Ближе к концу нашего месяца мы обедали в субботу. Он сделал большой глоток и сказал:

– Тебе лучше остаться.

– Что?

– Нет смысла возвращаться к Дону, по крайней мере, пока. Тебе все еще нужно соблюдать постельный режим, а я получил разрешение работать дома еще несколько месяцев. Дону придется бывать вне дома, по крайней мере, восемь часов в день, и я бы... я бы чувствовал себя лучше, если кто-то мог присмотреть за тобой и ребенком.

В этом был определенный смысл, и я бы солгала, если бы сказала, что не хотела сразу же ухватиться за эту возможность. Мы не были и близки к примирению, и я не ожидала, что мы когда-нибудь до этого дойдем. Но мы приблизились к тому, чтобы снова чувствовать себя комфортно рядом друг с другом. Я не хотела испортить это, просрочив его гостеприимство.

Я вздохнула.

– Тим, я... я очень это ценю. Но это – твоя квартира. Я выгнала тебя из твоей кровати, тебе приходится спать на этом диване, у тебя нет личного пространства... Это просто нечестно по отношению к тебе.

На его лице появился хмурый взгляд.

– Да, знаю. Ни черта в этом не справедливо по отношению ко мне, Эль. Но таковы карты, что мне сданы.

Черт.

– Я... я не хотела...

Он покачал головой.

– Я не...

Глубокий вдох, затем он продолжил:

– Я знаю, что ты не это имела в виду. Но это отстой, Элли. Я думал, что вся моя жизнь распланирована наперед, а оказалось, что все это ложь.

Я не могла на него смотреть.

– Ты сказала, что сделаешь все, чтобы попытаться довести нас до того состояния, когда мы снова сможем находиться рядом друг с другом, и может быть, стать друзьями. Так что, пожалуйста, просто, блядь, прими это предложение, ладно? У меня будет на одну чертову вещь меньше поводов для беспокойства.

– Прости. Конечно, я с удовольствием останусь. Спасибо, Тим.

Я бы согласилась. Это чистая правда. Я бы осталась до конца жизни, если бы он позволил мне, как бы он этого ни не хотел.

Мы продолжили есть, а через несколько минут он сказал:

– Я так и не поблагодарил тебя.

– Что? – У меня был полный рот сэндвича, поэтому вышло: «Шо?».

– За то, что заставила Дерека не выдвигать обвинения.

Я жевнула еще несколько раз, затем проглотила и взяла напиток. Хотела выиграть немного времени, чтобы обдумать, что на это ответить.

– Эмм, конечно. Это было самое меньшее, что я могла сделать. Меньшее... меньшее, что могли сделать мы оба. Ну, то есть...

Прекрасно, Элли. Очень качественная работа со словом.

Он рассмеялся над замешательством на моем лице.

– Думаю, я понял. Тебе не нужно объяснять. В любом случае, спасибо. Я... я не горжусь этим.

Он закатил глаза.

– Ладно, да, часть меня гордится. Есть часть меня, которая хотела бы сделать еще больше. Но я знаю, что мне не следовало этого делать. За это я мог попасть в тюрьму на долгое время. А ты позаботилась о том, чтобы этого не случилось. Так что... спасибо.

– Иначе и быть не могло.

Остаток обеда прошел без происшествий. Да и весь месяц тоже, если уж на то пошло. Конечно, случалось разное. Тим попросил меня составить список покупок для детской, провел большую часть двух выходных, покупая и расставляя мебель и украшая ее. Он также добавил в список покупок небольшую двухместную кровать.

– Устал от дивана, и если кому-то придется остаться, он может спать там.

Кому-то. Я внутренне улыбнулась, но постаралась не придавать этому слишком большого значения. Кому-то.

Некоторое время обсуждали детские имена. Мы подумали о множестве разных вариантов: литературные аллюзии, потому что, конечно, мифология, поп-культура, семейные имена, метание дротиков в книгу детских имен. В конце концов, остановились на Амелии. Почему? Нам понравилось, как оно звучит.

Пару ночей спустя, я проснулась от странного шума, доносящегося из детской. Туда на время перебрался Тим и спал на новой двухместной кровати. Вот услышала его еще раз. Накинув халат, я как можно тише направилась туда. К тому времени я была на восьмом месяце беременности, поэтому двигалась как утка, пытаясь стать ниндзя.

Толкнув дверь, я тихо прошептала:

– Тим?

Он дергался на кровати, мелкими, бешеными движениями. Из его рта вырывались приглушенные, неразборчивые испуганные звуки. Я придвинулась к нему и положила руку ему на плечо.

– Тим. Тим, детка, тебе снится кошмар.

Он выкрикнул во сне мое имя, в его голосе звучали нотки страдания.

– Тим! Тим! Я здесь!

Он резко сел и задышал.

Я села рядом с ним на кровать. Он дрожал, и в тусклом лунном свете, проникающем через окно, я видела, как по его лицу начинают катиться слезы. Его голос был таким тихим, когда он спросил:

– Почему ты так поступила с нами, Элли?

Я обняла его, и мы оба заплакали.

– Прости меня, Тим. Я была слабой, глупой и эгоистичной. Я так сильно тебя люблю. Я... Я бы все отдала, чтобы никогда не делать ничего подобного.

Он прижал меня к себе, и так мы оставались некоторое время, отчаянно пытаясь найти тепло в том, что от нас осталось. Я встала и взяла его за руку.

– Пойдем. В твоей кровати есть место для нас обоих.

– Элли, я...

– Нет, Тим. Это не... Это... Я просто не хочу, чтобы сегодня вечером мы были одни. Вот и все. Ты хочешь, чтобы я была здесь, чтобы ты не волновался о ребенке. Я же хочу, чтобы сегодня вечером ты был со мной, чтобы я не волновалась о тебе, хорошо?

