ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Из дневника Мюриэл

Бедняга Филипп... Я чувствую себя почти виноватой в том, что он оказался во всем этом замешан, но пора бы и ему познать правду об этом мире.

— Что случилось с папой? — спросила Сильвия. Он не стал ни с кем разговаривать и отобедал у себя наверху, что совершенно не понравилось служанке. Он отчитал ее за холодный обед, хотя это не соответствовало действительности.

Я сказала Сильвии, что у мужчин часто бывают такие вспышки настроения, когда они сами не знают, чего хотят.

— А чего хочет папа? — невинно спросила она. Мы разрешили ей выпить немного вина, чего Филипп никогда ей не позволял.

— Ну, дело в том, что его маленький «мигунок» не работает, — улыбнулась Джейн. Иногда она превосходит саму себя, и Сильвия конечно же спросила, что это такое.

— Его рабочая штучка, — ответила я, что отчасти было правдой, и Сильвия напустила на себя вид прекрасной невинности.

— Я не знаю, что это такое, — сказала она и довольно серьезно, как для своего возраста, добавила: — Я думаю, что мне стоит пойти и поговорить с ним.

Полагаю, вино немного ударило ей в голову, но мы не стали ее удерживать. Большого вреда от этого случится не могло, а Филипп, возможно, спустился бы наконец вниз. Вернулась она понурой и сказала, что он даже не дал ей посидеть у него на коленях... То есть почти не дал, потому что она пыталась.

— Какой же он нехороший, — сказала я как можно более мягко.

Мы направились в гостиную, а Джейн заявила, что пойдет пос¬мотреть, не нужно ли Филиппу еще чего-нибудь.

— Если бы я только могла, то не разговаривала бы с ним, — произнесла Сильвия. Она выпила еще сладкого ликера, и насколько я могла видеть, довольно расхрабрилась. Однако это не вызвало у меня недовольства, поскольку в этом случае она была еще более восприимчива к объятиям. Она лежала на диване у меня на руках. Джейн посмотрела на нас и поднялась наверх.

— У тебя на языке сладко. Можно я слижу? — спросила я пле¬мянницу.

— Как это приятно, — ответила она, сложив губки бантиком. Она явно была в игривом настроении, скорее даже слегка кокетливом. Некоторые девушки в этом возрасте кокетничают как с мужчинами, так и с женщинами, что мне очень нравится.

— Тогда позволь мне тоже поделиться с тобой сладостью, — я пощекотала ее и положила спиной на диван, приподняв ноги, чтобы она откинулась на всю длину. Я сказала, что ее нужно целовать, как принцессу, а она в ответ вопрошала, хихикая, когда же придет ее Принц.

— Волнуйся не столько о том, мальчик это, или девочка, сколько о своем желании, — сказала я, после чего добавила, — а теперь, можно мне поцеловать тебя в твои верхние или нижние губки?

Я уверена, что шалунья сразу поняла, куда я наметилась, но изобразила невинность и сказала, что внизу у нее нет ротика. В то же мгновение я показала, как она не права, и ринулась меж ее шелковых бедер, удивив ее настолько, что она даже не воспротивилась! О, сладкогубая гавань, обретенная мною! Я вошла в нее языком, она застонала и раздвинула ножки еще шире. Я чуть подала их назад, облизывая все вокруг и внутри ее бороздки, пока не услышала знакомые, и такие любимые мной, хлюпающие звуки. Ее попка подрагивала. Я обхватила ее ладонями и защекотала ее милую сладкую вершинку.

— Что ты... Что ты... Что ты де... де... делаешь? — она сразу же задохнулась.

— Впервые доставляю тебе удовольствие, сладость моя. Этот день ты запомнишь надолго. Подержи ножки выше, дай мне облизать твою пещерку сверху донизу.

— Даааа... даааааааа.....! — выдохнула она, явно доходя до высшего накала. Губки набухли там, где прошел мой язык, ее маленькая почка раскрылась.

