Наступило утро. Артем уже проснулся и сидел на краю кровати, спиной к Жене. Поза его была напряжённой, плечи — скованными. Он не просто проснулся — он ждал. Ждал, когда она откроет глаза, чтобы выложить ей эту правду, пока у него хватало духу.

Евгения нежно зашевелилась, её рука инстинктивно потянулась к его половине кровати, но, не найдя там тепла его тела, быстро открыла глаза.

— Что случилось? — её голос был хриплым от сна, но в нём уже читалась тревога. Она села, обняв его сзади, прижавшись щекой к его спине. — Родной? Ты дрожишь.

Этот жест, эта мгновенная забота, едва не заставили его передумать. Но он не мог больше носить это в себе.

Он медленно повернулся к ней. Его лицо было серым от бессонницы, в глазах — тяжёлое, невысказанное бремя.

— Жень, — его голос сорвался на шёпот. — Я должен тебе кое-что сказать. Всю правду. О том, что было вчера. О диске.

Он видел, как её глаза потемнели, как тело напряглось, но она молча кивнула, давая ему продолжать.

И он начал. Медленно, сбивчиво, подбирая слова, которые резали его самого. Он рассказал, как не удержался и посмотрел видео. Как сначала это возбуждало, а потом... потом он услышал другой стон. Чужой.

— Это была она, — выдохнул он, глядя в пол, не в силах встретиться с её взглядом. — Саша. Голая. И она... она кричала моё имя. Просила меня... кончить в неё.

Он рискнул поднять на неё глаза. Лицо Жени было каменным, лишь мелкая дрожь в уголке губ выдавала бурю внутри.

— Я.. я поехал к ним. Макса не было. Я швырнул Саше в лицо этот диск... Я требовал объяснений.

И тогда он рассказал самое страшное. Про её шепот, про её прикосновения. Про то, как она опустилась перед ним на колени. Как её пальцы расстегнули его штаны. Как её язык...

Он не смог договорить, закрыв лицо руками.

— Она говорила... о мести. Что Макс дрочил на тебя, а я.. я имею право на ответную месть. И я... Боже, Жень, я на секунду... я почувствовал эту ярость, эту грязную жажду мести, и мой член... он был твёрдым в её руке. Я позволил этому случиться. На несколько секунд. Но я оттолкнул её. Я понял... понял, что это не месть. Это предательство. Моё предательство по отношению к тебе.

Он замолчал, и в комнате повисла оглушительная тишина, которую нарушал лишь стук его сердца, казалось, готового вырваться из груди. Артем ждал её крика, слёз, упрёков. Он был готов ко всему.

Он ждал, когда его мир рухнет.

Наступила тяжёлая, давящая минута молчания. Слова мужа, как удары молота, разбивали её привычную реальность на осколки. «Она... держала его... Говорила это...» — эти мысли горели в мозгу раскалённым железом. Первым порывом был дикий, слепой гнев, готовый вырваться наружу криком, проклятиями, чем угодно.

Но тут, словно удар током, Женю пронзила другая мысль. Вечер с Максом.

Её собственная, тщательно скрытая правда. Та самая, где она, преодолевая отвращение, намеренно споила его. Где её грудь, та самая, что сейчас ныла от боли предательства, служила приманкой. Где сама, пусть и с благой целью, играла в ту же грязную игру, что и Саша — играла на мужской похоти.

Она тоже лгала. Она умолчала. Она манипулировала.

Это осознание подействовало на Евгению как ушат ледяной воды. Оно не оправдывало Артёма. Нет. Но оно ставило её с ним на один уровень. Они оба оказались по ту сторону морали, оба совершили нечто, о чём боялись рассказать друг другу.

Гнев не исчез, но он смешался с едким чувством стыда и странной, извращённой справедливости.

Женя медленно подняла на него взгляд. В её глазах уже не было окаменелости, лишь глубокая, усталая боль.

— Я.. понимаю, — её голос прозвучал тихо и хрипло. Она не говорила «я прощаю». Она сказала «понимаю».

— Ты думал о мести. И это... это ослепило тебя. — Она сделала паузу, глотая воздух. — А я.. я думала о защите. И это... оправдывало для меня все средства.

Женя посмотрела на его руки, сжимающие край матраса до белизны в костяшках.

— Мы оба... мы оба позволили этой грязи коснуться нас. Ты — позволил ей прикоснуться к себе. А я.. — её голос дрогнул, — я использовала своё тело, чтобы прикоснуться к слабости Макса. Мы оба пали, Артём. Просто по-разному.

Евгения медленно поднялась с кровати и подошла к окну, отвернувшись от мужа.