Это было корыстно и в то же время правдиво. Я действительно хотела, чтобы он был со мной в постели. Я скучала по нему, а то, как он обнимает меня, напоминало мне об этом. Но я также не хотела, чтобы он был один, даже если это будет лишь сегодня.

Мы лежали вместе на кровати, и на какое-то время я смогла убедить себя, что это опять мы, настоящие мы, какими были до того, как я все испортила.

Я прижалась к любимому мужчине и попыталась дать ему тот комфорт, который он позволил. Он заснул раньше меня, попыталась запечатлеть этот момент в своей памяти, на случай, если это – в последний раз. Его запах все еще был одним из моих любимых в мире, и я глубоко вдохнула его, прежде чем присоединиться к нему в дремоте.

***

На следующее утро его не было. Он ушел из квартиры; в этом не было ничего необычного, но вернулся он только к ночи. Он вошел в дверь и сказал:

– Нам нужно поговорить.

Во всем его лице было написано напряжение. В его лице, плечах, даже в том, как сжимались и разжимались его руки.

Мы вместе сели на диван.

– Тим, прости, я не должна...

Он прервал меня.

– Нет, Элли. Говорить буду я. Ты же просто слушай.

Я кивнула.

– Я не могу этого делать. Мне нужно... Я хочу, чтобы ты была здесь. Хочу быть уверенным, что Амелия в безопасности. Это значит, что я должен быть уверен, что в безопасности ты. Но...

Он остановился, сделав глубокий вдох.

– Но мне тоже нужно быть в безопасности. Я должен чувствовать себя в безопасности. А я не могу. Не могу... Прошлой ночью ты сказала, что любишь меня. Я не могу... Я не могу тебе доверять. Не могу.

Я печально кивнула.

– Понимаю.

– Нет! – огрызнулся он. – Нет, не надо! Я хочу! Я хочу так сильно, что мне больно! Я скучаю по тебе, я люблю тебя, и чертовски тебя ненавижу! Это утро было самым болезненным, что случилось со мной за последние месяцы! С тех пор как я узнал... узнал, что ты трахаешься с Дереком и, возможно, беременна его ребенком!

Он встал и начал расхаживать.

– Я проснулся рядом с тобой, и как будто закончился гребаный кошмар. На мгновение я подумал, что весь прошлый год был дурным сном. Я поцеловал тебя в лоб, прижался к тебе и почувствовал себя счастливее, чем когда-либо. Но потом посмотрел на твой живот, на новую квартиру, в которой мы живем, и понял, что все это было на самом деле. Мне захотелось плакать.

Он остановился и закрыл глаза.

– Я знаю, что прошлой ночью ты пыталась быть доброй.

Он опять открыл их и уставился на меня.

– Нет. Нет, это не так. Я хочу верить, что ты была доброй, но никогда не узнаю наверняка. У меня больше нет такой уверенности. Моя жена, Элли, я бы знал, что она пыталась быть доброй. А та сука, что мне изменила? Понятия не имею. Может, и да. А может, она просто пыталась не потерять свой талон на питание.

Я грустно кивнула. Он прав. Я пыталась быть доброй, доброй к нам обоим, даже если и была слегка эгоистичной. Но у него не было возможности узнать, правда ли это.

Тим вздохнул.

– Ты говоришь, что хочешь быть моим другом. Хорошо. Я готов в это поверить. Но друзья не... Если бы я был просто твоим другом, ты бы не предложила этого прошлой ночью. Мне нужно, чтобы ты... Мне нужно расстояние. Я не прошу тебя переезжать, но, пожалуйста, не делай больше ничего подобного. Ты можешь быть доброй без... – он подыскивал слово.

–.. .интимности.

Он кивнул.

– Да. Без интимности. Я не могу снова быть таким с тобой. Это слишком больно.

Это на несколько дней приостановило нашу зарождающуюся... чем бы оно ни было. Я пыталась понять, насколько близкий контакт – чересчур близкий, и выбрала дистанцирование, а не близость.

Через несколько дней ему опять приснился кошмар, и я пошла его будить, но обнимать не стала. Когда смотрели телевизор на диване, мы держались еще дальше друг от друга. За едой по-прежнему вели себя дружески, но всегда чувствовалась какая-то напряженность, не позволявшая нам быть слишком дружелюбными.

Возможно, все так бы и продолжалось, но через пару недель я проснулась утром и обнаружила, что постель залита водой. Я была дезориентирована; сначала подумала, что описалась. Но потом поняла...

– Тим! Тим! – Он ворвался в комнату. – У меня отошли воды!

***

Избавлю вас от ужасных подробностей, но поздно вечером после девятичасовых родов родилась Амелия. Она была красивой и здоровой, все ее пальчики на руках и ногах были на своих местах, с очень, очень здоровыми легкими. Тим оставался в палате на протяжении всего процесса, поддерживая и утешая меня, когда мне это было необходимо, держа меня за руку и считая вместе со мной между потугами.

В тот день все попытки избежать близости были напрасны. Во время процесса родов я вновь и вновь говорила ему, что люблю его, что, по мнению персонала, было большой редкостью. Когда все закончилось, он поцеловал меня в лоб самым сладким и нежным поцелуем. Его голос был теплым от благодарности и – я хотела верить – любви, когда он сказал:

– Спасибо, Элли. Она такая красивая.

Затем он вложил ее мне в руки. Я плакала большими, счастливыми слезами. В основном это были слезы по моей маленькой девочке, но я бы солгала, если бы сказала, что этому не способствовало проявление искренней и нескрываемой привязанности со стороны моего мужа.

В больнице я пролежала еще несколько дней, и все это время со мной был Тим. Конечно, меня навещали папа и Андреа. Он был вне себя от радости за свою маленькую внучку, а Андреа, у которой не было детей от брака, сразу же влюбилась в Амелию. Это тоже хорошо: позже мы узнали, что Дон сделал Андреа предложение во время миссионерской поездки, но некоторое время они держали это в тайне, пока не выяснили, что именно будет с нами, и как мы будем жить.

