Понедельник – 11 июля 2005 года – 9 часов утра.

Войдя в кабинет, я услышал, как зазвонил телефон. Он становился все громче с каждым моим шагом, с каждым этажом, на который я поднимался в лифте, все, кто входил или выходил из лифта, на секунду пялились на меня, а затем быстро отводили глаза. Я вышел на пятом этаже и направился в свой кабинет. За мной следовали шепот, редкие вздохи. Я начал задаваться вопросом, не так ли чувствуют себя Большие Белые, когда они скользят мимо стай потенциальной добычи.

Шерил молча смотрела на меня, когда я вошел в свой кабинет в 8:30 утра, опоздав на несколько часов, и открыл файл Бингхэма.

Сегодня Чарльз Бингхэм предстал перед судом за убийство своей жены Мейбл, вколов ей в вену в пять раз больше морфия, чем она обычно получала. Этого было достаточно, чтобы подавить ее дыхание и убить. В каком-то смысле – это было открытое и тут же закрытое дело. Он признался.

Но, к сожалению, я посвятил немного больше времени этому открытому и закрытому делу, чем обычно делает прокурор, потому что оно было именно таким открытым и закрытым. Я узнал то, что не хотел знать. А теперь мне пришлось играть роль Бога, в буквальном смысле. Я часто делаю это фигурально, но сегодня все было по-настоящему.

Я погрузился в записи, когда услышал, как Шерил прочистила горло. Она стояла в дверях. Я поднял на нее глаза. Она чуть не подпрыгнула.

– Что случилось, Шерил?

– Билл – мистер Мейтленд... Эээ...

– У меня расстегнута молния?

– Нееет... Мист... ммм... тебя... я имею в виду... ты это... ну, ты знаешь...?

– Что?

Она неопределенно махнула рукой в мою сторону.

– Это... эээ...

– О чем ты говоришь?

– Подожди минутку, – сказала она и через несколько секунд вернулась с большим ручным зеркалом.

– Смотри.

Я посмотрел.

– Ну, и что?

– Мафия.

– Мафия? Какого черта?..

Она глубоко вздохнула.

– Ты выглядишь так, словно только что пришел с кастинга «Сопрано». Бритая голова. Ты одет во все черное. Ты так чертовски бледен, что на фоне этого черного кажешься просто белым. Ты похож на мафиозного киллера. Или на чертова вампира. Ты выглядишь страшно.

– Закрой дверь и сядь, – сказал я ей. – Ты же знаешь, что в прошлый четверг я побрил голову. Ты уже видела меня в пятницу. Я надел черное потому, что... ну, с тех пор я не проследил за стиркой... Во всяком случае, это был самый чистый костюм, что у меня есть, и он подходит. Деб... привыкла... Я – не самый лучший в мире в подборе собственной одежды. Просто было проще надеть именно это. Если оно выглядит слегка жутковато, тем лучше. И я не намного бледнее, чем когда-либо. Просто больше никогда не бываю на солнце.

Она снова посмотрела на меня и лишь покачала головой.

– Думаю, что все это имеет смысл, но, Господи Иисусе, Билл, ты – прямо-таки жуткий.

– Может быть, это спугнет некоторых адвокатов защиты, которые будут умолять, а не драться. Это было бы здорово.

Она лишь покачала головой. И попятилась. Я начал просматривать лежащие передо мной папки. В дверь снова постучали. Я крикнул Шерил:

– Входи.

Вошел мужчина. Не многие люди могут это сделать, но Карл Камерон освещал эту деятельность, а также выполнял общие задания и писал статьи почти столько же, сколько я работал в прокуратуре штата. Как и любой хороший репортер, он поддерживал со мной отношения и работал над ними. Я не был влюблен в этого парня, но он был порядочным человеком, а иногда нужно, чтобы пресса была на твоей стороне.

Он бросил на меня один взгляд и а потом еще раз внимательно осмотрел.

– Черт возьми, Шерил была права. Ты – отсидевший задницу призрак.

– Спасибо, и какого черта ты отклонил предложение Джессики Стивенс разделить с тобой постель?

Улыбка исчезла.

– Это переходит все границы. Я никогда ничего не говорил по поводу твоего развода, а уж я знаю об этом больше дерьма, чем ты когда-либо хотел бы узнать.

Это меня остановило. Я знал его в какой-то степени больше восьми лет и никогда не забирался ему под кожу. Он всегда был профессионалом. Никогда нельзя было сказать наверняка, просто ли он болтает или использует тебя как источник, а несколько раз, когда мне пришлось поставить ему профессиональный синяк, он смог стряхнуть его, и мы возвращались туда, где были раньше. Я никогда не задевал его за живое.

– Я не... Черт, ты ведь влюблен в нее, не так ли?

Он бросил на меня взгляд, который мог бы заставить некоторых мужчин заткнуться. Карл был канцелярской крысой, но определенно не гиком с карандашной шеей, если использовать старое выражение. Он был не выше меня, но шириной с дверь и, вероятно, весил больше меня на двадцать пять или тридцать килограмм, из которых жира было не так уж много. Он был просто твердым вверх и вниз. У него были темные черные волосы, постоянная пятичасовая щетина, как у Ричарда Никсона на стероидах, и он больше походил на университетского защитника, чем на кого-либо еще. Сейчас он выглядел как разъяренный защитник.

– Я не хочу об этом говорить, мистер Мейтленд. Давай вернем все на круги своя.

Я кивнул, но не смог удержаться и добавил, думая о том, как она, казалось, становилась все тоньше и воздушнее каждый раз, когда я ее видел:

– Я не собираюсь давать никому любовных советов, но ты – просто тупой ублюдок, если позволил ей уйти от тебя по той причине, о которой она мне рассказала.

– Она тебе сказала?

– Я думал, ты знаешь все, Карл. Пару месяцев назад мы выпивали. Мы почти оказались в постели.

Мне не нужно было быть телепатом, чтобы прочитать его мысли.

– Нет, но если ты не перестанешь вести себя как идиот, она будет с кем-нибудь другим. Не потому, что хочет кого-то другого, но ты глуп, что отказываешься от секса с ней по... такой глупой причине. Если это случится, винить придется только себя.

– Как ты и сказал, Билл, ты – последний проклятый человек на земле, который дает советы по отношениям. Не после того как ты выбросил второй самый горячий кусок задницы, который когда-либо ходил по этим коридорам. В общем, я просто хотел поговорить с тобой о деле Бингхэма.

– Что? Ничего особенного в этом нет. Будет интересно, но...

– Если в этом нет ничего особенного, почему над этим работает парень номер два в этом офисе? Тут должно быть что-то большее, чем я смог узнать из протокола.

– Ну есть. Послушай, если я попрошу тебя оставить все как есть, ты это сделаешь? Просто удели всему несколько абзацев, страницу или две и похорони. Тебе нет нужды приводить цитату за цитатой все слушание.

Он сел напротив меня. Я понял его ответ еще до того, как он заговорил. Он был репортером. Так же, как я был прокурором.

– Прости. Это – уголовное дело, и чем больше ты говоришь, тем больше я понимаю, что оно может быть горячим. Ты же меня знаешь. Я буду честным, но не могу упустить историю. Я получаю флюиды об этой штуке.

Я вздохнул. Я пытался. Однажды мы с ним разговаривали, и он рассказал мне о девушке, которую знал, когда был молодым газетным репортером в Сарасоте, штат Флорида. В свое время ее отец был репортером, и она была понимающей подругой, потому что, по ее словам, отец сказал ей, что определение истинного репортера – это парень, который встанет после самого лучшего траха, который он когда-либо имел, чтобы последовать за сенсацией.

Ее отец был как раз таким парнем, именно поэтому он был женат пять раз, прежде чем свалился с сердечным приступом в возрасте сорока девяти лет, и Карл был таким же. Я знал, что он не отступит, но должен был попытаться.

– В нем есть некоторые... элементы... необычные, Карл. Если ты собираешься опубликовать это, постарайся быть как можно нежнее. Могу я попросить тебя об этом?

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Что, черт возьми, случилось, Билл? Я никогда не видел, чтобы ты так сильно беспокоился о чувствах обвиняемого, особенно в деле об убийстве. Даже если это – один из тех случаев убийства из милосердия.

– Это... это немного другое. Я не могу объяснить прямо сейчас, но ты поймешь, о чем я говорю.

Он посмотрел на меня, а я несколько мгновений смотрел на него, но никто из нас не нарушал молчания. Наконец, он встал и направился к двери. Он остановился как раз перед тем, как выйти, и оглянулся на меня, положив руку на дверную ручку.

– Ты прав, Билл. Я действительно люблю ее. Но это никогда не сработает. Я бы отрезал себе левое яйцо, чтобы заставить это сработать, но не могу.

Когда он ушел, я молча посмотрел на дверь. Это должно было заставить меня почувствовать себя лучше, но я терпеть не мог видеть кого-то еще более глупого, чем я.

***

Через полчаса я был в зале окружного судьи Доминика Делларо. Присяжных не было. Бингхэм уже признал себя виновным в умышленном убийстве первой степени, и его заявление было принято. Это было в основном просто слушание дела, чтобы представить информацию, которую судья мог бы использовать при вынесении приговора. Это может быть что угодно – от посещения камеры смерти до шлепка по запястью и предупреждения больше так не делать.

Джессика Стивенс сделала от нашего имени вступительное заявление, изложив суть обвинения. Она слабо улыбнулась мне и отказалась смотреть в сторону Камерона, который сидел в публичной части зала за столом адвоката.

Деннис Лири, необузданный, пепельный блондин с румяным лицом, адвокат из Офиса государственного защитника, открыл защиту. Он не пытался отрицать – он не мог умолять понять и принять – что его клиент убил свою жену, но попытался сыграть на струнах сердца судьи, когда подробно описывал пятидесятидвухлетний брак своего клиента и тот ад, в который превратилась его жизнь за последние несколько лет, когда на его жену свалился рак.

У Лири нос был краснее, чем у старого комика У.К. Филдса, он мог и напивался с тремя другими адвокатами до падения под стол во множествах пьянок, трахал – я думаю – всех желающих одиноких и/или замужних женщин – сотрудников и адвокатов в Офисе государственного защитника и вообще вел себя как клоун в зале суда и вне его. Но он заживо содрал шкуру с нескольких моих лучших помощников. Я много раз пытался переманить его из Офиса Государственного защитника вообще и Государственного адвоката Джонни Августа в частности, но он всегда отказывал мне.

– Я просто чертовски ненавижу копов и прокуроров, а ты – явное исключение, – сказал он с усмешкой, и это прозвучало с остатками настоящего ирландского акцента, что лишало слова их ядовитости. Но думаю, что он и впрямь ненавидел полицейских и прокуроров и приносил эту страсть в зал суда. Он был лучше, чем девяносто процентов адвокатов защиты, зарабатывающих в десять раз больше его зарплаты на арене частного бизнеся.

Он посмотрел на меня и слегка приподнял брови. Ему ужасно хотелось пошутить по поводу моей внешности, но он не смог. Прямо сейчас он, вероятно, планировал свою заключительную речь и наслаждался трепетом от того, что снова подвинет обвинение в сторону условного приговора, и, вероятно, ожидал этого еще больше, потому что собирался это сделать именно со мной.

Сегодня его ждет неприятный сюрприз.

Я встал и улыбнулся Джессике, изо всех сил старавшейся не смотреть на Камерона. В ее глазах заблестели слезы. Затем я обратился к Делларо:

– Ваша честь, я хотел бы вызвать для дачи показаний мистера Бингхэма.

Бингхэм был высоким, около метра девяносто пять, лысым и худым, с длинными руками и ногами. Больше всего он напоминал мне богомола в засаде. Он медленно и с трудом подошел к свидетельскому месту. Я знал, что у него ревматоидный артрит, и, вероятно, ему было больно ходить, но, похоже, у него не было ни сил, ни энергии. Долгая смерть жены лишила его жизненной энергии.

Я посмотрел на Делларо. Это был красивый пятидесятишестилетний итало-американский юрист с черными, начинающими седеть волосами и гордым римским носом. Он улыбнулся мне. Не раз, ожидая возвращения присяжных, мы с ним и еще несколькими адвокатами и судебными приставами играли в его кабинете в покер. Обычно мне удавалось проиграть и подбросить ему несколько долларов. Это никогда не повредит.

Я подошел и остановился в полуметре от Бингхэма. Он равнодушно посмотрел на меня. Много раз, когда вы помещаете ответчиков на это место, они не могут скрыть страх и напряжение. На кону – их жизни. Но я не видел этого в Бингхэме. Ему действительно было все равно, что произойдет.

– Мистер Бингхэм, я – помощник прокурора штата Уильям Мейтленд. Мы уже встречались. Вы меня помните?

Он только кивнул.

– Вы – честный человек, не так ли, мистер Бингхэм?

Это привлекло его внимание. Он широко раскрыл глаза и сказал:

– Я... пытаюсь им быть. Я... думаю, мои дочери сказали бы, что я – честный человек.

Он бросил взгляд на общественную часть зала, и я увидел их обеих. Одна высокая, темноволосая, а другая – младшая дочь – с длинными каштановыми волосами. У них уже были мокрые щеки. Они пытались ему улыбнуться, когда он посмотрел на них. Они только что потеряли мать и знали, что могут потерять отца. Даже один или два года заключения в его возрасте и с его физическими проблемами означали, что он никогда не выйдет из тюрьмы живым.

– Вы не пытались лгать, когда вас застали с женой. Вы признались, что дали ей смертельную дозу обезболивающего.

Он не ответил. Это были не вопросы.

Я подошел к своему столу и взял две фотографии. Вернувшись к свидетельскому месту, я протянул ему, и он взял их дрожащими руками. Я указал на высокую темноволосую женщину на обеих фотографиях. Ей было чуть за двадцать, и она улыбалась рядом с высоким молодым темноволосым мужчиной. Другой снимок был сделан через пару десятилетий. Она была высокой, но грудастой. У нее было хорошее тело.

– Это ваша жена, Мейбл, не так ли?

Он молча кивнул, и теперь по его лицу свободно катились слезы.

– Она была очень красивой женщиной, мистер Бингхэм. Вы были счастливчиком.

Он посмотрел на меня и облизнул пересохшие губы.

– Она была так красива, что мне было больно на нее смотреть, когда я ее встретил, – сказал он. – Она была слишком хороша для меня, и я всегда говорил ей это. У нас была замечательная жизнь. И она подарила мне двух самых лучших дочерей, каких только может пожелать мужчина.

Я посмотрел ему в глаза и сказал:

– Я вижу, что вы, очевидно, очень ее любили.

Я наклонился к нему и понизил голос. Но я знал, что судья меня услышит. Лири наклонился вперед, стараясь расслышать каждое слово.

– Мистер Бингхэм, у вас было две дочери, и совершенно очевидно, что вы с ней очень любили друг друга. Правильно ли будет предположить, что вы были... счастливы... во всех отношениях?

Он озадаченно посмотрел на меня.

– Не хочу показаться невежливым, но это очень важно. Вы были – физически – совместимы?

Лири почти встал, но откинулся на спинку стула, явно не желая тратить время на возражения, пока не найдет более подходящий момент.

Я наклонился ближе.

– Пожалуйста, не обижайтесь. Мы оба взрослые. Каждый в этом зале суда – взрослый. Вы были женаты. Это часть жизни. У вас были хорошие физические отношения?

Он выглядел так, словно отступил в какую-то скрытую часть своего разума, а затем его зрение прояснилось, и он улыбнулся.

Он почти прошептал, но снова его слова прозвучали отчетливо:

– Я бы не хотел говорить об этом при своих детях, пусть они даже выросли, но да, физически мы были очень совместимы. Честно говоря, когда мы только поженились, я не мог от нее оторваться. А она... она была страстной женщиной.

Я кивнул.

– У вас была тяжелая жизнь, и я знаю, что в последние годы болезнь вызвала у вас проблемы, но на этих фотографиях изображен молодой, сильный, красивый мужчина. Держу пари, до того, как вы женились, дамы бегали за вами, не так ли?

Он потер губы указательным пальцем и снова посмотрел на фотографии. Я видел, как он почти физически возвращается к более счастливому периоду своей жизни. Он улыбнулся, и на его лице на мгновение появилось то, что можно было назвать лишь виноватым выражением. Я наклонился вперед и заговорил с ним, как мужчина с мужчиной:

– Все в порядке, мистер Бингхэм. Мы все когда-то были молоды. И парень, который выглядел так, как вы, не мог быть святым. Готов поспорить на что угодно, что ваши дочери никогда не знали о ваших... приключениях... до того как вы познакомились с их матерью, не так ли?

Лири прошел мимо меня и встал перед судьей, изо всех сил стараясь говорить потише, чтобы его не услышали зрители, но говорил так громко, что это было трудно сделать:

– Ваша честь, я так крепко держал язык за зубами, что он уже начал синеть, но это так... Я буду возражать на основании общего пуританства. Не знаю, проснулся ли мистер Мейтленд... вызванный... сегодня утром, не с той ноги и пытается повеселиться, или у него действительно есть какие-то вуайеристские наклонности, но введение нас в курс дела ранней сексуальной жизни моего клиента не имеет абсолютно никакого отношения к этому делу. Никакого. Ничуть. Ни малейшего.

Я просто посмотрел на Делларо.

– Вы уже видели, как я работаю, ваша честь. Обещаю вам, что этот вопрос имеет ПРЯМОЕ отношение к данному делу. Дайте мне немного свободы.

Судья только кивнул. На обратном пути к своему столику Лири остановился рядом со мной и сумел прошептать так, чтобы не услышал никто, кроме него, меня и Бингхэма:

– Ты – на тонком льду, брат, и готов провалиться. Честно предупреждаю.

– Мистер Бингхэм? Вы помните мой вопрос?

– Да.

Он на мгновение остановился и уставился на своих дочерей, затем снова посмотрел на меня.

– Я не всегда был такой развалиной, мистер Мейтленд. Я был молод и силен, и... у меня были нормальные побуждения. Все было не так как сегодня. Это были 50-е годы. Но да, я нравился женщинам. И они мне нравились. У меня никогда не было секретов от Мейбл. Она знала, но детям о таких вещах не рассказывают.

– Спасибо за откровенность.

Я заговорил чуть громче, чтобы Делларо мог лучше меня слышать, но Бингхэм не испугался перемены тона.

– Я задал вам эти вопросы потому, что хотел понять... ваше положение, когда ваша жена лежала при смерти. Вы был молодым, сильным мужчиной с нормальными побуждениями и женились на красивой страстной женщине. У вас были хорошие физические отношения. А теперь я задам вам трудный вопрос. Вы были симпатичным парнем. Женщины вас любили, когда вы были холост. Опять же, я не осуждаю вас, но люди есть люди. Вы когда-нибудь... поскальзывались? Вы когда-нибудь выходили за пределы своего брака с другой женщиной?

Лири подпрыгнул, как чертик из табакерки, не в силах совладать с собой, почти крича:

– Извините, ваша честь, я прошу прощения. Но честно... Судья, вы должны заткнуть его, пока он не опозорил себя и прокуратуру штата.

Дочери Бингхэма стояли на своих местах и свирепо смотрели на меня.

– Ваша честь, вы меня давно знаете. Я не закидываю удочку без причины. Дайте мне еще немного свободы.

Он кивнул, и я оглянулся на Лири. Тот лишь покачал головой и пробормотал себе под нос достаточно громко, чтобы я мог его расслышать:

– Боже, как же я ненавижу прокуроров.

Его глаза блестели, и казалось, к нему возвращалась жизнь. Гнев был тонизирующим средством.

– Нет. Нет, мистер Мейтленд. Я никогда не изменял своей жене. И да, у меня были возможности. Я занимался корпоративными продажами и обучением для IBM. Я путешествовал по всей стране, помогая компаниям устанавливать компьютерные системы, устраняя ошибки, пытаясь продать им все прибамбасы, какие только мог. У меня были обеды, поздние ужины и субботние прогулки, и мы играли в гольф, чтобы продать наши системы. Я встречался со многими женщинами.

Он понизил голос и оглянулся на своих детей, но продолжил:

– И да, некоторые из них были интересны... и привлекательны. И если бы... у меня было такое желание... я мог бы изменить Мейбл. Как вы сказали, я – человек и... я бы солгал, если сказал, что иногда не испытывал искушения. Но... Я никогда не забывал, что женат.

Я держался рядом с ним, мой голос был низким, как будто мы сидели в баре где-то на барных стульях и говорили о чем-то интимном и личном.

– Простите, если я был слишком... интимным в своих вопросах, но я хотел заложить основу для того, что собираюсь задать вам дальше. У вас были хорошие физические отношения с женой. Вы были сильным, здоровым мужчиной. По этой причине ее болезнь, должно быть, была особенно тяжелой.

Он молча смотрел на меня, и я чувствовал, как его гнев отступает, и понял, что каким-то образом он знает, что произойдет.

– У вас с женой были хорошие сексуальные отношения – давайте отбросим эвфемизмы – и вы были сильным здоровым мужчиной. Потом она заболела, потом была химиотерапия, и ей пришлось отрезать грудь, и она была больна, больна всегда. Вы любили свою жену и должны были поддерживать ее, но вы все еще были мужчиной. Должно быть, это было трудно. Вы – не желторотый юнец... как и никто из нас... но вы все еще были мужчиной.

Он лишь покачал головой, потом посмотрел мне в глаза:

– Вы никогда не жили с кем-то, кто умирал или боролся за жизнь, не так ли, мистер Мейтленд?

– К счастью, нет. Я не могу себе представить, на что это похоже.

– Как будто умираешь вместе с ним. Он доходит до того, что не может встать с постели, и поэтому весь ваш мир сжимается до этой спальни. Он нуждаются, чтобы его мыли, как младенца, и все уважение, которое строится на протяжении всей жизни, истощается и умирает. Это не то, что вы делаете сознательно, но... вы не можете заставить себя помнить его как сильного, независимого взрослого. Он – хуже младенца. Как будто новорожденный.

Он посмотрел на фотографии своей жены и сказал:

– Она чахла до такой степени, что даже мысль... мысль о сексуальном прикосновении к ней вызывала... тошноту. У нее нет никакого интереса, даже когда она достаточно сознательна, чтобы понять, что вы рядом. Когда она возвращается в сознание, это как... как...

Он поискал нужное слово.

—. ..Как некрофилия, вот то слово, которое вы искали? Это было бы похоже на секс с мертвым телом, только в этом случае это было бы мертвое тело женщины, которая делила с вами жизнь в течение полувека. И вы даже не могли заставить себя думать об этом, не так ли?

– Он кивнул.

– Но это – не ответ на вопрос, мистер Бингхэм. Что насчет вас? Ваша жена много лет болела. Я предполагаю, что это означало отсутствие в течение многих лет сексуальных отношений. Но вы не умирали и не были мертвы. Даже в самом конце вам было чуть за семьдесят. У вас было несколько проблем, включая тяжелый ревматоидный артрит, но вы ведь не перестали быть мужчиной?

Лири был почти у меня перед носом, разговаривая с Делларо:

– Я пытался, честное слово, ваша честь, пытался. Но я не могу держать рот на замке. Я не знаю, что делает мистер Мейтленд, но это должно быть незаконно. По какой-то непонятной мне причине он мучает человека, который уже потерял свою жену. Если только он не собирается доказать, что мистер Бингхэм убил свою жену, чтобы заняться сексом с кем-то другим.

Он посмотрел на меня и понял. Посмотрел на Бингхэма, он был достаточно хорошим адвокатом, чтобы увидеть это в глазах старика.

– Вот дерьмо, – тихо сказал Лири. – Билл, неужели ты потерял хоть каплю приличия? Я ненавижу каждого гребаного прокурора, который когда-либо ходил по лицу земли, но я собирался дать тебе пропуск. Это низко... ниже, чем низко. Ты не можешь так отчаянно нуждаться в обвинении в убийстве, мать твою...

– Прошу прощения, ваша честь, я ожидаю после суда штрафа или неуважения к суду за эту вспышку, но мне нужно уйти от этого сукина сына, прежде чем я сделаю что-то, что действительно навлечет на меня неприятности.

Делларо молча смотрел ему вслед. Делларо оштрафовал бы или посадил под замок большинство адвокатов, занявших подобную позицию, но, как и мне, ему нравился дикий ирландец.

Он снова перевел взгляд на меня, все еще не веря в то, что услышал.

– Вы подразумеваете именно это, мистер Мейтленд?

– Боюсь, что так, ваша честь.

Я вернулся к своему столу, взял с него листок бумаги и фотографию и вернулся к столу.

Сначала я передал фотографию Бингхэму. Это была фотография двух пар: Бингхэм стоял рядом со своей женой в инвалидном кресле, а рядом стояла симпатичная рыжеволосая пожилая женщина вместе с невысоким, круглым, лысым парнем, который держал ее за руку.

– Не могли бы вы сказать мне, кто эта пара, стоящая рядом с вами и вашей женой?

Он ответил, не глядя на меня.

– Его зовут Мюррей Бенджамин, а это – его жена Рейчел. Они были нашими ближайшими соседями. Мы знаем их уже тридцать лет.

– Они живут в соседнем доме с двумя спальнями? Из красного кирпича? Мистер Бенджамин умер, верно?

– Пять лет назад Ему было всего пятьдесят восемь. Просто однажды упал замертво. После его ухода Рейчел осталась в доме. Она была хорошей подругой для нас с Мейбл.

– Может быть, она была вам чуть лучшей подругой, чем Мейбл?

Одна из его дочерей, кажется, младшая ахнула. Та, что постарше, просто смотрела на меня взглядом, который должен был превратить меня в камень.

– Я... я не знаю, как на это ответить.

– Может быть, поможет вот это?

Я отдал ему второй предмет, который взял, – просто написанную от руки записку на бумаге.

– Вы можете прочитать это судье?

Он лишь отрицательно покачал головой.

– Ладно. Она гласит: «Я – старый дурак, но не могу перестать думать о той ночи. Ты была великолепна».

Одна из его дочерей, та, что ахнула, громко заплакала. Сестра схватила ее и прижала голову к груди.

– Миссис Бенджамин на днях передала эту записку нашему следователю. Нам не нужно было сильно слишком давить на нее. Я думаю, она чувствовала себя... виноватой... в том, что случилось. Она на самом деле сказала, что чувствует себя виноватой. Вы... встречались с миссис Бенджамин?

Бингхэм долго смотрел на свои руки. Затем поднял голову с выражением, показавшимся очень усталым, и посмотрел мне в глаза.

– Сколько вам лет, мистер Мейтленд?

– Сорок один, хотя бывают дни, когда я чувствую себя намного старше.

– Вы не поймете, но я все равно скажу. Когда вам будет за шестьдесят и даже за семьдесят... женщины будут смотреть на вас... по-другому. Они не будут видеть человека. Они увидят старую... бесполую... тварь. Они не улыбаются вам так же. На самом деле они вас просто не замечают.

– Для моих дочерей я – просто папа. Дети никогда не думают о том, что их родители занимаются сексом. Они не понимают... что вам все еще нужна физическая часть жизни. Если бы Мейбл была здорова, То проблем бы не было. Мы бы... были друг с другом. Люди в возрасте восьмидесяти лет в домах престарелых все еще занимаются сексом.

– Но ее больше не было. Не в реальности. Не было той Мэйбл, которую я любил. Ее не была рядом уже много лет. И... я делал то, что... ожидается от мужчины. Но... это так холодно... и одиноко. Можно подумать, что когда становишься старше... мастурбация... фантазия... смогут легче вас удовлетворить. Но это не так. Я привык к тому, чтобы в моей постели была женщина. Теплая, любящая женщина.

– Кажется, я вас понимаю, мистер Бингхэм. Вы были одиноки. И Рейчел Бенджамин была одинока, не так ли? Ее муж умер много лет назад. Она... встретила кого-нибудь?

– Она выходила в люди. Говорила мне, что спала с парнями. Но... она сказала, что после секса с ними чувствует себя еще более одинокой, чем раньше. Она по-настоящему их не знала, и не интересовала их... кроме секса. Но мы были друзьями очень, очень давно. В первый раз это случилось случайно. Девочки остались с матерью, чтобы отпустить меня на ужин. Они ничего не подумали о том, что я поехал с Рейчел, потому что мы так часто встречались парами. Кроме того, они никогда даже не думали о том, что я могу заниматься сексом с другой женщиной, кроме их матери. Я был просто их папой.

– И вы продолжали с ней видеться?

– Да. Это началось как... облегчение... для нас обоих. Но через несколько месяцев превратилось во что-то другое. Думаю, это обычное дело. Мы так давно знали друг друга. Мы нравились друг другу до... секса. Я начал с нетерпением ждать встречи с ней, а потом мы начали думать и говорить о том, что будет... после. Мы оба знали, что Мейбл долго не протянет. А она даже ничего не осознавала. Ее там уже не было. Она была просто телом.

При этих словах его младшая дочь разразилась громкими рыданиями, и старшая сестра вывела ее из зала суда.

– Но ведь Мейбл не умирала, правда?

Он не ответил.

– И когда она все держалась и держалась, Рейчел начало овладевать чувство вины, не так ли? Она чувствовала себя так, словно предает своею старую подругу. Она сказала вам, что умрет, если ваши дочери когда-нибудь узнают, чем вы занимаетесь. Ей хотелось все прекратить. Может быть, даже уехать. А вы ведь этого не хотели, правда?

Тишина.

– И вы сказали ей, что в эти выходные кое-что произойдет. И вы оба будете свободны быть вместе. Вот что она сказала нашему следователю. Неужели солгала?

Тишина. Можно было услышать, как упала булавка. Я слышал, как зрители в секторе для публики переминаются с ноги на ногу, наклоняясь вперед, чтобы расслышать каждый слог. Мне показалось, что я слышу, как поскрипывает ручка Камерона, делая пометки в блокноте репортера, который он повсюду носил с собой.

– Откуда вы могли знать, что в тот уик-энд Мэйбл придет в себя и попросит вас освободить ее от боли?

Он не смотрел мне в глаза.

– Она приходила в себя, мистер Бингхэм? Или вы просто решили, что достаточно долго страдали вместе с ней и заслужили жизнь после того, как так долго о ней заботились? Было ли справедливо, чтобы она утащила вас с собой в могилу? И не сказать, что вы не выходили за рамки какого-либо долга любящего мужа по отношению к своей жене. Я знаю не многих мужчин... или женщин, которые так долго ухаживали бы за умирающим супругом.

– И она ведь не страдала. Вы сами это сказали. Ее там уже не было.

Наконец, он поднял на меня глаза. По его лицу потекли слезы.

– Только когда она ушла, до меня дошло... что я сделал. Она была такой белой... такой холодной... Но я посмотрел на нее и увидел, что она мне улыбается, так же, как на нашем первом свидании. Она была так чертовски красива. И я клялся ей, что буду любить ее вечно и всегда буду рядом. А я... я...

Он упал вперед, и я едва успел подхватить его и удержать. Через мгновение приставы помогли ему опуститься на пол, а из секции для зрителей вышел врач и, осмотрев его, заверил всех, включая его старшую дочь, которая поспешила обратно, что с ним все в порядке. Он просто потерял сознание. Доктор мгновенно привел его в чувство.

После того как Бингхэму помогли вернуться к столу защиты и к нему подошла его дочь, Делларо сказал, что он продолжает заключительную часть судебного процесса следующим утром в десять часов. Примерно через тридцать минут Бингхэм был объявлен достаточно здоровым, чтобы ходить, и два судебных пристава, стоявшие по обе стороны от него, помогли ему в зале суда. Его дочь собиралась отвезти его домой, но остановилась, прежде чем выйти из зала, и подошла ко мне.

Она была почти метр восемьдесят ростом и смотрела на меня сверху вниз.

– Надеюсь, вы гордитесь собой, сукин сын. Моя сестра в этот момент уезжает из города. Она сказала, что больше не хочет его видеть. Он потерял жену, а вы лишили его дочери. И за что? Моя мать умерла очень давно. Он просто отпустил ее. А вы можете отправить его в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Итак, я потеряла мать, а может быть, и отца, а может быть, и сестру. Я молю Бога, чтобы вы заболели раком и умерли точно так же, как моя мать.

После того как она ушла, Джессика сказала:

– Ты сделал то, что считал правильным, Билл. Просто прямо сейчас ей больно... очень больно.

Лири стоял перед столом обвинения.

– Мне всегда было любопытно. Каково это – играть в Бога? Ты только что разрушил жизнь человека и его семьи.

– Ты же знаешь, что он ее убил, Деннис. И не для того, чтобы избавить ее от боли, а чтобы он мог пойти, трахнуть свою давнюю подругу. Тебя это устраивает? Убивать бессознательных членов семьи, когда их присутствие становится слишком тяжелым бременем?

– Ты этого не знаешь. Ты просто играешь в Бога, но ты – не настоящий Бог. Ты никогда точно не узнаешь, что творилось у него в голове, когда он делал ей укол.

– У нас есть факты: письменные записи, показания его подруги. Мы знаем достаточно.

– Как ты живешь с самим собой, Билл? Ты только что уничтожил человека. Как ты собираешься сегодня спать?

– Я никого не уничтожал. Просто используй те же аргументы, когда завтра пойдешь к Делларо. Он мог бы согласиться с тем, что никто никогда точно не узнает, что происходило у него в голове. Бингхэм был на суде довольно симпатичной фигурой. Он еще может проскользнуть с условным сроком или условно-досрочным освобождением.

– Я тебе когда-нибудь говорил, что ненавижу прокуроров?

– Много раз.

– Вы, ребята, – никто из вас – не испытываете жалости. Люди совершают ошибки, потому что они – люди. А вы управляете машиной закона, чтобы перемолоть их и потом выплюнуть их кости. Не помню кто сказал, но Закон – это жопа.

Потом он посмотрел на меня, и на его лице появилась кривая усмешка.

– Я должен поступить, так же как и ты, и сдать тебя в адвокатуру за нарушение этики. Никакой жалости, запомни.