— Я ч... чу... чувствую себя так странно, тетя! Что со мной? Аааааааа! — и здесь, по мере того, как мой язык работал все больше и больше, доводя ее до кульминации, она разразилась острым и чудным соленым дождиком. Я слышала ее стон, ее хриплое дыхание, ее ноги упали мне на плечи, пятки вздрогнули — и она застыла, покрыв мои губы своим нектаром.

Я поднялась и легла на нее сверху. Она заключила меня в объятия и впилась в мои глаза дрожащим от удивления взглядом.

— Ты кончила, моя крошка, ты дала свой первый сок любви и дашь ещё больше во время моих уроков. А теперь просунь свой язычок мне в ротик и дай мне почувствовать, как он работает там внутри! Вот так... Хорошо!

Ее грудь напряглась, оба сосочка затвердели. Пока наши жаркие и влажные языки соединялись вместе, я расстегнула пуговицы и запустила внутрь ей под платье руку. Она что-то невразумительно прошептала и всхлипнула мне в уста.

— Ты опять хочешь дойти до высшей точки? — спросила я, нагнувшись и потерев ее липкое и влажное гнездышко. Ее вытянутые ноги лежали неподвижно, разбросанные в разные стороны, в глазах стояло обожание.

— Это ведь не... непри... неприлично, правда? — спросила она, но язык не поворачивал¬ся говорить то, что шептали губы.

— Очень, дорогая, вот почему это так приятно, — ответила я, но потом решила просто подразниться, поласкать ее ножку в чулке и полежать рядом с ней, поэтому еще раз подняла свое платье так, что наши животы прижались друг к другу своими блестевшими поверхностями, а мое лоно заскользило по ее пухлому юному пригорку.

— Папа может зайти, — удивленно пробормотала она.

— Тогда, крошка, он увидит наши попочки и еще много чего интересного, — своим ответом я изумила ее еще больше. Пока я разговаривала, я запустила палец в ее нижние губки, заставив извиваться. — Положи точно так же свой пальчик мне между ног. Не бойся! Вначале искусству любви научу тебя я, а потом тетя Джейн. Тогда у нас будет гораздо больше удовольствия, для всех троих.

Какой же стройной была ее тонкая фигурка! Я ласкала дерзкие, тугие ягодицы, которые, лежа ко мне лицом, она предоставила моей второй руке.

— Теперь потри, — сказала я.

Она задышала мне в рот, с совсем помутневшим взглядом. Я перекатилась на нее, прикоснулась своим бутоном к ее ласковому холмику и нежно задвигала животом, сказав ей, чтобы она обхватила ногами мои бедра, что она в ответ и сделала, прижавшись ко мне снизу.

— Боже, сколько же мужских достоинств побывает в твоей маленькой пещерке, — сказала я, уже слабо контролируя себя, — мои слова сами слетали с губ.

— А-а? Ш-ш-што-о? — простонала она, но не думаю, что она меня услышала.

Я снова взяла ее попку и раздвинула упругие половинки. У нас во рту пылало жидкое пламя, наши языки переплетались. Я сосала кончик ее языка и чувствовала, как ее животик пульсирует под моим. Ее голова откинулась назад, рот был широко открыт.

— Ааааааа! Оооооо! Ооооуууу! — стонала она, а потом наши соки любви смешались в одном потоке, заставившим нас еще сильнее тереться друг о друга нашими половыми губками, — гладкими, как шелк, набухшими по краям, наполненными восторгом.

Я опустилась на нее. Ее широко распахнутые ноги заскользили, пятки впились в красную парчу дивана. Мы сочились, стонали вместе, и все было сделано. Я удерживала ее, прижимая своим весом. Вот тогда и раздался голос Джейн:

— О! Что это у нас здесь?

Сильвия вскрикнула, я накрыла ей рот своей ладонью. Она вытаращилась и попыталась сомкнуть свои ноги, но не смогла это сделать из-за меня, удобно расположившейся между ними.

