Как шел домой не помню. Она меня любит! Такого, какой я есть, без чинов и званий. А как иначе? Зачем тогда все? Тайная встреча, этот странный разговор. То, что графиня не сказала жё тем, не беда. Я все видел и чувствовал. Может, при следующей встрече признается?

И тут меня что-то кольнуло прямо в сердце. Анна даже не намекнула, что хочет встретиться еще раз. Вела себя так странно, будто отталкивала, прощалась. И кольцо зачем подарила? Оно ведь какое-то особенное, самой государыни вензеля. Остаток пути я бежал, чтобы скорее сообщить эти странности Александру. Но не успел, укатили они с Григорием по секретным делам.

В гостиной сидела Лиза, обложившись бумагами и что-то сосредоточенно читала. Я не хотел ей мешать, только кивнул и собрался запереться у себя в комнате, но Лиза схватила меня за рукав и усадила рядом. Промокнула чистую ветошку в чашке с водой и ворчит:

— Вытрись, а то смотреть противно. Кто тебя в пыли лицом вывалял?

Ох. А ведь и правда. Когда я уходил, у меня же все лицо было мокрое от женских соков графини. Пока шел, пыль-то и осела, а вытереть рукавом не посмел, сказано же, обмундирование не пачкать.

Я видно плохо справлялся с умыванием, потому что Лиза отобрала у меня тряпку и стала тереть сама. Это было приятно, а еще приятнее было смотреть на ее сосредоточенное лицо и чувствовать на щеке ее дыхание, а на затылке мягкую ладонь, которой она придерживала мою голову, чтобы я не вертелся. Мысли о самой красивой на свете женщине с изумрудными глазами сразу померкли, оставив только легкое беспокойство. Может я все выдумал?

Лиза придирчиво меня осмотрела и кивнула.

— Ну вот, стал похож на человека. Откуда это у тебя?

Она показала взглядом на кольцо. Не хотел я ей ничего говорить, но сам виноват. Кольцо надо было спрятать и показать только Александру. Дело тут, скорее всего не только мое, а государственное. Все ж графиня не простая, а целая фрейлина.

Я и отмахнулся, мол, ничего такого тут нет.

— Это подарок, — говорю. И зачем-то уточнил:

— От женщины.

Лиза хмыкнула, но пытать не стала. И на том спасибо. Но у нее на уме было что-то еще, я видел, что ей не терпится что-то узнать, а она никак не решится.

— Ты, правда, думаешь, что я красивая? — наконец спросила она, опустив глаза.

Даже румянец на щеках появился.

— Честное-пречестное слово, — ответил я как можно серьезнее.

— Спасибо.

Она взяла меня за руку, легко сжала и, помедлив, отпустила. Больше мы с ней в этот день не разговаривали, пока не случилась беда.

Я ушел к себе в комнату, разложил на кровати все подарки и стал разглядывать, не понимая, что мне со всем этим делать. У меня никогда не было такого богатства. Часы, конечно, вещь нужная, но остальное? Пора обзаводиться шкатулкой. Если Александр прав, то скоро мне надо будет все это куда-то складывать. Вот раньше жил себе, не тужил, о богатстве и не думал. Одна мысль только и была — бабы. И лучше чтоб голые, иначе не интересно. А как бабы-женщины появились, так с ними и новые заботы пришли. Богатство другие заботы принесет. Что еще алкать будешь, раб божий? Зачем тебе это все?

Веки мои отяжелели, мысли спутались и я уснул. Снилось мне, что лежу я на кровати, на высокой горе. А ко мне со всех сторон поднимаются голые женщины и бабы. Торопятся, карабкаются из последних сил, но не отступают. Вот упертые! Лица у всех перекошенные от натуги, тела потные, блестящие. Сиськи завлекательно болтаются. И у всех в руке для меня подарок — какая-то ненужная в хозяйстве безделушка. У кого из золота, у кого каменьями драгоценными усыпана. А мне тошно от этого и деться я никуда не могу. Разве что улететь. Но Господь-то крыльев не дал. Смотрит он на меня с прищуром с небес и ждет, чего-то я делать стану. Вот бабы-женщины до вершины вскарабкались, руки тянут, стали меня гладить, за уд хвататься, в рот его тянуть. Я как закричу: надоели вы мне! Горите в аду! И тут подо мной гора задрожала, разверзлась, а из щелей жидкий горячий камень полез. Бабы с горы-то покатились кувырком, и сгинули.

