Ступень семнадцатая.

Став вялым, безынициативным, мое «отличие» выскользнуло из объятий тетиного укромного места. Приятно было ощущать как, опадая, оно скользит по сжимающемуся, в попытке удержать, нутру удовлетворенной женщины. По глазам тети, я понимал, что и она чувствует, как я покидаю ее. И от этого она млела, всем телом прижимаясь ко мне.

Какой у нее был взгляд, словно мир остановился, замер на секундочку в сладкой истоме, целиком воплотился и отразился в этих глазах, с искорками — маленькими лучиками счастья в зрачках.

Тетя нашла беглеца рукой и, ласково, ладонью, поблагодарила. Она не сказала ни слова, великое искусство взглядов, жестов, мимолетных пожатий и все стало ясно даже мне, неопытному в таких делах юнцу. Сколько раз приходилось слышать от женщин, обнимающих меня в постели: «какой ты нежный!», «как с тобой хорошо!», было и похуже: «классно!», «отлично!», ну и просто в никуда — «вау!».

С какими-то женщинами, после такого «восхваления», я еще общался, но не долго, с какими-то, все было впервые и без продолжения. Как нам, мужчинам, мало надо, чтобы остыть, навсегда и бесповоротно. Цепляли меня те женщины и надолго, что просто молчали, прижимались ко мне. Обнаженным телом, я слышал, как их учащенное дыхание постепенно переходило на урчание.

Словно отлаженный минутками счастья моторчик, сердце женщины начинало стучать в такт моему, не обгоняя и не перебивая. Под музыку умиротворенности, мы лежали, обнимая друг друга, без слов, даря свои губы ответным поцелуям, еле уловимым похожим на ласки речной волны в солнечный погожий день.

Я люблю эти моменты, даже больше чем само событие или соитие. Первый вариант, лично мне, нравиться больше, поскольку каждое соитие с женщиной, если даже не в первый раз ласкаешься с ней, все равно событие.

Женщина всегда разная, вчера она была бурна и настойчива, сегодня лениво-изнежена и стоило потрудиться своим «огнивом» чтобы высечь искру и заставить ее пламень в твоих руках. Завтра, она станет капризничать, или гоняться за вами по квартире. Лезть на ваш письменный стол в пятнистой маечке и трусиках, изображая игривого леопарда. Требовать к себе внимания, сметая попой все, что вы так упорно накрапали с утра золотым пером «PARKER». Если конечно оно у вас есть, и если сами не залили бумаги утренним кофе. И это я говорю об одной женщине, а вовсе не о многих.

После молчания, урчания, движений телом в поиске мужских ладоней, пальцев, губ, в женщине открывается второе дыхание.

Точнее не второе — иное. Это дыхание как бы поднимается от диафрагмы чуть выше, но по-прежнему оно еще грудное, так женщина располагает себя к интимности другого рода. Если она вам начала жужжать про бутики, кредитки, салоны, то не стоит на нее огорчаться. Стало быть, совместное время вами потрачено впустую, и женщина просто включила свой эрогенозаменитель и пытается получить или дополучить то, что вы недодали ей, — привычным способом, всколыхнув в себе приятные моменты прошедшего или будущего «шопинга».

Если она вас спрашивает, что приготовить на ужин или завтрак, в зависимости в какое время суток вы угодили в ее уютную, спрыснутую духами постель, то уже лучше. Но, все равно, во избежание несварения желудка и других возможных последствий от раззадоренной и до конца не утоленной страсти, сделайте второй заход и дождитесь, когда она снова будет способна с вами шептаться и делиться тайнами.

И если ее вдруг пробило на откровения, понесло в детство, она соскочила с постели и, мило потирая друг об друга ягодицы, понеслась за альбомом с фотографиями, где она еще в школе — можете почивать на лаврах. Только, лениво слушая ее щебетание, не забывайте, время от времени, открывать глаза, когда женщина толкает вас кулачком в бок, чтобы показать фото — какая некрасивая она была в шестом классе. Нюансы, конечно, есть и много, но, в общем, картина примерно написана, все женщины одинаковы в своей разности.