— Маленькое чудо! Она кончила? — спросила Джейн. Подсев к нам, она шлепнула по моему голому заду, обняла его, поискала мою дырочку и пощекотала вокруг нее.

— Дважды, дорогая, и сделает это еще раз, — я убрала руку, хотя и боялась, что она снова закричит. Однако Сильвия глядела на нас во все глаза, ее тонкая фигурка была прикрыта мной сверху. Она закусила губу, густо покраснела и отвернулась к стене.

— Лучше подними ее, — сказала я.

Я узнала этот отблеск в глазах милой Джейн, но все же осторожно оправила платье Сильвии, когда поднималась, потом оправила свое собственное и помогла подняться смутившейся, пылавшей и неуклюжей девочке.

— Я всегда полагала, что когда тебя целуют — это прекрасно! — обезоружива¬юще заявила ей Джейн и прошептала: — Пойдем наверх?

Сильвия кивнула, после чего ее обняли и почти понесли, а она, как жеребенок, склонила голову на плечо Джейн. У самых дверей та обернулась, подмигнула и кинула мне что-то, что я словила на лету. Как оказалось, это был ключ. Осмелилась ли она сделать то, о чем я подумала? Я дала возможность ей и Сильвии исчезнуть в комнате Джейн и спокойно поднялась к себе.

Как и следовало ожидать, комната Филиппа была заперта. Я тихо повернула ручку — закрыто на ключ, но коль скоро Джейн кинула мне его, это означало, что я должна войти.

Войдя, я обнаружила Филиппа лежащим ничком на черной кушетке, стоявшей вдоль стены кабинета, позади стола. Он лежал спиной ко мне, отвернувшись лицом к стене, и свернувшись калачиком, как младенец.

— Что это с тобой? — спросила я как можно громче, закрыла дверь и повернула ключ в замке.

Он не ответил. Я нагнулась и тронула его за плечо. Поначалу мне показалось, что он спит, что вполне, я уверена в этом, отвечало его намерениям.

— Филипп? — снова спросила я. На минуту мной овладела ка¬кая-то боязливая дрожь, я толкнула его в плечо, чтобы он обернулся. Он не пошевелился.

— Ну что еще? — задала я глупый вопрос, но вполне уместный к этой молчаливой ситуации.

Развернув его чуть сильнее и поставив колено почти что ему на ноги, я заметила, что штаны его расстегнуты и оттуда выглядывает головка его члена. Здесь он вдруг расплакался с громкими всхлипываниями, как ребенок, пуская даже не слезы, а нюни. Я развернула его на спину, села рядом и резко позвала:

— Филипп!

— Уйди. Боже мой, да уйди же! — простонал он, но без настоящей силы в голосе. Итак, усевшись на край кровати, я вынудила его смотреть на меня, пока он пытался как-то прикрыть своего любопытного дружка.

— Плохой мальчишка, чем ты тут занят? — у меня больше не осталось сомнений в том, что рука Джейн побывала здесь раньше моей, отворив эти ворота с вероломством, упрямством или с очередной шуткой.

— Мамочке обнять Филиппа? — спросила я.

Не знаю, что это на меня нашло, но такие слова как-то лучше подходили к этой картине, которая зависела больше от моих дел, а не от его намерений.

Я забралась на кушетку с ногами, улеглась рядом с ним, прижав его колени своими:

— Что, плохая Джейн дразнила нашего Филиппа? — подольстилась я.

Он весь содрогнулся, когда я взяла его член и извлекла его из укрытия, а затем засунула свой язык в его вялый рот. Он задергался, как девочка.

— Можно Мюриэл с ним поиграть? — выдохнула я в его губы.

— Ненавижу... Ненавижу вас обеих, — простонал он.

— Конечно, конечно ненавидишь. Ой, да он становится больше, разве нет?

Петушок и впрямь встрепенулся. Его рот приоткрылся для моего языка. Он хрипел, но руки лежали бессильно. Он явно не знал, находится ли он в Аду, или уже в Раю.