– Нарушение этики?

– Ты был обязан заранее сообщить мне, что узнал о девушке. Ты застал меня врасплох.

– Ну, Деннис, а я могу возразить, что это – не настоящий суд, а просто заслушивание приговора, и эти правила НЕ применимы в такой обстановке. Или я мог бы просто сказать, что это делаешь ты, и я завалю судебную систему жалобами на твою деятельность, наименее серьезной из которых – это спать с несколькими свидетелями с обеих сторон по делам, которые мы обсуждали. Как насчет принуждения к благоприятным показаниям с помощью сексуального шантажа? Или скрывать свидетелей, которые, как ты знал, нужны нам для наших дел, когда ты добирался до них первым? Но мне даже нет нужды это делать. Все, что мне нужно, это шепнуть о твоей деятельности в свободное время с несколькими замужними дамами в полицейском управлении, особенно о блондинке, вышедшей замуж за этого сумасшедшего агента УБН, и ты исчезнешь, и тебя больше никогда не увидят.

– Он снова ухмыльнулся.

– В таком случае, полагаю, я не буду подавать на тебя никаких бумаг. Скажи мне еще раз, Билл, какого черта ты мне нравишься?

– По той же причине, по которой мне нравишься ты. Тебе нравится то, что ты делаешь, и ты надрываешь свою задницу, чтобы сделать это. Когда ты рядом, жизнь становится интереснее. Мы нужны системе. Я делаю то, что делаю, довольно хорошо, а ты – лучший в том, что делаешь ты. Я буду скучать по тебе, если ты уйдешь в корпорацию или будешь представлять страховые компании.

Он пожал плечами.

– Ни за что. Я слишком люблю контактный спорт

– Ты ведь знаешь, что ты – клише, не так ли? Пьяный, шумный ирландский бродяга.

Он довольно хорошо изобразил Клинта Иствуда и отрывисто сказал:

– Человек должен знать свои границы. Я – пьяный, шумный ирландский бродяга.

Затем с его лица исчезла улыбка, и он стал серьезным.

– У меня никогда не было возможности поговорить с тобой об этом, но мне жаль тебя и Дебби.

– Дерьмо случается.

– Серьезно. Ты не хочешь, чтобы я встретился с ее парнем где-нибудь вне работы и изменил его черты? Ты сам не можешь этого сделать, потому что ты – честный офицер суда, но я...

Трогательно было то, что я знал, что он сделает это... или, по крайней мере, попытается.

– Нет, но за предложение спасибо. Я пытаюсь отпустить эту часть своей жизни. Кстати, сообщи об этом Августу и переходите оба ко мне на работу, а я увеличу вам с ним зарплату на двадцать тысяч долларов. Ты будешь третьим номером под моим началом, хотя мне, вероятно, придется убить несколько прокурорских, чтобы принять решение, и все будут тебя ненавидеть до глубины души, но это не должно тебя беспокоить.

Он лишь покачал головой.

– Нет.

– Самое смешное, что я почти рад это услышать.

– У нас не будет таких же отношений, если мне придется целовать тебя в задницу, хотя если бы предложение было сделано вон той соблазнительной мисс Стивенс...

Он ухмыльнулся такой распутной ухмылкой, которая за эти годы завалила в его постель множество уравновешенных дам, но Джессика лишь покраснела и опустила глаза.

– Ну, что ж, но попробовать стоило, – сказал он. – Увидимся позже, брат.

Джессика встала с пачкой бумаг в руке.

– Я возвращаюсь в офис. У меня есть кое-какая работа, которую я могу сделать. Увидимся здесь же завтра утром.

Она бросила последний быстрый взгляд в сторону Камерона и ушла. Когда она ушла, подошел Камерон и сказал:

– Господи Иисусе, ты ведь не шутил, правда? Это потрясающая история.

Я молча смотрел на него и вспоминал его определение великого репортера.

– Я думаю, ты более хладнокровен, чем я, Карл. Ты только что видел, как заканчивается жизнь человека. Даже если он получит условный срок, его семья будет уничтожена. Люди всегда будут верить, что он хладнокровно убил свою жену. Его девушка больше никогда с ним не встретится. Его друзья его бросят, и если все пойдет так, как обычно, он не протянет и шести месяцев. Длительные супружеские пары, где супруги теряют друг друга, обычно уходят быстро. И я не думаю, что он захочет жить слишком долго. И все это для тебя – потрясающая история?

– Адвокаты живут ради ужасных случаев, хирурги живут ради самых уродливых и опасных опухолей, которые они могут найти, чтобы вырезать, а репортеры живут ради таких вот историй. Это то, чем я занимаюсь.

Я точно знал, что он имеет в виду. Я позволил ему проводить меня из зала суда в ближайший коридор для подробного интервью. Там его ждал фотограф. Я чуть было не заартачился. Меня фотографировали десятки раз, но...

– Да ладно тебе, Билл. Этот Хэллоуинский наряд будет отличным снимком. Скажем, Вампир из Олд-Бейли? Или Мститель в Зале суда. На самом деле, я думаю о том, чтобы назвать это: «Тисифона, мстительница убийцам в зале суда – или Фурии освобождаются». Некоторые из наших читателей с более чем восьмиклассным образованием это поймут, а для остальных мы все объясним. Ты ведь помнишь греческую мифологию из колледжа, не так ли? Фурии были неумолимыми мстительницами, Богини – в твоем случае это будет Бог – наказывали злодеев. Преступники никогда не могли избежать змееголового Бога Справедливости или Мести, в зависимости от твоей точки зрения. Конечно, ты будешь великим Лысым Богом Мести.

– Ты ведь знаешь, что нравишься мне, Карл? Но ты полон дерьма и можешь цитировать эти мои слова.

Наконец, я осталась один, поднимаясь на лифте на пятый этаж. Я все еще не был уверен, правильно ли поступил. Бингхэм может получить условный срок. Все остальное было бы смертным приговором. Делларо придется взвесить опасность того, что он отпустит женоубийцу с отсрочкой приговора, против дурного вкуса, который он оставит в устах избирателей, отправив человека в тюрьму на всю оставшуюся жизнь за то, что в его ситуации сделали бы большинство людей.

Я вспомнил фотографии, на которых Мейбл Бингхэм была молодой, а потом уже немолодой женщиной. Она была настоящей красоткой. Если она похожа на большинство жертв, то когда-нибудь я увижу ее во сне. Интересно, улыбнется ли она мне за то, что я разоблачил предательство ее мужа, или будет смотреть на меня с ненавистью за то, что я уничтожил мужчину, которого она любила всю свою жизнь?

И тут я вспомнил об отце. И, как обычно, мои глаза затуманились.

***

Понедельник – 11 июля 2005 года – 7 часов вечера

– Оооооооооо... аааах... аахх... Дуг... тыааа... пожалуйста...

Она уткнулась лицом в потную наволочку и попыталась отдышаться. Ее сердце бешено колотилось. Она чувствовала его внутри себя, наполнявшего ее, заполняя каждый сантиметр своим твердым мясом. Она чувствовал себя так хорошо, но ей требовалось отдышаться. Ей казалось, что она скатилась с горы и несется к земле. Голова у нее шла кругом. У нее было такое чувство, будто между ног взорвалась атомная бомба.

– Тебе нравится это, детка? Мне показалось, что эта чертова киска вот-вот схлопнется. Девочка, когда ты кончаешь, ты... кончаешь...

Он вышел из нее, и она чуть не захныкала, но он схватил ее за бедра, перевернул на спину и воткнулся так сильно, что ее голова ударилась об изголовье кровати. Он вбился в нее один раз, затем отодвинулся, пока внутри нее не осталась лишь большая толстая головка. Наклонился, схватил обе ее груди и потянул вверх. Было больно, но как будто все ее нервные окончания разом отключились. Он засунул одну в рот, прикусил сосок и снова укусил сильнее, пока она не задохнулась. Казалось, он собирается откусить его, но она не могла перестать этого хотеть.

– Господи, как бы мне хотелось, чтобы в них еще оставалось молоко. Я бы с удовольствием тебя подоил. Выпил тебя.

Покусывая, он начал забивать свой член так сильно, что она буквально подпрыгивала на кровати под ним. Ее голова продолжала биться о спинку кровати, и она знала, что если не сдвинется с места, он, вероятно, доведет ее до сотрясение мозга, но не могла собраться с мыслями настолько, чтобы умолять его позволить ей скользнуть вниз. Она забыла как дышать. Единственными вещами в мире были его руки и рот на ее сиськах и этот чудесный член внутри нее.

Затем она почувствовала внутри себя взрывное высвобождение, а он продолжал колотиться. Одному Богу известно, сколько времени ему понадобится, чтобы кончить.

– Тебе это нравится, не так ли, детка? Бедный маленький Билл никогда не забирался так глубоко, не так ли? Ублюдок. Ты вообще чувствовала его внутри себя? Вот то, что тебе нужно. Вот о чем ты думала в тот последний вечер, когда он был с тобой...

Только тот факт, что она только что кончила, уже четвертый раз за час, с тех пор как Дуг начал лизать и трахать ее пальцами, а потом просто трахать ее, позволил ей схватить его за плечи и толкнуть назад так сильно, как только могла. Он откинулся назад, его член выскочил из нее.

Когда она его оттолкнула, он подумал, что она играет, пока она не смогла поднять ногу, упереться ею прямо в грудь и толкнуть. Он упал навзничь и, не удержав равновесия, полностью перелетел через спинку кровати.

Его голова показалась над краем кровати, когда он сказал:

– Что за черт?.. Что ты делаешь, Деб?

– Оставайся там, – предупредила она. Она не осознавала, что схватила маленький будильник на тумбочке рядом с кроватью, пока его взгляд не заставил ее понять, что она держит его в позе для метания.

– Черт возьми, ты сошла с ума? Ты могла причинить мне боль.

Он встал, его необузданный член стоял красный и готовый.

– Ты могла сломать что-нибудь невосполнимое, детка.

– Мне бы это не понравилось. Но...

Она выпрямилась на кровати. От этого ее груди свисали вниз, как набухшие фрукты, в то время как он мог видеть ее киску, набухшую и влажную от их траха.

– Посмотри на меня. Тебе это нравится?

– Ты же знаешь.

– Ты был с кем-нибудь еще, с тех пор как мы стали встречаться? Я знаю, что есть десятки женщин, которые схватили бы тебя в одно мгновение.

– Нет, ты прекрасно знаешь. Таков был наш уговор. Я принес тебе эти медицинские анализы и не был внутри другой женщины, потому что знаю, что ты бросишь меня, если когда-нибудь подумаешь, что я могу что-то тебе передать. Не то чтобы это было легко, но мне слишком нравится чувствовать твою киску на моем члене, чтобы испортить это, трахнувшись на стороне.

– Кажется, я тебе верю. Ты же знаешь, что я без проблем могу трахаться за твоей спиной. В штате найдется дюжина парней, которые были бы рады иметь это, даже если бы им пришлось надевать презервативы. И они это сделают. Но я не была ни с кем другим.

– Да, я знаю.

Тогда послушай вот что, Дуг. Ты слишком много болтаешь. Ты – потрясающий любовник. У тебя замечательный член. А потом ты все испортил, оскорбив моего мужа. Зачем? Неужели ты настолько неуверен в себе, что не можешь продолжать в том же духе, не оскорбляя Билла?

– Я не понимаю. Почему Билла...

– Потому что я бросила его, придурок, я разорвала наш брак. Я ему изменила. Это... было правильно для меня, но я чувствую себя виноватой. Это глупо, но я чувствую себя виноватой. Я не хочу думать о Билле. Я не хочу, чтобы ты напоминал мне о нем, особенно когда мы трахаемся. Неужели это так трудно понять?

– Нет, но... иногда трудно. Это – его дом. Его жена. Его дети. Его сувениры. Его чертовы фотографии на стене, фотографии тебя и его. Почему, черт возьми, ты их не сняла? Или почему ты никогда не приходишь ко мне? Тебе было бы так же легко, как и мне прийти сюда.

– Потому что этот Содом и Гоморра, которые ты называешь многоквартирным комплексом, кишит двадцатилетними с чем-то, любящими тереться о тебя, когда я рядом, или рассказывать мне истории о том, каким классным был твой член, когда ты был в них полгода или три месяца назад. А если они этого не делают, то говорят о музыке и шоу, о которых я никогда не слышала, и смотрят на меня так, словно мне девяносто, а не тридцать девять. Просто мне от этого не по себе.

– Точно так же, как мне неуютно здесь.

– Ты не обязан постоянно приходить сюда, если это доставляет тебе слишком много хлопот.

– Что, черт возьми, с тобой случилось, Деб? Когда ты позвонила, мне показалось, что ты хочешь, чтобы я вернулся. Неужели я ошибся?

– Тебе не показалось, что я хочу, чтобы ты вернулся? Думаю, крики о том, как ты хорош, дают тебе понять, что я рада твоему возвращению.

Она не собиралась рассказывать ему о письмах. Он заволнуется. Она верила, что Билл их не опубликует, как только выиграет на алиментах, но все же... она не ожидала, что Дуг будет доверять Биллу так, как она. И эти проклятые письма потрясли ее.

Она посмотрела на его член. Тот все еще был таким твердым, что пульсировал.

– Иди сюда, – сказала она, соскальзывая с кровати и направляясь в ванную. Через мгновение он последовал за ней. Она опустилась на колени возле унитаза и протянула к нему руку. Он подошел к ней, его твердый член подпрыгивал, как метроном.

– Что, почему здесь? Что ты?..

Она схватила его член и потянула, пока он не оказался над открытым унитазом.

– Я не настолько подлая, чтобы отправить тебя домой с таким ужасным стояком.

– Черт, но минет здесь? Почему не...

– Никакого минета. Я подрочу тебе, но это и все. Помни об этом в следующий раз, когда тебе придет в голову желание оскорбить Билла. В следующий раз не будет даже ручной работы. Тебе придется позаботиться о проблеме самому.

Он пристально посмотрел на нее, потом покачал головой и закрыл глаза, когда она начала его дрочить.

– Да ладно тебе, Дуг. Давай, детка. Отдай все мне. Ты же знаешь, как я люблю, когда ты так сильно впрыскиваешься в меня. Посмотрим, получится ли на этот раз. Давай. Я чувствую, как оно нарастает. Проверено опытом. Давай, детка, покажи мне шоу.

Наконец, он взорвался, одна тонкая белая струйка брызгала за другой. Большинство попало в воду, но некоторые ударились о стенку унитаза. Это было все равно что направлять водяной шланг высокого давления. Ее так и подмывало закрыть, так сказать, скважину ртом, но она сдержалась. Она хотела, чтобы он запомнил урок.

Он наклонился вперед и ухватился за край унитаза, чтобы сохранить равновесие.

– Боже мой, даже это было здорово.

– Да, но помни, в следующий раз ничего.

Она вытерла его туалетной бумагой и вымыла унитаз, после того как он вышел. Когда вышла она, он сидел на кровати. Она указала на его брюки, висевшие на соседнем стуле.

– Одевайся.

– Ты меня выгоняешь?

– Вот именно.

– Черт, словно холодный душ.

Она села на кровать рядом с ним и схватила его за руку.

– Дуг, ты помнишь наш последний разговор? Я сказала, что – ты мой друг. И ты им являешься. Ты меня интересуешь. Но это – дружба. Это никогда не было чем-то другим. Ну, много похоти, но – дружба. Мы великолепны в постели. Я люблю заниматься с тобой сексом. Но...

– Почему не я говорю тебе эту речь?

– Не знаю. Мне и в голову не приходило, что ты это сделаешь...

– А почему так? Мы чертовски совместимы в постели. Мы оба профессионалы. У меня есть небольшое преимущество перед тобой в публикациях, и я получаю больше внимания, потому что я моложе, но и ты была отмечена. О твоей работе по теории управления и корпоративной организации уже говорят. Люди в деловом мире говорили мне, что у тебя не будет проблем с тем, чтобы занять руководящую должность в любом количестве фирм в этом городе... Мы могли бы устроить себе жизнь... если бы ты только захотела об этом подумать.

– Дуг-Дуг. Ты мечтаешь, а такие мечты могут испортить то, что у нас есть. Во-первых, ты не сможешь остаться в Джексонвилле. Раньше, ты был прав, самое разумное было убраться отсюда, пока тебя не уволили. Билл надул нас обоих по-королевски. Хотя в письменном виде ничего нет, слишком многие знают о случае с Биллом. Они знают, что университет отверг нас за то, что мы поставили институт в неловкое положение. Любой колледж или учебное заведение, в которое ты попадешь в радиусе ста миль, найдет какую-нибудь законную причину не брать тебя на работу, но главная причина будет заключаться в том, что тебя считают профессором-жеребцом, больше думающем о трахе, чем о своей работе, и не возражающим поставить любому в месте, где он работает, синяк под глазом, чтобы получить какую-нибудь киску.

– Итак, ты не можешь остаться, а я не собираюсь переезжать, если смогу. У меня двое детей. Они ходят здесь в школу. Здесь все их друзья. Здесь их отец. Может, он и не был лучшим отцом в мире, но он – их отец. А даже если бы они и захотели переехать, я думаю, Билл перевернул бы небо и землю, чтобы остановить меня, а ты уже понял, что в юридической системе он может получить все что захочет.

Она смотрела на него и почти жалела. Она наклонилась и поцеловала его в щеку.

– Кроме того, детка, посмотри на нас. Мне – тридцать девять, почти сорок. Тебе – двадцать восемь. Когда тебе будет сорок, мне будет пятьдесят два, и, вероятно, наступит менопауза. Ты, наверное, захочешь детей. У меня их двое, и больше не будет. Я не хочу ходить на родительские собрания, когда у меня бывают приступы жара. Твои друзья – не мои друзья. Нам не нравится одна и та же музыка.

Она протянула руку и обняла его.

– Это несправедливо, Дуг, но в этом ты с Биллом соперничать не можешь. Мы вместе рожали детей. Он был моей первой большой любовью. Несмотря на то, что все кончено, у нас с Биллом есть общая история. Истории у нас с тобой никогда не будет.

Он оттолкнул ее, встал и оделся. Детей дома не было, но они скоро вернутся, поэтому она надела шорты и тонкую блузку. Она проводила Дуга до входной двери. Прежде чем он успел ее открыть, она развернула его и потянулась вверх, чтобы поцеловать.

– Я люблю проводить с тобой время, Дуг. Только не проси больше, чем я могу дать.

Он отошел от нее и облизнул губы, словно пробуя ее поцелуй на вкус.

– Твоя беда, Деб, в том, что ты чертовски разборчива. Ты бросила одного мужа, потому что он стал слишком стар и не в форме, а теперь бросаешь парня, который интересуется тобой, потому что я слишком молод и я – не Билл. Я молю Бога, чтобы ты нашла то, что ищешь, потому что в противном случае ты окажешься старой и одинокой или старой и пьяной, сидящей где-нибудь и пытающейся подцепить студентов колледжа.

Он открыл дверь.

– Жаль, что я не встретил тебя первым.

Она схватила его за плечо.

– Ты вернешься?

Он повернулся и улыбнулся, затем протянул руку, чтобы обхватить одну грудь.

– Я что, похож на идиота? Я возьму все, что смогу. Позвоню тебе завтра.

Когда он ушел, она заперла дверь. У обоих детей были ключи. Затем подошла к бару и открыла его ключом. Она вытащила бутылку «Гольдшлагера». Билл не взял ее, когда вернулся, чтобы забрать свои вещи, а она всегда любила его, так же как и он. Она налила полный бокал и вернулась в спальню. Включив телевизор, она проигнорировала стопку бумаг, которые нужно было проверить. Одним вечером она могла позволить себе побаловаться.

Она нажала на модуль ТиВо DirecTV и нашла пропущенный повтор нового медицинского шоу «Дом». Хотя она почти никогда не смотрела это шоу в прямом эфире, ей оно нравилось, потому что это было качественное телевидение.

Ей это нравилось также и потому, что, хотя она никогда не могла этого точно определить, главный герой неизменно напоминал ей Билла. Что было глупо. Актер Хью Лори был высоким, стройным, с пышной шевелюрой. «Может быть», – подумала она, – «это потому, что Хаус был мудаком без личной жизни, одержимым своей работой. И он был в ней лучшим. Должно быть, так оно и есть».

***

Понедельник – 11 июля 2005 года – 10 часов вечера.

Она резко проснулась. Ее лицо лежало на мокрой подушке. Она пускала слюни во сне. На ночном столике стоял пустой бокал от «Гольдшлагера». Она рассеянно посмотрела на большой экран телевизора перед кроватью, там был пустой синий экран. Она сонно пыталась вспомнить, досмотрела ли она конец «Дома». Оказалось, что да. Но ни за что на свете она не могла вспомнить, что было дальше.

Она встряхнулась, потом неуверенно села и спустила ноги с кровати.

Ее что-то разбудило, но в тумане первого пробуждения она не могла точно определить, что именно. Был ли это шум? Неужели пришел кто-то из детей?

Она напрягла слух, но ничего не услышала. Обычно она слышала жужжание кондиционера в тридцатиградусную ночь, но даже его она не слышала. У нее было такое чувство, будто в ушах застряла вата. Она поднялась на ноги и, убедившись, что стоит твердо, подошла к двери спальни и выглянула наружу. Там горел свет. Но никаких звуков. Она прошла в комнату Келли, а потом и Билла-младшего.

Потом повернулась и пошла вниз.

– Билл, Келли, вы здесь? Здесь кто-нибудь есть?

Ничего. Теперь ее охватило чувство беспокойства. В сейфе наверху, спрятанном за картиной над рабочим столом, они хранили «Глок». Она нервно огляделась. Если внутри – незваный гость, она могла бы подняться наверх,.

– Здесь никого нет. Ты совсем одна.

Голос раздался из ниоткуда. И, что еще хуже, он был знакомым. Но она не могла вспомнить, чей именно.

– Кто... что?

– Дети ушли и больше не вернутся. Теперь у них своя жизнь. Ты им не нужна.

Она огляделась вокруг. Должно быть, она спит. Вот и все. Сейчас она спит на своей кровати наверху. Это – всего лишь сон, и он не может причинить ей вреда.

– Билл ушел. Ты думаешь, что ты бросила его, но это он бросил тебя. Он всегда изменял тебе, как я и предупреждала. Но ты не слушала. Ты на самом деле думаешь, что он проводил все эти вечера в офисе, перебирая судебные документы. Ты – идиотка. Наверное, он все это время трахал эту корову. Или любую другую женщину, которая раздвигала для него ноги.

– Ты действительно настолько глупа, что думаешь, будто он перестал трахать тебя и бросил, потому что потерял желание? Все необходимое он получал в офисе. А ты и впрямь верила, что он просто перестал хотеть с тобой секса, потому что не мог поднять свой член? Он не мог этого сделать, потому что женщины помоложе тебя получали все его лучшие движения.

– Я же сказала. Жизнь несправедлива. Парни, которые выглядят как Билл и имеют деньги или власть, все равно получают любую киску, какую захотят. Стареют лишь женщины. А парни думают своими членами, поэтому им все равно, насколько ты умна, совершенна или любвеобильна. До тех пор, пока какая-нибудь молодая шлюха будет трахать их, они больше тебя не хотят.

– Нет! – выкрикнула она. Она не соглашалась тогда и не согласна сейчас. – Он был так чертовски дрябл. Ни одна женщина не стала бы пытаться захватить его. Он был моим, черт возьми. Он любил меня.

Тихий смех эхом отразился от стен.

– О, Дебби, ты так и не научилась тому, чему я пыталась тебя научить. У тебя нет мужчины, и никогда не будет. В лучшем случае ты будешь брать их в аренду на несколько лет, пока они не найдут что-нибудь помоложе, помягче и с лучшими сиськами. Они неверны. Они любят не так, как женщины. Это – собаки. Собаки нюхают пизды всех до единой.

– И Дуг, твой молодой жеребец. Ты же знаешь, что он трахался с одной из этих лапочек у бассейна, через пять минут после того, как вернулся к себе. Не так ли? А почему нет? Посмотри на себя.

Без всякого перехода она оказалась перед большим зеркалом в ванной наверху. Она была голой. Она уставилась на изображение перед собой. Когда это ее груди превратились в дряблые мешки? Их верхушки были покрыты морщинами. Когда это ее талия стала такой широкой, такой рыхлой? А ее попа, и бедра. Нашпигованные целлюлитом. Она начала плакать. Даже зная, что это всего лишь сон, она чувствовала, как что-то внутри нее ломается.

– Я – больше, чем просто тело. Я – мать и профессиональная женщина. Я – профессор крупного университета.

– Нет, Дебби, это не так. Ты никогда им не была. У тебя просто красивое лицо и великолепное тело. Ты всегда была красивее меня, красивее любой женщины вокруг тебя. У тебя всегда были парни, готовые сделать для тебя все что угодно. Учителя ставили хорошие оценки, профессора позволяли проскальзывать по трудным заданиям. Парни дарили тебе драгоценности и брали в поездки. Потому что ты была умна? Дерьмо. Они хотели тебя трахнуть, и многие из них это сделали.

– Даже Билл. Твой любимый белый рыцарь Билл. Ты думаешь, он пришел тебе на помощь в тот день, потому что ты была замечательным человеком? Он тоже хотел тебя трахнуть. И он тебя получил. Это все, чем ты когда-либо была для кого-то: красивое лицо и пара больших сисек. Но, по крайней мере, у тебя было хоть это. Но теперь не плачь, потому что все это уходит. Я же говорила, что так и будет.

Она опустилась на колени, а затем растянулась на зеленой траве, которая в логике снов стала полом ее спальни.

Ее обняла пара знакомых рук, и она положила голову на знакомое плечо.

– Бедная малышка. Я хотела, чтобы тебе повезло больше, чем мне. Ты же видела, что случилось со мной и Фрэнком. То, как он обращался со мной, как мужчины обращались со мной. Я люблю тебя, и просто хотела избавить тебя от того, что сделали со мной. Но ты не слушала.

Знакомые руки откинули ее волосы назад и вытерли слезы.

– Они все тебя бросят, детка. Все, кроме меня. Я никогда тебя не покину.

Она прижалась лицом к знакомым светлым волосам, пока не почувствовала, что скользит вниз, когда трава расступилась, открывая холмик погребальной грязи, в которую она погрузилась, как в мутную воду. Она начала бороться, чтобы встать, выбраться из жидкой грязи, но почувствовала, как сильные руки схватили ее и удерживали с непреклонной силой.

Когда грязь поднялась к ее груди, плечам и подбородку, она начала кричать, в то время как руки крепко держали ее, и этот знакомый голос сказал ей:

– Теперь мы будем вместе всегда.

Она сидела на кровати, кашляя и хватая ртом воздух. На мгновение ей показалось, что ее горло забито мокрой грязью, но когда остатки кошмара рассеялись, она смогла отдышаться и расслабилась, поняв, что в горле у нее ничего нет. Она откинулась на подушку и глубоко вздохнула.

Какой кошмар! Прошло уже несколько месяцев, с тех пор как у нее был такой же. Она поняла, что вся мокрая от пота, и пошла в ванную, быстро приняла душ, вытерлась и надела чистую пижаму. На мгновение она позволила себе вспомнить сон, а потом заплакала. Она заставила себя остановиться. Что случилось, то случилось. Она пыталась ее спасти, но это было никому не под силу.

Она поймала себя на том, что снова плачет. Ведь не перестаешь любить кого-то только потому, что его уложили под землю.

Но в то время как женщина, похороненная на небольшом частном кладбище всего в пяти милях отсюда, исчезла, Дебби сказала себе, что ОНА все еще здесь. И здесь были двое ее детей. Даже если Билл никогда больше не впустит ее в свою жизнь, если уйдет Дуг, у нее будут другие мужчины. Всегда будут другие мужчины. Она встала и разделась перед настоящим зеркалом в ванной.

Она критически осмотрела себя. Ее груди обвисли, но что с того? Они еще не были мешками с салом. Они могли провиснуть, но все еще сохраняли свою форму. Соски все еще были твердыми и рельефными. Она выдохнула. Она могла быть чуть больше семидесяти сантиметров в талии, но не намного.

Она попыталась повернуться так, чтобы увидеть свою задницу. Та все еще была достаточно крепкой, чтобы мужчины смотрели на что-то достаточно плотно сидящее на ней. Ей даже не приходилось ею вилять. Как сказал один из преподавателей во время неудачной кампании по соблазнению, ее попа просто естественно подергивалась сама собой. Ей не нужно было над этим работать.

Ей было не девятнадцать лет, но мужчины и не собирались выгонять ее из постели.

Она начала, было, возвращаться к кровати, но остановилась, было время, когда рядом был Билл, чтобы обнять ее после такого кошмара. Но теперь он исчез. Дуг исчез, и в любом случае он был не Билл. Она просто не хотела спать там одна.

Она прошла мимо комнаты Билла-младшего и, естественно, увидела его за компьютером. Она лишь взглянула на него, и он все понял. К одиннадцати часам вечера он должен был быть уже в постели. Спальня Келли была дальше всех. Неожиданно она превратилась в силуэт под покрывалом.

– Келли. Ты проснулась.

– Гм. Да. Совсем чуть-чуть.

– А почему так легла рано?

– Последние несколько ночей я не спала до двух или трех часов ночи. Электронная почта и СМС. Я устала.

Дебби подошла к кровати. При выключенном свете лицо дочери казалось черным контуром.

– Не возражаешь, если я свернусь здесь калачиком, детка?

– Эээ... нет. А что?..

– Мне просто приснился плохой сон, и я не хочу быть...

– Там так одиноко без папы, верно? Где Дуг?

– В своей постели.

– Ты когда-нибудь думала...?

– Нет, иногда что-то случается, или ты что-то делаешь, и пути назад уже нет.

Она скользнула в постель, и ее дочь прижалась к ней, как они не делали с тех пор, как та была подростком.

Она понюхала волосы дочери, обняла ее и крепко прижала к себе.

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя и твоего брата больше всего на свете, не так ли?

Келли не ответила, и ей показалось, что она снова засыпает.

Дебби лежала и думала о женщине в могиле неподалеку. Почему никто никогда не жил долго и счастливо?

***

Понедельник – 11 июля 2005 года – 11:30 вечера.

Прошло уже довольно много времени, с тех пор как я был в баре «Последний звонок» на Стейт-роуд 13 в Мандарине. Я мог бы пойти к О'Брайену, но мне не хотелось быть сегодня рядом с кем-то, кого я слишком хорошо знал.

Все по-прежнему было темным деревом и зеркалами, стульями, расставленными за маленькими столиками, длинной стойкой бара, зеленью в углу. За слегка приподнятой фортепианной стойкой никого не было, так что, музыка была законсервирована. Мне захотелось сесть за длинный бар, и я пододвинул табурет.

Латиноамериканец с большой копной черных как смоль волос, с которым я уже встречался, представился хозяином, Армандо Гусманом, и спросил, что я буду пить. Я велел ему дать мне двойную порцию «Кровавой Мэри» с табаско, перцем и водкой, а также три жирные зеленые оливки и пару лаймов.

Я уже потратил два часа, потея у Харли, и мне было трудно поднять руки достаточно высоко, чтобы поднести напитки к губам, но я как-нибудь справлюсь.

– Вам не понадобится полицейский эскорт сегодня вечером, мистер Мейтленд?

– Нет. Я выпью это, а потом очень осторожно поеду домой. Сегодня я не собираюсь напиваться до беспамятства. Есть о чем подумать.

– Тяжелый день? Здесь тихо, а я – хороший слушатель, если Вы в настроении поговорить.

– Вы когда-нибудь убивали человека, Армандо?

Он странно посмотрел на меня и сказал:

– Даже если бы я и хотел поговорить об этом, то думаю, что вы – не тот человек, с которым стоит такое обсуждать.

Я отхлебнул красной смеси, которая, согласно песне, уносит наши заботы, и проглотил оливку, сказав:

– Это очень дипломатичный ответ. Вас случайно не интересует дипломатическая карьера? Во всяком случае, я сегодня это сделал. Не в первый раз. Как бы то ни было, друг спросил меня, как я смогу сегодня спать? Может быть, я могу слишком легко спать после уничтожения людей. Может быть, я слишком долго этим занимаюсь. Это должно быть больнее, чем есть на самом деле.

– Он это заслужил?

– Хороший вопрос. Вот в чем и загвоздка. Думаю, что да, но могу и ошибаться. Я и раньше ошибался. Беда в том, что если решаю не я, то кто? Вся ответственность – на мне.

– Не думаю, что мне бы понравилась ваша работа.

– И не многим бы. А если кто-то действительно захочет получить эту работу, то не думаю, что если они ее получат, понравится мне.

– В таком случае, мистер Мейтленд, зачем вы ее выбрали? Вам нравится играть в Бога?

– Нет, хотя кое-кто так и говорит. На самом деле я принял ее вслед за своим отцом. Наверное, чтобы он гордился мной. Долгая история.

К другому концу бара подошли посетители, и бармен пошел их обслуживать. Пока он это делал, я размышлял над вопросом, почему дело Бингхэма так сильно ударило по мне. Что в нем было особенного?

Он вернулся к моему сиденью.

– Выяснили что-нибудь?

– Только то, что «In Vino Veritas» – чушь собачья. На самом деле, сегодня я просто слегка запутался. Слишком много мыслей пронеслось у меня в голове.

– Типа?

– Вы когда-нибудь были с женщиной, которая была слишком хороша для вас?

Он рассмеялся.

– Они все так думают.

– Нет, я имею в виду женщину, которая была просто... не из вашей лиги. Выше вашего класса. У которой не было причин быть с вами.

В его глазах промелькнуло что-то, что я почти смог прочесть.

– Да, мистер Мейтленд. Однажды я был с такой женщиной.

– Она все еще с вами?

Он покачал головой и занялся полировкой и чисткой бокала, который и так уже блестел.

– Такие женщины никогда не остаются с тобой. Полагаю, она замужем за каким-нибудь... промышленником или технарем, владеющим собственной компанией в Мехико. И теперь у нее двое детей.

