Пробуждение было похоже на медленное всплытие со дна темного, теплого океана. Сознание возвращалось обрывками, но главным ощущением была слепота. Не та, что приходит со сном, а плотная, бархатная, искусственная. Повязка. Евгения медленно моргнула, пытаясь разглядеть хоть какой-то проблеск, но ее мир оставался непроглядно черным.

И странно — страха не было. Его вытеснило густое, дурманящее спокойствие, окутавшее ее словно пуховое одеяло. Оно парализовало волю, но при этом обострило все остальные чувства до болезненной остроты. Она ощущала каждую ворсинку ткани под ее обнаженной кожей, прохладу воздуха в комнате, ласкающую горячее тело, и едва уловимый аромат — смесь дорогого парфюма, кожи и чего-то чужого, мужского.

Она лежала на чем-то невероятно мягком, вероятно, на огромной кровати, и понимала, что на ней нет ни единой нитки. Осознание собственной наготы заставило кровь прилить к коже, но это был не стыд, а предвкушение. Где-то в комнате слышалось мужское дыхание. Глухое, тяжелое. Она попыталась понять, сколько их, но звук плыл, сливался и снова разделялся.

«Артем?..» — вырвался у нее сдавленный шепот, больше похожий на стон.

Ответ пришел незамедлительно, и это был не голос мужа. Он прозвучал грубо, низко, прямо над самым ухом, отчего по спине пробежали мурашки.

— Твоего мужа здесь нет...

Сердце на мгновение упало в пропасть леденящего ужаса. Предательство, опасность, позор — все это пронеслось вихрем в голове. Но прежде, чем паника успела захватить ее, тот же голос, теперь уже почти ласково, прошептал:

— Тебе не о чем беспокоиться, с тобой ничего не случится. Ты же хочешь этого?..

О чем это? Чего она хочет? Мысленно она уже кричала «нет», но ее тело, ее предательское, живое тело, уже отвечало «да». Внутри все сжалось и заныло от непонятной, томительной пустоты.

И в этот миг она ощутила прикосновение. Грубая, шершавая ладонь медленно, почти невесомо, легла на ее грудь, сжимая упругую плоть. Пальцы обхватили ореол, и большой палец провел по соску, заставив его моментально затвердеть и болезненно похолодеть. Женя непроизвольно выгнулась, издав приглушенный стон. Вторая рука, столь же настойчивая, принялась массировать другую грудь, сжимая, пощипывая, растягивая карамельные соски до предела. Волна жара, острая и мучительная, прокатилась от живота к самым кончикам пальцев ног, заставив ее содрогнуться.

Пока ее грудь была в плену у незнакомца, она вздрогнула, ощутив горячее, влажное дыхание там, внизу, в самом сокровенном месте. Значит, их было как минимум двое. Пальцы второго мужчины скользнули по ее внутренней поверхности бедра, заставляя мышцы напрягаться, а затем коснулись половых губ. Они были уже влажными, распухшими от желания, которое она отчаянно пыталась отрицать. Чужие пальцы принялись массировать их, растягивать, играть с клитором, который налился кровью и пульсировал, требуя большего.

«Тише...» — тот же низкий голос прозвучал прямо над ухом, и его горячее дыхание обожгло кожу. — «Просто чувствуй. Отпусти себя».

Мысль крикнуть, вырваться, промелькнула и тут же угасла, смытая новой, еще более мощной волной удовольствия. Ее бедра сами собой приподнялись навстречу пальцам, скользящим по ее влажным, распухшим губам. Она не видела, но чувствовала все с удвоенной, почти болезненной остротой: шероховатость кожи на их ладонях, запах чужого пота и дорогого парфюма, смешавшийся в дурманящий коктейль.

Внезапно язык — горячий, влажный и невероятно точный — коснулся ее клитора, и она вскрикнула, но звук застрял в горле, превратившись в сдавленный, похотливый стон. Ее руки, лежавшие по бокам, кто-то мягко, но недвусмысленно прижал к матрасу, переплетя ее пальцы со своими. Это лишило ее последней возможности сопротивляться, но парадоксальным образом окончательно освободило. Она перестала думать, осталось только ощущать.

Двое мужчин работали с ее телом как слаженный механизм. Один продолжал ласкать ее грудь, заставляя соски гореть огнем, в то время как второй, опустившись между ее ног, вылизывал ее с методичным, доводящим до исступления терпением. Его язык писал по ее самой чувствительной плоти сложные иероглифы, то кружась вокруг бутона, то быстро-быстро ударяя по нему кончиком, то вжимаясь в него с упорной силой. Евгения закинула голову назад, ее дыхание стало частым и прерывистым. Она слышала, как слюни хлюпают в темноте, и этот непристойный, животный звук лишь подстегивал ее, заставляя краснеть от стыда и сгорать от возбуждения.

«Пожалуйста...» — прошептала она, сама не зная, чего просит: остановиться или продолжить, достичь пика или вечно терпеть эту сладкую пытку.

В ответ она услышала тихий, хриплый смех. Пальцы, игравшие с ее грудью, скользнули вниз, по влажному от пота животу, и присоединились к тому, что делал язык. Кто-то смочил их в ее же соке и медленно, с легким, но уверенным нажимом, коснулся ануса.

Евгения вся напряглась, инстинктивно сжавшись, но протеста не последовало. Наоборот, ее тело отозвалось на эту новую, запретную стимуляцию всплеском жара, еще более сильным, чем прежде. Она была полностью открыта, обнажена и уязвима, и в этой уязвимости была странная, извращенная свобода. Она принадлежала не себе, а только ощущениям.

Голос над ухом прозвучал снова, теперь влажно и близко, будто говорящий только что оторвался от ее плоти:

«Готова ли ты принять нас, Женя?»

