Из дневника Эвелин

Клодия великолепно сыграла свою роль, впрочем, как и всегда. Я думаю, она слишком фокусируется именно на этой роли и, вероятно, не может играть никакую другую, и в таком виде ей никогда не выйти на сцену. Ее театр — это гостиная.

Дейдр вела себя очень хорошо и, без сомнения, вполне подпала под сценические чары Клодии, подобно некоторым из наших друзей. Я ожидала, что она останется, но она скромно удалилась и, таким образом, прошла свое испытание, хотя сама об этом и не подозревает. Наш узкий круг либертарианцев принимает в себя только тех, кто умеет себя вести, когда придет его время, и кто не будет ничего распускать по свету.

Что касается сделанного ею признания, то оно меня очень за¬интриговало. Молодым людям трудно совладать со своими страстями, когда им предоставляется шанс извне. Возможно, ее Ричард и найдет для себя роль, посмотрим. Я пока не хочу вмешиваться. Дейдр явно беспокоится по поводу своей греховности, но она не проявила той слабости, о которой сама думает. В конце концов, она мало чего видала от мужа и поэтому не должна чувствовать никаких угрызений совести — если, я должна добавить, их вообще необходимо чувствовать.

Из дневника Дейдр

Ричард хмурится, глупый мальчик. «Мама, ты меня больше не любишь?» — спросил он и тем самым выдал, что пытался проникнуть в мою спальню. Я сказала что, конечно же, люблю, но нам не следует так много обниматься. Он сразу обнял меня, страстно поцеловал и начал подталкивать к дивану, на что я не согласилась.

— Я найду для тебя прекрасную молодую леди, — заявила я, на что он покраснел и сказал, что это не то, чего он желает. Я даже начала немного сердиться, однако не стала протестовать, когда он ласкал мою попу и мои груди, пока мы целовались. «Ну все, довольно!» — сказала я. Он вырвался, вскочил, побежал к себе наверх и громко хлопнул дверью, как противный мальчишка, каким он, собственно, и является. Впрочем, какой же он теперь мальчишка? Он уже стал больше похожим на мужчину.

Эми хорошо слышит все, что у нас происходит. Я в этом уверена, и этого страшусь. В определенной степени, она больше пошла в своего отца, чем в меня, но я верю, что она на самом деле не так холодна, как он. В конце концов, до добра это ее не доведет. Но я боюсь обсуждать с ней подобные вещи, ибо она может обвинить меня в моих «грехах», и ничего хорошего в этом тоже не будет.

Из дневника Филиппа

Джейн говорит мене, чтобы я писал роман эротического содержания. Но как я могу приняться за него, если это совершенно против моего желания? «Тогда думай и записывай сам», — говорит она. Сегодня меня снова заперли в комнате, заставив надеть дамские панталоны под брюки. Я все больше и больше погружаюсь в пучину отчаянья.

— Тебе нравится страдать, Филипп, в этом нет никаких сомнений — сказала Джейн, в то время как я, стиснув зубы, старался подыскать ей достойный ответ. Правда ли это? Я постоянно твержу себе, что это неправда. Даже если они заставят меня описывать женские органы или еще нечто подобное, что может взбрести им в голову, я все равно буду бессилен сформулировать те выражения, которые необходимы, и не смогу их записать.

Бумага очень долго пролежала передо мной нетронутой. Вдруг я услышал доносящиеся до меня снизу крики и визги. Я бросился к окну и теперь, когда я описываю то, что мне открылось, я не могу удержать перо в своей дрожащей руке. Там, на залитой солнечным светом лужайке, лежала на спине милая Сильвия, ее ноги были обнажены, а платье поднято и завернуто вокруг талии. На ней разлеглась Дейзи — могу поклясться, что ее просто кинули на нее — демонстрируя всему миру свою обнаженную попу.

