Из дневника Ричарда

Мама так разозлилась на меня, что мне пришлось весь день оставаться в своей комнате и сказать Эми, что у меня температура. Из еды мне разрешили поесть только суп. Это Джереми во всем виноват, это он мне сказал, что уже проделывал такое раньше, и что после всего случившегося дамы всегда относятся к этому как к озорной шутке. Я не знаю, желала этого мама или нет, она вела себя очень тихо, но я уверен, что это только из-за Эми. Я написал ей записку, сообщив, что заслуживаю порки, попросил у нее прощения, и положил ее ей под дверь. Я знаю, что она обнаружила ее, потому что я очень внимательно слушал и слышал, как она разворачивала бумагу, но потом до меня донесся звук запираемого на ключ замка. Я очень боюсь, что она пойдет и встретится с родителями Джереми, но из дома она не выходила. Мне станет намного легче, если что-то наконец произойдет, и мне все равно, что это будет, поскольку мамино молчание ужасно.

Из дневника Эми

Ричард совсем не смотрит за собой и вряд ли заговорит со мной, хотя я отважилась лишь однажды войти в его комнату. Мама говорит, что он отхватил от нее, и поэтому я не должна с ним оставаться. Завтра мы с мамой отправляемся в город.

Надеюсь, что увижу Джереми. Мне кажется, что он очень красив, но не думаю, что мама слишком много о нем думает.

Из дневника леди Селии

Визит девушки и обоих леди Мэнсфилд. Мистер Мэнсфилд не пришел, нам сказали, что он занят, и просит передать свои глубочайшие извинения. Сильвия очень мила, но обоих мисс Мэнсфилд я нахожу несколько... хм... прямолинейными. По-видимому, это образ жизни некоторых жителей округа, — они отваживаются говорить о более интимных вещах, чем это принято в обществе. Поэтому, когда я показывала им свои платья, обе наперебой говорили, какая у меня прекрасная фигура, и судили, что я выгляжу моложе на несколько лет, чем есть на самом деле (в чем я их, конечно, не разочаровывала). Мюриэл заметила, что у меня прекрасная грудь и у меня есть то, что она назвала «очаровательнейшей полнотой», о которой позже Роджер сказал мне, что она имела ввиду мою попку.

Я ответила ему, что это не очень приличествует леди, а он сказал, что, наоборот, это был прекрасный комплимент, и что моя попка, — и он настаивает на том, чтобы называть ее сейчас именно так, — такая же гладкая и упругая, как голландский сыр. Он много раз пытался овладеть мной с той стороны, но я всегда воздерживалась от этого. «Но такова мода в этой стране», — повторял он. Вот уж во что я никак не могу заставить себя поверить, как в то, что такова природа. Я боюсь думать о том, как он пришел к этому знанию, и обратила внимание, что когда мы были в постели, он постоянно работал пальцами с моим задним отверстием. На мой вопрос, что он делает, он ответил, что слышал, как подобные разговоры ведутся в местных пабах и что это называется «раскупоривание женщины».

Я продолжала сопротивляться его усилиям, и в конце концов, после яростного трения он излился на мой живот, но стал гораздо более возбужденным, чем я когда-либо видела его прежде. Я никогда не видела его таким! Надеюсь, деревенская жизнь его поменяет.

Разумеется, ему приличествовало сопровождать дам обратно в их резиденцию, хотя он возвращался слишком долго, и я сказала ему, что Дейзи это утомляет. Похоже, она наслаждается обществом Сильвии, и это меня радует. Для нее хорошо иметь подругу своего возраста. В наши дни девочки растут быстрее, чем обычно.

Из дневника Дейзи

Я хочу спросить у мамы, можно ли мне всю неделю побыть у Сильвии. Нам так весело вместе! Папа весь как будто сияет после того, как у нас появились новые друзья. Мама же была несколько раздражена тем, что мы оставались у них так долго, но папа пожелал обсудить какие-то дела с тетями Сильвии. Я думаю, речь шла об их конюшне, потому что сами они направились туда, а нас с Сильвией оставили в саду. Сильвия сказала, что нам нельзя играть пальчиками и целоваться в саду под окном ее папы, поэтому мы пошли в кусты. Я очень люблю сосать ее язык, а ей очень нравится мой.

