На следующее утро мы с Дереком поссорились. Он решил, что опять будет моим защитником: хотел открыть дверь, хотел проверить Тима, прежде чем впустить его, хотел оставаться между нами «на всякий случай». Я сказала, чтобы он заткнулся и не лез не в свое дело: он здесь просто как мясной щит, если Тим действительно начнет буянить, во что я все еще не могла поверить. Тот вечер в нашей квартире должен был стать единственным; это я, блядь, ударила его по лицу, а все, что сделал он, – просто вытащил меня наружу. Это было неправильно, но, знаете, смягчающие обстоятельства. А то, что он разозлился на Дерека и вышвырнул его из квартиры, так какой бы парень так не поступил? Черт, да он проявил невероятную сдержанность.

Когда раздался стук, дверь открыла я. Дерек стоял где-то позади меня. А Тим...

О, Тим. Он выглядел так, словно за два дня постарел лет на пять. Ему было так больно... Я не знала, что могу для него сделать, если вообще могу что-либо. Я хотела, чтобы мы вместе нашли дорогу домой, но понимала, что шансов на это почти нет. Все что я могла сделать, это рассказать ему правду и позволить самому решить, что делать дальше.

Я пригласила его войти, и все мы сели: Тим – в наименее удобное кресло в комнате, а мы с Дереком – на противоположные концы дивана. Тим некоторое время смотрел на нас обоих с едва подавляемым гневом, прежде чем, наконец, сказал:

– Я услышал, что сказал Дерек. Знаю, что чувствую в данный момент. Но, Эль, я подумал, что должен дать тебе шанс высказаться.

Я вздохнула. Я не могла сказать ничего такого, что удовлетворило бы его, но должна была попытаться. Старалась быть нейтральной, потому что понимала, что развалюсь на части, едва начну говорить эмоционально.

– Я пыталась сделать это, когда ты сказал мне...

Тим вспыхнул:

– Нет! Стоп! Блядь, остановись. Ты не можешь играть роль жертвы. Вообще. По крайней мере, когда речь идет о чем-то таком, что сделал я. Как только ты это сделаешь, я выйду за дверь и свяжусь с адвокатом. Ты, блядь, поняла?

Блядь. Я вовсе не пыталась... это не имеет значения. Его обидели, и он имеет право злиться. Мне следует постараться быть как можно более примирительной, а не просто честной.

Я медленно кивнула, затем начала заново.

– Прости. Я просто... Я знаю, что обидела тебя. Это так. Но мне было трудно... признать, кто я. Что натворила. Насколько плохо... – Я почувствовала, как по моему лицу начинают катиться слезы. – Насколько сильно я обидела самого лучшего человека, которого когда-либо знала. Моего мужа. Я...

Не в силах больше справляться со своими чувствами, я зарыдала. Столкнуться с ним и с тем, что я натворила, вместе – это слишком.

Я услышала в его голосе попытку меня успокоить, даже когда он боролся с болью, которую чувствовал.

– Просто скажи то, что должна, Элли.

Я глубоко вздохнула.

– Тому, что я сделала, нет оправдания. Дерек манипулировал мной, это правда. – Дерек неловко задвигался на противоположном конце дивана. – Но это я позволила всему дойти до такой степени. Я должна была сразу предупредить тебя о том, что встречаюсь с ним. Должна была... я должна была сказать тебе, когда изменила. Дать тебе шанс уйти от меня, если ты не сможешь позволить мне попытаться загладить свою вину.

Я опустила глаза.

– Но я не могу просить прощения за то, что вышла за тебя замуж. За то, что изменила тебе, да. Это было неправильно. И я должна была... Должна была дать тебе знать, что изменяла до того, как вышла за тебя замуж, как я уже сказала. Я должна была сразу же остановиться. Но я... Боже, я так сильно тебя люблю. Ты – мое все.

Он сердито огрызнулся:

– Очевидно нет!

Потрясенная, я подняла на него глаза. Мне не следовало этого делать; с чего бы ему мне верить? Мне нужно было, чтобы он понял, почему я оказалась такой слабой.

– Это правда! Да, я... я спала с Дереком. И не буду врать, мне нравилось быть его музой, снова работать с ним. Он смотрел на меня так, как не смотришь ты. Я знала, что он меня обожает, но он знал, что никогда больше не будет иметь меня, всю меня, как ты. Я была его недосягаемой девушкой, той, которую он...

Он прорычал:

– Хватит нести чушь, Эль. Ты явно была вполне досягаемой. Не хочу слышать о том, как ты сожалеешь, потому что, похоже, единственное, о чем ты на самом деле сожалеешь, так это о том, что тебя поймали. – Он опустил голову. – Если бы я тебя не поймал, как долго бы все это продолжалось? До конца нашего брака?

Тут решил вмешаться чертов идиот.

– Нет. Нет, чувак. Элли хотела тебе признаться. Именно об этом мы говорили за обедом в тот день.

Вот почему я не хотела, чтобы он был здесь. Мне нужно было поговорить с мужем, а не ввязываться в драку на троих между мной, им и моим бывшим еще совсем недавно парнем.

Я пыталась спасти то, что могла, чтобы увести корабль от катастрофы.

– Да! Я знаю, что у тебя нет причин мне верить, но это правда. Я собиралась рассказать тебе об этом вечером, когда вернусь домой.

– Конечно. Вот почему он средь бела дня проник языком в твое горло посреди кафе. Очевидно, стыд стал для тебя слишком сильным. Какого хрена я должен верить хоть одному твоему слову?

Этот идиот ободряюще посмотрел на меня, и я поняла, что должна что-то сказать, пока он не испортил все еще сильнее. Я могла только выложить все и надеяться.

– Мы разрывали отношения. Это должен был быть наш последний раз вместе. Я беременна, Тим.

– Что... что?!.. – Тим выглядел так, словно у него был шок. Мне хотелось броситься к нему, но я не знала, станет от этого лучше или хуже.

Вместо этого я просто грустно кивнула.

– Примерно полтора месяца. – Я видела, как он сделал подсчет и тихо сказала:

– Да. Он может быть и от Дерека, но я молю Бога, чтобы он бы от тебя. Мы оба молимся.

Мой муж схватился за голову и посмотрел на пол. Наблюдая за его мучениями, я чувствовала, как начинают капать слезы. Затем, чертов Дерек, который не мог позволить себе просто сидеть и пытаться приспособиться к новостям, вздумал вмешаться.

– Эй, чу...

– Заткнись! Заткнись!!

О нет. Это был тот самый голос. Голос демона, что кричал мне в лицо и вышвырнул меня из нашей квартиры.

Пошатываясь, он поднялся на ноги и начал расхаживать по комнате. Разглагольствовать.

