Если кто-то видел изумруды, должен меня понять. Я-то не видел, но решил, что они светятся именно так. От ее зеленых глаз невозможно было оторваться, их блеск от огоньков свечей притягивал и околдовывал. А эта дама не торопилась проходить, стояла и с любопытством меня разглядывала.

— Милый мальчик, — сказала она с придыханием. — Ты прав Гришенька. Представь-ка нас.

Григорий потрепал меня по волосам и приобнял, издавая все те положенные звуки, что означают одобрение и удовольствие.

— Это тот самый Никита, месье фаллёс всея Руси и сопредельных стран. А это, — он поклонился в сторону двух дам, — прошу меня простить, сударыни, это первая красавица двора, фрейлина ее Императорского Величества графиня Анна Строганова..., ох, теперь уж опять Воронцова.

Все кроме меня рассмеялись этой оговорке. Я опустил глаза, и у меня перехватило дыхание. Еще одна напасть! Два аппетитных шара так и рвались из платья графини, мне нестерпимо захотелось их потрогать, почувствовать мягкость и тепло нежной белой кожи. С трудом оторвав взгляд от пышных сисек, я снова посмотрел ей в глаза и покраснел. Она заметила мой интерес, улыбнулась и подмигнула, но, к моему сожалению, присоединилась к сидящим на мягких диванах дамам. А я остался стоять как истукан и потеть от волнения.

Тех двух сударынь я тоже разглядел. Не лютые коркодилы, конечно, и сиськи навыкат, по веяниям сегодняшнего времени, но и ничего особенного. Переодеть в сарафаны, так и не поймешь, бабы они или женщины. Вот графиню нипочем не перепутать, хоть в саже с пером ее изваляй. Порода!

Графиня Воронцова заговорила на каком-то непонятном и неприятном наречии, кажется германском или голландском, который я не знал. Вся компания подхватила разговор, оставив меня теряться в догадках, о чем идет речь. Они друг другу чего-то погавкали, видимо спор у них вышел, потом покивали. Анна встала, взяла свечу и подошла ко мне, а остальные с интересом наблюдали, будто сейчас произойдет что-то забавное.

Она схватила меня за уд! При всех! Сжала его через кюлоты маленькой ладошкой и смотрит, что я делать буду. А я что? Вдохнул и не дышу, стою, краснею. Разве ж я могу против первой красавицы слово сказать? Графиня обернулась, кивнула всем и показала язык. А пока все веселились от этой проделки, она утянула меня из гостиной в темноту дома.

— Идем, идем же, — торопила она, хотя я совсем не сопротивлялся. — Я должна быть первой! Се ля э си экситан!

Для меня это тоже волнительно. Я знал, почему мы ушли и зачем. Дураку понятно — служба моя, можно сказать, началась. Будут пробу снимать, как говорит месье Бюзье. Анна открыла одну из дверей, и мы оказались в богато обставленной спальне. Не первый раз, видно, она в этом доме. Толкнув меня на широкое ложе с балдахином, графиня села рядом, держа наготове свечу.

— Ну же, показывай, не томи!

Вот тебе на! Теперь я оказался на месте Ульянки. Ясно же что графине хочется, вижу, куда смотрит. Ну, для такой волшебной принцессы-красавицы я готов сделать что угодно, хоть на голову встать как Лиза, чего бы мне это не стоило. Поэтому, я проворно стянул портки, и перед графиней гордо закачался мой прекрасный экземпляр.

Этот взгляд мне уже был знаком. Недоверчивый и восхищенный. Анна смотрела во все глаза, приоткрыв рот.

— Вот это елда! — воскликнула она в точности как Ульянка. — Бу фаллёс, се манифик!

