В оговоренное время мы с мамой пришли в кабинет школьного психолога. Дверь была прикрыта, и из щели тянуло сладковатым, терпким ароматом дорогих духов — явно не пахло здесь ни мелом, ни старой краской, как в остальной школе. Этот запах казался инородным, настырным и волнующим.

Мама постучала почти неслышно, кончиками ногтей, и ее голос прозвучал смущенно-виновато, будто она просилась не в кабинет, а в нечто запретное:

— Можно?

— Да, да, конечно, я вас уже жду, проходите, — отозвался изнутри приятный, поставленный голос, в котором угадывалась улыбка.

Мама проскользнула в приоткрытую дверь, ее движения были порывистыми, нервными. Она обернулась ко мне, и в ее глазах читалась смесь тревоги и решимости:

— Андрей, не спи, пожалуйста, пойдем-пойдем, золотце. — Ее пальцы, теплые и нервные, сжали мой локоть, вцепились в рукав куртки, будто и вправду боялась, что я рванусь прочь.

Так стыдно. Мысли путались, в висках стучало. Мама затащила меня на этот разговор, как будто я какой-то ненормальный, больной. И тема, которая нас здесь ждала, предстояла, мягко сказать, более чем пикантная. Пряча глаза в пол, я зашел следом за мамой, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Каблуки Юлии Александровны — дорогие, лаковые — виднелись из-за стола.

— Здравствуйте, Юлия Александровна, — пробормотал я в свои кроссовки, чувствуя, как горит все лицо.

— Оо, Андрюша, ты с мамой пришел? Очень рада видеть, проходи, не стесняйся, — ее голос звучал тепло и профессионально одновременно. Она сидела за своим столом, и я краем глаза заметил, как она незаметно, почти молниеносно взглянула в открытый блокнот и, мгновенно освежив в памяти информацию, обратилась к маме: — Екатерина Ивановна, присаживайтесь, пожалуйста. Я полностью в вашем распоряжении — с удовольствием выслушаю все, что вы мне скажете. — Ее улыбка была ободряющей, но в глубине умных глаз читался живой, неподдельный интерес.

Мы с мамой неуклюже расположились на небольшом кожаном диванчике прямо напротив ее рабочего стола. Мама сжала руки на коленях, ее пальцы были белыми от напряжения. Она поколебавшись секунду, глотнула воздух и начала, ее голос звучал тише обычного:

— Юлия Александровна, сначала... сначала пообещайте мне, что все, что будет сказано в этом кабинете, останется строго между нами. Потому что вопрос... мм... довольно деликатный. Очень личный.

— Разумеется, Екатерина Ивановна, — психолог мягко склонила голову набок, сложив изящные руки на столе. Ее взгляд был проникновенным и чуть хищным. — Я связана профессиональной этикой и врачебной тайной. Это абсолютно безопасное пространство. Вы можете говорить все, что угодно. Чем откровеннее вы будете, тем глубже мы сможем погрузиться в суть... вашей ситуации. Здесь нечего бояться. Мне можно доверять ваши самые постыдные секреты.

— Хорошо, — мама выдохнула, и ее плечи чуть опустились, но взгляд оставался прикованным к психологу, полным немого прошения. — Я сразу предупрежу, что это... мм... касается интимных вопросов. Сексуальных. — Она произнесла это слово с трудом, и на ее щеках выступил слабый румянец.

— Оо, — губы психолога растянулись в широкой, понимающей улыбке, а в ее зеленых, чуть раскосых глазах вспыхнул неподдельный, живой интерес, сменивший профессиональную маску. — Моя самая любимая тема. — Она медленно перевела взгляд на меня, сканируя с головы до ног. Ее взгляд был обволакивающим и мягким, но насквозь проницательным, будто она уже видела меня в самых неприглядных позах. — Андрюша, что же такое? У тебя, что, появилась первая подружка? Или уже первые сложности, недопонимания? — Она дружелюбно подмигнула, но этот жест казался слишком уж нарочитым, почти издевательским, будто она уже знала ответ и просто ждала, когда мы начнем врать.

Мама резко, почти инстинктивно перехватила инициативу, не дав мне и рта раскрыть. Ее пальцы вцепились в край сумки так, что костяшки побелели.

— Не совсем... или, точнее, совсем нет, Юлия Александровна. Это... э-э-э... — она запнулась, и губы ее задрожали, но не от страха, а от возбуждения, которое она пыталась подавить. — Это даже частично касается... меня самой.

— Так-так-так, — протянула психолог, и ее голос стал тише. Она медленно наклонилась вперед через стол, положив изящный подбородок на сцепленные пальцы. Ее выражение лица стало сосредоточенным, гипнотически-внимательным, но в уголках губ играла едва уловимая улыбка человека, который наконец-то добрался до самого сочного. — Вот это уже действительно интересно. Я вся во внимании, Екатерина Ивановна. Не торопитесь, но будьте максимально откровенны. Каждая деталь важна.

— Понимаете, у меня есть... друг, — мама запнулась, ее пальцы нервно переплелись на коленях, — скажем так, с которым я встречаюсь. И я неоднократно замечала, что мой сын... — она бросила на меня быстрый, полный вины и чего-то еще, неуловимого, взгляд, —. ..за нами подсматривает. Когда мы... остаемся наедине.

— Ага, понимаю, — кивнула психолог, ее изучающий взгляд скользнул с раскрасневшейся мамы на меня, пылающего стыдом, и обратно. Заметил, как ее глаза блеснули живым, неподдельным интересом. — Это вас смущает? Чувствуете неловкость? Или, может, что-то еще? Например, смущение смешивается с любопытством? Или даже... с легким возбуждением?

Мама молча кивнула, не в силах вымолвить слово. Ее горло сжалось.

— Давайте разберем это чувство, — продолжила Юлия Александровна, ее голос стал мягче, но от этого только интимнее. — Смущение — это реакция на нарушение неких внутренних границ. Но границы — понятие гибкое. То, что кажется табу сегодня, завтра может стать источником удовольствия, если исследовать это правильно. Без осуждения.

— В каком-то роде, да, — наконец выдавила мама, нервно проводя рукой по шее. Я видел, как вздрагивает тонкая цепочка на ее запястье. — Меня это смущает. И... и смущает, я думаю, не только меня, — она кивнула в мою сторону, и ее голос дрогнул. «Ох, сынок, прости, что заставляю тебя это слушать, но ведь нам же нужно помочь, правда? И почему от этих слов между ног становится так тепло и влажно...»