– Вы когда-нибудь думали о ней?

– Всего лишь каждый день.

– Могло быть и хуже.

– Как?

– Вы могли бы ее завоевать. Жениться на ней. Прожить с ней восемнадцать лет, и каждый день знать, что никогда не сможете ее удержать. Настанет день, когда она сможет уйти. И этот день, наконец, наступит. Потому что вам не суждено быть вместе. Потому что вы завоевали ее только благодаря счастливой случайности.

– Вы слишком строги к себе. Вы – могущественный, влиятельный человек.

– Женщины не выходят замуж за положение или власть. Они выходя замуж за мужчин из плоти и крови. Красивые женщины не выходят замуж за простых мужчин и не остаются с ними. Первое правило природы. Они могут использовать непривлекательных мужчин для финансовой безопасности или как ступеньку, но они выходят за них не потому, что любят их. Вы не увидите мулов, запряженных вместе с чистокровными лошадьми. Подобное спаривается с подобным.

***

Домой я добрался без проблем, хотя и не очень хорошо помню эту поездку. Но, в конце концов, я понял, почему дело Бингхэма так меня беспокоит. Мы оба были созданы Богом, придурком первого порядка. Мы оба были достаточно глупы, чтобы поверить, что в этой жизни может быть счастливый конец.

Бингхэм нашел красивую женщину, у него была отличная сексуальная жизнь, у него было двое детей, которых он обожал, и он был достаточно глуп, чтобы поверить в эту «счастливую жизнь». Он все сделал правильно, а потом Бог стал мучить и мучить его, пока он не сломался и все не потерял.

Я встретил самую красивую женщину, которую когда-либо знал в этой жизни. Мы никогда не двигались по одним и тем же орбитам, не знали одних и тех же людей, не жили одной и той же жизнью. Мы были совершенно незнакомыми людьми, которых свело вместе одно происшествие.

Я знал, что я не был тем мужчиной, с которым ен надо быть, тем мужчиной, которого она явно хотела. Я был лягушкой для принцессы, и оказался достаточно глуп, чтобы поверить, что поцелуй принцессы меня изменит. Но это случается только в детских сказках.

Я был счастлив. Но почему бы и нет? За исключением того, что теперь я понял, что всю свою жизнь ожидал, когда упадет другая туфля, когда она очнется от чар, поймавших ее в ловушку, и поймет, что она меня не любит и никогда по-настоящему не любила. Это была простая благодарность, поклонение герою и привязанность.

Вот почему, наверное, спустя несколько месяцев после шока от разрыва, я почувствовал некоторое облегчение. Это было похоже на поход к дантисту, когда тебе с огромной болью и страданием удаляют зуб, и только потом понимаешь, что тупая пульсирующая боль, с которой ты жил, исчезла. Я не был счастлив, но ожидание закончилось.

Циники правы. Счастливых концовок не бывает, а самое несчастное – это когда ты по-настоящему любишь другого.

***

Вторник – 12 июля 2005 года – 9:30 утра.

Я вышел из лифта на пятом этаже, одетый во все черное. Я подобрал себе одежду, похожую на ту, что носил в понедельник. Теперь мне даже нравился этот взгляд. На меня смотрели какие-то странные взгляды, но я их ожидал.

По пути в свой кабинет я прошел мимо стола Шерил, и она жестом подозвала меня. Я повернулся, чтобы посмотреть, что случилось, когда кто-то ударил меня по лицу. Это не сбило меня с ног, как могло бы до Карлоса, но привлекло мое внимание. Следующий удар я поймал в воздухе с моими новыми улучшенными рефлексами и, не дожидаясь удара, потянул женщину к себе.

– Стоп!

Она замахнулась на меня другим кулаком. Я отклонил удар. Теперь я мог ее рассмотреть. Это была старшая дочь Бингхэма. Она была выше, но я был сильнее, и она не могла разорвать мою хватку или добраться до меня руками или ногтями. Поэтому она, естественно, плюнула мне в лицо.

Это был всего лишь плевок, и по моей щеке стекала слюна, но я продолжал удерживать ее. Она дернулась, а потом попыталась ударить меня ногой по яйцам, но я этого ожидал и блокировал ее коленом.

– Мисс... как бы вас ни звали... я не хочу, чтобы вас арестовали и вытащили отсюда. Пожалуйста, остановитесь. Вашему отцу не пойдет на пользу, если он узнает, что его дочь...

– Мой отец мертв, ублюдок.

Я посмотрел на Шерил. Она посмотрела вниз и сказала:

– Я только что узнала. Собирался тебе сказать, но она добралась до тебя первой.

– Мертв?

– Я нашла его в постели сегодня утром, когда проснулась. Я не смогла его разбудить. А потом нашла пустой пузырек из-под его обезболивающих на кровати. Он уже был холодным.

Я просто уставился на нее. Я не мог сказать, о чем думал.

Она сморгнула слезы, и я увидел, что твердая оболочка готова треснуть.

– Даже не знаю, почему я так удивилась. У него были мама, сестра и я. А он потерял маму, и ты прогнал мою сестру, и собирался засадить его в тюрьму, чтобы он потерял меня. Ему больше нечего было терять.

Она все еще боролась со слезами, но смотрела на меня с неподдельным любопытством.

– Кто назначил тебя Ангелом Смерти, мистер Мейтленд? Когда сошел Бог, похлопал тебя по плечу и сказал, что тебе решать, кому жить, а кому умереть, кто достоин жизни, а кто заслуживает смерти?

Она глубоко вздохнула и расслабилась.

– Теперь можешь меня отпустить. Я ничего не буду делать.

Я отпустил ее, и она пошла мимо охраны. Потом остановилась.

– Я ведь говорила тебе, что надеюсь, что ты заболеешь раком, как моя мать, и умрешь. Но передумала. Надеюсь, ты проживешь долго, очень долго, мистер Мейтленд. И надеюсь, что мой отец будет преследовать тебя каждую ночь до конца твоей жизни. Если у тебя есть сердце, в чем я сомневаюсь, то надеюсь, что кто-нибудь разобьет его так же, как ты разбил сердце моего отца. И мое.

Я проигнорировал взгляды всех в офисе.

– До конца дня я буду в своем кабинете. Но никому не входить. Звонки не пропускать. В том числе и Большого Человека. Понятно?

Она кивнула и спросила:

– А как насчет...?

– В этом офисе есть еще два главных помощника и десятки служащих. Пусть в течение дня этим местом попробует управлять кто-нибудь другой.

Я запер за собой дверь. И старался изо всех сил забыть, что снаружи существует мир.

Счастливых концовок не бывает.

***

Вторник, 12 июля 2005 года – ПОЛДЕНЬ

Дебби открыла дверь и сразу поняла, что что-то не так. Она услышала, как в кабинете работает телевизор, и вспомнила, что перед уходом выключила его. Она повернулась, чтобы быстро уйти и вызвать полицию, но поняла, что есть более вероятная возможность, чем грабители.

– Келли? Би-Джей? Вы здесь? Ответьте.

Через минуту раздалось:

– Привет, мам. Что ты делаешь дома?

Вперед с конфузливой улыбкой на лице шагнул Билл-младший. Он был одет в шорты и майку. И он не был на уроке в Питерсонской технологической академии Джексонвилла на Вестсайде, посещая летние курсы английского языка для подготовки к колледжу, за которые она заплатила хорошие деньги, поскольку английский был далеко не лучшим его предметом.

– Теперь тебе мало прогуливать обычную школу, ты еще и летнюю пропускаешь?

– Мам, этот урок скучный. Я просто пропускаю один день. Имей сердце. В любом случае, день уже наполовину закончился. Через пару часов приедут Томми и Риз, и мы в восемь часов посмотрим Фантастическую четверку. Там играет эта Джессика Альба. Боже, какая красотка!

Она подумала о том, чтобы погрызть его, но...

– Эй, а ты что вообще делаешь дома? Разве у тебя нет занятий?

Она попыталась прикрыться, с улыбкой сказав:

– Ты – не единственный, кто любит время от времени прогуливать.

– Собирается приехать Дуг, не так ли?

– А что?..

На его лице отразилось отвращение.

– Почему бы вам, ребята, просто не снять комнату?

– У нас уже есть одна. Наверху. В МОЕМ доме.

– Твоем и папином.

– Пока что. Почему бы тебе не сделать что-нибудь, чтобы попытаться полностью не слить этот день, с точки зрения образования.

– Да, конечно. Эй, ты слышала про папу? Его по-новому раскручивают.

– Что? Твоего отца? Что случилось?

Билл-младший повернулся и вошел в кабинет, она последовала за ним. Вероятно, пройдет час, прежде чем Дуг доберется сюда. Она лениво размышляла, почему так жаждет его после четырех сокрушительных оргазмов накануне.

«Может быть, я превращаюсь в шлюху?», – подумала она. Но если это так, то она могла бы наслаждаться этим, потому что это был лучший секс, который у нее был за последние годы, а Дуг не собирался быть у нее долго, а кто знает, кто или что может появиться позже.

«...этот парень – придурок. Извините, это, вероятно, одно из того, за что меня будет преследовать Федеральная комиссия по вещанию, так что, все молчат, ладно? Но, честно говоря, старик уже много лет ухаживал за своей женой, и, наконец-то, получил кое-что на стороне, а этот пиарщик берет на себя роль Бога и заставляет его убить себя. А это за наши налоговые доллары, ребята. Честно говоря, мне интересно, как этот придурок, кажется, его зовут Мейтленд, спит по ночам?

Говорю вам, я просто жалею, что не столкнулся с ним как-нибудь вечером в баре. Любой парень, который издевается над больным стариком, должен быть трусом. Мне бы хотелось посмотреть, как он справится с кем-то, кто ближе к его возрасту, с кем-то, кто не стоит одной ногой в могиле. Я вижу, как загораются телефонные линии. Люди пускают слюни, чтобы сказать мне, что они думают о мистере Дырке Мейтленде. Или Ангеле Смерти, как его стали называть. Дерьмо. Он – не ангел.

Ты – на первой линии.

– Этот парень убил свою жену, тупица. Ты думаешь, он должен был уйти от ответа?

Как можно убить человека, который много лет был овощем, если верить историям, которые я видел? Старик не сделал ничего такого, чего не сделал бы ни один из нас. Жена, наверное, расцеловала бы его за то, что он ее отпустил. Кроме тебя, конечно. Ты – такой же трус, как этот Ангел Смерти. Ты, наверное, поддержишь его в драке в баре. Вот только, как и он, ты в штаны наложишь. Еще один трус.

– Ты...

Извини, куриное дерьмо, перейдем к следующему в строчке. Ты – в деле, и у тебя есть здравый смысл. Ты не думаешь, что Ангел Смерти – это Ангел Дерьма.

– Да, именно из-за этого парня люди ненавидят законников. Старика следовало оставить в покое, а не толкать на самоубийство».

Би Джей посмотрел на Дебби и сказал:

– Мне уже звонили парни. Они считают, что папа – настоящий мудак.

Она поймала себя на том, что выхватывает у него пульт и выключает телевизор, который был включен на одну из местных радиостанций на канале доступа.

– Я больше не собираюсь слушать эту чушь, а ты можешь сказать своим маленьким засранцам, что ни они, ни их папаши и вполовину не похожи на твоего отца.

Би Джей как-то странно на нее посмотрел.

– Да ладно, мам, папа... нормальный. Но он делает много плохих вещей, например, доводит этого старика до самоубийства. И ты должна признать, что он не совсем не герой из комикса.

Она поймала себя на том, что представляет себе, что чувствует этим утром Билл. Она видела в утренней газете статью Карла Камерона о суде. И эта чушь про «Ангела смерти». Ее это не должно было интересовать, но она все равно читала все, где было его имя. Невозможно быть замужем за мужчиной в течение семнадцати лет и не знать, когда ему будет больно. Она знала, что ему должно быть больно. Он не был таким жестким человеком, каким считали его в профессиональном плане большинство людей.

Но он больше не был ее мужем или, по крайней мере, не будет им долго. Его боль больше не была ее проблемой. Но...

– Ты ничего не знаешь о своем отце, Би-Джей, – он с любопытством посмотрел на нее. – Ты даже не знаешь, как мы познакомились. Должен бы, но не знаешь.

– Я уже слышал эту историю. Ты переходила улицу по пути в УФ, и папа оттолкнул тебя с дороги и попал в аварию. Он попал в больницу, а ты познакомилась с ним, пока он выздоравливал.

Она подошла и села за кофейный столик, отвернувшись от него, потому что, несмотря на то, что он уже почти вырос, это все равно будет неловко.

– Нет, не совсем так. Я... эээ... ты уже достаточно взрослый, чтобы услышать. Я... была немного дикой, когда была в возрасте твоей сестры. Я была не такой женщиной, какой хотела бы видеть ее или тебя. Я училась на первом курсе университета и вступила в женский клуб. Я выглядела почти так же, как сейчас, только лучше, и ребята из Братства любили меня.

– Как бы то ни было, однажды вечером там была вечеринка, и был парень – он был в футбольной команде, и я думала, что схожу по нему с ума. Он пригласил меня, а там было много алкоголя, травки и немного кокаина. В общем, я была под кайфом, и мы начали целоваться. Я не слишком понимала, что происходит, кроме того, что мне это нравилось. Потом я услышала какие-то громкие звуки, крики людей.

– Кто-то стащил с меня Брэда, моего парня, и я бы накричала на него за то, что он нас потревожил, но к тому времени я уже не могла разговаривать... потому что... мой рот был занят...

Она продолжала смотреть на кофейный столик, потому что не могла смотреть сыну в глаза.

– Кто-то стянул... парня... с меня... и я услышала глухие удары и крики людей, а потом рядом со мной никого не осталось, и я открыла глаза. В комнате было темно, но я лежала на койке... и была голой. Я не знала, что происходит, кроме того, что... они трахали меня... везде... У меня все болело и начинало саднить. Снаружи шел свет. Я была в какой-то маленькой комнате. И я увидела... фигуру... фигуру, стоящую на свету. И она раскачивалась... Мне показалось, что я попала в кино, а он размахивает мечом взад и вперед...

– Потом фигура исчезла, и в комнате оказалось много людей, и все кричали, и я кричала... потому что они были на мне... и во мне... опять... и на этот раз было больно.

– Казалось, это продолжалось вечно... но иногда в комнате появлялись другие люди, и кричали еще больше, а парней с меня стаскивали, и было много ярких огней, а затем меня накрыли одеялом и завернули в него, а следующее, что я помню, это то, что я была в больнице скорой помощи, а врачи и медсестры осматривали меня и лечили.

– В какой-то момент там оказались мои мама и папа, и им не позволили забрать меня домой, потому что... потому что я была разорвана... анально и повреждена... внутри... моей вагины. Я заснула растерянная и страдающая... не столько от физической боли, сколько от осознания того, что парень, который мне на самом деле нравился, выстроил на меня очередь и принимал участие в изнасиловании. Он явно подстроил это для братства, используя меня как подарок для вечеринки.

Наконец, она подняла глаза и встретилась взглядом с сыном. Он выглядел более смущенным, чем она.

– Я была глупой девчонкой. Я позволила себе попасть в ситуацию, в которой получила физические травмы. Это было тогда, когда кризис СПИДа только начинал осознаваться, но я могла получить любое количество венерических заболеваний. Я могла быть разорвана так сильно, что потеряла бы способность иметь детей. Я могла навсегда потерять тебя и твою сестру.

– Если бы в тот вечер твой отец не работал в студенческом общежитии. У него не было попечителя и он был бедным ребенком на академической стипендии. Ребята из братства хотели быть свободными, чтобы сосредоточиться на выпивке и наркотиках и... женщинах... поэтому нанимали нескольких ботаников, чтобы те убирали дом, приносили напитки, не давали пьяницам поджечь дом и все такое.

– Тогда я ничего этого не знала, но узнала потом. Твой отец работал, когда увидел, как меня отвели в кладовку в задней части дома. Он знал, что там нет ничего, кроме койки и нескольких ящиков пива. Он шагнул внутрь и увидел, что происходит... Он попытался их остановить, но они были спортсменами. Его просто вышвырнули.

– Тогда он вернулся с каминной кочергой. В Гейнсвилле есть камины. Это так далеко вглубь материка, что становится чертовски холодно, и ребята из братства любили разводить зимой огонь. Он сломал челюсть моему парню. Сломал другому парню руку и повредил плечо третьему. Он вышиб всех из комнаты, и я увидела, как он стоит в дверях, размахивая этой штукой, чтобы удержать их друзей снаружи.

Она закрыла глаза.

– Конечно, он не смог их удержать, не смог противостоять им всем. Его сбили с ног, и некоторые из них начали его избивать, в то время как другие, что не были ранены, снова набросились на меня. Было так много криков и парней, выходящих со сломанными руками, что соседи вызвали полицию. Когда те добрались туда, меня все еще... насиловали. В ту ночь они арестовали пару десятков членов братства.

– Один из парней, которых они арестовали, позже сказал копам, что они, вероятно, прекратили бы избивать твоего отца, если бы... он не продолжал вставать. Он сказал: «Этот сукин сын не оставался лежать».

– Все это я узнала потом. Ребята, которых твой отец ранил, или их семьи, даже пытались подать на него в суд, но когда я дала показания, и было сделано медицинское освидетельствование и были другие свидетели, что они меня изнасиловали, они решили, что больше не хотят подавать на него в суд. Но эти ублюдки уложили его в Шандс – в лучшую больницу в городе, лучшую в этой части штата – в коме с опухолью мозга.

Она снова посмотрела вверх. Сын смотрел на нее так, словно она была пришельцем с другой планеты.

– Я зашла к нему. Когда я вошла, в палате была его мать, бабушка Мейтленд. Она не была рада видеть меня. Мягко говоря. Его отец умер много лет назад, и твой отец был единственным, что у нее осталось. Она говорила какие-то ужасные слова... слова, которые я, вероятно, заслужила... и вышвырнула меня вон. Я вернулась позже, когда она ушла, и уставилась на него. Он был просто каким-то незнакомцем, каким-то мальчиком, которого я никогда бы и не заметила, если бы увидела его поблизости. Его глаза были закрыты, и он весь был покрыт трубками и датчиками.

– А ведь он рисковал жизнью, чтобы спасти девушку, которую никогда раньше не видел. Это было похоже на что-то из книги, фильма, сказки. Я знала, что скольким бы дерьмом парни ни кормили меня всю мою жизнь о том, какая я замечательная, я не стоила того, чтобы из-за меня умереть.

Она посмотрела в глаза сына, глаза, которые напомнили ей его отца.

– Вот такой человек твой отец. Возможно, он не был лучшим отцом в мире, он, черт возьми, не был и лучшим мужем, но он был и остается хорошим человеком.

Она заплакала. Билл направился к ней, и она протянула руку, чтобы его остановить.

– Все в порядке. Я в порядке. Я просто... давно об этом не думала.

Она встала и пошла в спальню. И позвонила Дугу:

– Дуг, не приходи сюда сегодня.

– Что? Почему? Деб, я нашел кого-то, чтобы прикрыть мои занятия. Ты знаешь, как трудно заставить кого-то прийти летом, чтобы вести чужой класс? Я попросил об одолжении, потому что хотел быть с тобой.

Она глубоко вздохнула и вытерла глаза.

– Прости. Я просто... потеряла настроение.

– Этот сукин сын, Билл. Что он сделал на этот раз?

Она повесила трубку.

***

Вторник, 12 июля 2005 года – ПОЛДЕНЬ

Его секретарша вышла из кабинета в сопровождении доктора Эрнста Теллера. Это был высокий, угловатый, темноволосый мужчина с волосами, подстриженными старомодной, почти наголо стрижкой. В сочетании с ястребиным носом, пронзительным взглядом и прямой как шомпол осанкой он мог бы позировать для плаката немецкого аса-летчика Первой мировой войны. Не хватало только монокля и сигареты, с небрежно зажатым в губах мундштуком.

– Мистер Мейтленд, – произнес он сухим, но дружелюбным тоном, совершенно не соответствующим его внешности. – Или, лучше сказать, Ангел Смерти. Прошел всего день, а вы уже становитесь легендой. Чем обязан такой чести?

Теллеру было под пятьдесят, может быть, и больше, но он был из тех мужчин, которым можно давать любой возраст от сорока пяти до шестидесяти пяти лет, и вам придется догадываться, к какому концу спектра он принадлежит. Он был главным назначаемым судом психиатром в течение всех десяти лет, что я работал в прокуратуре штата. Мы вызывали его, когда хотели узнать, насколько сильно облажался подозреваемый, нет ли законных оснований считать его невменяемым, оправдывая, или обвиняемый просто прикидывается сумасшедшим.

Теллер отлично умел видеть всех насквозь. У него не было проблем с тем, чтобы сказать, что подсудимый – в здравом уме и лишь притворяется сумасшедшим. С другой стороны, он исследовал некоторых действительно ужасных людей, когда общественность требовала их крови, и без колебаний заявлял, что они не могут быть привлечены к юридической ответственности за свои действия, независимо от того, насколько непопулярным это делало его среди полицейских, прокуроров или широкой общественности. Он был самым честным человеком, какого я когда-либо встречал.

Конечно, тот факт, что у него была своя частная психиатрическая практика, с большим количеством состоятельных пациентов и, по-видимому, хотя никто никогда не мог этого доказать, он был из богатых, вероятно, позволял ему быть немного более способным говорить то, что он чувствовал, и позволял фишкам падать туда, куда они хотели.

– Не могли бы вы уделить мне от пятнадцати до тридцати минут вашего времени, док?

– Юридический вопрос?

– Личный.

Он бросил на меня один из тех взглядов, которые, казалось, проникают прямо в душу. Он творил чудеса с подсудимыми и большинством адвокатов защиты и/или обвинения. Лично я считал это еще одним из тех трюков, которым учат в психиатрической клинике. Но он был хорош.

– Эбби, задержи мои звонки, позвони мистеру Смиту и скажи ему, что мне придется перенести встречу на следующую неделю. Просто скажи, чтобы он не звонил матери и держался подальше от острых ножей.

Эбби улыбнулась ему, и он сказал мне через плечо:

– Это лишь юмор психиатров, мистер Мейтленд. Следуйте за мной.

Его кабинет был довольно маленьким, интимным, если можно так выразиться. У него было мягкое кресло, которое несло на себе отпечаток его тела, после бог знает скольких сеансов психотерапии. Позади него стоял письменный стол, а между креслом и низким диваном стоял низкий кофейный столик. Кофейный столик был инкрустирован черно-белыми пятнами теста Роршаха, а на стене висела большая абстрактная картина с таким же рисунком.

Я подумал, не запустит ли он на мне процедуру «что ты видишь» в чернильных пятнах. Но он был серьезен.

Он указал на диван, и я сел на него. Будь я проклят, если бы лег. Он взял трубку, закурил и принялся с удовольствием попыхивать.

– Вставляете ваши пять копеек, мистер Мейтленд. Вы никогда не обращались ко мне за чем-либо, кроме моих профессиональных советов по делам, поэтому я признаю, что мне любопытно, с какой целью вы здесь. Скорее всего, это как-то связано с делом Бингхэма, с делом Ангела Смерти. И все же я думал, что вы сделаны из более прочного материала. В офисе вас не зря называют Айсбергом.

Когда я вопросительно посмотрел на него, он пожал плечами и сказал:

– Психиатры знают и слышат все.

– Должно быть, поэтому среди психиатров самый высокий уровень самоубийств и разводов.

– Туше. Итак, о чем бы вы хотели поговорить? Должен вам сказать, что мистер Эдвардс уже звонил мне и сказал, что ему могут понадобиться мои услуги относительно вас. Что-то о том, что вы запираетесь в своем кабинете, отказываетесь отвечать на звонки и ведете себя совершенно не по-айсберговски.

– Полагаю, это как-то связано с делом Бингхэма. Просто дело в том, что...

Я остановился, а он сидел молча. Как и прокуроры и репортеры, он, очевидно, овладел тактикой молчания. Это сломало больше людей, чем любая другая тактика.

– Это не дело Бингхэма как таковое. Просто оно заставило меня взглянуть на другое. На мою жизнь.

– Значит, речь пойдет о вашем предстоящем разводе и романе вашей жены?

Я молча смотрел на него.

– Я же говорил, психиатры все слышат и знают.

– В данном случае, как и все в здании суда и в дюжине соседних кварталов. Это совсем не секрет национальной безопасности.

– Согласен. Итак, поговорим.

– Сначала мне нужно дать вам кое-какие сведения, чтобы вы поняли контекст. Я познакомился с Дебби в Университете Флориды. Она была первокурсницей, я – третьекурсником. Она была... горячее, чем сейчас. Выиграла несколько конкурсов красоты, занималась коммуникациями и думала о том, чтобы стать телеведущей. Сомневаюсь, что в кампусе нашелся бы парень, который бы ее не хотел. Но единственными парнями, у которых был шанс, были спортсмены, большие парни в кампусе, парни, которые могли позволить себе Мазерати или Лексус, потому что у их отцов было больше денег, чем у Бога.

– Я же был парнем, которого вырастила мать-одиночка без денег. Я был там на стипендии, поэтому надрывался, работая в колледже и подавал заявку на каждый кредит и стипендию, о которых кто-либо когда-либо слышал. Я получал немного денег как сын погибшего шахтера.

– Я видел ее в кампусе, но она не могла выбрать меня из очереди. Во мне не было ничего особенного. А в ней было. И вот однажды вечером я подрабатывал на студенческой вечеринке. В основном это была грязная работа, чтобы братья могли сосредоточиться на более важных вещах – выпивке и киске. Я видел ее, когда она пришла с каким-то парнем из футбольной команды. Она пила и хорошо проводила время. Но у меня возникло ощущение, что парень, с которым она была, намеренно ее спаивал. Это были дни до наркотиков для изнасилования на свидании, но, черт возьми, вам на самом деле никогда не нужно было ничего больше, чем достаточно алкоголя или кокаина, чтобы заставить большинство девушек раздвинуть ноги.

– Скажете, ну и что? Она ничего для меня не значила, и, насколько я знал, до этого она сама трахалась со всем братством. Поэтому я ничего и не сделал. Но случайно заметил, как ее придурок-парень и еще пара других тащат ее в заднюю часть студенческого общежития, а по работе в тот вечер я знал, что там нет ничего, кроме нескольких кладовок.

– Наверное, это было любопытство, или, может быть, у меня было в голове, что я собираюсь каким-то образом сыграть героя, но я забрел туда и услышал шум, доносящийся из одной комнаты. Дверь была закрыта, но не заперта. Я открыл ее и заглянул внутрь. На столе стояла лампа, и света было достаточно, чтобы разглядеть ее на кровати с тремя парнями. Один был под ней, один был у нее во рту, а другой парень таранил ее в задницу.

– В те дни я был невинен и наивен, хотя и не был девственником и ничего не знал об анальном сексе, но выглядело так, будто ей было больно, потому что парень, входивший в нее, сильно бился в нее, и каждый раз, когда он входил, она вздрагивала и хныкала. Если бы в то время я больше знал о сексе, то мог бы просто решить, что он ее завел, и она этим наслаждалась. Но, похоже, он причинял ей боль. А потом я узнал, что все они были чертовски грубы. Они и впрямь причиняли ей боль, и спереди, и сзади.

Я посмотрел на Теллера, но его глаза не выдавали никаких эмоций. Я был почти уверен, что он слышал такое, что заставляло историю, что я ему рассказывал, звучать детской сказкой из «Матушки гусыни», но темные озера его глаз были непроницаемы.

– Излишне говорить, док, что ничто из этого никогда не покидает этой комнаты. Никаких записей. Никаких разговоров об этом с секретаршей. Никаких кейсов через десять лет. Верно?

– Ты обижаешь меня. Я не только психиатр, но и врач. Ничто из того, что мне говорят, не выходит за пределы этих стен, а поскольку это совершенно неофициально, то и письменных записей тоже не будет. Достаточно ли этого?

– Ладно. Просто хотел уточнить основные правила. Во всяком случае, я посмотрел на нее и принял решение. Я знаю, что отчасти дело в том, что она была той, кем была. Мне бы хотелось думать, что если бы она была каким-то уродливым, маленьким бесформенным новичком из женского общества, я бы сделал то же самое, но, честно говоря, кто знает? Поэтому я вошел туда, схватил парня с членом у нее во рту, оттащил его и сказал им всем, что позвоню в полицию и сообщу о групповом изнасиловании, если они не уйдут.

– Мы боролись с минуту или две, и они кричали, а потом появились два или три парня, которые были больше, чем горы – или это так показалось – и просто оттащили меня от парня, с которым я боролся, и выбросили меня за пределы комнаты. Самый большой парень просто стоял надо мной и говорил, что если я и дальше буду вести себя как дерьмо, меня отправят в больницу. Мне сказали не лезть не в свое дело.

– В тот момент я мало что мог сделать. Идти против этих парней было бы самоубийством, но я не мог все бросить. Я огляделся, пока не нашел в другой кладовке уравнитель шансов – каминную кочергу. А потом я вернулся в ту комнату...

– Трое парней отправились в больницу, а остальные их друзья ввели меня в кому. Я пробыл в ней почти неделю. Я бы, наверное, все равно выкарабкался, но о случившемся услышал парень по имени Генри Кларк и пришел мне на помощь. Он владел пиар-агентством в Джексонвилле, и у него было сколько-то баксов. У моей мамы не было большой медицинской страховки, а у меня, студента, ее не было и вовсе. Он заплатил из собственного кармана и попросил об одолжении нейрохирурга с Западного побережья, который прилетел в Гейнсвилл и занялся моим делом.

– Я вышел из нее через неделю, без видимых долговременных повреждений, о которых кто-либо мог сказать. Через несколько недель я связался с Кларком и спросил его: «почему?». Я не знал его от слова совсем. Он сказал, что закончил УФ почти за десять лет до меня и встретил свою жену во время студенческого бунта. Что-то о красивых женщинах и парнях из братства.

– Как бы то ни было, когда я вышел из больницы, мне однажды позвонила Дебби. Она хотела поговорить, поблагодарить меня за то, что я сделал. Мне следовало сказать «нет». Это предвещало просто кучу неприятностей, но у меня не хватило духу сказать «нет». Мы встретились, а потом пошли куда-то поужинать, и было совершенно ясно, что она мечтает обо мне как о герое. А мне следовало пресечь это в зародыше. Но она была чертовски великолепна, а мне был двадцать один год.

– Короче говоря, я пытался вести себя спокойно, и какое-то время мы ничего не делали, но это случилось, и мы стали вместе. И через некоторое время поженились. И все то время, пока были вместе, парни всегда пускали по ней слюни. Я не мог водить ее на танцы без того, чтобы парни не пытались удержать ее на танцполе. Они практически трахались на танцполе насухо. Я бы дрался каждый раз, когда мы выходили куда-нибудь, если бы позволил этому добраться до меня, но видел, что она может справиться и сама.

– И она сказала, что любит меня, и самое смешное, что я всегда ей верил. Но я знал, что парни всегда будут за ней охотиться. Парни, которые были крупнее, красивее, богаче, веселее. И если бы я не работал в студенческом общежитии в тот вечер, я знал, что никогда бы не познакомился с ней социально, а на ней женился бы один из этих парней, и у нее были бы их собственные дети.

Я остановился. Я никогда не рассказывал ни одному живому существу о том, что произошло, и что я чувствовал по поводу того, что произошло за последние восемнадцать лет. Теллер молча смотрел на меня и пыхтел своей проклятой трубкой.

Наконец он сказал:

– И...?

– Вы знаете эту историю. Я думаю, все в здании суда знают. В университете она познакомилась с крупным, симпатичным молодым профессором. Она либо трахалась с ним, либо стала бы трахаться, если бы я не узнал об этом романе – эмоциональном или сексуальном. В любом случае это не имеет значения, она подала на развод. То, что было в глубине моего сознания в течение восемнадцати лет, наконец, произошло.

– Повторяю, и...?

Я наклонился вперед и спросил:

– То, что меня убивает, вопрос, который я не могу вынести, это: «не я ли стал причиной этого?

– Не уверен, что понял вас, мистер Мейтленд.

– Я слышал, что люди иногда могут инициировать то, чего больше всего боятся. Когда я только начал работать в прокуратуре штата, одним из первых дел, которые я вел, был офицер ВМС, застреливший свою жену и ее любовника. Он вернулся из командировки за границу, услышал слухи о романе и сумел застать их вместе. Все было довольно очевидным. Но когда я работал над этим делом, у меня была возможность с ним поговорить.

– Он сказал, что любил свою жену и был уверен, что и она его любит, пока однажды не услышал, как двое друзей пошутили о его жене и другом офицере. Он предъявил им претензию, а они сказали, что это была просто плохая шутка, потому что они знали, что он их слышал. И он поверил.

– Но это забралось ему под кожу, и он начал думать. И не смог выбросить из головы. Он начал расспрашивать жену о том, чем она занималась в его отсутствие и с кем виделась. И начал за ней наблюдать. Каждый раз, когда она возвращалась домой позже, каждый раз, когда она выходила со своими подругами, в своих мыслях он видел ее с другими мужчинами. И, естественно, чем подозрительнее становился он и чем крепче пытался ее удержать, тем больше сводил ее с ума и злил.

– В конце концов, она оказалась в постели с другим парнем. Это было неизбежно. Я сидел с ним в камере, когда он сказал мне: «Это я заставил ее изменить, мистер Мейтленд. Теперь я это знаю. Я разговаривал с ее подругами, с тех пор как... это случилось. Она никогда мне не изменяла. Она любила меня. Она была хорошей женщиной. А я превратил ее в изменяющую шлюху. Я сделал ее такой, какая она есть. Зачем я это сделал? Я никогда не мог понять».

– Он находился в Рейфорде до 2003 года. А после он кого-то расстроил, и ему в ухо воткнули ледоруб. Но я до сих пор помню то, что он сказал, и выражение его лица, когда он говорил это.

