ФОТОСЕССИЯ НА ДВОИХ

Чай, приготовленный Асахиной-сан, был по обыкновению неземным, он отрешал от действительности и позволял позабыть все безумные будни последней недели. Я закрыл на долю мгновенья глаза, гадая внутри себя, как из обыденных ингредиентов нашего кухонного инвентаря Посланница Будущего ухитряется сделать нечто божественное.

— Ты выглядишь отсутствующим, Кён. — Глаза Микуру улыбались, она словно угадывала направление моих мыслей. — Это тянется уже несколько дней. Когда Окасава-сенсей спросил тебя, сколько электронных орбит в атоме фтора, ты ошибся в числе на порядок.

Она смотрела на меня с нежностью и заботой, благоговением и сочувствием, но в то же время вроде бы и с лёгкой тревогой, подобно младшей сестре. Мне вспомнился взгляд её взрослой версии — взгляд старшей сестры.

Сестринские чувства — не те, которые хотелось бы видеть.

С другой стороны, шалость, ею недавно через письмо со мною проделанная, едва ли относится твёрдо к разряду сестринских.

— Тебя и сейчас будто нет здесь, — губы Асахины-сан коснулись чашки, я разорвал со стыдом глазной контакт, думая, что события этих дней окончательно сделали из меня грязного извращенца. О чём только я думаю ныне, пребывая наедине с воплощением чистоты, домашнего тепла и уюта? — Если тебя угнетает что-то, ты бы мог рассказать мне об этом.

Кажется, она и сама покраснела слегка, опустила взгляд, возможно, устыдившись воспоминаний о применённом ею амнезийном блоке. Впрочем, наш очаровательный талисман и без этого всегда был верхом застенчивости.

— Я тебе доверяю, Микуру, — для убедительности я вытянул руку вперёд и коснулся её хрупких пальчиков, сжимающих ручку чашки, не зная, как ещё подкрепить свои слова. — Клянусь. Просто... просто некоторые вещи могут зря расстроить тебя.

Нужно ли тебе знать, чем я занимался, глядя на твои снимки? Или — чем я занимался, глядя на снимки Нагато-сан и бака-Судзумии, причём прямо на глазах у последней?

— Некоторые? — Она смотрела в глаза мне, меня же начинал бить слабый озноб, смешанный с жаром. — Например?

В памяти всплыли картины, с фотографической чёткостью увековечившие хентай этих дней. Безумные бёдра Харухи под полуразорванным платьем. Прохладные губки Юки. Встревоженно-сдержанный взгляд Нагато — и моя сперма на её деловитом личике.

Я сделал новый глоток неповторимого чая, вкус которого, ко стыду своему, почти не различал уже к этому времени.

Нет, я бы мог рассказать тебе это?

Странно, но мог бы — сжигая мосты, с горечью сознавая, что больше после этого между нами уже ничего не будет. Чего я не мог бы — так это сказать тебе, что твоя взрослая версия отдала мне тебя в секс-рабыни, выдав все твои тайны, предав тебя так, как человек может предать только себя самого.

— Кён. — Она смотрела на меня с беспокойством, переходящим в панический ужас, я взволновался на миг, не вырвалась ли случайно наружу часть моего внутреннего монолога, как случалось уже не раз в прошлом. — К-кён...

— Всё хорошо. — Я улыбнулся через силу, улыбнулся с болью. Не стоит грузить «младшую сестрёнку» свою выше необходимого. — У меня были некоторое время... нелады со здоровьем, можно сказать. Железами внутренней секреции.

Особенно гормональными.

— О. — Личико её чуть расслабилось. Я снова положил свои пальцы поверх её пальцев, погладил их, чувствуя себя предателем и одновременно — партизаном, добравшимся до спасительной гавани. — Я рада, что ты в порядке. Это очень важно для меня.

— Аригато, Асахина-сан, — склонившись, я коснулся губами фаланг её пальцев, девушка задышала сипло и учащённо. — Ты тоже очень важна для меня.

Несколько секунд Асахина Микуру смотрела без единого движения мне в глаза, смотрела, застыв, по щекам её расходился румянец, я смотрел так же неотрывно в ответ на неё, растворившись почти целиком в этих неповторимых мгновениях. Затем она приоткрыла губы, кашлянула тихо, неуверенно облизнув их.

— Я... приготовлюсь к фотосессии, Кён?

Она встала, сделала шаг к двери ванной, которую мы условились ещё ранее использовать в качестве переодевальной кабинки. Застыла в проеме, полуобернувшись, выглядя в этот миг как само воплощенье невинности — и в то же время плотского зова.

Дыхание моё сбилось, я не мог забыть тот проклятый чит-список, «туториал к Асахине». Мне не следовало читать его, следовало сразу сжечь, но, конечно, Микуру-старшая знала, что я прочту его от корки до корки — не бездействуя при этом руками.

— Разумеется, М-микуру. — Голос мой дрогнул, я осознал, что только что раздел мысленно до нижнего белья собеседницу — и примеряюсь уже к её трусикам. — П-приготовься.

«Справка:

— фантазии про интим-фотосессию. Будучи вызваны первоначально смущением из-за сделанных случайным фотографом на пляже фотографий одиннадцатилетней Микуру Асахины в купальнике, впоследствии они усилились ввиду ознакомления с опубликованным в пресс-блоге рассказом порнозвезды Джентли Сиратори о её первых съёмках и изучения старинного видео с актрисой XX-XXI веков Алиссой Милано, став своего рода настойчивой манией.

В рамках этой фантазии Асахина Микуру покорно выполняет все команды фотографа, из мягких и деликатных становящиеся постепенно жёсткими и бесцеремонными. Давя на неё напоминаниями о необходимости съёмки, о том, что она в ответе перед близкими или друзьями, ради которых съёмка в том или ином варианте сюжета проводится, он вынуждает её фотографироваться во всё более и более фривольном виде, совершая перед камерой всё более откровенные или даже порнографические перформансы.

