Funeral Dirge for a Fairytale от NoTalentHack

****************************************************

Это произведение является дополнением к рассказу «По окончании гастролей» и предназначено для чтения после него.

***

Женщина, смотрящая на меня из зеркала, кажется старше своих лет. Ее лицо чрезмерно накрашено. Она устала; слишком много бессонных ночей и слишком много дней, проведенных в суете и спешке, пытаясь быть готовой к тому, что должно случиться дальше. Ее прическа стильная, но непрактичная. Вряд ли продержится до вечера, но мужчине, с которым она встречается сегодня днем, будет уже все равно. Платье на ней выбрано со вкусом, но под ним – самое распутное белье, которое у нее есть. В ближайшие несколько часов ее ждет ночь бурного секса с женатым мужчиной, и она ничуть об этом не жалеет.

Как я здесь оказалась? Как прошла путь от принцессы из сказки до этой престарелой карги?

История начинается, конечно, еще до сказки. Или, по крайней мере, той ее части, которую люди считают «сказкой». Приезжает прекрасный принц и спасает Золушку – вот что, как нам говорят, является «сказкой», а не та ее часть, где умирает ее отец и оставляет на растерзание злой мачехе и сводным сестрам.

Конечно, в моем случае сводных сестер у меня нет; возможно, есть единоутробные сестры или братья, поскольку я понятия не имею, кто мой биологический отец, но любое знание о них, скорее всего, будет получено только через неприятный сюрприз от теста ДНК и совпадения в базе данных. Поскольку мир сейчас настолько связан, что это лишь вопрос времени, когда я узнаю, есть ли они на свете, то причин торопиться нет.

У меня также нет и мачехи. Злой материнской фигурой в моей сказке стала, безусловно, моя биологическая мать. Глория была столь же ужасна, как и все сказочные злодейки. Может быть, даже ужаснее. Когда-то она была красивой, по крайней мере, внешне. Я помнила ее с того времени – едва-едва – до героина, поздних ночей в чужих постелях и ее собственного зла, разъедавшего ее изнутри. На ее фотографиях того времени я вижу за ее глазами проблеск злобы; или, возможно, лишь воображаю это, помня то, что знаю о ней сейчас.

Мой отец – не мой, по крайней мере, с биологической точки зрения. Меня вырастил Дон – мужчина, которого я называю «папой» или, в особо уязвимые моменты, «папочкой». Он вырастил меня, даже после того как узнал, что Глория наставляла ему рога. Он никогда не относился ко мне иначе как к своей дочери, своей родной дочери. Для него я была его, и плевать на родословную. Он же был для меня образцом великого человека, добрым, защитником без претензий. Обеспечивал нас, даже отбросив ради этого свои мечты. Умный, остроумный и рассудительный, но ни в коме случае не жестокий. Милосердный до мелочей. Он старался проявлять сострадание даже к тем, кто заслуживал презрения. Оглядываясь назад, я жалею, что он делал это. Но в то время считала его идеалом.

В отличие от многих сказок, у меня был лучший друг, мальчик по имени Дерек. Полагаю, если быть милосердным, то фильмы Джона Хьюза можно рассматривать как современные сказки, и если так, то «лучший друг-мужчина, который в итоге не достается девушке» – такой же стандартный персонаж, как и «крестная фея». Таковым и был какое-то время Дерек. Для меня, то есть. И позже, в некотором смысле, еще раз. Но это я забегаю слишком далеко вперед. В начале моей сказки он был просто лучшим другом, надежным доверенным лицом. Следующим защитником после папы, когда тот был слишком занят своей работой или помощью бездомным в своей церкви.

Мы с Дереком сблизились из-за того, что жили поблизости и из-за одинаково тяжелого детства. Вместе ходили в школу и обратно. Наши дома находились достаточно близко к территории школы, чтобы нам не ездить на автобусе, но достаточно далеко, чтобы имело смысл ходить всегда вдвоем ради безопасности. По дороге туда и обратно у нас было много времени поговорить: о наших занятиях, общих интересах, мечтах.

Как и многие мальчики его возраста, Дерек хотел стать рок-звездой; он так и не вырос из этого. Я же хотела стать женой и матерью – угасающая мечта девушек моего поколения. Я должна была желать карьеры, а даже если и не это, экономика уже давно стала враждебной к традиционной американской мечте о полноценной семье с отдельным кормильцем и домохозяйкой. Я так и не выросла из своей мечты. Я никогда не знала, кто из нас больший фантазер.

Глория была не просто злобной материнской фигурой, она была чем-то большим – моим страшилищем. Когда я была маленькой, в едва запомнившиеся мне ранние школьные годы, она все еще пыталась изображать из себя заботливую мать. Растила меня, пока папа работал – сама она, конечно, не работала и выполняла лишь небольшую часть работы по дому, поручая мне задания, которые были слишком сложными для моего возраста.

В детстве ее подвергали насилию: руки и спину покрывали старые круглые шрамы – следы ожогов от сигарет. Если уж Глория была злой, то ее родители – поистине чудовищны. Ее перебрасывали из одной приемной семьи в другую, и каждая оставила на ней свой отпечаток. Ее научили быть жестокой, а также тому, как воспитатель может скрыть свою жестокость от посторонних глаз. Как заставить ребенка скрывать результаты их жестокости.

Мои жалобы отцу воспринимались всерьез, но он был слишком снисходителен, чтобы довести дело до конца. Не мог поверить, что женщина, на которой он женат, настолько ужасна, как утверждала я. Только когда анализ крови показал, что он куколд, а я – кукушкино яйцо, с его глаз спали шоры. Мне было восемь, а говорят, что личность ребенка формируется к пяти.

Он ее выгнал, но так с ней и не развелся. Глория пригрозила, что в случае чего заявит о своих материнских правах и заберет меня. Они достигли согласия: она приходит обратно домой лишь в крайнем случае, ей не разрешается оставаться со мной наедине, а он дает ей столько на содержание, сколько может себе позволить. Это была сделка с дьяволом, но это было единственное, чтобы сохранить меня в безопасности. По крайней мере, в относительной.