– Я прочитал достаточно книг по психологии, чтобы узнать, что для этого есть свое название» «самоисполняющееся пророчество». То есть именно вы создаете ситуацию, которой боитесь. Я читал, что это – выражение желания смерти, отрицательной стороны жизненной силы. Не знаю, верю ли я во всю эту чушь. Но я точно знаю, что с тех пор как я пришел в этот офис, я стал отдаляться от своей жены и семьи. Было слишком много вечеров, когда меня не было дома. Слишком много дней я пропускал каникулы и школьные мероприятия.

– Я не слепой. Я видел, как Дебби изо всех сил старалась держать себя в тонусе. А я не мог заставить себя пойти в спортзал, чтобы попытаться сбросить пару килограмм. Я видел, что становлюсь все толще и дряблее. И опять же я не дурак. Я видел выражение ее глаз, которое превратилось в то, что ей не нравилось смотреть на меня, а затем не хотелось, чтобы я ее лапал в постели, если только это не был вечер, отведенный для секса, и она всегда настаивала, чтобы мы приняли душ, а я почистил зубы.

– Не то чтобы в этом было что-то плохое, но когда тебе двадцать, ты не думаешь о таком дерьме. И конечным результатом стало то, что любой намек на спонтанность или просто наше траханье, когда нам этого хотелось, исчезал. Это стало... запрограммированным... да это слово лучше всего все описывает.

Я уставился на узоры Роршаха на столе передо мной и удивился, почему все, что я вижу, – это меняющиеся узоры света и тьмы.

– Она думала, что может скрыть от меня свои вечера с подругами. Я... выяснил... что она начала танцевать с друзьями – мужчинами и женщинами, среди которых был и ее нынешний любовник. Я... узнал позже... она сказала кому-то, что не изменяет мне, что просто ей больше не нравится быть рядом со мной. Она создавала для себя теневую жизнь, которая не включала меня.

Не знаю почему, но я не мог рассказать Теллеру об этих письмах даже в кабинете психиатра. Господи, лучше бы я никогда их не находил. Даже если бы она застала меня врасплох разводом, даже если бы это стоило мне алиментов, я хотел бы не знать того, что узнал о ней и Дуге.

– Я не пытался этого обнаружить. Просто она никогда не прилагала особых усилий, чтобы все это скрыть. О чем-то говорилось, люди сообщали мне, и я узнал. Я не знал, что она отказалась от нас, но знал, что у нее была социальная жизнь, которая не включала меня. Любой другой, любой другой муж сделал бы что-нибудь... инстинктивно понял бы, что даже если это казалось невинным, оно не могло быть таким. Когда ваша жена просто не хочет быть рядом с вами, это – тревожный сигнал.

– Но я пустил все на самотек. Я никогда с ней не ссорился. Я никогда не пытался присоединиться к этой жизни. Мне никогда не нравилась светская жизнь, танцы и вечеринки, так, как ей. Но более того, всегда бывали ночные кризисы, люди, нуждающиеся во мне, и было легче просто притвориться, что этого не происходит. Потому что, а что, если я столкнусь с ней лицом к лицу и она мне скажет, что я должен либо присоединиться к ее жизни, либо вообще уйти из нее? Я не мог бы сделать этот выбор.

Я посмотрел в темные глаза Теллера.

– Это я разрушил свой брак, док? Неужели это я создал ситуацию, которая толкнула мою жену в объятия другого мужчины? Было бы достаточно плохо, если бы моя жена просто меня разлюбила... и мне пришлось бы жить без нее. Но я не знаю, смогу ли просыпаться каждое утро, зная, что виновата не она... виноват я. Как мне с этим жить? Потому что я любил ее... люблю.

– Поговорите со мной, док. Проклятье. Поговорите.

Он еще пару раз затянулся трубкой и слегка утрамбовал ее, как это делают курильщики. Будь я проклят, если когда-нибудь смогу понять, зачем. Я думаю, что курение трубки – это, скорее, ритуал, чем привычка. Но как бы то ни было, он, наконец, сделал еще одну затяжку, глубоко вдохнул и выдохнул. Я думаю, он намеренно меня мучил.

– Мистер Мейтленд, вы когда-нибудь слышали шутку старого психиатра о сигаре?

Я отрицательно покачал головой.

– После того как Фрейд стал всемирно известным и изменил практику психиатрии, многие молодые практикующие психиатры воспринимали его слова как евангелие. Я уверен, что вам известно мнение о том, что все имеет более глубокий смысл в бессознательном. Один из самых известных примеров – фаллический символ. Все длинное, прямое и твердое может быть подсознательным представлением пениса – меч, нож, сигара... Вы заполняете пробел, и таким образом появляются сексуальные коннотации ко всем типам внешне невинных объектов.

– Ну, так вот, кажется, в его преклонном возрасте коллега принес старику результат психологического исследования и начал рассуждать о символическом значении предметов в жизни его пациента. Фрейд посмотрел на него и сказал: «Иногда сигара – это просто сигара».

– Смысл шутки, конечно, в том, что с тех пор как Фрейд популяризировал идею бессознательного, все – и особенно непрофессионалы – склонны все переоценивать. Могут существовать и часто существуют более глубокие слои смысла вещей вокруг нас, того, что мы делаем и что говорим. С другой стороны, иногда вещи просто таковы, каковы они есть. Таким образом, сигара может быть просто сигарой.

Он остановился и потер подбородок.

– Понимаете, мистер Мейтленд, вы – не мой пациент. Верно?

– Да.

– Когда я вижу пациента, я обычно трачу месяцы, а иногда и годы, работая с ним, чтобы понять и решить проблемы, с которыми он обратился ко мне за помощью. Это может включать психоанализ, гипноз, наркотики, иногда поведенческую терапию. Существует целый ряд различных подходов. Единственное, что объединяет все это, – отсутствие быстрых решений. За несколько сеансов вы не откроете глубины своей души и не преобразите себя.

Он так пристально посмотрел на меня, что мне пришлось ответить ему тем же.

– Обсуждая вашу жизнь, мы потратили максимум полчаса. Мы говорили о самых глубоких страхах и заботах в вашей жизни. Я думаю, что мы, вероятно, говорили о том, что вы никогда не снимали с себя ответственности за других человеческих существ. Возможно, вы впервые сами облекли в слова некоторые из этих мыслей и страхов.

– Я не знаю, смог ли бы сам Бог за такое короткое время заглянуть в душу человека и ответить на такой вопрос, вопрос, который переплетается с вашей историей, вашими глубочайшими убеждениями, надеждами и страхами. А я – не Бог. Для вас это может быть шоком, но для меня – нет.

Он позволил на секунду мелькнуть на его губах слабому следу улыбки. Потом она исчезла.

– Это – длинный путь, чтобы сказать вам, что я не могу ответить на ваш вопрос. Чтобы ответить на этот вопрос, мне понадобятся по меньшей мере месяцы. И даже тогда я не смогу на него ответить. В лучшем случае я помогу вам найти такой ответ, с которым вы сможете жить. Но вот что я могу вам сказать.

– Феномен, о котором вы говорите, реален. Настолько реален, что это стало популярным клише: человек сам одушевляет страх, который потом его преследует. И я уверен, что есть случаи, как с тем флотским офицером, о котором вы упомянули, когда все происходит именно так. Но я не могу даже предположить, случился ли такой сценарий в вашей жизни. Потому что, видите ли, есть и другие альтернативные варианты.

– Вы могли сосредоточить все свое внимание, время и страсть на работе, чтобы сбежать от брака, чтобы прогнать жену. Это вполне возможно.

– С другой стороны, вполне возможно, что по мере того как вы все больше и больше погружались в свои обязанности, вы все больше осознавали, какое влияние они оказывают на жизнь других людей, и, возможно, по какой-то причине становились все менее и менее способным смотреть на то, что вы делаете, как на работу девять часов в день пять дней в неделю.

– Если бы вы были хирургом, и от вашего времени, энергии и страсти напрямую зависела жизнь людей, то жена и семья, оставленные позади, – это клише. А большинство людей, даже если они не согласны с этим, поймут этот уровень одержимости. Жены врачей знают или должны знать, на что они подписываются. Вполне возможно, что вы изменили человеку, в которого влюбилась ваша жена, человеку, за которого она вышла замуж. И вполне возможно, что она не подписывалась на такой брак.

– В этом смысле, возможно, что вы на самом деле ускорили перемены, приведшие к тому, что ваша жена отдалилась от вас и нашла себе любовника. Но вы должны спросить себя, было ли это совсем уж плохо. Если бы вы знали конечный результат, сделали бы вы что-нибудь по-другому?

Я посмотрел на него так, словно он сошел с ума, и на мгновение задумался, правильно ли я его расслышал. Разве бы я поступил иначе, если бы знал, что это будет стоить мне жены и брака?

Он прочитал выражение моего лица.

– Я знаю, что это может показаться странным, но позвольте мне объяснить, пожалуйста. Вы, наверное, этого не знаете, но я – католик, мистер Мейтленд. Или, по крайней мере, был воспитан католиком. Я ушел из церкви, но все еще религиозный человек. Есть вещи, которые я видел и сделал, убедившие меня в том, что существует некая высшая сила. И я твердо верю в то, что у большинства людей, даже религиозных, наши отношения с Богом или высшей силой полностью изменились.

– Видите ли, мы спрашиваем себя, почему Бог допускает, чтобы с нами случалось плохое, почему он не исполняет наших желаний, почему он позволил вашему браку сгнить изнутри и оставить вас в одиночестве в зрелом возрасте? Но есть много тех, кто скажет, что важно не то, что Бог делает для нас, а то, что мы делаем для него. В схеме вещей никто из нас не имеет никакого значения. Мы здесь – всего лишь мгновение, и нас уже нет. То, о чем мы должны думать, – это о том, что мы делаем для него, для наших ближних, для большего блага большинства людей.

– Если мы посмотрим на это с такой точки зрения, то вы провели десять лет, служа великому благу. Вы пытались добиться справедливости для жертв ужасных преступлений и дали утешение семьям погибших. Вы проявили милосердие к тем, кто этого заслуживает, и защитили общество, избавившись от хищников, которые охотятся на других.

– В процессе этого вы отдалились от своей жены и детей, возможно, потеряли свой брак и свою семью. Это – личная трагедия. Но сколько семей осталось невредимыми, потому что вы посадили в заключение опасных мужчин и женщин, разрушивших бы эти семьи? Сколько разрушенных семей смогли исцелиться, потому что вы дали им то, в чем они нуждались, возможность похоронить своих мертвых и двигаться дальше.

– Я знаю, что вы не хотите слышать это сейчас, но было много мужчин и много женщин, что пожертвовали своими шансами иметь в своей жизни любовь, женщин и детей, чтобы лелеять их, потому что ответили на призыв долга. Не все так делают, большинство не могут, но те, кто может и делает, особенные. Я думаю, что вы – один из этих людей, мистер Мейтленд.

– Надеюсь, вы сможете восстановить свой брак, свои отношения с женой и детьми. Я лично знаю, что для вас – это самое лучшее. Но есть кое-что более значительное и важное, чем личное счастье каждого человека.

Он остановился, затянулся своей трубкой и затушил ее, как это делают курильщики трубок. Аромат был приятный. Интересно, беспокоился ли он когда-нибудь о раке горла или губ?

– Я знаю, что это не то, чего вы ожидали услышать от меня, мистер Мейтленд, но поскольку это – не официальный визит, а вы – не официальный пациент, я могу быть откровенен со своими мыслями.

Я сгорбился на диване и уставился в пол.

– Вам что-нибудь известно о моем прошлом, док?

Он потер подбородок. Думаю, их учат в психиатрическом колледже еще и этому.

– Нет, я уверен, что мы никогда этого не обсуждали.

– Я вырос в Западной Вирджинии. Мой отец был шахтером. Большим человеком. Сильным. Каждый день он спускался в шахту. В конце дня возвращался весь черный. Работал шесть дней в неделю. Но мы еще кое-что делали и дома. По воскресеньям. Ходили в церковь, на озеро, где купались.

– Он только что купил мне винтовку. Дешевый двадцать второй калибр, но пообещал научить меня ей пользоваться. А потом однажды мы отправимся на охоту. Вокруг еще водились олени, дикие индейки. Иногда он даже приносил домой кроликов, и мама готовила их, после того как он снимал шкуру и разделывал.

– А потом однажды, я никогда этого не забуду, он просто вернулся домой. Было около семи вечера, стояла зима, было чертовски холодно и темно. Он отмылся, насколько мог. Его кожа всегда была грязной, сколько бы он ни умывался. К двери подошли несколько человек. Мой отец поговорил с ними, а потом с моей матерью. Она заплакала, и он ее обнял. Он надел свое тяжелое пальто и направился к выходу вместе с мужчинами. Потом повернулся, спустился вниз и сел рядом со мной на диван перед телевизором. Мне было восемь лет.

– «В шахте произошел взрыв и обвал, Билли», – сказал он. – «Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что это значит». Я молча кивнул головой, потому что слышал, как другие дети в школе говорили о катастрофах, об отцах, дядьях и братьях, которые спускались вниз и уже не возвращались. «Там, в ловушке – пятнадцать человек. Я собираюсь попытаться вытащить их оттуда». – «Не уходи, папа. Не уходи». Он схватил меня, обнял и сказал: «Есть маленькие мальчики и девочки, некоторых из них ты знаешь, чьи папы там. Если бы это был я, ты бы хотел, чтобы кто-нибудь спустился и вытащил меня, не так ли?» Когда я не ответил, он потрепал меня по волосам своей большой рукой и поцеловал в макушку. «Мне нужно идти, Билли. Я знаю, что сейчас ты не понимаешь, но когда-нибудь поймешь. Иногда приходится что-то делать, что-то трудное, просто потому, что это правильно». Он встал с дивана и сказал мне: «Я люблю тебя, Билли. Позаботься о своей маме, пока я не вернусь». После он долго обнимал маму, а потом вышел за дверь вместе с этими мужчинами. Это был последний раз, когда я его видел.

– Они почти добрались до попавших в ловушку людей, а потом произошел еще один обвал. Всего в тот день в шахте погибло двадцать восемь человек. Тела даже не смогли вытащить. Последовали еще два обвала, и компания, в конце концов, закрыла шахту, потому что держать ее открытой было слишком опасно и дорого. У нас в церкви была служба, но не было тела, чтобы похоронить.

– На следующий год мама переехала в Джексонвилл. Она сказала, что это из-за работы, но я всегда думал, что она просто не может больше жить рядом с шахтой.

Я посмотрел на Теллера. Я плакал, но мне было все равно. Как будто я вернулся в нашу гостиную всего на несколько мгновений. И я все еще чувствовал, как меня обнимает отец.

– Вот скажите мне, док. Почему некоторые люди должны поступать правильно, чего бы им это ни стоило? Это стоило жизни моему отцу. Это стоило мне брака, детей, единственной женщины, которую я когда-либо любил. В каком-то смысле это стоило мне жизни.

Теллер откинулся назад и выпустил струю ароматного дыма.

– Мистер Мейтленд, я хотел бы знать ответы на подобные вопросы, но, как говорится, это выше моего жалованья.

***

Вторник, 12 июля 2005 года – 2 часа дня.

– Привет, Дебби.

– Привет, мам. Почему ты звонишь мне домой в такое время?

– Я позвонила в школу, но мне сказали, что ты взяла отгул на полдня. Что-то не так? С детьми все в порядке?

– Да, с ними все хорошо. Конечно, Билл-младший пропускает занятия в летней школе. Я поймала его, но на этот раз позволяю ему ускользнуть.

– Ну, а почему сама дома в такое время?

– Я... эээ...

– Ты взяла выходной, ушла с занятий, чтобы побыть с этим мужчиной?

– У него есть имя, мама. Это Дуг. И да, хотя это не твое дело, я действительно взяла отгул, чтобы повидаться с ним.

– Он сейчас там?

Она шмыгнула носом и сказала:

– Нет, мама. Его здесь нет. Если это сделает тебя счастливой, то сегодня его здесь и не будет.

– Ты плачешь. Что он сделал?

– Господи, мама, он ничего не сделал. И как ты узнала, что я плачу? Мистическая Мама Все Знает, Все Видит?

– Я знаю тебя почти сорок лет, детка. Я знаю, когда ты расстроена. Я слышу это в твоем голосе. Это... Дуг? Или Билл? Ты слышала, какие ужасные вещи говорят о нем? А та статья в «ТУ»? Мусорная журналистика.

– Мама... тут много всего. У меня, должно быть, скоро месячные. Ты же знаешь, как я иногда схожу с ума.

– Теперь ты счастлива?

– Что?

– Ты выгнала своего мужа, с которым прожила почти двадцать лет. Ты заканчиваешь свой брак. Ты отвернулась от мужчины, который рисковал своей жизнью ради тебя, прошел бы ради тебя через огонь. Ради молодого симпатичного парня, такого же, как тысячи других, что гонялись за тобой на протяжении многих лет. Стоило ли оно того, Дебби?

– О, черт. Мама, ты – моя мать или его? Ты когда-нибудь принимаешь мою сторону? Ты хоть в чем-то встала на мою сторону, с тех пор как все это началось? Ты должна быть у меня в тылу. Все и так достаточно трудно... дети... люди на работе смотрят на меня... но ты-то – моя МАТЬ. Ты – последний человек, который должен сейчас меня критиковать. И все же... Почему тогда, черт возьми, ты не усыновишь его?

– Я всегда буду на твоей стороне, детка. Как и сейчас. Я просто не думаю, что то, что ты делаешь, – правильно... для тебя, для детей и уж точно не для Билла. Он – такой хороший человек.

– Да, и Папа Римский тоже. Я не хочу быть замужем и за Папой. Со святым жить нелегко, мама, если ты не знала. Ты не живешь в этом доме, ты не идешь с ним постель – или идешь не в постель – поэтому не знаешь, о чем говоришь.

– Что касается того, чтобы быть хорошим человеком, то кто тогда я? Рубленая печень? Я была хорошей матерью и хорошей женой. Я заботилась о своих детях и муже почти двадцать лет. Я делала их счастливыми. И что же я, мама? Разве я не заслуживаю счастья? С мужчиной, который хочет меня, с мужчиной, который заставляет меня чувствовать себя хорошо. С мужчиной – я знаю, это тебя шокирует, – но с мужчиной, который хорош со мной в постели. Заставляет меня вспомнить, что я – женщина.

– Я знаю, что у вас с папой был хороший брак, и я достаточно наслышалась за эти годы, чтобы понять, что у вас никогда не было проблем. Но в моем браке была чертовски большая проблема.

– Тебе следовало больше разговаривать с Биллом.

– Да, я должна была удержать его и заставить меня выслушать. Я должна была заставить его обратить внимание на то, как смотрят на нас двоих люди, когда мы идем куда-то вместе. Я должна была тыкнуть его носом в то, как парни всегда трутся об меня, чтобы он понял, что жена у него горячая.

– Ты... все остальные... ты все время говоришь, что я должна была сделать то, должна была сделать это... ну, а что же Билл. Как же этот жалкий ублюдок, жалкое подобие мужчины, за которого мне не следовало выходить замуж? Этот жалкий, жирный лысый кусок дерьма. Если бы я знала двадцать лет назад то, что знаю сейчас...

Последовало долгое молчание, и она заставила себя успокоиться. Откуда все это взялось? На минуту она возненавидела Билла. Нутряной ненавистью. И это было то, чего она никогда не чувствовала раньше.

– С тобой что-то не так, Дебби. Откуда взялся этот гнев? Это ведь ты бросила его. Это он должен злиться. Это звучало почти как... Кларисса.

– Она мне приснилась. Иногда она снится.

– Я знаю, детка. Я тоже иногда думаю о ней. Но ты всегда была к ней ближе, чем кто-либо другой. Вполне естественно, что ты ее помнишь. Но... эти слова... они прозвучали почти так же, как если бы это Кларисса говорила о Фрэнке.

– Я не знаю, мама. Иногда я так злюсь на Билла. Я знаю, что у меня есть веская причина, но...

– Дебби, Билл – не Фрэнк. Никогда не забывай об этом. Я знаю, что Кларисса изливала много яда на мужчин. Я кое-что слышала. И знаю, что ты получила большую часть этого, но у Клариссы было много своих собственных проблем. Фрэнк – не единственный парень, который бросил свою жену ради молодой женщины. Но большинство женщин начинают новую жизнь сами. Кларисса просто не смогла отпустить его. Она была больной, беспокойной женщиной.

– Я знаю, что она сделала все возможное, чтобы заразить тебя своей извращенной ненавистью к мужчинам. Она чуть не унесла твоего отца с собой в могилу, когда покончила с собой. Я никогда не говорила ни тебе, ни твоей сестре, но когда я услышала, что случилось, то поехала в магазин и увидела, что он уезжает. Я ухватилась за дверцу его машины и сказала, что он может либо тащить меня за собой или впустить. На сиденье рядом с ним лежал револьвер тридцать восьмого калибра, который он держал в своем кабинете ради безопасности.

– Он не сказал ни слова, но я знала, что он собирается убить Фрэнка. Я видела это в его глазах. Кларисса была младшей сестрой твоего отца. Он помогал ее растить. Это он настоял, чтобы мы назвали твою сестру в ее честь. Он чуть не умер, когда услышал, что она умерла. Но я сказала ему, что она ушла. Он потерял ее. Если он пойдет и застрелит Фрэнка, то потеряет и меня, и вас обеих. Фрэнк был придурком, куском дерьма, но он не сделал ничего такого, чего не делали многие другие мужчины. Кларисса не должна была отдавать свою жизнь ради него. Мы все пытались ей помочь, но некоторым людям помочь невозможно.

– Я знаю, но иногда вспоминаю ее такой, какой она была... раньше...

– Я тоже, детка. Ты забываешь, что я знала ее гораздо дольше, чем ты. Но, слушая тебя, я почувствовала озноб. Я могла бы слышать Клариссу. Ты уверена, что...?

– Нет, мам. Я знаю, что Билл – не Фрэнк. Он не гулял за моей спиной. У меня были с ним проблемы, но не такие. Не знаю, почему я тогда так разозлилась на него, но мне не нужен психиатр. Мы просто сейчас переживаем трудные времена. Я делаю то, что меня пугает, а Дуг – просто друг, что бы ты или кто-то другой ни думал. И я хотела бы поговорить с Биллом. В течение почти двадцати лет он был единственным человеком, с которым я всегда могла поговорить. Но он обижает меня, вешая трубку, когда я пытаюсь с ним поговорить.

– Ты его обвиняешь?

—. ..Нет... наверное, нет. Но когда-нибудь нам придется поговорить. Мы будем хорошими разведенными родителями. Я знаю, что так и будет. Жаль, что я не могу поговорить с ним сейчас. Столько всего произошло... Я говорила и делала то, чего... не должна была... но я хотела бы, чтобы он понял, почему.

– Жаль, что вы двое не разговариваете. У меня такое чувство, что сегодня один из тех дней, когда ему на самом деле нужен друг.

– Я знаю, мама. Может быть... Слушай, отпусти меня. Я поговорю с тобой позже. Я люблю тебя.

Она набрала номер Шерил.

– Как он, Шерил?

– Хуже я его никогда не видела. Он заперся в своем кабинете и не отвечает ни на какие звонки... ни от кого. Около полудня он вышел, никому не сказал, куда идет, а вернулся часа два назад. Я никогда не видела его таким.

– Спасибо, Шерил.

***

Вторник, 12 июля 2005 года – 3 часа дня.

Раздался стук, но я не обратил на него внимания. До сих пор лишь несколько человек осмеливались стучать. Я гадал, кто же на этот раз решил попытать счастья, пока не услышал знакомый голос.

– Билл, открой. Давай. Если понадобится, я приведу кого-нибудь, чтобы сломать дверь.

Он, вероятно, это сделает. Ну, что ж, пора отвечать за свои действия. Я встал, отпер дверь и вернулся к своему столу. Я откинулся назад и стал ждать.

– Почему ты просто не поехал домой? Ты бы убрался отсюда подальше и не вызывал такого переполоха. Мне пришлось запечатать это место, как с мутирующим вирусом, вырвавшимся на свободу, чтобы избежать новостей о том, что «главный прокурор штата сломался». Мне бы очень не хотелось, чтобы ты занимался расследованием дел и чтобы каждый адвокат защиты пытался отстранить тебя от дела из-за твоих проблем с психикой.

– Проблем с психикой?

– Для тебя это психические проблемы. Айсберг не запирается в своем кабинете и не закрывается от мира.

– У меня просто плохой день, босс. Каждый имеет право на один из них каждые десять лет или около того. А почему я не пошел домой? Ты забываешь. У меня больше его нет. Это место – самое близкое, что может быть.

Он прислонился спиной к дверному проему. Иногда я забываю, какой он большой. Он почти заполнил собой дверной проем. В баскетбольные годы он был худым и злым. Сегодня, почти сорок лет спустя, он был просто большим.

– Я хотел поговорить с тобой об этом. Я уже звонил Теллеру. Я слышал, что ты ходил к нему один. Имеет ли это какое-то отношение к происходящему?

Дерьмо. Я доверял Теллеру.

После стольких лет он мог читать мои мысли.

– Он ничего не сказал. Но ты забываешь, что глаза есть везде.

– Нет. Это было личное. В основном.

– Я хочу, чтобы ты поднялся наверх, прежде чем уйдешь. У Майры будут для тебя кое-какие документы. Она все объяснит.

– О чем?

– Ты отправишься отсюда в пятницу утром. На Бон Шанс. Это – круизное судно, которое в основном укомплектовано французами, и на нем довольно много французских гостей, но, как и на всех них, на нем будут люди со всего мира. Вмещает около тысячи восьмисот пассажиров. Так что, оно довольно маленькое, но оно экстра класса, очень дорогое. Оно пришвартовалось здесь вчера и отплывает в пятницу. Оно приплывает сюда только раз в несколько лет.

– Круиз? В пятницу? Послушай, ты, должно быть, действительно думаешь, что я сошел с ума, если собираюсь потратить на себя такие деньги, но...

– Никаких «но». Заказ уже оплачен. Я трачу на тебя чертовски много денег в течение одной недели. Я скрываю расходы, чтобы объяснить государственным аудиторам, что не расточаю роскошь, чтобы покатать сотрудника, переживающего тяжелый развод, и не дать ему развалиться. Но фактически это так. Просто иди и наслаждайся.

Я отрицательно покачал головой. Вся эта идея была еще безумнее, чем думал Эдвардс. Я не был в круизе почти десять лет. Казалось, никогда не было времени, и всегда был какой-нибудь случай.

– Нет, босс. Спасибо. Но вся эта идея безумна. Слушанья не прекращаются лишь потому, что у меня проблемы. И какой же, черт возьми, круиз я совершу в одиночку... беспокоясь о работе и не имея возможности получить... выкинуть из головы свою личную жизнь.

– Это была не просьба, и поездка не добровольная. Я сказал – круиз, ты едешь, и все.

Я недоверчиво посмотрел на него.

– Ты знаешь, что нравишься мне, но я не собираюсь ни в какой чертов круиз только потому, что ты вбил себе в голову, что он мне нужен.

Он молча посмотрел на меня, и немного хорошего парня, олицетворяющего карьерного политика, ускользнуло, а в его глазах появился жесткий блеск.

– Билл, ты – самый хороший человек и самый хороший прокурор, какого я когда-либо знал. А я уже давно этим занимаюсь. Ты – важнейший винтик в работе этого офиса. Ты – упрямый и преданный своему делу. Но ты не железный. Не знаю что именно, но что-то в деле Бингхэма тебя задело. Он пробил твою броню. Вероятно, это была Настоящая Буря в твоей личной жизни и в деле Бингхэма. Как бы то ни было, это повредило тебя, сбило с ног. Я не уверен, что ты сможешь вернуться. Ты не собираешься искать профессиональной помощи. Я знаю, что ты был с Теллером всего несколько минут, а этого недостаточно, чтобы что-то сделать. Так что, я просто пытаюсь на некоторое время отвлечь тебя от всего этого дерьма в твоей жизни. Дай себе немного пространства.

– Я ценю это, босс, очень ценю, но просто уехать на неделю...

– Это – не просьба. Это – приказ. Как бы я ни был тебе благодарен, если ты не будешь на этом корабле, когда он отплывет в пятницу, не трудись возвращаться на работу в понедельник. Я буду чертовски скучать по тебе, но ты – катастрофа, ожидающая своего часа, если не приведешь свою голову в порядок. Я не только уволю тебя, но и сделаю все, что в моих силах, чтобы ты больше нигде не получил такой работы. Я давно живу в этой жизни и знаю людей повсюду.

– Ты сделаешь такое со мной? После пяти лет?

– Поверь мне. Когда ты будешь готов к посадке на корабль, я обеспечу Помощника, который проверит твой багаж, чтобы убедиться, что ты не везешь с собой никаких документов, касающихся каких-либо дел. На корабле у тебя будет электронная почта и доступ в Интернет, и ты можешь взять с собой ноутбук, но тебе будет запрещен любой доступ или общение с кем-либо в этом офисе. Я не хочу, чтобы ты занимался чем-то, связанным с этим офисом. Я не хочу, чтобы ты думал о делах. Я не хочу, чтобы ты говорил с кем-нибудь о делах. Если у нас возникнет кризис, нам придется справиться с ним без тебя.

– Ты на самом деле серьезен?

– Да. Билл, мне все равно, что ты будешь делать в этом круизе. Поешь хорошей французской еды. Выпей немного хорошей выпивки или вовсе напейся. Ходи по палубам и смотри на звезды. Подцепи пару дамочек и трахни. Подумай обо всем и разберись. Просто забудь об этом офисе.

Он повернулся, чтобы выйти.

– Знаешь, Даллас, я тебе очень благодарен. Я знаю, что у тебя добрые намерения. Но ничего хорошего из этого не выйдет. Проблемы, которые у меня есть... неделя в море их не решит.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Кто знает? На этот раз освободиться не повредит. Ты так долго был предан этому офису, чужим проблемам, что превратился в старика. Я думаю, в твоей голове, тебе семьдесят. Просто... повеселись. И позволь себе удивиться.

***

Я просматривал дела, которые предстояли в ближайшие несколько недель. Большой Человек оставил меня на остаток дня и среду, чтобы закончить подготовку. В четверг я должен был приехать на несколько часов, а затем убраться на весь остаток дня, готовясь к вынужденному морскому круизу.

Я думал о том, чтобы отказаться от всего этого обвинения, которое было моей жизнью в течение десяти лет, но когда его внезапно вырвали у меня, я обнаружил, что не хочу отпускать все так резко.

Знаю-знаю, я был одним из почти двадцати работников прокуратуры в офисе, и у некоторых из них было намного больше опыта, чем у меня, но привычки последних пяти лет не умерли легко. Я все еще чувствовал себя ответственным за правильное ведение этих дел.

Было слишком много людей, чьи жизни пострадают, если я облажаюсь, или облажаются юристы, ведущие дела. Я не могу быть здесь в течение следующей недели или около того, но могу оставить все в хорошем порядке.

Я скорее почувствовал, чем услышал, как распахнулась дверь в мой кабинет. С тех пор как мой босс пригрозил снять ее с петель, я ее не запирал. Но без стука могли войти лишь горстка людей. Я поднял глаза, и мне показалось, что мое сердце буквально пропустило удар.

Несколько секунд мы глядели друг на друга.

– Ты должна была позвонить.

– Ты бы просто отказался отвечать на мой звонок или ответил просто ради удовольствия повесить трубку.

– Если ты это знаешь, то почему тогда здесь?

– Мы вместе уже почти двадцать лет. Я знаю, что случившееся причинило тебе боль. Шерил сказала мне, что ты забаррикадировался в этом кабинете. И ты не был самим собой.

– Так, что же ты собираешься делать, целовать и оздоровлять?

Она посмотрела не на меня, а на мой стол и чуть не покраснела. Были дни, когда она точно знала, что надо целовать, чтобы вытащить меня из того дерьма, в котором я оказался. Но те дни остались в прошлом.

– Я подумала... возможно, ты захочешь поговорить. Было время...

– Это время прошло, Дебби. Что заставляет тебя думать, что ты можешь просто прийти сюда и играть роль послушной жены, как будто за последние месяцы ничего не произошло? Ты разрушаешь мою жизнь, а потом просто врываешься сюда и хочешь сделать мне приятное. Мы разговаривали, когда были «МЫ». Но «НАС» больше нет.

Я окинул взглядом ее лицо и фигуру. Она была одета в красивую зеленую блузку и подобранную в тон юбку, довольно сильно открывавшую ноги. Как всегда, эти фантастические сиськи выступали из любой одежды, которая пыталась их сдерживать.

Я думал, что уже забыл ее. Но я был глуп. Единственный способ ее забыть – это уйти от нее как можно дальше и держаться там.

– Осмотри офис, Дебби. Скажи мне, что ты видишь и чего не видишь.

Она посмотрела на мой письменный стол, книжную полку позади меня, кофейный столик и стены из полированного дуба. Там были благодарственные письма и мои фотографии, сделанные с президентом Бушем, когда он проезжал мимо, и Биллом Клинтоном, еще одна – с Хиллари. На своем столе я держал четыре тридцатисантиметровых фотографии Билла-младшего и Келли, соответствующие наборы, сделанные, когда им было два года соответственно и год или около того назад.

У меня была фотография, которую я переснял с одной из немногих найденных фотографий моих родителей, сделанная, должно быть, когда мне было около четырех. Он был крупным, темноволосым, чернокожим ирландцем, а мама – британкой с кожей, нежной как персик, чьи родители оказались в том же маленьком городке, где десятилетиями жила семья моего отца.

Это заняло у нее мгновение. Затем до нее дошло.

– Что случилось...? Билл, это не меняет того, что у нас было.

– Конечно, меняет. Исчезла фотография нас с тобой. Я хотел ее оставить, но она каким-то образом разбилась и была выкинута вместе с мусором.