Мы тоже пытались это выяснить. Пытались, вплоть до того, как оказались в больнице. Сначала планировалось, что на некоторое время мы останемся в браке, чтобы я могла оставаться на страховке Тима. Я остановлюсь у отца, а он сможет приезжать к нам, когда захочет, а потом, когда она станет достаточно взрослой, мы разделим ее время между нашими домами.

Этот план действовал до тех пор, пока Тим не увидел красивые голубые глаза своей дочери. Новый, измененный план заключался в том, что я продолжу жить у Тима, пока Амелия не станет достаточно взрослой, чтобы безопасно ездить туда и обратно, что, по нашим расчетам, должно было занять около трех месяцев, после чего мы вернемся к первоначальному плану. Я надеялась, что мы снова его изменим, но просто собиралась воспринимать каждый день, когда мы все трое живем под одной крышей, как подарок.

Едва мы оказались дома, режим нашего сна изменился.

Дома.

Приятно было думать об этом именно так. Возможно, опасно для моего долгосрочного эмоционального здоровья, но приятно. Тим получил обратно свою кровать. Я спала в детской на двухместной кровати. Ребенок же не спал. Совсем. Никогда я не спала меньше за всю свою жизнь. Мои соски болели от постоянного кормления: каждые два часа маленькая сисько-паразитка пыталась высасывать меня досуха. После каждого кормления мне приходилось мазать их ланолином, чтобы облегчить боль. Во время этого процесса я старалась не смотреть на Тима, но это было трудно.

что ребенок ни в коей мере не был подвижен, квартира вдруг стала казаться намного меньше. Отчасти это связано с тем, что Тим по-прежнему днем работал дома, хотя и по сокращенному графику в первые пару месяцев. Мне, конечно, приходилось стараться удерживать ее в тишине, но он также хотел видеть ее как можно чаще. Это означало, что и меня он видел больше, чем собирался.

Амелия спала не очень крепко, но и не чутко. Нам приходилось стараться вести себя тихо при передвижении, если мы не пытались дремать, пока дремлет она. Приготовление пищи, туалет, развлечения, душ, все: мы все время путались друг у друга под ногами и при этом старались вести себя как можно тише.

Можно было бы подумать, что безвыходное положение увеличит расстояние между нами. Но вместо этого оно нас сблизило. Мы оба делали все возможное, чтобы домашнее хозяйство шло гладко, и тот факт, что мы оба были так сосредоточены на воспитании ребенка, сблизил нас так, как мы не ожидали и не понимали, когда это случилось. Иногда мы спорили, как и следовало ожидать, но всегда решали в пользу того, что лучше для Амелии и, следовательно, для нас как единого целого.

Мы стали более физически близки, сами того не желая, как побочный эффект уменьшения квартиры. В течение следующих нескольких месяцев я смогла снова помогать, как хотела с момента переезда: готовить, убирать, организовывать и заниматься всеми другими домашними делами, которыми занималась до того, как взорвала нашу жизнь. Но мне требовалось заботиться и о ребенке, поэтому мы с Тимом то и дело объединялись.

Сами того не желая, мы стали гораздо больше контактировать физически: непреднамеренные прикосновения рук, прикосновения друг к другу, чтобы указать, в какую сторону нам двигаться, попытки протиснуться мимо в небольших пространствах, все те маленькие способы, с помощью которых два человека в тесном помещении соединяются без всякого смысла.

Я также была возбуждена. Имею в виду очень, очень возбуждена. Часть постельного режима заключалась в том, что в течение трех месяцев я не могла заниматься ничем сексуальным, а потом я еще пару месяцев восстанавливалась после родов. Знаю, что Тим смог выпустить некоторые из своих желаний во время моей беременности, но в течение двух месяцев после приезда Амелии домой, время наедине для нас обоих стало драгоценным товаром. Физический контакт с ним, даже непреднамеренный, начинал сводить меня с ума, и я ни в коем случае не могла мастурбировать, пока в той же комнате в кроватке спит моя дочь. Мне удавалось найти немного времени в душе, как, я полагаю, делал и он, но к началу третьего месяца я была готова лопнуть.

Однажды днем, уложив Амелию вздремнуть, я услышала, как выключился душ. Время! Уйма времени, чтобы быстро принять душ теперь, когда Тима нет дома. Я была полусонной из-за новорожденной, поэтому, завернувшись в полотенце, забрела в ванную, чтобы быстро принять душ и немного побыть «с собой».

Вот только Тим не выключил душ, а включил его. Я была слишком уставшей от нарушения режима сна, чтобы обратить внимание на звук душа, идя по коридору в ванную. А как раз теперь он только что выключил его и выходил.

У него явно не было времени побыть «с собой», судя по тому, как он отреагировал, увидев меня в полотенце. Его глаза на мгновение выпучились, когда он тихо вскрикнул:

– Элли! – Но затем удивление исчезло и сменилось чистым, нескрываемым вожделением.

Часть меня понимала, что я не должна этого поощрять, что должна выполнить его просьбу о дистанции. Но не эта часть управляла моей рукой, тянущейся к полотенцу. Не эта часть управляла моим телом, слегка сдвинув его, чтобы открыть ему наилучший вид. И уж точно не та часть, что прикусила губу и тихо застонала:

– Пожалуйста.

Через секунду Тим был на мне. Он был совсем не нежен: ни поцелуев, ни прелюдии, ни подготовки. Но это не имело значения. Я предвкушала приятную сольную сессию в душе и была влажной еще до того, как вошла в помещение. Когда увидела, что его член затвердел при виде меня, я так намокла, что по ноге начали стекать соки. К тому времени, когда он перегнул меня через стойку и приставил этот великолепный толстый член к моему входу, я была готова к нему как никогда.

