши досужие фантазии.

Он протянул руку к Вике. Не для помощи. Это был приказ, зашифрованный в жесте. И прежде чем кто-либо из ошеломлённых мужчин успел что-то возразить, его пальцы обхватили её предплечье выше локтя — железным, не допускающим сопротивления захватом. Он извлёк её из-за стола, как выдёргивают клинок из ножен. И, не оглядываясь, повёл прочь, оставив за собой гробовую тишину, разбитые планы и стойкое ощущение, что они только что видели нечто первобытное и очень, очень опасное. Не ревность. Право собственности, предъявленное с животной прямотой.

Они сидели за столиком, как в вакууме. Гул ресторана, смех, музыка — всё это было за толстым стеклом их личной войны. Игорь наклонился вперёд, и его слова вышли не голосом, а низким, сдавленным выдохом, полным осколков стекла и яда:

— Ты перешла все границы. Ты выставила себя публичной шлюхой на торгах.

Вика медленно поставила свой бокал с водой. Лёд звонко стукнулся о хрусталь. Она подняла на него глаза — спокойные, почти скучающие.

— Я просто приняла предложение потанцевать, — её голос был ровным, как поверхность озера в штиль. — Ты же сам когда-то сказал, что я должна «получать от процесса удовольствие». Разве публичность — не часть процесса? Или тебе нравится только та версия меня, что разыгрывается в твоей голове, а не та, что существует в реальности?

Игорь сгрёб бокал. Пальцы его побелели от напряжения, тонкая ножка затрещала под давлением.

— Это не игра, — прошипел он, и в его глазах вспыхнули жёлтые искры бешенства. — Это издевательство.

Тут Вика изменилась. Вся её напускная невинность испарилась. Её взгляд стал острым, холодным, хирургически точным.

— Всё — игра, Игорь, — отрезала она, и каждое слово было как укол. — Просто ты сегодня не готов был к тому, что правила можешь изменить не только ты. Но и я. И в моих правилах ты — не главный режиссёр. Ты — препятствие на пути к призу. И мне стало интересно посмотреть, как ты это препятствие преодолеешь. — Она сделала микроскопическую паузу, давая лезвию её слов войти глубже. — Ты преодолел. Поздравляю. Брутально, но эффективно.

Наступила тишина. Тишина после взрыва. Игорь не ответил. Он смотрел на неё несколько секунд, и в его глазах происходила странная метаморфоза. Ярость, кипевшая там мгновение назад, не утихла — она кристаллизовалась. Она сжалась в крошечную, невероятно плотную точку, из которой теперь исходила не горячая вспышка, а абсолютный, антарктический холод и тёмная, бездонная решимость. Он понял. Слова были бесполезны. Они были её оружием, её территорией. Её полем боя.

Он отодвинул стул. Скрип железа по паркету прозвучал громче, чем вся музыка вечера. Он встал, обошёл стол и подошёл к её стулу. Не прося, не предлагая. Он наклонился, и его рука обхватила её предплечье выше локтя. Не грубо, не резко, но с такой железной, неоспоримой, подавляющей волю силой, что любая мысль о сопротивлении умерла, не родившись. Его прикосновение было не приглашением, а приговором к перемещению.

Он не сказал «пошли» или «танцуем». Из его сжатых губ вырвалось одно слово, короткое, как выстрел, и такое же окончательное: — Всё. Мы уходим.

И он повёл её. Не на танцпол, не в сторону бара. Он повёл её прямо к выходу из ресторанного зала. Его шаги были широкими, быстрыми, не оставляющими выбора. Её шпильки отчаянно и часто стучали по паркету, пытаясь поспеть, её свободная рука инстинктивно потянулась поправить сползающую с плеча бретельку платья. Он не оглядывался. Он не видел и не хотел видеть ни шокированные лица той компании, ни любопытные взгляды других гостей, ни ядовитую улыбку официанта. Он уводил свою добычу. Уводил с поля боя, которое по праву принадлежало ей, где она была королевой и дирижёром. Он понял это слишком поздно. Теперь его территория была вне этого зала. Там, где не будет зрителей, светских условностей и её словесных ловушек. Там, где останутся только он, она и та чёрная, сокрушительная буря, которую он с таким трудом сдерживал весь вечер.

Он прошёл с ней через весь зал, и этот уход под всевидящими, жадными до скандала взглядами был его последним, немым публичным триумфом — демонстрацией грубой силы, перед которой пали все её интеллектуальные уловки. И её тайной, горькой и сладкой одновременно, победой — она-таки заставила зверя выйти из клетки. Разорвал ли он её правила? Да. Но сделал он это так, как она и рассчитывала — потеряв контроль, показав своё животное нутро.

Теперь ей предстояло остаться с этим зверем наедине. Без публики, без свидетелей, без возможности отступить. Игра вступала в свою финальную, самую опасную фазу.

Продолжение рассказа - Виктория. Глава 9. На новой высоте. Часть 2 уже на https://boosty.to/crazy_wolf

Уважаемые читатели. Так получилось, что из нескольких небольших рассказов о женщине по имени Виктория родилась целая серия рассказов. К сожалению на этом сайте они публиковались не по порядку

Я принял решение эти рассказы объединить в одну повесть под общим названием “Виктория. Протоколы доверия.”

Для того чтобы следить за "приключениями" главной героини как бы в режиме реального времени рекомендую читать рассказы в следующей последовательности:

Глава 1. Проспорила, но не пожалела (опубликована на этом сайте/на boosty более расширенная версия)

Глава 2. Закрытый гештальт (опубликована на этом сайте/на boosty более расширенная версия)

Глава 3. Возвращение из командировки (опубликована на этом сайте/на boosty более расширенная версия)

Глава 4. Мартовская оттепель (опубликована на этом сайте/опубликована на boosty)

Глава 5. Грани доверия. Часть 1 (опубликована на этом сайте/опубликована на boosty)

Глава 5. Грани доверия. Часть 2 (опубликована только на boosty)

Глава 6. Примерочная (опубликована на этом сайте/ опубликована на boosty)

Глава 7. Над крышами города. Часть 1 (опубликована на этом сайте/опубликована на boosty)

Глава 7. Над крышами города. Часть 2 (опубликована только на boosty)

Глава 8. День рождения. Часть 1 (опубликована на этом сайте/на boosty более расширенная версия)

Глава 8. День рождения. Часть 2 (опубликована на этом сайте/на boosty более расширенная версия)

Глава 9. На новой высоте. Часть 1 (опубликована на этом сайте/опубликована на boosty)

Глава 9. На новой высоте. Часть 2 (опубликована только на boosty)

Глава 10. Месть на даче. Часть 1 (опубликована на этом сайте/опубликована на boosty)

Глава 10. Месть на даче. Часть 2 (опубликована только на boosty)

В планах еще написание глав: 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17 (финальный рассказ цикла)