Ступень десятая.

Открыл глаза резко, словно проваливаясь. В комнате неуверенно растекался рассвет. Тетя рядом, немного запрокинув голову вверх, дышала ровно, спокойно, немного посапывая. Ее лицо было таким красивым, что я залюбовался.

Первый раз увидел ее спящей. Обычно, я засыпал до нее и просыпался после. Грудь тети равномерно вздымалась, а соски при выдохе приподнимались. Я лежал глазами почти вплотную к ним, мне было хорошо видно — они набухли и шевелились.

Да простит меня бог сновидений Морфей, но, я не удержался и прислонил губы к одному из них. Сосок был сухой и когда я обласкал его языком — немного солоноватый. Тетя глубоко вобрала в себя воздуха и муркнула или мурлыкнула, я даже не знаю, как описать тот выдох сна. Приоткрытый рот выпустил его с кой-то лаской, губы прошептали: «выше, чуть выше...». Я отпустил сосок и поднялся губами к родинке, ожидая, но она не открыла глаз.

Тетя спала, ее слова были сну или во сне, рука ласкала живот, пальцы опустились ниже, немного подрагивая, заползли в курчавый треугольник. Я замер. Она откинулась на спину, отвела ногу и...

Нет, тетя не проникла во влагалище, наоборот приподняла кисть, ладонью вверх, огладила воздух. Создав из пальцев подобие кольца, как бы что-то обхватила. Нежно, поступательно подвигав, раскрыла себя. Она не раскинула колени, вовсе нет. Просто сжала ягодицы и приподнялась, выгнулась, издавая тихий стон.

Кажется, у меня даже сердце остановилось, перешло в коматозный режим — два-три удара в минуту. Не шевелился — это точно. Тетя застонала громче, ее пальцы резко вошли меж бедер. Зажимая руку, согнутые колени сомкнулись. Поворотом на бок, она оказалась лицом ко мне, — медленно проснулась.

Мы смотрели друг на друга. В глазах тети не сразу появилась осмысленность, она как бы озаряла их постепенно, словно приходя издалека.

— Не спишь? — густо краснея, спросила она.

Я моргнул. Рука тети медленно покинула бедра. Не зная куда спрятаться, попала в мои. Я поймал ее пальцы ладонями и поднес к своим губам.

— Не надо, Горюшко! — прошептала она.

Я снова промолчал, втянул ноздрями ее запах — немного сладковатый. Влажная кисть дернулась, я сжал ладонь тети, приложил губы к нервно-подрагивающим подушечкам пальцев и сопротивление ее руки ослабло.

Тетя смотрела на меня с необъяснимой нежностью и в тоже время, глазами, она просила — отпусти.

Разумную инициативу с женщинами, все же нужно проявлять, это я понял, когда тетя сказала мне про неположенный гребень, в сумку вместе с сарафаном. Я держал ее влажные от желания пальцы и думал — это именно момент мужского решения. Возможно, я ошибался, но на ошибках учатся. В данном случае, лучше учиться на своих, чем на чужих.

Я открыл рот и...

— Нет!.. — тетя выдернула руку, ее пальцы выскользнули из моих ладоней. — Не надо... я... я... милый, хороший... не надо!..

— Я видел...

Не знаю, но мне не хотелось этого скрыть. Мне хотелось поделиться увиденным. Если не с тетей — то с кем? Рассказать, как понравился мне ее запах пробуждения.

— Видел?!..

Тетя хотела откинуться на спину, спрятать глаза, лицо. Спрятать себя. Она даже как-то сжалась, но я не дал жемчужине закрыться в ракушке. Снова поймал ее ладонь и поднес к губам.

— Дай, хоть об грудь обте...

Тетя не договорила. Ее пальцы, уже были у меня во рту. Они не только пахли сладковатостью, но и на вкус были сладковаты. Но я наслаждался не пальцами. Впрочем, ими тоже. С уголков глаз тети потекли слезинки, одна застряла на переносице, вторая, пятнышком, расплылась по подушке.

Она всхлипнула.

— Что ты делаешь, Горюшко? Прямо сердце разорвалось.