— Ну, с ходу скажу — не стоит делать из этого трагедии, — голос Юлии Александровны вновь зазвучал спокойно и обезличенно-профессионально, но в уголках ее губ играла едва заметная улыбка. — В этом нет ничего криминального или из ряда вон выходящего. Ваш мальчик взрослеет, период полового созревания, судя по всему, уже активно позади — ему чрезвычайно интересны взаимоотношения полов, сексуальные отношения, их механика. — Она перевела взгляд на меня, и ее глаза стали какими-то пронзительно-понимающими. — В первую очередь, объектом интереса и даже фантазий естественным образом может становиться мама — самый близкий и значимый женский образ. Это классический эдипов комплекс в его здоровом, исследовательском проявлении. Он может подсматривать, иногда даже представлять себя с ней, мастурбировать на эти мысли, представлять, как мамина зрелая пизда принимает в себя, как мамины губы сосут мужской член... — Она произнесла это слово («мастурбировать») и последующие грубые детали абсолютно спокойно, будто «делать уроки», и я почувствовал, как горит все мое лицо, а в животе закружилось пьянящее тепло. Боже, она знает. Она все знает. И говорит об этом вслух. — Его психика через это познает себя, свою собственную сексуальность, свою роль. Это нормальная, проходящая история, и его интерес абсолютно понятен с точки зрения психологии. Более того, Екатерина Ивановна, ваша реакция — тоже часть этого процесса. Ваше смущение — это зеркало его смущения. Ваше... возбуждение — отражение его возбуждения. — Она сделала небольшую паузу, давая нам переварить, насладиться жгучим стыдом. — Извините, что немного увлеклась и перебила вас. Пожалуйста, продолжайте, Екатерина Ивановна. Что именно вас беспокоит в этой ситуации? Сам факт или... возможно, какие-то конкретные детали? Может, то, что вы ловите себя на мысли, что вам... нравится быть объектом такого внимания? Даже от собственного сына?

— Да, но подсматривать за нашим... сексом, — мама с трудом выдавила это слово, и ее щеки залил густой румянец, — подслушивать, как меня... как меня трахают... и... мастурбировать, как вы выразились, прямо за дверью... Я... я ведь слышу... каждый шорох, каждый его прерывистый вздох... и не только я слышу, я ведь не одна в эти моменты...

— То есть, если я правильно понимаю, вам это не нравится? — уточнила Юлия Александровна, ее голос оставался ровным, но в нем появилась едва уловимая хрипотца. Она наклонилась чуть вперед, и взгляд ее стал еще более пристальным. — Или, Екатерина Ивановна, может быть, нравится, но именно это и смущает больше всего? Чувство вины за собственное возбуждение? За то, что ваше тело реагирует на звуки его мастурбации? На мысль, что он представляет вас в тот момент, когда другой мужчина владеет вами?

— Ну... я же сказала, что это смущает, — ответила мама, опустив глаза и сжимая сумочку так, что костяшки пальцев побелели. Ее ноги под столом нервно сжались, и я представил, как там, под шелком ее платья, набухла и стала влажной ее аккуратная, светлая пизденка.

— Екатерина Ивановна, давайте все-таки разграничим: вас это смущает или вам это активно не нравится? Это разные вещи, — мягко, но настойчиво парировала психолог, и ее пальцы перестали писать, замерли над блокнотом. — Смущение — это реакция на нечто новое, но часто приятная. А активное неприятие — это уже отторжение. Что вы чувствуете на самом деле? Может, щемящее любопытство? Сладковатый стыд?

— Смущает, — наконец, выдохнула мама, опуская глаза, но я заметил, как кончик ее языка на мгновение коснулся верхней губы. «Ох, сынок, она вытягивает из меня все, заставляет признаться в этом... а я не могу солгать, не могу.»

— Поняла. — Юлия Александровна сделала аккуратную пометку в своем блокноте — не слово, а скорее какой-то значок — и плавно перевела взгляд на меня. Ее выражение лица стало чуть более серьезным, но не осуждающим, скорее... заинтригованным. — Андрей, — она повернулась ко мне всем корпусом, блокируя маму из моего поля зрения, будто оставляя нас с ней наедине, — скажи, пожалуйста, а тебе... нравится, когда к маме приходит ее друг? Что ты при этом чувствуешь? Может, ревность? Или... что-то еще?

— Да, — тихо, почти неслышно пробубнил я, уставившись в свои колени, чувствуя, как подступает жар. «Нравится. Очень нравится.»

— И ты, конечно, понимаешь, что происходит в маминой спальне, когда он приходит, верно? — продолжала расспрашивать Юлия Александровна, ее голос был мягким, бархатистым, но не допускающим отговорок. Он обволакивал, проникал внутрь и заставлял отвечать. — Ты же взрослый, умный парень. Ты слышишь звуки, догадываешься...

— Да, — снова выдавил я, чувствуя, как по спине бегут противные, горячие мурашки смешанного стыда и возбуждения. Ладони стали влажными.

— И что же именно там происходит? — она наклонилась чуть вперед, и я уловил легкий, терпкий аромат ее духов. Ее взгляд был прикован ко мне, выжидающий. — Я хочу услышать это именно от тебя. Скажи своими словами. Не бойся. Здесь можно все.

Я замялся, почувствовав ком в горле. В голове пронеслись знакомые, до боли четкие звуки — приглушенные, сдавленные сладкие стоны мамы, глухие, влажные шлепки, скрип кровати, приглушенный мат.

— Говори, не стесняйся, — ее голос прозвучал ободряюще, но в нем теперь слышалась легкая, едва уловимая хрипотца. — Здесь безопасно. Используй слова, какие тебе удобны. Никаких оценок. Только правда.

Мама тоже развернулась ко мне, ее взгляд был смешанным — в нем читались и смущение, и какое-то странное, напряженное ожидание, и тень того же возбуждения, что клокотало во мне. Я собрался с духом, глубоко вдохнул и выдохнул, глядя в пространство перед собой, на ее стройные ноги в чулках:

— Ну... они... они трахают маму. — Голос сорвался на шепоте. — Они... они приходят к ней, и они сразу начинают... трахаться... я слышу, как он шлепает ее по жопе, как мама вскрикивает... а потом он ее... ебет. И его жена вместе с ним. Они трахают маму в пизду или в жопу. А мама... мама стонет, просит еще... и ей нравится, когда он называет ее шлюхой.