На траве было так хорошо и так тепло, что — Боже мой! — там мы совсем забыли о времени. Мы едва успели оправить платья, как нас обнаружили — и папа очень покраснел от того, что увидел наши ноги, однако тети Сильвии сказали, что девочкам очень нравится целоваться, а в том, что мы обе такие игривые, нет абсолютно никакой беды. Тетя Мюриэл очень подружилась с папой, поскольку она его обнимала одной рукой. Папа не нашелся, что сказать, а я сама очень смутилась, но она сказала, что это все равно, как если бы мы все дружно перецеловались бы друг с другом, что мы все и проделали, и это было очень здорово! Папа слегка поцеловал меня в краешек губ, но, пока он это делал, тетя Мюриэл сказала, что хочет оправить мою юбку — но вместо этого только задрала ее! Сильвия прыснула со смеху, а папа сказал, что все это нехорошо.

Потом мы все пили лимонад пополам с шампанским. Я так и не увидела мистера Мэнсфилда. Должно быть, он сейчас много работает. Когда мы сели в коляску, чтобы ехать домой, папа сказал мне, чтобы я не смущалась их игривостей, потому что таков образ жизни этих людей.

Я не знала, что ему на это ответить, потому что он разговаривал со мной очень откровенно, а я так надеялась, что он все же не видел того, чем мы с Сильвией занимались в кустах, поэтому я просто сказала, что мне все равно. Папа крикнул, что из-за шума колес он меня не слышит, и мне пришлось сесть к нему на колени и повторить все снова. Но в ответ он заявил, что раз я так считаю, то это значит, что я взрослею, и за это он меня поцелует. Он так и сделал, и одновременно потрогал мои груди! Он этого меня бросило в липкий жар, а коляску все время так сильно трясло, что я вся прижалась к нему, подпрыгивая у него на коленях, и почувствовала, как наливается моя грудь. Потом он спросил, нравится ли мне все это — и я ответила, что да, мне очень нравится. Тогда он сказал, что вскоре сделает мне еще приятнее. Потом он попробовал на вкус мой язык, — совсем так же, как я это делала с Сильвией и ее тетями! У меня закружилась голова, я поняла, что он все видел, и поэтому не смогла ему отказать. Ой, я столько целовалась сегодня, что у меня голова просто идет кругом от одной мысли об этом. Тетя Джейн говорила, что всегда, когда думаешь о шаловливых вещах, нужно играть со своей киской, что я сейчас и делаю.

Из дневника Филиппа

Надо мной довлеет проклятие женского пола — если, конечно, его до сих пор можно так называть. Они мне заявили, что отныне мне следует звать обеих моих сестер «Госпожа», и становиться на колени всякий раз, когда кто-нибудь из них заходит в мою комнату. К своему глубокому стыду, я именно так и поступаю, и при этом всякий раз моя голова сперва оказывается под юбкой у одной или у другой, а потом они болезненно сжимают мои уши своими бедрами. Теперь они всегда носят свои панталоны, и я часто замечаю, насколько они увлажняются, когда я оказываюсь в их плену.

— Держи лицо прямо и вдыхай запах, однако не лижи, — говорят они мне самым строгим тоном. Бессмысленно просить, молить — Боже, прости мне эти слова! — и уверять их, что я не хочу ни того, ни другого. Я даже начинаю находить какой-то странный непостижимый покой в том, как сжимают мое лицо эти полные бедра... И даже, увы, начинаю выражаться теми красочными выражениями, которые они заставляют меня использовать и описывать в моем романе.

В моем новом литературном произведении я не продвинулся далее второй главы, а то, что я нацарапал, было подвергнуто жестокой критике. К тому же они теперь читают мой дневник, и я лишен всякого права на уединение. Сейчас я обязан излагать на этих листах то, чего в других обстоятельствах никогда не решусь предать бумаге. Их панталоны источают смешанный запах мочи и мускуса, — тот самый, который всегда свойственен женщине, когда она «разогрета» — о, жуткая фраза, с такой легкостью слетевшая с моего языка и появившаяся из-под моего пера!