Данный сценарий является особенно чётким выражением «комплекса Электры» и мазохистской ориентации разума. Стыд и отчаяние Микуру в рамках сюжета склонны достигать максимума, совершаемые ею по принуждению действия и произносимые фотографом реплики по поводу предположительно стоящего за этими действиями морального облика могут ввергать её в плач и слёзы, приводя в то же время к вспышке величайшего удовольствия у проигрывающей эту фантазию в уме реальной Асахины. В некоторых изводах сюжет завершается намёками на шантаж и интимной связью с фотографом».

— Кён, я готова.

Микуру робко хихикнула, подвергнувшись моему обозрению с головы до ног. Платье, в которое она облеклась, было не то чтобы особо коротким, но и скромным было его не назвать.

Ладно, я, как представитель грубого пола, не умею толком описывать предметы одежды. Давайте сойдёмся на том, что это было нечто лёгкое изумрудно-зелёное, с открытыми плечами и глубоким вырезом спереди, с полупрозрачными оборочками того же цвета по краям снизу?

— Пре... красно, — выдавил с трудом я.

Мне, несмотря на джентльменские мои помыслы и почти вызревшее намерение забыть навсегда те проклятые строчки, сразу представилось две или три возможных «нелицепристойных откровеннейших акции» в её исполнении. Нет, даже не особо порочных?

— Пройдись по комнате, — овладел собой более или менее я, голос мой стал твёрдым. — Мне надо посмотреть на тебя. Прими разные позы, будь естественной и элегантной.

Как глупо.

Клишированные шаблонные фразы, всё по учебнику для извращенцев. Да и способна ли прекраснейшая Асахина-сан быть «не элегантной» в принципе?

Микуру, впрочем, не стала придираться к словам, да я и не ожидал от неё этого. Словно бы скрыв улыбку, она шагнула вперёд от дверного проема к столику с фруктами, шагнула ещё раз, позволив мне полюбоваться её очаровательными длинными ножками. Глянула на меня будто бы со слабой неловкостью — и в то же время лёгкой хитринкой, еле заметной искринкой тёплого собственничества в глубине глаз, тенью Асахины-старшей. Пожалуй, я бы и не заметил, не будь мои чувства и нервы из-за событий последней недели так сильно распалены?

Взяла в руку яблоко.

И, поколебавшись отчего-то, вспыхнув румянцем, поднесла его почти к самым губкам. Пальцы её застыли, яблоко замерло в сантиметре от рта.

— Так, Кён?..

— Да, так, — выдохнул я еле слышно, наверняка покраснев и сам, думая о том, что надо бы скорее загородиться штативом, а то мои брюки вновь меня выдадут. — Под-дожди... мне нужно приготовить фотоаппарат...

Меж губ её блеснул язычок, на лбу её мне померещилась испарина. Она волнуется? Её игривое поведение и смешинка в глазах не так уж легко ей даются?

— Конечно. — Голос её был слаще мёда.

Я включил видоискатель, одновременно радуясь, что нижняя часть моего тела теперь надёжно укрыта. Навёл объектив на неповторимую и божественную Асахину, чуть прислонившуюся к стене, демонстрируя колени и бёдра свои в самом очаровательном ракурсе.

— Прекрасно. — Я почувствовал, что повторяюсь. Сглотнул слюну, пытаясь настроить себя на мышление профессионального фотографа, но ощутил, что в лучшем случае смогу лишь держать маску, правят мною сейчас совсем другие думы и мысли. — В-великолепно.

Брови Микуру слегка изогнулись, она разглядывала меня как бы с лёгким недоумением, по-прежнему держа в руке яблоко. Спросит того и гляди: «Тебе плохо?» — или «Не перенести ли фотосессию на потом?»

Я вытер пот со лба.

— Думаю, будет лучше, если ты... — проговорил я, кусая губы, взгляд мой упал на злосчастный фрукт, и меня осенило, — если ты... надкусишь его. Но не сразу.

Да, это мысль.

Задел по меньшей мере для трёх, а то и для четырёх снимков.

— Да, точно, именно так. — Я ощутил, что волна несёт меня, слова вылетали из меня едва ли не раньше, чем я успевал осознать их применимость к Асахине. — Девушка должна вкушать фрукт постепенно. Посмотри на него — словно бы с недоверием и дружеским любопытством в глазах. Прижмись губками трепетно к его алой поверхности. Проведи по нему кончиком своего языка.

Микуру вспыхнула, как вспыхнул мгновеньем позже и я, осознав, что только что сам велел ей — и ради какого эффекта? — сделать.

Вспыхнула, но повиновалась.

Взглянула смущённо на яблоко, сглотнула слюну, на лице её выступили ямочки. Прикрыла глаза — капельки пота на лбу стали заметней — и коснулась губами нежно запретного фрукта.

Открыла глаза, взглянула на него с ласкою, озорством и в то же время как будто опаской. Приоткрыла чуть ротик — и кончик её языка отправился в путь по красному глянцу.

Я не сразу сообразил, что должен делать снимки.

— Не останавливайтесь, Асахина... М-микуру, — голос мой задрожал, как задрожал и я сам, щёлкнув затвором, вдруг осознав, какой второй смысл можно узреть при желании в моей реплике. — П-п... продолжай.

Микуру глянула на меня, вся пылающая, во взгляде её сменили друг друга испуг, подозрение, шок, странное нерасшифровываемое выражение — и некий отчаянный вызов. Она приоткрыла рот шире — и, не отводя от меня взгляда, провела язычком медленно по поверхности яблока от низа до корешка, гарцуя, лаская, поддразнивая, это было верхом откровенности и провокации.

Новый щелчок затвора.

— Х-хорошо, — выдохнул я. Невольная мысль о том, какие фотографии появятся в моём распоряжении теперь и что я смогу с ними сделать потом, просто сводила с ума. — Теперь... да. Возьми нож. Порежь яблоко на мелкие тонкие дольки. Положи одну из них белой мякотью на язык — и подержи её там секунды две или три, прежде чем надкусить.

Она чуть помедлила.

Взяла в руку нож — кинув на меня обычный свой взгляд со смесью смущения и раболепности — неуверенно занесла его над яблоком.

Новый неловкий взгляд — и почти треть яблока отлетает в сторону под ударом лезвия лазерной заточки. Несколько быстрых, напоминающих дрожь, движений — и треть эта тонко-тонко нашинкована почти полупрозрачными ломтиками.

Она взяла пальчиками одну из серповидных долек.