Открыл я глаза, а это меня Александр трясет, не добудится. И пеняет строгим голосом:

— Вставай немедля! Марш в гостиную.

Развернулся и вышел. И что на него нашло, думаю. Поспешил за ним. Кто его знает, что мне за промедление причитаться будет. Александр стоял, упираясь руками о стол, горбился, словно держал на плечах непосильную ношу. Рядом сидела Лиза без всякого выражения на лице. Будто мертвая.

— Сядь, — приказал Александр.

Я суетливо сел на стул, всем видом показывая, что вот он я, ничего такого не сделал, спрашивайте, все скажу, как на духу.

— Расскажи мне о твоей встрече с графиней Воронцовой.

Святые угодники! Как же я при Лизе такое рассказывать буду? Посмотрел я на нее жалобно, и она поняла. Умная сударыня. Встала без шума и ушла к себе. Я облегченно выдохнул и все рассказал. Даже о том, как вылизывал и нащупал языком у графини розовую штучку, а она от этого чуть умом не тронулась. Все без утайки. И кольцо показал. Когда Александр мой рассказ проглотил и стал переваривать, я не удержался, спросил:

— Да что случилось-то?

Он вздохнул.

— Нет больше графини Воронцовой. Отравилась сама или отравили, мы пока не знаем.

У меня будто весь воздух из груди забрали. Стало даже больнее, чем когда меня Лиза ладошкой по ребрам угостила. Скорчился я над столом, руками голову обхватил и заголосил. Не заплакал, а завыл как раненый зверь.

— Прекратить! — приказал Александр таким страшным голосом, что я аж подскочил.

— Что ты можешь еще сказать? Выкладывай.

Меня и прорвало.

— Это я, я виноват! Я же вам рассказывал, она говорила, что жить без меня не может. Пресно, никчемно и наизнанку. А как? Как? Кто я? Блоха под периной, а она... она... Венера Медицейская.

— Не мели чепухи. Вашим встречам никто не мешал бы. Сколько душе угодно. И я уважаю твои познания в античной мифологии, — он горько усмехнулся, — но все же сравнил бы графиню с Венерой Каллипигой.

Он помолчал и вздохнул.

— Да-а... к сожалению, с уходом Анны в мире стало меньше красоты.

— А кольцо? — спросил я, занятый совсем другими мыслями.

Александр нахмурился.

— Кольцо, конечно, да. Зачем его отдавать, если не собираешься отказываться от всех привилегий? Загадка...

— Каких еще приви.. легий?

— Обладатель кольца находится под защитой и покровительством Императрицы. Так что спрячь его и никому не показывай. Ладно. Я думал, что будет какая-то ниточка в твоем рассказе, но пока мы в тупике. Посмотрим, что скажет Григорий.

Александр ушел в свои покои, а я опустил голову и затрясся, пытаясь освободиться от слез. Но облегчение не приходило. Зато пришла Лиза и положила руку мне на плечо.

— Ты не виноват. У нас уже есть догадки, но мы не можем их доказать. Пока.

— Какие? — жалобно спросил я, шмыгнув носом.

— Все потом. Тебе надо выпить и поспать.

Она сунула мне под нос пузатую бутылку, и меня передернуло от запаха. Никогда в жизни не пробовал хмельное, и тятька мой никогда бражником не был, но сейчас мне все равно. Надо, значит надо. Лизе лучше знать. Я приложился к горлышку, сделал большой глоток и закашлялся.

— Еще, пей, — строго потребовала Лиза.

После второго глотка внутри стало тепло, это тепло побежало по жилам и ударило в голову. Я выпил еще, делая глоток за глотком, пока Лиза не отобрала бутылку.

— Все, хватит. Теперь надо лечь.

Я встал и повалился вперед, не чувствуя ног. Спасибо Лизе, она заставила меня опереться о плечо и куда-то потащила. Очнулся я в своей кровати. Все еще пьяный, голый, но с заботой укрытый одеялом. Рядом сидела Лиза и гладила меня по голове. Какая же она хорошая. Ласковая. Сильная. Сиси... льная. Сиськи у нее хоть и маленькие, но красивые. Да и то, зачем ей большие-то? Драться с такими несподручно. А вот глаза большие, блестящие как у лошади. Лебедушка моя черная. Голубушка-душегубушка. Люблю тебя, жё тем...