Когда в последний раз видела Глорию, мне было двенадцать. Ее внешняя красота исчезла. Она была похожа на Скексиса из «Темного кристалла», увядшего и дергающегося. Ее хрупкие, похожие на птичьи конечности были испещрены множественными следами от уколов, гротескное дополнение к старым шрамам от сигарет. Насилие над ее телом в начале жизни соседствовало с тем, что она сама натворила с ним в конце.

Пока я была в школе, моя мать иногда позволяла себе лишнее. В последние месяцы она перестала соблюдать договор. Как и в последние несколько визитов, она искала, что бы такое украсть, чтобы профинансировать свою зависимость. Несколько лет занималась проституцией, по мере того как углублялась ее зависимость, но в конце концов, дошла до того, что лишь самые дешевые проститутки Джоны были готовы вынести ее вид. Уходя из дома, я стала прятать все ценное. Отец уже в третий раз менял замки, но никогда не проявлял особой изобретательности, пряча запасной ключ.

Когда она обыскивала дом моего отца, я следовала за ней, крича, чтобы она убиралась. Она лишь смеялась.

– Отвали, Элли. Дон знает, что будет, если он попытается от меня избавиться.

– Боже, Глория, почему ты такая жестокая сука по отношению к нему?

За это я получила пощечину. Я знала, что лучше не говорить ей лишнего, но больше не могла этого вынести.

В ее глазах появилось такое выражение, какого я не видела уже много лет. На мгновение мне показалось, что я увидела в них сожаление. Потом она покачала головой, и все исчезло. Она продолжила мародерствовать.

– Глория – это «слава». Я родила тебя, и это я – «Глория». Он же – даже не донор спермы, а ты все равно называешь его «папой». – Она взяла в руки какую-то безделушку, потом решила, что та ничего не стоит, и отбросила ее в сторону.

– И почему это я «жестокая»? Это не так. Просто он – слабак.

– Он – хороший! – тихо сказала я. – Лучший, чем когда-либо будешь ты.

Она была слишком сосредоточена на своей полуденной краже, чтобы ударить меня еще раз.

– Хааа! – и этот ужасный гогот. – Хороший. Тьфу, блядь. – Она повернулась ко мне лицом. – Я скажу тебе кое-что, дочь моя. Хороших мужчин не бывает. Единственное, что есть полезного в мужчинах, это их кошельки и члены. И ты можешь воспользоваться одним, чтобы добраться до другого.

Это был новый «Глориизм», последний, что я услышала от нее. Это было ее наследие для меня, своего рода отравленный «Куриный суп для души». Среди других жемчужин были: «Никто никогда не позаботится о тебе, кроме тебя самой» и «Люди – это либо лохи, либо мошенники, и ничего наполовину».

Ее спина хрустнула, когда она встала с корточек; внешность была не единственным, что состарил ее образ жизни. Решив, что она нашла достаточно денег, чтобы купить себе следующую порцию или две, Глория подошла ко мне. Я вздрогнула, но она лишь поцеловала меня в макушку, а затем погладила по щеке, той самой, которую только что ударила. На ее лице была удивительно грустная улыбка. «Страшилище» открыла рот, чтобы заговорить, на мгновение задумалась, а потом просто сказала:

– Увидимся, Элли Белли. – Так она не называла меня уже много лет.

Я больше никогда не видела ее живой. Через неделю ее нашли мертвой в многоквартирном доме. То был случай передозировки, и даже сейчас я не знаю, была ли она случайной или спланированной. Глория была редкостью: наркоманка в возрасте. Закон средних величин, в конце концов, добирается до каждого из них, если они не завязывают с наркотиками, но Глория прожила достаточно долго. Я до сих пор задаюсь вопросом, не прощалась ли она своим ужасным способом в тот последний раз, когда я ее видела.

Если отец и ненавидел кого-то, то это Глорию. Тем не менее, он позаботился о том, чтобы у нее были скромные похороны: ничего дорогого, но и не нищенская могила. Он пытался спасти ее от самой себя и потерпел неудачу, но все же, смог проводить ее с достоинством. На похоронах было всего несколько человек: я, он, несколько друзей и родственников – некоторые из которых, уверена, были там лишь для того, чтобы быть уверенными, что она не вылезет из могилы, – и Дерек. Он был рядом со мной.

Дерек всегда был рядом со мной. А я всегда была рядом с ним. Когда его избивал отец, до того как злобный старый ублюдок наконец-то сел за вооруженное ограбление, он скрывался у меня дома. Единственный раз, когда Глория намеренно прижгла меня сигаретой, не считая пары «случайных ожогов», когда я была младше, он обнимал меня, пока я плакала. Обнимал меня, когда я заснула, за школой в ту субботу. Мой лучший друг разбудил меня, когда начало смеркаться, и все это время присматривал за мной. Мы вместе шли домой, и, прежде чем уйти, он проверил, что она ушла. Приготовил для меня ужин: холодные бутерброды с болонской колбасой и сыром, надежная еда для детей, живущих по принципу безнадзорного ребенка.

Когда начали играть гормоны, и мы начали медленные, болезненные шаги к взрослой жизни, он был моим первым, с кем я целовалась. Первым бойфрендом. Первой любовью. Мы подарили друг другу свою девственность; по крайней мере, я верю, что свою он подарил мне. Уже тогда он был красив, и другие девушки это замечали. Я была симпатичной, но просто клоном Глории с песочными светлыми волосами вместо ее русых каштановых; я не расцветала почти до выпускного класса. Я ревновала его к нашим одноклассницам, ревностью, которая позже окажется вполне обоснованной, но мне хотелось бы верить, что он был верен мне, по крайней мере, в то время.