Ее пальцы выскользнули.

— От чего? — спросил я.

Тетя прильнула губами к своей ладони и, благодарно, вернула обратно, приложив к моему рту. Мне и в голову не пришло, что я сделал нечто особенное.

— От всего... Иди ко мне...

Тетя обняла меня. Я прижался. Тепло еще сонной женщины было приятным. Не возбуждающим, просто приятным.

— А я чуть не упал во сне, — буркнул я, в ложбинку ее грудей.

— Это ты растешь, Горюшко...

— Росту?

— Во сне летаешь, стало быть, растешь.

— Я уже вырос...

— Зачем облил Наташу? — неожиданно спросила тетя. — Она чуть не расплакалась.

— Я не специально...

— А во дворе, о чем говорили?

— Да, так...

— Такая радостная в комнату заскочила. Пока я булавки на ней с платья отстегивала, улыбалась. Спросила — она тоже так ответила. Я ей стелю, а она улыбается.

— А в чем Наташка легла?

Тетя отстранила меня, игриво заглянула в глаза.

— Ни в чем...

— Голая!

— Сначала стеснялась, а увидела — я сняла, и тоже сняла.

— Что?

Тетя взъерошила мне кудри, приложив губы к уху, шепнула:

— Трусики...

Глаза мои раскрылись до придела. Я почувствовал как «отличие» шевельнулось. Тетя нашла его и огладила головку пальцем.

— Еще о ней услышать хочешь? — снова шепнула она.

В горле пересохло, образовался ком, я с усилием перевел дыхание и ответил:

— Хочу...

— Грудки торчком, пупок пуговкой и там волосики золотистые...

Пропихивая ком, я сглотнул. По телу пробежала дрожь.

— Еще? — ладонь тетя плотно обхватила мое «отличие».

Я моргнул. Образ обнаженной Наташки стоял перед глазами.

— Ножки ровненькие, попка упругая...

— А она это делает? — спросил я.

— Горюшко, об этом девушки не говорят даже женщинам.

— Почему?

— Стесняются. Давай я тебя поцелую. Быстро прыснешь, а то мне уже вставать надо.

— Нет, лучше еще расскажи.

— Хорошо. Хочешь, я о себе расскажу.

— Да.

Тетя снова приложила губы к моему уху и тихо произнесла:

— Когда была как Наташа, — делала... С одним мальчиком, младше себя...

Я выгнулся. Мое «отличие» дернулось. Тетя резко опустила голову к моему животу и поймала его ртом.

— С мальчиком? — спросил я, когда она его отпустила и вернулась, втягивая мой запах, постепенно, снизу вверх, — уткнула нос мне в подмышку.

— У него были такие нежные пальчики... Как у тебя. Он проникал ими в меня, — только не глубоко, боязно, и ласкал, ласкал... Я теряла небо над нами.

— Пальчики, как у меня?

— Научить?

— Да.

— Сейчас... Наташу проведаю и вернусь.

Тетя встала. Надевая ночную рубаху, улыбнулась и подмигнула.

— Вздремни минуток десять...

Тюль на дверях откинулась и тетя исчезла. Как было приятно думать — она вернется...

Не дремалось. Я встал и подошел к окну. Рассвет. Стояла просыпающаяся тишина. Тетя, в ночнушке и шлепках, прошла по двору к деревянному строению с вырезанным в дверях сердечком. Прикрывая их изнутри, она спешно приподняла подол.

Было в этом, что-то от утра возможного только в деревне, — встретив и проводив хозяйку, широко зевал волкодав, прячась от первых лучей солнца, на стекле окна сидели комары, по наличнику проползла муха, раскрыла крылышки, улетела.

Зевнул и я, с собакой за компанию. Подумал «Ставни забыли закрыть», и повернулся. За тюлью стояла заспанная Наташка, — босая, закутанная в одеяло.

— Где тетя? — спросила она.

— На дворе...

— А ты откуда знаешь?

Нет, только девчонка могла спросить «где?» и тут же «откуда?». Да еще с таким хитреньким выражением лица.

