Нине Георгиевне не спалось. Причиной тому было необычное поведение мужа. Он и раньше старался во время интимных общений вытянуть из неё какие-то грубости, относящиеся к занятию любовью. Началось это, примерно, полгода назад, с незначительных намёков на грубый фольклор и просьб:

«Будь раскрепощенной». «Помогай моему воображению». «Называй части тела народными словами».

Коренной москвичке эти матерные существительные и глаголы были, конечно, известны. Но одно дело их слышать со стороны или видеть на заборах, а другое - произносить вслух в постели с любимым человеком. И Нина Георгиевна сопротивлялась странным просьбам супруга, как могла. Отнекивалась. Просила не заставлять говорить «такое».

Но трудно отказывать любимому мужчине, в подобной, как тот утверждает, «малости». И вот, как-то раз, она, через «не хочу», выполнила его просьбу.

С тех пор и повелось.

Поляков уже не просил. Он требовал киску называть по-другому, фаллос — тем более, а любовные игры - совокуплением. Даже ещё грубее. И принимал это из уст жены с особым усердием.

Что греха таить, Бестужева тоже заводилась. Подмахивала и стонала под напором мужа, словно вновь вернулся их медовый месяц.

Когда Поляков несколько раз пофантазировал, что все балерины перед выходом на сцену делают мужчинам-танцорам раскрепощающий минет, и это утвердилось в их постели, как «семейная классика», с которой Бестужева свыклась и терпеливо, подыгрывала «наводящим» вопросам мужа на эту тему, это было одно. Она помогала супругу достигнуть нужной для полового акта эрекции. Теперь же возникло нечто иное. Её уговаривали признаваться в измене.

Такого напора, как сегодня ночью, верная жена от мужа не ожидала. Он настойчиво «укладывал» её под другого мужчину, убеждал сознаться, что ебалась с чужаком на самом деле. И получал от этой новой выдумки новые силы.

Разумение о том, что муж уговаривает её ступить на путь блядства, засело в утреннем подсознании Нины Георгиевны неприятной занозой. Но не только это. К ней подступало нечто-то иное и женщина старалась понять – что именно?

«Ну «подкладывал» муж под Большакова... Не то... Мог придумать другое имя... Кого-нибудь из общих знакомых. Например, . .. да, кого угодно. Это - ЕГО действие. Ни её...»

Тут Бестужева вспомнила:

«Не сдержалась, потекла под «Большаковым», как раздроченная сучка...»

Именно так определила своё состояние самокритичная женщина, припомнив сладкие судороги от сильного оргазма при уже ЕЁ фантазии на имя ротного художника.

А ещё. Она вспомнила видение того, кому муж предлагал отдаться. Не чёткое, но очень напоминающее...

Прислушалась к своим ощущениям. К звуку настенных часом. К посапыванию мужа. Не обнаружила признаков ожидаемой паники. Стыд присутствовал. Но ничего катастрофического. Просто – ночной эпизод, о котором можно забыть...

Сквозь неплотно сдвинутые шторы, лёжа, видела тёмное небо. На востоке виднелась, едва заметная полоска. Цвета осенней листвы. Подумала:

«Рассвет...»

Поглядела на спящего рядом мужа. Сумерки ночи «размывали» черты его лица. Но Нина Георгиевна помнила - насколько они совершенны. Особенно во сне, когда всё хорошо и нет проблем.

Надо было вставать, приготовить супругу завтрак.

Стараясь не разбудить, осторожно опустила обе ноги на пол, на ощупь нашла домашние тапочки и тихо поднялась.

У окна задержалась.

Гонимые ветром, быстро двигающиеся облака, окрашенные в малиновый цвет, выглядели агрессивно.

...

От всего передуманного, Нине Георгиевне было стыдно смотреть мужу в глаза. Словно накануне она делала непристойное.

— Это неправильно, — сказала она. — Так не должно быть.

— А мне понравилось! — ухмыльнулся Поляков, гоняя по безупречным зубам любимой щёткой с красною ручкой. (Он всегда выбирал себе только такую).

Рядом с ним сильно пахло освежающим «Поморином».

Восстанавливая, утраченные вчерашней активностью силы, он немного переспал и, поскольку у подъезда уже ожидала машина с полигона, спешил на выезд.