— Вот как?! «Они»! Очень интересно, — ее брови удивленно поползли вверх, а губы сложились в тонкую, заинтригованную улыбку. Она бросила быстрый, изучающий взгляд на маму, полный нового, жадного любопытства. И, не давая ей ни секунды на оправдание или объяснение, тут же продолжила, ее вопросы стали точнее и быстрее, как скальпель, вскрывающий плоть:

— Значит, у мамы не один друг, а несколько, да? Конкретно кто? Называй имена, Андрей. Это важно.

— Да... — я почувствовал, что проговорился, но остановиться было уже нельзя, ее голос гипнотизировал и вытягивал из меня все. — Тетя Света и дядя Коля. Родители Вовы из моего класса.

— Та-а-ак, — протянула Юлия Александровна, и на ее лице расцвела понимающая, почти торжествующая улыбка. Она откинулась на спинку кресла, оценивающе окинув маму с головы до ног. — Это уже новая информация, совсем иной масштаб. Семейная пара. Оба. Интересно. — Она снова взглянула в свой блокнот, быстро пробежавшись глазами по заметкам, будто сверяя факты, и провела рукой по своему горлу, задерживая взгляд на шее мамы. — Екатерина Ивановна, я ведь вас прямо просила быть со мной максимально откровенной, рассказывать все полностью, а не выборочными кусочками. Так мы далеко не уедем. Сопротивление — это нормально, но давайте его осознавать. — Ее упрек прозвучал мягко, но недвусмысленно, с легким оттенком разочарования, которое больно кольнуло маму. Она снова повернулась ко мне, и ее взгляд стал еще более пронзительным, заставляя меня ерзать на стуле. — Андрюш, а расскажи мне, как это обычно происходит? Они часто к вам приходят? И они... втроем занимаются любовью с твоей мамой? То есть, оба сразу? Или по очереди? Кто начинает?

— Иногда приходят, да, — я почувствовал, как горят уши, и мне захотелось провалиться сквозь землю, но одновременно где-то глубоко внутри все замирало в сладком, стыдном предвкушении. — Раз в неделю, обычно. В субботу. И... и всю ночь... они ее трахают. — Я выпалил это одним духом, смотря в пол, на ее изящные туфли-лодочки.

— Прям именно так? Они ее... «трахают»? — она повторила мое грубое слово без тени смущения, как констатацию факта, но ее голос стал тише, интимнее, приглашая к откровенности. — Как именно? Описывай. Они раздевают ее? Сразу или постепенно? Говорят что-то при этом?

— Ага, — кивнул я, глотая комок в горле. — Дядя Коля... он обычно сразу хватает ее за жопу, трет через платье, целует так, что аж слюни текут... а тетя Света в это время стоит сзади и смеется, потом щипает маму за соски... Иногда мама встречает их голой, тогда она сразу встает на коленки и целует тетю Свету между ног...

Психолог медленно перевела взгляд на маму. Ее выражение лица было вежливым, но в нем читался жесткий, аналитический интерес, смешанный с неподдельным возбуждением.

— Но я, пожалуй, пока не до конца понимаю динамику. Может быть, вы мне объясните, Екатерина Ивановна? Что это за отношения? Вы сами ищете этих встреч? Или это они приходят к вам? Кто инициирует?

Мама смущенно ерзала на диване, ее пальцы безнадежно спутались, а взгляд метался по комнате, избегая встретиться с нашими. На ее шее выступили розовые пятна.

— Ну, да, я... я дружу с одной семейной парой. Мы хорошо общаемся. В целом... мне с ними очень комфортно. Они... они такие сильные, уверенные... — ее голос стал тише, почти шепотом, — и они знают, чего хотят.

— «Комфортно», — повторила Юлия Александровна, и в ее голосе зазвучала легкая, почти насмешливая нотка, пока она делала очередную пометку — на этот раз более размашистую. — Я правильно догадываюсь, что они вас используют? Я имею в виду... как бы выразиться корректнее в этой обстановке... Как свою игрушку? Как общий сексуальный ресурс? Да? Они приходят, чтобы вместе, вдвоем, выебать вас во все дырки, даже унизить, а потом уйти? И вам... вам это нравится? Это и есть ваш «комфорт», Екатерина Ивановна?

Мамино лицо залилось густым, алым румянцем, доходящим до линии декольте. Она отвела взгляд, уставившись в узор на ковре, но кивок был почти незаметным, крошечным движением головы, полным стыдливого признания.

— Да... наверное, можно и так сказать, — прошептала она, и ее голос дрогнул, став влажным и виноватым. Ее пальцы сжали край дивана так, что ногти побелели. «О, Господи, она выставляет меня такой пошлой, такой доступной... и ведь это правда. Каждый раз, когда они приходят, я чувствую себя именно так – их вещью, их общей дыркой.»

— Понимаю, да, — психолог сделала еще одну пометку, на этот раз более размашистую, почти эскизную. Блокнот явно был полон не только словами, но и какими-то ее личными, понятными лишь ей значками, фиксирующими каждую нашу реакцию. — То есть, если резюмировать и говорить уже совсем прямо, без эвфемизмов... В сексуальном плане вам объективно нравится роль нижней. Пассивная, подчиненная роль. Возможно, вам нравятся элементы унижения и даже контролируемой боли. Вас заводит грубость, доминирование над вами и испытываемый вами же стыд. — Она говорила это ровным, констатирующим тоном, как будто зачитывала диагноз, но ее глаза, тем временем, ярко горели азартом исследователя, нашедшего редкий экземпляр. — Скорее всего, вы бы не отказались — и, по факту, уже не отказываетесь — выступать в роли их сексуальной рабыни. Игрушки для совместных утех. Так? Их общая, взрослая, сочная шлюха, которую можно использовать по очереди или одновременно, как им захочется. И вам это доставляет удовольствие. Физическое и моральное.

Мама молчала в ответ. Она сидела, опустив голову, и это молчание, это сгорбленное положение плеч, было красноречивее любых слов. Воздух в кабинете стал густым и тяжелым, наполненным признанием того, о чем вслух никогда не говорилось, но что витало между нами всегда.

— Екатерина Ивановна, не переживайте, пожалуйста, все в полном порядке, — голос психолога внезапно вновь зазвучал мягко, почти ласково, но в его глубине отчетливо звенели стальные, не терпящие возражений нотки. — Это ваша природа, ваша сексуальность, и в ней нет ничего плохого, если все участники довольны. Но я все-таки попрошу вас выйти на пять минут. Мне нужно наедине поговорить с вашим сыном. Обсудить некоторые... аспекты его восприятия этой ситуации. Без свидетелей.