Над ними стояли обе мои сестры. Мюриэл поставила одну свою ногу на маленькую спину Дейзи, удерживая ее тем самым на моей дорогой девочке, а Джейн тем временем стояла на коленях и шлепала по нежной попке Дейзи, которая прямо у меня на глазах приобретала розовый цвет. Поэтому бедный ребенок повизгивал, хотя, к моему изумлению, она несколько раз рассмеялась и накрывала губы Сильвии своими собственными.

Конечно же, я не смог долго смотреть на это. Мои проклятые панталоны все это время раздражали меня, и приводили к очередному возбуждению. Потом Сильвия стала приподнимать свои ноги. Боже мой, они лишили ее даже исподнего белья! На траве не было видно никаких панталон, должно быть их просто сняли в доме — без сомнения, путем тех же угроз, которые получаю я.

Как же тяжело отвести глаза от того, чего тебе не хочется видеть! Я отшатнулся от окна — и сразу же ощутил коварный зуд в чреслах, который мне так не хотелось ощущать. Меня накрыло то самое болезненное состояние слабости, и я сел, к своему отчаянию обнаружив, что проливаю в собственные панталоны ту мужественную субстанцию, которую отнимают у меня мои сестры. Я необыкновенно ослаб и чувствовал себя ужасно.

Мне бы следовало заставить себя, унизиться и написать Дейдр, однако же, о чем мне ей писать? Что я могу ей сказать? Я попался в ловушку, в которой ещё не бывал ни один мужчина.

Забыл сказать, что там внизу я увидел еще и Роуз. Она стояла поодаль от основных событий, но подглядывала и улыбалась, держа палец во рту. Она тоже стала распутницей.

Из дневника Сильвии

Мои тети совсем расшалились, заставив нас заниматься всем этим прямо на лужайке! Бог мой, я надеюсь, что никто не прочтет того, что я сейчас здесь пишу, но всякий раз, когда тетя Джейн шлепала Дейзи по попке, ее любовный холмик терся о мой, вызывая у меня всякие интересные ощущения, — такие же, какие у меня уже возникали, когда я была с ними обеими в постели. Тетя Мюриэл велела Дейзи засунуть свой язык мне в рот, что она и проделала, впрочем, это было даже интересно — такие приятные полизывания. Потом она начала стонать и изгибаться. Наши волосы перепутались, и она заставила меня кончить, а потом и сама дошла до финала. Тетя Джейн сказала, что от шлепков такое часто бывает. Самое ужасное, что мне показалось, будто папа выглядывает из своего окна и смотрит на нас. Но этого, конечно же, не может быть, потому что иначе он бы ужасно рассердился.

Уже после всего я шепнула тете Джейн, что кажется, видела его в его окне, но она улыбнулась и сказала, что он просто обожает любоваться прекрасными видами. Я думаю, что с ее стороны сказать так было ужасно, и хотя она заставила меня рассмеяться, я не думаю, что она лукавила. Просто она часто говорит первое, что приходит ей в голову.

Дейзи отшлепал ее папа. Это она мне так сказала. Интересно, а что чувствуешь, когда так делаешь? Мне, конечно же, не стоило бы об этом думать, но мысли все равно вертятся вокруг этого. А еще она сказала, что он заставил ее снять панталоны. Не могу себе представить, чтобы мой папа когда-нибудь так сделал. Уверена, я бы покраснела, и сказала об этом Дейзи. А она сказала, что он наверняка этого и добивался, но тут я прицыкнула на нее, и она замолчала. Я сказала, что она неправа, и поэтому я не буду с ней разговаривать целых десять минут. Она ответила, что ее это не волнует, но все это время ждала, чтобы заговорить со мной снова!