После чистки зубов и бритья электробритвой, освежил щеки забористым «Шипром», надел чистую рубашку. Любуясь на собственное отражение в круглом настенном зеркале, расчесал густые волнистые от природы волосы.

Заметив, что жена следит за его приготовлениями, сказал:

— За вчерашний вечер, особенно спасибо, дорогая! Давно не испытывал такого подъёма... И, судя по всему, тебе тоже подфартило. Давно так не кайфовала. Верно?

На прекрасном лице Нины Георгиевны отразилась лёгкая брезгливость.

— Ладно, ладно, — сбавил обороты Поляков, - не принимай слишком к сердцу. Пошалили немного, напридумывали разное... Оба... Что тут особенного? Как муж и жена, имеем право себе позволить. В следующий раз придумаем что-нибудь покруче. Например, ты с двумя сразу. Вдруг пригодиться...

— Ты это чём? — судорожно сглотнула Нина Георгиевна. — Как это с двумя?

— Да успокойся. Это я после нашего вчерашнего. По инерции, так сказать.

Поляков проверил состояние пуговиц, затянул портупею.

— Кстати сказать, твоего Большакова, намедни, прямо из столовки отправили на полигон. Что-то там малевать. Ты особо не расстраивайся. Ненадолго... — подошёл к жене и попытался поцеловать

Нина Георгиевна отстранилась.

—. .. где-то на недельку. Даже соскучиться не успеешь. Как он тебе вчера помог, а?

Здесь Поляков неуместно подмигнул и тут же получил звонкую пощечину. В тёмных глазах жены сверкала неподдельную ярость.

— Ого! Бьют, значит — любят, — свёл подполковник возникший инцидент на плоскую шутку.

Опытный политрук, умел держаться на плаву и не в таком казусе, и, когда нужно, легко выруливал к правилам светского комильфо.

— И ещё одно соображение, — продолжил он, невозмутимо, уже находясь в дверном проёме. — Не будь строга к этому солдату. Возможно, он нам понадобится... в дальнейшем... Пока, моя несравненная!

Бестужева пыталась произнести гневное, но Поляков успел послать супруге воздушный поцелуй и вышел, затворив за собой — любимым, обитую дерматином входную дверь.

...

Выходки мужа и сообщение, что художник её спектакля задействован в другом месте, не могли способствовать нормальному состоянию Нины Георгиевны. Сопроводив близнецов в детский сад, она не вернулась домой, как это обычно делала до начала занятий балетной студии, а пришла в спортзал и осмотрела, в каком состоянии находится оформительская работа будущего балета.

Задник для «Лебединого озера» был готов более, чем она ожидала. За два не полных дня Большаков успел многое. На дощатом полу спортзала лежало полотно с лесным озером и лунной дорожкой по зеркальной глади воды. Чащу противоположного берега пронизывал голубоватый туман. С чёрно-агатового неба светила жёлто-зелёная луна.

Незавершенными оставались два крупных дерева по краям переднего плана, и ближняя кромка водоёма, на фоне которого должен был стоять макет куста невысокой ракиты.

Задумка про отдельно стоящее деревце принадлежала художнику и Бестужевой она понравилась.

Ракита делалась отдельным реквизитом и ставилась перед задником с лёгким смещением в левую сторону сцены. Выполняя танец, девушки могли перемещаться между ракитой и рисованным полотном задника, создавая для зрителей из зала дополнительную иллюзию глубины сценического пространства

Большаков уже заготовил нужные ветки, установил их пучками на крестовины, и готовился облачить «листвой» из кусков армейской маскировочной сетки, которые лежали у основания крестовин, в ожидании своей очереди.

Нина Георгиевна присела на стул, предназначенный для отдыха художника, и осмотрелась. Всё говорило, что помещение «осиротело» внезапно.

Перед ней стояло два табурета, служивших «журнальными» столиками для кистей и красок в тюбиках. На полу, у ножек стула теснились различные банки с разведённым акрилом. Тут же — открытая канистра с водой, которую, если не добавить в приготовленный колер, то он, наверняка, пересохнет.

Чуть в стороне от табуретов — тумбочка с электрочайником. Рядом - открытая коробочка заварки и надорванная упаковка рафинированного сахара. Французская булка. Алюминиевая кружка, с выглядывающей из неё чайной ложкой, дополняла эту нехитрую композицию натюрморта.

На гимнастических матах лежало, сложенное в несколько раз, казённое одеяло и взбитая подушка с несвежей наволочкой.