— Хорошо... — мама медленно поднялась с дивана, ее движения были вялыми, будто ее воля была полностью парализована этим разговором. Ее взгляд, полный тревожных догадок и какого-то странного, затаенного ожидания, скользнул по мне, прежде чем она вышла, тихо прикрыв за собой дверь, оставив меня наедине с психологом.

Юлия Александровна взяла свой стул, поставила его прямо напротив меня, так что наши колени почти соприкасались, и подсела поближе, сократив дистанцию до интимного минимума. Ее движения были плавными, неспешными, полными уверенности. От нее пахло дорогими духами и чем-то еще, едва уловимым, возбуждающим.

— Андрюш, — начала она спокойным, вкрадчивым, почти интимным голосом, который, казалось, проникал прямо под кожу, — запомни самое главное: мне ты можешь доверять полностью. Абсолютно. Говори со мной открыто и свободно, любыми словами, которые приходят в голову. Самыми грязными, самыми пошлыми. Все, что ты скажешь, останется в этой комнате. Это наш с тобой секрет. Хорошо? — она ободряюще улыбнулась, и ее глаза, казалось, излучали понимание и поддержку, но в их глубине плескалось живое, ненасытное любопытство.

— Хорошо, — ответил я, чувствуя, как странное облегчение смешивается со стыдом и растущим возбуждением. Я пытался не смотреть ей прямо в глаза, мой взгляд скользил по ее стройным ногам в чулках, аккуратно сложенным под столом, по округлости бедер, угадывающейся под облегающей юбкой.

Она заметила это, но не стала комментировать, лишь продолжила, ее голос стал чуть тише, доверительнее, губы приоткрылись:

— Эти тетя и дядя... они приходят специально, чтобы ебать твою маму? — Она употребила матерное слово так же легко и естественно, как будто говорила «гулять» или «ужинать», и от этого в низу живота все сжалось горячим узлом. — Ей это нравится? Они с ней... жестко обращаются? Может, бьют ее по жопе, за волосы таскают, грубо трахают ее в пизду и в анал? Можешь не стесняться, отвечай честно. Я все понимаю.

Ее прямота была обескураживающей и освобождающей одновременно.

— Да, — выдохнул я, и это слово сорвалось с губ само, подхваченное ее настойчивым, разрешающим тоном. — Специально для секса приходят и... трахают ее...и в рот, и в жопу... Маме нравится, мне хорошо слышно, как она стонет, иногда очень громко. — Я говорил, глядя на ее колени, на тонкую ниточку шва на чулке, чувствуя, как по всему телу разливается жар.

— Кричит? — уточнила она, и в ее глазах вспыхнул живой, неподдельный интерес, смешанный с чем-то голодным. Она наклонилась еще ближе, и я почувствовал тепло ее дыхания. — Что тебе еще слышно? Какие именно звуки? Опиши. Влажные шлепки? Прихлопы по попке? Хриплое дыхание? Мат?

— Еще как кричит, — подтвердил я, срываясь на шепот. — Наверное, все соседи слышат, как она визжит. А еще... они ее обзывают. Говорят ей, что она... — я запнулся, чувствуя, как горит все лицо, но ободряющий взгляд Юлии Александровны заставлял продолжать, —. ..что она блядина ебаная... что она хуесоска и шлюха анальная, разъебаная жопа, дырка для членов, подстилка, пизда... — я выпалил это одним духом и почувствовал, как камень сваливается с души, сменяясь новым, острым стыдом. Густо покраснев, я добавил: — И мне как будто даже стало легче, что я могу это кому-то рассказать.

— Ого! — ее брови снова поползли вверх, но на лице не было осуждения, лишь глубокий, почти хищный аналитический интерес. Она облизнула губы, делая очередную пометку в блокноте. — Похоже, твоей маме действительно нравится такое обращение, да? Ее это заводит. Когда ее унижают, называют грязными словами...

— Ага, — кивнул я, сжимая колени, чтобы скрыть дрожь, пробежавшую по ногам. — Они еще говорят, что моя мама — это их... их жопастая сучка и блядский спермоприемник. — Я произнес это уже почти шепотом, сгорая от стыда, но где-то глубоко внутри чувствуя странное, извращенное облегчение. — Что она создана только для того, чтобы на нее спускали и вытирали об нее члены. И... и мама не спорит. Она только стонет и просит... сильнее.

— Судя по твоим словам, у этой сучки все дырочки уже давно распечатаны, да? — психолог незлобно, почти по-дружески подмигнула, как будто мы делились каким-то пошлым, мужским секретом. Ее тон был таким непринужденным, что стыд понемногу начал отступать, уступая место странной близости. — А ты сам... видел, как ее ебут? Не только слышал, а именно видел? Во всех подробностях?

Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Мой взгляд упал на ее руки, аккуратно сложенные на блокноте.

— Несколько раз, — прошептал я, голос сорвался, и я сглотнул, — когда они забывали дверь в спальню закрыть до конца. Или... или я приоткрывал ее совсем чуть-чуть.

— Что самое интересное из того, что видел, запомнилось? Можешь рассказать мне? — ее голос был тихим, подталкивающим к откровенности, почти соблазняющим. Она облокотилась на колени, приблизив свое лицо к моему, и я увидел крошечные золотые крапинки в ее зеленых глазах.

Я почувствовал странную смесь стыда и дикого, пьянящего возбуждения. Ее полное отсутствие осуждения, ее профессиональный, но такой личный интерес развязывали язык.

— Ну... понравилось, когда мама стояла раком на кровати, сосала дяде Коле член, а тетя Света сзади... рукой трахала ее в попу. Двумя пальцами, потом всей ладонью... — Я выпалил это и увидел, как Юлия Александровна удивленно вскинула брови, но не с отвращением, а с живым, почти жадным интересом, будто перед ней открывали редкую клиническую картину. — Еще... когда она прыгала на его члене сверху, а тетя Света в это время заставляла ее наклониться и лизать себе... ну, там. Киску. — Я сделал жест в сторону промежности, чувствуя, как горит все лицо. — И когда они после... просили ее лизать им попы. Вытирать языком. И плевали на нее. Прямо в лицо. И даже говорили, что...

— Что? — она мягко подтолкнула меня, ее глаза блестели, а губы приоткрылись в едва заметной улыбке. — Говори, Андрей. Я не укушу. Наоборот.

— Что... нассут ей в жопу, если она будет плохо себя вести, — я покраснел до корней волос, но почему-то не мог остановиться, ее внимание было как наркотик. — И... и что засунут ей в пизду бутылку, если она им не вылижет все дочиста.