Из дневника Джейн

Мюриэл мне призналась (полагаю, после длительных раздумий) во всем, что у нее произошло с Роджером. Не уверена, что она мне рассказала все, но вполне очевидно, что он человек однов¬ременно и энергичный и импульсивный, и нельзя сказать, что рисковый. А я, как и моя сестра — это я точно знаю! — предпочитаю скорее спонтанные события, чем то, что он предлагал в разговоре с ней — если это можно так назвать! Более того, мы всегда сами управляли своими собственными судьбами в амурных делах. «Я, кажется, немного влюбилась в него», — сказала она. Что за чушь! Она, конечно, «в том самом возрасте», но я, конечно же, ничего не говорила ей об этом. Но ему уж точно не видать «подарок» в виде Сильвии, которая, в любом случае, еще нуждается в обучении. Впрочем, его совет по поводу Филиппа прозвучал довольно весомо, хотя я уверена в том, что он наверняка полагает, будто мы его просто дразним.

А еще я уверена в том, что Филипп и сам до конца еще не понял того, как ему хочется нас слушаться. Вчера вечером я обнаружила пятна на его панталонах и прямо спросила, чем это он тут занимался, а он не нашелся, что ответить. Всегда, когда его называешь «плохим мальчишкой», его лицо и взгляд выражают такую застенчивость, что я думаю, что ему все это нравится. Я сказала, что он ответит за то, что балуется сам с собой (он тут же стал все это горячо отрицать), и что он должен встать на колени и поцеловать мои ноги, а потом колени и бедра.

После некоторого замешательства он подчинился, для этого мне всего лишь доста-точно вспомнить Сильвию! Его лицо сразу же нырнуло мне под юбку, и как только он достиг бедер, я тут же крепко сжала его ногами так, что у него начали гореть уши. Он даже зарычал. Что за упоительное чувство вот так держать униженного самца — даже, должна признаться, если это твой брат!

Продержав его пару минут таким образом, я сказала ему, что он может начинать лизать, но на всякий случай нагнулась и схватила его за волосы, чтобы он не начал дергаться. Потом я раздвинула ноги пошире и приблизила свою сладенькую киску прямо к его рту. По счастью, Мюриэл на этот раз нам не мешала. Я выпрямила ноги и немного подалась назад, отпустила его волосы, наслаждаясь тем, как он по-собачьи отлизывал мне до тех пор, пока я не измазала его губы и язык своими соками. Потом я заставила его подняться и облизать свои губы, что он и сделал с очень пристыженным видом.

После такого упражнения его член стоял как каменный, но я не стала прикасаться к нему, чувствуя, что так будет лучше. Потом я сказала ему отправляться в кровать и вышла. Он выглядел очень жалким и — в первый раз! — почти что молил меня своим взглядом «обратить на него внимание». Но он должен учиться — это единственный путь! Я, которая так много раз была под мужчинами, которые так сильно долбили меня, и часто говорили мне, что делать, не могу отказаться от удовольствия покорить взамен хотя бы одного из них! Это абсолютно новый для меня опыт. Мюриэл, конечно, утверждает, что все это было ее идеей, однако именно мне удалось первой накинуть хомут на дорогого Филиппа.

Вчера у нас в постели побывала Роуз. Пока Мюриэл уделяла внимание ее сладкой норке, я занималась ее упругой попкой. После нескольких минут, уделенных ей, она воспылала такой страстью, что захотела явно большего, после чего потом добросовестно и с сознанием долга обрабатывала нас обеих своим язычком.

Из дневника Дейдр

Мне ничего больше не остается, как пойти к Эвелин и рассказать ей обо всем, что произошло. Рассказать то, что я не решаюсь доверить бумаге — хотя чистые страницы, о которых я буду в любом случае думать, будут лишь раздражать меня в последующие годы, скрывая мою слабость. Но кроме Эвелин мне некому довериться.

Ричард привел домой своего друга, юношу его же возраста, чья приятная наружность и хорошие манеры привели меня к мысли, что он — милый юный джентльмен. Ах, как обманчива бывает внеш¬ность!

