Поняв какую оргию пытался организовать для неё Поляков, Бестужева начала действовать.

Убедившись, что «хозяйство» супруга не пострадало (всего лишь травматический шок), она надела попавшее под руку красное платье, прикрыла плечи лёгкой накидкой и ушла в безветренную майскую ночь.

Шла, куда несли ноги. «Лишь бы подальше от этого чудовища!», - думала оскорблённая женщина, чуть ли не бегом удаляясь от дома, где спали её дети и постанывал «травмированный» Поляков.

Злая на всё, и всех: на мужа, на разрушенные мечты, на талантливого художника, на свою красоту...

С последним Нина Георгиевна лукавила. Красоту своего лица и совершенство фигуры она всегда ставила на первое место. Даже о детях думала реже, чем о том, как выглядит...

Темнота вокруг беглянки была плотная, как смоль.

Пытаясь сориентироваться, Нина Георгиевна дала глазам привыкнуть к отсутствию освещения, и вглядывалась в разные стороны.

Подсказала, бетонная глыба вождя пролетариата. Как оказалась, Бестужева находилась в центре парка, возле «своей» скамьи. Это означало, что рядом был и Дом офицеров.

Вот куда «принесли» её ноги!

Опустившись на парковую скамью, подумала, что в такую ночь хорошо ходить на свидание с милым:

«Где-то рядом сидят и целуются, пока их не спугнёт такая, как я, дура. Или озабоченный маньяк. Всё-таки – весна...»

Нина Георгиевна сама себя напугала. Встретить маньяка ей не хотелось. И куда идти не знала.

Разглядела в плотной ночи какое-то неясное подсвечивание. Сосредоточила внимание на нём. Сквозь стволы деревьев и переплетения ветвей, угадывался тёмный (темнее, чем деревья), вертикальный угол здания.

«Терминатор» - вспомнила Бестужева это одну из зрительных иллюзий от соприкосновения двух контрастов на границе освещения.

Боязливо поёжилась, настолько термин показался ей сейчас неуместным, опасным звучанием корявых слогов:

«ТЕ-РМИ-НА-ТОР... Бррррр... Аж дрожь пробирает!» - зябко поёжилась.

Это под накидку, к телу легко одетой женщины, подобралась ночная сырость. Сразу вспомнилось домашнее тепло, возможность напиться горячего чаю... с ватрушками...

На зло всему поднялась и отважно пошла в сторону опасности.

По мере приближения к намеченной точке, яркость сияния усилилась. Затем материализовалось в вытянутые четырёхугольники. Они лежали на поверхности газона, подстриженных кустах и сферической клумбе.

Обогнув угол Дома офицеров (это действительно оказался он!), убедилась, что мистику с придуманным ею названием, образовали освещённые окна спортивного зала.

«Что там можно делать в такой час?» — «удивилась» Нина Георгиевна, хотя, прекрасно знала - и что, и кто...

Зашла со стороны старого сада. И оказалась у края яркой трапеции из электрического света.

Свет бил по глазам из раскрытого нараспашку дверного проёма запасного входа в спортзал.

Сердце тревожно отстучало: «Он там. Берегись ступить за границу света и тени! Берегись! Там ждёт – терминатор!»

...

Директору ДОСА майору Назаренко понадобилось три дня, чтобы, наконец, «выцыганить» у прапорщика хозяйственной службы нужное количество половой краски. Получив её, он с двумя работниками Дома офицеров, передал все двадцать трёхкилограммовых банок рядовому, отвечающему за обновление полов.

Большаков в эти, свободные от работы дни, изображал какую-то деятельность: перемещал кипу десятков матов, гимнастические козлы, трамплин, брусья, длинные скамейки в одну сторону, затем - обратно (лишь бы не застали бездействующим).

Убедил майора, что покраску полов придётся совершать (как минимум), в три приёма. Сначала покрасить дальние участки зала, а затем, после высыхания окрашенной поверхности, переместив оборудование на подготовленное место, завершить малярную работу, пятясь к выходу.

— И это не всё! Понадобится два дня, чтобы восстановить существующую ранее разметку.

