Глава шестнадцатая.

Осторожно, я вышел из автомобиля и огляделся. Царство Бабы-Яги! Поляна, у которой стояла избушка с высоким крыльцом, почти на курьих ножках, была словно под колпаком — большой, сотканный из солнечных лучей и перевернутый граненый стакан, что имел четкие грани-границы, а за ними чернел густой лес с всполошившимся вороньем. Или мне это лишь показалось?

Последнее время ничего удивительного в деформации моего сознания я не находил, точно так же как истинно душевнобольной никогда не считает себя таковым. Единственно, чувство самосохранения у меня еще осталось на прежнем уровне — циника. По собственной шкале почти животного страха, я по высшей категории оценил то, что не увидел, а скорее почувствовал.

Как только, покорно следуя за женщиной с клюкой, мы с Тиной сделали от автомобиля несколько шагов, на него наползла тень — то ли «стакан» передвинулся, то ли поляна провернулась, будто помост сцены в театре драмы, подставляя под осветительные приборы иные декорации. Мое отражение во мне, это точно знало и, в отличие от меня, не видело в том ничего необычного.

— Ты, милок, от своего отражения, что Земля-Вода тебя наделила, не отставай, — проговорила она, не оборачиваясь, осторожно ступая по зеленой траве, словно ведя нас по минному полю. — А то, ни равён час, худо может случиться.

— Какое худо?! — спросил я Тину, но она лишь опустила зеленые очи и не ответила.

— Мало ли! — продолжила женщина, по-прежнему идя впереди, к нам спиной. — Земля, к примеру, под тобой разверзнется да поглотит или коршун черный налетит, растерзает. Оберега на тебя нет, лишь отражение ты — любовь Тины, тебя спасает. Но, девонька наша, силу Рода утеряла, опять же из-за любви к тебе, вот и стремиться оно, отражение, покинуть твое тело.

— Земля, коршун... разверзнется, растерзает... Куда ж мне смотреть? По ноги или на небо?!

— Прямо, милок... Да уже и пришли. Вот мои, а тепереча, временно, и ваши хоромы... Внутри опаски нет, но зайти в них можно лишь оставив одежду.

Женщина обернулась, первый раз за весь наш путь к ее дому.

— Как «оставив»? — я снова посмотрел на Тину.

— На мне и нет ничего, плащ только — ответила она, словно я ее спросил: согласна ли она раздеться?

Впрочем, Тине было проще, среди них я был один мужчина и голой я уже ее видел. А мне?..

Это были не воспоминания, словно меня перекинуло во времени...

Перед выборами в губернаторы, одним кандидатом в которые, был и муж Гелены, заперла она меня на три дня в глухую деревеньку. Якобы по делам газеты, но с одной лишь целью — агитсоблазн всех имеющихся там женщин, от восемнадцати до семидесяти, с обещаниями что-то вроде — каждой корове по быку, но без практической стороны вопроса. Выдавая мне солидные командировочные, Гелена сразу предупредила: от тебя только теория, никакой практики. Иначе проголосует за ее мужа одна, две, три... если успею, если не перессорятся, узнав об еще счастливых соперницах, а остальные — будут голосовать против. Такой результат не годиться

Бизнес-вуман, хищница и сексуальная баба, красивая, умная, такая профи-стерва, Гелена была права. Иначе, она бы отдала меня на племя, разложила семенами «Антошка» по красивым пакетикам и подарила бы одиночкам всего города — области! не раздумывая. Лишь обещанием — все будет, но после выборов, я должен был за короткое время настроить на нужную волну всех страдающих без мужского внимания баб, далекой от магистральных трасс с дальнобойщиками деревни.

Но, теория от практики всегда несколько отлична, в практике невозможно предусмотреть все. Так и получилось. Уставший, от многочисленных обещаний долгой совместной жизни, пошел я в баню — смыть грех лжи и приободрить свое молодое тело. Тут-то меня и подкараулил господин случай, в роли которого выступила вовсе не одинокая бабенка, а жена местного продовольственного магната, владельца местного сельпо — тучная, килограмм сто в голом виде...

Отнекиваться было бесполезно. Во-первых, ей совсем были не нужны радужные виды замужества, а во-вторых — уговорив мужа закрыть магазин в день выборов, она быстро бы обратила мои трехдневные старания во благо одного кандидата в губернаторы, в пользу другого.