Я читаю ее глаза с профессиональным мастерством, и мне нравится думать, что ей больно.

– Если ты войдешь в мою квартиру, то не найдешь там ни одной фотографии, где мы с тобой вместе. Или одна ты. А если ты потрудишься проверить наши фотоальбомы, то я ничего не взял. Если проверишь мой бумажник, у меня там есть фотографии детей. Тебя там больше нет.

Она моргнула, и я надеюсь, что она готовилась разрыдаться.

– Избавление от моей фотографии не уничтожает воспоминаний о нашей жизни. Она была реальной. Она существовала.

– Ты помнишь тот фильм с Клинтом Иствудом, который мы смотрели, про отставного стрелка, который берет на себя работу убивать тех ковбоев. Тот, что с Морганом Фрименом? Там есть замечательная строчка, где он говорит, что, убивая человека, вы крадете все, что у него есть, и все, что у него когда-либо будет.

– Ну, ты обосрала все, что у нас было. Ты все разрушила. Я не взял с собой никаких фотографий, потому что не могу вспоминать те дни, не видя этих гребаных писем... не видя, как ты целуешь его... не видя в моей голове, как ты сосешь его большой член и, вероятно, визжишь, когда он засовывает его в тебя. Я не могу вспомнить ни одного хорошего момента, который у нас когда-либо был, потому что все время мешают эти фотографии. Ты украла всю мою жизнь, ты разрушила последние двадцать лет моей жизни. Ты проделала со мной настоящую работу.

Она покачала головой:

– Ох уж, эти жалкие письма.

Потом посмотрела на меня и сказала:

– Зачем тебе понадобилось сохранять их, и почему ты должен был их читать? Если бы ты их не видел, то не приехал бы в УСФ, а через несколько дней я бы тебе сказала, что наш брак просто не работает. Ты бы не знал о Дуге, и тебе не было бы так больно. Ты мог бы продолжать жить своей жизнью, а у нас было бы наше прошлое. Ты не возненавидел бы меня.

– Я не ненавижу тебя, Дебби. Я просто не могу на тебя смотреть. Мне невыносимо вспоминать нашу жизнь. Но я не ненавижу тебя. Как бы мне этого ни хотелось. Проблема в том, что я все еще люблю тебя. Может быть, так будет всегда. А может, и нет. Я знаю, что уже не так больно. А ведь прошло всего три месяца. Думаю, со временем я дойду до того, что вообще ничего к тебе не буду чувствовать.

Почему, черт возьми, она выглядела обиженной, я не мог понять. Это ведь она меня бросила.

– Теперь ты начинаешь жить так, как должна была, Деб. До того как ты совершила ошибку, позволив ослепить себя поклонением герою. Если бы не Би-Джей и Келли, я бы предпочел никогда не встречаться с тобой, а у тебя была бы та жизнь, о которой ты мечтала. Деньги, власть, большие члены, а не быть оседланной низеньким толстым неудачником.

Она посмотрела на меня так, словно я говорил на иностранном языке.

– Если это поможет тебе почувствовать себя лучше, поможет справиться с чувством вины, я ждал этого двадцать лет, и не был удивлен Дугом. Я даже испытываю некоторое облегчение. Теперь тебе не придется притворяться, что ты когда-то меня любила.

Она двигалась быстрее, чем я когда-либо видел. Очевидно, эти походы в спортзал сохранили ее гибкость. К сожалению, мои походы в спортзал Карлоса ускорили и мои рефлексы. Я поймал ее за руку на пути к пощечине, от которой, вероятно, у меня клацнули бы зубы.

– Не делай этого, Дебби. Ты не представляешь, как близко я подошел к тому, чтобы причинить тебе физическую боль. Не давай мне на это оправдания.

Ее глаза буквально вспыхнули, и эти проклятые сиськи поднялись и опустились, как кузнечные мехи.

– Наш брак расстрелян. Ты убил его, а я похоронила. Но не говори мне, что я никогда тебя не любила. Не говори, что те первые несколько лет были ложью. Потому что я чертовски хорошо знаю, что чувствовала тогда. Я на самом деле любила тебя. Я знаю, что ты не был жеребцом. Я могла бы выйти замуж за дюжину хорошо одаренных, великолепных парней, но любила я именно тебя. Ты был добр и любвеобилен, ты заботился обо мне больше, чем кто-либо другой, и я чувствовала себя с тобой в безопасности. Любовь – это не только секс. Но я никогда не жаловалась на то, как ты занимался со мной любовью. Ты меня удовлетворял. Пока не решил, что любишь эту проклятую работу больше, чем меня.

Я вспомнил, что сказал мне Теллер. Я мог бы попытаться объяснить, почему я сделал то, что сделал, но на самом деле, разве она не права? И она не подписывалась на брак, в котором была обречена играть вторую скрипку до того дня, когда я решу перейти на менее требовательную работу. Я мог бы попытаться объяснить, почему отказался от своего брака.

Я мог бы сказать ей, что это похоже на лягушку, которую бросили в кастрюлю с теплой водой, которая постепенно нагревается. Лягушку сварят еще до того, как она осознает, в какой опасности находится.

Я не мог припомнить ни одного момента, когда бы я сознательно решил, что моя работа важнее моей жены. Не было ни одного момента, когда бы я сознательно решил, что если мне придется выбирать между моей работой и ею, то на первом месте будет моя работа. Но сознательно или нет, я жил именно так, слишком долго.

Я принял на себя риск, пытаясь уравновесить требования работы с требованиями моего брака. И, наконец, риск взял свое.

И не важно, какие чувства она испытывала ко мне когда-то, теперь она трахалась с другим мужчиной, и насколько я ее знаю, она наслаждается каждой минутой этого траха. Она отправила эти проклятые письма, а я никак не мог выкинуть их из головы.

То, что я сказал, было правдой даже больше, чем я думал. Я любил ее, но в то же время не мог теперь на нее смотреть. Теперь все было не так плохо, как три месяца назад. Если бы я мог достаточно долго просто держаться от нее подальше, то мог бы перестать быть таким сумасшедшим.

Я держал ее запястье в своей руке. Я отпустил его и попятился.

– Считай, что я утешился, Дебби. Ты выполнила свой почти-сверх-супружеский долг и прибежала ко мне. Спасибо. А теперь тебе пора уходить.

– Билл...

– Не надо слов, Дебби.. Ты никогда не сможешь все улучшить. Отпусти ситуацию. Теперь я в порядке. Чтобы ты не волновалась, а Шерил не приходилось с тобой болтать, я скажу тебе, что в пятницу уезжаю из города. Эдвардс приказал мне взять недельный отпуск, отправиться в круиз. Я не собираюсь прыгать за борт или делать какие-то глупости. Наверное, я просто буду смотреть на звезды и много пить. Скажи Келли и Би-Джею, что я, вероятно, не буду звонить им с моря, но позвоню, когда вернусь в город.

Она молча долго смотрела на меня, и мне было интересно, что происходит за этими глазами.

– Ты худеешь, начинаешь хорошо выглядеть и отправляешься в отпуск. После того как наш брак летит к черту. Почему ты ждал до сих пор?

Ответа не последовало, она повернулась и ушла, не сказав больше ни слова.

***

Вторник, 12 июля 2005 года – 4:30 вечера.

Я вышел из лифта и подошел к столу Майры перед большими дубовыми дверями, что вели во владения Большого Человека. Я часто задавался вопросом, не трахались ли они на каждом предмете мебели в этом большом офисе. Трудно поверить, что он не имел ее везде, где только мог.

Они могли встречаться вне офиса, но жена Эдварда почти сорок лет считалась чертовски ревнивой, и она была альтернативным членом олимпийской сборной США по стрельбе в 1976 году.

Ходили слухи, что она все еще ходит на стрельбище, чтобы показать молодым и не очень молодым полицейским, насколько она хороша. Все всегда удивлялись, как этот Большой Человек выжил так долго, окруженный с одной стороны самой горячей и самой сиськастой в мире секретаршей, а с другой – одной из самых ревнивых и метких стреляющих жен в мире.

Предполагалось, что у него должно быть по крайней мере тридцать сантиметров, чтобы жена была довольна положением дел, и он также был ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ осторожен, чтобы не играть с Майрой там, где его жена могла бы их поймать.

Никто, вероятно, никогда не узнает, пока не вызовут копов, чтобы проверить его изрешеченный пулями труп, но это давало в офисе повод для некоторых интересных предположений.

Майра щелкнула пальцами, и я очнулся от своих грез.

– Земля – Биллу. Где ты был?

Я посмотрел в ее глаза, ослепительно зеленые, похожие на сверкающие изумруды, затем вниз, на огромную грудь, которая выглядела не хуже чем два волейбольных мяча, каким-то образом втиснутых в блузку, пуговицы которой опасно дрожали от давления, оказываемого на них, снова к этим изумрудам.

– Извини, мои мысли блуждали. В последнее время я часто так делаю. У тебя есть что-нибудь для меня?

– Что именно ты имеешь в виду?

Я не мог помешать своим предательским глазам опуститься на эти дрожащие пуговицы на ее блузке, но со сверхчеловеческим усилием поднял свой взгляд обратно к ее глазам и постарался ни покраснеть, ни улыбнуться. Думаю, в основном мне удалось избежать слюнотечения.

– Полагаю, у тебя есть для меня билеты и другие документы.

– Ах, да.

Она повернулась, чтобы поднять конверт из плотной бумаги, лежащий на столе, и мое тело отреагировало, прежде чем я понял, что делаю. Тренировка Карлоса снова показала мне, почему из его спортзалов или тренировочных школ вышли три профессиональных боксера. Я схватил летящую ракету еще до того, как увидел ее. Она посмотрела на меня, а я раскрыл ладонь, чтобы показать круглый предмет.

Она открыла рот от удивления, когда узнала пуговицу. Она посмотрела вниз и увидела, что верхняя пуговица ее блузки отсутствует. Блузка распахнулась, открывая бесконечное декольте.

– Чертовски дешевый материал. Это продолжает случаться.

Я не смог удержаться:

– Он сделал все, что мог, Майра. Некоторые вещи не предназначены для сдерживания.

– Какой ты милый, – сказала она с лукавой улыбкой. – Для женатого мужчины. Во всяком случае, я никогда не думала, что ты их замечаешь.

– Есть ли где-нибудь мужчина, который бы их не заметил?

– За пять лет ты неплохо делал вид такого. Я и впрямь думала, что ты так зациклился на своей жене, что их даже не замечал.

– Я замечал. Но... это как Луна. Нет смысла даже думать о том, чтобы отправиться туда. И они... ты... дальше, чем Луна.

Моя рука лежала на ее столе, и она положила свою тонкую ладонь на мою. Должно быть, это было мое воображение, но ее прикосновение обжигало.

– Ты был вне пределов досягаемости. Ты ведь знаешь, что люди покорили Луну, не так ли?

На это у меня не было абсолютно никакого ответа. Мой разум был бесплоден, как пустыня Сахара.

– Есть... эээ... для меня конверт?

Она убрала свою руку с моей и другой рукой протянула мне манильский конверт.

– Здесь билеты, подтверждающие документы, несколько брошюр о том, чего ожидать на Бон Шанс. Все, что нужно с собой взять, кроме нескольких смен одежды. Надеюсь, ты хорошо проведешь время.

Я взял конверт из манильской бумаги и вспомнил, как в последний раз лет десять назад ездил в круиз на Гавайи, как раз перед тем, как устроиться на работу в прокуратуру штата.

– Я не знаю. Все будет... не так.

– Потому что ты уезжаешь один.

Улыбка погасла.

– Я ничего не говорила, потому что... мы не видимся, и это не мое дело... но твоя жена – идиотка. Я знаю, ты не хочешь этого сейчас слышать, но все будет хорошо. Ты всегда был хорошим парнем, но теперь...

– Теперь?

– Ты становишься горячим.

Наверное, я и в самом деле покраснел.

– Я – лысый, толстый и средних лет. Если только не изменилось определение слова «горячий»...

– Лысина тебе идет, если считаешь себя толстым и немолодым, то ты давно не смотрелся в зеркало... Ты выглядишь... опасным, вот как ты выглядишь... В тебе появилась эта черта плохого мальчика.

– Ты что, клеишься ко мне?

– Нет, – и она снова положила свою пылающую ладонь мне на тыльную сторону ладони. – Я не связываюсь с женатыми мужчинами. Кроме... Но когда твой развод станет окончательным... Во всяком случае, насчет круиза. Ты ведь знаешь, что название корабля примерно переводится как «Удача», верно? Ну, может, тебе просто повезет. Случались и более странные вещи.

– Это было бы довольно странно. Спасибо за комплименты, Майра, даже если ты откровенно лжешь. Увидимся через полторы недели или около того.

Я ждал лифта.

– Да, кстати, Билл, мистер Эдвардс не хочет, чтобы ты думал о делах или о ведении бизнеса, которыми занимается наша контора. Это не значит, что ты не можешь думать о людях здесь. Или о ком-то конкретно.

У нее была манера говорить то, что заставляло меня терять дар речи. Я вошел в лифт, не оглядываясь. Перед моим мысленным взором все еще стояла глубокая ложбинка.

***

Пятница, 15 июля 2005 года – 5 часов вечера.

Я оперся локтями о перила и посмотрел вниз, на причал, где толпились люди размером с муравьев или больших жуков, махая и крича пассажирам, которые стояли рядом и вокруг меня у перил. Снова зазвучал гудок корабля, и он, слегка покачиваясь, начал медленно скользить по воде прочь от причала на острове Блаунт, который Бон Шанс занимал в течение четырех дней.

Даже летняя жара июльского Джексонвилла уступила место порывам океанского бриза, швырявшего шляпы и бумаги. В воздухе пахло грязью и дождем, а над горизонтом сгущались темные тучи.

Сегодня будет дождь, возможно, гроза, потому что синоптики сказали, что погодная система, готовящаяся затопить Джексонвилл, была больше, чем типичные летние грозы, регулярно обрушивающиеся после девяноста пяти с лишним обжигающих дней.

Были пары и группы женщин без мужчин, но мало групп мужчин без женщин, а также матери с младенцами, и достаточно много групп подростков или более младших детей, сбивающихся в кучки или рыскающих в толпе в поисках подростков противоположного или того же пола, чтобы познакомиться.

Кто бы ни придумал это определение «одинокий в толпе», он знал, о чем говорит. Я оглядел семьи, пары, держащиеся за руки, обнимающиеся или целующиеся, группы одиноких женщин, смотревшие на мужчин в толпе. Какого черта я здесь делаю?

– Мне всегда нравилась эта часть путешествия. Отплытие – это... Не знаю, это так волнующе. Я делал это три раза в своей жизни и никак не могу привыкнуть.

Я посмотрел на мужчину и женщину, стоявших рядом со мной у перил. Ростом он был около метра восьмидесяти, темно-каштановые волосы, открытое улыбающееся лицо. Я принял его за какого-то бизнесмена. Женщина, стоявшая рядом с ним, была на десять-двенадцать сантиметров ниже, но на ней были соответствующие каблуки. Стройная, с длинными светлыми волосами, яблочными щеками. Ожившая Барби.

По тому, как она держалась за него, я понял, что у них медовый месяц, или второй медовый месяц, потому что он не был ребенком.

Я посмотрел на облака.

– Похоже, будет дождь. Если так, то сегодня ночью будет качка. Вам придется крепко обнимать свою невесту, когда будете рядом. Тут легко поскользнуться и упасть.

– Он ухмыльнулся.

– Нас так легко определить? Я так и думал. Это наш медовый месяц. Я только что сделал из этой молодой леди честную женщину.

Он потянулся, чтобы пожать мне руку.

– Ты выглядишь знакомо. Я видел тебя раньше?

– Нет. У меня просто одно из таких лиц.

– Надеюсь, мы еще встретимся. Меня зовут Дэн Дженкинс. У меня страховое агентство в Джаксе, а это – Кэролайн. Моя краснеющая невеста. Кстати, как ты настроен на страхование домовладения?

Он увидел выражение моего лица и рассмеялся.

– Извини, не удержался. У всех бывает такое выражение лица, когда я говорю, что работаю в страховой компании. Но на следующую неделю у меня выходной. Буду слишком занят, чтобы что-нибудь продавать.

Сказав это, он улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать свою молодую невесту. Должно быть, мы были примерно одного возраста, но я чувствовала себя неизмеримо старше него.

– Я – Билл Мейтленд. Рад познакомиться с тобой и твоей женой. Ну, что ж, удачи, – сказал я, отодвигаясь, как будто мне было куда-то надо. Я просто не хотел сейчас находиться рядом со счастливыми молодоженами. Вообще-то, с кем угодно счастливым.

Я бродил вдоль перил, подходя и отходя от пар, семей и групп женщин, стараясь быть как можно незаметнее. У большинства людей были близкие или друзья, которые им махали. Для меня там, внизу, никого не было. Это мой выбор.

Келли вообще-то позвонила и спросила, не хочу ли я, чтобы она и ее брат провожали меня на пирсе? Не знаю, сделала ли она это сама или ее подговорила мать, но я поблагодарил и сказал, что ждать отплытия корабля будет долго и скучно. Я знал, что у нее, у них обоих, есть дела, которые в пятницу днем они предпочли бы делать со своими друзьями.

Я не спрашивал о ее матери, потому что знал, что та собирается делать с этим придурком Дугом. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы испортить все мои добрые чувства.

Я не знаю, верю ли в экстрасенсорное восприятие, но иногда вы можете почувствовать, когда за вами кто-то наблюдает. У меня было именно это покалывающее чувство в задней части шеи, и я развернулся, осматривая палубу позади меня. Повсюду были люди; пассажиры и команда сновали вокруг или целеустремленно двигались по какой-то причине, но я не заметил, чтобы кто-нибудь смотрел на меня.

Чувство не исчезло, но будь я проклят, если мог понять, откуда оно шло. Что-то заставило меня поднять глаза. У перил следующей за нашей палубы стояли служащие в синем с золотом форме, выглядевшие как-то по-галльски. Они смотрели вниз на пассажиров, оживленно разговаривая и, вероятно, обсуждали всех пассажиров, достаточно грубо, поскольку те не говорили по-французски в совершенстве.

Мой взгляд столкнулся с парой глаз. Она смотрела прямо на меня, а не разговаривала со своими коллегами по круизу. Я разглядел черные волосы, стройную фигуру в синем с золотом. С такого расстояния трудно было сказать наверняка, но она казалась симпатичной. Я быстро огляделся. Если наши глаза встретились случайно, я бы не хотел бы на нее уставиться. В таком случае, пока я осматриваюсь, она смогла бы смотреть в другую сторону.

Но она этого не сделала. Она все еще смотрела на меня. Трудно сказать с такого расстояния, улыбается ли кто-то, но она, похоже, не улыбалась. Я начал гадать, не нагадила ли мне на голову чайка или не случилось ли что-то столь же странное, что так привлекло ее внимание.

Иногда случается так, что кто-то смотрит на вас, полагая, что вы этого не осознаете, и вдруг понимает, что вы тоже смотрите на него. Как будто что-то щелкает, и мы оба понимаете, что делает другой.

Я не могу объяснить, что произошло дальше. И никогда не смогу, потому что это не поддается рациональному объяснению. Но волосы у меня на затылке встали дыбом.

Единственное, с чем я мог это сравнить, – это когда я был ребенком, девяти или десяти лет от роду, в Джексонвилле я ехал на велосипеде в дом друга на Вестсайде. Слезая с велосипеда, я вдруг увидел самую большую чертову собаку, которую когда-либо видел в своей жизни. Она была похожа на одного из тех сенбернаров величиной с лошадь, что спасают людей, попавших в ловушку в Альпах.

То была не собака-спасатель. Просто огромная дворняга, обнажившая очень большие клыки и тихо рычавшая, медленно приближаясь ко мне. В тот день волосы у меня на затылке встали дыбом, когда я увидел смерть на четырех лапах, подкрадывающуюся ко мне.

В тот день я напугался до смерти. Сегодня же был... что? Насторожился? Или что? Обычная темноволосая служащая круизного судна. Который, как оказалось, пристально смотрела на меня. Я думал, что никогда не видел ее раньше, но на таком расстоянии, кто мог быть в этом уверен. Может быть, она смотрела на кого-нибудь рядом со мной.

Даже когда попытался запустить пробный шар, я ничего не добился. Она смотрела мне в глаза с непостижимым выражением.

Как бы то ни было, не было никакого смысла устраивать состязание в гляделки с незнакомкой. Я огляделся вокруг и постарался сделать вид, что меня глубоко интересуют выходки маленьких мальчика и девочки, чьи родители пытались отловить их, прежде чем те спрыгнут с корабля. Но я не мог удержаться, чтобы не оглянуться на следующую палубу.

Ее там не было. Персонал круизного судна все еще разговаривал и жестикулировал между собой, но место, где стояла она, было пустым. Несколько мгновений я просто смотрел. Что только что произошло?

Я задумался, не мог ли я себе это вообразить? Может, она просто инспектировала живой груз, и ее взгляд случайно на мгновение остановился на мне. Ничего больше, кроме этого и моего перегретого воображения.

За исключением того, что я знал, что видел и чувствовал. Она пристально смотрела на меня. Мне вдруг пришло в голову, что Большой Человек мог попросить руководство корабля выдать мне няню на время круиза, чтобы убедиться, что я не наделаю глупостей. Я бы не стал такого исключать. Но будет неловко даже спросить, не было ли им здесь приказано предоставить мне куратора, чтобы я не спрыгнул с корабля или не сделал что-то еще столь же глупое. Основываясь на том, что уже произошло, с тех пор как я добрался до корабля, я мог себе это представить.

Я прибыл на корабль в одиннадцать часов утра, как и предполагалось, и нес два чемодана. Один с одеждой, которую я собрал за вечер. Я не слишком заморачивался, что мне надеть. Я бросил один костюм для ужина, если доберусь до официального ужина, шорты, брюки и купальный костюм, хотя сомневался, что попаду в какие-либо бассейны. В другом лежал мой ноутбук, кое-какие документы о предстоящих делах и пара романов в мягкой обложке.

Я едва расположился в своей каюте, одной из лучших на корабле, лишь немного поменьше, чем этакий типичный домик в Майами-Бич за миллион долларов, когда услышал стук в дверь. Мне стало интересно, кто это, и, открыв ее, я сказал:

– Черт побери, он на самом деле решил это сделать, не так ли?

Джессика Стивенс улыбнулась и кивнула.

– Он велел мне привезти обратно те судебные документы, что ты утащил, в противном случае не утруждать себя возвращением.

Сукин сын. Он знал, что я не позволю Джессике испортить свою карьеру, оставив на корабле какие-нибудь бумаги. Я указал на чемодан с ноутбуком.

– Распакуй и обыщи его. Можешь посмотреть и другой, хотя там не должно быть ничего, кроме одежды. Ты можешь также обыскать меня, если хочешь.

Она чуть не покраснела, но лишь покачала головой.

– Вот если бы ты сказал это в тот вечер, у О'Брайена...

– Опусти умные комментарии и бери то, что тебе нужно. А потом убирайся, если не хочешь провести со мной неделю в море.

– Это несправедливо, Билл. Ты знаешь, как давно это было?..

– Иди, поговори с Камероном.

– Этот ублюдок не поддастся. Иногда я почти его ненавижу.

– Возьми ситуацию в свои руки, так сказать.

Она лишь покраснела и начала рыться в моих чемоданах. Когда закончила, у нее были документы по дюжине незавершенных дел.

– Счастливого пути, Билл.

Я по-братски поцеловал ее в щеку.

– Помни, что я сказал о том, чтобы взять все в свои руки...

Она помахала мне рукой и вышла за дверь.

Значит, этот Большой Человек серьезно отнесся к тому, что я взял отгулы. Он мог бы так же серьезно проследить за мной, чтобы убедиться, что я не прыгну за борт. Я прошел внутрь корабля, нашел лифт и поднялся на третью палубу или «Ле Флер», где находился кабинет коменданта. Пройдя мимо трех младших офицеров, я выяснил, что беседую с Алехандро Торресом, старшим комендантом.

Я спросил его, не можем ли мы поговорить наедине.

– Мистер... эээ?

– Мейтленд, Уильям Мейтленд.

– Мистер Мейтленд, уверяю вас, мы можем обсудить любые вопросы в присутствии моих сотрудников.

– Сеньор Торрес, я почти двадцать лет работаю адвокатом. И хотел бы обсудить один деликатный вопрос, который может быть связан с юрисдикцией. Вы уверены, что мы не можем поговорить наедине?

На мгновение он молча уставился на меня и сказал:

– Все остаются снаружи. У входа. Мистер Мейтленд, пройдемте в мой кабинет.

Мы вошли в небольшой кабинет, и он сел за узкий письменный стол.

– Так, в чем же дело, мистер Мейтленд?

Я сел напротив него.

– Вы вели себя так, будто не знаете, кто я. Позвольте мне задать простой вопрос, и я верю, что вы скажете мне правду. Получали ли вы какие-либо инструкции, чтобы за мной наблюдали, следили или каким-либо иным образом присматривали?

– Вы хоть представляете, как параноидально звучит это заявление, мистер Мейтленд? Позвольте мне объяснить вам это простым языком, мистер Мейтленд. Честно говоря, я понятия не имею, кто вы такой, кроме как американец с явно завышенным самомнением.

Держу пари, он говорил правду.

– Ну, если я ошибся, то прошу прощения. Просто дело в том... вы не знаете какую-нибудь причину, по которой одна из ваших женщин из обслуживающего персонала может за мной следить?

Он покачал головой.

– Вы здесь, потому что подумали, что одна из сотрудниц смотрела на вас?

– Ну, на самом деле, это еще не все, но в принципе, да.

– Мы сейчас готовимся к отплытию, мистер Мейтленд. Надеюсь, что плавание будет приятным, но все, что я могу вам сказать по этому поводу, это, как вы, американцы, говорите, переступите через себя. Женщина из обслуживающего персонала посмотрела на вас, а вы накрутили в голове заговор, что якобы за вами наблюдают в этом круизе? Вы понимаете, сколько разных причин может быть у сотрудницы, чтобы пялиться на вас? Думаете, она хотела ваше тело? Возможно, вы ей кого-то напомнили. Давайте будем благоразумны. Идите, посмотрите, как мы отплываем, наслаждайтесь едой и хорошо проведите время. И если вам доведется снова увидеть эту молодую леди, почему бы просто не спросить ее, с чего она так пристально на вас смотрит?

Даже не знаю, как можно было бы чувствовать себя еще глупее. Но когда я выходил из кабинета, то все еще был уверен, что она смотрела на меня. Должна же быть какая-то причина. Она, вероятно, будет грызть меня до конца круиза, пока я не выясню.

На самом деле мне было не так уж интересно наблюдать за отплытием корабля, поэтому я несколько часов бродил по кораблю, забрел в казино, бассейны на четвертой палубе, театры для живых и законсервированных развлечений на следующей палубе, рестораны на четвертой, пятой и шестой палубах и тренажерный зал на седьмой палубе.

Затем вернулся в свою каюту на восьмой и самой высокой палубе и проверил свой бар, где было несколько бутылок коньяка, который в розницу продавался, вероятно, по несколько сотен долларов, и бренди «Наполеон», который, как я знал, продавался в специализированных магазинах за пятьсот долларов.

Какого черта? Если этот Большой Человек так уж хочет оторвать меня от моей прежней жизни, то я вполне могу пройти весь этот обряд. Я открыл бренди, налил на два пальца в хрустальный бокал и слегка понюхал его, прежде чем позволить скользнуть в горло. Обычно, если мне хочется приключений, я предпочитаю «Кровавую Мэри», «Гольдшлагер», водку или текилу, но бренди я пробовал и раньше. Для чисто чувственного удовольствия от алкоголя, скользящего по горлу, на мой взгляд, никакой другой алкоголь не подходит и близко.

Наверное, я выпил еще на пару пальцев, потом еще, и мне просто пришлось опробовать круглую малиновую кровать под круглым потолочным зеркалом, которое было чуть меньше, чем некоторые округа Делавэра. Когда я снова открыл глаза, на моих часах было девять часов вечера, а корабль раскачивался достаточно сильно, чтобы эту качку можно было заметить. Метеорологи были правы насчет плохой погоды, в которую мы направлялись.

На мне были слаксы и легкая рубашка с коротким рукавом, но, учитывая погоду, я решил, что снаружи будет прохладно, поэтому снял рубашку и надел черную водолазку. Думаю, что это сделало меня немного более французским. Я направился к «Ле Шампань» на пятую палубу, где как было указано согласно вывеске, выполненной витиеватыми буквами, и находится Ле Шампань.

На большинстве круизных судов это была бы пиццерия, но здесь были блюда с толсто нарезанной ветчиной, охлажденными устрицами и сырами, начиная от простых козьих сыров до Бофора, Абонданса, Реблошона и Вачерина.

Я съел один кусок ветчины, полдюжины устриц и попробовал небольшое количество из четырех или пяти сыров. Я знал, что после мне придется потренироваться в спортзале по крайней мере час, но оно того стоило. Ничто из того, что я пробовал, не было менее чем фантастическим, чего я и ожидал. Французы могут быть самоуверенными придурками в большинстве областей жизни, но они знают, как поесть.

Запихивая в рот устрицу, облитую острым соусом, я увидел стройную брюнетку, проходившую мимо двери в Ле Шампань. Я вскочил и вышел, прежде чем понял, что делаю, но к тому времени, когда я туда добрался, она уже ушла. Она могла пойти, по крайней мере, тремя путями, и это могла быть не моя таинственная женщина.

Я направился в спортзал, и, несмотря на поздний час – было около десяти часов вечера, – там все еще присутствовал один сотрудник мужского пола. Я получил толстое махровой полотенце и отложил его в сторону, чтобы поработать в течение часа на тренажерах, которые были близки к тем, с которыми я был знаком. После трех с половиной месяцев практически безостановочных тренировок было приятно поднимать и тянуть, толкать и маневрировать весами, пока не заболели мышцы. Я понял, что и впрямь скучаю по ним сейчас, когда у меня не было возможности тренироваться каждый день. Я принял душ, оделся и поднялся на верхнюю палубу.

Я открыл дверь, ведущую к наружным перилам. Гонимый ветром дождь жалил мне лицо и глаза. Было холодно и неприятно. Я толкнул дверь и вышел наружу.

Ветер был достаточно силен, чтобы отбросить меня назад, но все же я пробрался к перилам. Я крепко держался и смотрел вниз почти на тридцать метров в темную поверхность океана. Подо мной проносились белые шапки волн, когда корабль поднимался и опускался.

Из-за шторма не было ни луны, ни звезд, но белая пена, которую несли волны, была хорошо видна, и казалось, что на самой воде было слабое свечение.

Я должен был вернуться внутрь, потому что теперь я почти полностью до нитки промок, мое лицо и лысый череп почти болели от ударов, которые они получали. Но я не мог заставить себя пошевелиться. Интересно, видел ли я за всю свою жизнь что-нибудь столь же прекрасное?

Я заметил, что в передней части корабля имелось сооружение, похожее на башню. Я был там раньше. Туда можно было попасть только с шестой палубы, но там была относительно небольшая кают-компания, куда, как сказал мне один из членов экипажа, вход был закрыт для всех, кроме особых гостей.

Она появилась у перил почти прямо напротив меня. Мне потребовалось некоторое время, чтобы разглядеть в темноте фигуру, прислонившуюся к перилам и смотрящую на меня через пространство в тридцать метров.

Даже в темноте я мог сказать, что фигура была стройной. Когда дверь за ней на мгновение приоткрылась, и кто-то высунул голову, чтобы обратиться к фигуре, я увидел, как она обрисовалась в убегающем свете. На мгновение стало достаточно светло, чтобы разглядеть ее черты и синюю с золотом униформу, прикрытую прозрачным плащом.

В этот момент ее глаза блеснули на свету, и я понял, что это и есть моя таинственная женщина. Она уставилась на меня через все пространство. Возможно, это было мое воображение, но прежде чем закрылась дверь, оставив ее снова в темноте у перил, мне показалось, что она улыбнулась.

Мы стояли каждый на своей палубе, поднимаясь и опускаясь вместе с волнами, и казалось, что время просто остановилось. Не знаю, как долго я там стоял, но мне показалось, что я оставил позади все, что знал в своем мире. Моего отца, мою работу, мою жену, моих детей. Было лишь море и темная фигура, стоящая напротив меня.

Затем она отвернулась от перил, открыла дверь, показав мне свои темные волосы, коротко подстриженные у основания шеи, дверь закрылась, свет исчез, и она исчезла.

Я вернулся в свою роскошную каюту и отрубился, прежде чем моя голова коснулась набитой гусиным пухом подушки.

***

Суббота, 16 июля 2005 года – 10 часов утра.

На следующий день я проспал до десяти утра и, таким образом, пропустил официальный завтрак и наше прибытие в Ки-Уэст. Я направился к Ле Шампань и схватил намазанный на сухое печенье кусок паштета из гусиной печени, который, вероятно, содержал около трех миллионов калорий.

У меня не было ни малейшего желания снова осматривать Ки-Уэст, где я был дважды за эти годы вместе с Дебби и детьми, поэтому я остался на корабле. Я пошел в казино и умудрился проиграть пятьсот долларов за время меньшее, чем требуется, чтобы это сказать.

Затем я посетил один из развлекательных центров и наблюдал за тремя молодоженами, унижаемыми сексуально откровенными, якобы забавными вопросами от группы сотрудников рекреационного персонала, посмотрел новый выпуск болливудского фильма с дублированным диалогом, позанимался в течение часа в тренажерном зале и, наконец, оказался на своем первом официальном ужине. К этому времени корабль уже готовился к отплытию в Нассау.

Я сидел рядом с одинокой дамой, рыжеволосой, с маленькой грудью, которая все же умудрялась едва ли не выпадать из почти несуществующего топа на блестящее голубое платье. Она носила сапфировое ожерелье с единственным сверкающим синим камнем, расположенным между ее грудями, неизбежно заставляя ваши глаза останавливаться на этих грудях. Она много улыбалась мне, и я попытался улыбнуться в ответ.