Он вошел в меня, и мы застонали в унисон, извращенным дуэтом. Его член вошел в меня почти одним движением, и я взвыла и застонала от этого вторжения. Тим не занимался со мной любовью. Даже не давал мне хороший, жесткий трах, о котором я просила той единственной маленькой мольбой. Он грубо драл меня, просто и ясно. Это было не излияние любви, а акт возмездия.

И было это великолепно.

Он был мне нужен. Он был нужен мне уже несколько месяцев. Прошел почти год, с тех пор как я чувствовала своего мужа внутри себя, и я бы приняла это в любом виде, как бы он мне ни дал. И, черт возьми, он дал мне это.

Его голос был полон ярости, когда он врезался в меня.

– Тупая гребаная пизда, ненавижу тебя, изменяющая сука, которой, блядь, принадлежит эта пизда, ты моя, люблю тебя, тупая шлюха, проклятая шлюха, покажу тебе, как трахается настоящий мужчина, заставлю тебя кричать, умолять, блядь, шлюха.

В моих ушах это был поток сознания, в то время как его член атаковал мою пизду. Мой муж удерживал меня, беря, но ему не слоило беспокоиться: я была не в состоянии двигаться, ошеломленная ощущениями.

К тому времени, когда он опустошил в меня свои яйца, я кончила дважды. Его семя было таким горячим, когда он заполнял меня. Я едва могла здраво мыслить; по моему лицу катились слезы, слезы радости от того, что мой муж снова вошел в меня, даже если это было только один раз. Кончив, он отступил, задыхаясь.

Я услышала, как он тихо сказал:

– Прости.

Что? За что, черт возьми?!

Мои глаза открылись, и я увидела, как его отражение в зеркале в ужасе смотрит на меня. Затем я увидела в зеркале себя, по моему лицу текли слезы, лицо было искажено эмоциями. Я чувствовала, как из меня капает его сперма; должно быть, я выглядела очень привлекательно. И Тим, такой милый, подумал... нет. Нет, он должен знать.

Я неуверенно оттолкнулась от стойки и посмотрела в глаза его отражению.

– Блядь... блядь, мне понравилось. Ты был мне так... настолько нужен.

Я повернулась лицом к нему.

– Я... я заслужила все, что ты говорил. Не только за... раньше, но я сказала, что не буду давить на тебя. Что буду... буду держать дистанцию. Но не могу.

Я шагнула к нему и обняла.

– Я люблю тебя, Тим. Я буду всем, чем ты захочешь; если ты никогда не захочешь этого снова, я пойму. Если захочешь трахать меня каждую ночь, пока не найдешь себе девушку, а потом просто вместе растить Амелию, хорошо. Но, пожалуйста, я не могу... Ты мне нужен, Тим. Я здесь, я люблю тебя, и ты мне нужен. Я буду твоим лучшим другом, если ты согласишься. Буду твоей гребаной шлюхой и буду умолять, если это то, что тебе нужно.

Я крепко обняла его.

– Просто, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне быть для тебя хоть чем-то.

Теперь я плакала, на самом деле плакала.

Я почувствовала, как его руки обхватили меня, прижимая к себе. Поцелуй в макушку. Затем он отстранился.

– Я не хочу ничего из этого, Элли. – Он вздохнул. – Просто хочу вернуть свою жену.

– Что?

Его губы опустились на мои, и в моей голове пронесся миллион вопросов. Потом они исчезли, когда лучший мужчина в мире меня поцеловал...

Прошло время, не знаю, сколько. Знаю лишь то, что когда он оторвался от меня, мне требовалось еще. Я открыла дверь и почти затащила его в его... в НАШУ спальню, где провела следующие два часа, показывая мужу всю глубину моей благодарности за то, что он позволил мне вернуться в его жизнь.

Нас прервала Амелия, потому что, конечно же, ее требовалось покормить. Я стала искать, что надеть, но, по крайней мере, мне больше не нужно было беспокоиться о том, что я буду показывать Тиму свои сиськи. Мы разговаривали, пока она сосала.

– Итак... твоя жена. Типа, на самом деле твоя жена? Типа «всем привет, это – Элли, моя жена?».

Он хихикнул.

– Да, что-то вроде. Тут... – он посмотрел в сторону. – То, что ты сделала... многие мужчины считают это непростительным. Наши друзья... теперь мои друзья, я полагаю... плохо отреагируют на это. Многие из них тебя просто ненавидят.

Я поморщилась, но кивнула.

– Они, блядь, и должны.

– И я... я должен внести ясность. Я еще не простил тебя. И не знаю, смогу ли когда-нибудь. Но я не верю, что ты сделаешь это еще раз. И не собираюсь отказывать себе в том, чего хочу, из-за страха, что ты можешь это сделать. – Его глаза снова остановились на моих. – Но если ты когда-нибудь, когда-нибудь...

– Нет!! – Я почти кричала. – Нет. Никогда. Никогда! Я не смогу... Боже, ты только что дал мне второй шанс на жизнь, о которой я всегда мечтала. Я... я была ужасной, глупой сукой, но никогда больше не отпущу тебя. Клянусь, у тебя никогда не будет причин во мне сомневаться.

Он медленно кивнул.

– Хорошо, Эль. Хорошо.

Он погладил волосы нашей дочери.

– Она такая красивая. Прямо как ее мамочка.

Он поцеловал ее в лоб, затем сел и поцеловал меня.

– Я люблю тебя, Элли. Я... я собираюсь тебе доверять. Пожалуйста, не заставь меня пожалеть об этом.

Когда Амелия снова была уложена, я собрала все свои гаджеты: телефон, планшет, ноутбук, все, что только могла придумать. Затем бросила их на его стол, вместе с запиской.

– Здесь пин-код моего телефона, пароли, имена аккаунтов в социальных сетях, все. Я хочу, чтобы ты установил на мой телефон и планшет трекеры, и кейлоггер на мой ноутбук.

Тим поднял бровь.

