Глава двадцать первая.

Одеваясь, Алиса с каким-то подозрением, присущим только женщинам, смотрела на меня. Сейчас она была похожа на следователя по особо опасному делу, опасному для меня. Всегда удивлялся способности женщин учуять соперницу. Не увидеть, не застать с поличным, а ощутить как самка самку, чисто на животном уровне. Даже то что, я все время был с ней, купал в холодной воде ручья, перед ней, свой «дымившийся» в желании член, не создавало в ее глазах мне алиби. Она словно читала меня, и я знал, что права Алиса, хоть это и было за приделами ее обычного мира, привычного понимания.

— У тебя много было женщин? — совсем уж неожиданно спросила она, надевая майку физкультурника и поправляя под ней высокую грудь.

— Зачем тебе об этом знать, Алиса? Это было в другой... мирной жизни. Сейчас нужно думать о немцах.

— Что о них думать, придут — встретим.

Она посмотрела на СВТ и через паузу продолжила:

— Не хочу о них думать, вспоминать, возможно, в последние часы своей жизни. Хочу слышать слова любви, чувствовать ласку твоих рук, тепло губ, ощутить тебя всем своим телом, каждой клеточкой, снова и снова испытать то, что французы называют маленькая смерть.

— А ты, откуда это знаешь?

— Когда я была еще девочкой, мы жили во Франции, в торговом представительстве СССР города Марселя. Мой папа там заключал договора по покупке станков для завода, мама поехала с ним как секретарь, и меня взяли. В начале 30-х годов с выездом заграницу было проще. Ну, так вот, мама часто шептала на ухо папе: «Je veux un peu de mort» — хочу маленькой смерти, она думала, что я по-французски еще не понимала. Я действительно не понимала, но не слова, а их значения. Думала, зачем маме умирать чуть ли не каждый день, с улыбкой уводя папу в их спальню? Меня это сильно заинтересовало. В квартире, где мы временно жили, были книги, стала искать ответ в них и нашла: «orgasme — un peu de mort». Я задумалась, а что такое «orgasme»? Нашла и ответ в произведении маркиза де Сада «Жюстита или Несчастье добродетели», точнее в предисловии к произведению. Листая страницы книги на французском, языке оригинала, мне стало неудобно в плотных трусиках. Дома никого не было, и я их сняла, платье тоже. На себе оставила одни носочки. На моей свободной от ткани маленькой вульве уже появлялся золотисто-рыжий пушок, и я стала его причесывать, приминать, гладить, чувствуя, как влажнеют мои пальчики. Рука сама нашла маленький остренький бугорок и надавила на него скользящим движением. Я действительно испытала маленькую смерть, волна удовольствия настолько захлестнула меня, что зайди в комнату мои родители, я все равно продолжала массировать «clitoris», пока бы не остановилась от усталости и измождения. Из книг во французском доме, я нашла название того, чем занималась почти каждый день, когда родители уходили из квартиры по своим делам. Оказывается, я не просто гладила, причесывала и массировала свою писю, а «masturbé». Потом, еще долго я полагала, что моя мама зовет папу в спальню, чтобы он ей мастурбировал ее писю, чтобы и она испытала оргазм. Даже пыталась подсмотреть, как он это делает, но мне не удалось. Родители держали от меня свои развлечения в своей спальне, в глубочайшем секрете. Любопытство к человеческому телу и привело меня в военную медицину.

Алиса сидела на досках стеллажа ДОТа и говорила мне такие откровения, о которых я даже предположить не мог. То, что она какое-то время жила во Франции во времена сталинского СССР, слышать для меня было не привычно, но допустимо, но то, что она читала маркиза де Сада в оригинале, да еще и мастурбировала! Открывало для меня новую, скрытую страницу целой страны огромной СССР, в которой как нам объявили в моем детстве — секса не было.

— Если оргазм, это маленькая смерть, то мастурбация — маленькое самоубийство, — вспомнил я высказыванье какого-то известного канадского фотографа. И по выражению лица Алисы, понял, что сказал совсем не ко времени и не к месту.

— Je te veux, Anton! — тихо произнесла Алиса по-французски, видимо сказать по-русски, чтобы я лишил ее девственности, она не лишилась.

Между девушкой моего времени и тех далеких от двадцать первого столетия, еще довоенных лет, все же было различие. По-крайней мере, моя современница не станет специально изучать французский язык, чтобы один раз переспать с парнем. Она и классическим русским не часто себя утруждает.

Мои познания в латыни, позволили мне понять ее слова, но, как и чем было ей ответить? Не чувствуя себя последним негодяем. «Предательство жене, приравнивается к предательству Родины!», — как никогда, только сейчас я понял смысл этих слов, легко придавая свою женщину, ты также легко можешь придать и свою страну. В условиях ДОТа, немцев, войны это звучало как приговор, оправданий, которому мне не удавалось найти в своем осознании.

— У тебя есть девушка? Или я не достаточно красива для тебя?

Я хотел ответить чем-то типа ни время и ни место. Встретимся в 6 часов вечера после войны... В общем, всякой словесной чушью. Но она мне не дала такой возможности, резко остановила.

— Не перебивай! Мы в этом бетонном склепе, как в западне. Живы, пока не обнаружены немцами. После первой же очереди из пулемета, нам останется максимум сутки, двое. В любом случае здесь будет не до L'amour. У нас есть только эти часы мирной тишины и все, дальше смерть. Если нет будущего то и думать о нем, — как мы будем выглядеть в глазах своих знакомых, друзей, товарищей нам не следует.