Ричард спросил у меня, может ли его друг остаться у нас на ночь, и я согласилась. Эми отошла ко сну в десять часов. Боюсь, что ее слишком увлек собой Джереми, который несомненно очарова¬телен, но поскольку я не могу рассказать ей о том, что произошло, то я и не могу ее предупредить. Как говорил поэт, не ведаем мы, какую сеть себе плетем, единожды солгав! (цитата из романа в стихах Вальтера Скотта «Мармион. Повесть о битве при Флоддене». — прим. переводчика). На самом-то деле за такое глупое поведение я должна винить только саму себя. Меня настолько «развлекла» увлеченная болтовня Ричарда и его приятеля, и я настолько позволила себе расслабиться за вином, что не заметила, как бежит время.

В моем возрасте, конечно же, очень легко вообразить себя способной преодолеть дистанцию между зрелостью и юностью, представив себя моложе своих лет, особенно если тебе слегка льстят, — подобно тому, как мне льстил Джереми, взявший на себя труд наполнять наши бокалы. Сейчас я жалею, что я так легко разрешила ему это. Он говорил, что я красивее его собственной мамы, а я в ответ на это отвечала, что так не следует говорить — хотя и восприняла это (уверена, что на моем месте так сделала бы любая женщина) как комплимент.

Мы разговаривали вполголоса, потому что час был уже поздний. Несколько раз я пыталась заставить себя подняться, но была охвачена тем томлением, которое слишком часто становилось источником моей погибели.

Наполнив мой бокал в пятый или в шестой раз (к тому времени я совсем потеряла счет), Джереми осмелился устроиться рядом со мной на кушетке, а Ричард в это же время выказал мне свою преданность, расположившись у моих ног. Разговор распалялся, и все чаще становился с моей стороны игривым. Я уже и не припомню, о чем шла речь, когда Ричард внезапно сказал: «Мама, он хочет поцеловать тебя», а я, вместо того, чтобы дать прямую отповедь, которая определенно подействовала бы намного лучше, лишь спросила: «Что?»

Я вдруг обнаружила, что все слова, рождающиеся у меня в голове, никак не могут слететь с моих губ, которые этот дерзкий юнец тут же начал пробовать своими. Признаюсь, что от изумления — от действий, последовавших через секунды после слов Ричарда — я не смогла даже пошевелиться, чтобы избежать непрошенного, но без сомнения страстного, поцелуя. Сейчас я припоминаю, что у меня вырвался лишь легкий звук изумления, но затем рот Джереми уже полностью накрыл мой, в то время, как Ричард, — к моему крайнему замешательству, — запустил свои руки мне под юбку и начал гладить мои ноги.

Я опасалась того, что Джереми заметит этот его грубый жест, так что сразу же резко отодвинулась от них, хотя и не смогла этим помешать дружку Ричарда и дальше покрывать жаркими поцелуями мою шею.

Я не из тех, кто проявляет вспыльчивый характер. рассказы эротические Даже во время большого разлада с Филиппом я редко когда повышала голос, разговаривая холодно и тихо. Однако в этом случае я решилась на некоторый протест (хотя и не в своей обычной манере) и попыталась показать обеспокоенность, и в тоже самое время постаралась не принимать это всерьез, слабо сказав какой Джереми глупый мальчик. У меня кружилась голова от выпитого вина, но это обстоятельство я могу назвать лишь слабым оправданием для хитрой пары.

Я сказала им, что должна отправляться в постель, но не смею признаться в том, что Джереми трогал мою грудь, когда целовал меня, и тем более не решаюсь сказать об этом прямо.

— Мама, останься, пожалуйста, и поговори с нами еще, — попросил Ричард, но с меня было уже довольно, и я просто заметила, что все эти глупости неуместны и всем нам пора отдыхать.

Я встала, оправила платье и ушла, оставив этих двоих, как я полагала, в смущенном, если не пристыженном, замешательстве. Но вот какова своенравная простота человеческого разума, что, войдя в зал и услышав их шепот, я предположила, что они обмениваются сожалениями и даже спорят о том, что произошло. Дойдя до своей комнаты, я закурила сигарету и упала спиной на кровать, безостановочно стряхивая пепел на пол. Эта маленькая деталь утешает меня, потому что сейчас она показывает мне, в каком беспечно глупом состоянии ума я находилась, не позволив гневу одолеть меня, как это и должно было случиться. Я слаба, я склонна оправдываться перед другими. Как еще я могла вытерпеть брак, столь бесплодный в ответном желании?