Возрастной майор не возражал. Для него количество дней не имело принципиального значения. Важно лишь, «чтобы было не хуже, как раньше» и чтобы закончить к всесоюзному дню молодёжи.

— Это к какому числу? – спросил на всякий случай наш «реставратор».

— К концу июня. Будут мероприятия и соревнования, - сказал беспечный майор. – В общем, не скоро. Успеешь. Но чтобы всё – со знаком качества!

При таком покладистом заказчике Большакову можно было с возвращением в казарму не спешить.

Ему было привольно жить вне роты с её подъёмами, отбоями, построениями, строевой подготовкой и нудными политзанятиями. Спать на матах, сожалеть о Бестужевой и делать зарисовки прилегающих к Дому офицеров мест.

Проще говоря - «тянуть волынку».

Получая банки с краской сказал, глядя в сторону заходящего солнца:

— Сегодня уже поздно. Начну завтра. С утра.

Майор Назаренко был пофигистом и не возражал:

— Завтра, так завтра...

...

Хреновое пришло уже в сумерках. В образе, сами знаете кого – сержанта Намаконова.

Этого бдительного командира отделения и замкомвзвода по совмещению, интересовало, чем занимается рядовой из его подчинения? Проведал о завершении работ с декорацией и явился с твёрдым намерением вернуть отщепенца в казарму.

«Сучара!» - ругнулся в его сторону Большаков. И (естественно), изобразил испытанный приём чрезвычайной занятости. Начал перетягивать гимнастические принадлежности на новое место, чтобы, после ухода татарчонка, вернуть их обратно, поближе к запасному выходу.

— Долго ещё будешь тут? – задал деловой вопрос Намаконов, заглядывая во внутрь зала.

— Сам видишь, сколько надо перекрашивать, - повёл руками рядовой.

— Ага... - неопределённо воспринял информацию Намаконов. – За день справишься.

— Ага! - передразнил Большаков. – Если всем отделением пахать будем. Только краска от этого быстрее сохнуть не будет.

Сержант, в соображениях, почесал под носом, изучил бумажную этикетку на банках.

— Эмаль ПФ, - сказал он со знанием дела. – Вонючая.

— Ещё как!

— Ага... - Намаконов что-то соображал. Потом скомандовал: – В казарме к отбою быть!

— Никак нет. Из-за токсичности краски, двери спортзала должны быть открыты круглосуточно. Для проветривания сквозняком. По свежеокрашенному слою кто угодно может протопать. Тем самым - нарушить ровность покрытия. Краску, растворитель и, даже кисти, при открытых дверях, могут запросто спиздить...

— Кто?

— Кто угодно. Хотя бы - местные жители. В посёлке гражданские как раз начали ремонтные работы. Лично видел. Да и «сундуки» прибрать чужое, что плохо лежит к своим загребущим рукам, не побрезгуют. Такая у этих сверхсрочников натура. Так что, обязан охранять объект и днём, и ночью. Приказ лично майора Назаренко... Но, если вы, товарищ сержант, настаиваете, могу ему доложить, а там как он скажет...

Намаконов такой фамилии не знал. Мало ли в полку майоров! И, на всякий случай, решил, что за три месяца до дембеля, не следует нарываться на прения с незнакомым офицером. Среди которых бывают и такие что...

Обижено пожевав тонкими губами, ни слова не говоря, развернулся и шагнул под сень старых яблонь. Растворился в тёмных сумерках, словно его и не было вовсе.

— Скатертью дорожка, - сказал вслед говнюку рядовой. На всякий случай немного повозился с предметами для гимнастов и, решив, «что уже можно», усевшись на маты, приступил к позднему ужину.

У него были нормальные припасы: пайка белого хлеба, двойная порция сливочного масла, пакет рафинированного сахара и колечко «полтавской» колбасы. Это прапорщик из хозвзвода расщедрился. За рисунок, сделанный Большаковым с фотографии его малолетней дочери. В следующий раз, за портрет жены, обещал дать пару банок тушёнки или кусок свежего мяса.

«Если даст свежину, надо заранее придумать, на чём ту свинину жарить...» - уплетая копчёную колбасу, думал довольный службой солдат-художник...