— Вот так, Кён?.. — Микуру-тян застыла с ломтиком почти у самого языка, я не мог решиться взглянуть ей в глаза, но мне показалось, что те необычно поблескивают. — Ты... действительно хочешь, чтобы я это сделала?

Белая мякоть коснулась розоватых пупырышков, я ощутил, что брюки мои вот-вот лопнут. Правая моя ладонь вспотела, стиснув фотоаппарат, левая же осторожно двинулась вниз, пытаясь укрыть свои действия за штативом от зрительницы.

— Оч-чень... Ас-сахина-сан. — Кажется, горло моё пересохло.

Во взгляде её снова что-то непередаваемо изменилось, добавилась будто бы еле заметная нотка смеха и теплоты. Кончик её языка продолжал игриво поддразнивать нежный яблочный ломтик, щекоча его краешек, играя с багряной корочкой.

Она смотрела на меня неотрывно с лаской во взоре, я же, не будучи в силах сдержать свою левую руку, в некоем озарении осознал, что штатив всё равно меня почти не скрывает, осознав заодно, чего ради Асахина Микуру предложила мне сию фотосессию.

После той моей грязной безумнейшей выходки прилюдно у моря.

Нет, конечно, она не имела понятия, что я знаю о её тайных мечтах, едва ли она могла всерьёз думать, что «строгий пафосный Кён» станет их воплощать. Но её кольнуло чуть ревностью, ей захотелось увериться, что она имеет надо мною власти не меньше, чем Нагато или Судзумия, что она также в силах в течение фотосессии превратить меня в раба похоти.

Тем более, что она уже знала о моей искушаемости к подобным вещам — после того вечера в ресторане. Кто знает, не сочла ли она себя виноватой в моём дебоше на пляже, решив, что мнемоблок сработал не до конца и что от этого у меня повысилась озабоченность?

Кто же чьи мазохистские фантазии сейчас осуществляет, спрашивается?..

— Да, — почти простонал я, уже не особо шифруясь, стиснув рукою крепче бугор на брюках. — Хорошо. П-положи его на язык... надкуси.

Щелчок затвора.

Смежив веки на миг, Микуру последовала сказанному, потом кинула на меня новый взгляд с толикой вопросительности. Весь вспотев, я убрал всё же от греха подальше руку от брюк — домыслы домыслами, но я не хочу на всю жизнь опозориться, если они вдруг ошибочны.

Кроме того, я поставлю её — и себя — в неудобное положение, если буду проделывать это совсем уж открыто, лишая её шанса изобразить из себя «ни о чём не догадывающуюся».

У неё ведь теперь больше нет амнезийного блока?

— Сядь в кресло у столика, — кашлянул я.

«Довериться волне. Следовать интуиции. Почему я не составил заранее плана съёмки, наивный дурак, решив, что если я буду джентльменом и не буду вынашивать эротических замыслов, то съёмка будет простой и выдумать всё можно будет на лету?»

— Закинь ногу на ногу. Подопри рукой голову, облокотившись на столик, окинь зрителя скучающим и как бы снисходительным взором.

— Вот так? — на миг Микуру загородила ладонью лицо, после чего окинула меня с ног до головы совершенно несвойственным ей в быту томным изучающим взглядом.

Чёрт, она сделала это так, что я сразу же вспомнил, чем с мгновенье назад попробовал при ней заниматься, едва начавшие опадать было брюки вспучились вновь.

— Д-да, — я на всякий случай вцепился левой рукой в штатив. — Да, так, Микуру...

И щёлкнул затвором.

На губах Асахины Микуру проявилась как будто бы в это мгновение тень едва заметной улыбки. В ушах моих заколотила пульсация крови, я набрал в грудь воздуха.

«Я не хотел этого, Асахина-сан, видят духи. Не хотел снова превращать тебя в секс-игрушку, но ты сама меня искушаешь. Да и потом, фотосессия девушки в любом случае предполагает толику эротичности, без этого нет смысла обычно?»

— Недостаточно провокационности. Сдвинь чуть выше край платья, у него слишком длинная оборочка. Оголи бедро почти что до ягодицы.

Брови Асахины приподнялись, но она выполнила послушно указание, хотя и залившись с новой силой румянцем под моим многозначительным взглядом. Подол одеянья ей пришлось придавить своим собственным телом, чтобы избежать его возвращения в прежнее положение.

— Х-хорошо, — выдохнул я. Мне понадобилось прикрыть глаза на пару секунд, чтобы успокоиться. — Теперь... положи на открытое бедро свою руку. Погладь его. Задержи ладонь почти у самого краешка платья — и взгляни в камеру.

Микуру сделала это, бросив на меня неуверенный взор, черты её личика заколебались. Шум крови в ушах моих становился тем временем громче и громче.

— Оголи целиком и свою правую ножку, поменяй свои ножки местами, чтобы сделать манипуляции с платьем удобней. — Голос мой окреп, обретя неведомым образом мужественность, но в то же время доносился словно бы издалека, я сам не представлял чётко, что скажу в следующий миг. Меня начала вести роль? — Выпрями их. Раздвинь немного колени.

Вот так, замечательно.

В просвете меж полураздвинутых бёдер блеснула ниточка трусиков — перламутрово-сиреневых трусиков, странно цветом своим гармонирующих с оборочками платья. Микуру кинула в камеру умоляющий взгляд, но я успел щёлкнуть затвором раньше, чем она загородилась.

— Превосходно. — Новый щелчок. Испуганно-скромные позы тоже годятся для снимков и тоже безумно заводят, не зря Харухи фотографировала её именно в таком виде. — Ты держишь ладонь именно там, где нужно. — Что я несу? Неужто мой язык обрел свою волю? — Но — просунь руку глубже, чуть дальше под платье. Прижми пальцы к трусикам.

Микуру Асахина моргнула, взор её медленно на мне сфокусировался, обретя осознанность.

— К-кён...

— Тебе же ведь нужна эта фотосессия, правда? — мягко произнёс я. «Давя на неё напоминаниями о необходимости съёмки, о том, что она в ответе перед близкими или друзьями». Обратного пути нет, если уж я зашёл в своих уговорах так далеко, придётся применить всё-таки совет из скабрёзных строчек. — Ты помнишь, что вся бригада твоя, все члены нашей команды рассчитывают на тебя. Действуй, Асахина-сан.