Вообще, она нагло меня рассматривала своими заспанными карими бесенятами, сама кутаясь в одеяло. Я же знал, что под ним у нее ничего не было. Вряд ли, еще толком не проснувшись, она их надела. Соскочила, хвать одеяло и ко мне: «где тетя?».

— В окно видел, — ответил я.

— Подсматриваешь?

Совсем никуда не годилось! Наташка, видимо, решила устроить мне допрос, с утра пораньше. Мало ей того, что я, на рассвете, стоял голый, выслушивал глупые вопросы и даже на них отвечал, так она еще и с обвинением. Только я решил на нее прикрикнуть — вроде как спал, а она непрошено ворвалась, с Наташки сползло одеяло, наружу выпрыгнула грудь, маленьким розовым соском.

Слова застряли на вылете. Наташка была сонной и сразу не поняла — или сделала вид, что не поняла, причину моего молчания. У меня было с полминуты, чтобы полюбоваться. В голове закрутилось: «а у вас молоко убежало». К чему? Если бы я знал...

Наташка спохватилась. Медленно вернула одеяло обратно на плечо и, поворачиваясь, снова произнесла:

— Подсматриваешь...

Зевнула и, медленно, пошла в комнату тети. Одеяло, шлейфом надменной принцессы, поползло за ней следом.

Каюсь, мне захотелось догнать и сорвать. Но я вспомнил о тете — ее обещание вернуться.

Наташка, теперь могла и затаиться. Как только она скрылась за шторами тетиной комнаты, я выбежал на улицу и как раз вовремя. Тетя стояла у бочки с водой и уже потянула с плеч рубаху. С крыльца я крикнул собаку. Волкодав недоуменно посмотрел в мою сторону — его звали на запретную территорию.

Тетя услышала, обернулась. Жестом, я дал понять — Наташка не спит. В ответ получил взгляд, говоривший, что не плохо бы одеть трусы.

Да, конечно! Вот и спасай женщин. Униженный и оскорбленный, или просто оскорбленный, я вошел в дом и направился к себе. Штора в тетину комнату шелохнулась.

Я просто взбесился, подбежав, откинул штору.

Наташка оказалась быстрее меня. Она успела прыгнуть в кровать, повернуться к стене и даже накрыться одеялом, но как это часто бывает, ее спина оказалась наружу — и не только спина.

У меня было время на месть. Я стоял и рассматривал ее. Описывая Наташку, тетя нисколько не преувеличила. Попа у нее действительно была кругленькой, из двух упругих ягодиц. Их белый цвет резко гармонировал с темными ножками, — по крайней мере, этим летом Наташка обнаженной не загорала.

С полной уверенностью в решении, отправиться сегодня к реке и утащить купаться Наташку, я ощутил хлопок ладони по своей голой заднице.

— Иди спать, — шепнула тетя.

Наташка, словно этого ждала, повернулась на спину. Возможно, она повернулась немного раньше? Когда я среагировал на шлепок, то потерял ее из своего обозрения.

Тетя зашла в свою комнату и плотно задернула шторы. Скрипнула кровать. Может у меня случились голоса, но я точно слышал, как они зашептались. Наташка спросила: «сколько время?», тетя ответила, что пять часов, но сегодня воскресенье и до семи еще поспит. Опять скрипнула кровать...

Что ж спать, так спать. Я отправился к себе. Лежал и вспоминал, как тетя говорила о мальчике, с которым она это делала. Я даже силился представить как! Но не представилось. Словно в юношеском сне — часто снятся обнаженные женщины, а доходит до раздевания — просыпаешься. Просыпаешься потому, что никогда не раздевал и не знаешь, как все происходит.

«Он проникал ими в меня», — не представлялось...

Измучив воображение, я уснул. Мне приснилась Наташка. Я просил скинуть одеяло, в которое, она была закутана, но ее карие бесенята только смеялись. Потом Наташка повернулась, шлейф принцессы поволокся за ней. Издалека она бросила — «не умеешь, не умеешь!».