...

Хорошо лежалось на матах после сытного ужина. Даже вставать и гасить верхний свет не хотелось. Выключатели, ведь, на той стороне зала!

«Пусть горит. Жалко что-ль? – думал Большаков, чувствуя приятную истому и прохладный ветерок со стороны открытых дверей. - А в казарме сейчас такой пердёшь ста пятидесяти задниц, что хоть спи в противогазе...»

Майская ночь начала новые сутки. Вкусно пахло от клумбы с фиалками и яблоневым, уже увядающим, цветом со стороны старого сада.

«Ещё в гражданскую сажали...» - подумал солдат о тех, кто заложил эти яблони много лет назад.

Юношу потянуло на размышление о времени. Как оно неумолимо. И сколь много людей побывало в этих местах, видевших эти деревья... И сколько их будет потом, когда закончится срочная служба рядового с фамилией Большаков... Призыв за призывом – нескончаемый конвейер человеческих судеб...

«Будут, если не попадут под нож бульдозера. Сейчас есть такая тенденция «...разрушить до основанья, а затем...»

Никто из ипостасей с Большаковым не спорил, и Борис стал потихоньку засыпать...

Вспомнил Нину... Георгиевну. (После конфликта отчество, как-то само собой снова появлялось за её именем). Услужливый Борис Петрович распевно, как это делают поэты, прочитал строки:

«Ночь. Успели мы всем насладиться. Что ж нам делать? Не хочется спать. Мы теперь бы готовы молиться, но не знаем, чего пожелать...» - сочинил эти дивные строки когда-то Некрасов и, наверное, в очень похожую ночь...

«Ты успел насладиться, а я – нет! – возразил поэту засыпающий Большаков. - И знаю, что хочу. Хочу, чтобы ОНА перестала злиться, пришла и позволила себя целовать...»

И, уже во сне, рассудительный Борис Петрович напомнил Большакову о философском романе Одоевского «Русские ночи», где мыслитель эпохи романтизма в своих новеллах из двух триад указывал основную идею смысла жизни – жить с пользой...

«С пользой для кого?» — спросил во сне Большаков.

«С пользой для общества», - назидательно пояснила первая ипостась.

«Ну, если речь о труде или службе, это понятно. А если о прелюбодеянии? Какая в этом польза обществу?»

Солдат блаженно улыбнулся сновидениям из приятных воспоминаний и сам себе ответил:

«Ты неплохой осеменитель, Боря. В этом есть твоя польза обществу. Разве не так?»

Крепкий сон не дал Большакову ответить.

Приснилась сценка совращения интеллигентной Елены Павловны — жены капитана Калинина. Её - первый засос «малыша», глотание спермы... Страстные пошлости и просьбы не останавливаться...

Солдат сладко потянулся.

«А с Бестужевой у тебя не получилось», — появился из глубины сна Борис Петрович.

«И на старуху бывает проруха! — подал голос, долго молчавший Я. - Будем искать других...

Тут все ипостаси дружно встрепенулись:

«Ого! А кто к нам пришёл!?»

В рамке открытый двери стояла Бестужева!

...

— Вот, шла мимо... — сказала Нина Георгиевна.

«Во втором-то часу ночи — она «шла мимо»!» — в голове, вскочившего на ноги солдата, съязвил, готовый говорить пакости Борик.

«Патрон, не могу поверить, но похоже, у тебя появился шанс! — встрепенулся поникший было Я. — Тяни её сюда, быстрее!»

— Вас могут увидеть, и подумать чёрт-те что... — сказал заботливым голосом Большакова сообразительный Борис Петрович. — Заходите, Нина... Георгиевна. Пожалуйста.

Женщина беспомощно оглянулась в сторону сада.

Но что можно увидеть в ночи кроме непроглядной темноты? «Это мой терминатор!» - мелькнуло в голове жены офицера. Она взялась за бликующую ручку двери и шагнула во внутрь здания.

За её спиной щёлкнул язычок надёжного замка.

«Попалась!» — вздрогнула всем телом Бестужева.