Она сделала это.

Просунула руку под платье, раздвинув бёдра, шмыгнула жалко носиком, держа дрожащие пальцы у самой ленточки трусиков. Губы её приоткрылись на миг, но она ничего не сказала.

— Прижми их к себе. Так, словно ты стесняешься, словно ты хочешь закрыться. Ты ведь не хочешь выглядеть перед неведомым зрителем распутной и грязной?

Микуру повиновалась, глядя на меня расширившимися от паники и блестящими от слёз глазами. «Играет? Не может она быть в таком ужасе, если записка не врёт, если подобное было всегда предметом её тайных фантазий. Или она получает сейчас наивысшее наслаждение именно от этих эмоций?»

— Чуть выше. — Я ощутил, что теряю сам власть над собой, словно сливаясь с собственной камерой в единое целое, единое развратное целое. — И продолжай прижимать крепко к коже своей через ткань пальцы.

Всхлипнув почти незаметно, она сделала это. Я щёлкнул в очередной раз затвором.

— Загороди другой рукой грудь. Ты же ведь скромная девушка, тебе как бы внове подобные съёмки. Заслони пальцами и запястьем соски, чуть-чуть поёрзывай временами рукой, тебе же ведь стыдно, ты почти умираешь от смущения и неловкости.

Тяжело задышав, Асахина сделала это, глянув на меня со странной смесью стыда, испуга и благодарности. Откуда последнее, интересно, — неужто за точное описание её чувств?

— Сдвинь левую руку меж бёдер пониже. Почти как было только что перед этим.

Пальцы Асахины-сан, вздрогнув, покорно передвинулись.

— Выше. Сантиметра на три. Какая ты глупая, не можешь сходу найти верное положение.

Микуру вспыхнула.

Пальцы её застыли примерно над предполагаемым бугорком клитора, хоть его и нельзя было увидеть сквозь трусики, от одной мысли об этом у меня что-то оцепенело внутри. Вся красная, она кинула на меня жалобный взгляд, колени её дрожали.

— Чуть ниже. На сантиметр. Не забывай прижимать к себе руку.

Новый щелчок. Мог ли я полагать ещё не более чем месяц назад, что буду когда-нибудь фотографировать прекрасную Асахину Микуру в подобном виде?

— Снова чуть выше.

Пальцы Микуру-тян снова сдвинулись ввысь.

— Ниже.

Ещё один щелчок затвора.

— Выше.

Новый щелчок.

— Ниже. Выше. Ниже.

Пальцы божественного видения, кажется, повиновались мне уже совершенно бездумно. Облизнув губы, глядя неотрывно на взмокшую пунцовую девушку, я ускорил команды.

— Выше. Ниже. Выше. Ниже. Выше. Вот так.

Губы Асахины вновь приоткрылись, словно хватая воздух, она глянула на меня вроде бы в непонимании. Пальчики её, тем не менее, продолжали следовать инструктажу.

— Ниже-выше. Ниже-выше. Ниже-выше. — Набрав сам воздуха в грудь, я перешёл к ритму почти автоматной очереди. — Ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше. Ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше-ниже-выше.

Микуру вскрикнула слабо, зажмурившись, правая рука её стиснула грудь через платье. Фаланги её левой ладони мелькали как сверло вибродрели, она уже не сдвигала вверх-вниз всю ладонь, но щекотала с поистине бешеной скоростью сама себя сквозь трусики пальчиками.

Я щёлкнул затвором, увековечивая волшебное.

— Прекрасно, Асахина-сан. — Мне хотелось запеть или попросту рассмеяться, чувство реальности вновь уплыло от меня, я ощутил себя героем какой-нибудь этти или попросту скабрёзного сна. — Но что это вы проделываете? Разве это достойно хорошей, правильной девочки? Разве я вам велел отвлекаться?

Она распахнула глаза, вся в поту, не сразу сумев сдержать руку. Застонала тихонько — возможно, лишь в этот миг осознав, что по сути только что мастурбировала перед камерой, ласкала себя сквозь одежду как актриса позорного жанра.

— Как это стыдно. — «Произносимые фотографом реплики по поводу предположительно стоящего за этими действиями морального облика могут ввергать её в плач и слёзы, приводя в то же время к вспышке величайшего удовольствия». — Низко, развратно, безнравственно. Немыслимо для высокого существа, которым я прежде тебя полагал. Не ждал от тебя такого.

Микуру шмыгнула носиком, черты её лица дрогнули. Она сдвинула ноги, скрыв от камеры трусики, руки её легли вновь на бёдра, потом на подлокотники кресла, не находя себе места.

Я с удивлением ощутил, что мне нравится это. Нравится — видеть божественную Асахину-сан плачущей и униженной? Нравится — представлять дальнейшие свои над ней издевательства?

«Впрочем, она и сама не чужда была этого удовольствия».

Мне вспомнилось, что она со мной сделала в ночном парке. С наслаждением наблюдая за мною — и зная, что последствий не будет, так как она сможет потом применить мнемонический модуль.

— Фу, какие у тебя грязные пальцы, — нахмурился я с деланной строгостью. — Оближи их медленно, один за другим, глядя в камеру.

Она это сделала, дыша тяжело и сипло, задержав надолго самый первый, указательный палец во рту. Во взгляде её был страх и мольба, было что угодно, но не вызов и провокация.

Не зашёл ли я чересчур далеко?

Мне вспомнились ещё раз некоторые детали сценария из «туториала к Асахине-сан». Колени мои задрожали, я снова загородился штативом.

— Раздвинь колени, — кашлянул я. — Распутной девушке не надо скрывать что бы то ни было от зрителя. И — сунь в рот ещё один пальчик.

С поблескивающими от слёз глазами Асахина Микуру сделала это, шмыгнула снова носиком, раздвинув коленки и облизнув уже сразу два пальчика по фалангу. И — странное дело — то ли благодаря прекраснейшим бёдрам и ленточке трусиков в кадре, то ли благодаря чуть изменившемуся настроению, но она действительно стала теперь выглядеть соблазнительно.

Ниточка её трусиков, к слову, показалась мне слегка потемневшей.