Она не ответила. Не могла. Она лишь развела ноги чуть шире, и этот жест был красноречивее любых слов. Влажность между ее ног, дрожь в бедрах и ее собственный тихий, непрекращающийся стон — все это было ее молчаливым согласием, ее полной и безоговорочной капитуляцией.

В воздухе повисла тяжелая, сладкая пауза. Она чувствовала, как мужчины переглядываются над ней в темноте, безмолвно договариваясь. Затем один из них, тот, что был у ее ног, двинулся выше. Его колени раздвинули ее бедра, и она ощутила у самого входа в себя тяжесть, упругость и жар его члена. Он провел им по ее влажным, готовым губам, смазывая себя ее соками, и этот медленный, мучительный ритуал заставил ее застонать от нетерпения.

Мир сузился до этой одной точки — точки мучительного ожидания и невыносимого желания. Повязка на глазах вдруг стала не барьером, а щитом, защищавшим ее от стыда, позволяющим полностью отдаться тьме и ощущениям.

И когда он вошел в нее, медленно, но без колебаний, заполняя ее собой, Евгения закричала. Но это был не крик ужаса. Это был долгий, глубокий стон полного, безоговорочного подчинения и наслаждения, вырывающийся из самой глубины ее существа. Его движения были мощными, размеренными, каждый толчок достигал самой матки, заставляя ее тело вздрагивать и отвечать судорожными сокращениями.

Пока первый мужчина занимал ее лоно, второй не оставался в стороне. Она почувствовала, как его руки скользят по ее бокам, а губы и язык исследуют ее спину, шею, затылок. Он приподнял ее, усадив к себе на колени, так что она оказалась зажатой между двумя телами. Ее голова запрокинулась на его плечо, а рот встретился с его губами в глубоком, бездонном поцелуе.

Вкус чужого человека, смесь табака и чего-то крепкого, алкоголя, показался ей на удивление сладким.

В этот момент член второго мужчины коснулся ее ануса. Смазанный ее соками и, как она с ужасом и возбуждением поняла, слюной незнакомца, его член медленно, преодолевая сопротивление, вошел в нее. Двойное проникновение заставило ее глаза закатиться под повязкой. Мир распался на осколки чистого, животного ощущения. Она больше не была Евгенией — она была дыханием в темноте, напряжением в мышцах, гулом в ушах. Она была самкой, принимающей самцов, и в этом была первобытная, шокирующая правда.

Их ритм ускорился. Движения стали резче, грубее. Стоны мужчин, ее собственные вопли, хлюпающие, влажные звуки — все это слилось в одну симфонию разврата. Евгения чувствовала, как нарастает спазм внизу живота, мощная, неотвратимая волна, которая вот-вот должна была разбиться.

Они почувствовали это. Ее тело сжалось в тугой, вибрирующий узел, и ее оргазм вырвался наружу с таким криком, что ей показалось, будто ее разрывает на части. Это была не волна, а взрыв, выжигающий изнутри все — стыд, мысли, память. Вслед за ней, с рыком и стоном, мужчины практически одновременно излились в нее, наполняя горячими, пульсирующими потоками. Она ощущала каждую каплю их семени, липкую, чужую, и это финальное, предельное саморазрушение стало самым сильным унижением и самым сладким освобождением.

Мир рухнул, растворившись в белом горячем всплеске. И в этом финале не было места ни для нее, ни для Артема, — только всепоглощающая, животная правда тела, достигшего своего пика.

Она не потеряла сознание от ужаса. Ее выбросило из сна обратно в реальность, как волной на берег.

Резкий вздох, судорожный вдох — и она замерла. Тихо. Темно. Рядом ровно дышит Артем. Знакомый контур его плеча уютным силуэтом чернел на фоне лунного окна. Их спальня. Их кровать.

Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь горячей пульсацией глубоко внизу живота. Все тело гудело, как струна, по которой провели смычком. Мурашки бежали по коже, а между ног было мокро и тепло — физическое, стыдное, неоспоримое эхо того, что минуту назад было так ярко и реально. Она даже провела рукой по животу, ожидая ощутить липкость, но там была лишь сухая, горячая кожа.

«Боже мой... — прошептала она беззвучно, прижимая ладонь к груди, пытаясь унять бешеный ритм. — Это же просто сон».

Но это был не «просто сон». Это была правда, которую она никогда бы не признала даже самой себе наяву. Правда ее женского тела, ее тайных, запрятанных на самое дно души фантазий. Фантазий о тотальной потере контроля, о власти через самоотречение, о наслаждении, лишенном смысла и имени.

Она повернулась на бок и смотрела на спящего мужа. К нему она испытывала нежную, откровенную любовь. Он был ее тихой гаванью, ее лучшим другом. И от этого осознания становилось вдвойне стыдно. Но где-то в глубине, под слоем этого стыда, теплилась странная, освобождающая мысль: это было только ее. Ее потаенная территория, ее внутренний дикий лес, куда не мог войти никто, даже самый любимый человек.

Она не была плохой женой. Она была просто женщиной. Со сложной, многогранной душой, в которой находилось место и тихому семейному счастью, и буре неистовых, темных фантазий.

Евгения глубоко вздохнула, перевернулась на спину и прикрыла глаза. Уже не было мурашек, только легкая, приятная истома. Она протянула руку и коснулась руки мужа, просто чтобы почувствовать его тепло. Связь с реальностью.

Она была верной женой. Она любила своего мужа. А ее сны... ее сны были просто ее личной, никому не принадлежащей вселенной. И, возможно, в этом не было ничего страшного. Просто еще одна грань ее женственности — дикая, запретная и от этого еще более сладкая.