Двадцати четырёхлетняя брюнетка, жена полковника, мать двоих детей и девятнадцатилетний солдат-первогодка стояли друг против друга почти впритык. Он ощущал запах её волос, тонкий аромат косметики, она — вдыхала терпкий дух солдатской формы вперемешку с эфирным испарением каких-то растворителей.

Настало время кому-то из них уступить.

— Меня только что, чуть не изнасиловали, — сказала Нина Георгиевна.

— Кто? — Большаков взял женщину за плечи и ощутил, как она вся дрожит.

— Не поверишь, мой муж... И... он был не один...

— Нет!

— Да. Я решила от него уйти. Сразу после спектакля. Без развода. Пусть делает свою карьеру... Не буду ему в этом помехой. Уеду, как бы, в отпуск...

«И наставишь мужу букет рогов! — подумал Большаков по подсказке Борика. — И первые из них он получит сегодня...»

«Зачем я здесь?» - обманывалась неуместным вопросом Бестужева.

Молодые люди, в молчании, продолжали стоять рядом. Неподвижно. Не решаясь словом или движением нарушить возникшее ощущение близости. Словно не было между ними недавней размолвки, упёртого противоборства...

— Я думал, что потерял тебя навсегда. - голос Большакова был глухим от волнения.

— Потерял меня?

— Но ты пришла... сама. Соскучилась?

— Как по острому камню, в моём пуанте, — попыталась шутить Нина, в которой ещё держалась колючая Бестужева.

— Ты здесь... Ночью... Мы одни и можем...

— Глупости. Я сейчас уйду...

— Не уйдёшь. Сегодня - ТВОЙ четверг.

Бестужева удивлённо глянула в затемнённые глазницы Большакова. Её пухлые губы задрожали. Казалось, ещё миг, и она расплачется. Но нет. Рот изобразил нервную гримасу:

— Уеду в Москву к родителям... когда мужа не будет дома. Когда отправится в свою проклятую командировку. Уедет... А я - в Москву. Поможешь нести чемоданы на вокзал?

— О чём разговор?! - сказал Большаков, насколько мог, непринуждённо, хотя его «малыш» уже толкался в ткань галифе.

— Странно, что я прошу тебя об этом... - говорила Нина с придыханием, словно только что закончила бег. - Оказывается, кроме рядового Большакова, у меня нет друзей, кому могу доверить свои планы...

— Доверься, и ты не пожалеешь! – уже осознанно повторил Большаков фразу, сказанную им когда-то в этом же зале. И стал медленно снимать с покатых плеч гостьи невесомую накидку.

— И ты туда же... — осуждающе произнесла Нина, не препятствуя рукам солдата.

А тот, прижавшись горячим лбом к её прохладному лбу, увидел на расстоянии ресниц затуманенный взгляд покорной жертвы.

Через секунду их рты, и дыхания соединились!

О, это был самый сладкий и долгий поцелуй в жизни Большакова!

Раздвинув языком покорные губы, он нашёл за приоткрывшимися зубками остренький кончик женского язычка, втянул его в страстном засосе, а в ответ, теперь уже ЕГО Нина, что есть силы, смаковала шершавый язык долгожданного любовника...

«Ещё насосёшься», - пронёсся к голове победителя радостный возглас Борика.

Поддаваясь нетерпению этой пошлой ипостаси, Большаков требовательно подтолкнул податливое тело Бестужевой в сторону «кровати» из матов.

«Я таки сделаю это!» - не без гордости подумал он, наклонившись к запрокинутой жене замполита полка.

Медленно, получая от этой неторопливости восторженную радость, задирал он подол красного платья. Того самого, в котором москвичка, в день их первой встречи, гордая от сознания своей недоступности, куражилась над выпачканным в краску растерянным солдатиком, погоревшем на сексе с библиотекаршей.

Не прошло с того дня и трёх месяцев и вот - лежит теперь это столичная гордячка на гимнастических матах с задранным платьем, покорная, готовая сама стать солдатской подстилкой.

«Недолго же ты, сука, продержалась!» - подумал Большаков мыслями Я.