Проснулся я печальный, надел трусы, трико и рубаху — траур по испорченному выходному дню, который, еще три часа назад, обещался быть таким прекрасным. Встал ровно в восемь, вместо обычных десяти-одиннадцати. Сон-кошмар совсем не расположил меня к просмотру его продолжения.

Я вышел из своей комнаты, тихо подошел к шторам, заглянул к тете. Наташка спала ангелом. Закуталась в одеяло, в мою сторону торчал задранный нос над приоткрытым ртом с алыми губами. Тети не было. Вздохнул и отправился умываться.

Черпая ладонями воду, я освежил лицо, надраил его мылом, лежавшим в пластмассовой подставке — обычно такие вешались на край ванны, а здесь она была на кромке бочки, и сполоснул. Когда отстранился, вспомнил, что забыл взять полотенце.

Остатки несмытого мыла противно защипали глаза. Я попытался убрать их руками, но к лицу мягко прислонился ситец и в несколько круговых движений устранил проблему. Пальцы, слегка прикоснувшись, убрали со щеки упавшую ресницу, я прозрел.

Тетя утерла меня подолом своего халата. Чтобы достать им до моего лица, ей пришлось его распоясать и приподнять, оголить ягодицы и грудь.

— Теперь прыщей не будет, — засмеялась она.

Ее располагающий к доброму утру смех остался без ответа. Тетя взлохматила мне мокрые кудри с вопросом во взгляде.

— Научи, — пробурчал я. Так глубоко засело в меня «он проникал ими в меня», что я выдал без всяких предисловий.

— Чему? — спросила тетя, видимо она уже забыла, а может и не забыла, глаза у нее были игривыми.

— Наташка сегодня хотела пойти купаться.

— Ой, и быстрый! Прям, так сразу моя наука и понадобиться?

— У нее нет купальника.

Тетя задумалась.

— А она согласилась?

Я угукнул. Тетя снова задумалась.

— Научу, если пообещаешь, больше с Наташкой ничего не делать. Договорились?

— А что я могу с ней сделать?

Тетя улыбнулась.

— Иди сюда, за бочку.

Я зашел. Теперь между нами и окнами дома была двухсотлитровая железная бочка.

— Дай руку...

Тетя откинула полу халата, который уже запоясала, и просунула мою ладонь себе между бедер. Пальцы обдало жаром.

— Чувствуешь бугорок?

— Да...

— Потри его тихонько. Ласкай подушечкой пальца.

Я сделал, как она сказала. Очень быстро между бедер тети стало не только жарко, но и влажно. Она изменилась в лице, на щеках появились красные пятнышки, увеличились, слились в единый пожар. Тетя закрыла глаза и немного присела.

— Он увеличился! — сказал я, присоединив к пальцу второй.

— Так и должно быть, — с трудом ответила она. — Немного сильнее...

Я прижал к бугорку оба пальца, влажный, он проскользнул меж ними. Тетя пошатнулась, чтобы не упасть ухватилась за мою рубаху.

— Сдави пальцами...

Я так и сделал. Второй рукой тетя оперлась о край бочки и простонала.

— Подушечкой одного пальца потри самый верх... Вторым поддень бугорок изнутри...

Пальцами я почувствовал — бугорок перестал быть бугорком, скорее это было что-то твердое и продолговатое только на половину облаченное в жаркую плоть. Моя ладонь стала влажной, тетя навалилась на бочку грудью и вскинула голову, старясь не закричать.

Рябь мимики пробежала по ее лицу...

— Все, Горюшко, все... — выдохнула она.

— А у Наташки есть бугорок? — спросил я, когда тетя отняла мою ладонь от себя.

— Подожди... Дай отдышаться...

Тетя зачерпнула ладонью воды с бочки, брызнула на горевшие огнем щеки.

— Спрашиваешь, есть ли? Если найдет нужным, то сама скажет. А что с ним делать, ты теперь знаешь.

— А ей понравится?

— Горюшко! Это она тебе тоже сама скажет. Только будь нежнее, главное не молчи. Принеси из сарая маленькую табуретку и иди... Чего в такую рань поднялся?..