Если бы я изучала свою душу, то сказала бы, что мне дано верить в то, что другие люди в точности такие же, как я сама. В этом, однако, и кроется предательская ирония того, что должно было случиться.

Не знаю, какое обрамление можно отыскать этим строкам, но с моей стороны было бы непростительной трусостью не сделать этого вовсе. Потушив недокуренную сигарету, я избавилась от платья, панталон и сорочки, обнажившись до чулок и пояса, и принялась расчесывать волосы, хотя делала это, скорее, по привычке, поскольку я не

совсем твердо стояла на ногах. Пол подо мной уплывал, хотя мне совсем не хотелось спать, и к тому же я ощущала слабый зуд желания в моей пещерке, который, впрочем, неудивителен для нормальной женщины. Голова шла кругом. Ищу ли я опять для себя оправдания? Да, воз-можно и так.

Дверь распахнулась, и я поневоле обернулась к ней, и прежде, чем я опомнилась, ее захлопнули, и к моему ужасу и стыду — называйте это как хотите — предо мной предстали Джереми и Ричард, — обнаженные, с набухшими и торчащими членами, с раскрасневшимися от боязливого азарта лицами.

— Ах! Как вы смеете?! — кажется воскликнула я, потому что они сразу же накинулись на меня. Ричард обхватил меня за талию и прижал к моему животу свой вздыбленный орган, уговаривая меня молчать, чтобы не услышала Эми. Я задохнулась и дико забилась у него в руках, но все было бесполезно. По правде говоря, все мои попытки освободиться были полностью пресечены Джереми, занявшим позицию позади меня и прижавшимся своим членом прямо к моим ягодицам.

Боже правый, с какой легкостью пошло теперь мое перо по бумаге, когда я дала ему волю!

— Пошли вон! Вон отсюда! Боже мой! — стонала я, пока Ричард страстно пытался меня поцеловать. Их пенисы терлись по мне, возбуждая меня помимо моей воли, и без того ослабленной мыслями и вином. Джереми схватил меня за руки и прижал их к бедрам, работая своим жезлом промеж моих ягодиц, в то время как Ричард пытался пролезть ко мне в шелковистое устье.

— Давай, мама, позволь нам сделать это! Пожалуйста, — шептал Ричард.

Тогда я неожиданно сама для себя закричала — это был последний крик моего отчаяния.

— Мама! Что случилось? — из-за дверей, ведущей из холла, послышался голос Эми.

— Я... я... я... наступила на шпильку! А теперь иди спать! — отозвалась я, понимая, что своим ответом я полностью отдаю себя на волю их вероломства. Они поняли, что я больше не посмею кричать. Почти беззвучная борьба, которую я вела, не помогла мне, и меня повалили на спину на кровать, мои плечи оказались прижаты Ричардом, тогда как я хрипела свои мольбы к нему. Я молотила ногами, но Джереми схватил их руками и раздвинул их, а затем, упав на меня, направил свой член прямо в мое гнездышко.

Напрасно я брыкалась, напрасно царапала Ричарда. Член проскользнул внутрь.

— Старик, сначала я трахну ее первым, а потом ты, — прохрипел Джереми.

— Ри... Ричард! — взвизгнула я, но в тот же момент Джереми вошел в меня до самого конца! О, Боже мой, эта жалящая сладость отвердевшего мужского жезла, пульсировавшего в моих сомкнутых недрах!