«Спит и работает, как обещал, здесь же», — подумала Нина Георгиевна с несвойственной ей теплотой, сменившейся неподдельной грустью.

Ближайшая репетиция не в танцевальном зале, а на сцене с готовой декорацией, откладывалась, как минимум, на неизвестный срок. И это не радовало.

Она встала, долила в банки с акриловой краской воды, подошла к тумбочке. Посмотрела на этикетку чайной заварки:

«Индия. Принесу, что-нибудь получше».

Открыла дверцу.

Нижняя часть тумбочки была забита тюбиками, кистями, бутылочками с растворителями, расходной ветошью. На верхней полке лежало несколько альбомов для рисования и отстроганные карандаши.

Бестужева взяла верхний альбом. Быстро пролистала и, заинтересовавшись содержанием, вернулась с альбомом на стул.

Она с интересом и, каким-то недоверием: «Да он ли это сделал?» перебирала рисунки, исполненные уверенной рукой мастера. Видимо, они делались начисто с предварительных эскизов, которые Бестужева видела в танцевальном классе ранее. Но разнились с теми быстрыми набросками разительно.

Теперь был ясен результат задумок художника. Карандашная графика имела объём и завершенность.

Но, что приятно удивило, на всех, абсолютно на всех! рисунках была изображена изящная, красивая, застывшая в самых выразительных балетных па балерина Бестужева!

«Как это всё у него, получается? Словно вспышкой фотоаппарата запечатлел и выставил на свет. Настолько всё реалистично!»

Несколько рисунков заставили Нину Георгиевну покраснеть. На них она танцевала обнажённой. Крепкие груди с возбуждёнными сосками, и побритый лобок были тщательно прорисованы и напоминали эротические картинки из импортного журнала для мужчин.

Не сердясь, подумала:

«Вот ведь, как, говнюк, изобразил!»

И совсем растерялась, увидев в конце альбома не только себя, а самого художника. Он был в голом виде с восставшим фаллосом, недвусмысленно направленным в сторону лица прогнувшейся перед ним «лебёдушки».

Поза «лебёдушки» была более, чем недвусмысленна. По нижнему краю этого безобразия аккуратным шрифтом было написано - «Мы не вольны в своих желаниях...»

...

Первым порывом Нины Георгиевны было желание вырвать пошлый рисунок из альбома. Что она моментально и сделала. Вторым — порвать на мелкие кусочки. Но вовремя остановилась, решив, что мусорить в спортзале не стоит.

Смяла плотный лист и сунула к себе в сумочку, что была при ней.

«Сожгу, когда приду домой!»

Уже на репетиции, опасаясь, чтобы никто, случайно, не увидел спрятанное, повесила украшенный бисером ридикюль на видное место и, во время занятий, контролировала его неприкосновенность.

По пути домой собралась порвать и выкинуть в мусорный ящик, но передумала:

«Кто-то найдёт и склеит...»

В квартиру вошла в ужасном нервном состоянии - на вялых ногах, почти без сил, словно на ней, только что, пахали.

Плюхнулась на диван, прикрыла веки. Содержание альбома и его последняя страница не выходили из головы. Глянула на брошенный в кресло ридикюль. Тяжело вздохнула, с усилием поднялась, пошла, переодеваться в домашнее.

Уже в халате и тапочках взяла в руки мягкую сумочку, сдвинула шарики застёжки, вынула скомканный лист. Положила на стол, разгладила ладонями.

Жёсткий ватман поддавался выпрямлению плохо. Стоило убрать с его краёв ладони, как бумага скукоживалась, искажая изображение. И, если смотреть на то, как оно изменялось, то выходило, что губы танцовщицы прикасались в мужскому фаллосу, словно целуя...

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Нина Георгиевна зажмурилась и, словно увидела, как это могло быть на самом деле.

«Скверно, когда у замужней женщины так развито воображение», подумала она. - Но если рядом никого нет, когда во всей квартире ни души, а муж отсутствует так долго, она способна на нехорошее...»

Не открывая глаз, Нина Георгиевна скользнула рукой по бортам распахнутого халата и нашла выбритый лобок:

«Как он догадался, что я его брею?» - прошлась по лобку ладошкой.

Сначала легонько, как бы проверяя его чувствительность. Потом начала быстрое трение. Достигнув кульминации, сунула указательный пальчик в глубину вагины, задвигала им в тёплой «пещерке».