Солнце еще не вышло, а я уж снова пробудился, но подняться не получилось. После того как скумекал, что же мне мешает, и вовсе расхотелось вставать. Рядом лежала Лиза. Я приподнял одеяло, посмотрел — голая. Она закинула руку и ногу на меня и сладко посапывала. Я разглядывал ее, боясь пошевелиться, и не верил, что это происходит со мной на самом деле. Не могло этого быть!

Лиза перестала сопеть и открыла глаза. Я даже не успел зажмуриться, чтобы притвориться спящим. Мы не шевелились, смотрели друг на друга и молчали. Долго. Так долго, что мне стало неловко — пора было уже что-нибудь сказать.

— Расскажи мне про ваши догадки о графине, — прохрипел я сухим горлом и подумал: вот дурень! С тобой рядом Лиза, совсем голая, а ему догадки подавай. Но она ничего, даже глазом не моргнула. Взяла и начала рассказывать, будто мы всё еще сидим за столом в гостиной, а не обнимаемся в кровати.

— Четыре года назад, после переворота семья Анны Воронцовой поддержала Петра Фёдоровича, а Строгановы были на стороне Екатерины Алексеевны. В том, Никита, что графиня ушла от мужа, виновата политика. Супруги часто из-за этого ссорились, но Государыня развод не одобрила. Тут, как говорили древние — ищи, кому выгодна ее смерть.

Я подумал. Еще подумал.

— Государыне? Графиня же ее не поддерживала.

— Неправильно. Да я и не просила ответа, ты ведь еще не все знаешь, — сказала Лиза и придвинулась ближе, положив голову мне на плечо.

Но мне было непонятно, почему это графиня Воронцова во фрейлины пошла, если стоит супротив государыни. Может, они разругались вдрызг, графиню и отравили по высочайшему повелению. Чем не догадка? Я и спросил. Но Лиза на это только фыркнула.

— Помнишь, Саша и Гриша ездили в театр к княгине Дашковой и вернулись с двумя бродяжками и Анной Воронцовой?

Я кивнул, заметив, что в этот раз Лиза графиню бродяжкой не обозвала. И правильно. О покойниках или хорошо, или лучше уж никак не говорить.

— Княгиня с императрицей очень дружны, Дашкова даже помогла ей взойти на трон.

— Все равно непонятно, — проворчал я.

Лиза щелкнула меня по носу.

— Торопишься. Екатерина Дашкова урожденная Воронцова. Они с Анной родственники. Теперь понятно?

Я опять кивнул. Устроила княгиня родственницу в теплое местечко, что ж тут понимать. Но разве обязательно нужно быть с тем, кто тебе не нравится? Или она это только из-за богатства и положения? Да шут с ним, это сейчас не главное.

Лиза снова стала рассказывать про их догадки:

— Я считаю, что ее отравил муж, ведь он изучал химическую науку в Париже и к тому же, Александр Сергеевич как можно скорее хочет жениться на новой пассии, Екатерине Трубецкой. Говорят, что виделись супруги последний раз задолго до смерти Анны, но это нельзя доказать. Может, вчера у них была встреча, но этому нет свидетелей. Да и всегда можно кого-то подослать. Кого-то постороннего. А уж подсыпать яд дело простое. Из перстня, например, или из какой малой склянки.

Вот оно что! У Лизы ведь такой перстень тоже есть. Я же сам видел, как она насыпала в него порошок. Видно, это яд и есть.

Голос Лизы стал мягче, она говорила и поглаживала меня по животу. Как можно вытерпеть такие муки? Уд уже бессовестно топорщил тонкое одеяло, и успокаиваться не хотел.

— А эта... Трубецкая совсем пассия или еще ничего? — спрашиваю.

— Что значит, совсем? Екатерина Трубецкая женщина красивая, не такая, как Анна Воронцова, но умная, с прекрасными манерами, хотя и не слишком целомудренная. Ну да целомудрие нынче не в чести. — Лиза вздохнула и замолчала, задумалась. — Кстати, ее отец, мечтающий о союзе Трубецких и Строгановых, тоже знает толк в ядах. Но это уже мысли Александра. Григорий ищет что-нибудь, что подтвердит ее самоубийство, да там совсем уж ничего. Пусто. Вот так-то, дон Хуан.

Лиза вдруг подняла руку и, размахнувшись, шлепнула меня по щеке. Больно, я даже вскрикнул.

— Ай! За что?