Его рассудок уже избавился от романтичного облака внезапного свидания, работал чётко, направляя все действия к конечной, цели лежащей перед ним, с холодной расчётливостью.

Проведя ладонью по тёплому животу, солдат нащупал край женских трусиков, запустил пальцы под резинку. Оттянул её вниз. Проник под атласную ткань. Накрыл ладонью бритый лобок. Слегка надавил на крайнюю плоть влажного клитора...

Из полуоткрытого рта Бестужевой вырвалось что-то, похожее на мольбу.

Поздно, голубушка, поздно!

Солдатские руки стянули узкие трусики до колен. Носок кирзового сапога зацепил их резину и придавил к полу. Одна за другой, по очереди, стройные ноги прима-балерины оказались на свободе. Мозолистые ладони служивого прошлись по внутренней коже гладких бёдер. Примеряясь, подхватили ляжки, и по-хозяйски потянули вверх.

С раздвинутыми коленками ноги танцовщицы легли на мятые погоны рядового.

— Не надо... Я не хочу... — замотала головой Нина Георгиевна.

Но ёбарь слишком долго ждал этой минуты.

Он развёл девичьи колени шире и, добивая остатки сопротивления, пустил длинную слюну на открывшуюся внизу пещерку с ухоженными лепестки пизды.

Запрокинутое лицо Бестужевой жило нескрываемой похотью. Глаза были закрыты, а рот в беззвучной мольбе приоткрыт для всего, что в него вставят...

«Малыш» вырвался из ширинки, как гончий пёс из тесного вольера. И сразу, куда надо, ткнулся.

Призывный вздох, готовой к совокуплению женщины, прозвучал в голове Большакова фанфарами триумфа.

Борик, и Я торопили: «Ну, давай же!»

Но в Большакове был ещё и Борис Петрович.

— Ты позволишь мне сделать ЭТО? – спросил деликатным голосом шефа Борис Петрович.

Рот Бестужевой искривила нервная гримаса борьбы между запретом и желанием. К Большакову прилетело похожее на мольбу:

— Не мучай меня...

— Скажи, что позволяешь тебя выебать.

— Можешь...

— Сама просишь?

— Да!

— Скажи: «Выеби меня в пизду» - и смотри на меня.

— Это что, важно?

— Хочу быть уверенным, что ты осознанно поддаёшься блядству.

— Выеби меня в пизду своим большим хуем, рядовой. Выеби законную жену полковника! Не тяни резину! Суй по самые яйца! – взвыла во весь голос кандидатка в бляди.

Не выпуская из виду потрясающе красивое в эту секунду лицо московской самки, Большаков надавил «малышом» в горячее нутро.

Тёмные глаза офицерской жены расширились. Для полковницы, не принимавшей в себя ничего, кроме плотной сосиски мужа, Большаковская залупа была слишком велика. Изо рта подстилки вырвалось болезненное: «Ох!».

Прислушиваясь к громкому дыханию бабы и стонам её окончательного грехопадения, солдат медленно, так медленно, что женское тело само начало подёргиваться навстречу, погружался на половину длины своего грозного, для любой бабы, оружия.

Узкое влагалище Нины Георгиевны отвечало судорожными сокращениями внутренних мышц.

«О, это ПЕРВОЕ проникновение в святая святых любой замужней женщины! Это несравненное чувство восторга от ощущения обладания чужим хозяйством! Вот оно, сейчас – под тобой! Безвольное, отдающееся по доброй воле. Изменяющее клятве верности. Уходящее в непознанный ещё мир будущего блядства. В мир который чужой жене даришь ТЫ. Её хозяин и любовник!» - погружая фаллос думал Большаков.

Когда «малыш» достиг края матки и, по-деловому, заглянул в её нутро, познавая, кто там его ожидает, спортзал наполнился тонким поскуливаньем проткнутой жертвы. Глаза Бестужевой максимально расширились. Хрупкая женщина «умирала» от доселе неведанного.

— Ну, здравствуй, недотрога! — сказал Большаков и «включил» привычный ритм своего поршня.

Что успела подумать в момент этого, прогнувшаяся в судорогах и взорванная небывалым оргазмом женщина, мы можем только догадываться...