Так она и сделала, победителем на выборах, в отдельно взятой деревне, оказался ее дальний родственник. Но тогда, приплюснутый к стене ее роскошным обнаженным бюстом, я еще не знал, что по приезду, попаду под гнев Гелены и не за адюльтер в бане — за полный провал операции «соблазн». Оправдала меня лишь одно, разведка Гелены плохо сработала, и было, заранее, бесполезно ехать в ту деревню, где все свои и голосуют только за своего. Меня поимели почти все одинокие деревенские бабы конфетно-цветочно, а их предводительница, я бы сказал атаманша — физически, выжала, высосала из меня семени, словно быка с ведром подоила.

Дебелое тело жены владельца сельпо еще долго приходило ко мне в кошмарных снах и имело мое тело, как хотело. Только со временем, в виде компенсации, утверждаясь в объятиях Гелены, я стал забывать нанесенную моему мужскому эго травму. Но сейчас, приковав мой взгляд к улыбке женщины пенсионного возраста, оно, тело жены хозяина сельского магазина с шикарным увесистым бюстом, снова почти раздавило меня на составные.

— И вы... вы тоже «оставив»? — промямлил я, совсем уж не голосом бабника, циника и эгоиста — испугавшегося мальчика.

— И я... — ответила она, мягким голосом выжимая с моего лба каплю холодного пота. — Живая, чай, не мертвая...

— Некрофилия не наш стиль! — выдал я прямо ей в глаза и, возвращаясь к себе — в обитель циника и эгоиста, словно мягкотелая улитка в прочную раковину, и почувствовал себя лучше.

Женщина посмотрела на Тину с вопросом, та подбежала к ней и прошептала значение незнакомого в данном мире слова «некрофилия», тихо на ухо.

— Аглая я!.. — жестко ответила женщина, мне. — Смотри, милок, опосля, не пожалей о сказанном!

— Никогда! — высунулся я из своей раковины циника, один раз поимели меня деревенские бабы, скопом, и мне полагалось этого вполне достаточно.

— Думаешь, я, старая, на твой Огнь позарилась?! Ну-ка, Тина, скинь плащ...

Тина подчинилась Аглае безропотно. Сняла, подала ей, оставшись обнаженной. Та взошла на крыльцо, открыла дверь в избу.

— Смотри!..

Бросила в проем плащ — он мгновенно вспыхнул и сгорел, не успев упасть на полотняную половицу за порогом. Ни дыма, ни запаха гари — из избы шел дух свежеиспеченного хлеба.

— А мы как же, Аглая? — спросила Тина, поскольку у меня слова застряли в горле и не собирались его покидать.

— Хотите пеплом по ветру разлететься — ступайте за порог одетыми. А нет! Одежду здесь оставляйте.

— Тин, я переночую в машине, — наконец-то выдавил я из себя.

— Не получится, — усмехнулась Аглая. — Тень, милок, тебе на пятки наступает. Долго солнце над поляной, даже я держать не в состоянии. А без его лучей ты сам в тень обратишься. Раньше нужно было вертаться, когда у Земли-Воды отражения просили, входа к нам!

— Тогда, я первая! — вызвалась Тина.

— Ишь ты — заступница! А чего же твой сокол ясный?! За девичью смелость так и дальше хорониться станет?!

Меня словно кипятком обдало — трус! Алиса застрелилась, а я не смог, не смог... Не помню, как разделся, как оказался на крыльце...

Остановила меня ладонь Аглаи, мягко прислоненная к моей груди.

— Погодь... Плохо ты хитро-мудрости наши ведаешь. Узнал что в одежде нельзя, а голым можно и вперед... Этак и нечисть в дом попадет, она и вовсе одежды не знает.

— Чего еще?! — распалился я не на шутку. — Слово заветное нужно сказать? Или Огнем, светочем чистым, на косяк брызнуть?!

— Это кто ж тебя, милок, надоумил, Огнем да пороги метить! Коту подобно, успеешь брызнуть... И про слово заветное, кто прознать, выведать может. Да, они давно уже все в сказках — известней некуда.

— Так как же?

— Кто в дом первым, завсегда правой ногой, ступает? Чтобы пригласить в него гостей своих да угостить.

— Хозяин?

— Дурень ты, милок. Хозяин завсегда последний заходит — ворота закрывает, гостей уважением ублажает.

— Хозяйка! — выкрикнула Тина, вынырнув носом из-за моего плеча.

— Не печалься, — нарочито с грустью, проговорила Аглая. — С умной женой и муж поумнеет. Твоя Правь, Тина. И первой в избу пойду я. Позади, аль впереди меня, а никакая нечисть не прокрадется — не пущу и все!

В преддверии, что Аглая, пожилая женщина, сейчас начнет обнажаться, я зажмурился и хотел отвернуться.

— Стой! — остановила она меня. — Смотри только вперед! За тобой и Тиной — Тень!