Там была пара в возрасте семидесяти лет, отмечающая свою пятидесятую годовщину свадьбы в путешествии, оплаченном всеми их семью детьми и тридцатью пятью взрослыми внуками. И симпатичная молодая блондинка с красивым телом, одетая в относительно скромную желтую блузку и юбку, с мужем, высоким рыжеволосым парнем, пускавшим слюни на обнаженную грудь рыжей и не делавшим особых попыток скрывать это.

Она пристально смотрела на меня и, наконец, на середине второго блюда сказала:

– Вы ведь мистер Мейтленд, не так ли?

Я пожал плечами и сказал:

– Да, мэм. Вы, должно быть, видели статью в газете.

– Мой муж, Энди, и я только что вернулись из деловой поездки в Чикаго, перед тем как мой папа оплатил нам этот круиз. Боюсь, я не видела этой истории. Но я вас знаю. Я видела вас в здании суда и даже видела несколько судебных процессов, на которых вы выступали. Я видела тот, про тех слизняков, которые застрелили того маленького мальчика. Извините, я забыла о хороших манерах. Я – Синди Мэтьюз, а это – мой муж Энди. Мой шурин, Лайл, работает в здании суда добровольным адвокатом для жертв и однажды указал мне на вас. Вы – очень хороший юрист.

Она ткнула мужа в бок и сказала:

– Поздоровайся, Энди, – и он неохотно оторвал взгляд от груди рыжеволосой, слегка подмигнув ей, прежде чем это сделать. Рыжеволосая покраснела, румянец распространился до самых сосков.

– Значит, вы видели мистера Мейтленда в действии, мисс Мэтьюз?

Я поднял глаза и увидел стоящую позади себя мою таинственную незнакомку. Я повернулся на стуле, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. Она опять надела голубое с золотом платье с маленькой эмблемой флёр-де-лис – геральдической лилии – в центре на левой груди, что дало мне повод осмотреть ее. Сидя было трудно сказать, но я подумал, что она ростом метр шестьдесят восемь или, может быть, метр семьдесят. Груди у нее были не очень большие, но определенно заполняли ее форму.

У нее был высокий лоб, орлиный нос, широко посаженные глаза и полные красные губы. Классические черты. Волосы у нее были такие черные, что отливали синевой. Какое-то время я смотрел ей в глаза и никак не мог понять, какого они цвета. В общем, она была красивой женщиной, так какого черта она пялилась на меня и преследовала?

– Пардоне муа... Простите, что подслушала. У меня есть... интерес... к закону, и когда я услышала ваши комментарии, то не смогла удержаться, чтобы не вмешаться. Вы сказали, что мистер Мейтленд – судебный адвокат в Джексонвилле? Практикует ли он в трибунале высшей инстанции или в суде присяжных? Мистер Мейтленд, вы – гражданский адвокат или прокурор?

Ее английский был более четким и точным, чем мой, но в нем чувствовался неопределимый французский акцент.

– Суд присяжных, мисс. Я веду в основном тяжкие дела, хотя вел дела об изнасиловании, грабеже, почти всего того ужасного, что делают друг с другом люди.

Она бросила на меня странный взгляд.

Я ответил на ее невысказанный вопрос.

– Пару раз я был во Франции на юридических конференциях и по делам Интерпола, которые переплетались между Францией и США.

Отвечая на ее предыдущий вопрос, Синди сказала:

– О да, он очень хорош. Он убедителен и четок в своих аргументах и заставляет присяжных подумать о жертвах этих преступлений. Очень часто прокуроры и все остальные, кажется, забывают о жертвах. Мистер Мейтленд никогда так не делает.

– Хотя, – сказала она, слегка нахмурившись, – я не сразу узнала вас с бритой головой. И вы просто выглядите по-другому. Это трудно определить, но вы почти полностью похожи на другого человека.

– Да, – сказала моя таинственная женщина, – мистер Мейтленд, безусловно, поразительный человек.

– У вас есть передо мной преимущество, мисс. Вы явно меня знаете, но я не знаю, ни вашего имени, ни чего-либо о вас. Вряд ли это справедливо, не так ли?

Она протянула мне тонкую руку. Я взял ее и встряхнул.

– Я – Алина де-Жарден, мистер Мейтленд. Я – одна из трех помощников круизного директора. Обычно я трачу свое время на то, чтобы пассажиры с особыми нуждами удовлетворяли их.

– Похоже, интересная работа.

– Все, что вам нужно, это прийти ко мне в каюту и удовлетворить мои нужды, – рассмеялся Энди. Синди Мэтьюз уставилась на мужа взглядом, который должен был бы сорвать плоть с его костей, но тот просто ее проигнорировал.

Я заметил, что он пьет уже пятую или шестую кружку тяжелого коричневого немецкого пива. Он продолжал смотреть на Алину так, что старое выражение о раздевании кого-то глазами стало реальностью.

Алина посмотрела на него так, как некоторые женщины смотрят на таракана, ползающего по полу, и сказала:

– Полагаю, что эти ваши нужды вполне способна удовлетворить ваша красивая жена.

Энди хотел что-то сказать, но на этот раз поймал взгляд жены и передумал.

– Мне пора идти, но надеюсь, что мы еще встретимся во время этого круиза, мистер Мейтленд. Не стесняйтесь обращаться ко мне, если я смогу быть вам чем-нибудь полезна.

Я не отпускал ее руки и удержал ее, когда она начала поворачиваться. Она посмотрела на меня с выражением, которого я не смог понять. Я заметил, что на ее левой руке, на безымянном пальце, сверкал бриллиант.

– Мы уже встречались, миссис де-Жарден?

Она покачала головой, сказав:

– Нет.

– Я просто подумал, судя по тому, как вы... смотрели на меня сегодня днем, когда мы отплывали, что вы могли меня откуда-то знать.

Она бросила на меня холодный взгляд и сказала:

– Извините. Я не понимаю, о чем вы говорите. Я была внутри, готовясь к отплытию корабля, когда мы отплывали. Я так и не вышла. Вы, должно быть, приняли за меня кого-то другого.

Я отпустил ее руку.

– Очень жаль. Должно быть, я ошибся. Да, надеюсь, мы еще увидимся.

– Это не такой уж большой корабль, мистер Мейтленд. До свидания.

Я доел свою трапезу, даже не чувствуя вкуса. Я знаю, что вокруг меня был разговор, и я, должно быть, участвовал в нем, но не могу вспомнить, что было сказано. В какой-то момент пожилая пара извинилась, рыжеволосая, наконец, сдалась, обменявшись с Энди несколькими многозначительными взглядами, а затем Синди улыбнулась мне и сказала, что они с Энди собираются подняться на палубу. Дождь прекратился, и стоял прекрасный темный вечер.

Я еще с полчаса сидел один за столом и пил кофе. В моей голове все время крутилось: «Господи, какой же ты тупой ублюдок!» Очень красивая замужняя женщина не будет пялиться на лысого мужчину средних лет, которого бросает другая красивая женщина.

Этого не случится, а даже если бы что-то и могло случиться, она замужем. Если только она не носит кольцо, дабы отпугивать парней, которые к ней пристают.

Но она солгала. Я слишком долго занимался чтением людей. Она была хладнокровна, но лгала. Я снова подумал, что Эдвардс, возможно без ведома ее начальства, заключил частную сделку с такой сотрудницей как она, чтобы просто за мной присматривать. Я бы такого не исключал. Но поскольку я не мог вызвать ее в суд и привести к присяге, то не понимал, как мне когда-нибудь узнать наверняка.

С другой стороны, чем больше я думал об этом, тем больше понимал, что это не имеет значения. Пусть смотрит. Наверное, это будет так же интересно, как смотреть, как сохнет краска.

В конце концов, я поднялся на седьмую палубу. Было около девяти вечера, но снаружи все еще было полно народу. Я подошел к носу, где несколько человек прислонились к перилам, в то время как корабль плавно поднимался и опускался, рассекая волны с довольно хорошей скоростью.

Я вгляделся в темноту. Мы миновали огни побережья Флориды, и остались лишь огни, отбрасываемые кораблем на море, да звезды над ним. Я понял, что могу провести весь круиз, ничего не делая, лишь стоя здесь, и это будет стоить поездки. Я думал обо всем и ни о чем.

– В мире нет ничего подобного.

Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы почувствовать, что она стоит рядом со мной, положив руки на перила, и смотрит вместе со мной в несущуюся темноту.

– Вы следите за мной, мисс де-Жарден?

Я посмотрел на это прекрасное лицо, на котором не было никакого выражения, которое я мог бы прочесть. Я не мог не думать о том, как бы оно выглядело в улыбке.

– Я же говорила вам, что это – не такой уж большой корабль. Время от времени мы будем встречаться. Я вижу, вы похожи на меня. Если бы мне не требовалось работать, я бы проводила здесь каждый вечер, вот так.

– Моя жизнь – это слова, но я не могу выразить все словами. Мне было приказано отправиться в этот круиз, но теперь я рад, что мне пришлось это сделать.

– По-моему, единственное, что еще прекраснее, – это море, когда оно сердится. Шторм на море – это такой удивительный зверь, смертоносный и невероятно красивый.

– Это вы были вчера вечером в другой кают-компании, напротив этой палубы.

Она отвела взгляд от открывшегося перед нами вида и посмотрела мне в глаза. На этих сочных губах виднелся лишь легкий изгиб.

– Да. Я была в салоне с гостями и приглашенным персоналом, но там стало довольно тяжело дышать от дыма. Я вышла подышать свежим воздухом, но мне очень хотелось постоять под дождем и посмотреть на волны. Я заметила вас задолго до того, как вы заметили меня. Вы действительно были... необыкновенным.

Я отрицательно покачал головой. Эдвардс платит ей недостаточно, чтобы она выкладывала столько дерьма.

– Вы – романтик. Я – самый обыкновенный человек.

На этих губах была почти улыбка.

– Вы не видите себя со стороны, мистер Мейтленд. Не объективны. Не знаю почему. Я – не поэт. Но стоя там, под дождем, во тьме... вы как будто были вырезан из ночи. Извините, мой английский вполне адекватен, но...

– Ваш английский превосходен, но вы несете чушь, простите мой англо-саксонский. Почему вы лжете?

Она не стала этого отрицать. Но не выглядела сердитой.

– Вы смотрели на меня, когда мы собирались отплывать. Вы каким-то образом меня узнали. Кто-то попросил вас быть моей нянькой? Приглядывать за мной? Нет? Тогда почему?

На этот раз на ее лице расцвела слабая улыбка. Она превратила ее из просто красивой в невероятно красивую.

– У женщины должна быть какая-то тайна, мистер Мейтленд. Это – часть нашего очарования.

– Зачем вам очаровывать пассажира?

– Не просто пассажира, мистер Мейтленд. Вы – мужчина. Очень интересный мужчина.

Она оглянулась на темноту и сказала:

– Надеюсь, мы еще встретимся. Но я должна вернуться к своим обязанностям. Спокойной ночи. – И она оставила меня с еще большим количеством вопросов, чем у меня было раньше. И впервые за несколько месяцев я почувствовал сильное желание подрочить.

Я почти подумал о том, чтобы вернуться в свою каюту, в ту большую кровать, но последние несколько раз, когда я пытался самостимулировать себя, это не сработало так уж хорошо. Я почти боялся повторить попытку и снова потерпеть неудачу. Я никогда в жизни не был в состоянии не получить эрекцию, дроча, до... Дебби с Дугом.

Кроме того, я позволил себе пофантазировать. Она была красивой женщиной, но вся эта чепуха насчет «вырезанного из ночи» могла бы сойти за какой-нибудь дешевый любовный роман.

Даже когда я был молод и привлекал некоторых женщин, я никогда не был в лиге этой женщины. И она не собиралась падать в мою постель из благодарности за то, что я спас ее от группового изнасилования. Кроме того, она отрицала, что ее заставили нянчиться со мной.

Но она могла и солгать. Она сказала, что ее работа – обеспечивать особые потребности. Может быть, одной из таких потребностей являлось развеселить мужчину, впавшего в депрессию, чей босс боялся, что однажды темной ночью он бросится за борт?

Это было чертовски более вероятно, чем то, что замужняя женщина, выглядящая так, оказалась охваченной внезапной страстью ко мне, с избыточным весом, лысому, средних лет.

Но даже если она просто выполняла свою работу, то определенно подняла мне настроение. И то, что в тот вечер снаружи была именно она, тоже поднимало его. Я целый час ходил по палубе и, наконец, вошел внутрь.

Я схватил выпивку из маленького джаз-бара, выглядевшего внутри как нечто пересаженное из Парижа 1920-х годов, возвратившись к своей обычной Кровавой Мэри, усиленной Табаско, и, наконец, вернулся в казино.

Я бродил между столиками, пока не услышал, как меня кто-то окликнул:

– Привет, мистер Мейтленд.

Я посмотрел на один из столов для игры в кости и увидел Дэна Дженкинса и его жену. Он поманил меня, и я подошел.

– Мистер М, – сказал Дженкинс, – мне крайне не везет, и я просадил тысячу. Крупье говорит, что я могу позвать кого-нибудь, чтобы тот бросил вместо меня. Не желаете попробовать? Просто ищу знакомое лицо.

Я отрицательно покачал головой.

– Извините, я тоже невезучий. Никогда не везло в азартных играх.

– Попробуйте, – раздался у меня за спиной тихий голос. Она подошла и встала рядом со мной, и мы оказались почти лицом к лицу. Она была выше, нежели я думал, ближе к метру семидесяти трем. Она протянула руку, и Дженкинс улыбнулся мне, бросив кости в ее сложенные чашечкой ладони. Она протянула их мне, потом взяла мои руки в свои, наклонилась вперед и сложила губы, словно насвистывая. Ее мягкое дыхание, пахнущее мятой, ласкало мои руки.

Она на мгновение задержала мои руки в своих.

– Иногда новая женщина может изменить судьбу, по крайней мере, я так слышала.

Я сложил кости в правую руку, подошел к столу и бросил их. Мгновение спустя Кэролайн ахнула, а Дженкинс закричал. После чего хлопнул меня по спине.

– Это почти вернуло мне все мои деньги. Бросьте вместо меня еще раз.

Я посмотрел на нее, но она покачала головой и отпустила мои руки.

– Извините, мне пора. Приятно было снова встретиться с вами, мистер Мейтленд.

Я посмотрел на Дженкинса и тоже покачал головой:

– Извините, моя удача ушла.

Он бросил на нее, уходящую, быстрый взгляд и сказал:

– Думаю, вам еще может повезти, мистер Мейтленд.

Потом жена толкнула его локтем в бок, он рассмеялся и быстро ее поцеловал.

Я улыбнулся в ответ и сказал:

– Нет, я думаю, я только что упустил свою удачу. Будь я на вашем месте, я бы не стал меня просить.

Жена схватила его за локоть и сказала:

– Он не будет. Кроме того, у нас есть незаконченные дела, верно, дорогой?

Через тридцать минут я был в своей каюте, и снова едва успел сбросить одежду, как заснул, прежде чем моя голова коснулась подушки. Что-то есть такое в морском воздухе. Когда я проснулся на следующее утро, то не мог вспомнить, что мне снилось, но сны были хорошими.

***

Воскресенье, 17 июля 2005 г.

Утром мы были в Нассау, и я решил остаться на корабле, но сошел с него на бетонный пирс, ведущий на небольшое расстояние к остаткам того, что когда-то было всемирно известным Соломенным рынком рядом с Бэй-стрит и Джордж-стрит. Он был уничтожен в пожаре несколько лет назад, и теперь размещался в большой палатке, но в нем все еще были тонны вещей, которые никому, кроме туристов, никогда не могли понравиться, чтобы их купить.

Я купил футболки для детей, единственное, что, как я думал, они действительно оценят, и направлялся обратно, когда рядом со мной остановилось такси, и я взглянул внутрь, чтобы увидеть Алину и еще одну сотрудницу, сидящих сзади.

– Мистер Мейтленд, мы с Сюзанной собирались перекусить перед возвращением на корабль. Не хотите ли присоединиться к нам?

Я жестом указал внутрь. Багамские такси не самые большие в мире.

– Не думаю, что влезу.

– Втиснетесь, – и я сделал это, чувствуя, как ее мягкое тело прижимается почти к каждому сантиметру моего. Я буквально чувствовал ее дыхание, ее поднимающиеся и опускающиеся груди ласкали мое плечо. Сюзанна лишь хихикала.

Обед был хороший, но ел я мало. Я должен был помнить, что когда я вернусь в реальный мир, жизнь будет продолжаться.

– Это все, что вы едите? – спросила Сюзанна.

– Он должен следить за своей фигурой, – сказала Алина с легкой улыбкой, сидя в кабинке напротив меня.

– Нет, – сказал я и не удержался, чтобы не добавить, хотя и понимал, что выставляю себя дураком, – это не та фигура, за которой я должен следить.

Сюзанна хихикнула, а Алина покраснела и опустила глаза.

Вернувшись на корабль, который был почти пуст, я прочитал часть романа, спустился вниз и поплавал в одном из пустынных бассейнов, который был приятно нагрет солнечным светом, и вздремнул.

Я шел по палубам и наткнулся на стайку из четырех тридцатилетних блондинок, оказавшихся учительницами из Атланты, «празднующими» три развода с грязными крысиными ублюдками и одно наследство. Они были привлекательны, по большей части довольно хорошо сложены, довольно представительны и совершенно безошибочно чертовски возбуждены.

Одна из них ясно дала это понять, настойчиво касаясь меня бедром, а когда я повернулся, чтобы поговорить с ней, явно потерлась бедром о мой пах.

Остальные захихикали, когда она бросила на меня разочарованный взгляд.

– Билл, – сказала она, потому что по их настоянию мы обменялись именами, – я только что избавилась от жалкого крысиного ублюдка, и моя уверенность в моих чарах ослабевает. Теперь я потерлась о мужчину и – ничего. Пожалуйста, скажи мне, что ты гей, а не я такая. Только не с этим обручальным кольцом на руке. А где же хозяйка?

– Наверное, она – в моем доме, за который я платил почти десять лет. Занимается горячим сексом с молодым жеребцом, ради которого разводится со мной. И я – не гей, Ли. Просто моя будущая бывшая жена – блондинка, и сейчас я не слишком люблю блондинок. Без обид.

Она положила свою руку на мою.

– Не обижайся, Билл. Мои подруги и я... вроде как в недоумении. Мы видели тебя на корабле, и ты всегда был один, за исключением нескольких раз, когда мы видели тебя с этой тощей француженкой.

– И люди к тебе в основном не подходят. Как будто вокруг тебя – стена. Мне пришлось надавить на них, чтобы они согласились выследить тебя сегодня и посмотреть, насколько ты доступен. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Мой развод стал окончательным два месяца назад. И хотя я ненавидела этого ублюдка, он был... неприятен.

Я оглядел ее с ног до головы. У нее были красивые груди, может быть, третьего размера. Черты ее лица были довольно резкими, но женщина выглядела неплохо. В ней было метр шестьдесят пять, и было приятно смотреть на женщину сверху вниз.

– Должно быть, дело в морском воздухе, иначе добыча должна быть очень скудной. Я должен спросить, почему, черт возьми, ты была настолько заинтересована, чтобы выследить меня?

Она озадаченно посмотрела на меня.

– Не поняла.

– Я – невысокий и лысый, я – не греческий Бог. С чего бы такой привлекательной женщине как ты, интересоваться мной?

Она беспомощно посмотрела на своих подруг, потом сказала:

– Могу я спросить, как долго ты жил со своей женой?

– Почти восемнадцать лет, а до этого мы были вместе два года.

– Не обижайся, но ты не... Нет, держу пари, ты никогда не гулял у нее за спиной, не так ли?

– Нет.

– Ну, я думаю, ты слишком долго была женат. Есть какая-то атмосфера... что-то такое, что испускают все женатые, женатые парни. Если ты не из тех женщин, которых привлекает вызов, или которым просто нравятся женатые мужчины, большинство женщин не будут тратить свое время на такого парня. Жизнь слишком коротка. Я думаю, ты был женат так долго, что автоматически стал посылать отрицательные сигналы, чтобы держать женщин подальше, Ты мог подумать, что не привлекаешь женщин, но это был просто твой брак, Билл.

– Думаю, все не так, но спасибо тебе, Ли.

– Ты уверен, что не хочешь пообедать? Сходить за выпивкой. Пойти в мою каюту?

Она ухмыльнулась с последними словами.

– Я знаю, что забегаю вперед, но эй, это ведь круиз в честь Праздника Свободы. Это может принести пользу также и тебе.

– Мне очень жаль, Ли, очень жаль. Но ты слишком светловолосая.

– Не во всем.

– Каждую минуту, находясь с тобой, я буду видеть ее. Я знаю, что это на самом деле дерьмовый способ ответить на очень привлекательное предложение, но я был более чем слегка сумасшедшим в течение последних трех месяцев. Я просто возвращаю себе рассудок, и во многом это просто не думать о ней и не напоминать о ней. Мне жаль.

Она потянулась и чмокнула меня в щеку.

– Все в порядке. Дай себе время. Ты справишься с этим. Ты уверен, что тебе не нужен мой номер в Атланте, просто на будущее?

– Ты когда-нибудь слышала старую шутку о том, что никогда не связывайся с женщиной, у которой больше проблем, чем у тебя? Что ж, неважно, сколько проблем у тебя, главное, что проблемы есть у меня. Пока.

Я отошел от нее, удивляясь, какого черта я не принял ее предложение. Она казалась милой, возможно, слегка отчаявшейся леди. Она не была в лиге Дебби, но сколько женщин я когда-либо встречал таких.

Я поднял глаза к ближайшим перилам и увидел Алину де-Жарден, которая, перегнувшись через перила, смотрела на меня и стайку отчаянных разведенок. Единственная женщина, которую я встретил, которая была в лиге Дебби, все еще была вне моей лиги.

Остаток дня прошел без особых усилий. Я снова занял свое место за ужином, и там была пожилая пара и Синди Мэтьюз. Я заметил, что и ее муж, и рыжая пропали.

Не придавая этому значения, я просто отметил:

– Ваш муж пропал. Сошел ли он на берег? Я так понимаю, что через полчаса мы отплывем и направимся в Марш-Харбор.

Она пила чистый скотч со льдом, и это был уже второй стакан, который она выпила, с тех пор как мы сели за стол двадцать минут назад. Она потерла губы, и я заметил, что ее глаза покраснели.

– Сегодня утром я плохо себя чувствовала и решила не ехать в город. Энди захотелось пойти. С тех пор я ничего о нем не слышала.

Она молча посмотрела на пустое кресло рыжеволосой, и один этот взгляд сказал мне многое о том, где находится Энди, с кем он был и о состоянии брака этой симпатичной блондинки.

Я хотел бы сказать что-нибудь, чтобы поднять ей настроение, но мог себе представить, как она отправится в этот круиз через пару лет, чтобы отпраздновать развод. Я просто надеялся, что этот ублюдок не слишком сильно сокрушит ее дух, прежде чем она надерет ему задницу.

Через некоторое время мы покончили с типичным французским ужином из нескольких блюд, полным гастрономического великолепия, пожилая пара отпросилась уйти, и мы с ней сидели одни за столом, я потягивал послеобеденный кофе, а она потягивала пятую порцию виски. У меня не хватило духу отпустить ее одну.

– Ну, поскольку ваш муж еще не вернулся, не могли бы вы составить мне компанию, миссис Мэтьюз?

– Все в порядке, но...

– Пожалуйста, я хотел бы говорить людям, что провел некоторое время в этом круизе с очень привлекательной молодой женщиной.

Она повернула ко мне лицо, и я увидел, как из уголкой ее глаз потекли слезы.

– Для этого я вам не нужна. Эта хорошенькая француженка не могла оторвать от вас глаз, и я видела вас вдвоем. Вы... знаете, что она замужем, верно? Да и вы носите обручальное кольцо.

Я ответил на ее невысказанный вопрос.

– Я почти закончил разводиться со своей женой или это она разводится со мной. И я понятия не имею, каково семейное положение мисс де-Жарден. В любом случае, ничего не происходит, Синди. Она просто дружелюбна.

– Умм ха, ладно. Но вы же не хотите, чтобы замужняя дама испортила ваши шансы...

– Нет никаких шансов. Я просто хочу выпить пару стаканчиков, выйти наружу, может быть, немного потанцевать, если вы готовы. А потом я уйду, да и Энди должен вернуться, чтобы вас найти.

Мы ушли вместе. Мне пришлось пару раз осторожно поддерживать ее, когда она покачнулась, но она неплохо справлялась со всем выпитым алкоголем. Мы гуляли по палубе седьмого уровня, наблюдая за океаном и разговаривая о нашей жизни.

Вместе с несколькими братьями и сестрами она была наследницей состояния, заработанного ее родителями. И Энди прекрасно знал об этом. Просто классическая бедная маленькая богатая девочка.

Мы направились в маленький джаз-бар, и я заказал «Кровавую Мэри». Она заказала еще виски, но я мягко предложил ей выпить чашку кофе, и через минуту она заказала его вместо выпивки. Мы посидели так несколько минут, а потом она спросила, не танцую ли я.

Мы вместе мягко двигались, а не танцевали, но это было то, что делали и три другие пары на маленькой танцплощадке. Ей было приятно и тепло в моих объятиях, и она положила голову мне на грудь. Я чувствовал, как ее грудь трется о мою.

Я удивлялась, как Энди мог быть таким гребаным, таким преступно глупым, чтобы рискнуть потерять это ради короткого, да даже и длительного секса с незнакомкой.

Но с другой стороны, мне всегда нравилось быть женатым мужчиной.

Наконец, мы добрались до ее каюты на седьмой палубе, одной из дорогих кают с балконами, выходящими на море. Она нашла ключ от номера и открыла дверь. Мы оба заглянули внутрь. Он был пуст.

Мы стояли в дверях, в то время как она смотрела на пустую комнату, и я пожалел, что не знаю ее достаточно хорошо, чтобы обнять.

– Я знаю, что он женился на мне из-за моих денег. Вернее, денег моих родителей. Я не дура, хотя большинство думают, что я – просто тупая блондинка. Я думаю, у него есть ко мне чувства. Или могли бы быть. Но я люблю его. И хочу надеяться, что однажды он проснется и поймет, что любит меня. Разве это не глупо?

Я обнял ее и поцеловал в лоб. Теперь я чувствовал себя древним.

– Совсем не глупо, Синди. Не глупо. Спокойной ночи.

Это было несправедливо. Я, наконец, начал чувствовать себя лучше. А теперь я снова чувствовал себя дерьмово. Мне не нужно было быть гадалкой, чтобы понять, что для этой бедной маленькой богатой девочки не будет счастливого конца. Такие придурки как Энди не меняются никогда.

Я поднялся в спортзал и нашел Андре, дежурного, готовым его закрывать. Он выглядел довольно несчастным. В конце концов, я заставил его признаться, что через десять минут в одном из отсеков, закрытых для пассажиров, начнется вечеринка экипажа.

Там была колумбийская секс-бомба, которая работала в техобслуживании, над которой он трудился в течение двух месяцев, и которая ждала его. Андре было всего двадцать пять. Я сжалился над ним.

– Я – прокурор и правительственный чиновник, Андре. Приготовь все, чтобы я мог просто прибраться за собой и запереть дверь. Я тебе гарантирую, что не будет никаких неприятностей. Убирайся отсюда и иди к своей даме.

После того как он ушел, я разделся до футболки, которую носил под своим хорошим костюмом, и переоделся в шорты, в которых тренировался и которые становились более чем слегка вонючими. Завтра утром их надо будет постирать и высушить. В маленькой спортивной сумке, которую я взял с собой в круиз, лежали потрепанные белые теннисные туфли и спортивные носки.

Я интенсивно поработал на беговой дорожке: десять минут шел, потом бежал двадцать, потом снова шел десять и бежал двадцать минут. Закончив, я обмяк на подлокотниках беговой дорожки и отчаянно всасывал воздух, пытаясь отдышаться. У меня болели живот и спина, а ноги, казалось, вот-вот отвалятся.

Я включил кондиционер на двадцать семь градусов, чтобы приблизиться к условиям в спортзале Харли поздно вечером.

По моему телу струился пот. Футболка прилипла к телу. На минуту пот, заливший глаза, ослепил меня. Я попытался стереть его футболкой, но она так промокла, что это не помогло.

– Вот, – раздался тихий голос, и кто-то вложил мне в руки полотенце. Я вытер лицо и попытался отдышаться. Она отступила на шаг и обхватила руками себя под грудью, заставляя эти восхитительные высокие холмики подняться и выпирать. Я готов был поклясться, что в центре каждого из этих холмов торчали круглые бугорки.

Я достаточно отдышался, чтобы сказать:

– И... что же привело... вас сюда в полночь, мисс де-Жарден?

Она сказала без улыбки:

– Я же говорила вам, что этот корабль маленький. Люди постоянно натыкаются друг на друга.

– В полночь, в закрытом спортзале?

Она пожала плечами. Даже это было сексуально.

– Вы бежите так, словно за вами гонится дьявол. От чего вы бежите, мистер Мейтленд? Чего боится Ангел Смерти?

– Вы знаете. Вас нанял Эдвардс, чтобы нянчиться со мной. Что ж, хорошая работа, мисс де-Жарден. Какое-то время я почти думал о том, что... Но не важно. Вы – настоящий профессионал. Как один профессионал другому... вы отлично справляетесь со своей работой.

– Такую возможность мне дал капитан. Любой из трех помощников директора мог бы принять это назначение. Но я читала о вас в местной газете. Вы показались мне интересным человеком.

Я протер лицо, пока оно не высохло, и выдохнул. Почему у меня было такое чувство, будто меня ударили в живот. Я тихонько хихикнул. Есть ли что-нибудь смешнее фантазий мужчины средних лет о красивой женщине?

– Что тут смешного?

– Ничего. Личная шутка. Ну, что ж, мисс де-Жарден, можете идти. Своим флиртом вам удалось поднять мне настроение. И сам этот круиз сотворил с моим настроением чудеса. Я лишь закончу свою тренировку, а потом сразу лягу спать. Морской воздух, кажется, очень хорошо помогает мне засыпать. Я не собираюсь прыгать за борт или делать какие-то глупости. Пожалуйста, не позволяйте мне вмешиваться в остаток вашего вечера. Продолжайте выполнять свои планы на вечер.

Она подняла тонкий палец, чтобы потереть его о рубиновые губы, и сказала:

– В мои планы входит поход в Альфа-салон, тот, что через проход. Там – музыкальный коллектив из двух человек, играющий по крайней мере до двух часов ночи или до скольких угодно. Будут напитки и закуски. Сегодня прекрасный вечер. И я свободна до завтрашнего утра. Если вы захотите быть моим гостем, мы могли бы... поговорить... насладиться ночью.

Я уже знал, что Бог – придурок, но каждый раз, когда обнаруживалось, насколько, это снова сильно ударяло по мне. Зачем бросать сырое мясо в клетку голодного плотоядного только для того, чтобы выдернуть его обратно, прежде чем зверь сможет насытиться?

Если я пойду, то лишь подпитаю безнадежную фантазию. А даже если она и выполнит обещание этих губ и этих грудей, что это будет значить? Я был всего лишь ее заданием.

– Вы возносите профессионализм на такие высоты, о которых я и не подозревал. Я бы уже поставил вам высокие оценки за то, что вы удерживаете меня в хорошем настроении. Вам не нужно заходить так далеко, если только вы не получаете бонус за постель со специальными гостями.

Это был первый раз, когда я мог сказать, что у видел, как глаза человека реально вспыхивают гневом. Ее губы сжались, и она уставилась на меня.

– Думаю, сегодняшний вечер только доказывает, что вы никогда не сможете по-настоящему узнать другого человека, мистер Мейтленд. Я позволила себе начать думать такое, чего замужняя женщина не должна думать ни о ком, кроме своего мужа. Пока только что не поняла, что вы очень, очень угрюмый человек. Я не знаю, кто причинил вам боль, знаю лишь, что вы переживали трудные времена. Но теперь я вижу, что вы не можете принять чувства со стороны другого человека.

– Я видела, как вы ходите по этим палубам, словно темный дух. В вас есть что-то такое, что держит людей на расстоянии. Сегодня днем я видела вас с этими женщинами. Любой нормальный мужчина, любой из плоти и крови, поддался бы искушению, но только не вы. Сначала я подумала, что человек, с которым вы встречались в казино, был вашим другом. Но он сказал, что вы – незнакомец. Может быть, именно поэтому вы смогли вести себя с ним прилично. У вас вообще есть друзья, мистер Мейтленд?

Выражение ее лица изменилось, и я подумал, что это печаль, но она исчезла, и вернулся гнев.

– Я собиралась предложить дружбу мужчине, показавшемся мне привлекательным и интригующим. Но вы взяли эту дружбу и бросили ее мне в лицо. Вы думаете, что я – шлюха для этого круизного лайнера, не так ли? Из-за того, что я приняла задание проследить за тем, чтобы вы не подвергали себя опасности, вы решили, что я – дешевая бродяжка.

Она покачала головой, тряхнув своей черной гривой.

– Что ж, можете оставаться Ангелом Смерти до конца плавания, а я спрошу капитана, не назначит ли он кого-нибудь другого пастухом для вас. А если он никого не найдет, так тому и быть. Что касается меня, то я собираюсь пойти в Альфа-салон, выпить, посмеяться и насладиться обществом хороших мужчин и женщин. И посмотреть на море. А вы, как сказали бы вы, американцы, можете идти к черту.

Она повернулась и вышла, не сказав больше ни слова.

Я смотрел на эту попу и в тот момент ненавидел Дебби больше, чем считал возможным. Мне нравилось быть женатым. Я жил с женщиной, которую любил, и которая любила меня. Меня могли соблазнять другие женщины, и они соблазняли меня, но не было никого – возможно, за одним давним исключением – с кем я когда-либо всерьез задумывался об измене.