– Так, что, ты собиралась прийти домой и сказать: «Эй, детка, предупреждаю, я беременна, и может быть от парня, с которым я встречалась за твоей спиной последние шесть лет?» Ты думала, что все пройдет лучше, чем сейчас?

Я смотрела в пол, не в силах смириться с тем, что я с ним сделала.

– Я собиралась признаться и просить прощения. Я знаю... Я знаю, что ты – милосердный человек, Тим. Я бы сделала все, чтобы загладить свою вину перед тобой, и знаю, что ты не захочешь причинить мне боль, хотя я и причинила тебе такую ужасную боль. Ты такой хороший...

– ПРЕКРАТИ ГОВОРИТЬ МНЕ, КАКОЙ Я ОХУЕННО ХОРОШИЙ! – заорал Тим, и я вздрогнула. Я ненавидела, что Дерек был здесь, ненавидела, что из-за его вмешательства все вышло из-под контроля. Но в то же время и была рада, что он сейчас здесь. – Меня чертовски достало, что люди так говорят, как будто это означает, что они могут срать на меня и ожидать, что я это оставлю так! Боже, ты – эгоистичная сука! А ты – придурочный мудак! Черт, лучше бы я тебя никогда не встречал, Эль.

Он яростно зашагал к стене с гитарами. Я увидела, как напрягся Дерек.

Тим снял со стены одну из гитар, жемчужину коллекции Дерека. Дерек начал вставать и крикнул:

– Чувак, подожди... – но Тим уже с размаху разбил ее об пол. В руке у него остался только зазубренный, раздробленный гриф.

И тут Дерек меня удивил. Удивил и Тима. Думаю, он даже сам удивился. Он поднял хорошо знакомую мне гитару и подошел к Тиму, держа ее в обеих руках словно подарок.

– Вот. Теперь давай эту. Это – первая гитара, которую я купил себе после школы. Я играл на ней, пока не смог позволить себе что-то получше. Та, которую ты разбил, была моей самой редкой, но эта значит для меня больше всего.

Он серьезно посмотрел на Тима.

– Разбей их все, если потребуется. Но, пожалуйста, пожалуйста. Не делай больше больно Элли. Возьми ее обратно. Пусть у нее снова будет своя сказка.

Это было трогательно, по крайней мере, для меня. Но Тима только разозлило.

– Ты – ебаный мудак. – У Дерека отвисла челюсть.

– Такие мудаки как ты, думают, что любовь заключается в этих грандиозных жестах. Писать ей песни, демонстрировать привязанность, назначать большие свидания, все такое. И это важно; большие вещи имеют значение. Но маленькие имеют значение большее. – Он поднес обломанный гриф гитары к горлу Дерека и отклонил его голову вверх. Я молча умоляла Тима не делать того, чего он не сможет исправить.

– Когда ты в последний раз приносил девушке куриный суп, когда она болела? Оплачивал счет, который забыла оплатить она, не заставляя ее чувствовать себя из-за этого дерьмом? А как насчет того, чтобы просто сделать так, чтобы у нее всегда была крыша над головой и еда на столе? Растирал ей ноги, когда у нее был тяжелый день не потому, что надеялся трахнуть ее после этого, а просто потому, что ей это было нужно? А, придурок?

Дерек закрыл рот и нахмурился.

– Вот что такое любовь. Вот что такое любовь в браке. Это надежность, доверие, уважение. Иногда страсть, когда ты пытаешься не дать всему угаснуть. Я думал, у нас получилось. Оказалось, нет. Но, наверное, у нас вообще ничего этого не было, ведь так? Может, у этого засранца правильная идея? Может, все дело в том, чтобы посмотреть, сколько девушек ты сможешь заставить сбросить свои трусики, будучи самым ярким павлином? Потому что не похоже, что в нашем браке было что-то из этого, даже с самого начала.

– Тим, пожалуйста, я...

– Уважение, Элли. Ты можешь сказать, что уважала меня? Трахаясь со своим бывшим за моей спиной? Надежность? Ну, на меня ты можешь положиться, но я уж точно не могу положиться на тебя. И доверие...

Он покачал головой.

– Да. Я вижу, к чему оно привело.

Я не могла спорить; я никогда не давала ему всего, что должна была, пусть даже и убеждала себя в обратном.

Он бросил сломанную гитару и пошел на выход. Я знала, что он зол, но мы так и не поговорили обо всем, что было нужно. Я окликнула его:

– Но как же ребенок?

Он повернулся и посмотрел на нас. Он и раньше испытывал отвращение, но я видела, как на его лице промелькнула целая серия эмоций, когда он метался взглядом туда-сюда между мной и Дереком: замешательство, подозрение, понимание, ярость. Я открыла рот, чтобы заговорить, но уже начал говорить демон, и я поняла, что все только что стало намного, намного хуже.

– Ты бы ни за что не сказала мне, если б не забеременела. Ты бы ни за что не сказала мне, если бы Дерек был похож на нас. Если б ты могла скрыть то, что сделала. Ты бы сделала то же самое, что сделала с Доном Глория. Сделала бы меня рогоносцем, настоящим куколдом, позволив мне растить чужого ребенка.

Я не могла говорить. Не хотела признавать, насколько много из того, что он сказал, является правдой. По правде говоря, я и сама не знала. Рассказала бы я ему, в конце концов? Если бы Дерек был похож на нас, попыталась бы избежать наказания за свое предательство? В глубине души я почувствовала новое щемящее чувство. Подозрение о том, кем я стала.

Он посмотрел на Дерека.

– Кто из вас понял, что мне надо об этом сказать? – Дерек посмотрел вниз, а затем на меня, но я едва это заметила. Тим кивнул. – Что ж. Думаю, яблоко от яблони недалеко падает.

Я закричала, не зная, злюсь ли на него, за то что он сказал правду, или на то, что до сих пор я этого не понимала.

– Что ты, блядь, только что сказал?

Он изложил мои грехи в самых кратких и болезненных выражениях.

– Ты спала со мной. И собиралась заставить меня растить чужого ребенка. – Затем он открыл бумажник, подошел к столу и положил сорок долларов. – Вот. Иди, найди дилера, купи героин и убейся от передозировки в какой-нибудь сраной квартире. Тогда сможешь стать полностью такой же как Глория.

Нет.

Нет!

Нет!!

Пожалуйста, боже, нет!!!

Я могла лишь смотреть на деньги на столе. Пожалуйста, нет, я не могу быть такой как она. Пожалуйста, боже, нет, я... Подождите, что происходит?