Тетя тоже женщина, но тогда я еще не знал всех тонкостей «послелюдия» и для меня было открытием, что немного понежившись в моих объятьях, она стала шептаться.

Сначала, это были несвязанные обрывистые эмоции, тетя мне их тихонечко ведала, между поцелуями и прысканьем, вроде бы беспричинного, смеха. Настолько в ней неудержимо плескалась радость, что я рядом, щекочу ее грудь подбородком. Одну из моих рук, она положила себе меж бедер, вторую пристроила на ягодицы. Наши, припухшие от взаимных ласк губы были настолько близки, что, шепча, она задевала мои своими — легкий поцелуй, и только после этого следовало продолжение шептаний.

Постепенно тетя ушла в свое детство, вот так без ничего, обнаженной, в моих объятьях и ушла.

Я еще не был вальяжным котищем, скорее любопытным котиком и мои глаза были открыты до придела, мне было все интересно, о чем она рассказывала. Про войну, как голодали, ели мороженую картошку. Как мать тети ее, собранную из-под снега, отжимала, резала круглыми ломтиками, и как она скворчала на раскольной печи, румянилась до поджаристости — маленькие оладьи с таким черным, обугленным ободком.

Еще тетя рассказывала о мальчишках — детях погибшего на войне командира, что жили в их доме, из далекого Ржева.

— И вот однажды, — шепнула тетя, — мама решила устроить всем нам баню. Растопила Русскую печь, и мы поочередно парились в подпечке...

— Как это? — спросил я.

— Очень просто, влезаешь и сидишь. Мама заслонкой закроет. Темно. Печь горячая. Там, знаешь, как жарко?! Было это уже после войны в пятидесятом, мне было десять лет, а мальчишки, те старше. Погодки, пятнадцать и четырнадцать. Но худенькие, маленькие! Откуда им вырасти — голод. Мне не впервой в подпечке париться. Мама мне и говорит: лезь сначала ты, а потом и их помою. Да, лезь! Туда-то, голой надобно, а мальчишки смотрят во все глаза. На дворе мороз минус сорок градусов с лишним, а у них валенки — пара, да фуфайка, одна на двоих. Не выгонишь.

Я представил тетю девчонкой с косичками со старого учебника, себя одним из мальчишек, естественно, старшим. Глаза мои загорелись, отличие шевельнулось. Тетя его почувствовала и улыбнулась...

— Интересно? — спросила она, накрыв «отличие» ладошкой. — Ой, интересно! Смотри, как зашевелился... Я иногда вспоминаю и себя ласкаю... А ты меня вспоминать будешь?

Я моргнул, «отличие» подтвердило.

— Мама оглядела меня, — продолжила тетя — мельком глянула на мальчишек и говорит: «Мы мылись и вы помоетесь. Ничего, коль и увидят. Раздевайся. Пока вода в ведре закипит, ты, как раз, отпаришься и помою». Мама у меня суровая была, с ней не поспоришь. Я быстро разделась и шнырь в подпечье. Сложилась, поместилась. Сижу и вспоминаю, как на меня мальчишки смотрели. И чего смотреть было? От голода и малых лет я и на девчонку похожа не была, если только между ног ничего не висело. Вот про «висело», я в подпечье и вспомнила. Немного до этого, мама как-то потеряла старшего из мальчишек, он ей за чем-то понадобился, а его нет нигде. Завет — не отзывается. А я, проныра, приметила, что он на полати днем забираться повадился. Не сказав и не спросив, я шасть на печку и заглянула. Как закричу: «Мама, мама, а он с писькой своей играет!». Хоть мне уже и десять лет было, а не знала, глупая, что надо бы промолчать, виду не подать. Когда совсем маленькой была, мы у родственников мамы жили — манси, там мальчишки подрачивали, иногда и при мне. И что тут такого! Меня это тогда мало волновало. Мама услышала, и грозно так: «Чего кричишь? Парня напугаешь! Зачесалось, видимо, там у него, вот и немного почесал». Мне бы уняться, а я снова: «Нет, он прыснул, я видела!». «Слазь!» — крикнула мама. Я надулась и слезла с печи. Мальчишка так и пробыл на полатях до вечера. К ужину, мама сама поднялась на печь, заглянув, сказала: «Ну, чего ты в угол забился? Пошли ужинать, Никто тебя не корит. Дочка по глупости растрезвонила...». Я получила от матери еще один грозный взгляд и навсегда поняла, поступила как девчонка, а не как женщина.