– У тебя никогда не будет причин сомневаться во мне. Мы начнем отсюда. Если ты позвонишь мне или напишешь сообщение, я отвечу так быстро, как только смогу. Если не смогу ответить сразу, то позвоню тебе по FaceTime, чтобы объяснить причину, как только смогу.

– Эль, я ценю, что ты пытаешься...

– Я делаю это не только ради тебя. Это нужно мне... Мне необходимо знать, что я могу показать тебе это. Это не отчетность, уж точно; я никогда снова не собираюсь делать это дерьмо с тобой. Но мне нужно знать, что я могу в любой момент указать на все эти цифровые следы и сказать: «Я была там-то, и делала то-то». Мне это просто нужно. Пожалуйста.

Он вздохнул.

– Хорошо, Элли. Хорошо. Спасибо.

***

Это стало началом. Мы вместе ходили на консультации для пар. Ходили и на индивидуальную терапию. Тима беспокоило то, как он справляется со своим гневом; не те большие взрывы, что он устраивал Дереку и мне, которые, честно говоря, были вполне объяснимы. Но он не хотел быть похожим на своего отца. А я не хотела быть похожей на свою мать, но для меня это был более глубокий комплекс, неприятное рагу из детских проблем, смешанных со странным, незаслуженным чувством собственного достоинства. Скажем так, я ходила на одиночную терапию гораздо дольше, чем Тим.

Его прогноз относительно нашей социальной жизни оказался верным. Назвать это «плохой реакцией» было большим преуменьшением. Большинство из них, в конце концов, одумались, но это почти всегда было связано с тем, чтобы не спускать глаз с той шлюхи-изменницы, на которой женился Тим, по крайней мере, первые несколько лет. Некоторые друзья вообще не хотели иметь с нами ничего общего, так разозлившись за Тима, что не могли находиться рядом со мной. Преданность иногда проявляется странным образом.

Между мной и Тимом периодически возникало напряжение. Он не хотел больше наказывать себя за мои ошибки, как он говорил. Он хотел вернуть в свою жизнь и в свою постель свою жену. Хотел, чтобы у нас не было того странного существования в подвешенном состоянии, которое было раньше. Но то, что я сделала с ним, все еще причиняло боль. Если я опаздывала, он раздражался. Я начала посылать ему сообщения, если ожидала, что задержусь по какой-либо причине, включая фотографии того места, где нахожусь. Тогда он злился на себя, за то, что был тираном, хотя я и говорила, что рада это делать. Путь был сложным.

Худшие моменты были, когда мы гуляли и слышали одну из песен Дерека. Я вспомнила, что говорил Тим. Видела, как это проносится у него в голове: «Неужели, чтобы написать эту песню, он трахнул мою жену?» Исправить это было невозможно; даже полная откровенность причинила бы ему еще большую боль. Слава богу, он никогда не спрашивал меня о том, не эта ли песня потребовала моей помощи, потому что ответ на все был бы практически один: «Да». Как я уже говорила, самостоятельно Дерек не написал почти ничего приличного. Я стала ненавидеть песни больше чем Тим.

Было несколько случаев, когда мы боролись с ними в течение длительного времени. Я поняла, что пару раз за первый год Тим становился безотчетно напряженным и отстраненным на месяц или два. Я не сразу поняла, в чем дело: он следил за гастрольным графиком Дерека, и напряженные моменты возникали, когда тот был в городе. Я никогда не давала ему понять, что знаю это: он имел на это полное право. Но старалась в эти моменты быть абсолютно спокойной.

В другой момент мне стало некомфортно, почти пусто, в течение нескольких дней. Было такое ощущение, что вновь возникло желание творить, что я начала чувствовать голод, которого уже давно не было. Я старалась не показывать этого; перегибала палку, что вызвало у Тима подозрения. Я рассказала ему, что происходит, что я не знаю почему, но мне страшно. Он отнесся к этому с добротой и любовью. Он тоже боялся, но делал все возможное, чтобы этого не показать. Все прошло, и через несколько недель я поняла, что это было: пятнадцатая годовщина со дня смерти Глории. Спасибо, «Г». До сих пор портит мне жизнь. По этому поводу у моего психотерапевта был день открытых дверей.

С другой стороны, наши самые счастливые и лучшие времена были, когда мы были дома с Амелией. Тим был для нее таким хорошим отцом. Те часы, когда он пытался уговорить ее перевернуться на животик, – одни из моих любимых воспоминаний о том времени; это было так глупо и так мило. У меня до сих пор есть видео на телефоне, и я время от времени его просматриваю.

Были и другие веселые моменты, конечно, только для нас двоих. Чтобы вернуться в форму, я начала заниматься йогой в гостиной, просматривая видео на YouTube. Получалось неплохо, а иногда и очень хорошо, так как я обязательно практиковалась, когда знала, что Тим работает над самыми скучными задачами, которые у него были на работе. Случаи, когда поза «собака мордой вниз» превращалась в быстрый, жесткий трах сзади с моим потрясающим мужем, были одними из моих следующих любимых воспоминаний того времени.

Мы нашли свой путь. Мне нравилась наша жизнь, даже если я и знала, что чего-то еще не хватает. Было доверие, которое, казалось, никогда не вернуть, которое я выбросила на ветер до конца жизни. Тим не мог посвятить мне всего себя, я понимала, даже если это было больно. Я скорбела об этой потере, но проводила время, сосредоточившись на том, как много у меня все еще есть.

***

Время шло, как это бывает. Через месяц после того, как нашей дочери исполнился год, Дон и Андреа, наконец-то, поженились. Амелию отправили на ночь к тете Тима; несколько раз она присматривала за нашей девочкой, когда мы ходили на свидания, но для нас и для нее это был большой шаг. Мы старались не звонить каждый час. В основном нам это удавалось.

Церемония была небольшой; им было уже за пятьдесят, и для обоих это – второй брак. Тим был шафером. Мой папа на самом деле считал его своим сыном. Церемония была прекрасной, простой и милой. Прием после нее был довольно сдержанным, что вполне устраивало жениха и невесту.