Когда я был мальчиком, то несколько раз

слышал, как грубые парни употребляют слово «ебать». Сейчас это признание вырвали у меня мои сестры. Дейдр тоже весьма часто пользовалась этим словцом, когда входила в раж страсти — и очень часто хотела, чтобы я тоже говорил ей такие слова, но я никогда не мог на это пойти.

Теперь мне говорят, что это неподобающее слово для меня, — хотя я никогда не употреблял его, кроме как в тех случаях, когда Мюриэл и Джейн заставляли меня произносить его после тех долгих мгновений (которые заставляют гореть мои уши), когда я находился между их, без сомнения, крепкими ногами. Теперь я должен произносить это слово вместо фразы «обслуживать женщину», — что означает вставлять в них свой пенис, и так модулировать свои движения, чтобы доставить им удовольствие (мне было сказано, что я буду наказан за то, что не использовал это слово).

Меня собираются «выучить» всему этому, и к моему усиливающемуся отчаянию, эта учеба уже началось. Сегодня вечером Джейн стала на колени возле моей кушетки и продемонстрировала мне свою персону сзади, приспустив до колен панталоны. Тем временем Мюриэл манипулировала мной через мои панталоны, а затем приказала мне их спустить и встать позади Джейн, которая стояла, оперевшись руками о кушетку. Разнообразными легкими касаниями и поглаживаниями, пальцы Мюриэл ввели меня в Джейн, точнее, в ее пещерку — очень медленно, до основания, до тех пор, пока мое орудие не оказалось полностью охваченным ее «облегающим каналом».

Эмоции и ощущения, охватывающие меня, когда я погружаюсь в одну или вторую, настолько неописуемы, что выходят далеко за рамки сдержанности, — т. е. принципов морали, принятых в обществе, — и заставляют мою голову идти кругом. Склонившись позади меня, Мюриэл нежно держала мои тестикулы, тогда как я оставался полностью погруженным в то ненасытное гнездышко (опять-таки, это не мое выражение).

Мне сказали, что я должен передать Джейн пятьдесят медленных и долгих толчков моего, к несчастью, затвердевшего органа, — ни больше, ни меньше, — а потом излить в нее свой жизненный сок. Мягко поигрывая моими яичками, Мюриэл шлепнула своей свободной рукой по моим обнаженным ягодицам, заставляя меня приступать к делу. О, что за сладкая агония греховных действий! Я должен был стоять прямо и смотреть вперед, но ни в коем случае не на «божественные формы Джейн», как выразилась Мюриэл.

К своему пущему стыду, я затем ощутил, как палец Мюриэл проник в мой задний проход, причинив мне необычные ощущения.

— Вперед, давай! Трудись хорошенько! — цыкнула она, и при¬нялась усиливать мои движения вперед и назад внутри «облегающей утробы» Джейн, сама же в это время следила за всем сверху и периодически властно двигала бедрами, если моих усилий ей казалось недостаточно. Ее палец ходил туда и сюда в моем анусе, заставляя мой погруженный пенис крепнуть еще силь¬нее. Больше того, она неумолимо считала мои движения. Помимо моей воли, помимо моего желания оставаться спокойным и отстраненным от всей развратности происходившего, скоро Природа, к тому же еще и порочно вдохновленная сжимающими движениями внутренностей Джейн, заявила о себе со всей силой.

Вот таким образом, моя неудача в следовании их похотливым же¬ланиям и указаниям оказалась абсолютной. порно рассказы На счет тридцать один, когда я на пределе своих усилий пытался сдержать собственные сперматические излияния, я все же беспомощно взорвался в ней, и тут же задрожал и затрясся с той же силой, с какой она впитывала мой извергающийся орган.

Услышав мои стоны и мурлыканье Джейн, Мюриэл извлекла свой палец и принялась сильно шлепать по моим ягодицам, приговаривая, — даже в то время, когда я извергал свое семя, — что я всего лишь ленивый, похотливый и совершенно эгоистичный трус, ко-торый неспособен удовлетворить желанную и жаждущую женщину так, как она того требует.