— Ааах, нееет, нет, нет, нет! — услышала я свой собственный стон, свой крик, который, впрочем, остался всего лишь моим горячим дыханием во рту Ричарда. Живот Джереми прижался ко мне, его стал ходить туда и обратно — и не поспешными толчками, как можно было бы от него ожидать, — а медленно и равномерно. Он явно был своего рода наставником, и возможно уже женатым. Помимо своей воли, я быстро пришла к финалу, пролившись почти сразу же, и увлажнив его орган.

— Она кончила, старик, теперь отпусти ее. Теперь она вся моя, — выпалил Джереми.

Святые небеса, если бы они удерживали меня все время, пока это продолжалось, тогда бы я могла, по крайней мере, остаться с чистой совестью. Но нет! Ричард отошел в сторону, а Джереми навалился на меня всем своим телом. Я плакала и угрожала, но он уже овладел моим ослабевшим ртом и жалил меня своим языком, наполняя меня своей похотью и наслаждением. Именно здесь я переступила черту, которая должна была означать мое молчаливое согласие с этим порочным действом. Была слышна работа наших губ, и все эти сладостные и чмокающие звуки, рождавшиеся нашими губами и телами, слились в одном запретном союзе.

Это продолжалось в нашей полутемной комнате что-то вроде долгого томительного часа, из которого в памяти осталась лишь бессвязная мозаика событий. Я стонала, выгибалась, всхлипывала, но все же ни словом не ответила на все их развратные приглушенные речи, оставаясь безвольной и послушной игрушкой для этой пары, которая в ответ наполняла мою пещерку своим семенем.

От Джереми я не дождалась и словечка. Они говорили обо мне между собой, каким-то странным образом усиливая то ночное услаждение, которое мне так не хотелось испытывать. После того, как оба излили в меня все свои жидкие сокровища, я сомкнула свои пальцы на их членах, слабо поигрывая ими, будто бы во сне. От этой ласки, и от своего юношеского задора, они снова сделали стойку.

— Я говорю тебе, Ричард, подними ее и поставь на колени. Смотри, какая у нее попочка! — услышала я.

Обессилевшая и пропитанная их соками, я попыталась было сопро¬тивляться их усилиям путем собственной вялости и приглушенных звуков, выдававших мое безрадостное лицемерие. Меня перекатили, отяжелевшую, как мешок с картошкой, и приподняли так, что мой задок встал прямо перед Джереми, стоявшего позади меня на коленях, и — несмотря на мой зубовный скрежет, — провел свой инструмент между моими ягодицами прямо в тесное кольцо моего заднего прохода. Я дернулась, а точнее попыталась дернуться, но безрезультатно, — он крепко обхватил мои бедра. В девичестве на меня посягали таким способом, но с тех пор никогда подобного не случалось. Я стонала, я кусала подушку, в то время как его раскаленный жезл проскользнул в устье и входил внутрь меня, совсем лишая меня дыхания. Я попробовала соскользнуть на живот, но Ричард удержал меня, схватив за талию.

— Молодчина, Ричард, держи ее. Сейчас я ее отымею!

— Ооууу, нееет, — прорыдала я, но неужели я действительно произнесла эти слова, или же сказала их про себя?

Один могучий, медленный толчок — и он очутился там полностью. Его тестикулы соприкоснулись с моим влажным передком, а его руки сменили руки Ричарда там, где живот образует с бедрами мягкую дугу, тем самым сжав и полностью закупорив меня. Я заскулила. Мы немного застыли в такой позе, а потом он начал работать вперед-назад долгими, медленными движениями, заставив мою голову пойти кругом от ощущения его члена, всасываемого внутрь меня.

О, темные миазмы желания! Я задохнулась, я сжимала и сминала подушку, чтобы не выдать криком скрытое наслаждение, испытываемое мной.

— Она приняла его, старик! Я знал, что она сможет! — выкрикнул Джереми, после чего его член заработал быстрее и легче в моем узком проходе, тогда как мои налитые ягодицы шлепали о его живот.

«Давай... Давай... Больше работай бедрами, Дейдр!» — Ах, это был голос из моего далекого, незримого прошлого, который вернулся ко мне вместе со скрипом кровати под моими коленями, раздававшийся, когда мужской стержень уже проделывал свою жаркую работу...