Мы с Тимом сидели и держались за руки, наблюдая, как мой отец и его молодая жена танцуют свой первый совместный танец, затем я танцевала с отцом, в то время как Тим танцевал с Андреа. Наконец, мы танцевали вместе. Он сладко поцеловал меня и прижал к себе, пока мы танцевали в медленном темпе еще три песни. Я размышляла о том, как сильно его люблю и как мне повезло стать его женой.

Отправив молодоженов в их номер, мы пошли к нашей машине и направились домой. Думали о том, чтобы самим снять номер, но это показалось глупым, когда мы жили в двадцати минутах езды. Одну ночь придется смириться с тем, что в доме не будет нашей дочери. Что же делать?

Большую часть пути мы проехали в тишине. Я держала его за руку, просто размышляя. Молчание нарушил он:

– Они на самом деле кажутся счастливыми вместе, не так ли?

Я улыбнулась.

– Да. Он этого заслуживает. Они оба заслуживают.

– Я смотрел, как они танцуют; они выглядели такими влюбленными друг в друга. Она смотрела на него как... – Он на мгновение запнулся, и я посмотрела на него, чтобы увидеть, что он погрузился в размышления.

Некоторое время он молчал. Я видела, что он думает, на самом деле думает о чем-то. Он взвешивал это в уме, как делал, когда решал загадку. Потом взгляд, говорящий о том, что он все понял, что нашел решение загадки. И затем – нечто неожиданное: легкая улыбка.

Он тихо сказал:

– Я тебя прощаю.

Я смогла лишь нервно хихикнуть.

– Что?

– Я прощаю тебя, Элли. Ты причинила мне боль, но я тебя люблю. Я... – он вздохнул. – То, как ты смотрела на меня, когда мы танцевали сегодня вечером. То, как ты всегда смотрела на меня, даже когда все было хуже всего. Я понял...

Пауза, как будто он раздумывал, как именно сказать то, что имеет в виду.

– Либо ты всегда была влюблена в меня, независимо от того, что делала; либо никогда не была в меня влюблена, а всегда притворялась, и притворялась настолько хорошо, что я ни разу не поймал тебя на этом. Я знаю, что был наивным, но не могу жить с этой второй возможностью. Так что, это должно быть первое. Ты всегда любила меня, и это никогда не менялось.

По моему лицу ручьем текли слезы. Я никогда не думала, что мы дойдем до этих его слов. Никогда не думала, что смогу заслужить... нет, я этого не заслужила. И никогда не смогу заслужить. Но он даровал мне свое прощение.

Он продолжил:

– Я не могу... Знаю, что иногда у меня все равно будут проблемы. Я не могу забыть. Но я не... Я не стану корить тебя за то, что ты сделала. Не буду корить и себя за это, за то, что не разобрался. Я хочу прожить наши жизни так, как они есть: наши жизни. Наши жизни вместе.

Он поцеловал мою руку, и я всхлипнула. Он с секунду посмотрел на меня.

– Эй, эй, все в порядке, Эль. Я люблю тебя. Я тебя прощаю. У нас все будет хорошо.

В ту ночь, когда мы занимались любовью, я больше не чувствовала отсутствия, которое было раньше. Мой муж ничего от меня не скрывал. Он полностью посвятил себя любви ко мне. Мой муж снова был моим, полностью моим. Он заполнил пустоту, о существовании которой я едва ли догадывалась, пока та не заполнилась; но как только это случилось, я поняла, насколько болезненной была эта пустота.

***

На следующий день он попросил мои устройства, чтобы удалить всевозможные трекеры; я сказала ему, что буду рада оставить их включенными, но он настаивал. Он любил меня бесстрашно, и за это я обожала его еще больше.

По мере того как шли месяцы, другие наши системы безопасности постепенно разрушались. Он избавился от закладок для гастрольного графика Дерека; я стала спокойнее относиться к тому, что могу дольше оставаться одна. Я по-прежнему давала ему знать, где я и когда собираюсь домой, но перестала чувствовать себя виноватой, когда писала ему СМС, чтобы сообщить, что задержусь.

Никогда не было так, как было бы, если бы я не изменила. Я знала, что этого просто не может быть. Бывало, когда у него был плохой день, я чувствовала призрак моей неверности в комнате с нами. Бывало, что в постели с нами мог быть Дерек, заставляя Тима со злостью трахать меня; после этого я обнимала его и говорила, что люблю его, размягчая там, где сам он не мог. После этого мы обычно занимались любовью, чтобы разогнать темноту в нашей комнате. Но иногда, когда я знала, что ему труднее всего, я просто лежала с ним в объятиях, пока он не погружался в беспокойную дрему.

***

К счастью, к концу второго года, когда мы снова были вместе, такого больше почти не случалось. Иногда по-прежнему случались странности: раздражение, когда я немного задерживалась, хмурый взгляд, когда к нам подкрадывалась одна из песен Дерека. Но они отодвигались все дальше и дальше на задний план, пока почти не прекратили существование.

Когда Амелии исполнилось три года, я начала рассказывать ей истории, или скорее, вместе с ней. Мы вместе придумывали причудливые истории. Иногда она была принцессой-супергероем с собакой-роботом в качестве помощника. В другие дни она была космической русалкой, выполняющей миссию по защите времени обеда. Это были веселые, пушистые, глупые истории. Но они были тем, что я хотела сохранить. Я начала записывать их на телефон, чтобы они остались у нас на потом.

Потом... потом я захотела их записать. Может быть, слегка отредактировать. Там были заготовки некоторых веселых детских историй. Это не была потребность творить ради творчества, тот жгучий, разрушительный, эгоистичный импульс создать что-то исключительно ради себя. Я хотела этого для нее и, возможно, для ее детей, если они у нее когда-нибудь будут. Поэтому я поговорила с Тимом и рассказала все ему. Спросила, как он к этому отнесется.