Он был... Я любила его, но он был слабым. «Слабак», как называл его родной отец. Он не ошибся. Он начал выступать со своей начинающей гаражной группой в средней школе, и они были хороши. Он был хорош. У школьных групп не бывает поклонниц. У него же были, и он ими пользовался.

Вы должны понять, большую часть времени Дерек был буквально единственной твердой опорой в моей жизни. И был ею долгие годы. Отец тоже пытался, но из-за работы и необходимости компенсировать свои неудачи с моей матерью, он был рядом не так часто, как должно. Я знала, что он меня любит, но в жизненной ситуации у его дочери был друг, на которого она могла положиться, а у бездомных и наркоманов – нет. Пытаясь загладить свою вину за то, что подвел Глорию, он подвел и меня. Я осталась беззащитной перед человеком, которого считала достойным своего доверия, потому что он и был достоин его, когда мы были детьми.

Конечно, я поймала Дерека на измене. Он был не самым умным мальчиком – с трудом закончил среднюю школу. Но он был хитрым и златоречивым. Всегда заботился обо мне, когда мы были детьми, и я еще не понимала, что в нем что-то изменилось, когда он физически превратился из мальчика в мужчину. Он убедил меня, восемнадцатилетнюю девушку, что для нас так будет лучше. Что со мной он может обращаться как со своей принцессой, потому что с другими девушками он обращается как со шлюхами. Конечно, не совсем в таких выражениях: как я уже говорила, он был златоречив.

Кто соглашается с такими идеями? Ну, кто-то вроде меня. Кто-нибудь, кто страшно боится одиночества. Та, кто доверилась мужчине, которому не должна была, потому что он был мальчиком, которому она могла довериться. В моей жизни было ровно два человека, на которых я могла рассчитывать, и один из них был на грани того, чтобы меня бросить, если мы не сможем справиться с его гулянками.

Я была в отчаянии и страхе, но он облегчил мои страхи; вернее, я позволила облегчить их себе. К тому времени, когда мы закончили разговор тем вечером, я условно согласилась, что он может продолжать с ними, пока я не увижу никаких намеков на его действия. Пока он держит их и меня по отдельности. До тех пор, пока я – НАСТОЯЩАЯ девушка в его жизни.

В этом он был верен своему слову. Приходя на его концерты, я была в центре его внимания. Он вытаскивал меня на сцену и представлял как свою девушку. Его музу. Это был первый раз, когда он назвал меня так.

Этим титулом он меня и подвел. Я была заядлым читателем и любила писать. Письменное слово, как создание, так и потребление, всегда было моим убежищем от мира. В школьные годы я неоднократно побеждала в поэтических конкурсах. В большинстве песен Дерека я была скрытым соавтором текстов. Он всегда вносил небольшие поправки, чтобы это были «его» песни, но мы оба знали, что это – партнерство.

Когда я поступила в колледж, а его группа начала выходить на местный, а затем и региональный уровень, случаи, когда я могла посещать его концерты, становились все реже и реже. Я знала, что пока его нет, он вовсю гуляет, но это не затрагивало меня напрямую: он обещал, что будет практиковать безопасный секс, а его навыки в спальне росли семимильными шагами.

Это может показаться поверхностным, да честно говоря, так оно и есть. Но то, как он относился ко мне, когда мы были вместе, как мы оба были довольны нашим соглашением, как улучшилась техника наших занятий любовью, – все это вместе взятое, убедило меня в том, что это можно терпеть. Он говорил, что мы оба от этого что-нибудь выиграем, и так оно и было. Что еще важнее, это убедило меня в том, что мы можем быть счастливы вместе.

И я была счастлива.

Я хорошо училась в колледже. В отличие от многих одаренных и талантливых детей, мой переход к жизни в колледже был плавным. У меня не было никакого направления, но мне нравилось писать стихи и тексты песен, поэтому в качестве специализации я выбрала английский язык. Я знала, что это не слишком прибыльное занятие, но меня это не волновало. Мой парень вот-вот станет большой рок-звездой, так что, колледж – просто запасной план.

Пока все не стало не так. Группа Дерека стала внезапным открытием на региональном уровне для более высокой инди-группы, и эти две группы слились. Вокалистка более крутой группы, Сабрина, была великолепным представителем пост-эмо, с черной подводкой для глаз и сексуальной привлекательностью «девочки-безотцовщины». В первый раз они с Дереком сошлись, когда он открылся перед ними, и оставались вместе на протяжении всего тура. В то время я была занята своими экзаменами, поэтому ничего не заметила, а он сдержал свое обещание держать свои две жизни по отдельности. Я узнала об этом лишь много-много позже. Но потом, после того мини-тура, он стал другим. По-прежнему был ласков, но в душе больше не был со мной.

В конце второго года обучения в колледже он сказал мне, что наши жизни расходятся. Что он не может дать мне дома и детей, которые я хочу. Я спорила с ним, говорила, что он может, пыталась его убедить, что довольна тем, что есть у нас. Он, я думаю, по-своему пытался меня защитить. Знал, что эта новая жизнь будет неустойчивой. Будучи всегда фальшивым, он убеждал меня, что всегда будет меня любить, и что не может так со мной поступать. Что он никогда не будет хорошим отцом, никогда не будет хорошим мужем. Может быть, даже не будет хорошим кормильцем. Что мне нужно найти кого-то еще, кто подарит мне мою сказку, потому что им не может быть он.

Я была опустошена. Папа пытался меня утешить, но я знала, что втайне он был доволен; он никогда не верил, что Дерек вырастет. И был прав, но ни одна девочка в таком возрасте не хочет признаться в этом своему отцу. Оба моих защитника меня подвели. Один не смог защитить меня от другого. Другой не смог защитить меня от самой себя. Я знала, что больше не могу рассчитывать на то, что меня защитит мужчина: мне придется делать это самой.