Я услышала крик боли и подняла глаза. Тим повалил Дерека и пинал его по ребрам. Я встряхнулась, отходя от боли самоосознания. Я должна была остановить его, пока он не сделает что-либо, чего нельзя будет исправить, что-то, что разрушит его жизнь больше, чем уже разрушила я.

Но поняла, что даже вскочив, я уже опоздала. Я видела, как Тим внезапно сосредоточился на том, что было на полу, как его глаза сузились на одном конкретном месте. Затем он высоко поднял ногу и опустил ее вниз, снова и снова, разбивая пальцы Дерека и калеча его руку. Я подбежала, чтобы дотянуться до них, мне требовалось увидеть, какой ущерб он нанес. Не знаю, из-за Дерека ли или чтобы увидеть, насколько сильно разрушил свою собственную жизнь Тим, пытаясь отплатить за тот ущерб, что мы уже нанесли.

Дерек поддерживал свою руку, в ужасе глядя на нее. Единственные звуки, которые он мог издавать, – это животные звуки боли и страха. Он был уничтожен. С таким же успехом Тим мог бы пропустить его через металлический пресс. В лучшем случае, он сможет держать ею чашку с водой, но никогда больше не сможет играть на гитаре.

Тим уходил, его телом все еще владел демон. Я не знала, что он будет делать дальше, но должна была как-то до него достучаться. Это был не тот Тим, которого я знала, а мне требовалось вернуть того Тима, хотя бы ради него самого. Признания в любви не сработают: сейчас он ни за что им не поверит, какими бы правдивыми они ни были. Разговоры о нашей боли лишь усилили бы гнев демона, показав ему, что то, что он сделал, стоило потери контроля. Я сказала единственное, что могла, надеясь, что смогу вывести его из этого состояния; он – добрый, и всегда таким был. Мне нужно напомнить ему об этом. Это все, о чем я могла думать.

– Почему, Тим? Как ты можешь быть настолько жестоким?

Он остановился у двери и посмотрел на меня через плечо. После чего с усмешкой сказал:

– Меня вдохновила ты, Элли. Наверное, ты и моя муза тоже.

Но он сдулся, совсем немного. Гнев все еще оставался, просто слегка приглушенный. Я могла лишь надеяться, что, может быть, каким-то образом я до него все же достучалась. Что моей последней колкости будет достаточно, чтобы он не обратил свой гнев внутрь себя. Он прошел, не оглядываясь, через дверь и захлопнул ее за собой.

***

Дерек продолжал кататься по полу, крича в муках. Мы должны были отвезти его в больницу. Я помогла ему подняться на ноги, и мы пошли к машине. Легкие крики боли сопровождали каждый толчок, когда мы спускались по лестнице и садились в его разбитую тачку.

Пока ехали, я поглядывала на него. Он еще не впал в шок, но по более приглушенной реакции на боль я поняла, что стабилизироваться ему немного помогают адреналин и эндорфины.

Я произнесла напряженным, приказным тоном:

– Ты не станешь выдвигать обвинения.

Он задохнулся:

– Что?!..

– Ты не будешь выдвигать обвинения. Скажешь, что это был несчастный случай.

– Какого хрена мне это делать? Он меня уничтожил, Элли!

Я прорычала:

– Сначала это сделали мы. Ты меня соблазнил, а я оказалась достаточно глупа и эгоистична, чтобы согласиться на это. Мы разрушили его жизнь.

Он начал:

– Это...

– Заткнись! Ты все еще можешь петь. Все еще можешь писать. Ты не получишь всю свою мечту, но получишь ее часть! Он. Не получит. Ничего! Я! НЕ ПОЛУЧУ! НИЧЕГО!

Я тряслась от ярости, изо всех сил стараясь сосредоточиться на дороге. Желание спрыгнуть на машине с эстакады было почти непреодолимым, но я не могла так поступить, имея внутри себя ребенка.

Он в недоумении уставился на меня. Я всегда была такой пассивной; даже в самый сильный гнев я никогда не была такой с ним. Ни с кем.

Я изо всех сил старалась сохранить голос тихим.

– Ты сделаешь это, мать твою. Это был несчастный случай. Когда приедем, ты, блядь, позволишь говорить мне. Если хоть кому-то проболтаешься, хоть намекнешь, что случилось на самом деле, а тем более пойдешь в полицию, я позвоню в TMZ и на все другие гребаные сайты сплетен, которые смогу найти, и расскажу им, что сделали мы.

– Ты не...

– Я. БЛЯДЬ. РАССКАЖУ! Как это отразится на твоем имидже? Для «душевного романтичного инди-дарлинг певца-песенника», которого ты раскручиваешь... Каким пиарщики твоего лейбла продавали тебя... Как скоро они бросят тебя после того как узнают, что ты – хищник, споивший замужнюю женщину и изнасиловавший ее, а затем шантажом заставивший ее остаться с тобой? Что она могла от тебя забеременеть из-за собственного эго, потому что ты захотел сделать куколдом ее мужа?

Его ноздри раздулись.

– Я никогда такого не делал!

– Кто это сказал? Потому что у меня есть предчувствие, что между тем, что я готова рассказать, и тем фактом, что мой муж, блядь, тебя избил, поверят именно моей истории!

Он нахмурился и посмотрел в сторону от меня, в окно на проплывающие мимо здания.

Я тихо сказала:

– Тим прав. Ты всегда был хорош только в грандиозных жестах, Дерек. Так что, пожалуйста. Дай мне последний такой и уходи из моей жизни.

В больнице я рассказала, что Дерек вышел из машины, думая, что та стоит на нейтрали. Она же оказалась на передаче, двигатель был включен, и он этого не заметил, пока его рука не оказалась между стеной и передним бампером. История была глупой, но – это лучшее, что я могла придумать в кратчайшие сроки. Там этому не поверили; для этого повреждения были слишком обширными. Но когда его отдельно допросили, он все подтвердил.

Я вышла из больницы и позвонила папе, чтобы тот меня забрал. Я ожидала услышать нечто вроде: «Я не злюсь, я просто разочарован». О нет. Нет, вовсе нет. Он был в ярости. Он провел всю дорогу домой и большую часть следующих двух дней, просто наезжал на меня. Детали того, что он говорил, не имеют значения, важен лишь тот факт, что он был прав. Я разрушила свою жизнь, уничтожила человека, которого люблю, оставила своего ребенка потенциально без отца, и все ради чего? Моего писательства? Нелепой потребности создавать то, чего я никогда не покажу никому другому? Черт, даже если бы я увидела их опубликованными с большим успехом, то созданное мной даже близко не сравнится с тем, что я потеряла.