— Ну, — Юлия Александровна усмехнулась, коротко и похабно, и в ее голосе прозвучала откровенная, мужская оценка, — жопа у нее, я помню по родительским собраниям, действительно достойная, грех не использовать по полной. Сочная, круглая, наверное, аппетитно хлопает, когда ее с размаху трахают, да?

— Ага, — я совсем расслабился, ее одобрение и похабное понимание действовали как наркотик, разжигая внизу живота знакомый жар. — И красная становится... вся в отпечатках.

— Андрюш, — ее голос снова стал серьезным, но все таким же доверительным, интимным, будто она делилась со мной самым большим секретом, — скажи честно... тебе самому все это нравится? То, что ты видишь и слышишь? Возбуждает? Твой маленький дружок встает?

— Вроде, да, — признался я, глядя в пол, на ее туфли, чувствуя, как напрягается между ног. — А еще мне нравится, когда она потом вся в их сперме... утром прихожу к ней в комнату, а она спит, и от простыней так... вкусно пахнет. Сексом. Спермой. И она вся липкая... а на губах и на бедрах засохшие белые пятнышки.

— А хотел бы ты тоже... вот так с мамой? — она серьезно заглянула мне в глаза, не отводя взгляда, и в ее зеленых зрачках я увидел не осуждение, а чистое, неподдельное любопытство. — Не как сын, а как мужчина. Чтобы она была твоей шлюхой. Чтобы ты мог делать с ней все то же самое, что делают они. Только честно. Это останется между нами.

Я сжался, внутренний конфликт сковал меня. Возбуждение боролось с глубоко въевшимся табу.

— Она же моя мама... я не могу с ней так... так жестко. Это неправильно. Она... она для меня святая. — Но даже произнося эти слова, я чувствовал, как предательски пульсирует мой крошечный, бесполезный член, представляя себе ее тело, ее покорную улыбку, направленную на меня.

— Понимаю... — проговорила она себе под нос, и тут в ее глазах что-то промелькнуло — быстрая, расчетливая мысль, молниеносная оценка ситуации. Она подумала секунду, выбирая слова, и произнесла мягко, но очень четко, вколачивая каждое слово прямо в мое сознание: — А хотел бы ты быть... как мама?

Я густо покраснел, сердце заколотилось где-то в горле, перехватывая дыхание. Воздух словно стал гуще.

— В... в каком смысле?? — выдавил я, хотя прекрасно понимал, о чем она. Понимал и чувствовал, как по спине ползет ледяной, но одновременно и жгучий ручеек стыда.

— Ну... — она сделала небольшую, нарочитую паузу, давая мне осознать весь вес и всю пошлость вопроса. — В таком, чтобы они... чтобы дядя Коля и тетя Света... тебя тоже... немножко потрахали? М? — Она произнесла это без тени насмешки, абсолютно серьезно, как будто спрашивала о моих планах на выходные. — Чтобы они использовали и тебя. Как свою вторую, маленькую, сексуальную игрушку. Только, пожалуйста, не обижайся на вопрос. Я просто пытаюсь понять твои истинные, возможно, скрытые даже от себя, желания. Здесь можно все. Абсолютно все.

Я молчал. Мой взгляд метался от замысловатого узора на линолеуме к ее коленкам, затянутым в тонкую, шелковистую ткань чулок, и обратно. В горле стоял ком, а в голове — гулкий, пугающий вакуум, в котором пульсировала лишь одна мысль: «а что если?..» Стыд и какое-то щемящее, запретное, сладкое любопытство вели внутри меня тихую, но яростную войну.

Юлия Александровна широко, почти по-матерински, умиротворяюще улыбнулась. Она наклонилась ко мне, и ее духи — сладкие, с горьковатой ноткой табака и кожи — на мгновение заполнили все пространство вокруг. Она мягко, почти невесомо чмокнула меня в лоб, ее губы были теплыми и сухими.

— Ути, мой хороший, — прошептала она ласково, и в ее голосе звучала неподдельная нежность. — Я все уже поняла. Можешь ничего не говорить. Твое молчание — это тоже ответ. И ты ведь помнишь, что в моем кабинете не может быть неправильных ответов. — Она приобняла меня на несколько мгновений, ее рука легла на мою спину, и в этом жесте была странная смесь утешения и владения, принятия и собственности. Затем она отстранилась ровно настолько, чтобы прошептать прямо в ухо, ее голос стал тихим, интимным, полным доверительности и обещания полной безопасности: — Андрюш, у меня к тебе последняя просьба. Самая, наверное, странная, но... я тебя уверяю, в этом нет абсолютно ничего плохого или постыдного. Это нужно для полной картины. Мне очень нужно, чтобы ты показал мне свой член. Прямо сейчас. Здесь. Не бойся, я все понимаю.

Я отпрянул, почувствовав, как кровь ударила в лицо, заливая щеки и уши огненным стыдом. Сердце заколотилось так громко, что, казалось, его слышно во всей комнате.

—. ..Показал член? — выдавил я, не веря своим ушам, чувствуя, как пол уходит из-под ног. «Этого не может быть. Она же психолог.»

— Ну, да, — ее голос звучал так же спокойно, ровно и убедительно, как если бы она просила показать домашнее задание. Никакого смущения, только мягкая, профессиональная настойчивость. — Просто я хочу на него взглянуть. Одним глазком. Мне нужно кое-что понять, чтобы помочь тебе. Окончательно прояснить для себя природу твоих переживаний. Надеюсь, тогда мне все окончательно станет ясно. — Она посмотрела на меня своими ясными, умными глазами, в которых не читалось ничего, кроме чистого, незамутненного профессионального интереса. — Давай, не бойся. Это быстро. Совершенно не больно. Просто приспусти штанишки на пару секунд, и все. Я только посмотрю.

Она говорила так ровно, так уверенно, так снимающе всякую вину и стыд, что мое сопротивление начало таять и растворилось без остатка. Ее авторитет, ее спокойствие были абсолютными. Руки, будто чужие, сами потянулись к резинке спортивных штанов, дрожащими пальцами нащупывая застежку. Я встал, чувствуя, как подкашиваются ноги, и, глядя в стену за ее головой, стянул их вместе с трусами до колен, обнажившись перед ней. Воздух холодком коснулся кожи, и я почувствовал, как все мое тело покрылось мелкими мурашками.