...

Любовники были ненасытны в своей страсти.

Он мстил за долгое противление, она наслаждалась изменой мужу. В клубке нескончаемых проникновений и взрывных оргазмов был протест молодых и сильных тел, желающих наверстать упущенное...

Читатель имеет полное право назвать Большакова циником потому, что совершеннейшей неправдой было бы утверждать, что вовремя забав с чужой женой в нём возникали мысли о морали.

Он просто ебал то, что хотел ебать! Взял, что хотел, без насилия, по взаимному согласию. Завершал, намеренное соблазнение супруги полковника, с почти профессиональной опытностью начинающего искусителя.

Поэтому, не удивительно, что, закончив дело, он встал и, разглядывая разложенную на гимнастических матах прекрасную деву, со спокойной совестью, деловито заправил влажное «хозяйство» в глубину хлопчатобумажного галифе, вышел на улицу (давая возможность партнёрше привести себя в порядок), совершил там малую нужду и, вернувшись, поставил перед Бестужевой её портрет:

— Это тебе. На память о ночи со среды на четверг. Улавливаешь о чём я?

— Спасибо, — сказала Бестужева, вытирая пухлые от вафли губы, ощущая на них приторный вкус проглоченной спермы. Взяла портрет, спросила: - При чём тут среда, четверг?

— Помнишь надпись, что на стене общественного туалета под рисунком огромного хуя прочитала школьница Лена? «Даю сосать. Приходи в четверг. Ты следующая!». «Следующая» – это ты, Нинуль. Пришла и отсосала. И сегодня, как раз – четверг.

Бестужева была в том состоянии, что отреагировала на откровенное хамство любовника лишь кивком взлохмаченной головы. Она, конечно, вспомнила. И подивилась странному совпадению. Ещё подумала, что надо эту подробность указать в книге...

— Мы можем завтра встретиться? — спросил Большаков.

— Здесь? - обвела спортзал затуманенным взглядом Нина Георгиевна

— У тебя дома. Хочу иметь жену полковника на супружеском ложе.

Это желания рядового тоже было принято выебанной женщиной, как должное. Лишь сказала:

— Он уедет лишь послезавтра...

— Тогда в библиотеке.

— Хорошо...

— Ты хочешь этого?

— Да.

— Ладно. Я возьму у Ленки ключ. Но должен буду сказать, для чего.

— Говори. Мне уже всё одно.

— Но, если ты этого точно хочешь.

— Я хочу сегодняшнего повторения, и завтра, и послезавтра. ХОЧУ! - твёрдо произнесла Бестужева.

На улице почти рассвело.

— Что скажешь мужу?

— Что обиделась и всю ночь просидела в парке рядом дедушкой Лениным. На пару...

Нина Георгиевна нервно хохотнула. Вид её был не то что растрёпанный, а по-настоящему измученной вокзальной бляди.

— Тогда сегодня. В шесть вечера. В библиотеке...

— Да, - кивнула Бестужева и собралась выходить.

— Постой! Давай, ещё раз закрепим наше примирение. Поработай язычком. Хочу ещё раз покормить прима-балерину и действительную жену полковника солдатской малафьёй. Чтобы домой вернулась не голодная...

Для состоявшейся бляди Большаков уже не выбирал выражения.

Бестужева им тоже не противилась. Только заметила:

— Ну, ты, Боря, настоящий жеребец...

...

Когда Большаков брал ключ от библиотеки, Елена Павловна попросила:

— Выеби эту шантажистку за тем же столом, что и меня... И хуй после жопы дай облизать...

Солдат внимательно посмотрел в лицо своей первой симпатии:

— Ты стала злой, - сказал он. – Жалеешь о том, что случилось?

— Нет. Не жалею. Но я, в глазах этой женщины, стала блядью. Хочу, чтобы и она оказалась такой же. Даже похлеще. Сделаешь, как прошу?

— Ты мать моего будущего первенца. Как же я могу тебя отказать?

Калинина согласно кивнула. Уже на выходе из библиотеки задержалась:

— Как думаешь, Нинка забеременеет?