— Прекрасно. — На личике Асахины-сан выступили пунцовые ямочки. — Теперь ты выглядишь настоящей. — Она вздрогнула от моих слов, как от удара, заалев гуще, но со странной отчаянностью продолжая обсасывать средний и указательный пальчики.

Я сглотнул слюну.

— Проведи свободной рукой по груди. Почти как делала раньше, но уже не скрывая распутность свою за лицемерной маской смущения. Погладь свои формы. Проскользни рукою за вырез — и сожми кончиками пальцев правый сосок.

— Я-я...

Она закусила губу, глядя на меня с недоверчивым ужасом, лоб её был в поту. Я с усталым видом вздохнул. «Пути назад нет. Если всё это было какой-то невероятной проверкой, если Асахина Микуру старшая просто подставила меня, подсунув обманные данные, то я в любом случае провалился. Мне остаётся лишь верить теперь в надёжность написанного».

— Вам угодно всё ещё притворяться невинной и белокрылой, Асахина-сан? Поздно, вы показали не более пяти минут назад свою суть. Или вы хотите сказать, что это были не вы?

— Я...

Девочка смолкла, засопев, мне стало на миг её жалко. И в то же время — возникло странное чувство утраты благоговения перед божественной Асахиной, словно, глумясь над ней, я перетапливал благоговение в похоть, в желание, разрывавшее безумным стояком мои брюки.

— Или вы хотите сказать, что действия эти были не ваши? — надавил я сильнее. — Что вам было противно их совершать, что вы просто содрогались при этом от омерзения и не чувствовали ничего более?

— Ну...

Она приоткрыла рот. Закрыла его, закусила губу, тяжело дыша, глядя на меня чуть ли не с ненавистью. Я и сам почти ненавидел себя за эти безумные риски, за поставленную мною на кон целостность психики Асахины Микуру, но вынужден был сейчас идти до конца.

— Или вам... нравилось это? — Я снизил голос, сделав его задумчивым на долю секунды, почти мягким. — Скажите это, Асахина-сан. Одним коротеньким словом. Да — или нет.

Посланница грядущих веков на мгновенье зажмурилась, пальцы её рук, не находивших себе места всё это время, смущённо скрестились на груди.

И — выдохнула чуть слышно:

— Д-да.

Я щёлкнул затвором. Не потому что она в этот миг выглядела как-то по-особому привлекательно — просто захотелось увековечить зачем-то память об этом моменте.

— Признай это, Микуру. — Голос мой стал ещё мягче, стал вкрадчивым, добрым и доверительным. — Скажи это вслух. Положи правую руку на грудь, как тогда, а пальчики левой — на трусики. Произнеси: «Я, Микуру Асахина, девушка с низкой социальной ответственностью. Мне очень нравится ласкать себя перед камерой».

Она открыла рот, набрала в грудь воздуха словно бы для решительной гневной отповеди — но лишь бессильно выпустила его наружу под моим тёплым взглядом. Я улыбнулся еле заметно, как бы подбадривая её по-дружески, Микуру закрыла на долю мгновения глаза и снова открыла.

Она посмотрела на свои руки чуть ли не плача.

Потом на меня.

— Ты хочешь сказать, Микуру-тян, что ты не такая? — Я позволил вкрасться в голос толике удивления. — Что тебе совсем-совсем не нравится это?

Микуру вспыхнула. И, моргнув, явно смахивая ресницами слёзы, замотала головой — жест этот вполне можно было истолковать и двояко, но я решил считать ответ девушки искренним.

— Тогда — скажи. Не надо ничего делать, просто скажи вслух то, о чём я тебя просил. Мне ничего от тебя больше не надо — кроме правды.

— Я...

Она сглотнула слёзы, ещё раз шмыгнув. Уронила взгляд, зажмурилась, черты её очаровательного личика исказились.

— Я... М-микуру Ас-сахина... девушка с низкой социальной ответ-тственностью. М-мне... оч-чень нравится ласкать себя перед кам-камерой...

— Вот видишь. — Чувствуя к себе отвращение, я всё же наполнил предельно нежностью голос, нежностью, теплотой и любовью. — Сказать это было так просто. А ну-ка повтори.

Глаза Микуру расширились, она повторила реплику на этот раз словно бы с некоторым недоумением, будто вслушиваясь сама в звучание своих интонаций.

— Я... Микуру Асахина... девушка с низкой социальной ответственностью. — Она покраснела опять под моим взглядом, но не стала на этот раз жмуриться или отводить глаза. — Мне... очень нравится... ласкать себя перед камерой.

Последние слова её прозвучали придыхающе-вкрадчиво. Почти вопросительно. Она словно бы сама пробовала их на вкус?

— Ты молодчина, Микуру. — Пауза, в течение которой девушка лишь сипло дышала, глядя ожидающе на меня. — Сунь теперь руку в трусики. А другую ладонь — в вырез платья, в точности так, как я только что тебе говорил.

Личико её побледнело, она смотрела на меня несколько секунд словно на грани истерики. Но затем — не под действием ли воспоминаний о словах, которые она только что произнесла, словах, после которых ей некуда было отступать? — краски вернулись к её лицу, она задышала тяжело и часто.

Пальцы её правой руки нырнули в декольтированный вырез, пальцы левой руки застыли у трусиков. И — словно набравшись решимости перед прыжком — проникли под резинку.

Я щёлкнул затвором.

— Правильно, Микуру, так. — Она вспыхнула, вся задрожав от развязной моей похвалы, но пальчики её в трусиках заметно задвигались. — Не останавливайся.

Она смотрела в глаза мне, по щекам её текли слёзы, пальчики её ласкали чувствительный бугорок, а взгляд её был наполнен неистовой ненавистью.

И нежностью.

— Сунь пальчики глубже. — Приоткрыв рот, Микуру повиновалась, на миг почти перестав дышать. — Сдвинь вырез платья пониже. Так, чтобы матрица фотоаппарата могла увековечить не только твоё декольте, но и всю твою грудь целиком, ты ведь... красивая девочка?

Новый щелчок затвора.