— Подглядывал за мной?

Оказывается, я все ночью вслух высказал! И про сиськи, и про глаза. И про лебедушку. Откуда бы мне знать, какие у нее сиськи? Потому она и скумекала, что я подглядывал. Эх, стыдоба! Нельзя мне хмельное.

— Прости меня. Не удержался, подглядел, как ты на службу собиралась.

Не успел я даже удивиться, как она притянула меня к себе и поцеловала в губы. Но я не ответил. Меня испугала одна мысль, я понял это только сейчас — всех моих баб и женщин что-то от меня забирает: смерть, например, или другая оказия. Нельзя Лизе! Нельзя! А если и с ней что-то случится? Кругом буду виноват я. Мало мне горя?

Она отстранилась.

— Ты чего? Такие слова ночью говорил. Про лебедушку и голубушку. Я думала...

— Боюсь, — перебил я ее.

— Меня боишься? — удивилась Лиза. — Дурачок!

— Тебя не так сильно. Пуще за тебя боюсь.

Ну и высказал, что у меня на уме. А она на это только улыбнулась, будто я дитя малое и лепечу что-то смешное.

— Спасибо, что беспокоишься обо мне, да не верю я в такое. Но теперь ты мне еще больше нравишься. А за подгляд я не сержусь, но больше так не делай, потому что незачем. Я и так тебе все покажу...

И снова ко мне губами потянулась. Не смог я устоять. До Лизы я ни с кем не целовался, ни с Ульянкой, ни с графиней, земля ей пухом. Даже во сне с Государыней не довелось. Ну и сложил губы в гузку. А уд-то уже толкается Лизе в ногу, ему тоже своего подавай. Лиза это почувствовала, и нам стало не до поцелуев. Схватила она его цепко, сжала и не отпускает.

— Это мне надо бояться, очень уж он у тебя большой, — говорит.

Опять я увидел, как она покраснела. И щеками, и шеей, и даже грудь порозовела.

— А как же не смешивай личное и службу? — спросил я, чтобы все-таки уберечь Лизу от лиха.

— Это другое. Я тоже на службе.

Не зная, что еще придумать, чтобы не случилось беды, говорю:

— Ежели боишься, что он большой, давай я тебе так хорошо сделаю, что ты его и не почувствуешь.

— Как это? — спрашивает. И лицо изумленное сделала.

А мне как раз хотелось проверить, у всех ли женщин там одинаковое устройство. Сделаю все языком, может тогда Лизу мое проклятие стороной обойдет? Уд уж как-нибудь переживет, не все коту масленица.

— Сейчас увидишь, — говорю. И пытаюсь встать. А у меня чуть голова не треснула. Упал я на подушку и застонал.

— Что я вчера пил?

— Ром, — сказала Лиза и хихикнула. — Самое крепкое, что нашлось.

Она отвернулась, пошарила под кроватью и протянула мне бутылку. Увидела мои расширенные глаза и рассмеялась.

— Пей, это вода. Я нарочно для тебя припасла. Сразу полегчает.

Я выпил и снова поднялся, с опаской. Но ничего, стало терпимо.

— Лежи, — говорю, — и не мешай.

Раздвинул ей ноги, устроился там и стал смотреть на это чудо природы. Пухленько, как Анфисины пирожки, розово и вокруг черные волосики. А вот и он, старый знакомец. Торчит махоньким пальчиком из-под складочки. Так что, выходит, одетые они, что бабы, что сударыни, все разные, а без одежи одинаковые. У Лизы, оказывается, тоже все как у всех, не перпендикула. Вот где подслушанное у господ словечко пригодилось.

Я высунул язык и лизнул снизу доверху.

— Ай! — вскрикнула она. — Что ты делаешь?!

Ну что за существа, эти женщины? Сама возмущается, а сама вцепилась мне в волосы и не отпускает. Не стал я отвечать. Сделал ей, что и графине, точь-в-точь. Вкривь и вкось языком водил, и кружочки выписывал. И внутрь, как удом толкался. Долго, старательно. Но в самом конце, когда я ее отросток стал теребить, Лиза кричать не захотела, только сдавила мне голову железными ляжками и вздрогнула. Все-таки они и голые разные. Почему не билась, не кричала? Или не по нраву ей пришлось мое усердие? Даже обидно стало.

Лиза освободила меня от медвежьей хватки, лежит, не шелохнется. И глаза закрыты. Поди, пойми.