Тихий, протяжный стон вырвался наружу из полуоткрытого рта прекрасной женщины. Розовый язычок облизал крашеные импортной помадой губы, и те призывно открылись...

«Хочешь, чтобы я отсосала у другого? Так вот, я это и сейчас и займусь, мой милый!» — успела подумать жена подполковника и, тут же, в сладких судорогах оргазма, повалилась вдоль стола набок.

Не окажись рядом опоры, несчастная ударилась бы о пол.

Кое-как удержавшись, Бестужева, развернулась поперёк стола, сжала левой рукой вывалившуюся грудь и, стоя на полусогнутых ослабевших ногах, со всей силой своего гибкого тела, задвигала передком навстречу невидимому под столом фаллосу, созданному из пальцев женской ладони.

Перед глазами онанирующей лежал измятый, но качественно рисунок, на котором «умирающий лебедь» тянулся губами к здоровому члену красивого парня.

«Вот возьму, и выебу его сама!» - внезапно подумала Бестужева и взорвалась восторгом второй волны наслаждения...

...

Такие потрясения не проходят бесследно. Надо было обрести прежнее состояние. Вернуть уверенность замужней женщины. Но это, оказалось непросто сделать.

Проходя по гарнизону, навязчиво думалось, что её хотят все, кто попадался навстречу. И солдаты, и офицеры. Хотят так откровенно, что еле сдерживалась от грубых замечаний в адрес этих нахалов.

А побеленные коробки солдатских гальюнов, терзали откровенным воспоминанием Леночки Калининой с проникновенный призыв неизвестного извращенца: «Даю сосать. Приходи в четверг!»

«Всему виной книга, которую я сочиняю, - оправдывала своё состояние Бестужева. – Слишком образно всё представляю...»

Елена Павловна встретила «подругу» ни холодно, ни жарко. С понятием: «Пришла и пришла». Но, увидев её взволнованность, решила, что для разговора, нужно выпроводить посетителей. Повесила на двери библиотеки объявление о санитарном часе.

— Не плохо выглядишь, - сделала комплемент жене капитан Бестужева, когда закрылась дверь за последним посетителем.

Она не льстила. Елена Павловна, действительно, похорошела. Личико округлилось, стало ещё красивее. Грудь приняла форму агрессивной упругости. Движения тела приобрели мягкую женственность.

«Просто удивительно, что такую конфетку муж отпускает работать в коллектив, где столько страждущих её рассматривать, и желать» - подумала подполковница в духе собственного состояния. И задала соответствующий вопрос:

— Не пристают?

— Нет, - сказала Калинина. – Ведут себя, как большие дети. Смотрят и всё время улыбаются.

— А у меня проблема. Стала изменять мужу...

Голубые глаза библиотекарши расширились.

— . .. не взаправдашне, а виртуально.

— А-а-а... С кем?

— С твоим протеже.

— С Борькой?

Нина Георгиевна кивнула:

— Извёл меня своими обхаживаниями. И всегда разными. То хамит, то льстит, то в любви объясняется.

— Тоже виртуально?

— Да нет. Это у него по-настоящему. Подскажи, как от твоего любовника избавиться? Ты ведь его больше знаешь...

— Ну, положим, он давно мне не любовник. А скорее теперь ТВОЙ ухажёр. Если я правильно поняла...

— Правильно, правильно. Говори, что делать?

— Из вариантов есть только один. Дать ему разок и забыть.

— С ума сошла!

Калинина ласково погладила свой, ещё не видимый, животик:

— Сошла и о том не жалею. Кстати, я ещё с десяток страниц тебе приготовила. Возьмёшь?

— Давай.

— Только, тут у меня откровенности больше, чем было прежде. По-новому осмысливаю и... взрослею. Что казалось зазорным, воспринимаю, как естественное. Даже, кое где, применяю слова не литературные.

— Матерные? – удивилась Бестужева.

Елена Павловна со скромным видом кивнула.

— Ты, Ленуль, действительно, повзрослела. Быть может и меня такое ждёт...

«И очень скоро, - мысленно усмехнулась Калинина. – Вот посмеюсь, когда Большаков и тебе ребёночка заделает...»

85132   21 16053  168   5  +9.91 [55] Следующая часть

соблазнение чужой жены