— Не слышу. — Запечатлев для потомков зрелище их агентессы, ласкающей беспутно обнажённую грудь и протолкнувшей пару пальчиков в трусики, я улыбнулся. Улыбнулся безжалостно. Улыбнулся так, как не ожидал сам от себя. — Ты — красивая девочка?

Пауза. И — безмолвный отчаянный кивок.

— А ещё ты кто? — Я улыбнулся ещё беспощадней, ещё циничней, наводя объектив поприцельней на мастурбирующую Асахину-сан, взмокшую Асахину Микуру, стонущую от желания и стыда, прекрасную в утрате самоконтроля. — Что тебе нравится делать? Повтори это вслух.

— Я... — кажется, к двум пальчикам между ног только что добавился третий? — …девушка с н-низкой социальной ответственностью. М-мне... а-аааах... н-нравится ласкать себя п-перед камерой. П-п... п-пожалуйста, Кён!..

Она всхлипнула, протяжно-прерывисто застонав, я нажал с той же беспощадной улыбкой пару кнопок, конвертируя только что снятый видеоролик с признанием Микуру. В наш век мало какой электронный фотоаппарат не имеет дополнительных функций — и, говоря к слову, Асахина-сан никак не могла о том не догадываться?

— Велиссимо, Микуру-тян, — рассмеялся приглушенно я. — Ты славная девочка.

Она вскинула на миг ко лбу руку, тщась стереть пот, в глазах её мелькнуло безумие, страсть — и что-то ещё. Осознание, что она теперь стала навеки моей сексуальной рабыней? Нет, я бы с ней никогда так себя не повёл, Асахина наверняка это знает, но сейчас она в плену собственной же фантазии, сладеньких детских страхов.

— Скинь теперь трусики. Собственно, такой свободомыслящей девочке они никак не нужны?

Глядя на меня уже почти что с покорностью и обречённостью, Микуру потянула за край перламутровую ленточку. Ей понадобилось привстать, сиреневая ниточка упала вниз кружевом к прелестнейшим пяточкам.

Щелчок затвора.

— Да, именно так. Платьице по-прежнему задрано, ножки раздвинуты, меж них всё течёт, — хихикнул я, делая очередной снимок. — Интересно, не знают ли в Будущем прекраснейшую Асахину-сан как звезду нелицепристойного порно?

Микуру уронила потускневший взгляд, у меня в груди что-то ёкнуло. Проклятие, не перебрал ли я с ролью злодея? Её это дико заводит согласно сценарию, но слова эти как бы уже не укладываются полностью в роль абстрактного мерзавца-фотографа, это звучит как слова вполне реального Кёна. Что, если она решит, будто я и вправду всегда размышлял о ней в этом спектре?

Колени девушки задрожали, она закусила на миг снова губу. Колеблется, испытывает разочарование в своём «старшем брате», оказавшемся всегда мечтавшим её изнасиловать подлецом и подонком?

Или — что-то ещё?

— Может быть, ты... хочешь прекратить фотосессию? — неожиданно тихо и теперь уже по-настоящему мягко предложил я внезапно сам для себя. — Если хочешь, уйди. Я пойму.

«Уйди, чтобы не возвращаться».

На миг у меня возникло ощущение жуткой темпоральной развилки, развилки времени из хронооперных фантастических рассказов, развилки, в одном из рукавов которой у меня нет больше смысла жизни.

Нет и не будет.

Микуру, не поднимая по-прежнему глаз, вроде бы слегка побледнела — или мне показалось так, просто тень неудачно легла из-за неверного освещения?

Губы её слабо дрогнули, она на миг как бы перестала дышать. Головка её замерла — и еле заметно, едва уловимо качнулась как будто в отрицательном жесте.

«Она этого х о ч е т?»

Я не мог быть уверен в увиденном, но дыхание моё на миг сбилось, ко мне вернулось скачком ощущение оттопырившихся снизу брюк. Осознание произошедших за последние полчаса невероятных событий. Осознание, что святая, невинная, чистая Асахина Микуру — в моём распоряжении вся.

— Тогда... — Кажется, мой голос охрип. — Тогда сбрось и платьице тоже. Нет нужды сдерживать себя как-либо цензурой на фотосессии, если модель лишена целиком каких бы то ни было моральных ограничений?

Микуру встала, дёргая носиком, коленки её дрожали.

Она развернулась, пальцы её потянули нервозно, рывками, расположенную за спиной молнию прекрасного платья. Одно-единственное разделяющее ткань на две половинки движение — и полупрозрачный комок поблескивающей изумрудной материи медленно падает вниз с обнажённого тела ещё недавно казавшейся мне полностью недоступной богини.

Она глянула на меня — глянула со стыдом и мольбой, глянула с ужасом, но в то же время и будто бы с некоторой застенчивой гордостью, со сдержанным ожиданием.

«Я сделала для тебя даже это, — читалось словно бы в её взгляде. — Что ты теперь мне прикажешь после всего мной проделанного? Как ты пожелаешь воспользоваться мною, Кён?»

— Да, девочка, — выговорили словно сами собой мои губы. Пальцы мои, вспомнив о фотоаппарате, щёлкнули вновь затвором. — Ты так хороша.

Мысли мои вовсе утратили подобие слаженности и порядка, ум превратился в потревоженный шершневый улей. Кто я теперь? Кто такая Асахина-сан?

Но шоу должно продолжаться.

— Подойди снова к столику с фруктами. — Совершенно случайный взгляд, кинутый на вазу, одарил меня мыслью, столь же безумной, сколь и «злодейской». — Возьми в руку грушу. Надкуси слегка-слегка её верхний кончик, откуси корешок.

Шмыгнув опять носиком, прекрасное видение повиновалось, богиня, стоящая в непотребном виде перед объективом моей фотокамеры и выполняющая покорно все мои указания. Я чувствовал, что схожу натурально с ума.

— Опусти руку с грушей ниже. — Я смолк, слыша лишь сиплое дыхание девушки и растущий стремительно гул крови в собственных ушах. — Введи её в себя, втолкни глубже. Меж ножек.

Микуру бросила на меня взгляд, полный ужаса — не наигранного ли? она ведь должна была изначально о возможном применении фрукта догадываться? — но рука её выполнила послушно команду едва ли не раньше, чем я закончил её, коленки её вновь задрожали.