***

Через два дня он перестал нападать лишь потому, что Андреа, его девушка, уговорила его успокоиться. Она познакомилась с папой в церкви. Сначала они были друзьями, и папа привел ее в центр помощи бездомным в качестве волонтера, чтобы занять ее время и мысли после неудачного развода. В подростковом возрасте она была бездомной и обрела огромное умиротворение, помогая там. Она также помогла уравновесить его, заставив перестать пытаться компенсировать свою мнимую неудачу с Глорией. Оказалось, что каждый из них был именно тем, что нужно другому. В конце концов, они полюбили друг друга и встречались уже около года, когда я взорвала свою гребаную жизнь.

Андреа заставила его остановиться не потому, что была на моей стороне – ей изменял ее бывший муж, и она совершенно не терпела то, что сделала я. Какое-то время, я думаю, она меня ненавидела. Нет, она заставила его остановиться, чтобы у него не случился сердечный приступ. Еще неделю или около того он был довольно груб со мной, но в конечном итоге, оттаял. В конце концов, я была его дочерью и должна была вскоре сделать его дедушкой.

Несколько раз я пыталась общаться с Тимом, разными способами: СМС, телефонные звонки, однажды даже появилась в квартире, но он захлопнул перед моим носом дверь. Однажды он сам написал мне СМС:

Дай знать, если ребенок мой. Пусть Дон принесет доказательства. Можешь продолжать пользоваться машиной, пока мы так или иначе все не узнаем; я распоряжусь, чтобы ее подвезли. Больше не беспокой меня, пока не узнаешь.

Затем он меня заблокировал.

Он не начал бракоразводный процесс; сначала я восприняла это как обнадеживающий знак. Но после того как с ним поговорил папа, я узнала, что это сделано исключительно для того, чтобы я могла оставаться в его страховке, пока он не узнает, его ли это ребенок, а потом мы опять все обсудим. Он был верен своему слову насчет машины, за что я была ему безмерно благодарна. Это было больше, чем я заслуживала. Он прислал ее набитой всем моим имуществом, которое он смог в нее запихнуть. Среди вещей было мое свадебное платье и наш свадебный альбом, что вызвало новую волну вины и печали.

Я потеряла практически всех своих подруг. Я никому не рассказывала о том, что сделала; это не тот случай, о котором принято трубить. Полагаю, рассказал Тим. Защищаться я не пыталась, потому что то, что я сделала, оправдать невозможно. Но в наших социальных кругах я стала изгоем, и не без причины.

У меня была горстка людей, которые теоретически были на моей стороне, но все они были корыстными мудаками того или иного сорта: пара парней, что всегда меня обхаживали, серийный изменщик, утверждавший, что я просто ищу то, что мне нужно, оставшаяся с колледжа радикальная феминистка, сказавшая в основном то же самое, но изложившая это в давно дискредитированной риторике. Никто из них, конечно, не поддерживал меня каким-либо ощутимым образом; просто говорили, что поддерживают. Я тоже не хотела их общества, так что, в конце концов, и они отдалились.

***

Через несколько недель после мероприятия в квартире Дерека я, наконец, пошла на свой первый дородовой прием к акушеру-гинекологу, где меня ждал забавный сюрприз: на самом деле я была почти на третьем месяце беременности, а не на втором. Я спросила, как такое могло случиться, и врач сказала мне, что в первые месяц-два беременности выделения можно принять за небольшие месячные. Не могло быть и речи о том, чтобы это был Дерек. УЗИ показало красивую, здоровую девочку. Я плакала о ней. Плакала о Тиме. Плакала о себе.

По дороге домой у меня в голове постоянно крутились слова Тима: «Ты бы ни за что не сказала мне, если б не забеременела. Ты бы ни за что не сказала мне, если бы Дерек был похож на нас. Если б ты могла скрыть то, что сделала». Я хотела отрицать, что это правда, но не могла. Я бы сделала все, чтобы сохранить в безопасности свою дочь, и если сохранение моей неверности в тайне было ценой, которую я должна была заплатить, я бы это сделала. Если бы не была беременна, я бы запила примерно в это время и, вероятно, никогда бы не вышла из запоя.

Через папу я сообщила новости Тиму. Они поддерживали довольно тесный контакт; в конце концов, Тим был сыном, которого он всегда хотел. Его ответ был прост: «Можешь остаться на моей страховке и оставить себе машину до рождения ребенка».

Я была благодарна. Я была в отчаянии. Я надеялась на то, что наша дочь, наш безымянный ребенок, каким-то образом вернет нас друг другу. Но этого не произошло.

Мне нужно посмотреть фактам в лицо: Тим не собирается возвращаться. У него нет для этого причин. Я знаю, что он – хороший человек, и был бы хорошим со-родителем. Я сомневаюсь, что он попытается забрать ее у меня, особенно потому, что у меня есть довольно сильная поддержка в лице папы и Андреа. И я знаю, что он никогда не попытается забрать папину внучку. Я смирилась с тем, что буду для него прелюбодейкой и скоро стану разведенной мамой. По крайней мере, я смогу хоть немного видеться с ним и, возможно, со временем мы снова станем друзьями.

Решив так, я написала ему письмо, в котором подробно описала все что могла: почему изменила, когда начала, что чувствовала к нему и Дереку, мои сожаления, мою ненависть к себе. Я не просила его о прощении, потому что знала, что не заслуживаю его. Я лишь попросила, чтобы он не вымещал свой оправданный гнев на нашей дочери, или на моем отце, или на той, в кого он, в конце концов, снова влюбится. Сказала ему, что всегда буду его любить, что он – самый лучший человек, которого я когда-либо встречала, и что надеюсь, что он найдет способ преодолеть мои чудовищные поступки. Я хотела, чтобы он жил дальше и был счастлив.

Я запечатала двадцатистраничное письмо поцелуем со слезами на глазах и попросила папу передать его. Тим никогда не связывался со мной по этому поводу.

***

Моя жизнь превратилась в почти непрерывную череду дней с одним и тем же: проснуться, поплакать, попытаться позавтракать ради ребенка, поехать на работу, попытаться пообедать ради ребенка, поработать еще, поехать домой, попытаться поужинать ради ребенка, поплакать в душе, заснуть, молясь, чтобы проснуться, а все это – сон. В выходные дни единственным изменением было то, что у меня было десять часов без перерыва на размышления, вместо того чтобы работать и вести машину.

Каждый вечер я смотрела на коробки, в которых хранились все мои творения. Они стояли в моей комнате, как бочка с токсичными отходами, излучая невидимые волны болезни и боли. Однажды в субботу я просто больше не смогла этого выносить. Я вынесла все их на задний двор и сожгла. Почти все, что я написала со времен начальной школы, отправилось в жаркий огонь. Я надеялась, что это станет катарсисом, но вместо этого почувствовала себя жалкой. Проблема не в том, что я написала, а в том, почему это сделала.