Так вот, что такое фаллёс! Это она про мой уд говорит. Ну, наверное, красивый. Не знаю. Графиня решительно и без стеснения обхватила уд прохладной ладошкой и потерла. Это стало для меня последней каплей. Я и так был в напряжении после подглядок за Лизой, так теперь еще меня держала за уд самая красивая женщина, что я видел в своей никчемной жизни. Первый выстрел взлетел высоко, скрылся за кругом света и шлепнулся на пол. Анна радостно взвизгнула, подставила руку и с любопытством стала наблюдать, как плоть белыми сгустками бьет в ладонь. Когда уд успокоился, графиня поднесла ладонь к свече и залюбовалась жемчужными переливами. Она стала похожа на маленькую девочку, которой подарили то, о чем она мечтала всю жизнь. Налюбовавшись, Анна вытерла руку о постель, поднялась и приказала:

— Немедленно раздень меня! Боже, я так возбуждена!

Заметив мою растерянность, она повернулась спиной и со стоном выдохнула:

— Кордонэ! Ну же, скорее!

Так бы сразу и сказала, что шнурок. Откуда мне знать, как шелушить эту луковицу, в которую любят наряжаться высокородные? У баб-то все просто — потянул вверх, если сарафан, или вниз можно, если юбки. А тут шнурок на спине. Зачем бы терпеть такие неудобства?

Я дернул за плетеную веревочку, развязывая узел, сбруя и разошлась. Дальше уж я не помогал. Когда на полу выросла целая куча из юбок и кто знает чего еще, я уже стоял голый и разглядывал тело графини. Дрожал. Краснел. Вожделел. Сейчас моя преданность Григорию и Александру выросла до небес. Да за такие неземные удовольствия я верой и правдой... да я бы... ой, что могу сделать! Всех фрейлин государыни по очереди ублажу и все важные бумажки у них умыкну, если потребуется. Пусть только прикажут.

— Ну, так и будешь смотреть?

Анна подошла так близко, что кроме ее глаз я перестал что-либо видеть. Но зато почувствовал, как ее твердые сосцы уперлись мне в грудь, а заросли жестких волосков защекотали уд, увядший так не вовремя. Графиня не глядя нащупала его и нежно потерла, но он так и остался висеть мертвой тушкой.

— За что ты так насмехаешься надо мной, Господи? — взмолился я. Про себя, конечно. — Зачем даешь, а потом отбираешь?

— Волнуешься? — с сочувствием спросила Анна, не переставая ласкать тонкими пальчиками этого предателя.

Как он мог так со мной поступить? От стыда я готов был провалиться в ад и даже зареветь, но сжал зубы и опустил глаза. Потому что служба. Потому что не пристало. Что подумают Григорий и Александр?

— Ты такой милый! — нежно проворковала графиня. Она с улыбкой погладила меня по щеке, вздохнула и отстранилась.

Все, думаю, сейчас уйдет и расскажет всем какой я на самом деле любовник. Будут сидеть, пить вино, говорить обо мне по-голландски и смеяться. И поделом. Не оправдал я доверия. Если прогонят обратно домой, как Ульянке в глаза смотреть буду? Стыд-то какой!

Но графиня забралась на перину, встала на колени и выпятила белый зад. И извернувшись, поманила меня пальцем. Это что же, она по-скотски желает? Видать тот граф Орлов княгиню Куракину так и умаслил. И эта туда же.

— Засунь в меня скорее свой хуище и выеби! Покажи, что умеешь, — капризно потребовала Анна и призывно завиляла задом.

От ее срамной брани уд мой будто проснулся. Налился, отвердел. Я спешно поблагодарил Бога за спасение, бросился к ложу и ухватил Анну покрепче за чресла. Сначала-то не удержался, поцеловал ее в зад, очень он у нее красивый и аппетитный оказался, а потом просунул уд куда следует, с первого раза. Знаю уже.

Хотя там было мокро и скользко, мне показалось, что я залез в узкую мышиную норку. Графиня сдавленно пискнула, шумно вдохнула и застонала, подаваясь мне навстречу. И пошло-поехало. Конечно, тетериться дело нехитрое, вперед-назад, вперед-назад, вот и вся наука, но чего-то мне не хватало. Графиня-то знает в этом толк, а я что, второй раз только. От радости, что все у меня получилось, захотелось мне ее удивить. Смотрел-смотрел я на дрожащее от моих толчков гладкое белое гузно, да как влеплю по нему пятерней затрещину! Анна вскрикнула и взбрыкнула как лошадь, а уд от этого вошел в нее по самый корешок. Она застонала, так протяжно и громко, что даже в гостиной прекратились приглушенные разговоры и смех.