Когда женщины приставали ко мне, мне не нужно было думать, что делать. Я отступал от края, шел домой и трахал свою сочную жену до бесчувствия.

А если я и входил в нее, думая о другой женщине, или о заднице другой женщины, или о груди другой женщины, или о сочных губах, это было разрешено Кодексом поведения мужа. До тех пор, пока не касаетесь, вы можете вожделеть.

Теперь я был вроде как холост. И это было хуже, чем вернуться в среднюю школу. Неужели я продолжу свою тренировку, забуду о соблазнительной мисс де-Жарден, вернусь в свою каюту и немного посплю, а затем продолжу остаток круиза, держась как можно дальше от нее, и вернусь к своему одинокому, бесполому существованию?

Она не испытывала ко мне никаких чувств. Это была просто ее работа. А теперь она была по-королевски зла и ужасно обижена. Если бы я осмелился показаться в Альфа-салоне, она, вероятно, плюнула бы мне в лицо и наслаждалась этим.

С другой стороны, ее действия за последние три дня и ее слова сегодня вечером указывали на то, что, возможно, дело не только в работе, несмотря на то, что это казалось маловероятным, и если бы был хоть какой-то шанс узнать ее получше, я был бы сумасшедшим, если бы не пошел в Альфа-салон.

С другой стороны, она сказала, что замужем. С красивой замужней женщиной не должно ничего получится. Парни, похожие на меня, не соблазняют женщин, похожих на Алину.

С другой стороны, если случится какое-нибудь чудо, и я окажусь в постели с Алиной и не смогу его поднять, то спрыгну за борт. Никаких «если», «и» или «но». Это будет «куп де грас» – удар милосердия, если говорить немного по-французски.

С другой стороны... другой стороны не было.

Я пошел в Альфа-салон.

***

Понедельник, 18 июля 2005 года, 12:35

Я вышел из лифта, шедшего с шестой на седьмую палубу Бон Шанс, и увидел в коридоре группу из пяти мужчин и женщин, которые пили, курили и вообще валяли дурака. Трое из них были пассажирками, которых я смутно узнал. Двое были более молодыми мужчинами из обслуживающего персонала.

Дверь за ними была открыта, и я увидел дым, огни и услышал музыку. Мне не нужна была вывеска над головой с надписью «Альфа-салон», чтобы понять, что мой момент истины близок.

Я столкнулся с толпой похотливых парней из братства с каминной кочергой и миллионерами, угрожавшими моей семье, и серийными убийцами, которые очень искренне говорили мне, что они сбегут из тюрьмы и сдерут кожу с моего тела живьем, и все же, не думаю, что когда-либо я был напуган так же, как когда шел по этому коридору.

Эта женщина и сила, которой она обладала, чтобы сокрушить остатки мужского эго, которым я все еще обладал, заставили бы призадуматься даже Ангела Смерти... Но, как говорится в старой поговорке, дуракам закон не писан...

Когда я подошел, все с любопытством посмотрели на меня. Я был одет в черные брюки и черную водолазку, которую постирал на борту. Один из более высоких офицеров-мужчин шагнул вперед, чтобы перехватить меня, когда я приблизился к двери.

– Простите, мсье, – сказал он, вставая между мной и дверным проемом, не слишком явно преграждая мне путь. – «Альфа-салон» предназначен только для приглашенных гостей. На корабле в этот час открыто множество других залов и баров.

– Я приглашен. Меня пригласила мисс де-Жарден. Не могли бы вы связаться с ней и сообщить, что я здесь? Меня зовут Уильям Мейтленд.

Он посмотрел на меня, потом на другого служащего. Они обменялись взглядами, и я понял, что он собирается сказать.

– Простите, сэр, но мисс де-Жарден предупредила нас, что вы, возможно, придете, и велела передать, что вам здесь не рады.

Теперь, когда я был здесь, быть раздавленным стало не так уж и страшно.

– Женщины могут передумать. И часто так делают. Скажите ей, что мистер Мейтленд хотел бы извиниться. Вы ведь можете это сделать, правда?

Он попытался пристально посмотреть на меня, но неудачу терпели и люди гораздо более крутые, чем он, и он, наконец, пожал плечами и сказал что-то по-французски другому служащему, что, вероятно, переводилось как «удерживай мудака подальше, пока я не проверю», и вошел в холл.

Мы молча смотрели друг на друга, а три женщины смотрели на меня, хихикали и перешептывались между собой. Прошло не так уж много времени, прежде чем высокий служащий вышел обратно.

– Мне очень жаль, сэр. Она сказала, что не передумала и не передумает. Она сказала, что вы должны серьезно обдумать ее последнее предложение.

Что ж, все было достаточно ясно. Она была в бешенстве. Все романтические фантазии, которые я прокручивал в голове, рухнули на твердую холодную землю. Но, как ни странно, мне было не так уж и плохо. Я попытался. Вряд ли между такой женщиной как она и таким мужчиной как я могло что-нибудь случиться. Но, по крайней мере, я не буду сожалеть о том, что могло бы случиться.

Я оглянулся на лифт, но потом передумал. Она могла не пускать меня в кают-компанию, но не могла помешать мне смотреть на океан с этой стороны корабля. Перила тянулись вокруг трех четвертей секции.

– Как отсюда добраться до перил палубы?

– Вы можете спуститься на лифте на шестой этаж и оттуда выйти на палубу.

– Я хочу выйти к перилам этой палубы.

– Боюсь...

– Да, как говорится, очень, очень бойтесь. Вы можете без проблем не пустить меня в салон. Но очень сомневаюсь, что вы сможете удержать платного гостя от прогулки вдоль внешних перил в любом месте этого корабля. А если попытаетесь, я устрою такой ад, что ваша компания очень пожалеет, что продала моему боссу билет на этот круиз.

Он посмотрел на своего товарища-сослуживца, и они нахмурились, несомненно, думая так напряженно, что я ожидал, что из их ушей начнет валить дым. Наконец, высокий сказал:

– Следуйте за мной, – и повел меня по коридору за входом в гостиную к закрытой двери. Он нажал на металлическую перекладину двери, и та со скрипом отворилась, открыв наружные перила, окружавшие большую часть этой секции.

– Она запирается с одной стороны, – сказал он, схватил металлический стержень, воткнутый в металлическую стойку рядом со стеклянным огнетушителем, и прислонил его к дверному проему, чтобы дверь не захлопнулась и не заперлась.

– Вас не запрут здесь. Когда войдете обратно, пожалуйста, снимите планку и поставьте ее на прежнее место. О, и...

– Я не планирую вмешиваться в вашу интимную маленькую оргию, – сказал я, оглядываясь на трех пассажирок, которые довольно откровенно гладили оставшегося служащего-мужчину. – Я просто хочу подышать свежим воздухом и посмотреть на все с другой стороны, а потом перестану вам и мисс де-Жарден докучать. Если хотите, передайте ей, что я надеюсь, что со следующим заданием ей повезет больше.

Я вышел, не дожидаясь ответа, и подошел к перилам, оглянувшись на салон. Я слышал, как внутри поют что-то вроде романтической баллады на французский манер, но слов слышно не было. Потом снова посмотрел вниз, на волны. Открывался вид с противоположной стороны корабля.

С той палубы я наблюдал, как корабль рассекает Карибское море. С этой видел, как за нами смыкаются волны, а корабль движется вперед. В то время как ветер хлестал по палубе, было прохладно, но приятно. Это мог быть дождь или морская пена, но время от времени мне на лицо падали капли. Корабль явно двигался не так быстро, как в другие ночи.

Марш-Харбор в Абако была не так уж далеко, так что, экипаж явно не торопился добраться туда за шесть-семь часов.

Я потерял счет времени, а когда снова взглянул на часы, они показывали полвторого ночи.

– Вы не только очень неприятный человек, но и глупый. Большинство мужчин поняли бы намек, что они никому не нужны, и просто улизнули бы, поджав хвост.

– Наверное, я слишком глуп, чтобы понять, когда не нужен. Во всяком случае, я надеялся, что вы будете в достаточном раздражении, чтобы выйти и поговорить со мной.

Она сменила свою стандартную сине-золотую униформу и надела светло-голубую блузку с глубоким вырезом, показывавшим, что у нее есть грудь, и синие брюки. Она уставилась на меня с характерным для нее каменным выражением лица, вернее, без него.

– Почему? Мне кажется, я ясно выразила свои чувства к вам, а вы – ко мне, мистер Мейтленд. О чем нам говорить?

Я повернулся к ней всем телом и взял ее за руку. Она напряглась, но не отстранилась.

– Я просто хотел извиниться, Алина. Потом я уйду и сделаю все возможное, чтобы мы больше не сталкивались. Я прошу прощения. Прости, что я тебя недооценил. Извини, что я оскорбил тебя, когда ты просто пыталась сделать свою работу... Я плохо отреагировал потому, что должен признать, что у меня были о тебе приятные фантазии. Ты – красивая женщина, и я уверен, что я – не единственный мужчина, который когда-либо был... влюблен в тебя. Мне было больно. Но я знаю, что у меня не было причин оскорблять тебя так, как это сделал.

– Нет, ты не сделал. Мне было еще больнее оттого, что ты... ты мне понравился. Ты казался совсем другим человеком. Когда ты... сказал то, что сказал... ты застал меня врасплох.

– Я знаю, что это не повлияет на твои чувства, но единственным оправданием, которое я могу тебе дать, это то, что я нахожусь на незнакомой территории.

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Я женат уже восемнадцать лет, а до этого почти два года состоял в серьезных отношениях. Я забыл, как вести себя как мужчине с женщиной.

Она подошла ближе.

– Капитан сказал, что твой начальник говорил, что ты находишься в процессе очень плохого развода. Что ты очень сильно пострадал от действий своей жены.

– Все началось, когда моя жена сказала мне четыре слова, которые положили конец нашему браку...

И я рассказал ей все. Я рассказал об электронных письмах, которые мог пересказать почти слово в слово. Я наблюдал за ее лицом, когда рассказывал ей свою историю, ничего не упуская. Я рассказал ей о том, как мы с Дебби познакомились. И как я никогда по-настоящему не верил, что она любит меня, но вместо этого считал, что у нас был брак, построенный на благодарности и поклонении герою.

Почему я не стеснялся рассказывать ей, незнакомке, обо всех людях в мире, о письмах и о том, что они рассказывали о моем браке, я никогда не смогу сказать наверняка.

–.. .Именно поэтому я и отправился в круиз. Вот почему я, вероятно, еще больший мудак, чем был раньше. Почему я отталкиваю людей. Я не хотел такой жизни. Я не хочу этого. Я хочу того, что у меня было, но никогда не смогу получить его назад. Я все еще люблю ее, хотя и ненавижу. Я не знаю, перестану ли когда-нибудь ее любить, но каждый вечер молюсь, чтобы этот день настал.

– И поэтому то, что ты сказала, так больно меня ранило. Я был женат и любил красивую женщину, которая, по-моему, никогда не любила меня, как и сейчас, и сегодня ночью, я уверен, трахает в нашей постели молодого мужчину. А потом я встретил тебя и впервые, с тех пор как началось все это дерьмо, подумал, что жизнь может быть не такой уж ужасной. А потом ты говоришь мне, что я был просто твоей работой. Ничем большим.

Она не произнесла ни слова, но и не отстранилась. Я отпустил ее руку.

– Вот и вся история. И мои извинения. Мне жаль, что я удержал тебя вдали от твоих друзей и твоей вечеринки. А теперь я возвращаюсь. И я правда постараюсь держаться от тебя подальше до конца плавания. Это – всего лишь несколько дней.

– Ты был не просто моей работой, мистер Мейтленд, – сказала она. Она вошла в мои объятия и, прежде чем я успел опомниться, начала искать языком мои миндалины. Я ответил тем же...

Кто-то, думаю, это был писатель-фантаст Роберт Хайнлайн в одной из своих книг для молодых читателей, однажды написал, что «у девушек нет костей», потому что так чувствуешь, когда целуешь одну из них. Парни – это всегда острые углы, твердые поверхности. Девочки – мягкие и круглые, и там, где они особенно мягкие и круглые, они самые приятные. Я читал это, когда обнаружил его книги в седьмом классе, и так и не забыл этого описания.

Именно так чувствовалась в этот момент женщина в моих объятиях. Я вспомнил, как прошлым вечером смотрел на нее через проход в тот момент бури и чувствовал, что вышел из своей прежней жизни. Теперь я чувствовал то же самое. Это была не Дебби. Мне приходилось постоянно напоминать себе об этом. Она чувствовалась, пахла и ощущалась по-другому. И она была в моих объятиях и играла в хоккей с миндалинами. Этого не могло быть.

Она прервала поцелуй и отступила от меня, затем протянула палец, чтобы стереть помаду с моих губ. Я почувствовал вкус мяты. У Дебби никогда не было вкуса мяты.

– Я принимаю твои извинения, мистер Мейтленд, Уильям.

– Меня зовут Уильям, но друзья называют Билл.

– Я принимаю твои извинения, Билл. Если бы я это знала, то не вела бы себя как такая стерва. Я знаю, каково это – любить такого человека, и не могу себе представить, что бы я почувствовала, если бы он предал меня таким образом.

Я коснулся губ.

– Тогда почему... как?

– В твоей стране друзья не целуются?

– Только не так.

Она улыбнулась в темноте, и я почувствовал, как что-то холодное и твердое внутри меня начинает трескаться, и сказал себе: «Ты не влюбишься в эту замужнюю женщину».

– Но я – француженка, а ты стоишь на клочке французской земли, здесь все по-другому. – Потом добавила: – Вечеринка продолжается. Пойдем внутрь, что-нибудь съедим и выпьем. Мы можем поговорить.

Она протянула мне руку, и, зная, что это приведет к катастрофе, я взял ее за руку и последовал за ней в салон «Альфа».

***

Понедельник, 18 июля 2005 года, 12:45

Дебби перевернулась на спину и судорожно глотнула воздух.

– Боже мой!..

Дуг положил большую руку ей на грудь и ритмично начал сжимать.

– Боже мой прав. Ты должна быть самой горячей женщиной в Западном мире. Прошло уже больше трех месяцев, а каждый раз, когда я вхожу в тебя, мне кажется, что все словно в первый раз. Такого никогда не случалось ни с одной женщиной, с которой я был.

Она не смогла сдержать улыбки.

– Дуг, ты меня уже достал. Тебе не требуется продолжать соблазнять меня. Правда.

Он снова сжал ее грудь и сказал:

– Ты хочешь, чтобы...

– Она покачала головой.

– Господи Иисусе, Дуг, он же отвалится, если ты будешь продолжать им так пользоваться. Я уже забыла, каково это – быть с молодым человеком. Но... я... я устала. В восемь мне нужно идти на утреннее заседание кафедры. Ты можешь остаться здесь сегодня вечером. Келли и Би-Джей не должны вернуться сюда до позднего вечера, но я хочу, чтобы ты убрался отсюда до их прихода.

– Я должен быть на ногах самое позднее в девять. Я постараюсь избежать маленькой мисс Горячие Штанишки...

– Дуг...

– Я просто пошутил. Я тоже не хочу, чтобы она застала меня здесь одного, Деб.

– Сделай так, чтобы не застала. Она и Билл-младший оба проводят вечера вне дома, так что, у тебя не должно быть ни малейшего шанса пересечься с кем-либо из них.

– Ты уверена, что ты...?

– Нет, Дуг. Это было здорово, но мне нужно немного поспать. В любом случае...

– Только не говори мне, что ты опять волнуешься о Билле. Или чувствуешь себя виноватой. Или и то и другое.

– Это глупо, но... Я здесь с тобой, а Билл не был ни с кем из того, что я знаю. А теперь он – один на этом круизном лайнере с кучей молодоженов, и вокруг него, вероятно, трахаются люди, а я не могу представить, что Билл вовлечен в это. Или чтобы ему повезло затащить кого-нибудь в постель.

– Деб, люди меняются. Просто потому, что вы оба разошлись, не значит, что нет НИКОГО, кто бы его трахнул. Черт возьми, я был в этих круизах. Должно быть, что-то связанное с морским воздухом. Горбатый карлик мог бы найти, с кем переспать. Поверь мне, держу пари, он сейчас трахает какую-нибудь похотливую бабенку. Вот увидишь. Он вернется расслабленным и гораздо более человечным. Вероятно, во многом из-за этого с ним было что-то не так. Просто у него давно не было киски. Это любого сделает сварливым.

– Возможно.

Это должно было бы ее успокоить, но, повернувшись в постели, чтобы прижаться спиной к худому мускулистому телу Дуга в позе ложек, она задумалась, почему мысль о том, что Билл трахает другую женщину, является более чем слегка тревожной. Это была не ревность. Но...

***

Понедельник, 18 июля 2005 года, 2 часа ночи.

В салоне «Альфа» было чертовски накурено. Французы никогда не откажутся от своих сигарет, и хотя они способны соблюдать законы США о здравоохранении в общественных местах, любой чисто французский бастион будет наводнен канцерогенами. Казалось, что все члены экипажа, кроме Алины, пыхтели, как и половина приглашенных гостей.

Я подумал о том, чтобы упасть на пол и глотнуть свежего воздуха, но Алина не отпускала мою руку, с тех пор как мы вошли в салон. Я чувствовал себя старшеклассником, идущим за своей подружкой, что было одновременно и неловко, и являлось источником гордости. Я видел, как большинство сотрудников и несколько гостей мужского пола уставились на нее, а затем на меня, и понял, что не было ни одного из них, кто не хотел бы быть тем, кто держит ее за руку.

Мужчина и женщина играли на пианино и гитаре все, от американских старых песен 60-х годов до некоторых вещей, что звучали так, как будто их пела Эдит Пиаф в 50-х и, возможно, Билли Холидей в конце 30-х. Мне показалось, что я узнал «La Vie en Rose». Мне всегда это нравилось.

У них был бармен и битком забитый бар, а также стол, стонущий от чего-то, что выглядело как икра, хвосты омаров, что, вероятно, было уткой l'Orange в густом соусе и, если я не ошибался, подносы с тем, что должно было быть улитками.

Меня познакомили с улитками во время моей первой поездки в Париж, и, как ни странно для мальчика из Флориды, выходца из маленькой шахтерской общины Западной Вирджинии, я полюбил их.

Алина вначале подвела меня к столу, где я, к ее изумлению, схватил несколько улиток и зачерпнул ложкой икры.

– Ты уверен, что ты не француз?

Она потащила меня за собой, чтобы представить персоналу и гостям, убедившись, что держит меня за руку. Нас встретили понимающими взглядами. Один сотрудник мужского пола сидел в кресле у стены гостиной и делал все возможное, только что не трахал в нем полуобнаженную женщину лет на двадцать старше себя. Алина скользнула к нему и пнула ногой по икре. Он оторвал рот от шеи женщины, к которой прижимался.

– Рене, иди в номер.

Он начал что-то говорить, потом робко поднял пожилую женщину на ноги и вывел ее из гостиной.

Она смущенно посмотрела на меня.

– Это не частная оргия для персонала и гостей. Во время каждой поездки случаются некоторые... романтические отношения... но персонал, особенно мужской, предупрежден быть осторожным. Он же вел себя как свинья. Ему повезло, что не появился капитан или кто-то из офицеров высшего эшелона.

Пока мы шли, я прикончил закуску, которую схватил, и Алина потянула меня к открытой площадке перед музыкальным дуэтом. Они играли что-то смутно испанское и захватывающее, но это было нормально для медленных танцев.

– Потанцуй со мной, – сказала она и прижалась ко мне всем телом. Она была такого же роста, как я, и упиралась подбородком и шеей мне в лицо. Я никогда не был великим танцором, но смог перемещать нас по полу, не наступая ей на пальцы. Я чувствовал, как ее соски выступают и круговыми движениями трутся о мою грудь.

Впервые за несколько месяцев я почувствовал шевеление, и мои брюки начали становиться тесными в области, которая обычно не была затронута. Я снова почувствовал себя семиклассником, получающим эрекцию на школьных танцах, и боящимся отойти от девушки, которую обнимал, потому что мое состояние стало бы очевидным, но также каменевшим от того, что мой стояк был настолько очевидным, что я терся им о свою партнершу, и она могла ударить меня по лицу или с криком убежать.

Она прошептала мне на ухо:

– Все в порядке. Я была бы немного оскорблена, если бы не оказала на тебя никакого влияния.

Я держал рот на замке и сосредоточился на сложных математических задачах.

Через некоторое время, когда мое состояние слегка успокоилось, она взяла меня за руку и повела в бар, где я заказал «Кровавую Мэри», а она – белое вино.

Пока мы пили и разговаривали, к Алине подошла высокая рыжеволосая женщина в платье, на котором было нашито на сотни тысяч долларов настоящих бриллиантов и драгоценных камней, и, взглянув на меня, спросила:

– Алина, дорогая, кто твой друг? Твой очень близкий твой друг, похоже. Ты хоть понимаешь, что не отпускаешь его с тех пор, как вы сюда вошли?

– Мисс Стайн, позвольте представить вам мистера Уильяма Мейтленда. Он – судебный адвокат.

Она посмотрела на меня с легким презрением и спросила:

– Адвокат? Слияния и поглощения, акции, международные дела? Развлечения? Вы базируетесь в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Кого представляете? Кого-нибудь, о ком я слышала?

– Уголовное право, – ответил я, прежде чем Алина успела что-либо сказать. – А я представляю интересы клиентов, которые были убиты, изнасилованы, ограблены или искалечены.

Она посмотрела на меня, и у нее буквально отвисла челюсть.

– Уголовное право? Убийства, изнасилования и грабежи?

– Боюсь, что так. Не так захватывающе, как корпорации или развлечения, но кто-то должен делать и это.

Алина с трудом сдержала улыбку.

Миссис Стайн, чьи большие груди и красивый зад, очевидно, были влиты в ее ослепительное платье, глубоко вздохнула и промурлыкала:

– Прокурор. Знаете... Я думаю... вы – Ангел Смерти. Не так ли? Я видела вашу историю на новостном сайте.

Она встала между Алиной и мной и схватила мою свободную руку, положив ее прямо на вздымающийся холмик мягкой плоти груди.

– Это так волнующе. Когда я увидела вашу фотографию, всю в черном, вы выглядели... твердым... и сильным. Вы так тверды... и сильны... во всех сферах вашей жизни, мистер Мейтленд?

Не слишком бросаясь в глаза, Алина притянула меня к себе и в то же время встала между мной и миссис Стайн.

– Боюсь, мисс Стайн, это все преувеличение средств массовой информации. Мистер Мейтленд – очень милый во всех отношениях человек. О, Билл, разве ты не говорил, что у тебя завтра ранняя встреча? Мне очень жаль, мисс Стайн, но я лучше заберу Билла отсюда.

С этими словами она увела меня, прежде чем бриллиантовая дама успела что-либо возразить. Мы подошли к наружным перилам, и едва я поднял брови, как Алина рассмеялась и сказала:

– Извини, но в следующий момент она бы расстегнула тебе молнию.

Я почувствовал, что мне снова восемнадцать, и не смог удержаться от вопроса:

– А это было бы плохо... почему?

Мелькнула улыбка.

– Ты бы хотел, чтобы к тебе прикасалась эта жирная старая корова?

– Только не она.

Я посмотрел ей в глаза, и она опустила взгляд. Я готов был поклясться, что она покраснела.

Я не знал, откуда шел этот диалог. Я должен был бы быть косноязычным и неуклюжим, но я был в состоянии вести спарринг с этой великолепной женщиной в вечном поединке между полами. Я начал задаваться вопросом, не проспал ли тот двадцатилетний парень, которым я когда-то был, последние двадцать с чем-то лет и теперь решил вернуться к жизни? Или просто влияние нахождения рядом с этой женщиной?

Я обернулся, чтобы посмотреть на волны, расходящиеся следом за нами. Звезды казались сверкающими точками на угольно-черном небе. Облаков не было. Жирная, после третьей четверти, почти полная луна висела, казалось, прямо над кормой корабля, выглядя достаточно большой и достаточно близкой, чтобы можно было коснуться.

Ее лицо омывал лунный свет. Это делало ее тело больше похожим на живой камень, чем на человеческую плоть.

– Она идет в красе, подобна ночи –

Заоблачных высот и неба в звездах.

Все лучшее от темноты и света

Встречается в глазах ее и взгляде...

– Ты помнишь вашего Байрона. Ты часто употребляешь эти строки с впечатлительными молодыми леди?

– Возможно, когда-то, лет двадцать назад или около того. Не знаю, зачем я это сказал. Оно вылетело непроизвольно. Что-то в том, как ты выглядишь сегодня, напомнило мне это.

Я положил руку ей на щеку, и она наклонилась ко мне.

«Не делай этого, не делай этого, не делай этого», – кричали лучшие ангелы, что во мне есть, когда я наклонился вперед и захватил ее губы.

Это не был тот безумный поцелуй, с извивающимися танцующими языками, как первый, который мы разделили. Этот был мягким и податливым, и в нем было лишь немного языка.

Я мысленно вернулся к Дебби и задался вопросом, когда в последний раз мы делили сладкий, любящий поцелуй. Не поцелуй мужа и жены, а вот такой. Куда делись те поцелуи?

«Дебби, уходи», – мысленно сказал я, прогоняя призрак действительно хороших и действительно плохих времен. Она была моим прошлым, и не имела права продолжать тащить меня обратно к жизни, которую сама же и разрушила.

У меня, наконец, хватило силы воли мягко оттолкнуть Алину. Я ощущал на губах вкус мяты. Что, черт возьми, я делаю?

– Я извиняюсь, Алина. Мне не следовало этого делать.

– Извиняешься за что? Это был всего лишь поцелуй.

– Я – все еще женатый человек, и еще какое-то время буду им. А ты, по-видимому, счастлива в браке.

– Большинство мужчин учатся в подростковом возрасте... что если женщина не говорит тебе остановиться, она, вероятно, хочет, чтобы ты продолжал.

Она возобновила поцелуй, и на этот раз он был более твердым и настойчивым. Она прижалась ко мне, и я снова начал возбуждаться. Просто такова моя удача. Я был вялым больше трех месяцев, а единственный раз, когда я начинаю возбуждаться, происходит с женщиной, которой я не могу воспользоваться. Или, по крайней мере, не должен.

По мере продолжения поцелуя, она придвинулась ко мне, и я понял, что она намеренно трется об меня своим пахом. Говорят, у твердого члена нет совести. У меня – есть, но не хватало силы воли. Я снова прижался к ней, и она застонала.

Я должен был прекратить это... Но она сказала, что она – француженка. И мы оказались на французской земле. А здесь все было по-другому.

Где в мире можно спать с замужней женщиной, когда ее муж далеко? Я не знал ни одной такой страны.

Наконец, я собрал Бог знает откуда взявшиеся силы, чтобы оттолкнуть ее. Мы расстались и оба попытались отдышаться.

– Прежде чем мы разойдемся спать, не хочешь ли прогуляться по кораблю, Билл? Ранним-ранним утром это – совсем другой мир. Почти все пассажиры крепко спят в своих кроватях, а персонал либо тоже спит, либо работает под палубами, готовясь к предстоящему дню. Как будто весь корабль в нашем распоряжении. Как будто мы находимся в нашем собственном маленьком мире.

Идти гулять было лучше, чем оставаться здесь, потому что, если мы останемся, я боялся, что мой член не только потеряет остатки силы воли, но и моя совесть тоже уйдет спать.

А это означало бы одно из двух: во-первых, что я еще больше оскорблю и, возможно, потеряю шанс провести время с этой женщиной, потому что, не исключено, что это был просто способ, которым замужние француженки флиртуют с друзьями-мужчинами, а на самом она деле не хотела иметь в постели моего тела средних лет.

Или, что еще хуже, если случится, что мы окажемся в постели, чем я буду отличаться от Дуга?

Мы вернулись внутрь через открытую дверь и поставили на место металлическую рлдлсу. Когда мы проходили мимо входа в гостиную, я услышал музыку и что-то похожее на громкие женские стоны.

Она слегка мне улыбнулась.

– Когда становится очень поздно, я боюсь, что все иногда становится немного... диким.

– Ну, видит Бог, мы не хотим быть там прямо сейчас. Это может быть... заразным.

Она просто ткнула меня локтем в ребра и сказала:

– Ты уверен, что ты – просто старый женатый человек? Или это уловка, которую ты используешь, чтобы сбивать с толку настороженных женщин?

– Я был... более женат, чем ты можешь себе представить. Ключевое слово – «был».

Мы спустились на лифте на шестую палубу и вышли на нос корабля. Теперь я мог представить себе, что мы видим огни вдалеке, за много миль. Потом я понял, что это был свет, но не постоянный свет зданий или мигающий свет буев.

Это был слабо мерцающий свет, который, казалось, рос от горизонта до темного неба, а затем змеился обратно, отбрасывая во все стороны бледную ауру. Поскольку мы направлялись в Марш-Харбор, я решил, что огни идут с той стороны.

– Над Абако – шторм, – сказала она. – Это – молнии. К тому времени, как мы подойдем ближе, все должно закончиться.

– Есть ли что-нибудь, что здесь происходит, что не является абсолютно прекрасным?

Несмотря на расстояние, я почувствовал, как на нас начали падать первые капли дождя. Я не осознавал, что делаю, но поднял руку, и она вошла в нее. Мы стояли рядом, молча наблюдая за молниями, в то время как поднимался ветер.

– Почему ты согласилась работать няней, Алина? Если бы ты этого не сделала, мы бы ни за что не оказались здесь прямо сейчас, таким образом? Я знаю, что ты бы даже не взглянула на меня второй раз. Зачем ты это делаешь?

Она накрыла мою руку своей.

– Я знаю, что женщины пытаются к тебе приблизиться, несмотря на покров, который ты на себя набросил. А ты от всех отказываешься. Ты решил, что я интересуюсь тобой просто потому, что взяла на себя задачу за тобой наблюдать. Почему ты автоматически веришь, что ты не можешь привлечь ни одной женщины?

– Потому что я не слепой и могу посмотреться в зеркало. Потому что я – не высокий, у меня нет большого члена, и я – не красавчик. Я столкнулся с этим фактом давным-давно. В моем мире, если женщина подходит ко мне, я знаю, что лишь потому, что я могу что-то для нее сделать в моем официальном качестве или каким-то другим способом. Я не возбуждаю женщин.

– А единственная женщина, которая, как я думал, или надеялся, смогла меня полюбить, сказала своему любовнику, что больше не может находиться рядом со мной. Ей пришлось строить свою жизнь вдали от меня. Это, знаешь ли, потрясает твою уверенность.

Она повернулась ко мне и, положив руку мне на подбородок, заставила посмотреть ей в глаза.

– Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что внешность не влияет на то, как женщины реагируют на мужчин? Не стану оскорблять твой ум. Конечно, привлекательный, хорошо сложенный мужчина с уверенностью привлекает женщин. Но лишь мужчинам кажется, что внешность делает почти всю историю. Когда дело касается женщин, мы реагируем на силу, на власть, на уверенность, иногда на высокомерие. Женщина иногда хочет чувствовать себя под управлением мужчины, независимо от того, что говорят женщины-феминистки. Мы также реагируем на заботу, на мужество.

– Думаю, ты возможно прав, твоя жена полюбила тебя за то, что ты сделал тем вечером. Ты можешь назвать это поклонением герою, но глубоко внутри каждой женщины есть отклик на мужское поведение такого рода. С ней это не продлилось долго, но, Билл, она – не все женщины. Она – ОДНА из женщин, а есть целый мир, полный женщин, которые заинтересовались бы тобой.

Она наклонилась ко мне и коснулась моих губ. Это был даже не полный поцелуй, но мой член дернулся.

– Когда ты впервые появился на Бон Шанс, у меня была твоя фотография. Я искала тебя. Я наблюдала за тобой. И... это может показаться странным, но есть что-то в том, как ты двигаешься. Я не могу выразить это словами, но ты двигаешься... с изяществом... и равновесием. Даже когда прогуливался среди других пассажиров, я это заметила. И... если я скажу, что ты заставил меня подумать о тигре, о большой кошке, ты рассмеешься. Но это правда. Ты двигался так, словно видел всех вокруг одновременно. Когда ты смотришь на людей, то кажется, что смотришь сквозь них. Ты – не плохой человек, Билл, я могу это сказать, зная тебя всего несколько дней, я бы и не хотела быть рядом с тобой, если бы ты был плохим. Внутри тебя что-то есть...

– Теперь я знаю, что ты все выдумываешь, – сказал я, зная, что часть того, о чем она говорила, должно быть, была из-за обучения, которое навязал мне Карлос. В боксерах есть грация и равновесие, которые вы не осознаете, если все, на чем вы когда-либо концентрировались, – это мускулистые мужчины, колотящие друг друга.

– И еще одно, чего, как мне кажется, ты никак не осознаешь, – это аура власти вокруг тебя. Ты напоминаешь мне нашего капитана. Ему не требуется повышать голос. Он ожидает, что люди будут делать то, что он им скажет, и они это делают. Полагаю, что в своей профессиональной жизни ты именно так и поступаешь. Такая сила и власть очень привлекательны для некоторых женщин. Может быть, если бы ты принес эту силу в свой дом...

Мы стояли молча, наблюдая за приближающейся бурей, пока я не сказал:

– Когда я увидел тебя в первый раз в тот день, у меня на затылке встали дыбом волосы. Обычно это происходит только тогда, когда я чувствую угрозу, приближающуюся страшную опасность. Ты представляешь собой страшную угрозу?

Она повернулась ко мне спиной и прижалась.