***

Во время своего восстановления после ухода Дерека я присоединилась к ряду феминистских групп. Часть из них были разумными, выступали за равноправие и равенство, за улучшение жизни мужчин и женщин путем устранения социального неравенства. Другие разумными не были, в них было полно радикальных феминисток второй волны, исповедовавших различные идеологии, от трансфобии до невозможности равноправного партнерства в гетеросексуальных отношениях. Я окунулась в каждую из них, но отвергла наиболее реакционные вещи. Во всяком случае сознательно.

Я много писала, стихи и прозу, рассказы и повести. Большинство из них было абсолютным мусором. Не знаю, была ли виной потеря моего партнера по написанию текстов или моей уверенности в себе, но ничто из этого не было настолько хорошим, как работа, которую я делала с Дереком. Я это терпеть не могла. Мне нравилось, что я была его музой. После его ухода я не могла смириться с мыслью, что, возможно, и он был моей музой.

Мои оценки не страдали, но настроение – да. Несмотря на все что произошло в моей жизни, у меня был довольно жизнерадостный характер. Но все изменилось. Один знакомый дал мне прозвище «хмурая хиппи», и оно закрепилось за мной. Я повсюду ходила как в тумане, всегда была готова к спору или драке. Женщина, которой я стала, была абсолютно несчастной.

А потом встретила Тима. Я не заметила и врезалась в него, когда мы оба шли по кампусу. Он тоже не поднимал глаз, так что, возможно, отчасти виноваты были оба, но я шагала своей сердитой походкой, словно говорящей, что я спешу, и никому не следует вставать у меня на пути. Как правило, путь мне расчищал язык моего тела, до такой степени, что я обычно не смотрела, куда иду. Я читала что-то на своем телефоне, уверенная, что люди уберутся с моего пути, как они всегда и делали. Но он не поднимал глаз. Вместо этого страдая от похмелья.

Это было сродни столкновению со стеной. Я упала на задницу, и из рук у меня вылетели книги, телефон и ноутбук. Он извинился за то, что столкнулся со мной, а я на него накричала. Затем, без всякой причины, кроме как потому, что просто он такой как есть, он поднял меня, собрал мои вещи и, после того как я опять накричала на него, потому что сломался мой ноутбук, он его починил. Ему это было ненужно, как и причин делать это. Я была для него откровенной сукой. Конечно, я сразу стала милой, но Тим уже был настолько сосредоточен на устранении проблемы, которую, как он был уверен, вызвал, что вряд ли даже заметил это. В течение десяти минут он успокоил меня, починил ноутбук и ввел мой номер в свой телефон.

Я не была в поиске кого-либо, и уж точно не такого человека как Тим. Он – высокий, долговязый парень-гот с вечной улыбкой на лице. Представьте себе Страшилу из «Волшебника страны Оз», если бы тот еще в школе увлекся британской рок-группой Siouxsie and the Banshees. Но он был милым, смешным и добрым. Он заставил меня смеяться. Он был мил в своей собственной дурацкой манере. В нем не было дымящихся похотливых или напряженных взглядов; он не был Дереком, и это было хорошо.

Он был по настоящему достойным человеком; лучшим мужчиной в мире, как я назову его позже. Был добр ко всем, независимо от того, могли они ему помочь или нет. Это не была доброта моего отца: как бы я его ни любила, у отца характер настоящего мученика. У Тима же этого не было. Он – просто порядочный человек, рядом с которым я чувствовую себя в безопасности. По-настоящему в безопасности, а не просто под защитой. Есть разница, и это разница между любовью девочки к мальчику и любовью женщины к мужчине.

Со временем я полюбила его так, как никогда никого не любила раньше. Дерек был моей первой любовью, но я знала, что Тим – именно тот мужчина, с которым мне суждено быть вместе. Он не сплошь солнце и радуга: у него язвительный ум, который мог быть немного резким, но никогда не жестоким. Мне нравилось, что он – хороший, прямой человек, но в нем есть и глубина, иногда удивлявшая меня.

Его часто повторяемое утверждение, что он плохо переносит сильные эмоции, было единственной ложью, которую я когда-либо заметила, и думаю, что просто он настолько привык говорить это себе, что оно стало для него правдой. В сильных эмоциях он прекрасен: любовь, радость, вожделение, удивление. Как только мы открылись друг другу, я всегда чувствовала себя окруженной ими. Не задушенной; ни в коем случае не задушенной. Но когда я была рядом с ним, воздух становился словно пропитан его любовью ко мне и его счастьем от того, что мы вместе.

Это – часть того, что сделало секс с ним лучшим в моей жизни. Честно говоря, возможно, он и сейчас лучший из всех, что у меня когда-либо был, а может быть, и будет. Технически он очень искусен, – субкультура готов неразборчива вплоть до кровосмешения – и любой мужчина, который заботился о потребностях своей любовницы столь же сильно как Тим, должен бы быть глупцом, чтобы не уловить некоторых вещей. В тот момент Дерек, возможно, был немного более искусным, но он всегда был заинтересован в том, чтобы показать, насколько он хорош в сексе.

Тим же был заинтересован в том, чтобы показать мне, насколько хорошим он может быть для меня. Это имело значение, когда у меня появился опытный любовник, чьим главным фокусом была любовь ко мне, а не собственное эго. Если совместить все это с молодостью и энергией, которую никто из нас никогда не вернет... Первые годы, проведенные с Тимом, – это одни из моих самых приятных воспоминаний, когда речь идет о том, чем мы занимались за закрытыми дверьми. А потом, когда он обнимал меня и гладил по спине, прижимаясь и целуясь, как будто за окном нет никакого мира? Когда я называла его своей лапочкой, он лишь смеялся над этим прозвищем? Я бы ни за что на свете не променяла те времена.