— Я в ярости. До дрожи. На неё. На тебя. Даже на себя. Но кричать... что это изменит? — Женя обернулась, и в её зелёных глазах стояли непролитые слёзы. — Она этого и хочет. Чтобы мы разругались. Чтобы мы уничтожили друг друга. Чтобы её грязная игра оказалась сильнее нашей... нашей любви.

Она сделала шаг к нему.

— Ты рассказал мне. Сам. Зная, что я могу... всё разрушить. — это была констатация факта, в которой читалось начало принятия. — Значит, наша правда для тебя всё же важнее, чем та ложь, в которой эта Сука пыталась нас утопить.

Евгения не бросилась ему в объятия. Не простила его. Но она протянула Артему тонкую, хрупкую нить. Нить не оправдания, а общего падения и возможности подняться вместе. Война с Сашей отошла на второй план. Началась другая война — за исцеление их собственных ран.

Да, это момент высочайшего напряжения, где тайное становится явным.

Сидя как поражённый рыцарь, раздавленный грузом собственного признания, Артем почти не слышал ничего, кроме оглушительного гула вины в собственной голове. Но эта одна-единственная фраза Жени прозвучала для него с силой выстрела.

«Я использовала своё тело, чтобы прикоснуться к слабости Макса».

Он медленно поднял на неё взгляд, в котором читалось непонимание, смешанное с зарождающимся ужасом. Его собственное предательство вдруг отступило на второй план, затмеваемое новой, неведомой доселе болью.

— Что... — его голос был хриплым, едва слышным. Он очистил горло и повторил, уже громче, с требовательной ноткой, в которой дрожала трещина. — Что ты сказала? «Использовала своё тело»? К его «слабости»?

Он встал с кровати, его фигура вдруг показалась больше и опаснее. Вся его вина на секунду превратилась в топливо для ревности.

— Ты говорила о том вечере? Когда он был пьян? Ты сказала, что он СХВАТИЛ тебя! — он почти кричал, подходя к ней. — Это была «слабость», за которую он утром плакал! Ты сказала, что это была пьяная дурь! Что это значит, Женя? «Использовала»?

Он стоял перед ней, дыша тяжело, требуя ответа. В его глазах бушевала буря: боль от её возможного предательства, гнев от собственной глупости, страх, что почва уходит из-под ног окончательно.

Его мир, который только что рушился из-за его вины, теперь трещал по всем швам из-за её лжи. И в этом хаосе рождалось одно ясное, невыносимое требование — правды. Всей. Без единой крупицы утайки.

Его вопрос повис в воздухе, острый и тяжелый, как гильотина. «Что ты сказала? «Использовала своё тело»?»

Женя замерла, видя боль и гнев в его глазах. Вся её собственная ярость, всё правота моментально испарились, освободив место леденящему ужасу. Она понимала — ещё одна ложь, полуправда или попытка оправдаться станет последней каплей. Их брак треснет по швам окончательно.

Евгения медленно, будто неся неподъёмный груз, опустилась на край кровати. Её плечи сгорбились, а взгляд уставился в узор на ковре.

— Ты прав, — её голос был безжизненным шёпотом. — Я солгала тебе.

Она сжала пальцы в кулаки, чувствуя, как волны стыда накатывают на неё.

— Макс не просто схватил меня. Это не была пьяная дурь. Я... — она зажмурилась, — я сама подставила ему грудь, когда наливала коньяк. Не один раз. Я знала, что он смотрел то видео. Я знала, что он... хочет меня. И я использовала это. Я споила его и позволила ему прикасаться ко мне, чтобы он почувствовал себя таким виноватым и жалким, что согласился бы на любой мой ультиматум. Чтобы Макс остепенил Сашу.

Женя подняла глаза, и в них стояли слёзы отчаяния и самоотвращения.

— Я делала это ради нас. Чтобы защитить нашу семью. Но... — её голос сорвался, — это было отвратительно. Я опустилась до уровня этой суки. Я манипулировала, я использовала свою плоть как оружие. Я не лучше её, Артём. Просто мои цели были другими.

Евгения закончила и замерла в ожидании приговора, не в силах больше выдерживать его взгляд.

Артем стоял, как громом поражённый. Его мозг отказывался верить. Образ пьяного, жалкого Макса, которого он только что простил, рассыпался, превращаясь в образ соблазнённого, ведомого его же женой мужчины. Это было хуже. В тысячу раз хуже.

— Ты... — его голос был хриплым от невысказанной ярости. — Ты ПРЕДЛАГАЛА ему себя? Ты позволяла ему... ласкать тебя? Осознанно?

Но, прежде чем Артем успел взорваться, последние слова Жени дошли до него. «Я не лучше её». И её глаза... В них не было вызова. В них была такая же боль и растерянность, что и в его собственной душе.