Ощущения, которые я поневоле испытал во время семяизвержения, оказались такими, что я умолял простить меня, хотя это и не облегчило тяжелых ударов, сыпавшихся на меня. «Это тебе, плохому, развратному мальчишке!» — приговаривала Мюриэл, пока Джейн высасывала из моего измученного члена последние капли, добавив, что я кончил много, но слишком рано.

На какую-то секунду страшного и непростительного желания, я восхотел было остаться в ней, но тут же был изгнан и когда она поднялась, меня бросили животом на кровать, и принялись пороть одной из моих же собственных подтяжек, пока я не заплакал. Я умолял, — да, именно умолял! — о прощении. О прощений, которого не дождался.

— Ты научишься! — подвела итог Мюриэл, наконец пере¬став мучать мои пылающие ягодицы, исполосованные ремнем.

— Он должен научиться, — послышался голос Джейн, надевающей, как я слышал, пан¬талоны, от которой мое пылающее лицо было скрыто. — У него отличный член, и он обильно кончает. Его можно до¬пустить обслуживать девочек, когда он будет к этому готов и научится контролировать себя, — добавила она следом.

— Он научится контролировать, мы проследим за этим, — сказала Мюриэл. Мне дали пинка и приказали натянуть панталоны. Я стоял перед этой развратной парой, дрожа, чувствуя слабость в спине, не в силах понять, о ком они говорят. Я сказал, что хочу умереть. Это были единственные слова, которые я смог произнести.

— Напротив, Филипп, тебя ведут к жизни, полной смысла. Такие самцы, как ты, милый, всего лишь довески к собственному члену. Именно твой детородный орган нужно научить вести себя хорошо и правильно исполнять свой долг, которого еще никогда не получала твоя жена. В будущем ты должен овладевать женщинами по два или три раза в день, и вести себя хорошо ради их удовлетворения. И ты будешь рабски внимать им, как сейчас внимаешь нам. Только попробуй ошибиться — и тебя будут пороть гораздо чаще. Ты сам всегда этого желал, и ты это знаешь...

— Я никогда... — начал было я, но на меня уже не обращали никакого внимания. Прошуршав юбками, они удалились и заперли за собой дверь, оставив меня в состоянии, которое даже Данте не смог бы описать на картинах своего Ада. Также и я, дожив до середины своих лет, оказался в темном лесу, откуда нет выхода (отсылка к поэме Данте Алигьери «Божественная комедия» — прим. переводчика).

Я напишу моей когда-то любимой женщине. Она моя единственная надежда. Попытаюсь тайком передать ей это письмо, но кто возьмется отправить его? Возможно, мне стоит попросить Роуз. Соверена должно хватить, чтобы она молчала об этом. Я попрошу Дейдр вернуться, и тогда мы восстановим порядок в этом доме. Я уверен, что она все поймет правильно. О Боже! Я забыл, что Мюриэл и Джейн теперь читают мой дневник. Я должен немедленно написать это письмо и найти удобный случай передать его Роуз. Я буду тверд, и не отрекусь ни от чего, написанного здесь, как бы меня не заставляли, хотя и твердо знаю, что мои уши будут снова гореть между их бедер.

Из дневника Мюриэл

Роуз, по-видимому, была ошарашена, когда вчера вечером Филипп незаметно сунул ей соверен (английская золотая монета, приравненная к фунту стерлингов — прим. переводчика). Она, конечно, решила, что от нее требуют оказать совершенно особые услуги, от чего, думаю, она бы не отказалась. Однако ей тоже еще нужно многому учиться. В данном случае ему всего-то было нужно, чтобы она отправила письмо Дейдр. Где-то через полчаса я уже протянула ему это письмо обратно, посоветовав самому сходить и отправить его. Он, естественно, смутился, придя в состояние, которое для него так подходит!

— Ты что, пленник в собственном доме? — издевалась я над ним. Я даже не попыталась вскрыть конверт, и никогда не стала бы делать этого. Теперь я знаю нашего Филиппа так хорошо, как никогда. Шаг за шагом он сваливается в ту самую безнадегу, — свойственную многим мужчинам, — которую сам же и желал все это время.