С чем у Тима было плохо, так это с темными эмоциями. Мы мало говорили о его семье, и я встречалась с ними всего несколько раз, но у меня возникло ощущение, что когда он описывал их как «шумных», то на самом деле имел в виду «словесно оскорбительных». То, что он считал «сильными эмоциями», было темными эмоциями, плохо выраженными. Злясь, он становился угрюмым или топтался на месте. В конце концов, он заговаривал со мной, но я видела, что ему хочется кричать. Когда ему было грустно, он наслаждался своим настроением, надевая наушники и слушая свою любимую музыку, вместо того чтобы разговаривать. Но никогда не плакал, не давал воли чувствам. Просто позволял этим негативным чувствам раствориться в себе.

И ревность. Поначалу он много боролся с ревностью. Его сердце разбила девушка, изменившая ему в старших классах. Мы оба знали, что с точки зрения внешности я была далеко не в его лиге. Для меня это не имело значения, но для него имело. По отношению ко мне он не был собственником в большой, показушной манере. Он был более тонок. Притягивал меня ближе, когда в комнату входил симпатичный парень, обязательно представлял меня как свою девушку даже в тех случаях, когда это не имело никакого значения, подкалывал, если видел, что я разговариваю с другим парнем. К счастью, он усмирил эту ревность, когда я показала ему, что мне можно доверять.

Показала, что мне можно доверять.

Если бы. Боже, если бы.

***

После ухода Дерека вдохновение ко мне так и не вернулось; я писала что-то, и оно было хорошим, но ни в коем случае не отличным. Даже и не хорошим.

Тим... Я любила его, но он не отличал хорошего от плохого. Он был из технарей, с ограниченным пониманием и оценкой искусства и писательства, что часто подразумевалось.

Не поймите меня неправильно, я люблю попкорновые фильмы и дрянные романы, но отлично понимаю, что они именно таковы. Тим же не такой. Его дурной вкус распространяется не только на моду. Он пытается подбадривать, но мне кажется, что я могла бы написать на странице набор случайных слов, а он бы все равно сказал: «Это здорово, Элли!». Он не мог меня критиковать. У меня были друзья, но они меня не вдохновляли, а только критиковали. И, честно говоря, то, что я делала, действительно заслуживало лишь критики.

Примерно через восемь месяцев после того, как я начала встречаться с Тимом, примерно через пять после того, как мы признались друг другу в любви, в моей жизни снова появился Дерек. Тогда я работала в книжном магазине, в том самом, где работала еще со школы. Продажа бумажных книг еще не была полностью мертва, и мне нравилось постоянно находиться в окружении книг. Это позволяло мне чувствовать связь с великими писателями, даже если я не могла внести свой вклад. Оно было похоже на метадон: не так много, чтобы почувствовать кайф, но достаточно, чтобы на какое-то время почувствовать себя в порядке.

– Привет, Эль.

Я не видела этого ублюдка почти год, а он начал с этого?

– Убирайся отсюда, Дерек. Я больше никогда не хочу тебя видеть.

Он поднял руки вверх.

– Понял, детка. Я это заслужил. Но... Слушай, я хотел извиниться. То, как я ушел...

Мой голос был низким рычанием.

– То, как ты... Бросил... Меня!

Он выглядел пристыженным.

– Да. Да. Я... Я ведь был прав в том, что сказал, Эль. Я – не тот мужчина, который тебе нужен. Тебе нужен кто-то...

– У меня есть этот кто-то, урод.

Лицо Дерека просветлело.

– Правда? О, Эль, детка, это здорово! Я так за тебя рад!

– Я... Что, правда?

Я его знаю. Знаю его уловки. Но это... он на самом деле казался искренним. Я должна была быть более подозрительной, но у меня ведь был Тим. Его любовь означала, что я исцелилась намного быстрее, чем могла бы. Я чувствовала себя более уверенной в себе, потому что он заставлял меня ощущать себя в безопасности.

И у меня так много общего с Дереком. Было легко поверить, что он на самом деле радуется за меня. Я еще не понимала, насколько корыстным он стал. Тогда я еще не понимала, как много времени он провел, залезая по пути в трусы девушек, и что его золотые уста превратились в тончайшее и острейшее оружие.

– Эль, детка, конечно! Послушай, как я уже говорил, я никогда не был тем парнем, который тебе нужен, только не для того, что ты хочешь от своей жизни. Я... я сейчас в довольно хорошем месте; только что вернулся из своего второго полноценного тура в качестве разогревающего исполнителя. Я просто хотел посмотреть и убедиться, что у тебя тоже все хорошо.

Мой тон немного смягчился. Стал зеркальным отражением его.

– Это... Я рада слышать, что у тебя все хорошо. Спасибо, что заглянул. В любом случае, мне пора вернуться...

– Эй, а когда у тебя перерыв? Или обед? Я бы с удовольствием выпил кофе и поболтал.

Понимаю, что не должна была этого делать. Но ведь это – просто кофе со старым другом. Моим старым другом. Я должна была отказаться. Надо было сказать об этом Тиму. Но все казалось таким безобидным. Я не думала о нем как о «Дереке, моем бывшем». Я думала о нем как о «Дереке, парне, с которым я выросла». Понимала, что Тим не увидит разницы, и что его ревность из-за такой невинной вещи станет камнем преткновения.

Это было моей первой ошибкой.

***

Ошибка.

Интересное слово. Я – специалист по английскому языку. Писательница. Мой отец был лингвистом, пока это не разрушила Глория. Он привил мне любовь к словам: как люди их используют, почему предпочитают сказать или написать одно слово, а не другое. Когда мы пишем, наши учителя говорят нам быть «выразительными и точными». Но это – два разных качества, и они часто противоречат друг другу.

К примеру возьмем фразу: «Джон сбил Боба». Она не является выразительной. Это утверждение, в котором мало эмоционального. Она также не является точной. Был ли то удар? Пинок? Джон сбил Боба своей машиной? «Джон нанес Бобу удар» уже лучше. Немного более выразительно, потому что мы обычно имеем некоторое представление о том, какие эмоции возникают, когда мужчины бьют друг друга. И слегка точнее. А как насчет: «Джон разбил лицо Бобу»? Ну, это очень выразительно. Оно, во всяком случае, рисует картину, как эмоционально, так и в виде сцены. Но ему не хватает точности. В конце концов, если только Боб не зомби, маловероятно, что Джон буквально разбил ему лицо. Это указывает на ярость, но при этом теряется способность четко продемонстрировать нанесенный ущерб.