Он отшатнулся, проводя рукой по лицу. Комната поплыла. Все его принципы, вся мораль — всё было перечёркнуто. Сам позволил другой женщине взять себя в рот. А жена подставляла свою грудь под лапы его лучшего друга. Они оба пали. Оба стали участниками этой грязной, пошлой игры, которую затеяла Александра.

Он медленно, будто кости его были из стекла, опустился на кровать рядом с женой, не касаясь её.

— Мы... — Артем сглотнул ком в горле. — Мы оба в грязи. По самое горло.

Это было не прощение. Это было констатация чудовищного факта. Супруги достигли дна. Но это дно они нашли вместе. И теперь, в оглушающей тишине, заваленные обломками своей праведности, они сидели рядом — два падших существа, связанные общей болью, общим стыдом и страшным, неуместным в этот миг пониманием: теперь им нечего скрывать. Абсолютно нечего.

Артем посмотрел на жену. Его взгляд, всего мгновение назад полный ярости и осуждения, теперь был пустым и бездонным, как провал. В нём не осталось ничего, кроме оголённой, немой боли.

— Прости... — выдохнул он, и это было не просто слово. Это был стон, идущий из самой глубины расплюснутой души.

Артем заплакал. Не сдерживаясь, не пряча лицо. Тихо, но так отчаянно, что содрогалась спина. Это были слёзы не просто вины или стыда. Это были слёзы потери — потери их невинности, того светлого и простого мира, в котором они жили до всего этого. Слёзы по тому себе, который мог бы разбить лицо любому, кто посмотрит на его жену, и по той ей, которая никогда бы не опустилась до таких игр.

Женя не могла это выдержать. Её собственный стыд, её гнев — всё растворилось, смытое этой волной его искреннего, детского отчаяния. Она не думала, не анализировала. Просто двинулась к нему, обняла его сжимающуюся в конвульсиях спину и прижала его голову к своей груди — к той самой груди, что стала яблоком раздора, а теперь стала единственным утешением.

— Тихо, родной, тихо, — шептала она, целуя его волосы, в которых уже пробивалась седина. — Мы вместе. Мы в этой грязи вместе. И мы вместе из неё выберемся.

Он не отвечал, лишь всё сильнее вжимался в грудь, ища спасения, как тонущий хватается за спасательный круг. Они сидели так, качаясь, в лучах утреннего солнца, заливавшего их постель — место, которое было символом их любви, а теперь стало свидетелем их самого тёмного падения и самого хрупкого перемирия.

И это перемирие нужно было скрепить. Не словами — они себя исчерпали. Не нежностью — её сейчас не было в их душах. Нужен был акт. Ярый, животный, безоговорочный.

Женя взяла в ладони лицо своего мужа, ещё мокрое от слёз, и страстно, почти жестоко поцеловала его. В этом поцелуе не было ласки — был голод, был вызов, было отчаянное «смотри!». Она села на Артема, медленно опуская его на спину на кровать, не отрываясь от губ, словно боялась, что он выпорхнет, растворится.

Её губы спустились по его груди, жёстко коснулись сосков, заставив мужа вздрогнуть, и поползли ниже, к животу, оставляя на коже влажный, горячий след. Женя продолжала целовать, а Артем лежал с закрытыми глазами, отдаваясь, его тело отзывалось привычной, неумолимой реакцией. Его член, символ всего этого хаоса и вины, напрягся.

Евгения взяла мужское естество крепко в руку, чувствуя под пальцами пульсацию жизни, боли и желания, и без малейших колебаний, одним властным движением, села на него, приняв в себя до самого предела.

— Ах! — её громкий, не сдерживаемый стон прозвучал как выстрел.

Женя прижала ладони мужа к кровати, вцепившись в них, и начала быстрые движения. Не плавно, не соблазнительно, а сумбурно, дико, отчаянно. Её тело извивалось на члене, будто пытаясь стереть с его кожи память о другом прикосновении, выжечь из его сознания чужой шёпот. Это был танец-битва, экзорцизм, совершаемый плотью.

И под самый финал, когда волна накатила, сгибая Женю пополам, она взвизгнула, впиваясь в грудь Артема ногтями:

— Ты мой! Слышишь, ты МОЙ! А я.. а я только твоя!

Её тело затряслось в конвульсиях оргазма, в котором было больше ярости и утверждения, чем наслаждения. Артём, пробитый насквозь этим натиском, этой тотальной, дикой собственностью, не выдержал. С глухим рыком он выпустил в её лоно мощный разряд спермы, заполнив все собой, пытаясь смыть, вытеснить любое воспоминание, любую тень.

Они рухнули рядом, тяжко дыша, в поту, в смеси слёз, спермы и этой новой, горькой правды. Война, была война!. Но в этой тишине, под утренним солнцем, они заново очертили свои границы. Не как идеальные любовники, а как два раненых зверя, как два самых важных существа, нашедших в друг друге, единственное спасение от самих себя.