— Давай, давай, шалунишка, — понукала я. Налившийся жезл запульсировал у меня в руке. Я пробежалась по нему пальчиками снизу вверх, ощущая, как набухают вены.

— Мюриэл сделает ему приятно, — пообещала я.

Я знала, что время сейчас было не совсем подходящим, но я случайно подобрала именно те слова, которые соответствовали его мрачному настроению — и таким же его внутренним желаниям. Он затих и заработал ртом под мои одобрительные поглаживания.

— Нет, нет, — захрипел он, но я ощутила, как он запульсировал сильнее.

Увы, эта ночь для Филиппа была потеряна. Я подтянула платье повыше, и подсунула свое колено в чулке под его тестикулы, которые вытащила на свет божий. Мой язык заработал у него во рту быстрее.

— Я не... не... не могу, — всхлипывал Филипп.

— Ты можешь, и ты должен. Будь хорошим мальчиком и давай спускай, — сказала я. Наши носы терлись, его бедра дрожали, — Положи свою руку между моих ног, — прошептала я.

— Боже мой, нет! Как развратно! Стой, нет, прошу тебя, — стонал он, но я в нетерпении схватила его онемевшую правую руку и засунула себе высоко под юбку, зажав ее голыми бедрами повыше чулок. — О, грех! — испустил он стон.

— Потрогай, глупый мальчик, какая у Мюриэл там прекрасная штучка, — сказала я.

Нескольких молодых мальчиков я соблазнила с бóльшей легкостью, чем своего родного братца. Сейчас меня переполняли азарт и веселье. Я пристроила его пальцы прямо на свою мохнатую киску. Он почувствовал ее влажность, ее чувственные губы, и на лице его появилась маска чувственной агонии.

— Давай, милый. Дядя Реджи всегда кончал с нами вместе, — ласково шептала я. — Давай, Филипп, сделай это сестричке в руку.

— Хррр-аах! — поперхнулся он.

Он схватил меня за шею, неуклюже притянув мой рот к своему, постоянно всхлипывая, и, наконец, выстрелил прекрасной, длинной струей. Я приподнялась посмотреть, — длинные, тягучие нити спермы прочертили воздух и легли мне на ладонь.

— Ах ты мой хороший мальчик! Как это все славно делать, ну правда же? Представь, как дядя Реджи проделывал это в оба наших гнездышка, — сказала я.

— Нет, нет! Боже! Оооааа! — он извергся снова, еще три выстрела, а затем ослабевший поток жидкости излился легкой пеной и испачкал мое голубое платье.

Я перекатилась на него и прижала к кушетке, ощущая своей норкой головку его органа.

— Ну, ну, хороший Филипп... Какую симпатичную порцию ты выдал! Ну, теперь пойдем баиньки, солнышко, и если ты будешь хорошим мальчиком, Мюриэл сделает тебе то же самое еще и утром.

— Мы во грехе! — простонал он.

На этом мое терпение почти кончилось. Я поднялась с него, пощекотала его толстый и липкий жезл, вытерла руку о его штанину и выскользнула за дверь, на этот раз оставив ключ в замке. В своей комнате я сняла платье, нижнюю рубашку и туфли и, подтянув чулки, на цыпочках прошла к Джейн. Как и ожидалось, они с Сильвией лежали обнаженными в кровати.

— Ну разве она не прелесть? Я заставила ее кончить еще раз, — сказала Джейн. Обе лежали, соприкоснувшись грудями. Сильвия поежилась в ее объятиях и прикрыла глаза. Я забралась по другую сторону от нашей дорогой пле¬мянницы и зажала ее посерединке между нами.

— Засунь кончик пальца ей в заднюю дырочку. Она нуждается в этом, — сказала Джейн.

— Я не... не... нет! — вскрикнула Сильвия. Ее розовая дырочка между тугими, упругими половинками попки, была влажной. Я провела пальцем вокруг ее складочек.