Она встала, сделала решительный шаг ко мне и страстно обняла, прижалась ко мне мягкой грудью, нашла своими мои губы и поцеловала. Принимая ее поцелуй, я стоял и думал: не от этого ли молодежь двадцать первого века столь цинично себя ведет, может она тоже осознает, что у нее нет будущего? Есть только здесь и сейчас и надо успеть насладиться своей жизнью сполна, призирая все нормы морали. Она не живет, — отстреливается от многих своих жизненных проблем, как может и умеет. Отлично зная, что конец все равно неизбежен и надеется, что успеет использовать все имеющееся в запасе патроны.

С тяжелыми думами, я усадил манящую к себе Алису на доски деревянного щита похожего на полок и приложил глаз к окуляру перископа свисавшего с потолка ДОТа, осмотреть грунтовую дорогу. Было тихо, вдалеке летали воробьи, через грунтовку перебежала лиса. Словно и не было войны, словно сама природа давала нам немного времени для плотских утех. Больше я был не в состоянии сопротивляться, аргументы мои иссякли. Потраченная в избе Аглаи мужская сила в моем молодом организме уже полностью восстановилась и требовала от меня немедленного согласия с военврачом третьего ранга.

— Ты спросила, много ли у меня было женщин? Иными славами, тебе интересно насколько я опытен в интимном общении. Да?

Она кивнула и стала медленно заваливаться набок, вдоль досок стеллажа, одновременно снимая с себя майку. Предоставляя мне снять с нее женские, хлопчатобумажные, армейские трусы. Пока я оголял ее попку, стягивая их с нее, она занялась моими трусами, член выскочил на свободу и ударил ее по носу мягким бархатом крайней плоти. Такого веселого заливистого смеха в условиях военного, капонира мне еще не приходилось слышать. Она радовалась ему словно новой и уже любимой игрушке. Ласкала его руками, целовала, оголяла головку. Даже знакомила со своей вульвой, движением своего таза поднося ее к нему.

Неожиданно резко остановилась, скинула с досок ножки, замерла. Стоять голыми ступнями на бетоне ей было совсем неохота.

— Prends moi pipi — по-французски произнесла она и с улыбкой потянула ко мне руки.

Значение иностранного слова «пи-пи», я понял, об остальном догадался, по ее протянутым ко мне ладоням. Взял на руки и понес Алису к дырке в бетоне дальнего закутка каземата. Прихватив свою гимнастерку, постелить под ее ножки. Расположение санузла было низким, стоял ножной унитаз, в мое время уже вышедший из употребления, который я помнил лишь по детству. Вставая ногами над ним, ступнями на брошенную гимнастерку, поскольку я резонно полагал, что носить ее на парадах мне ее уже не придется, она задержала меня, когда я хотел отойти.

То ли она боялась не удержаться, то ли хотела, что я был свидетелем ее мочеиспускания, так или иначе сильная струя ударила по железу унитаза и долго журчала струйкой.

— Когда я жила в квартире родителей, где были все удобства, я любила писить прямо в ванной, стоя, — доверчиво проговорила она. — Все, неси меня обратно.

Проделав обратный путь так же на моих руках, она снова легла на щит из досок боком, попой ко мне, и водрузила мой стоявший член себе на бедро. Она была вполоборота, лицом и промежностью ко мне.

Нежно поглаживая мой член, оголяя и закрывая головку, спросила:

— Ты дрочил, когда был мальчишкой?

— Конечно, в определенном возрасте все дрочат! И мы, и вы!

Мой ответ отобразился удивлением в глазах Алисы. Она не ожидала такого скорого признания, не зная, что в мое время это обычное дело, и никто особо этого не скрывает, хоть и не афиширует. Или я ничего не знаю о ее поколении? Алиса же призналась мне, а еще недавно я был уверен, что жизнь мальчиков и девочек в сталинском СССР состояла из норм ГТО и нагрудных знаков «Ворошиловский стрелок».

Я провел рукой по ее половым губам, они были чуть влажными от только что опорожненного мочевого и рождающегося в ней желания.

— Ты любила мастурбировать в ванной, после того как пописаешь?

— Да! — простонала она, закрывая глаза. — Когда моя вульва мокрая пальчики скользят по ней, приходит обильное увлажнение всей промежности, и я тогда быстро кончаю.

Пока она была увлечена своими детскими воспоминаниями, и внутренние соки щедро покрывали лоно, я тихонько направил в этот влажный рай свой изнемогающий член, надавил. Алиса охнула, ее рука машинально хотела создать препятствие моему вторжению, но было уже поздно. Ее рука перекинулась на переднюю сторону лобка и стала теребить клитор, уже не мешая мне. Это было великолепно, я быстро приплыл, в наслаждении сливая сперму в ее чавкающую от моего поршня вагину.

Мне было чуть неловко за то, что я кончил вперед женщины, но она совсем не огорчилась и продолжала массировать свой клитор, пока к ней не пришел уже привычный клиторальный оргазм, в истоме сотрясая ее попу. В благодарность я взял ее майку физкультурника, намочил в воде и нежно обтер ее бедра, вульву, от крови, слизи и свой член.

— Спасибо тебе, Антон, — тихо произнесла Алиса, отвернувшись. — Теперь и умереть не страшно...

По тембру голоса, я понял, сказала она это сквозь слезы, прикусив губу и пряча от меня свое лицо.

— Полежи, пока, — ответил я, целуя Алису в щеку.

Оделся, натянул сапоги, ремень, летную пилотку старшего лейтенанта и снова прильнул к окуляру перископа. На грунтовой дороге наступал летний, теплый вечер, жара спала. Было тихо.