— Да, вот так. — Ещё один снимок. Ещё один волшебный, неописуемый снимок. Поднимется ли у меня рука потом уничтожить их? Хранить их будет подло и мерзко, слишком велик риск разрушить случайно репутацию Асахины-сан, но вряд ли я в силах буду стереть собственными пальцами сказку. — Ты... замечательная, Асахина Микуру. Не останавливайся.

В глазах её что-то дрогнуло, дрогнуло и переломилось, словно схвативший поверхность озера лёд дрогнул и разломился на тысячи блестящих разноцветными искрами льдинок. Бёдра Асахины-сан раздвинулись, коленки чуть подкосились, недосягаемое божественное создание застонало, зажмурилось, вталкивая в себя грушу всё глубже и глубже, насилуя по сути себя этим злосчастнейшим фруктом.

— Как хорошо. — Я рассмеялся вполголоса, делая новый снимок. Фоном включив запись видео. — И ведь тебе это нравится. Кто ты теперь, а, Микуру Асахина? Скажи это вслух.

Она застонала громче, не открывая глаз. Пальцы её застыли было на миг, но тут же снова задёргались.

— Я-я... ммммм-ммм... д-девушка с н-ниии-иииизкой...

— О нет, не так. — Новый снимок. Пальцы мои от жары и от пота сделались липкими. — Давай обойдёмся без эвфемизмов, Микуру-тян. Ты же ведь понимаешь, — голос мой оставался ласковым, тёплым и сдержанным, хотя я ощущал, что могу в любое мгновение извергнуться в брюки, — что ведёшь себя как бессовестная шалава. Ну, как ещё охарактеризовать девушку, самоудовлетворяющуюся голой при помощи груши перед фотокамерой?

Пауза. Новый щелчок затвора — и залитая краскою девочка, словно от осознания моих слов, тихонечко застонала-захныкала.

— Ещё раз, Микуру. — Голос мой был полон ласки, причём ласка эта вовсе не была притворной, сердце моё щемило горчащей сладостью, мне хотелось прижать сейчас к себе плачущую обнажённую девушку, утешить её, успокоить и растворить в океане любви. И в то же время — хотелось унизить её до предела. — Кто ты теперь?

Она вскрикнула слабо, глаза её открылись на миг, они были полны слёз. Отставленный её пальчик при этом — я заметил — ласкал усиленно клитор.

— Я-я... а-ааааах!.. бессовестная ш-шала-аааааава...

Новый щелчок.

— А ещё кто? — Я добавил в голос чуток задоринки, самую чуть игривого вызова. — Ну же, не стесняйся, Микуру Асахина. Я уверен, в твоём распоряжении есть обширная база полуцензурных синонимов.

Микуру переливчато застонала, колени её подогнулись. Бедная груша меж ног её задрожала, захлюпала, заходив окончательно ходуном.

— Я... я-я... г-грязная извращенка. А-а... а-а... онсэн-гейша. П-п... п... п-проститутка. Я... п-п... п.. просто шлююю-юююха... ах, Кён!..

Она сползла на пол, а точнее, на пушистый ковёр, потерявшая всякое самообладание богиня, бёдра её раскинулись импульсивно передо мной, она приглушенно вскрикнула.

— Да, правильно, так. — Я смеялся тихо, не помня уже, где я, а где роль. — И тебе ведь хочется, чтобы все это видели, да? Все твои близкие и друзья? В прошлом, настоящем и будущем? Видели тебя настоящую? Да, Асахина-сан?

Девочка вскрикнула снова, нагое божество кричало, не сдерживаясь, извиваясь в конвульсиях, бесстыже кончая прямо пред объективом моей ведущей непрерывную съёмку камеры.

— А-ааах!.. Да-ааа!.. — Глаза её распахнулись вновь, по-прежнему полные слёз, все черты её личика перекорежились в гримаске непереносимой муки — или невыразимого счастья. — Даааа-ааа, Кё-ёёён... аааа-аааа-аах... Кён, Кён, Кён, Кён-Кён-Кён-Кён-Кён!!!

Захватив ртом больше воздуха, она взвизгнула, именно взвизгнула, трель оргазма Асахины не сразу утихла в моих резонирующих эхом ушах — и я не сразу осознал, что фотоаппарат в моих руках стал склизким от пота и что лучше бы мне выпустить камеру.

Девушка в углу комнаты захныкала тихо, зажмурившись снова, закрыв руками лицо, скорчившись жалкою фигуркою на полу. Хныканье её, впрочем, нельзя было назвать особенно жалобным, больше оно походило на плач по инерции — как у ребёнка, которого уже успели утешить, но который не в состоянии сразу остановиться?

Ноги мои сами собой сделали шаг вперёд.

— Не бойся, Микуру. — Я поцеловал её в краешек лба у самой чёлки. — Всё будет хорошо.

Она распахнула глаза, несколько мгновений смотрела в лицо мне со странным нечитаемым выражением, после чего покраснела почему-то и уронила взгляд. Я заалел вдруг сам, осознав, что взор Асахины направлен теперь неотрывно прямо на оттопыривающийся бугор моих брюк.

«В некоторых изводах сюжет завершается намёками на шантаж и интимной связью с фотографом». От воспоминания о прочитанных строчках ноги мои зашатались, я почувствовал, будто мне трудно дышать. Мне показалось, что я сойду с ума, если срочно чего-то не сделаю — с ней или хотя бы с собой.

Микуру подняла снова взор, глядя на меня то ли с нежностью, то ли с вопросом — или это моё проклятое воображение приписывает ей всё, чтобы не терзаться угрызениями совести? Я ведь до сих пор не ведаю даже стопроцентно, можно ли доверять посланию Асахины-старшей.

— Ты... хорошая девочка. — Я погладил её по волосам, потеребил чёлку, чувствуя с ужасом, что вхожу снова в роль, что брюки мои вот-вот лопнут, что я не в силах себя остановить. — Я... думаю, ты всё же не хочешь пока, чтобы... снимки и записи эти... увидели Судзумия, Нагато и Коидзуми, да? — Голос стал снова бархатно-мягким, я ненавидел себя, но в то же время слушал словно бы со стороны. — А значит, ты будешь послушной.