Юлия Александровна скользнула взглядом вниз, ее лицо оставалось абсолютно невозмутимым, сосредоточенным, будто она изучала редкий экспонат. Взгляд был быстрым, оценивающим, чисто клиническим — он задержался на мгновение, не выразив ни одобрения, ни осуждения, просто констатируя факт. Потом она подняла глаза и снова заглянула мне в лицо, и на ее губах расцвела та же мягкая, ободряющая, почти материнская улыбка.

— Все хорошо, Андрюша, — сказала она тихо, но очень четко, ее голос был полным принятия. — Абсолютно. Все именно так, как я и предполагала. Ты молодец. Надевай обратно, ты у меня умничка. Спасибо, что доверился мне. Это многое для меня значит.

Я, не глядя, натянул штаны, чувствуя жгучую волну стыда, облегчения и странной, порочной близости с этим человеком, который теперь знал обо мне самое сокровенное и самое постыдное.

Она встала с неестественной, почти кошачьей плавностью, каждый ее мускул был под контролем. Подойдя к двери, она приоткрыла ее, выглянула в коридор и мягко, но властно позвала:

— Екатерина Ивановна? Можете, пожалуйста, вернуться. Мы закончили.

Мама вошла обратно в кабинет, ее взгляд метался между мной и психологом, полный тревожных, немых вопросов. Я сидел, стараясь дышать ровно, все еще чувствуя на коже призрачное прикосновение ее оценивающего взгляда.

Юлия Александровна спокойно закрыла дверь на ключ, повернув его с тихим, но отчетливым, финальным щелчком. Звук прозвучал как приговор.

— Чтобы нам точно никто не помешал, — пояснила она без тени смущения, ее голос был ровным и деловым. — Наши дальнейшие разговоры требуют полной конфиденциальности. — Она вернулась на свое место за стол, приняв прежнюю, собранную позу, сложив руки перед собой. Ее пальцы сомкнулись в аккуратный замок.

— Ну что же, Екатерина Ивановна?.. — психолог посмотрела на маму, и ее взгляд стал пронзительным, безжалостно-аналитичным, лишенным всякой мягкости, что была там минуту назад. — С вашим сыном мы гораздо более продуктивно поговорили, и теперь мне стало абсолютно все ясно. И про вас, и про ваши... увлечения, и про вашего сына, и про вашу общую ситуацию. Картина сложилась полная.

— Все плохо, да? — испуганно выдохнула мама, ее пальцы вцепились в ручку сумки так, что кожа на них побелела. — С Андреем что-то не так? Он... он из-за меня... я все испортила?

— Нет, от чего же? — Юлия Александровна мягко, почти снисходительно улыбнулась, но в ее улыбке не было ни капли тепла, лишь холодная, профессиональная уверенность хирурга, нашедшего источник болезни. — Все очень даже хорошо. Как это ни парадоксально прозвучит. Более того, я очень надеюсь, что вскоре все станет еще лучше, гармоничнее и... осознаннее. Если позволите, я сейчас изложу вам свое видение ситуации и расскажу, что, на мой профессиональный взгляд, с ней следует делать. Вы готовы меня выслушать? Полностью и без возражений?

Мама понимающе кивнула.

— Прекрасно! — психолог откинулась на спинку кресла, ее движения были размеренными, плавными и полными скрытой властности, будто она занимала трон. Она позволила себе насладиться моментом, увидев, как Екатерина Ивановна инстинктивно подобралась, готовясь к удару. — Итак, Екатерина Ивановна, в первую очередь отмечу, что мне абсолютно точно и бесповоротно ясно следующее: вы — шлюха.

Мама аж подпрыгнула на месте, ее рот приоткрылся для возражения, но Юлия Александровна была быстрее.

— И... — она резко, почти по-хлыстовски подняла руку, ее голос стал резким, режущим, — погодите, не протестуйте. Не утруждайте себя притворством. Это не оценочное суждение. Это — констатация факта, диагноз, если угодно. И, должна сказать, весьма точный. «Шлюха» — это ваше природное, врожденное естество, ваше глубинное, неистребимое состояние души, если хотите. Это не порок. Это — ваша сущность.

Она сделала паузу, давая этим словам просочиться внутрь, растворить последние барьеры сопротивления.

— Вам объективно, на физиологическом и психологическом уровне, нравится подчиняться. Вас заводит, когда вас используют, когда ваше тело служит чужому удовольствию. Когда вас жестко ебут, унижают, называют грязными словами и обращаются как с вещью. Это ваш кислород, ваша валюта. И вам, надо отдать должное, невероятно повезло. Вы нашли себе идеально подходящих, адекватных вашим запросам партнеров, которым, в свою очередь, доставляет искреннее удовольствие вас унижать, использовать и трахать. Это редкая и ценная синергия. Почти что идиллия, я бы сказала. Гармония спроса и предложения на рынке сексуальных услуг, если говорить сухим языком экономики.

Мама снова попыталась что-то сказать, ее губы задрожали, щеки пылали от стыда, гнева и — что самое интересное — от возбуждения, которое она тщетно пыталась подавить. Но Юлия Александровна вновь была неумолима. Она резко подняла указательный палец, и ее голос прозвучал тихо, шипяще, но с ледяной, не допускающей возражений властностью, пронизывающей до костей:

— Тс-с-с, сучка! Я еще не закончила. Ты будешь говорить, когда я тебя спрошу. А сейчас — молчи, опусти глаза и слушай. Внимательно. Впитывай каждое слово. Потому что то, что я говорю — это единственная правда о тебе. Тебе давно пора ее услышать. И она тебе поможет.

Мама резко замолчала, будто ей перекрыли кислород. Ее плечи сгорбились, взгляд побежденно утонул в узорах ковра. Она не просто слушала — она впитывала, ее тело отреагировало на грубые слова мгновенным, предательским волнением, которое она бессильно пыталась скрыть, сжимая колени. Шок, унижение и странное, мгновенное, почти животное подчинение сковали ее волю.