Я начала ходить к психотерапевту. Решила, что раз уж у меня все еще есть страховка, то можно сделать и это. Я пыталась заранее сообщить Тиму, но все еще была заблокирована. Плевать. Если он и не хочет, чтобы я это делала, это будет самым меньшим из предательств, которые я взвалила на его плечи; позже я придумаю, как ему возместить. Мне стало немного легче, но мой психотерапевт в основном помог мне прийти к тем же выводам, к которым я уже склонялась: мое прошлое могло помочь в объяснении некоторых моих поступков, но ни в коей мере их не оправдывало.

Это также не помогло мне двигаться вперед. Я знала, что сделала и почему это сделала. Знала, что больше никогда так не поступлю. И не только из-за морального негодования на себя, а потому, что меня никогда не вдохновляло писать так, как это было с Дереком, а мысль о том, чтобы увидеться с ним еще раз, вызывала у меня физическую боль.

Возможно, именно из-за этой глубокой депрессии я сначала и не заметила, что что-то не так. В то время я была на шестом месяце беременности. За две недели до этого папа и Андреа уехали из страны, отправившись в Перу в церковную миссионерскую поездку, чтобы накормить бедных и проповедовать Евангелие. Они воспринимали это как отпуск, хотя я знала, что все это время они будут работать. Как бы то ни было, я не могу бросать камни в то, что работает в отношениях других людей. Они должны были вернуться примерно через месяц, задолго до рождения ребенка.

Я была на работе, дремала. Точнее, хандрила. Чувствовала себя еще более усталой чем обычно, и уже собиралась сделать перерыв на кофе, как вдруг почувствовала колющую боль в животе, настолько сильную, что потеряла зрение. Коллега по работе увидела, что я хватаюсь за живот, и двинулась ко мне. Я успела лишь выдавить: «Помогите...», как все вокруг потемнело.

***

Рядом сидел Тим. На стуле, глядя в свой телефон. Я... это все сон? Мой голос проскрипел:

– Это сон?

Он поднял голову, а затем мягко улыбнулся. Тихим голосом он сказал:

– Привет, Эль. Как себя чувствуешь?

Моя голова была словно набита ватой.

– Где...?

Он убрал телефон в карман и встал рядом со мной. Его рука погладила мои волосы, и я издала легкий звук удовольствия.

– Ты в порядке, Эль, и ребенок тоже, но сейчас ты в больнице.

Ребенок? О, нет, это не сон. У меня... О, нет, о, боже.

– Что? Почему?

Тим пододвинул стул на колесиках и сел, глядя мне в глаза. Я начала лучше фокусироваться, выходя из оцепенения. Я лежала на больничной койке, из-под халата выходили провода для мониторинга, а в руке была капельница. Он пытался меня успокоить и голосом, и выражением лица.

– Все... испугались. Девочка... врачи сказали, что она пыталась родиться раньше срока. Ее остановили, но она была близка. Ты потеряла сознание от боли и истощения. – Его лицо было мрачным, не то чтобы совсем сердитым, но уже на подходе. – Тебе нужно лучше заботиться о себе, Элли.

Я кивнула.

– Я... прости. Я старалась достаточно есть и спать, но... но... – Я запнулась.

Это был первый раз за несколько месяцев, когда я видела его, и я просто хотела еще немного насладиться этим спокойным временем, прежде чем нам придется вернуться к жизни, которую я разрушила. Еще немного я хотела притвориться, что он все еще любит меня.

Его слова прозвучали как долгий вздох:

– Понимаю.

Сейчас, глядя на него, я видела, что он тоже устал. Похудел, а ведь у него особо нечего было терять.

Я чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

– Мне так жаль, Тим, я...

– Ш-ш-ш-ш, не надо. Не надо, ладно? Тебе нужно отдохнуть. Пожалуйста, не расстраивайся. Мы сможем поговорить в другой раз, но сейчас тебе нужно просто отдохнуть. Ради ребенка, хорошо?

Даже я услышала нотки покорности в своем голосе. Я надеялась, что хоть часть его заботы, хотя бы крошечный кусочек, предназначается мне. Но не имела права об этом просить.

– Хорошо. Я так и сделаю.

Я снова была такой уставшей. Почувствовала, как он гладит мои волосы, когда закрыла глаза, а потом задремала.

***

Когда я опять проснулась, Тим все еще был рядом. В больницах никогда нельзя сказать, как долго ты спал, если в палате нет окна. В моей палате его не было. Его одежда была все той же, но он свернулся калачиком на маленькой кушетке, укрывшись одеялом. Я не хотела его будить, поэтому оглядела палату. На маленьком столике-подносе рядом с моей кроватью я нашла свой телефон и открыла его. Прошло три дня; сейчас – утро пятницы. Я решила дать Тиму поспать еще немного, пока прочту те немногие электронные письма и сообщения, что у меня были, а также все новости. Я чувствовала себя намного лучше, чем когда потеряла сознание в магазине, это уж точно.

Через полчаса я услышала, как он зашевелился на кушетке. Я ждала, пока он что-нибудь скажет, не желая его беспокоить.

– Привет, Эль. Чувствуешь себя лучше?

Я огляделась и увидела, как он медленно поднимается в сидячее положение, потягиваясь и разминая спину.

– Намного, спасибо. Ты... ты оставался со мной все это время? Подожди, а почему ты здесь?

Изящно сказано, Элли.

– Ну, то есть...

Он отмахнулся от меня.

– Я понял. В книжном магазине я – все еще твой контакт для экстренных случаев.

– О. – Я сделала паузу. – Мне... мне жаль. Я не должна... Я все исправлю.

Он покачал головой.

– Нет, все в порядке. То есть... в конце концов, да, но это не то, о чем нужно беспокоиться прямо сейчас. Нам и впрямь нужно об этом поговорить.

Он вокруг чего-то ходил на цыпочках.

– Ты... врачи говорят, что ты не можешь вернуться на работу, Эль. По крайней мере, не раньше, чем родится ребенок. Это еще не полностью постельный режим, но большую часть дня ты должна оставаться в постели или сидеть.

– О.

Я живу с папой, и он не берет с меня арендную плату. Они с Андреа собираются вернуться через несколько недель, так что, до этого времени со мной, вероятно, все будет в порядке. Нужно будет что-то придумать с едой, но...

– Я хочу, чтобы ты остановилась у меня.

– Что?!