— Думаю, что да. У нас с ней здесь будет не одно рандеву.

— Значит у моего сыночка в Москве будет братик или сестрёнка... Счастливо порезвиться, милый.

Когда дверь библиотеки захлопнулась, Борис Петрович «сказал»:

— Похоже, ты этой кнопке ещё люб.

— И у тебя, шеф, было с ней хорошее начало, - без обычной иронии «высказал» своё мнение Борик.

А самое длинное «рассуждение» было от Я:

— Тебе суждено, парень, запомнить эту девушку на всю жизнь. Боюсь, что она всегда будет помехой в череде твоих приключений... А может – помощницей...

...

Вплоть до самого спектакля, в гарнизонной библиотеке солдат, и прима-балерина наставляли рога довольному жизнью Полякову. В разных уголках, на разных столах, в разных позах.

Большаков, а точнее - его третья ипостась, обучила Нину Георгиевну всему, что познала Елена Павловна. Только более основательно. На дверях библиотеки висела табличка - «Временно не работает», и никто не тревожил старательную «ученицу» вникать в возможности своего совершенного тела. Отдаваться похоти, позволять ненасытному партнёру делать с ней всё, что тому заблагорассудится...

Насытившееся любовники голышом возлежали на солдатских матрацах и неспешно разговаривали.

— Что ты, Нинок, будешь делать когда балет состоится?

— Муж организует банкет. Я на нём напьюсь и меня выебут.

— Кто? - повернулся к Бестужевой Борис.

— Да кто угодно. Может быть, сразу двое. Кто будет смелее, тому и дам.

— И Намаконову дашь?

— А кто это такой? - спросила Нина Георгиевна и начала подрачивать оживающего "малыша".

— Татарчонок из сержантов. Редкой противности человечек.

— И Намаконову дам. Лишь бы у него стояло, как у тебя.

Большаков стремительно вскочил:

— Ну ты и блядь, Нинка?

— А кто меня такой сделал? Не ты ли, мой милый?

Потом рассмеялась:

— Успокойся. Не дам я твоему татарчонку. Ещё умрёт от счастья. А вот скажи, - Бестужева встала на колени и оказалась лицом перед поднявшимся фаллосом Большакова: - с кем тебе  лучше, со мной или с Ленкой?

— Калинину я любил, - сказал Борис, -  А тебя просто хочу.

— Вижу, что хочешь, -  Бестужева, -  стала направить солдатский хуй  себе в рот...

После сосания встала раком и призывно завиляла раздолбанной попкой.

Наблюдающие за этим действием ипостаси единогласно решили, что жена полковника Полякова есть материал отработанный и для шефа надо подыскивать что-то невенькое...

ЭПИЛОГ

После двух удачных спектаклей, Бестужева, сославшись на вредный для её здоровье климат, забрав близнецов, уехала в Москву, где организовала балетную студию.

Родившуюся дочь Нина Георгиевна назвала Бориславой.

Портрет кисти «неизвестного художника» висит в её спальне над кроватью.

Поляков остепенился, получил звание генерал-майора и прибыл в столицу работать преподавателем в Академии, где когда-то учился. Семья воссоединилась. Живёт в степенном согласии. Все «высокие отношения» оговорены между супругами заранее.

По Москве, Ленинграду и Владивостоку ходит повесть о страстных похождениях столичной дамы. Автор замаскирован под псевдонимом, который я Вам, дорогой читатель, по конъюнктурным соображениям, называть не буду. Себе дороже...

Зарубежные издатели приняли рукопись хорошо. Заключены контракты, отчисляются гонорары. Всё — через посредника. На его счета...

Капитан Калинин, получил погоны майора. Готовится стать отцом. Во второй раз. Последнее дитя зачато от разных мужчин с громкими сценическими именами...

Идея Владимира Фёдоровича Одоевского, что основной смысл жизни — есть «польза обществу» для рядового Бориса Петровича Большакова продолжает быть актуальной...

Таков хеппи-энд этой истории, которая началась февральским четвергом в одном из гарнизонов Приморского края, в четыре часа пополудни.

И на этом не заканчивается...

(Конец первой части)