— Боюсь ослепнуть от вашей красоты... — не смог не поёрничать я.

— А ты, милок, не такой уж и дурень! Про то, что очей лишиться можешь — сам догадался и Тина шепнула?

— Догадался, до чего?!

— Ладно, не буду я тебя слепить, хоть ты того своим длинным языком и сполна заслужил...

Я промолчал, почувствовал — кулачек Тины ткнул мне в бок. Аглая же тем временем вскинула правую руку, взмахнула маленьким платочком и произнесла:

— Тело мое спелое назад обернись, да в четверть девичьей красы-силы покажись!

Я оторопел. Передо мной стояла молодая, красивая и обнаженная Аглая, ее точеный стан завораживал, груди от выдоха приподнялись, соски чуть набухли от наслаждения — наблюдать и чувствовать, что творилось со мной и с моим «красавчиком». Который выдавая меня не преминул среагировать и, подпрыгнув, ударил головкой по ее чуть влажной промежности. Вызвав тем у нее румянец и легкое, но благодарное смущение. Женщина, даже если она из иного мира — все равно женщина. Кулачок Тины уперся мне в бок еще сильнее...

— И этого, видно для тебя многовато... — одарив Тину виноватым взглядом, проговорила она. — Даже и не знаю, как быть, и так самым махоньким платочком взмахнула.

Тина выдалась вперед, рукой завела моего твердого «коня» за себя, уперев его в свои упругие, теплые ягодицы, и что-то шепнула Аглае. Та улыбнулась, совсем по-девичьи засмеялась и кивнула.

— Сейчас, только выберу подходящий наряд.

Она снова взмахнула платочком и оказалась усыпана полевыми цветами, которые рябили у меня в глазах яркой пестротой и мешали моим мыслям стать греховными. С усилием, я все же рассмотрел, что это не совсем цветы – рисунок боди-арт, но перенапряжение глазных яблок стоило мне минуты слепоты.

Мой «конь», опадая, скользнул по попе Тины и превратился в маленького жеребенка. В благодарность, Тина чмокнула меня в щеку и, поводырем — теперь за руку, повела в избу.

— Заходите, гости дорогие... — услышал я хозяйку дома, переступая порог.

Мои голые пятки не поджарились, я прозрел, но смотреть на Аглаю опасался. Она усадила нас с Тиной за дубовый стол, уставленный сытными, но не прихотливыми яствами — накормила, напоила...

— Теперь, гости дорогие, пора и спать почивать, — проговорила она, зевая. — В доме моем перегорода нет, комнат, стало быть, тоже. Все как ранее было — лавки у глухой стены, постель — перина, подушки, на них. Сильно не шалите, а то кровь во мне, милок, от тебя взыграла... Ну, все, я на печку, косточки... — Аглая улыбнулась — молодые, теплом вместо парня обдать. Со стола, Тина, не убирай — то, для домового.

— А рассказать? — остановила ее Тина.

— Чего ж услышать хотите? Куда узнать путь-дорогу?

Сказала она как-то уж совсем странно — «У» было отдельно от «слышать» и «знать», через краткую паузу.

— К Сполохе... — резко ответил я.

Точно Баба-Яга, сейчас вынет из кудрявого тайника меж ног путеводный клубочек... Не вынула, переспросила:

— К бегущей впереди Солнца?!

— Да... — подтвердила мое желание Тина.

— Страшен тот рассказ, не глядя на ночь, его слушать...

— А утром и не скажите, — настоял я. — Накормила, напоила, спать уложила – на заре выпроводила...

— Верно, не скажу, милок... нет такого. И далее — не будет. Но, коль трижды вели спрос — так и быть... Тина, ну-ка залезь на печь. Там, под подушкой, серебряное блюдо — принеси.

Мысленно, подчитал — сначала спросил я, потом Тина, и снова настоял я — трижды! Баба-Яга! Дальше слова вырвались у меня вслух:

— Древний навигатор — наливное яблочко по блюдечку...

— Чудной ты, сокол ясный! — оборвала меня Аглая. Все хочешь правду познать, то ли будущее, то ли прошлое увидеть спешишь! Ну, так ведай...

Она взмахнула рукой.

Я сидел у печи — стоявшей остовом, высокой трубой уходящей к небу, голой задницей на еще теплых углях сгоревшего дома. Вдыхал запах паленого мяса, ноздри забила удушливая гарь, а невдалеке, по реке течением, несло лодку. В ней лежала Алиса — военврач третьего ранга Сполохова, гимнастерка на ее левой груди топорщилась от засохшей крови, синие глаза смотрели прямо на меня — остановившимся, мертвым взором...