Дорогой читатель, было бы неправильно с моей стороны, не рассказать о главных героях. Кто-то скажет, что это и не нужно, т.к. читая, видит свои образы, которые ему более интересны. Но так как это часть небольшого романа, я считаю несправедливым оставить героев без подробного описания их внешности и жизненных принципов.

Если бы жизнь была живописным полотном, то Евгения стала бы работой в стиле импрессионизма — на первый взгляд мягкая, светящаяся изнутри дымкой нежности, но при близком рассмотрении состоящая из тысяч ярких, чувственных мазков.

Со стороны она казалась изящной фарфоровой статуэткой: рост 170 см, пропорциональное сложение, делающее ее стройной и грациозной. Но это была обманчивая хрупкость. Ее тело, весом в 65 кг, было сосредоточением соблазна, выточенным самой природой в форме идеальных песочных часов.

Ее волосы, цвета спелой пшеницы, всегда были уложены с небрежной элегантностью, отчего на подушке по утрам они образовывали ореол мягких, шелковистых прядей. Но главным — были ее глаза. Большие, миндалевидные, цвета весенней листвы, они могли быть бездонными и невинными, а в следующий миг — вспыхивать изумрудным огнем страсти или затягивать болотной дымкой ревности.

Ее губы — отдельная история. Достаточно полные, с четким, изящным контуром, они, казалось, были созданы для двух вещей: для озорной, чуть насмешливой улыбки и для поцелуев. Артем часто ловил себя на мысли, что наблюдает за ее ртом, когда она говорила, читала или просто задумывалась.

Ее фигура была ее тайным оружием и источником глубоко запрятанной гордости:

Талия: Узкая, всего 70 см, она была таким же ядром ее женственности, как и ее пышные формы. Артем любил обхватывать ее ладонями, ощущая, как она изгибается под его прикосновениями.

Грудь: Небольшая, но идеальной формы, которую он в шутку называл «лисьи носики» — с острыми, соблазнительно направленными чуть вверх сосками. Нежные ореолы диаметром около 8 см, цвета карамели, становились темнее и чувствительнее в определенные дни цикла, когда грудь наливалась и становилась упругой, как спелый персик.

Бедра и попа: именно здесь заключалась ее главная сила. Широкие, покатые бедра (106 см в обхвате) вели взгляд к ее ягодицам — двум упругим, идеально круглым полусферам, на которых сама природа оставила легкий, соблазнительный румянец. Когда она проходила по комнате, ее походка была не просто движением, а гипнотическим ритмом, за которым хотелось следить, затаив дыхание.

Ее кожа была фарфорово-гладкой, почти сияющей, и Артем обожал оставлять на ней едва заметные следы своих ласк — легкие покраснения, которые она потом с притворным негодованием рассматривала в зеркале.

За этой внешностью, созданной для восхищения, скрывалась сложная, ранимая душа.

Ее главный страх, тихий и навязчивый, как капель за окном, — быть «обычной». Стать одной из многих, заменяемой, женщиной-фоном. Этот страх коренился не в неуверенности, а в осознании собственной уникальности, которую она боялась растерять в рутине быта.

Поэтому она любила больше всего на свете чувствовать себя исключительной. Не просто красивой, а единственной в своем роде. Самый простой способ достичь этого — видеть свой отраженный портрет в глазах мужа. Его восторг, его животный, неподдельный трепет перед ее телом был для нее мощнейшим наркотиком. Это был не просто комплимент — это было подтверждение ее существования как Женщины с большой буквы.

Именно эта потребность рождала ее триггеры — кнопки, нажав на которые, Артем мог вывести ее на пик эмоционального и физического отклика:

«Шлюшка». Шепотом, губами в самое ухо. Это слово, грубое и уничижительное, в его устах становилось высшей формой признания. Оно стирало с нее налет социальной благопристойности, превращая в чистую, первозданную плоть, принадлежащую только ему. В этом была извращенная свобода — быть его «шлюшкой» означало быть самой желанной.

«Только ты умеешь так...» Эта фраза, произнесенная в пылу близости, была противоядием от ее главного страха. Она подтверждала ее незаменимость, ее уникальный дар давать наслаждение.

«Жесткий секс после ссоры». Для нее это был не акт примирения, а ритуал «перезаписи». Она не могла терпеть тяжесть обид и недопонимания. Ей нужно было физически, через боль и удовольствие, стереть негатив, ощутить его власть над собой и доказать себе, что их связь сильнее любого конфликта. В такие моменты она искала не нежности, а катарсиса, и Артем научился понимать этот безмолвный язык ее тела.

Именно эта сложная смесь невинности и страсти, неуверенности и гордыни, делала Евгению такой живой. Она не была ангелом и не стремилась им быть. Она была женщиной, которая в объятиях мужа искала не просто удовольствия, а подтверждения собственной, неповторимой сущности.

Тайный сад Евгении... Между ее широких бедер располагался самый нежный и отзывчивый ландшафт ее тела. Он начинался аккуратными, темноватыми от природы половыми губами. Они не были спрятаны внутрь, а красиво и уверенно обрамляли вход, словно спелые лепестки экзотического цветка. Их текстура, бархатистая и упругая, была идеальной прелюдией к тому, что скрывалось глубже.

Чуть выше, под тонким навесом из довольно темных волос, находился самый чувствительный ключ к ее наслаждению — ее клитор. В спокойном состоянии он напоминал изящный, маленький бантик. Но под ласками Артема, под жаром его дыхания и прикосновений языка, он преображался, набухая и увеличиваясь, превращаясь в твердую, пульсирующую вишенку, готовую лопнуть от переполнявшего ее напряжения. Он был эпицентром ее удовольствия, и Евгения научилась не стесняться тех диких, неконтролируемых стонов, которые вырывались из ее горла, когда он сосредотачивался на нем.

Но самой удивительной для них обоих была ее внутренняя архитектура. Ее влагалище было от природы глубоким и достаточно широким — это была ее уникальная физиологическая особенность, не связанная с родами или чем-то еще. Иногда ее посещали смутные тревоги, что она «слишком просторна», но Артем развеивал их одним движением.

Их соитие было идеальным стечением обстоятельств, подарком свыше. Его член, внушительные двадцать сантиметров в состоянии возбуждения, был создан, казалось, специально для нее. Когда он входил в нее, не оставалось ни миллиметра свободного пространства. Он заполнял ее целиком, до самой матки, в идеально подогнанной плотности, где каждое движение, каждая пульсация отзывалась эхом во всем ее теле. Это было не просто проникновение, это было полное слияние, ощущение, будто недостающая часть ее самой наконец-то занимала свое место. В эти моменты она чувствовала себя не просто заполненной, а завершенной.

Именно эта физическая гармония усугубляла ее главный страх — быть «обычной» или заменяемой. Ведь если их тела подходили друг другу как ключ к замку, то что, если он найдет другой, более подходящий «замок»? Этот иррациональный, но глубоко въевшийся ужас заставлял ее искать постоянного подтверждения своей уникальности.

Поэтому она любила больше всего на свете чувствовать себя исключительной. Его восторг, его животный, неподдельный трепет перед ее телом, перед этой божественной совместимостью, был для нее не просто комплиментом — это было подтверждением ее существования как его единственной и неповторимой женщины.