Понравилось ей такое обхождение, можно и не спрашивать. Я осмелел: стал лупить ее по заду левой-правой, левой-правой, а графиня повизгивает, смеется, кричит и ругается одобрительно по матушке. Будет-то завтра пересудов. Вот ведь, кому что — кто-то любит нежную ласку, а кому и побои в радость.

Я ее еще пошлепал и за волосы потаскал. Грубо, но не всерьез. Все ж она фрейлина, а не хвост поросячий. Потом наклонился, сиськи обхватил, помял в свое удовольствие, и за сосцы пощипал-подергал, пока толкался чреслами, а как перевернул на спину, снова наваждение вернулось. Посмотрел в ее глаза и невмоготу мне стало усердствовать. Начал я графиню медленно с чувством охаживать, а она заворковала что-то по-французски и обняла меня за шею. Притянула к себе, поцеловала в нос и шепчет:

— Соваж... мон соваж фавори...

Может и дикарь, но ведь любимый. Сама сказала. И вот откуда слово фаворит взялось, а я сразу и не скумекал! Выходит, точно я ей угодил. Взял и тоже высказал, что у меня на душе было: жё тем, говорю, люблю вас. Я такое даже Ульянке не говорил, потому что не чувствовал. А тут... глаза.

Анна прижала меня к себе еще сильнее, и раздвинула шире ляжки, пока я в нее легонько толкался удом. После таких скачек самое то. Но тешились мы так недолго. Она прикрыла глаза, прикусила губу и стала царапать мне плечи. Тут и у меня закипело, того и гляди через край польется. Я уж не сдерживался — знаю, что теперь-то смогу еще, и не раз, если у нее возникнет такое желание. Уд забился в тесноте и, что есть силы, выплеснул плоть. Раз, другой, третий! У графини глаза широко распахнулись, она выгнула спину и как заорет:

— Ой, мамочки! Больше не могу!!!

И ладошками мне в грудь толкается, уходи, мол. Я с нее слез, лег рядом, а она все не успокоится. Свернулась калачиком, руки меж ног зажала, всхлипывает и дрожит-колотится. Худо ей, что ли стало?

— Что? — спрашиваю, — лихо вам?

А сам глажу ее легонько, чтобы успокоить. Кожа у нее тонкая, гладкая.

Анна отдышалась, повернулась ко мне и голову на плечо положила. И нежно грудь пальчиками погладила. Все как я и мечтал. Вот ведь, какая жизнь у меня настала. Сказка, а не жизнь.

— Хорошо мне, Никитушка. Никогда еще не было так хорошо. Скоро совсем старая стану, а не знала я, что такое бывает.

И чего она на себя наговаривает? Молодая еще, чуть старше Ульянки.

Мы обнялись, помиловались еще немного и нас сморило. Помню, что подумалось совсем не к месту, где-то теперь Лиза. Чью душу губит на этот раз?

Пробудился я с улыбкой на лице, но она быстро исчезла, когда я протянул руку в поисках Анны. Графини рядом не было, вороха одежды на полу тоже. Может это сон? Я потрогал уд и почувствовал корку засохшей плоти. А если опять этот фокус-покус... инфектус... или как его там, со мной приключился? Влажные мечты, в общем привиделись. Разве наяву такое бывает? Только во сне такая красавица сама захотела бы со мной в постель лечь.

Пребывая в сомнении и хмурости, я стал одеваться. Взял кафтан и тут на пол что-то упало. Было! Все было! И графиня с изумрудными глазами, и ночь любви. На полу лежала золотая веточка с листьями и цветами. Сердцевины цветов сделаны из голубых камешков, а на лепестках играли светом камешки прозрачные, мелкие как песок. Шпилька для волос! Я поднял ее, поцеловал и приколол к подкладу у сердца. Пусть это будет моей тайной.

Но разве в этом доме что-то скроешь? В гостиной меня встретила Лиза. Укутавшись в черный шлафрок, она лежала на софе, положив голые ноги на подлокотник, и читала ту же книжку о воеводе. Какая же она уютная, домашняя. Но с норовом, держит себя в сторонке. Почему бы так?