— Мама у тебя красивая? — спросил я

— Разве бывают мамы не красивые, Горюшко?

— Не знаю, моя — красивая.

— Вот видишь. Мне так хотелось быть похожей на свою мать, я больше не прыгала на печь, когда он на полатях был. Потом, я всячески ластилась к старшему из мальчишек, но он меня избегал, пока они не уехали обратно в Ржев... Ну вот, сидя я в подпечье и вспомнила, как мальчишка с писькой играл. У меня-то ее нет! Повошкалась я, отыскала пальцами, что есть и потеребила. Вроде, как он делал — кулачек сжала и потерла. Стало приятно. Темно, тесно, я пальчиками влагалище раздвинула и одним угодила на клитор...

— Куда?

— Клитор. Бугорок что ты ласкал, так называется, Горюшко. В той книге, что я вам с Наташей дала, в конце, все медицинские названия есть...

— До конца мы не дочитали...

Тетя взъерошила мне кудри свободной от поглаживания «отличия» рукой, чувствуя, что оно снова окрепло под ее ладонью.

— Так ты и меня не дослушаешь, Горюшко, — шепнула она. — Давай я под рассказ тебе тихонечко подрочу. Медленно, медленно. Хочешь?

— Как, так?

Тетя улыбнулась. Ее рука стала ласково играть с моей крайней плотью, неторопливо скидывая ее с головки лишь на половину и так же медленно ее надевая. Ощущения неимоверные, чем дальше, тем больше хочется ускорить движения, но тетя по-прежнему не торопилась.

Мучая меня невыносимо-сладкой истомой, она продолжила свой рассказ:

— Случайно попав на клитор пальцами, я вздрогнула и уперлась худенькой спиной в подпечье. Сидела я, сгорбившись, попой на согнутых в коленях ногах, даже толком раздвинуть их не было места. Но от жара по всему телу выступил пот, рука сама заскользила меж сомкнутых, мокрых бедер. Я думала, что у меня там так влажно от жара. Мои пальчики играли с клитором, так же как и мальчишка на полатях. Я ждала, что сейчас прысну, но рука становилась все влажней и влажнее, прыскать не получалось, но приятно было и чем дальше, тем быстрее я работала пальцами, пока не закричала, так громко, что мама услышала, открыла заслонку и увидела меня с рукой меж бедер. Мальчишки подбежали, может и от любопытства, но скорее всего переживая за меня. Мама прикрыла меня от них собой и крикнула: «На лавку, быстро!». Они вернулись. «Давай, доченька, осторожненько, не спеша», — проговорила она, буквально вынимая мои пальцы из юной вагины и принимая меня на руки. Я была как в тумане. «Перепарилась», — бросила мама мальчишкам и опустила меня в лохань. Я была чумазая, чумазая, содроганием от своего первого оргазма, собрала со стен подпечки всю сажу. Отправив старшего в подпечье, мама меня стала отмывать. С потом быстро ушли сажа и оцепенение. Она меня поставила на ноги и провела пальцем по моей возбужденной вагине. Я вздрогнула. «И об этом мы кричать не будем, дочка». «На здоровье...», — сказала она, теперь и я, если увижу где, случаем, мальчика или девочку за изучением себя, говорю: «На здоровье».

Тетя так ушла в воспоминания что даже не почувствовала что я изливаюсь в ее ладонь, или так и было ею задумано. Несмотря на то, что я прыскал ей на ноги, она продолжала медленно, медленно играть с моей крайней плотью, подарив мне еще одно не забываемое наслаждение, сладкое, сладкое томление неторопливостью...