Я видела на его лице боль, страх. Я была, по крайней мере, в его глазах, алкоголиком, клянущимся, что он может выпить только одну рюмку. Мы долго говорили об этом, и я рассказала, что чувствую и почему. Это чувство было другим, оно не было похожим на то, что я чувствовала раньше. Он просто сидел и размышлял.

Я оставила все как есть, не стоило причинять ему боль. Мне это было не нужно. Я – не тот человек, что позволит эгоистичному желанию причинить боль своему мужу. Я себе этого не позволяла.

Через несколько дней он вернулся домой в обеденное время. Для нас с Амелией это был приятный сюрприз. Я начала что-то готовить для него, но он меня остановил.

– Вот, – он достал из-за спины небольшую подарочную коробку.

– Дорогой! Тебе не нужно было ничего мне дарить! – Я поцеловала его в щеку, а он протянул такую же коробку Амелии.

Я позволила ей первой открыть свою, а папу поцеловала еще раз. Там было несколько книжек-раскрасок и карандаши.

– Спасибо, папочка! – И она пошла раскрашивать, совершенно забыв про обед. Я закатила глаза и рассмеялась.

Под пристальным взглядом Тима я открыла свой подарок. Он казался почти нервным, но это было не совсем верно. Тревожным? Потом, когда упаковка была снята, я поняла. Это была пачка тетрадей для письма.

– Тим?

– Я никогда... Я никогда не ненавидел то, что ты писала. Чаще всего я этого не понимал, но и ты не понимала моих игр. Я только... только после... после того как ты... после того как я узнал, что ты сделала. Но это то, что ты хочешь сделать для нашей семьи; я знаю, что это то, что ты хочешь сделать и для себя. Но это не то, почему ты это делаешь, не в глубине души. Это то, что ты мне сказала, и я собираюсь тебе верить.

Он поцеловал меня в щеку.

– Я бы хотел остаться, но мне пора возвращаться в офис. Не могу дождаться, чтобы увидеть, что ты напишешь, когда вернусь домой.

Сначала я не написала ничего. Я хотела... боже, как я хотела. Но идея написать отличалась от реальности. Я чувствовала беспокойство, которого не было, когда я просто думала о том, чтобы записать эти истории. Мысль же о том, чтобы открыть одну из этих тетрадей, снова заняться тем, чему я позволила разрушить свою жизнь, вдруг показалась мне проклятой. Я отложила их и пошла раскрашивать с Амелией, а потом попыталась направить ее обратно к обеду.

После этого мы вместе играли, и она попросила меня рассказать ей историю. Мы ходили туда-сюда, добавляя по кусочку, сплетая простую сказку о единорожке-астронавтше и ее команде космических пиратов. Это была глупая, простая забава. Но потом, когда пришло время ей для сна, я села с тетрадкой и начала писать. А потом еще писать. Пересматривать. Редактировать. Яростно вычеркивать куски и добавлять другие.

К тому времени, когда дома был Тим, у меня была новая, упорядоченная версия ее истории. Нашей истории. Мы читали ее всей семьей, Тим говорил голосом пирата, а Амелия издавала звуки космического корабля. Это было здорово. Как будто я, наконец-то, правильно поступила со своим подарком, после стольких лет, когда позволила ему разрушить мое счастье.

***

Прошло еще немного времени, и в нашей читательской аудитории появился еще один участник; мы с Тимом договорились, что хотим для Амелии брата или сестру, и я прекратила прием противозачаточных средств. Не знаю, получилось ли у нас это с первой попытки, но в любом случае было еще много последующих; на какие только жертвы не идешь ради семьи.

Через девять месяцев появился маленький Дональд, и мой отец был вне себя от радости, что его внук носит его имя. К тому времени я заполнила дюжину тетрадей историями нашей семьи, и к ним присоединился даже Тим. Его рассказы, как правило, были больше ориентированы на приключения, но это нормально. Моя четырехлетняя дочь заверила меня, что готова покончить с детскими штучками.

О Дереке я больше никогда не слышала, во всяком случае, напрямую. Он держался в стороне и больше никогда с нами не связывался. Мы с Тимом избегали его музыки, но иногда она проскальзывала. Он все еще пользовался песнями, которые мы написали вместе; это слегка раздражало, но я старалась не обращать внимания. Знала, что никогда не получу похвалы за то, что написала, и это означает, что мне не придется отвечать на неудобные вопросы моих детей.

Из того немногого, что я слышала, его песни стали лучше. В его голосе появилась глубина, предположительно потому, что больше он не мог играть на гитаре и пытался направить свою страсть в единственный инструмент, который у него остался. Его аранжировки тоже стали лучше; поскольку он больше не играл на гитаре, гитара стала просто еще одной частью инструментовки, а не звездой шоу. Музыка стала более сложной и зрелой, когда его эго принимало меньше решений.

Он выпустил еще три альбома; первые два были конечным продуктом нашего сотрудничества. Самим песням я не уделяла особого внимания, но мне было приятно видеть, что о них отзывались хорошо, особенно о текстах. Засудите меня, я всего лишь человек. Третий альбом... он был его, полностью его. Но узнала я об этом лишь через несколько месяцев после его выхода.

Я включила радио в машине, готовясь к короткой поездке в продуктовый магазин, пока Тим присматривает за детьми.

–.. . прошлой ночью, за два дня до своего тридцатого дня рождения в своей квартире был найден мертвым автор песен Дерек Олдрич. Анонимные источники сообщают, что смерть наступила от передозировки наркотиков; Олдрич то и дело попадал в реабилитационные центры из-за опиоидной зависимости после несчастного случая, который лишил его возможности пользоваться рукой. Покойся с миром, Дерек.

Сыграли композицию из его нового альбома: «Реквием по сказке». Я знала, что он был раскритикован как фанатами, так и прессой как перегруженный концептуальный альбом. После его смерти его, конечно же, «пересмотрят» и «переосмыслят» как непонятый шедевр измученного гения.