Когда люди изменяют, слова, которые они используют, являются показателем множества различных вещей. Например, их психического состояния, но еще важнее их готовность принять вину за свои действия. Классическое «это была случайность» – абсолютная чушь, и все это знают. Вы не случайно упали на член своего босса, когда оба случайно оказались голыми в его номере на выездном совещании компании в Покипси, леди. Люди, использующие это слово, «случайность», пытаются отделить результаты своих действий от собственной вины. Или вот: «ошибка», сделанная прелюбодеями. Это экспрессивно, но эмоции, которые оно вызывает, – все это чушь, фальшивые извинения людей, которые не могут посмотреть правде в глаза. Я никогда не утверждала, что все что я сделала, было случайным.

Крайний вариант: «Я сделала плохой выбор». Не слишком выразительно. «Я подвела тебя» – более выразительно, но немного менее честно. Менее точно. Оно как бы перекладывает вину на того, кому изменили: «Моя верность тебе подверглась испытанию, верность, не имевшая бы значения, если бы не тебе, и я провалила это испытание». Я предпочитаю: «Я сделала плохой выбор». Это точно. Скучновато, но что, если ты действительно сожалеешь? Если на самом деле хочешь исправить ситуацию и загладить свою вину? Выбирай это.

И нечто среднее: «Я совершила ошибку». Этот вариант скользкий. Он неточный, потому что при неправильном употреблении находится в опасной близости от слова «случайность». Но он также и выразительный, потому что указывает на определенную долю и печали, и ответственности. «Я» – неотъемлемая часть этого предложения. Оно не обвиняет других в том, что сделали вы.

За то, что сделала я.

Ошибка, на мой взгляд, – плохой выбор, сделанный без злого умысла. Возможно, из-за недостатка знаний, непонимания намерений или даже просто из-за неспособности осознать собственные ограничения. Дерек был ублюдком-манипулятором, а я еще не до конца это осознала.

Я ему доверяла и совершила ошибку... По крайней мере, так я всегда говорила себе. Другие скажут, что я должна была понимать, что даже позволить ему заговорить со мной в магазине – уже плохой выбор, а не более простительная «ошибка». Но это те, кто считает задним числом, что мои последующие действия всегда делали меня злодейкой, а никакой не жертвой. Пошли эти люди на хуй, а если вы – один из них? Пошли и вы тоже. Идите, ищите себе стеклянный дом, придурки.

Позже я сделала плохой выбор. По-настоящему плохой, когда знала, что лучше бы я была эгоистичной, жадной и самолюбивой. Но первый кофе с ним? Это была просто ошибка.

– Конечно, звучит здорово. Через полчаса у меня перерыв.

***

Мы разговаривали и смеялись. Все было так похоже на старые времена. Говорили о наших жизнях; о его жизни на гастролях. Он наконец-то встал на путь рок-звезды, которой всегда хотел быть. Когда я рассказала ему о Тиме, в его глазах мелькнула боль. Он знал, что его более чем заменили в моем сердце: моя первая любовь бледнеет по сравнению с интенсивностью моей второй. Раньше ему никогда не приходилось сталкиваться с таким, по крайней мере, со мной. Думаю, он привык к мысли, что я буду ждать его дома, в то время как он будет трахать других девушек. Это его беспокоило, и втайне волновало меня. Совсем чуть-чуть.

За обедом, позже в тот же день, мы, в конце концов, заговорили о музыке и писательстве. Он показал мне несколько вещей, над которыми работал, и они были совсем не хороши. Мне было не по себе от того, что я писала после разрыва, но и то оно было намного лучше, чем у Дерека. Мы провели небольшой мозговой штурм. Он ушел с горсткой новых идей, а я провела свой второй перерыв на кофе в тот день, впервые за несколько месяцев написав что-то в блокноте.

Вернувшись домой, я планировала рассказать об этом Тиму. Но у него был плохой день на занятиях. Один из его тогдашних учителей по какой-то причине решил в очередной раз наказать его в назидание другим. Он был раздражительным и угрюмым, и я решила сделать все возможное, чтобы его успокоить. Мы хорошо поужинали вместе и некоторое время обнимались на диване, пока он все обсуждал со мной. Затем легли в постель и занялись самым бурным сексом, который у нас был когда-либо до этого момента.

Во мне что-то высвободилось. Не Дереком, а моим возвращением к творчеству. Идеи, которые были у меня в голове, и которые я начала воплощать на бумаге, наполнили меня энергией. Воссоединившись со своим творческим «я», я смогла лучше соединиться с остальной частью себя, и направила это в страстное, прекрасное занятие любовью с моим парнем.

Мы закончили ночь с головокружением и усталостью, а после того как он заснул, я не спала и писала.

Остаток недели прошел так же: я писала в тетради за обедом и в перерывах на кофе, шла домой и трахала своего парня вплоть до блаженного сна, писала, пока не отключалась, и все по новой. Я вернулась и стала лучше чем когда-либо, и это было самое лучшее чувство в мире.

И написанное тоже было хорошим! Появилось нечто такое, чего не хватало раньше, когда я была с Дереком. Не знаю, жизненный ли это опыт, чувство ли безопасности, которое я испытывала сейчас, моя глубокая и взаимная любовь к Тиму, или какой-то другой неуловимый элемент, но меня радовало то, что писалось на бумаге, больше чем когда-либо прежде. Тим, конечно же, просто сказал: «Это действительно здорово, дорогая!». Но мои друзья, те, кто раньше мог лишь критиковать... что ж, они все еще меня критиковали. Так уж устроены творческие круги. Но были и комплименты, и даже в самой большой критике я видела ревность.