Психолог удовлетворенно кивнула, видя, как ее слова достигают цели, и продолжила, ее тон вновь стал ровным, почти лекционным, но от этого лишь более весомым:

— Вам правда очень повезло с этой парой. Редко кому удается найти таких идеально подходящих друг другу партнеров. Я думаю, что ваши взаимоотношения с ними будут только крепнуть, а ваша совместная сексуальная жизнь — улучшаться и становиться еще более... изощренной и насыщенной. А, как известно из последних исследований, регулярное и полноценное сексуальное удовлетворение, особенно с элементами здорового доминирования и подчинения, — это прямой залог хорошего физического здоровья, крепкого иммунитета и психологической устойчивости. Снимает стресс, выравнивает гормональный фон. Так что не стесняйтесь быть той, кто вы есть на самом деле. Примите это. Как там... — она сделала вид, что заглядывает в блокнот, водя пальцем по строчкам, —. ..ах, да. Как там вас называют? Я даже записала себе для полноты картины, со слов вашего сына: «ебаная блядина», «хуесоска» и «анальная шлюха», «разъебаная жопа». — Она снова улыбнулась, и в ее улыбке читалось нечто большее, чем просто профессиональный интерес — живое, личное любопытство и одобрение. — Так вот, считайте это комплиментами. Высшей формой признания вашей истинной, природной сущности. Это ваше второе имя. Ваш титул.

— Спа-сибо, — прошептала мама, густо покраснев и опустив глаза, но в ее сдавленном голосе слышалась не только растерянность и стыд, но и капля странной, извращенной гордости. Ее пальцы судорожно сжали край сиденья.

— Не за что! — бодро, почти весело ответила Юлия Александровна. — Констатирую факты! Но... — ее тон стал серьезнее, она сложила руки на столе, — при всем этом внешнем благополучии и гармонии, вам необходимо обратить самое пристальное, я бы даже сказала, первостепенное внимание на вашего сына. На Андрея. У меня, после нашего с ним доверительного разговора, сложилось твердое, обоснованное профессиональное предположение, что у него... ваши наклонности. Глубинные, подсознательные желания.

— Что?? — мама резко подняла на нее глаза, в которых читалось полное недоумение и испуг. Ее лицо побледнело. — Какие наклонности?? О чем вы?!

— Такие же, как у вас, Екатерина Ивановна, — психолог произнесла это максимально естественно и спокойно, как будто говорила о наследовании группы крови или цвета волос. — Вы же прямые родственники. Плоть от плоти. Это передалось по генетической линии. От матери — к сыну. Это не редкость в моей практике.

— Что... что передалось? — мама все еще не могла понять, ее мозг отказывался воспринимать услышанное. Она смотрела на психолога, как кролик на удава. — Что именно?

— Что тут может быть непонятного? — Юлия Александровна слегка наклонилась вперед, ее взгляд стал интенсивнее, пронзительным, впивающимся в маму. — Желание сосать члены. Быть шлюхой. Быть «соской», если угодно. Подчиняться. Быть использованным. Получать удовольствие от унижения. Чувствовать себя вещью. — Она выпалила это подряд, четко, без эвфемизмов, не давая маме опомниться и вставить слово. Каждое слово било точно в цель. — И я сейчас на полном серьезе, как специалист с дипломом и опытом, скажу вам следующее. Выслушайте меня очень внимательно, от этого зависит психическое здоровье вашего ребенка... Со стороны это может быть неочевидно, но если сложить весь пазл, который у меня уже есть, то все становится на свои места. Я абсолютно уверена, что для того, чтобы сексуальная энергия вашего сына находила адекватный и безопасный выход, чтобы он не заработал в будущем тяжелейшие комплексы, психологическую импотенцию и не свернул себе психику, вам нужно... нет, вам просто необходимо — найти правильный, контролируемый выход для этой энергии. Самый простой, логичный и, я бы даже сказала, напрашивающийся вариант... — она сделала драматическую паузу, давая этим словам повиснуть в воздухе, —. ..это мягко и грамотно, под чутким руководством, привлечь самого Андрея в ваши... мм... сексуальные игры. Сделать его полноправным, младшим участником вашего маленького коллектива.

— Вы что, предлагаете инцест?? — воскликнула мама, ее голос сорвался на хриплый, почти беззвучный шепот от ужаса и полного непонимания. Она отшатнулась, будто от удара.

Юлия Александровна вздохнула с легким, почти театральным раздражением, будто объясняла очевидное непонятливому ребенку.

— Да чем вы слушаете, милая? Я не предлагаю, чтобы он вас трахал. Это было бы и непрактично, и, полагаю, неэффективно для обеих сторон. Я предлагаю, чтобы ваши друзья трахали не только вас, но иногда — и Андрюшу тоже. — Она произнесла это с такой же деловой легкостью, как если бы предлагала записать его в секцию плавания. — Тем более, что его маленький, неразвитый член, — она кивнула в мою сторону без тени смущения, и я почувствовал, как сжимаюсь весь от жгучего стыда, пряча взгляд, — для вас явно не подойдет. Вам-то нужно побольше и потолще, я думаю. Вам же нравится, когда вас рвут по-настоящему? Когда вас растягивает так, что вы чувствуете каждый сантиметр? Его скромные данные вас разочаруют. А вот ему... ему как раз нужна школа. Нужны учителя.

Мама сидела ошарашенная, совершенно уничтоженная, ее рот был приоткрыт, а глаза безучастно смотрели в пространство. Я уставился в пол, чувствуя, как пылают мои уши и щеки, а в голове стоит оглушительный гул. Казалось, комната медленно вращается, а почва уходит из-под ног.

Юлия Александровна продолжила, ее голос вновь стал ровным, деловым и наставительным, словно она выдавала рекомендации по лечебной гимнастике:

— Екатерина Ивановна, и вот что еще крайне важно... научите сына правильно сосать настоящий мужской хуй. Технично, без зубов, глубоко брать в рот, чувствовать ритм, правильно дышать носом. С таким скромным достоинством, как у него, — она снова сделала тот же неприметный, но унизительно точный жест в мою сторону, — это будет очень и очень полезное в жизни умение. Практически ключевое. Его главный козырь. И стоит как следует, не торопясь, поработать над его попкой — растянуть ее хорошенько, подготовить пальцами, игрушками, чтобы она стала мягкой, податливой. Будет и вам удобно, и ему впоследствии тоже... вы же сами знаете, какое это ни с чем не сравнимое удовольствие — иметь растянутую, готовую, влажную дырочку, которая сама просится на большой, твердый член. — Она сделала небольшую паузу, обводя нас обоих удовлетворенным, собственническим взглядом, будто оценивая два удачных приобретения. — В общем, у меня пока все... Есть вопросы, мои хорошие шлюшки? — она по-доброму, почти матерински улыбнулась, но в глубине ее глаз читался холодный, аналитический блеск коллекционера, наблюдающего за своими подопытными.

Мама выдохнула, будто с нее сняли тяжелый, давящий груз вины, или, наоборот, взвалили новый, еще более странный и пугающий.