– Эль, я... слушай, я знаю, что это не идеально. И сомневаюсь... – Он отвернулся от меня. – Я сомневаюсь, что ты тоже этого хочешь. Но Дона не будет еще месяц, а если у тебя случится еще один... инцидент, я не хочу, чтобы ты была одна. И знаю, что... ну, я знаю, что у тебя больше нет никого, с кем бы ты могла находиться.

Я покачала головой.

– Тим, я не хочу так поступать с тобой. Ты уже был так щедр, и...

– Я просто хочу быть уверен, что ребенок в безопасности, Элли. Не хочу беспокоиться о ней каждый день в течение следующих трех месяцев. Я уже поговорил со своим боссом, и он согласился, что, по крайней мере несколько месяцев, я могу работать удаленно. Сегодня я все подготовлю, и тогда ты сможешь приехать домой... имею в виду, ты сможешь приехать в квартиру завтра, когда врачи дадут добро.

Я очень старалась не заплакать. Очень, очень сильно. У меня не получилось.

– Спасибо, Тим.

Выражение его лица стало мрачным.

– Я... я не хочу, чтобы ты что-то в это вкладывала, Эль. Я не... это ради нашей дочери. Не ради тебя. Я не... это не...

– Нет! Нет, я поняла. – Я вытерла слезы. – Я знаю. Знаю. Но... даже если это только ради нее, я... Просто спасибо тебе, Тим.

Он кивнул.

– Хорошо. Пойду все готовить. Увидимся завтра.

Остаток дня я провела за просмотром плохой телепередачи, поедая плохую больничную еду, просматривая посты в социальных сетях и делая все остальное, что могла, чтобы отвлечься от того факта, что возвращаюсь к своему мужу. Я знала, что не должна думать об этом так, но ничего не могла с собой поделать. Я пыталась не поддаваться легкомыслию. Старалась не бояться. Я пыталась ничего в этом не усматривать. И потерпела неудачу по всем пунктам.

Сон в ту ночь не приходил. Я делала все возможное, начиная от дыхательных упражнений и заканчивая включением белого шума и подсчетом овец. Но в моей голове продолжали кружиться мысли и эмоции. Я была уверена, что никогда больше не буду с ним, не буду с ним по-настоящему. Но, возможно, это может стать первым шагом к тому, чтобы мы стали друзьями и хорошими родителями. Я бы согласилась.

***

Верный своему слову, Тим появился на следующее утро готовый отчаливать. Персонал больницы быстро выписал меня ближе к вечеру. Я чувствовала себя лучше, но все еще была немного слабой. У меня возникло ощущение, что Тим слегка преувеличил, насколько все серьезно.

Тим жил на новом месте, в более красивой и просторной квартире в новом комплексе. Незадолго до того как все развалилось, он получил повышение, и мы говорили о том, чтобы купить квартиру побольше, чтобы у нашего тогда еще теоретического ребенка была своя комната. Было приятно видеть, что он смог довести дело до конца.

Он заехал в папин дом и забрал некоторые мои вещи: одежду, несколько моих любимых книг, туалетные принадлежности и другие мелочи. Все это находилось в шкафу в главной спальне. Он приготовил все заранее, как и обещал.

– Я буду спать на диване. Ты займешь кровать.

– Что? Нет! Я не стану выгонять тебя из твоей кровати.

Он вздохнул.

– Станешь, Эль. Вернее, станет наша дочь. Тебе нужно как можно больше отдыхать, а значит, тебе необходимо самое удобное место для сна. Это наша... моя кровать. Ты будешь спать в ней. Точка...

Я с неохотой согласилась. В предписаниях врача говорилось, что большую часть дня я должна быть в сидячем или лежачем положении, что я могу выполнять очень легкую работу по дому, например, готовить, но даже это должно быть ограничено. Я знаю Тима: «ограничение» означает «не сметь, мать твою».

Я старалась ему не мешать. Он работал дома, оставался там в свободные часы и старался присматривать за мной. Было трудно не чувствовать, что я путаюсь под ногами, особенно после того, как я вышвырнула его из постели и на самом деле не могла делать ничего полезного. Я старалась занимать как можно меньше места и выполнять легкую работу, пока могла. Мелочи, вроде уборки бумаг, которые он оставлял разбросанными повсюду, приготовления нам сэндвичей в различных местах, что-то в этом роде. И вот так я нашла это письмо.

В его спальне на прикроватной тумбочке лежала куча вещей. В куче было много всего, много такого, что я не хотела видеть. Я не пыталась шпионить, просто хотела найти место, куда положить свою книгу и телефон, поэтому и разобрала ее. Но увидела, что там – какие-то бланки для развода, которые были заброшены, едва он узнал, что моя дочь – его. Распечатки исследования по законам об опеке, алиментах, содержании детей. Книга о том, как справиться с неверностью, как одинокому человеку, так и супружеской паре, пытающейся ее преодолеть.

И прямо сверху – мое письмо, все еще в конверте. Его вскрывали, судя по всему, несколько раз. Бумага была такой, как будто ею регулярно пользовались, - слегка помятой, когда ее неоднократно складывали и разворачивали. Внутри на каждой странице были пятна от слез. Там были подчеркнутые отрывки, другие обведены кружком. Примечания на полях. Я не хотела выпытывать больше, чем у меня уже есть, поэтому положила письмо обратно, когда услышала его голос, полный раздражения:

– И что ты тут делаешь?

Я подскочила.

– Тим! Прости, я просто пыталась освободить место, и нашла письмо, посмотрела и не хотела...

Он выхватил его из моих рук, говоря сквозь стиснутые зубы:

– Прости. Я со всем этим разберусь. Не хочу быть плохим хозяином.

Он схватил все вещи с прикроватной тумбочки и вышел. Черт. Я даже не смогла быть хорошим гостем.

В тот вечер и на следующий день все было напряженно. Мои попытки ему не мешать, и без того трудные, учитывая размер квартиры и наше постоянное пребывание в ней, стали невозможными из-за напряжения, которое теперь наполняло комнаты. Я знала, что этот мир всегда был хрупким, но приятным, пока длился.

К счастью, в тот вечер за ужином Тим был настроен примирительно.

– Прости, что сорвался на тебя. Все это я должен был убрать до твоего приезда. Просто... – Он покачал головой. – Не знаю. Я не то чтобы об этом забыл, просто, наверное, не хотел об этом думать, потому и забыл убрать.

– Нет, это ты прости. Я должна была... даже если бы я и хотела его убрать, я не должна была в него смотреть. Это не мое дело.

Я поковырялась в еде, не зная, стоит ли говорить что-то еще. Но потом поняла, что останусь здесь еще как минимум на месяц, и мы будем связаны друг с другом по крайней мере следующие восемнадцать лет, так что, в конце концов нам придется это сделать.