Думаю, именно поэтому я и ответила, когда Дерек позвонил мне: мое эго. Он хотел еще раз встретиться и поговорить. Может быть, обменяться идеями, показать друг другу то, что мы придумали.

Мы встретились за обедом. Еще немного поговорили. Затем устроили шоу презентаций. Его новый материал был так же заметно лучше старого, как и мой. Мы знали, что это может стать для нас новым плодотворным сотрудничеством, но я беспокоилась насчет Тима.

– Понимаю, Эль. И не хочу испортить то, что есть у тебя. Может, нам просто стоит остановиться? – Эта искренность была напускной, чего я еще не осознала, и насквозь фальшивой.

Я прикусила ноготь большого пальца.

– Мне на самом деле... мне нравится то, что мы делаем. Я думаю, это... хорошо. И... – Я слегка покраснела. – Это... то, что есть с Тимом... тоже очень хорошо.

Он засмеялся.

– Ха, я знаю, что это означает! – Мой румянец усилился. – Этот чувак, ему так повезло, что у него есть ты. Не могу дождаться встречи с ним.

– Не знаю, хорошая ли это идея. Я... мне было очень хреново, когда ты ушел. Я не...

Дерек с важным видом кивнул.

– Понимаю. Не хочу его волновать, вдруг опять сорвусь с места. – Широкая, открытая ухмылка. – Ты всегда была такой замечательной девушкой, Элли. Такой внимательной и заботливой. Ему на самом деле повезло.

Он поднял голову и прищелкнул языком.

– Вот что я тебе скажу, детка. Давай докажем, что беспокоиться не о чем. Будем иногда обедать, сотрудничать, может быть. Просто как два друга, проводящие вместе время. А потом, когда ты будешь уверена, что я опять не сбегу, я встречусь с этим чуваком.

Это звучало на удивление разумно. Что и должно было меня насторожить, но я хотела верить, что он, как я думала, просто вырос как человек.

***

На следующей неделе мы выпили кофе в том кафе еще раз. Потом он предложил сменить место встречи. Зачем платить за бутерброды и кофе по завышенным ценам, если можно устроить пикник в парке? Он принесет прохладительные напитки, и мы сможем позаниматься на свежем воздухе. В этом был смысл.

Так мы занимались в течение двух следующих сессий, обе на следующей неделе. Я не замечала, насколько много времени провожу с ним. Мне опять стало комфортно рядом с ним. Стало легче отпустить боль из прошлого.

Я наконец-то поняла, что заставило его прекратить наши отношения: когда он сошелся с Сабриной, они вместе написали несколько песен. Но она не была его музой, и им не было так же хорошо как нам, когда мы были вместе. После разрыва с ней он пытался найти другой источник вдохновения, но единственное, что было близким – это его боль от потери меня. Во всяком случае, так он говорил.

Наше дальнейшее сотрудничество принесло отличные результаты: для его музыки, для моего творчества, для того, как я могла физически выразить свою любовь к Тиму. Мы все что-то получили от этого, даже если Тим об этом еще не знал.

На следующей неделе после этого шел дождь. Он предложил просто пойти к нему домой. Какой-то голос в моей голове говорил: «Это заходит слишком далеко». Но, несмотря на все что делал Дерек, раньше он никогда не пользовался мной в открытую. А я всем сердцем любила Тима, поэтому у меня не было страха перед изменой, даже мысли о ней не возникало. И я проигнорировала свои опасения.

Его квартира была просто помойкой: крошечная маленькая студия с диван-кроватью со съёмным матрасом-периной и не более. Все логично: он живет в ней всего несколько месяцев в году. Но нам она казалась уютной, а не тесной. Нам было весело проводить время вместе, как в подростковом возрасте. Это было похоже на безопасное, платоническое веселье. Он играл песни, которые написал вместе со мной, и утверждал, что я – первая, для которого он их исполняет. Возможно, он говорил правду.

Когда время истекло, он проводил меня до двери, а затем и до машины. Идеальный джентльмен. Хороший друг. Я чувствовала себя глупо из-за своих прежних переживаний.

***

В течение следующих двух недель все шло по накатанной схеме. Каждый раз чуть больше близости. Чуть больше доверия, вознагражденного абсолютной корректностью с его стороны. «Эй, не хочешь задержаться, пока пройдет гроза?». «Эй, почему бы тебе не приехать в свой выходной; Тим ведь работает по выходным?». «Эй, пива не хочешь?». Невинный поцелуй в щеку, когда я уходила. Два пива – достаточно для обычного непьющего человека вроде меня, чтобы почувствовать кайф, – но не больше. Немного невинного, дружеского флирта. Все меньше и меньше разговоров о Тиме, хотя в то время я этого не понимала.

Однажды мы зашли в тупик. Пытались придумать новый текст для его песни, что-то подходящее по рифме и не слишком очевидное. У каждого из нас свои методы: я все планировала заранее, а у него время от времени случались вспышки гениального озарения. Нам хорошо работалось вместе, за исключением тех случаев, когда все было наоборот: когда ему вдруг требовалось подумать наперед, а мне – быть более спонтанной. Мы выпили еще по паре кружек пива: он – четвертую, я – третью. Но для меня три – много, а для него четыре – почти ничего.

Я уже забыла, что было дальше, когда мы застряли на той песне.

Он сел и посмотрел мне в глаза. Взял мои руки. В его улыбке отозвалось слабое воспоминание. Далекое предупреждение, которое я проигнорировала, находясь в состоянии легкого опьянения. Внезапное воспоминание о том, как в прошлом мы всегда преодолевали блок при написании. Он поцеловал меня, и мы словно снова оказались в средней школе. Пиво, моя потребность творить, приятные воспоминания, страсть, которую я считала угасшей: все вместе заставило меня на время забыть о любви, которую я испытывала к лучшему мужчине в мире.