— Эй,.. . спишь, что ли?

Она потянулась и говорит:

— Нет, не сплю. Это было... чудесно, но я теперь еще больше хочу.

Видать у Лизы такая жажда приключилась, что никак не сдержаться. Нечем ей свое удово вместилище заполнить, да и некогда из-за темных дел. Притянула она меня к себе, и ноги шире раздвинула. Разве тут устоишь от соблазна? Желание разум туманит, а уд свое требует. Я и не заметил, как он оказался внутри. Сразу все нехорошие мысли как ветром сдуло — авось пронесет, не заберут у меня Лизу. Она сильная.

Ох и тугонько там у нее! Наполовину только вошел, дальше уж не пускает. Уперлась она ладошками мне в грудь, а в черных глазищах мольба — не торопись, мол, тяжко мне. Я назад подался, знаю уже, что сначала бабе надо пообвыкнуться, и все пойдет как по маслу. Качнул раз-другой, Лиза и помокрела, рассупонилась. А я ничего, не стал яриться. Сразу-то нельзя. Вошел по самый корешок, снова вышел, вошел-вышел. И в глаза ее колдовские смотрю. А в них под поволокой радость и нетерпение. И даже облегчение. От чего бы? Стало мне от ее взгляда так тепло и благостно, что даже захотелось заплакать. Я и заплакал. Чай, не на службе. Вот, значит, что чувствовала графиня. Теперь-то я понимаю. Слезы от счастья самые сладкие.

— Чего ты? — спрашивает Лиза.

Я и сказал, как графиня:

— Это я от счастья. Наизнанку ты меня сделала.

А сам не останавливаюсь, толкаюсь. Медленно, осторожно. От моих слез в глазах у Лизы опять огоньки заплясали, но не насмешливые, ласковые. Раззадорилась она, стала чреслами кружить-подмахивать. Даже губу прикусила от старания. А потом показала она такое лихачество, которого я еще не видывал. Умаялась Лиза чреслами вертеть, успокоилась, а я как раз наподдал, разъярился, стал шулятами о ее ворота биться. У нее-то там уже все помягчело, раздалось. Добрался я до самого ее дна, качнул назад, а она не пускает. Вцепилась, и как в кулаке держит. Еле вытащил. Опять вогнал по самый корень и снова застрял. Что за напасть? Будто ведро в колодец — туда свободно падает, а чтоб вытащить, надобно потрудиться. Выдоит, думаю, меня сейчас Лиза как корову.

— Не могу так, — говорю, — сжалься!

А она смеется.

— Не держи, я уж заждалась.

Уд мой как по указу забился, плотью брызжет, а Лиза все играет — то сожмет его, то отпустит, сожмет-отпустит. И взгляд у нее стал как у водяницы из сказки, мутный, рассеянный. Потом и вовсе глаза закатились. Простонала она коротенько, напряглась, расслабилась и затихла.

И все?! А где неистовые метания и крики? Выходит, сплоховал я. Получается, что к каждой бабе-женщине свой подход нужен? С Ульянкой так, с графиней эдак, а с Лизой... не знаю. Как найти ту ее струнку, которую заденешь, и тело отзовется?

Когда Лиза одевалась, собираясь уходить, я вспомнил слова Александра о графине Воронцовой. И спрашиваю:

— А что значит Каллипига?

Лиза опять покраснела и застенчиво улыбнулась.

— Прекраснопопая с греческого. Так назвали одну из статуй Венеры. А что?

Вот, думаю, другой раз тебе наука. Не думай о прочих женщинах, пока с тобой одна. И выкрутился:

— Сильно ты на нее похожа. Только ты все равно краше во сто крат.

И нисколько не слукавил. Что я, Венеру не видел? За эти слова я получил еще один поцелуй и крепкие объятия. Уходила Лиза задумчивая, а на пороге остановилась и говорит:

— Не права я, Никитка. Дар у тебя есть, особенный. Многим женщинам ты еще головы вскружишь, но смотри, сам не пропади. А я буду за тобой приглядывать.

Она подмигнула и улыбнулась, но с грустью.

Вот так. Железная Лиза, душегубица, а стала обыкновенной женщиной-сударыней. Я даже растерялся и ничего на это не сказал.