Я взял нежно в руки её тёплую ладошку. Взял — и придавил крепко к своим оттопыривающимся брюкам. Микуру издала беззвучный то ли крик, то ли вздох, глядя испуганно на меня снизу вверх, пальцы её встревоженно задрожали.

Я сам чуть не задохнулся, чуть не кончил в штаны, осознав, что ладонь голой девочки, стоящей униженно передо мной на коленях, лежит сейчас трепетно прямо на моём члене. И — что особенно важно — осознав, что девочку эту зовут Асахина Микуру.

— Расстегни их. Ну же, не бойся, — уговаривал ласково я. — Ты ведь послушная?

Молния поддалась её робким пальцам не сразу.

Микуру снова издала еле слышный то ли писк, то ли вскрик, глядя шокированно на представшее её глазам твёрдое колышущееся достоинство.

— Ну же, смелее, дитя. — Я приблизил свой орган слегка к её личику, чувствуя, что на грани, что на самом пороге безумия. Что я делаю? Я действительно собираюсь шантажом принудить божественную Асахину-сан к минету? — Попробуй его. Это ведь лучше груши?

Черты зарумянившегося, исказившегося от паники личика Микуру заколебались, она закусала словно бы в смятеньи губу. Что я творю?

Но, прежде чем я успел включить заднюю...

...губы божественной Асахины Микуру коснулись моего члена.

Я застонал.

Они приоткрылись. И — опять же, прежде чем я успел что-либо предпринять? — член мой оказался в ротике неповторимого божества, я ощутил, как язычок её ласкает несмело головку, как ритм движений её неуверенно ускоряется и как её губки колечком скользят взад-вперёд вдоль оси моего напряжённого агрегата.

— М-мииии-иииии-ииикуру!..

Она не ответила ничего. Но темп движений-причмокиваний её вновь ускорился — и я ощутил, что не в силах остановить её, что не смог бы прервать её, даже если бы в это мгновенье абсолютно точно узнал, что «послание Микуру-старшей» было заведомой ложью.

— Ааа-ааа-ах!!..

Я закричал, вцепившись пальцами в хрупкие плечи обнажённой краснеющей Микуру, меня порвало внизу, раскаты пламени звёзд и даже новых галактик стекали один за другим раскалёнными каплями на язык вздрагивающей от стыда девочки.

А ещё несколько мгновений спустя...

...божественная Асахина-сан...

...с г л о т н у л а.

Всю мою сперму.

Глоток за глотком.

Слизнув затем остатки её не менее божественным языком.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

— Прости. — Я поцеловал её чуть выше бедра, чувствуя солоноватый вкус пота. Поцеловал вновь, поцеловал в неведомо какой по счёту раз.

Я не помнил, сколько раз я её уже целовал и в какие места, лёжа с ней рядом на этом пушистом ковре, задыхаясь от нежности и раскаяния, почти плача, шепча ей то в правое, то в левое ухо разные глупости.

— Пожалуйста, прости. Я... люблю тебя. Всегда любил. Прости. П-пожалуйста, прости...

Рука Микуру погладила меня по затылку, поскребла чуть-чуть шевелюру. Застыла, словно поколебавшись, — и я ощутил мягкий поцелуй в лоб.

— Ты... тоже.

Чуть повернувшись, я взглянул в глаза девочки, взирающей с лёгкой неловкостью на меня, с нежностью, лаской, любовью, — но в то же время словно бы со смущением. Что она имеет в виду? Тот мнемоблок? Или что-то серьёзней?

— За... что?

Микуру отвела взгляд, вновь слегка покраснев.

— Я...

Приобняв её крепче, я уткнулся лицом в нежную впадинку меж её шеей и плечиком, разместив в то же самое время у её губ своё левое ухо. Так между нами не будет смущающего глазного контакта, но при этом она в состоянии будет обо всём рассказать мне.

— Мне... — она шмыгнула носиком, — хотелось всегда... чего-то такого. Я... представляла. Ф-фантазировала иногда. К-как... с п-помощью некоторых возможностей... м-можно было бы т... т... т-толкнуть тебя к этому.

Новое шмыганье носиком. Она поспешно добавила, словно испугавшись, что я могу неправильно её понять:

— Я никогда бы не сделала этого, Кён. На самом деле. Это... это злоупотребление спецполномочиями. Н-но...

«Но твоя старшая версия сделала это за тебя».

Поцеловав её в плечико, я почувствовал, как меня охватывает изнутри странная теплота, напряжение недавней минуты начинает медленно отпускать. Странно, мне и в голову доселе не приходило, что события последней недели между мною и Микуру можно интерпретировать так.

Мне казалось, что Асахина-старшая предала свою младшую версию, обрекая на позор и на муки, сделав её фактически моей секс-рабыней. С её же точки зрения, получается, наоборот, — она сделала меня своим секс-рабом, склонив к покорному и дотошному воплощению в жизнь некоторых заветных смущающих её подростковых фантазий?

— Не бойся, Асахина-сан. Я... я совершенно точно не в обиде. — Хихикнув сдавленно, я задумался, стоит ли что-нибудь добавлять — или практичнее замолчать. Внутри стояло чудное чувство, что я не вправе скрывать сейчас от Микуру что-либо. — Знаешь...

«Под старым каштаном при свете дня я предал тебя, а ты — меня». Странно, но эта горькая вроде бы фраза из Оруэлла — вернее, он сам откуда-то её процитировал? — наполнила теперь меня ощущением сладости.

— Да? — дрогнула еле заметно Микуру.

Я поцеловал её снова.

Нет, не стоит ей знать о непонятном безумии, творящемся вокруг меня в последние дни, да и воспоминания о нём сейчас как будто поблёкли, став чем-то малосущественным. Не это сейчас самое главное.

— Я считал себя чудовищем. Насилующим бедную девушку. Знаешь, я... я... до последнего не был уверен, что... что... что тебе это н-нравится.

Я смолк, чувствуя себя раскрывшимся до донышка, ощущая себя щенком, подставившим живот для поглаживания — или для удара ножом. Теперь Асахина-сан знает, на что я способен из похоти — способен на подлость, способен на грубость, способен даже на мерзкий шантаж. Что теперь она скажет?

Но Микуру-тян лишь рассмеялась тихонько и пощекотала опять мои волосы.