Две недели тому от него послышался бы какой-нибудь ответ, однако сейчас он просто пробормотал нечто невразумительное и поплелся назад, — без сомнения, страстно желая, чтобы я позвала его обратно. Я прочла последние записи в его дневнике. В последней строчке он выдает себя с головой, хотя сам этого не понимает. Теперь ему по-настоя¬щему хочется как раз того, что он притворяется презирать, ненавидеть и стыдиться. Недолго же он продержался! Когда он снова поднимался по лестнице, я указала ему на свою спальню, и он кротко вошел внутрь. Последовав за ним, я закрыла дверь и повернула в замке ключ. Здесь я иногда развлекаюсь сама, без Джейн.

Я сообщила ему, что собираюсь научить его маленьким трюкам — один щелчок пальцами будет указывать на мое требование быть отлизанной и что при этом необходимо уделить внимание той части моего тела, которую я отставлю. Два щелчка будет означать, что он должен будет удовлетворить меня своим членом, сообщим мне необходимое количество толчков. В его взгляде появился гораздо более голодный блеск, который я заметила, когда раздевалась перед его глазами, оставив на себе только полусапожки на каблуке и коричневые чулки с подвязками.

Движение моей руки заставило его встать на колени. Хм, этому он уже научился. Став над ним и расставив ноги, я подвела его так, чтобы он коснулся кончиком своего языка моей сладкой пещерки, которую он должен был вначале обнюхать. Я заметила, что движения его языка стали более энергичными — скользящими и круговыми, на манер обученной собачки, которых, как я однажды узнала, некоторые леди используют для этой же самой цели. Иногда я двигала животом, намеренно касаясь его носа.

— Быстрее! Ты ведешь свою госпожу к оргазму, — приказала я. Держа руки на бедрах, я дразнила себя, волнообразно двигая тазом так, что в один миг — когда приближался восхитительный кульминационный момент желания — его язык проникал в мою киску, а в следующий миг я отстранялась от него, оставляя в себе самый кончик. Агония удовольствия охватила меня спустя нескольких мгновений этого сладострастного упражнения. Схватив его за уши, я поднесла его рот к своим половым губкам и брызнула моим прекрасным соком любви на его язык, после чего развернулась, наклонилась вперед и заставила его так же по-рабски лизать свой задок, пока он не оказался хорошо увлажнен его слюной.

Чувство огромного удовлетворения охватило меня. Оставшись со мной наедине, Филипп оказался более умоляющим и, казалось, стремящимся угодить, чем если бы здесь присутствовала Джейн. Когда я снова повернулась к нему лицом, почувствовав приятную теплоту и влагу на попке, он склонил голову и остался стоять на коленях, сложив руки.

— Покажи своей госпоже, что у тебя сейчас есть для нее, — промурлыкала я.

Руки его забегали на пуговицах, стянули брюки вниз, а затем среди тонких батистовых панталон, — которых у него теперь три пары, хотя он, к сожалению, и не отметил этот факт в своем дневнике, — показался его крепко стоящий член.

— Ты хорошая собачка? — мягко спросила я, потому что поняла, что есть большой смысл в том, когда человек постоянно меняет тон своего голоса.

Филипп кивнул, но не поднял глаз, несмотря на всю прелесть моей набухшей киски. Я подразнила его еще больше, потерев подвязками по его носу, при этом схватив его за волосы и удерживая голову вверх. Признаюсь, мне очень хотелось лечь на спину, и дать ему возможность насадить меня, но зачастую лучше держать его член в напряжении. Я намерена хорошо с ним поработать и считаю, что не за горами день, когда его член может быть с полезностью введен в более молодые киски. По крайней мере, на данный момент его можно считать домашним жеребцом. Я хочу, чтобы это было именно так.

— Теперь ты можешь идти, — сказала я ему. Он почти не скрывал своего разочарования. Я заставила его повернуться и ползти на четвереньках к двери и снова одеться, прежде чем я предложила ему подняться и отпустила его. Его ночь должна была стать одной из тех желанных, о которой он никогда не признается.