На мое приветствие Лиза вяло кивнула и села. Наверное, чтобы я не пялился на ее ноги. Я, конечно, смотрел, но уже без прежнего вожделения. Что я там не видел?

— Долго спишь. Сходи к Анфисе на кухню, она тебя накормит. И будь готов, сегодня у тебя занятия с месье Фурнье.

Это напоминание меня совсем не расстроило. Как станешь ближе к Анне, если не будешь знать то, что знает любой, кому доступно обучение разным наукам? Я даже улыбнулся от того что все так хорошо складывается.

— Что ты там прячешь? — спросила Лиза.

— Где?

Я только сейчас понял, что постоянно щупаю через ткань шпильку и одернул руку.

— Нет там ничего...

— Не лги, у тебя не получается. Подарок от женщины?

Я так удивился, что выпучил глаза. Как она это делает? Это же не подробности моей жизни, о которых она услышала от Григория и Александра.

— Я не просто смотрю, я наблюдаю и делаю выводы. Вчера твои господа были на представлении в домашнем театре княгини Дашковой, и вернуться без компании великосветских бродяжек никак не могли. Не в их привычках. Там, очевидно, они пустили о тебе слух. Кто она?

Я насупился от обиды за графиню. Как она могла сказать такое о первой красавице двора?

— Никакая она не бродяжка, а графиня Воронцова.

— Анна Воронцова? Строганова? Хм... с первого раза в яблочко. Эта особа обожает сплетни. Хоть Анна и ушла от мужа, но не перестала быть его женой. Кто она, как не бродяжка? Среди дам ее круга считается обязательным иметь несколько интрижек, иначе ты им не интересна. Я уверена, что о тебе уже знают при дворе. Так-то, мон ами. Покажи, что там у тебя.

Лиза протянула руку. Широкий рукав шлафрока сполз до локтя, и я увидел перевязь белой тряпицей, испачканную в крови.

— Ты ранена? Что случилось?

— Не твоя забота. Заживет.

Она поправила рукав и нахмурилась, но руку не убрала. Я вложил в ее ладонь шпильку.

— Золото, сапфиры и бриллиантовая крошка. Видно ты все же знаешь толк в своем деле. Этого хватит, чтобы купить приличный костюм.

— Продать? Ни за что! — воскликнул я с возмущением. — Это же подарок.

— Влюбился, дурачок. — Лиза сочувственно улыбнулась. — Никогда не смешивай личное и службу. Это тебе мой добрый совет.

Она отдала шпильку и взяла книгу, показывая, что разговор окончен.

— Лиза, ты хороший человек, но почему ты такая... замороженная?

Она посмотрела будто бы сквозь меня и опять за свое:

— Не смешивай личное и службу.

Махнув рукой, я пошел на кухню, но на пороге остановился.

— Ты очень, очень красивая и умная, и... и хорошо, что хоть кровь у тебя как у всех, не черная.

Я первый раз увидел, как Лиза растерялась и покраснела. Даже лицо в ладонях спрятала, будто стыдно ей.

Откуда во мне взялась эта смелость? Одну на блуд склонил, а потом слово дал, что она от меня понесет, и я обязательно вернусь, другой сказал жё тем, третьей, что она красивая. Еще несколько дней назад я с бабой заговорить не мог, а уж с женщиной-сударыней, . ..ой, да и не видел я их никогда.

Анну я готов носить на руках и целовать ее в прелестный зад, Лизу я побаивался, но меня к ней тянуло что-то, привораживало, а Ульянка... дождется ли? Вон ей уже, сколько лет, а я вернусь не скоро. Отчается девка и найдет себе ухажера. Разве ж я один детей делать умею?