После этого я плакала. Плакала долго, в то время как он пытался меня утешить. Пытался просить прощения. Я была в ярости, но он не позволил мне уйти, пока я не успокоилась. Он тоже плакал; были ли эти слезы настоящими или нет, не знаю. Та часть меня, что знает, что когда-то он действительно меня любил, хочет верить, что это было так, хочет верить, что такое предательство – слишком большой шаг даже для того, кем стал он. Та же часть, что сейчас его ненавидит, не хочет. Эта часть просто хотела бы, чтобы он умер в тот день, когда в первый раз ушел из моей жизни.

– Ты не можешь рассказать ему, Элли.

Я всхлипывала:

– Что? Конечно могу! Я должна! Это будет...

Голос Дерека был спокойным, собранным. Логичным.

– Эль, ты рассказала мне о нем. О том, насколько он ревнив. Он...

– Он никогда не сделает мне ничего плохого, придурок!

Он склонил голову.

– Нет, сделает, детка. Он тебя бросит. Из-за моей минутной слабости причинит боль и себе, и тебе. Если ты расскажешь ему...

***

Я сбежала из его квартиры и села в машину, чувствуя тонкую, чудесную боль внутри, где я позволила мужчине, который не был моим парнем... О, Боже. Боже. Я еще немного поплакала. Проверила шею и открытые участки кожи на предмет засосов и поблагодарила того святого, который следит за изменщиками, что их нет. И... о, о, слава Богу, Дерек хотя бы воспользовался презервативом. Я как-то умудрилась не забыть попросить его об этом, об этой крошечной уступке безопасности для моего парня. Едва опять перестав плакать, я поехала домой, отчаянно желая добраться туда до возвращения Тима, и принять душ.

В душе я провела долгое время, пытаясь смыть с себя грязь, которой там не было. Мне казалось, что я никогда больше не смогу быть чистой. Я оставалась под струями воды, пока та не остыла, а потом и дольше, дрожа и страдая. Дерек прав. Я разобью сердце Тима, если расскажу ему. Дело даже не в том, что он порвет со мной – я заслуживаю того, чтобы его потерять, после того что сделала. Но я его знаю. Я знаю, что после того что случилось с его девушкой в школе, он решит, что никогда больше не сможет доверять женщине, если узнает, что я тоже изменила. Я дрожала в холодной воде до тех пор, пока не смогла больше терпеть, пока не посинели губы, и меня сильно не затрясло. Наказание было не слишком большим, но единственным, какое я могла придумать.

Я никогда больше не смогу увидеться с Дереком. Я это знаю. Если он подойдет ко мне в магазине, мне придется вызвать охрану и выпроводить его. Если подойдет на улице, я дам ему по яйцам. Никогда больше не смогу позволить ему ко мне приблизиться. Никогда! Как ни странно, после того что произошло, я доверяла себе находиться рядом с ним; глупо, конечно, но я думала, что мною двигали глупые эмоции и непереносимость алкоголя. Я знала, что никогда больше не изменю с Дереком, но если увижу его рядом, то могу так разозлиться, что Тим, в конце концов, поймет, что что-то не так. А так поступить с ним я не могла.

Было ли то, что я не сказала ему, ошибкой или плохим выбором? Здесь границы сильно размыты. Более милосердный человек сказал бы: «ошибка», поскольку, хотя я была нечестна, это было продиктовано желанием защитить от моей глупости сердце Тима и его порядочную натуру. Менее милосердный, но, возможно, более честный, скажет, что я слишком эгоистична, чтобы отпустить его. Правдой может быть как то, так и другое. Даже спустя годы я так и не пришла к единому мнению.

***

Скрыть свою вину оказалось гораздо легче, чем я ожидала. Я приготовила хороший ужин, но ничего слишком вкусного. Позволила Тиму выбрать фильм, который будем смотреть. В тот вечер в постели я была настолько самоотверженной, насколько могла, пытаясь стереть воспоминания о своей неверности любовью, которую испытывала к лучшему мужчине в мире. Это сработало.

Думаю, в некотором смысле это был первый реальный шаг по дороге в ад. Мир не взорвался. Никаких последствий, кроме моего собственного чувства вины. Он ни о чем не догадался. Вообще ничего не понял; просто решил, что в тот вечер я была с ним очень мила. Просто думал, что я – любящая девушка, какой всегда старалась быть с ним.

Какой... какой с ним была. На самом деле была. Я – такая девушка с ним, даже сейчас. Я любила его. По-настоящему, искренне, всем сердцем. Если бы тем вечером он попросил меня выйти за него замуж, мы бы уже летели в Вегас. Если бы он попросил меня бросить всю свою жизнь и переехать на Аляску, я бы сделала это. Он был моим миром.

Кроме.

Кроме моего литературного творчества. Когда Тим лег спать той ночью, я писала. Ничего напрямую о том, что случилось; это было бы глупо. Тим иногда хотел видеть мою работу, даже если не очень ее понимал. Он старался, и мне это нравилось.

Но то, что я написала тем вечером, то, что писала каждый вечер на той неделе, было пронизано новой, более темной сущностью. В нем были глубина и сложность, которых не было раньше. Моя измена показала мне такие места в себе, о существовании которых я даже не подозревала. Я еще не думала, не позволяла себе понять, что, возможно, раньше их там и не было. Что, изменив Тиму, я разрушила часть своей души. И что, возможно, потеряла еще больше, не рассказав ему об этом.

В те первые пару вечеров я написала одно из лучших произведений, которые когда-либо писала. Одно из лучших, которые я когда-либо напишу, если говорить по правде. Но ближе к концу той недели колодец снова начал иссякать. Это было в первый раз, с тех пор как в мою жизнь вернулся Дерек, когда я не видела его больше нескольких дней. Было больно снова потерять искру, но я просто сказала себе, что так и должно быть. Я слишком сильно люблю Тима, чтобы его потерять.