— Ох... Господи... Наверное... наверное, я чего-то такого и ожидала, в глубине души. Боялась, но ожидала. — Она беспомощно, почти умоляюще посмотрела на меня, потом перевела растерянный взгляд на психолога. — Юлия Александровна, вы же... вы же гарантируете, что все это останется строго между нами? Что никто... никто не узнает? В школе... соседи...

— Совершенно точно! — та ответила с легкой, игривой, почти заговорщической ухмылкой, подмигивая. — Абсолютная конфиденциальность — краеугольный камень моей профессии. Ваши тайны в полной безопасности. И я даже попрошу вас вот о чем... Через пару месяцев, когда вы немного освоитесь в новой роли, обживетесь в ней, придите ко мне повторно. Обязательно. Вдвоем. И уже тогда подробно, во всех, самых сочных деталях, расскажите мне о своих успехах. О том, как все прошло, что понравилось, что нет. Мне как специалисту это очень и очень важно для дальнейшего ведения вашего случая. Для коррекции терапии. Договорились?

Она перевела взгляд на меня, и в ее глазах вспыхнула та самая хитрая, понимающая искорка, которая одновременно и смущала, и притягивала.

— Андрюш, а ты чего воды в рот набрал? Все еще сидишь красный, как маков цвет, — ее голос прозвучал почти ласково, но с легкой насмешкой. — Думаешь, я что-то стыдное или плохое сказала про вас? Про то, что вы оба любите, когда вас используют как послушных, похотливых сучек? — Она наклонилась ко мне чуть ближе, и я снова уловил терпкий аромат ее духов. — Пойми, малыш, если в душе живет желание быть шлюхой — служить, подчиняться, быть униженным, чувствовать себя вещью — это абсолютно нормально. Это не болезнь. Это просто твоя природа, твоя данность. Нужно только найти нужных, правильных, сильных людей, которые примут тебя таким, какой ты есть, и помогут раскрыть весь твой... скрытый потенциал. — Она произнесла последнее слово с особой, многозначительной интонацией, и ее взгляд скользнул вниз, по моему телу, будто оценивая ресурсы. — И, Андрюш, самое главное... — ее голос внезапно стал очень мягким, почти нежным, но от этого стало только страшнее, — никогда не забывай, что у тебя очень хорошая, любящая мама. Она хочет для тебя только добра. И все, что она делает — даже вот такое, странное и непонятное со стороны — она делает только из большой любви к тебе и искреннего желания сделать тебя счастливым. По-своему. По-вашему. Потому что она знает, что нужно ее мальчику лучше всех.

Я слегка растерянно, почти умоляюще посмотрел на маму, ища в ее глазах хоть каплю сомнения, отрицания, защиты. Но нашёл лишь глубокое смущение, смешанное с каким-то новым, странным, решительным блеском, который я видел в ее глазах, когда она смотрела на дядю Колю. В ответ она мягко, почти автоматически, как бы успокаивая, погладила меня по голове, ее пальцы слегка дрожали, но прикосновение было теплым и привычным.

— Дома поговорим, Андрюш, — тихо выдохнула мама, и в этих простых словах было обещание чего-то огромного, необратимого и пугающе-сладкого. Ее рука легла мне на плечо, и сквозь тонкую ткань рубашки я почувствовал легкую, почти незаметную дрожь. — Все будет хорошо. Я все объясню. Мы во всем разберемся.

Юлия Александровна встала, ее движения были плавными и уверенными, будто она только что провела не шокирующую психологическую консультацию, а рядовую деловую встречу. Она поправила складку на юбке и подошла к двери, повернула ключ с тем же тихим, решающим щелчком, что и ранее, и отперла ее.

— Ну, на сегодня, пожалуй, все. У меня, к сожалению, время уже заканчивается. — Она распахнула дверь, впуская в кабинет звуки из коридора, которые теперь казались до странности обыденными. — Спасибо вам большое, что не постеснялись прийти ко мне и были так... откровенны. И я буду искренне рада, если мои рекомендации помогут вам... гармонизировать вашу семейную жизнь. Сделать ее более полной и честной.

Мы с мамой тоже поднялись с дивана, движения наши были скованными, будто после долгого сидения. После коротких, смущенных, оборванных взаимных любезностей («Спасибо вам большое», «До свидания», «Всего доброго») мы направились к выходу. Я выскользнул в коридор первым, заливаясь краской и жадно глотая прохладный воздух, пахнущий пылью, остывшим кофе из автомата и чем-то еще, неуловимо чужим. Спина горела под предполагаемым взглядом психолога, который, как мне казалось, провожал нас — оценивающий, властный, знающий слишком много.

Мама собралась выйти следом, подбирая сумочку, но психолог тихо окликнула ее, уже почти шепотом, который, однако, отчетливо прозвучал в тишине кабинета:

— Катя!..

— Да? — мама замерла в дверном проеме и оглянулась через плечо, в ее взгляде читалась остаточная растерянность и тень ожидания.

Юлия Александровна стояла прямо, изящно держась за косяк двери. Егозливый взгляд скользнул по маминой фигуре, медленно, оценивающе, задержался на округлостях бедер, подчеркнутых облегающей юбкой, и на ее губах появилась та самая хитрая, похабная ухмылка, которая теперь будет преследовать нас во снах.

— Классная жопа, соска! — громко, с придыханием прошептала она, подчеркивая каждый слог, и подмигнула, будто делясь самым сокровенным, пошлым секретом между закадычными подружками.

На мамином лице, вопреки всему, расцвела смущенная, но явно польщенная, даже довольная улыбка. Она даже будто непроизвольно выпрямила спину, подавшись бедрами вперед, демонстрируя товар лицом.

— Спасибо, — так же тихо, игриво и даже немного кокетливо ответила она и, уже выходя в коридор, на прощание слегка, совсем чуть-чуть, но очень выразительно вильнула задницей — соблазнительно и вызывающе, точно зная, что на нее смотрят.

Тогда, в тот самый момент, стоя в пустом, пропахшем мелом и старостью школьном коридоре, мы с мамой еще даже отдаленно не могли представить, какая жизнь, полная унизительного стыда, порочного наслаждения и странной, извращенной, всепоглощающей любви, ждет нас впереди. Дверь в кабинет психолога тихо закрылась, щелкнув замком с окончательностью приговора, будто запечатав наш новый, неизведанный и пугающе-желанный путь. Воздух снова застыл, но теперь он был наполнен не тревогой, а тяжелым, сладким предвкушением.

Продолжение следует...