***

На занятиях с месье Фурнье мне было скучно и томно, особенно после сытного обеда. Этот растрепа в туфлях без пряжек начал с чистописания и арифметики, но все, что он мне рассказывал и показывал, я уже знал. Мои палочки, крючочки и буквы на аспидной доске выглядели одна к одной, а задачки с блюдом яблок, которые он то разделял, то складывал, я расщелкал без труда. Правда, когда учитель к тем яблокам добавил Анфисины пирожки, заминка вышла. Не понял я. Как можно такое сложить-вычесть? Яблоко оно ж фрукт, а пирожки совсем наоборот — хлеб.

Месье Фурнье сказал, что я мыслю сущностями, и что во мне абср... абстраксьён не хватает. И при чем тут абстраксьён? Благодарю покорно, но мне это без надобности. Знаю я. Вот, например, когда слив зеленых наешься, тогда такая абстраксьён наступает, ой, только держись! В нужнике хоть ночуй, так и льется из тебя без конца.

Через час учитель меня похвалил, откланялся и ушел, пообещав в следующий раз приготовить что-нибудь «терриблемон дефисиль». Посмотрим, сложных задачек я не боюсь. Чего их бояться? Не укусят же. Но похвала месье Фурнье радости не принесла. Понятно, что он это так, для виду сказал. Чтобы я не потерял интерес.

А от похвалы Александра я стал собой гордиться. Совсем немного, потому что чувство это богопротивное. Он как раз вышел в гостиную, когда закрылась дверь за учителем. Как всегда свеж и бодр, с улыбкой на лице, как будто не провел ночь, пьянствуя и развратничая.

— Ну, что, солдат? Как служба? — спросил он с видом заговорщика.

Я показал ему свитки и аспидную доску с цифрами, но он на них даже не посмотрел.

— Графиня Воронцова в необычайном восторге от твоего ночного выступления. — Александр с довольным видом взъерошил мне волосы. — Знаешь, что это значит?

Я пожал плечами, предано смотря на него.

— А то, что у нас все получится. Мы в тебе не ошиблись. Есть в тебе что-то, что притягивает женщину. — Он вытащил из кармана серебряный кругляш на цепочке и открыл крышечку. — Ну, что? Сначала аз и буки, а теперь хуишко в руки?

Ох уж мне эти высокородные! Может быть, их за это в детстве не пороли? Я-то как услышу браные слова, так сразу зад начинает чесаться. Тятька меня знатно хлестал моченым прутиком за такую провинность. И приговаривал: не хуй, а елда, не пизда, а мясные врата. И еще обзывался по-всякому, впору бы самого прутиком угостить. Александр мое раздражение не заметил, рассматривая круглую шкатулочку.

— Итак, смотри сюда. — Он показал мне, что там у него под крышкой.

Это оказались часы! Ух ты! Таких маленьких я еще не видел.

— Когда большая стрелка будет вот здесь, а маленькая здесь, это значит, настало три часа пополудни.

Я нетерпеливо кивнул, потому что знаю, как определять который теперь час. Меня Пьер научил, у них в гостиной стояла целая башня с часами. Их надо завести особым ключиком, и толкнуть длинную палку с кругляшом на конце, чтобы они заработали. Мы, еще совсем захлебыши, смотрели, как это делает месье Бюзье, и следили за каждым его движением. Нам тогда это казалось волшебством. Эх, были же времена без забот!

Я замечтался и чуть не пропустил наставления Александра.

— Ровно в три часа будь у сгоревшего дуба. Если пройти версту на восток по дороге, а тут дорога одна, то сразу его найдешь. Тебя будут ждать.

У меня все нутро скрутило от страха. Кто? Зачем? Почему не в доме? Но Александр меня быстро успокоил:

— Твоя поклонница, графиня Воронцова. Ей нежелательно показываться здесь средь бела дня. Держи, — он щелкнул крышечкой часов и протянул их мне. — Теперь они твои, заслужил.

Не знаю, правильно ли я поступил, но от избытка чувств я бухнулся на колени и поцеловал Александру руку, как делал вчера, приветствуя дам. Он руку не отнял. Сказал только:

— Сделай все правильно и скоро такие вещицы покажутся тебе сущей безделицей. Ступай.