Я скачала его полностью, пока была в машине. Это были мы. Я, он и Тим. В альбоме рассказывалась история принцессы и ее друга, которые росли вместе, и каждый из них страдал от своих злых отчимов. От отчима мальчика исходило злое проклятие, которое гноилось в нем и превращало его в монстра, но поскольку принцесса любила своего друга, она не могла этого видеть. Дальше история развивалась следующим образом: мальчик оттолкнул от себя свою подругу, чтобы спасти ее, принцесса встретила своего рыцаря, мальчик вернулся, теперь уже монстром, но принцесса все еще не могла заметить перемен.

Принцесса была развращена монстром; он украл ее магию, чтобы создать еще больше своей собственной. Но рыцарь узнал правду и уничтожил магию чудовища, освободив ее. Рыцарь не мог остаться с ней, потому что она его предала. Она все уговаривала и уговаривала его, но только когда родилась их дочь, он принял ее обратно. Проклятие монстра, не найдя выхода, стало пожирать его изнутри. В конце концов, он создал еще одну вещь – подарок принцессе и ее рыцарю – и умер. В примечаниях к альбому было посвящение: Принцессе с любовью, а рыцарю с сожалением.

В его фэндоме шли споры о том, была ли передозировка героином несчастным случаем или нет, но я знала: его последний альбом был предсмертной запиской. После этого были дикие спекуляции о значении последнего альбома, но люди, знавшие все что произошло, никогда не раскрывали конкретики. Дерек удерживал мое имя подальше от своей группы, а друзья Тима знали лишь то, что я ему изменила. Лишь несколько человек знали всю историю, и один из них уже умер.

Я написала Тиму СМС, чтобы он знал, что в этот день мне нужно немного побыть одной.

Я сидела в парке и оплакивала потерю своего друга детства, мальчика, до того как он стал монстром. Когда вернулась домой через несколько часов, думаю, Тим уже все знал, но он никогда не давил на меня. Никогда ничего не говорил о смерти Дерека, как и я. Я и по сей день не знаю, что чувствует по этому поводу Тим.

Знаю, что смерть Дерека сняла последнюю пелену с нашего брака. Тим мне доверяет, и он меня простил. Но мы оба знаем, что развращающее влияние, приведшее меня на этот путь, все еще где-то рядом. А теперь, внезапно, оно исчезло. Мы освободились от нависшего над нами ужаса.

Наша жизнь была сказкой, но не диснеевской. Вместо этого она была более классической, такой, какую рассказывали братья Гримм. Это – мрачная сказка, предостерегающая от самообольщения. Но концовка соответствовует более современным представлениям: мы больше никогда не отпускаем друг друга. Рыцарь и его принцесса вместе навсегда.

***

Из задумчивости мое сознание выводит голос:

– Эль, пора.

С порога на меня смотрит лучший мужчина в мире. Мы уже постарели, поседели, но он все еще тот мужчина, в которого я влюбилась. Все еще мужчина, которого я люблю больше всех на свете. Он ведет меня к передней скамье, а затем спешит в заднюю часть церкви. Скоро начнется свадебный марш, и он поведет к алтарю нашу дочь, чтобы отдать ее руку ее рыцарю. Они вместе напишут свою историю, и надеюсь, что найдут свою собственную счастливую судьбу.

***

Практически во всех моих произведениях, написанных от первого лица, рассказчик так же ошибается, как и любой другой персонаж истории. Стив в «Несовместимых потребностях» – эгоистичный рогатый козел. Тим в «По окончании гастролей» – парень, плохо справляющийся со своими эмоциями, находясь в состоянии, близком к психотическому срыву. Рассказчик в «Я знаю свою жену», на самом деле, не такой; это то, на что обратили внимание лишь несколько комментаторов. Любой из этих рассказов, ведущихся с точки зрения другого персонажа, скорее всего, будет дико отличаться и вызывать гораздо больше симпатии к рассказчику этой истории, чем то, что изображено в оригинальном рассказе.

Когда я пишу, то, как правило, делаю что-то вроде ленивого Рашомона: то, о чем рассказывает персонаж, не обязательно происходит так, как произошло, но это то, как они это помнят. Поэтому есть небольшие различия между некоторыми произносимыми словами в «По окончании гастролей» и «Реквиеме по сказке»; Тим – парень, у которого были худшие три дня в его жизни, и он, понятно, зол и не очень хорошо справляется с собой. Элли рассказывает эту историю с расстояния в несколько десятилетий и испытывает сильное раскаяние. Ни один из них не планирует вводить читателя в заблуждение, но оба, вероятно, вводят. В большинстве моих рассказов нет продолжений, в которых было бы показано более одной точки зрения. Отсюда «ленивая» часть «ленивого Рашомона».

Что касается того, почему концовка этого рассказа так заметно отличается от «По окончании гастролей», который был легкой историей BTB (сжечь суку)/последствий, в то время как здесь – концовка примирения (не RAAC, так как он подразумевает эмоционально незаслуженное примирение), часть этого заключалась в том, что Элли – персонаж, вызывающий определенную симпатию. Да, с недостатками, с большими недостатками. Но даже в оригинальной истории Тим признал, что Дерек ею манипулировал. Он даже сказал, что думает, будто Дерек пытается манипулировать и им. И если Тим на самом деле «лучший мужчина в мире», то не исключено, что он найдет способ простить, если обстоятельства заставят их с Элли снова быть вместе. Изначально я планировал довольно мрачную концовку, но по мере написания понял, что она не подходит ни одному из героев и больше похожа на ненужное порно о страданиях, чем на что-либо еще.

К тому же, сейчас сезон праздников. Если примирительная концовка вас беспокоит, то просто вспомните слова Ганса Грубера: «Это Рождество, Тео! Время чудес».

Всем счастливого Рождества!