Не ищу ли я для себя оправдания? Возбуждение зачастую набрасывает на тебя покров, смешанный из стыда и восторга, неразделимых даже тогда, когда все еще происходит. И если это мое оправдание, то пусть оно и будет таким. Наши эмоции временами напоминают тех гончих, которые, волей-неволей, идут вслед за лисой. Я уступила, я получила, сначала в одно отверстие, а потом... Нет, я больше не буду об этом писать. Утро, наконец-то смутно представшее перед моими глазами, застало меня одну в моей взъерошенной постели, с влажными пятнами греха на простыне.

Я чуть всплакнула тихонько, про себя, однако потом услышала шаги приближающейся горничной, которая до крайности удивилась, обнаружив меня все еще в корсете, без всякой ночной сорочки. Я ничего ей не сказала, а лишь спросила, все ли уже поднялись.

— Гость молодого господина Ричарда уже ушел, мэм, — услышала я к своему облегчению. Молодой негодник проснулся пораньше и удрал. От одной этой мысли сразу же высохли все мои слезы. Весь этот день он проживет в страхе от моего появления в его доме — как ангела отмщения с расправленными крыльями, требующего аудиенции у его мамаши. Затем до меня донесся голос Ричарда, спрашивающего у горничной, проснулась ли я. Я вы¬прямилась, и сидя в постели, позвала его к себе, чему он, без сомнения, крайне изумился.

Он зашел ко мне, как босяк, как воришка, каким он себя и проявил, и встал предо мной, жалобно потупив свой взор. Я кивнула ему, дав понять, чтобы он закрыл дверь. Его глаза вспыхнули, — разумеется, он подумал, что теперь все его темные делишки прощены. Перед его покорным взором вырисовывалась моя обнаженная грудь. Я лениво откинула покрывало и показалась ему целиком, моя подсохшая киска распушилась между бедер, и чернела на фоне белой кожи моего живота.

— Мама? — его голос больше напоминал писк.

Я поднесла палец к своим губам, заставила его стать на кровати на колени и в полной тишине принялась очень осторожно расстегивать пуговицы на его брюках.

Как жадно и с какой волчьей ухмылкой он закивал мне! Я вынула его мягкого дружка и поиграла с ним, а потом стянула с Ричарда штаны и взяла его за яйца. Он раскраснелся, застонал, и конечно же, почувствовал себя уже в раю.

— Иди-ка, дражайший, приляг со мной рядом, — пригласила я его. На секунду в его глазах промелькнуло подозрение, которое, к сожалению для него, озарило его слишком поздно. Как только он очутился рядом со мной, я перекатилась на него, навалившись всем своим телом, одной рукой зажала его рот, а другой стиснула его тестикулы как можно более сильно, да так, что в его выпученных глазах мелькнула агония. Его лицо побледнело, как простыня, глаза закатились, он лежал, будто без сознания, не вызывая у меня совсем никакой жалости. Наконец, я поднялась и стала одеваться. Прошло довольно много времени, пока он застонал, заморгал и весь скрючился от боли, до которой мне не было никакого дела. Его стоны, его всхлипывания, — все эти мольбы не находили пристанища в моем мстительном сердце.

Выходя, я взяла ключ и заперла его внутри. Когда Эми спросила у меня, где он, я ответила, что он поехал кататься с приятелем.

— Ой, этот Джереми, он такой милый, мама, — сказала она.

Я ничего не ответила ей на это, только так я и могла выразить все свое недовольство. Несколько часов спустя, когда Эми не было поблизости, я выпустила Ричарда, который не посмел и заикнуться о том, чтобы объявиться в моей комнате, и тихонько потрусил в свою комнату с опущенной головой. Он не услышит от меня ни слова до тех пор, пока я сама этого не пожелаю. С ним, как и с молодым господином Джереми, еще ничего не закончено.