Я проворно вскочил, метнулся к себе в комнату и стал рассматривать подарок, чувствуя себя сказочно богатым. Оказывается, на гладкой крышке часов какой-то похабник искусно изобразил срамную картинку — богато одетый сударь в парике вывалил огромный уд из портков и тычет им прямо в пышное гузно голой красавицы. А эта сударыня с высокой прической совсем раздетая, на ногах только чулки с лентами и маленькие туфельки. Сама-то худа и бледна, а сиськи у нее как два арбуза, того и гляди лопнут. Эх, была бы у меня такая картинка, когда я в трактире служил, я бы из каморы вовсе не выходил.

Видела бы меня сейчас Ульянка! Богатство-то вот оно, начинает мошну тяжелить. Если так пойдет, совсем скоро обещание исполню. Но об Ульянке я не стал долго думать — все мысли заняла графиня Воронцова, ее волшебные глаза, гладкая кожа и такие волнующие изгибы тела. Неужто и она забыть меня не может?

На месте я оказался раньше условленного времени, но там уже стояла карета. А рядом никого. Кучера нет, запяточных лакеев нет. Привязали лошадей к толстому суку и ушли. Я пожал плечами и подошел к карете. Постучал. Знакомый голос с нетерпением сказал:

— Антре!

Входи, значит. И дверца распахнулась.

— Мон дью, Соваж! Как же ты долго! — воскликнула Анна, пока я забирался внутрь.

Она сама как дикарка бросилась ко мне и обняла, и так мне стало мирно на душе от ее ласки.

— Мне нужно чтобы ты кое-что сделал для меня, — прошептала графиня, горячо дыша мне в ухо и поглаживая по вздыбленным кюлотам. Уд-то давно уже понял, что его ждет — торчал наизготовку без всякого понукания. Но сам я еще не был уверен. Мало ли чего она захочет, может, поговорим да и разойдемся.

— Все, что угодно! — говорю, — все сделаю в лучшем виде.

Она счастливо рассмеялась.

— О, не сомневаюсь. Нашу ночь я никогда не забуду. Теперь-то я знаю, что такое рай.

Графиня легонько меня оттолкнула, чтобы я сел, а сама устроилась напротив. Сегодня на ней не бальный наряд, а всего лишь жакет и стеганая юбка, поэтому возиться долго не пришлось бы. Но Анна не стала раздеваться. Она подняла юбку и раздвинула ноги. Оказывается, на ней не было даже чулок. Вот какая смелая! Я с жадностью уставился на ее припухшее лоно, как кот на сметану. Смотрю, а из него уже текут прозрачные соки, оставляя влажные разводы на белых ляжках. Она прикрыла эту красоту ладонью и, пошевеливая пальцами, стала себя ласкать. Лукаво на меня посмотрела и спрашивает, будто ничего особенного не происходит:

— Ты получил мой подарок?

Я кивнул, распахнул кафтан и показал приколотую к подкладке шпильку.

— Буду хранить его до самой смерти.

Мне хотелось поцеловать ей руку, раз так принято у высокородных и я потянулся к той, что была меж ее ног. Другую-то она заложила за спину для удобства. Но едва я коснулся ее пальцев губами, Анна убрала руку и прижала мою голову к мокрым розовым складочкам.

Я уткнулся носом в горячее и вдохнул. Вкусно пахло корицей, теми ужасно дорогими деревяшками, которые повар Бюзье трет в порошок и приправляет им сладкие блюда. Знал бы он, для чего используют корицу знатные дамы.

— Съешь меня, мон Соваж! — воскликнула графиня, заерзав чреслами по мягкому диванчику.

Что ж, если баба мужику такое делает, подумал я, вспомнив, как Ульянка высосала из меня всю плоть без остатка, тогда почему бы и мне не сделать. Я высунул язык и лизнул, собирая вытекающую влагу. Анна выдохнула со стоном и замерла в ожидании. Эх, если б я сделал это с Ульянкой, сейчас бы знал, что нужно, чтобы графиня осталась довольна. Как она делала это со мной? Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, а когда полилось, совсем остановилась. А ну ка...