– Мы никогда... – я подняла на него глаза, – никогда не разговаривали после того утра. По-настоящему не разговаривали, имею в виду.

– Да.

– Я... Я знаю, что ты читал мое письмо. И так сожалею обо всем, что с тобой сделала. Я бы сделала все, чтобы вернуть все назад. Знаю, что не могу, но если есть... ну, не знаю, если есть что-то, что я могу сделать, чтобы облегчить... облегчить все это для тебя. Я знаю... – мой голос немного сломался, мне пришлось впервые признаваться ему в этом вслух. – Знаю, что ты... что мы... что мы никогда не сможем...

Я не смогла. Просто не смогла этого сказать.

Лучший мужчина в мире опять спас меня.

– Да.

Я грустно кивнула, благодарная за то, что мне не придется этого говорить.

– Но мы... нам все еще придется вместе растить нашу дочь. Я... может быть, когда-нибудь, я бы хотела, чтобы мы даже стали друзьями. Не знаю, сможешь ли ты. Но я сделаю все что тебе нужно, если...

Я замолчала, подыскивая что-нибудь конкретное, чтобы сказать, что не звучало бы как банальность или пустые обещания. Нашла кое-что и почти пожалела об этом.

– В письме, в том, что я послала тебе. Я видела, что... что у тебя там куча всего, подчеркнутого и обведенного кружком. Что там есть какие-то пометки. – Глаза Тима сузились, а рот открылся. – Я их не читала! Я убрала его. Мне не следовало вмешиваться, и, еще раз, я прошу за это прощения.

Он казался успокоенным.

– Не знаю, поможет ли тебе это... поможет ли, ну, не знаю, попытаться пережить или понять что-то или еще чего. Но если я могу что-то объяснить, в письме или за его пределами, если у тебя есть вопросы, я отвечу. Обещаю, что буду честна настолько, насколько смогу. Я была честна и в письме.

Я посмотрела вниз.

– Понимаю, что мои обещания, вероятно, сейчас мало что для тебя значат.

– Да, не слишком.

– Понимаю. Я этого заслуживаю. Но все равно обещаю. Я не буду пытаться скрыть правду или что-то утаить, ни для того, чтобы выглядеть лучше, ни для того, чтобы было лучше тебе. Я хочу... Знаю, что мы никогда не пройдем через это, не совсем. Но хочу быть в состоянии преодолеть это в достаточной степени.

Я подняла глаза.

– Понимаешь, о чем я?

Он медленно кивнул.

– Да, думаю. Достаточно, чтобы мы могли быть рядом друг с другом, вести себя прилично рядом друг с другом для... знаешь, в какой-то момент ведь нам придется придумать ей имя.

Я рассмеялась, несмотря на свое состояние.

– Да. Да. Будет неловко, если она попытается получить водительские права как «Неназванная дочь».

Он усмехнулся, впервые я увидела его честную и открытую улыбку, с тех пор как все это началось. Она было такой красивой и такой душераздирающей. У меня на мгновение перехватило дыхание. Боже, почему я все это выбросила?

– Итак, если ты хочешь что-либо узнать, пожалуйста, просто спроси. И это – открытое приглашение. Если вспомнишь о чем-то в два часа ночи через год, позвони мне и разбуди.

Некоторое время мы молча сидели, пока он взвешивал мое предложение. Я съела еще немного, выпила еще немного. Все было неплохо, но я ведь не просто так готовила, когда мы были вместе. Может быть, я смогу приготовить ему что-нибудь вкусненькое на этой неделе, если буду чувствовать себя прилично.

– Да, ладно. У меня есть пара... нет, на самом деле у меня только один вопрос.

Я поставила все на стол и взяла себя в руки.

– Давай.

Его взгляд был ровным, а лицо почти без эмоций.

– Ты реально разрушила нашу жизнь из-за гребаного хобби?

У меня отвисла челюсть. Я снова закрыла рот, потом опять открыла. Уверена, что выглядела как рыба. Та часть меня, что считала себя «Писательницей» с большой буквы, что думала о своем творчестве как о призвании, почти как о религиозном таинстве, была глубоко оскорблена.

И тут я поняла, что эта часть и была той самой идиоткой, что разрушила мою жизнь.

Это было... Я любила писать. И в этом-то и была проблема: я любила искру, порыв творчества, настойчивый гул, шептавший: «Это должно перейти с пера на бумагу, это феноменально, важно и является Истиной», я любила все это больше, чем своего мужа.

А ведь это было просто хобби. У Дерека, по крайней мере, было оправдание, что его искусство было его мечтой и средством к существованию. Я же не осознавала, пока Тим не задал мне этот вопрос, насколько сильно я отодвинула его на задний план. Как много позволила порыву, острым ощущением... зависимости. Вот что это было. Как много я позволила своей зависимости отнять у меня.

– Да.

Моя голова опустилась. Я не могла на него смотреть.

– Тогда я не думала об этом так. Я... я влюбилась в романтику творчества, в создание чего-то такого, чего еще никто не создавал. Чего-то, что было моим и только моим. Я могла поделиться этим с другими, если бы захотела, или держать это в тайне и безопасности. Не могу... Не знаю, как это объяснить. Это было тем, что я использовала... когда пыталась убежать от своей жизни, от Глории и Дона, от того, что я была ребенком, которого использовали как разменную монету... от моего парня, изменявшего мне с моего разрешения, и... и от всего остального дерьма, что случилось со мной, или было сделано со мной, или которому я позволила случиться со мной... Это было моим убежищем. И я думаю... нет, я знаю, что у меня с этим были нездоровые отношения. До сих пор я этого не осознавала. Не полностью.

Тим фыркнул.

– Господи. Знаешь...

Он остановился и посмотрел в сторону.

– Нет, пожалуйста, Тим. Не останавливайся... Я хочу знать. Пожалуйста. Если это тебе поможет, даже если и причинит мне боль, пожалуйста. Я просто хочу... Мне так жаль. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе пройти через это, если смогу. Хоть чем-то. Я сделаю все что угодно. Пожалуйста.

Он вздохнул, все еще не глядя на меня.

– Когда я был ребенком, я... моя семья не была такой плохой как твоя. Даже приблизительно. Но мне бывало нужно побыть вдали от них. Таким убежищем были для меня игры. Я вырос с джойстиком в руках. Когда... когда становилось шумно. Когда мама кричала на папу, или папа кричал на мою сестру, или они хлопали дверьми и топали, они стали моим убежищем. Местом, куда я мог сбежать.

Я кивнула.

– И сейчас я все еще люблю их. Все еще играю каждый день, почти каждый. Ты это знаешь. Но я бы никогда... если бы выбор стоял между тем, чтобы изменить тебе хотя бы раз, и тем, чтобы больше никогда не играть, взять все, что у меня есть, и бросить их в огонь, я бы не раздумывал.