— Ты должна научиться держать там пальчик, — сказала я. Джейн приподняла верхнюю ногу Сильвии и перекинула ее на собственное бедро. Я немного подтолкнула пальцем и почувствовала, как она сжала попку, защищаясь, а Джейн начала трогать влажную норку Сильвии. Милое дитя застонало, и снова стало возбуждаться. Тогда я стала над ней на колени и заставила лизать мою киску, что она и делала в молчании до тех пор, пока я не оросила ее своими соками.

Из дневника Дейдр

Ричард — этот порочный мальчишка — вчера опять попользовал меня, совершенно против моей воли. Он спрятался под туалетным столиком, за драпировкой. Я его не видела, не слышала и разделась, думая, что он уже спит. Я была полностью обнаженной, когда он выскочил оттуда без одежды и набросился на меня сзади, пока я искала ночную сорочку под подушкой. От испуга я закричала: «Нет, Ричард, нет!» — и Эми, безусловно, все это слышала. Потом я мягко упрашивала его, в страхе от того, что она может прийти. Он повалил меня на кровать животом вниз и терся о мой зад своим восставшим снарядом.

— Тише, мама, прошу тебя. Позволь мне присунуть тебе его туда, — шептал он.

Не помню, сколько времени мы боролись, но я все время слабела от ощущения его крепкого члена, находившегося так близко к моей плоти. Я заплакала, но он высушил мои слезы поцелуями, перевернул меня на спину, и лег мне на живот, умоляя меня снова и снова до тех пор, пока я не уступила — о, постыдно уступила! — и не позволила его жаркому стержню проскользнуть в мою норку. Один быстрый толчок — и он оказался внутри. Мои ноги свесились на пол, я всхлипывала ему прямо в рот.

Он проделывал все это со мной медленно, — длинными, медленными движениями, в то время как я вбирала в себя его член, тихонько постанывая от удовольствия, которое так не желала ощущать. Он посасывал мои соски, еще шире раздвинул мои ноги, поддразнивая и разжигая своими дьявольскими нашептываниями мое желание, пока я наконец не заключила его в объятия, отдавшись безудержному плену, и не начала двигаться своими бедрами навстречу его жадным толчкам.

— Не кончай слишком быстро! — прошептала я помимо своей воли. О, пусть мой язык сбежит вместе со мной! Мы одержимы, мы те, кто не может себе помочь. Он прижался щекой к моей щеке, часто и тяжело дышал и все медленнее двигался бедрами взад-вперед, изо всех сил сдерживая свой сперматический импульс.

— Ты же хотела, чтобы я проделал это с тобой, правда? — шептал он мне на ушко. Когда он двигался, его тестикулы шлепали по моим ягодицам, — хлопки нашей плоти заглушались ритмичным скрипом кровати. В ответ я подняла ноги и крепко обхватила ими его поясницу. Мы оба захрипели. Трижды я оросила его своим нектаром, но больше ни разу не смогла проронить ни слова. Я была одновременно и свидетелем, и участником — я лежала под ним, и в то же время со стороны наблюдала за нами, за движением его ягодиц, за медленным скольжением его члена, за тем, как его яички тихо бьются о мой задок. От такого зрелища я выглядела изумленной — в одно и то же время я была покрыта и грехом совокупления, и свободой наслаждения. Одно бесконечно борется с другим, но последнему ты постоянно протягиваешь слабую руку.

— Кончаю! — выдохнул он и разрядил в меня свое тугое пульсирующее орудие.

Как просты акты любви, и все же какую сложность мы всякий раз придаем им, размышляя повсеместно о том, что нам следует делать, а что нет! Впрочем, я равно прислушиваюсь и к «разрешениям», и к «запретам».

Это Филипп и подобные ему распинают себя отрицанием. Возможно, во грехе я ищу отмщение за боль, причиненную моей страждущей душе на сухом брачном ложе.

Наконец-то этой ночью моя пещерка разбухла от спермы. Ах, плакать ли мне теперь из-за этого? Не знаю.