Сначала я Анну подразнил, вылизывая и целуя ей ляжки, после перешел к горячим складкам, легко касаясь их языком. Она тяжело задышала, запустив пальцы мне в волосы. Значит, я все делаю правильно. Пожалуй, надо переходить к главному блюду. Нет, к десерту, как называл сладкое месье Бюзье. Я свернул язык в трубочку, просунул его меж складок и задвигал головой. Анна даже зарычала от удовольствия и стала подавать чреслами мне навстречу. Вот оно как!

Не в меру раззадорившись, я случайно сбился и задел махонький розовый нарост в самом верху под складками. Что тут началось! И-и-и, батюшки! Графиню выгнуло, затрясло, чуть волосы мне не повыдергала. Я уж ради нее стерпел, от этой волшебной штучки не отстаю, языком теребонькаю. И на ус мотаю — вот в чем секрет женской услады! Глаза поднял, вижу, Анна уже раскраснелась, рот раскрыла без звука и смотрит на меня будто с ужасом или с удивлением. Вроде спрашивает — что это со мной? А потом она совсем озверела: притянула меня к себе, кюлоты сдернула и за уд тянет.

— Войди в меня! Скорей войди!

Я уж давно этого хотел, долго просить не надо. Навалился на грудь графини, изогнулся, а она уд не отпускает, сама его направляет, куда следует. Ох! От такой страсти я не стал осторожничать, у нее там все и так умаслено после моего языка. Грубо воткнул и закачался, изо всех сил подавая чреслами. Остервенело, будто сам зверем стал. Чувствую, ей ласки моей и нежностей сейчас совсем не нужно. Карета трясется, а мы бьемся телами, словно хотим раздавить, разбить друг друга на кусочки. Из меня уж полилось, а я все не останавливаюсь, только постанываю от натуги.

Крик графини от наслаждения было слышно, наверное, за версту. Даже птицы примолкли.

— Довольно! — взмолилась она. И обмякла.

Я и отстал, оставив ее в беспамятстве. Осел на пол, дышу тяжко и любуюсь. Такое у нее на лице умиротворение, хоть картинку рисуй и в рамочку. Погуляла Анна чуток на небесах, глаза изумрудные открыла и заплакала. Вот тебе неожиданность! Моя вторая женщина и опять ревет. Неужто я все не так делал? Ринулся к ней, обнял за ноги и стал повторять без конца:

— Что, что, что?

Она повсхлипывала, слезы-сопли платочком утерла, улыбнулась и говорит:

— Это я от счастья. Второй раз уж ты меня удивил.

Разве ж от этого плачут? От счастья надо смеяться, прыгать-бегать, колесом ходить. Или есть еще какое-то другое счастье?

— Откуда ты взялся на мою голову? Я же теперь без тебя жить не смогу, — пожаловалась она, будто я во всем виноват.

Я промолчал. Одолело меня такое смущение, что не передать. А она все сетует, не перестает:

— Ты же меня наизнанку вывернул. Все, что было до тебя, кажется теперь просто смешным, пресным и никчемным. Те, кого я считала мужчинами, недостойны тебе ноги мыть.

Она спохватилась и обеспокоенно спрашивает:

— Тебе ведь со мной тоже хорошо?

Тут я кивнул, потому что это правда и нечего ее скрывать. Еще как хорошо.

— Жё тем, — говорю, — всем сердцем жё тем. Я вас не обманывал.

Она всхлипнула, но справилась с чувствами и больше уж не плакала.

— Дай руку.

Графиня сняла с пальца один из перстней и надела мне на мизинец. Очень уж он был узкий. Еще и без камня и не самый красивый. Но я устыдился таким мыслям, потому что на золотом кольце было выдавлено то же самое, что вышито на занавесках кареты Григория и Александра — буква «Есть» под короной и две палочки, как на часах. Кольцо-то важное, непростое.

— Все, иди, ради Бога. Мне надо побыть одной.

Анна задумалась, смотря в одну точку.

— А как же просьба?

— Что? — рассеянно спросила она. — Пустое, я передумала. Свистеть умеешь?

Ну и вопрос...

— Умею.

— Будешь уходить, свистни два раза. Пусть мои бездельники возвращаются.

Так я и не узнал, какая у графини была просьба. Никогда. Потому что случилось страшное.