– И я.

– Это вырвалось прежде, чем я смогла себя остановить.

– Что?

– Я сожгла их. Мои труды. Все. Все, начиная с детства, что не показывала или... или над чем работала с кем-то еще.

Он невесело усмехнулся.

– Да. Твои «совместные работы». Я даже не могу больше слушать радио. Если звучит одна из его песен, я просто думаю: Сколько раз ему пришлось трахнуть Элли, чтобы закончить эту?

Я заставила себя не заплакать. Я здесь ради него, а не ради себя. Мои слезы могут подождать до позднего вечера.

– Прости.

– Да, ты постоянно это говоришь. Так почему же ты их сожгла?

– Я не могла... они были напоминанием о том, что я сделала. Что сделала с тобой, что выбросила. Я не могла больше на них смотреть. Даже не хотела, чтобы они существовали.

– И что, помогло?..

– Нет.

Я не выдержала. Пришли слезы, хотела я этого или нет.

– Нет, не так. Я не жалею, что сожгла их, я бы просто не выдержала, если бы они были рядом.

Я подняла на него глаза.

– Но проблема не в стихах и рассказах. Проблема – во мне. Как я... что я сделала... чтобы их написать. Что я была тем типом... тем типом человека, который мог это сделать. Сжигание их ничего не исправило.

Я вытерла глаза и продолжила:

– В то утро ты сказал, что я такая же как Глория.

Он открыл рот, и я увидела, что он собирается просить прощения: он был зол, не хотел этого, но все равно.

– Не надо. Да, ты был зол, и пытался причинить мне боль, и я, блядь, это заслужила. Но ты был неправ. Я не такая как она.

Я отвела взгляд.

– Я хуже.

– Эль...

– Да. Я знаю, что сейчас ты пытаешься успокоить меня ради ребенка, и я знаю... Знаю, что ты добрый человек, даже после того что я тебе сделала. Я не заслуживаю этой доброты, но ценю ее. Однако я хуже чем Глория.

– Она... Глория была ужасным человеком, но жестокое обращение, которому она подверглась, было на порядок хуже того, что испытала я. Она была манипулятивной, оппортунистической сукой, но она... у нее хотя бы было оправдание, что такой ее сделала жизнь.

– Так что, у меня была плохая мать. Мой отец был рядом не так часто, как следовало бы, и позволял ей больше чем следовало. Мой единственный друг вырос самовлюбленным засранцем. Глория... Жизнь Глории делала все это сравнительно бледным. Она была ужасным человеком, но с ней все честно. Я же была просто глупой девчонкой, хотевшей свою сказку, а потом, получив ее, решившей, что этого ей недостаточно.

– Да, Глория была наркоманкой, но героиновая ломка – это поистине ужасно. Сильная боль. Физическая потребность, хуже которой нет ничего, когда кто-то вынужден отказаться от наркотиков. Я видела это, иногда помогая отцу в работе с бездомными. Людей, корчащихся в муках и готовых на все, лишь бы утолить боль. Натуралов, умолявших пососать член. Матерей, готовых бросить своих детей. Все что угодно, неважно, насколько это мерзко.

В моем голосе было столько ненависти к себе. Она всплыла в последние несколько месяцев, но лежала во мне годами, ненависть к себе, которая всегда есть у наркоманов, которую они всегда подавляют, чтобы получить следующую дозу.

– У меня такого оправдания нет. У меня была прекрасная жизнь с замечательным мужем, лучшим, мать его, мужчиной во всем гребаном мире, и я его бросила, потому что... Почему? Потому что принцессе требовалось писать. Нужно было немного поднять ей настроение. Чтобы она могла показать себе, что все еще такая умная, так хорошо владеет словом. Чтобы она могла получить крошечную толику восхищения от людей, которые ей не нравятся.

Мне хотелось блевать.

– Я так сильно люблю тебя, Тим. Так сильно, что мне больно. И мне так жаль, что ты влюбился в меня.

Я с мольбой посмотрела на него.

– Прости меня, Тим. Мне очень, очень жаль, что тебе выпал жребий быть со мной. Глупой девчонкой, не способной довольствоваться тем, что в нее влюблен некто прекрасный. Ты заслуживаешь большего, Тим. Гораздо большего.

Я с трудом поднялась на ноги.

– Прости. Если у тебя еще есть вопросы, я отвечу позже. Обещаю. Но мне нужно... мне нужно прилечь. Я не чувствую себя... Мне просто нужно выйти.

Он встал, чтобы помочь мне лечь, но я его оттолкнула.

– Не... не так. Просто... – Я улыбнулась ему, грустной, слабой улыбкой. – Я люблю тебя, Тим. Мне нравится, что ты такой, какой ты есть, даже сейчас. Я... я справлюсь. Спасибо, что приготовил ужин. Было вкусно. Увидимся утром, ладно?

Я побрела в нашу... мою... его комнату. В его кровать, которую я у него забрала, потому что мне и так было мало. Даже не потрудилась переодеться, просто легла и заплакала, засыпая.

***

Следующие несколько дней прошли без особых комментариев. Утром он приготовил для меня хороший завтрак и немного приласкал, но в те первые несколько дней все не так уж сильно оттаяло; он был добр, потому что просто был таким.

После этого произошло несколько небольших изменений. Однажды вечером он пригласил меня посмотреть с ним телевизор; мы были на разных концах дивана, но все равно он попросил меня быть рядом с ним. Он решил сделать так ради меня, хотя в этом не было необходимости. Это стало для нас обычным, и, хотя мы так и не дошли до того, чтобы обниматься на диване, но также перестали вести себя так, словно нас разделяет невидимая толпа.

Однажды вечером я все-таки приготовила ему ужин. Сначала он был в раздражении, потому что я должна была отдыхать, но я просто показала ему инструкцию по уходу, прилагавшуюся к моей выписке из больницы, где было подчеркнуто: «Разрешается выполнять легкие обязанности, включая приготовление пищи и некоторую работу по дому».

На следующий день я взяла на себя часть уборки. Если он возражал, я доставала эту бумагу. Он улыбался на это и, в конце концов, смирился.

Тим иногда уходил на весь вечер, всегда возвращаясь до полуночи. Я ни о чем не спрашивала. Это было уже не мое дело. Но обычно он возвращался с легким запахом сигарет и пива. Я предположила, что в те вечера он ходит в бар. Однажды мне показалось, что я уловила на нем запах духов, и он стал улыбаться гораздо шире. В ту ночь я плакала во сне, надеясь, что он меня не услышит.