Но каков Александр! Оказывается, и он с графиней блудил. За шнурок дергал, чтобы платье снять. Откуда бы ему иначе знать, что у графини такая прекрасная каллипига есть? А где Александр, там же, поди, и Григорий. Ну и пройдохи! Но по ним-то она не сохла и не вспоминала даже. Выходит, я искуснее господ оказался.

***

Месье Фурнье сегодня сделал что обещал. Да так расстарался, что когда он откланялся, я только головой покачал. Совсем иноземец с ума сошел. Где это видано, чтобы в арифметике буквы складывали и вычитали? Аз прибавить Веди равно Слово. Каково? И всё время про абстраксьён твердил. Буквы он конечно на свой манер называл: а, бе, це, но от этого легче не стало. И ведь он вместо букв через хер, по-ихнему икс, все равно цифры подставлял. Так зачем огород городить? Пф-ф. Но кое-чему полезному французишка все же обучил, за что ему великая благодарность и почтение.

Месье Фурнье показал мне, как с женщинами следует обращаться: как за ручку правильно брать и целовать, какие следует при этом слова лестные говорить. А еще рассказал о тайных женских знаках — что она затевает, если раскрытый веер у лица держит и зыркает на тебя из-под опущенных ресниц, или что значит, если у нее веер в руке зажат, а на лице равнодушие. И почему она туфельку из-под платья тебе показывает. Про шатлен, карне и портбукет просветил и даже про бурдалю рассказал. Вот бесстыдник!

Еще он книжицу подарил, называется «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению». В первой части ничего интересного: азбука, таблицы, цифры и религиозные наставления. Во второй-то самое оно и начинается — правила поведения для юношей и девушек дворянского происхождения. Ох и трудна жизнь у высокородных! Так не сиди, так не стой. Не чавкай, локти на стол не ставь, носом шмыгать не моги... эх! Написано про всякие галантности и добродетели, а на деле что? Дамы-сударыни сквернохульничают, прыгают из ложа в ложе как блохи — сегодня с мужем спят, его хер в рот кладут с причмоком, и всю плоть высасывают, а завтра любовника, и не одного, этими губами целуют, и белые ляжки перед ними раздвигают. Для кого тогда в книге мораль писана?

Наскучило мне чтиво, вышел я из своего эрмитажа, чтоб Лизу повидать. Не давала мне покоя ее нежданная ласка, пусть и сдержанная, не раскрытая. Хотел я расщелкать этот орешек. Но на всегдашнем месте в гостиной ее не оказалось, книжка о воеводе только лежит. Посмотрел через замочную скважину в ее комнату — окно нараспашку и никого. Понятно, опять заботы государственные. Ушла через лес. Шпионов ловить не в поле косить — и днем и ночью басурмане государыне пакостят.

Вышел я на задний двор, чтобы справить малую нужду, а там, на лавочке старик сидит. Тот, который встречал нас с Григорием и Александром. Сидит, трубочку покуривает, и косточки на солнышке греет. После того как я поделал свои дела в нужнике, мы с ним и познакомились. Дед Фома оказался интересным человеком. И умным. Он незаметно из меня всю мою подноготную-то вытянул, а о себе ни словечка не сказал. Вот какой хитрый. А может и не позволено ему о себе рассказывать. На то она и тайная экспедиция.

Спросил я его, почему это в книжках пишут одно, а в жизни выходит по-другому. Вот как он ответил:

— Рыба гниет с головы, Никитка. Стало быть, что? С кого пример берут?

Я, конечно, догадался, про кого это он, но поверить в такое не мог. Крамолу говорит и не боится! Да неужто сама Великая тоже непотребствами занимается? На это дед Фома рассказал, что будто бы у царицы есть специальные люди, которые ее ублажают, когда в ней неуемное томление приключается. И называют их фаворитами. Так вот почему меня Григорий и Александр фаворитом-то обзывали! Я хоть и во сне, но государыню-то отпежил разок.

Еще дед Фома сказал:

— Страсти человеческие от Бога, потому бояться их не след. А раз уж ты у нас на такой службе, значит, свое умение примерно оттачивать следует. Дело молодое.

Тут он, конечно, слукавил, правильно говорится так: всякая страсть, служащая к пользе, дарована от Бога. А какая от меня польза? Никакой. Как говорила Лиза, хоть и признала она за мной какой-то дар, рано мне еще серьезное дело доверять. Да я и сам знаю. Поэтому совет деда Фомы я принял, но задумался. На ком еще оттачивать умение? Не на Анфисе же поварихе. Больно уж толста и стара.