– Когда ты посмотрел на меня, и я поняла, что ты знаешь, что я за тобой наблюдаю, по моему телу словно пробежал электрический разряд. Был еще всего лишь один раз, когда я испытала это ощущение... Когда впервые увидела Филиппа, моего мужа, на вечеринке в Париже. Мы смотрели друг на друга через всю квартиру друга. Он был великолепен, и я не сомневалась, что мы уедем вместе. Реакция на тебя, которую я испытала, напугала меня. Я не могла этого понять. Ты был чужаком. Я все еще не уверена, что понимаю ее. Разве что как встречу с кем-то, кто будет важен в твоей жизни... это пугает.

Я задумался над ее словами. Мог ли я видеть себя рыжевато-коричневым хищным зверем, пробирающимся сквозь человеческие стада, заставляя женщин намокать от моей ауры власти? Даже облекая это в слова, мне захотелось смеяться.

Но зачем ей говорить это? Я понял, что если она делает все лишь для того, чтобы затащить меня в постель и получить премию от Эдвардса, то это делает ее всего лишь шлюхой. А если у меня и были какие-то инстинкты после десяти лет работы прокурором, то я этого не чувствовал.

Может быть, бокс, потеря веса, новая физическая форма, лысая голова и чувство авторитета, которое я перенес с работы, заставляют женщин смотреть на меня по-другому, но чтобы настолько по-другому? От неудачника к жеребцу? За исключением того, что, как сказала мне разведенная Ли, я был женат и отсутствовал на рынке почти двадцать лет. А теперь – нет?

Я зарылся лицом в ее темную гриву и вдохнул незнакомый аромат. Если это лишь дружба между мужчиной и женщиной по-французски, я бы с этим смирился.

– Ты так и не ответила на мой вопрос. Почему на самом деле ты согласилась работать няней?

Она повернулась в моих руках лицом ко мне, ее задница потерлась о мой член, и на этот раз он дернулся навстречу. Она усмехнулась и сказала:

– Успокойся, мальчик.

Затем:

– Вчера вечером я сказала тебе правду... только не всю. Я действительно видела статью об «Ангеле смерти», и этот репортер, как мне кажется, в заголовке говорилось – мистер Камерон, проделал огромную работу, изобразив тебя кем-то выше человека. Я была заинтригована, но у меня была более личная причина заинтересоваться тобой. Я же говорила, что интересуюсь юридическими вопросами.

– Мой муж Филипп – прокурор в Париже, один из тех, кого называют «авокат женеро» – заместитель прокурора в канцелярии главного прокурора Республики. Мы женаты уже почти десять лет, и благодаря ему я многое узнала о прокурорах и судах.

Мне показалось, что у меня под ногами внезапно испарилась палуба корабля, и я стался висеть в воздухе.

– Это – Филипп де-Жарден из парижской конторы?

– Нет, де-Жарден – моя девичья фамилия. Я сохранила ее, потому что до свадьбы уже работала на круизной линии.

– Может быть... Филипп Аршамбо?

Она удивленно посмотрела на меня.

– Откуда ты знаешь?

Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы это был просто кошмар.

– Я познакомился с ним года три назад в Париже, Алина. Это было во время моей первой поездки во Францию. Мы расследовали группу контрабандистов, перевозивших молодых мусульманских девушек из бедных районов Франции, главным образом из Парижа, для проституции во Флориде и США. Мы работали вместе целую неделю.

Здоровенный, симпатичный, дружелюбный француз после работы водил меня выпить в несколько местных забегаловок. Он познакомил меня с улитками, другими деликатесами и некоторыми интересными частями парижских низов. Однажды я спросил его о жене, но он просто сказал, что она уехала по делам.

Он был очень дружелюбен, слишком дружелюбен с секретаршей и младшей женщиной-адвокатом в своем офисе, а также с привлекательной женщиной-полицейским и женщиной-барменшей в одном из кабаков, часто посещаемых полицейскими, жуликами и прокурорами. Я подумал, что он их всех трахает, но это было не мое дело, а он казался хорошим парнем. Определенно, он был твердым как гвоздь прокурором, и мы хорошо работали вместе.

Это все еще было не мое дело, но держать в своих объятиях его жену было не то, что заставляло меня чувствовать себя хорошо. Может, он и изменяющий мудак, но...

Я отпустил ее и отступил назад.

– В чем дело, Билл? Ты знаешь моего мужа? Ну и что? Мы не сделали ничего плохого. Немного флирта, немного танцев. Неужели все так ужасно?

– Может быть, не в твоем мире, но в моем да... Именно так развалилась и моя жизнь.

Она подошла ко мне и, сцепив пальцы за моей шеей, буквально заставила мои губы встретиться со своими. Я мог бы ее остановить, но не сделал этого. Не хотел.

Она отпустила меня и сказала:

– Мы не ложились в постель, Билл. А я знаю, что Филипп, если он еще не в постели с другой женщиной, то будет там завтра или послезавтра. Не трать впустую драгоценное время, которое у нас осталось, беспокоясь о том, как бы не подвергнуть опасности мою добродетель. Ты очень мало знаешь обо мне и о моем браке. Можешь ли ты просто наслаждаться следующими несколькими днями? Не думай. Просто будь со мной.

Я вспомнил предостережение Большого Человека: «Позволь себе удивиться». Я был чертовски удивлен. И так было с тех пор, как Бон Шанс покинул свой Джексонвиллский причал.

Даже в самых смелых мечтах я не мог себе представить, что буду держать в своих объятиях такую женщину: замужнюю женщину, и не просто замужнюю, а ту, чей муж подружился со мной, изменяющий муж, который трахается за спиной этой красивой женщины, в то время как я всерьез подумываю о том, чтобы спать с ней.

Нет, не спать. С таким же успехом я мог бы быть честен с самим собой. Я думал об этом, и большая часть меня надеялась, что когда-нибудь в ближайшем будущем я буду ее трахать.

– Я постараюсь.

Когда мы подошли к моей каюте, она поцеловала меня, после того как я открыл дверь, а затем попятилась.

– Нет, извини, Билл. Не то чтобы я не хотела, но...

– Спокойной ночи, Алина. Спасибо за эту ночь. И за последние несколько дней. Тебе не за что извиняться.

Когда я лег на эту огромную круглую кровать, часть меня была разочарована, что ее нет со мной, а другая часть была рада, что она ушла. Будь я проклят, если смогу понять, с какой частью себя я на самом деле согласен.

***

Понедельник, 18 июля 2005 года, 8.30 утра.

– Вот дерьмо!

Она резко села в постели, когда поняла, что потревожило ее подсознание. В окно спальни лился свет. Было слишком светло для шести утра, на которые она поставила будильник. Она посмотрела на будильник. Тот мигал. Ночью был шторм и выбил электричество на время, достаточное чтобы отключить будильник.

Черт, она не могла позволить себе опоздать на эту встречу. У нее было чувство, что там просто ждут повода, чтобы принять против нее меры, и пропуск критического сеанса планирования будет одной из этих причин. Дуг поднял голову и уставился на нее сонными глазами.

– Я проспала. Ты можешь поспать еще немного, но мне нужно, чтобы ты убрался отсюда в течение часа, хорошо?

Он хмыкнул и снова провалился в сон. У нее был готов наряд, и она приняла душ накануне вечером. Но ей все равно потребовалось время, чтобы одеться, почистить зубы, уложить волосы и по пути к двери захватить мини-рогалик.

Через двадцать минут она поняла, что выбежала из дома без папки, оставшейся на комоде. Даже если она опоздает из-за этого, ей все равно нужны бумаги в папке, иначе она и впрямь будет выглядеть глупой блондинкой, какой ее всегда считали некоторые старшие профессора-мужчины. Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

Она выключила мотор и открыла дверцу со стороны водителя еще до того, как ее «Ниссан-350З» 2004 года выпуска полностью остановился. Она вошла в парадную дверь, поднялась по лестнице в свою спальню и уже взялась за дверную ручку, когда вдруг замерла.

– Ммм... ооо... боже, детка... это так приятно... Черт возьми, соси...

На мгновение ей захотелось отступить, но когда она хотела открыть дверь, ее словно парализовало. Она просто стояла, положив руки на дверную ручку.

– Тебе это нравится, Дуги... О, да... Я вижу, нравится. Боже, ты такой огромный...

Послышались еще звуки облизывания и чавканья, а затем...

– ГОСПОДИ ИИСУСЕ! Келли?! Какого... какого хрена ты делаешь?

– А как это выглядит, Дуги... Как раз то, что нужно твоему большому толстому красивому члену... ты можешь брызнуть...

Она услышала, как шевелятся простыни и одеяла...

– Ах ты, подлый... Отдай... Я хочу с ним поиграть.

– Черт возьми, Келли. Уходи.

– Все в порядке, детка. Она ушла. Я слышала, как она отъезжала. У нас полно времени. Иди сюда...

– Нет. Какого черта ты здесь делаешь?

– А на что это похоже? Я высосу твой большой красивый член досуха, а потом ты меня трахнешь.

– Немедленно возвращайся в свою комнату, Келли. Мне нужно одеться и убраться отсюда, пока не вернулась твоя мать. Она никогда не поверит, что мы ничего не делали.

– Дуг, ты же знаешь, что хочешь меня. Я – не ребенок. Я видела, как ты на меня смотришь, когда думаешь, что она не видит, и в тот день в бассейне...

– Смотрю. Я смотрю на тебя, когда твоя мама не замечает, потому что я – парень. Ты великолепна. Но это все. И тот день в бассейне... это было ошибкой... Я всего лишь... это была ошибка. А теперь, пожалуйста, одевайся и убирайся отсюда.

– Это так глупо. Она слишком стара для тебя. Тебе не кажется, что я красивее?

– О, черт. Послушай меня, Келли. Пожалуйста. Если кто-нибудь узнает, что ты только что делала, если они подумают, что я занимаюсь с тобой сексом, я отправлюсь в тюрьму. Ты – малолетка, несовершеннолетняя в возрасте до восемнадцати лет. От тебя прямо сердце замирает, а через несколько лет ты станешь еще лучше, но ты не стоишь того, чтобы сидеть в тюрьме.

– Я никому не скажу, Дуг. Обещаю. Ты мне на самом деле нравишься.

– Это не единственная причина. Я и впрямь забочусь о твоей матери.

– О, пожалуйста, она старая. Ее грудь начинает обвисать.

– Она – не ты, но и не старая. И я... если бы она переехала ко мне, я бы остался с ней навсегда.

– Убиться веником. Фу, гадость. Это отвратительно...

– Надень на себя что-нибудь.

Они оба подпрыгнули, когда заговорила Дебби. Келли сидела обнаженная, поджав под себя ноги, на краю кровати. Дуг тоже был явно обнажен, но прикрывался простыней.

– Ты слышала меня, Келли. Оденься и убирайся отсюда.

– Но...

– Сделай это. Я вернусь к тебе через минуту, чтобы поговорить.

Они с минуту глядели друг на друга, а потом Келли встала с кровати, подняла с пола пижаму и, взглянув на Дуга, выскочила голой из комнаты.

Дуг подождал, пока она уйдет, потом встал и направился к Дебби.

– Детка, послушай, это не то, что ты думаешь. Клянусь Богом, ничего не случилось.

– Знаю. В сейфе в стене лежит «Глок». Тот факт, что ты ничего не сделал, – единственная причина, по которой я не вышла прямо сейчас и не вышибла тебе мозги.

Он протянул к ней руку, и она резко отступила.

– Нет, не трогай меня. Одевайся.

– Но...

– Одевайся, Дуг, сейчас же.

– Как долго ты там стояла? Ты все слышала? Клянусь Богом, я сначала не знал, что это не ты. Она добралась до меня, пока я спал. Как только проснулся, я оттолкнул ее.

– Я слышала достаточно, Дуг. А теперь надень что-нибудь. Мне все еще нужно попасть на эту встречу.

Он натянул брюки, потом надел мокасины и пошел в ванную за рубашкой.

– Дебби...

– Уходи, Дуг. Нет, если подумать, оглянись вокруг и возьми что-нибудь из того, что ты мог здесь забыть. Я не хочу, чтобы ты возвращался.

Он ошеломленно смотрел на нее.

– Не возвращался? Что...? Если ты все слышала...

– Мы закончили, Дуг. Нам придется вместе работать, но... Надеюсь, ты пойдешь дальше и найдешь работу где-нибудь в другом месте.

– Я в это не верю. Зачем ты это делаешь?

Он схватил ее за плечи и притянул к себе. Она позволила ему поцеловать себя и позволила себе насладиться этим мгновением. Это уже не имело значения. Она почувствовала, как его член начал твердеть, а сама она стала влажной. Это было так просто и быстро. Она стала отталкивать его, и, несмотря на его силу, когда она не остановилась, он отступил.

– Но почему, Дебби? Ты же не серьезно. Зачем ты это делаешь?

– Я знаю, что ты этого не планировал. Ты не мог знать, что я вернусь. Если бы ты собирался с ней возиться, то это была бы прекрасная возможность. Вот почему я не собираюсь рассказывать об этом Биллу.

Она попятилась и попыталась сдержать слезы. Она должна быть железной. Она не могла дать ему ни малейшего намека на то, что может передумать.

– Я не собираюсь говорить ему, потому что думаю, что он может тебя убить, а я не хочу, чтобы его жизнь была разрушена. И не хочу, чтобы убили тебя. Билл может это сделать. Он думает, что я ничего не знаю о его жизни, но у него есть люди, которые сделают так, что ты исчезнешь.

– Но я и этого не хочу. Ты не можешь не быть тем, кто ты есть. Ты не можешь не флиртовать. Ты не можешь не привлекать женщин. Я виню тебя лишь за то, что ты начал с Келли. Ты не должен был этого делать, но ожидать от тебя чего-то другого – все равно что ожидать, что свинья полетит. Это не в твоей натуре. Но мы не можем продолжать встречаться.

– Он покачал головой.

– Я уберусь отсюда. Я не вернусь сюда, но мы можем встречаться у меня. Или можем ходить на регулярные свидания. Черт побери, мы можем встречаться где угодно. Что касается Келли, я не буду отвечать на ее звонки и буду лечить ее как рак. Никаких контактов. Я не лгал тебе. Никогда, кроме того, что не дал тебе знать, что планировал затащить тебя в постель. И ты все равно знала это с самого начала.

Он снова притянул ее к себе.

– Это безумие. У нас все идет хорошо. Мне очень неприятно, что так получилось, но не делай этого.

Она оттолкнула его.

– Я не собираюсь менять свое решение, Дуг. Ты не виноват... Это я. Я не должна была начинать все, пока не закончу с Биллом. Помнишь, я говорила тебе, что хочу подождать, пока мы не закончим. Но я этого не сделала. Я переспала с тобой еще до того, как сказала ему, что развожусь. Я привела тебя в нашу... в постель Билла. Я сказала себе, что дети уже достаточно взрослые, чтобы принять это. Но ты сам видишь, как все хорошо вышло. Би-Джей проводит здесь меньше времени, чем когда-либо, а Келли пытается затащить тебя в постель.

Она протянула руку, чтобы коснуться его щеки, и больше, чем когда-либо, ощутила настоящую пропасть между их возрастами.

– Я же говорила тебе, что это ненадолго, Дуг. Это просто никогда бы не сработало. Мне нравилось проводить время вместе с тобой, но я не могу допустить, чтобы что-то случилось с Келли. Когда-то мне было семнадцать лет, и я была гораздо более дикой, чем она когда-либо мечтала быть. Она не остановится. Она влюблена в тебя. Она, наверное, думает, что любит тебя. А я – ее мать, и у меня есть ты. Это непреодолимый вызов для любого семнадцатилетнего подростка.

– Это чертовски несправедливо, Деб. И ты это знаешь.

– Я была несправедлива к Биллу, когда легла с тобой в постель, будучи еще замужем за ним. Я была несправедлива к нему, когда побрила свою киску ради тебя и солгала ему об этом. Я была несправедлива ко многому. Справедливость не имеет значения. Я больше не могу видеть тебя в своей жизни, Дуг.

– Как ты можешь быть такой чертовски холодной, Деб? Я знаю, ты говорила, что не любишь меня, но неужели у тебя нет ко мне никаких чувств?

– Потому что я позволила себе забыть, что я – мать. Я была эгоисткой и думала только о твоем замечательном члене. Я поставила своих детей на второе место после тебя. Но ты никогда не будешь рядом вечно. Мои дети останутся, когда ты уйдешь. Они будут здесь, когда навсегда исчезнет из моей жизни Билл. Неважно, с кем я встречусь в будущем, главное – это они.

Казалось, он хотел что-то сказать, но остановился и направился из спальни.

– Счастливой тебе жизни, Деб. Если передумаешь, позвони.

Услышав, как он вышел, она направилась в комнату Келли. Та надела короткие шорты и блузку с глубоким вырезом и делала вид, что смотрит что-то в своем ноутбуке.

– Я не собираюсь читать тебе лекцию, потому что и мне когда-то было семнадцать. Но он почти вдвое старше тебя. Даже если бы у него был секс с тобой, ты – всего лишь ребенок. Ты думаешь, он заинтересуется тобой для чего-то, кроме секса?

– Мне показалось, что тебе этого более чем достаточно, мама. Или ты собиралась выйти за него замуж и позволить ему сделать из тебя честную женщину?

– Я – не ты. Я – взрослая женщина.

Она швырнула ноутбук на кровать.

– Ты – старая женщина. Старая. Твои сиськи обвисли. У тебя появляются морщины. Ты это знаешь? А ты ходишь в этих проклятых обтягивающих блузках, толкая свои сиськи в лицо каждому мужчине, который посмотрит на тебя? Ты флиртуешь с моими парнями. Ты знаешь это, проклятая сука? Они все называют тебя своей любимой милфой. Ты знаешь, что это такое? Все мои подружки смеются над тобой за твоей спиной.

– Я ничего не могу поделать с тем, как выгляжу, Келли. Парни смотрят на мои сиськи с тех пор как я была моложе тебя. Что мне делать, носить паранджу или мешок из-под картошки? С тобой будет то же самое. Парни никогда не будут смотреть тебе в глаза. Они будут пытаться потискать тебя в любой момент, когда ты обернешься. Твои учителя и преподаватели в колледже будут предлагать тебе всевозможные варианты для получения легких оценок. Ты просто должна быть с ними немного дружелюбной, вот и все. Я была там. Мне не нужно флиртовать с парнями, они и так это делают.

– Меня от тебя тошнит. Ты делаешь это намеренно. Ты флиртовала с парнями за спиной отца, с тех пор как я стала достаточно взрослой, чтобы понимать, что ты делаешь. Я рада, что он бросил тебя. Ты его не заслуживаешь. Да, он скучный и занудный во многих вещах, но он никогда не изменял тебе. А я не знаю, о скольких отцах моих подруг я могла бы такое сказать.

Дебби отступила назад. Несмотря ни на что, она все равно опоздает на встречу. Дуг исчез. Это будет плохой день для всех. Но это дерьмо все равно застряло у нее в горле.

– Заступайся за Святого Билла. Почему бы тебе не жить с ним, если ты настолько без ума от него? Ах, я забыла, он ведь не хотел тебя, правда? Уйма времени для чужих детей, но никогда для тебя и твоего брата. На скольких школьных мероприятиях он побывал? Сколько пропустил? Я знаю, что ты любишь его, Келли, даже если он не любит тебя. Но это ослепило тебя, не давая объективно на него взглянуть. Если бы ты была на моем месте, ты бы давно его бросила.

– У него напряженная жизнь, мама. Но, может быть, я перееду к Дугу?

Она улыбнулась.

– Через три недели мне исполнится восемнадцать, мама. Я стану взрослой. Ты не сможешь удержать меня здесь. И когда я появлюсь в квартире Дуга в чем-то с очень низким вырезом, демонстрируя свои сиськи – которые не обвисают – ты думаешь, он меня вышвырнет? Я так не думаю. Я собираюсь отсосать этот большой толстый член, под которым ты стонешь по ночам. Ты знаешь, что вы, ребята, занимаетесь сексом так часто, что иногда весь дом им воняет? Я ближе к его возрасту, чем ты. Я была бы для него гораздо лучшей партией. Я могла бы даже пойти в УСФ на четырехлетнюю программу. Я могла бы сократить расходы, живя с ним. Думаю, ему это понравится. Кажется, у меня есть шанс, мама. Он молод, горяч, у него отличная работа, и он зарабатывает приличные деньги. Я думаю, он будет хорошим отцом.

Она встала с кровати, ее гордые молодые груди торчали перед ней, как когда-то у Дебби. Она была почти одного роста с Дебби и, глядя ей в глаза, сказала:

– Думаю, я смогу его захватить себе. А если, к тому же, подарю ему ребенка, то стану миссис Дуг Бейкер, а ты – его тещей. Разве это не мило?

Она бросилась на нее прежде, чем смогла себя остановить, отдернув свою жалящую правую руку, когда Келли почти упала обратно на кровать. На ее щеке виднелся ярко-красный контур ладони.

– Ты – глупая маленькая сучка...

Келли потерла щеку и с трудом сдержала слезы.

– Хороший удар, мама. Ты и впрямь ревнивая сука, не так ли? Приятно быть такой? Жаль, что много лет назад папа тебя не побил. Ты могла бы остаться замужем.

Она опять села на кровать.

– Почему бы тебе не идти на собрание, мама? Когда вернешься, меня здесь не будет.

– Келли, не говори глупостей. Я не хочу вызывать полицию...

– О да, конечно, ты хочешь, чтобы к этому делу подключились копы. Я просто сфотографирую этот след руки на своем лице, чтобы пришли из Службы по делам детей и семьи и забрали меня и Би-Джея. Я знаю, что это пойдет на пользу твоей работе: профессор УСФ преследуется за жестокое обращение с детьми. Теперь я понимаю, в чем дело. Конечно, папе придется взять самоотвод, если предъявят обвинение. Не сможет же он обвинять свою бывшую жену. И не корми меня дерьмом. Я дам тебе знать, где буду. Я, наверное, останусь у бабушки и дедушкой Баскомб до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать, а потом поищу себе соседку. Я думаю, что папа, вероятно, заплатит за то, чтобы у меня была квартира. Особенно если я скажу ему, что не могу больше жить с твоей распутной задницей.

Дебби долго смотрела на дочь. Удивительно, как она похожа на Дебби в семнадцать лет. Конечно, в старой поговорке «какая мать, такая и дочь» было много правды. К сожалению, она помнила, каково это – быть семнадцатилетней, грудастой и возбужденной. Дерьмо.

Проходя мимо спальни Би-Джея, она не заметила, как дверь приоткрылась на полсантиметра, а затем закрылась.

Она поехала в УСФ, зная, что опаздывает и что руководитель кафедры будет ее ругать, зная, что ей придется встречаться с Дугом почти каждый день, зная, что Келли, вероятно, уедет, когда она вернется домой, и что Билл, вероятно, узнает об этом, как только вернется, и если он вообще захочет поговорить с ней, то ткнет ей в лицо, что Келли не может жить с Матерью Года.

Она была слишком стара, чтобы плакать, и это стерло бы ее макияж, но она чувствовала себя так, словно плачет. Не помогало и то, что Билл, этот самодовольный придурок, вероятно, наслаждается морским воздухом и трахается с какой-нибудь отчаянной разведенкой. Дуг был прав. Иногда жизнь просто несправедлива.

***

Понедельник, 18 июля 2005 года, 11:30

Я проснулся только в десять тридцать утра, когда для большинства пассажиров день был в самом разгаре. Но я не ложился спать до полчетвертого утра, что было далеко за пределами моего обычного распорядка. Я проснулся один в огромной круглой кровати, и на секунду забыл, где нахожусь. Потом попытался выяснить, куда делась Дебби. Неужели уже ушла на работу? Но мы – в круизе, так что, ей не требовалось уезжать на работу.

Она, наверное, спустилась вниз, чтобы позавтракать пораньше и дать мне поспать. Я потянулся и почувствовал, как мышцы спины и плеч напряглись и расслабились. Черт, это было так приятно. Я попытался вспомнить, почему мне так хорошо. Прошли годы, много лет, с тех пор как я так отчетливо ощущал свое тело, чувствовал, как мышцы сгибаются и разгибаются, а затем расслабляются.

Я закрыл глаза и увидел, как возвращается Дебби в шортах и футболке, которые были ее обычным нарядом в наших круизах. Эти огромные сиськи выпирали и подпрыгивали, несмотря на лифчики, и я знал, что многие пассажиры и персонал мужского пола получали шок, поворачивая головы на палубах и в ресторане, чтобы посмотреть, как они подпрыгивают.

Даже в лифчике ее соски настойчиво торчали наружу, и она улыбалась мне, проскальзывая в комнату.

– Дразнишь голодных животных? – спрашивал я, когда она входила и нарочно покачивала ими, когда знала, что я смотрю на нее.

– Всегда, детка, но я принесла вкусности тебе, – говорила она, снимая футболку и лифчик и прыгая ко мне в постель. Я сосал ее правую грудь, а затем левую, выдаивая ее, и чувствовал, как по ней пробегают вибрации, и я знал, что если я проскользну пальцем в эту киску, которая уже была покрыта сливками, то почувствую, как вытекает ее влага. Больше чем у любой другой женщины, с которой я когда-либо был, сиськи Дебби были воротами в ее киску. Пососи их, и через минуту она будет готова к действию.

– Почему ты такая мокрая? Ты была хорошей девочкой? – дразнил я ее, а она терла этими мягкими сиськами по всему моему лицу, вытаскивая их из моего рта и опускаясь, чтобы обхватить мой уже твердый член и начать тереться ими вверх и вниз.

– Да. Было захватывающе, наблюдать, как все эти горячие красавчики пялятся на мои сиськи и задницу. И это сделало меня мокрой, очень-очень мокрой, что просто заставило меня еще больше хотеть ЭТОГО, – сказала она, опускаясь, чтобы проглотить мой член одним движением, вобрав его в себя до яиц.

Я лег на спину и позволил ей заняться любовью с моим членом своим ртом и этими невероятными грудями. Не имело никакого значения, если большая часть тепла и влажности ее киски исходила от возбуждения от покачивания их перед незнакомыми мужчинами.

Она всегда была такой. Она любила возбуждать мужчин, и, насколько я знал, именно возбуждение от того, что она выставляла себя напоказ, делало ее влажной, а не мысль о том, чтобы трахнуться с другими мужчинами. Но она всегда приносила это мне домой, и я знал, что прежде чем закончится день мне понадобится по крайней мере одна таблетка виагры, если не две, потому что, как только ее мотор заработает, мне будет трудно не отставать от нее.

Но это был чертовски забавный вызов.

Я снова потянулся, а затем, словно расфокусированное фото, воспоминания исчезли, и я вспомнил, что то был 1995 год – наш последний круиз на Гавайи. Я протер глаза, чтобы прогнать сон и слезы.

Что, черт возьми, случилось с сексуальной, любящей женщиной, которая не могла насытиться моим членом?

Десять лет в офисе прокуратуры штата – и жизнь завершилась. Как только я отбросил эти воспоминания, нахлынули воспоминания о том, что произошло прошлой ночью, чтобы занять их место.

Алина де-Жарден. Я все еще не мог ее понять. Мы знали друг друга чуть больше выходных. И наша связь возникла лишь потому, что это было частью ее работы. И все же, были эти поцелуи и флирт. Если там не было ни крупицы настоящего чувства, то она была лучшей актрисой, которую я когда-либо видел или слышал.

И еще она была женой Филиппа Аршамбо, ради всего святого. Каковы шансы наткнуться на жену Филиппа и завязать отношения с ней? Лежа здесь, я вспоминал большого француза. Это было похоже на то, что у нас с Лью Уолтерсом, только не так сильно. Мне просто нравился этот парень. Его было легко полюбить. Несмотря на то, что он был хорош собой как кинозвезда и занимал влиятельную должность, которая, вероятно, намного превосходила мою, потому что на самом деле он был чем-то средним между федеральным прокурором и прокурором штата, он был просто хорошим парнем.

Он ладил с другими адвокатами, французскими полицейскими, мошенниками, официантками и богатыми наследницами. Он не важничал. Если бы я не знал, насколько он влиятелен, то подумал бы, что он – просто еще один прокурор.

И, как и для меня, для него важна была работа, люди, за которых мы сражались. Он был так же настроен упрямо выслеживать и ловить подонков, похищавших мусульманских девушек из трущоб Парижа, чтобы заставить их заниматься проституцией, как он преследовал похитителей, которые украли и убили девятимесячного наследника одной из крупнейших в мире судоходных империй со штаб-квартирой в Марселе.

Я вдруг вспомнил одного из головорезов из организованной преступности, с которым мы разговаривали, сидя в парижской забегаловке и пытаясь выйти на след мусульманской работорговли. Когда к бару подошел Филипп, чтобы купить выпивку для трех преступников, трех прокуроров и полицейских, некий старик в невероятно причудливом парике, с двумя золотыми передними зубами и двумя отсутствующими пальцами на левой руке наклонился к нам и на ломаном английском сказал что-то о жалости к бедным дуракам, у которых на хвосте висит «le Diable».

Парижский полицейский, который был с нами, наклонился и, смеясь, сказал:

– Он имеет в виду «Дьявола», как выразились бы вы, англичане. Большинство здешних подонков изо всех сил стараются оставаться в хороших отношениях с Филиппом, потому что он не так просто получил свое прозвище. Те немногие, кто проявил к нему неуважение, отбывают пожизненное заключение или где-то кормят рыбу. Он – жесткий человек, но мне нравится, когда он на нашей стороне.

Не было никаких сомнений в том, что он был хорош в профессиональном плане. С точки зрения личности я был уверен, что он трахается за спиной у своей жены, о которой можно только мечтать. Как можно быть хорошим человеком и подонком одновременно?

Наверное, так же как и я мог бы быть одновременно хорошим прокурором и подонком, который подумывает, серьезно подумывает переспать с женой друга.

И все же, все же, все же она сказала мне, что я ничего не знаю о ее браке. Она хотела быть со мной, независимо от того, была ли это работа или какая-то другая причина. Может быть, ничего и не случится. Может быть, ничего и не должно случиться.

Но я заглянул внутрь себя и попытался вспомнить человека, который в пятницу днем ступил на Бон-Шанс в. Я не чувствовал себя прежним. Когда я думал о Дебби, мне все еще было больно. Это было чертовски больно. Но я больше не чувствовал себя ходячей кучей дерьма. Я чувствовал себя живым, дышащим, сорокаоднолетним, почти сорокадвухлетним мужчиной, а теперь я знал, что сорок второй не за горами. Я чувствовал раньше, что мое время прошло, и мой брак прошел, но теперь я так не чувствовал.

Удивительно, что пара дней морского воздуха, флирт, великолепная женщина и несколько украденных поцелуев могут сделать с головой мужчины. Я решил, что, когда вернусь, первым делом зайду в кабинет этого Большого Человека и расцелую его в губы. Просто чтобы увидеть выражение его лица. И еще потому, что я был в большом долгу перед ним за то, что он заставил меня отправиться в этот круиз, как бы он ни закончился.

Я скатился с кровати, почистил зубы, принял душ и направился в один из девяти ресторанов, которыми мог похвастаться корабль. Я очутился в «Ле Аббек», хитроумно названном суши-баре на четвертой палубе. Он был открыт двадцать часов в день, и я побаловал себя комбинацией из дюжины мини-суши.

Мне нравились все виды суши, кроме тех, которые были в основном кусками сырой рыбы на рисе. Это было слегка чересчур даже для меня, но в остальном, мне нравилось вообще все, что имело название суши. Иногда я заказывал их в ресторане, чтобы увидеть, как Дебби, Келли и Би-Джей морщат носы от отвращения. В течение многих лет я пытался приохотить их, но, в конце концов, отказался от этого как от безнадежного дела.

Закончив, я немного походил вокруг, пытаясь решить, что хочу делать. Что я ХОТЕЛ сделать, так это найти Алину и заняться незаконченными делами. Но это, вероятно, было чересчур. Я стал думать о ней и о себе и решил взять один из круизных экскурсионных катеров в Марш-Харбор.

Абако – красивый маленький остров, самый близкий в Багамском архипелаге к США, и относительно нетронутый. Здесь есть несколько отелей и несколько прекрасных пляжей, но все это совсем не походило на туристическую ловушку Нассау. Тем не менее, там были специализированные магазины, а это было именно то, что я искал. Я пришел туда около полудня, осмотрелся, пока не нашел нужный магазин и не вошел.

Я сказал хозяину, что ищу, и они начали выставлять свои товары. Я не мог найти точно то, что искал, но знал, чего хочу, и через три часа они нашли его для меня. Я сел экскурсионный катер обратно в Бон Шанс, положил покупку в свою каюту и вышел, чтобы осмотреться.

Казино были закрыты, потому что мы все еще находились в багамских территориальных водах, как и магазины на корабле. Они не откроются, пока мы не отплывем, часа через три. Так что, делать было особо нечего. Я мог бы отправиться на поиски Алины, но мне было не по себе. Несмотря на то, что она не делала большого секрета из того, что проводит время со мной, я смутно чувствовал, что должно быть нечто непрофессиональное в том, чтобы делать это слишком очевидным.

Я бродил по кораблю, смотрел на небольшие теплоходы и парусники, приближающиеся к докам Марш-Харбор. Мы стояли на якоре примерно в полумиле. Я стоял, наблюдая, как под нами проходит яхта, длиной от десяти до двенадцати метров, со стаей загорающих красавиц, размахивающих верхами своих бикини, когда услышал, как она сказала:

– Очевидно, есть какая-то часть тебя, что не всегда серьезна. Или ты восхищаешься линиями этого парусника?

Я не мог не улыбнуться ей в ответ. Как обычно, ее лицо было серьезным, и если бы не тон ее голоса, я бы не был уверен, что она дразнится.

– Я и впрямь восхищался линиями, только не линиями судна.

Она индифферентно похлопала меня по плечу.

– Мерде. Как однажды сказала мне моя мать, все мужчины – свиньи. Даже хорошие.

– Ты считаешь меня хорошим?

– А ты как думаешь?

Я почти потянулся, чтобы притянуть ее к себе и поцеловать, но остановил себя. Она снова была одета в свою корабельную одежду, вокруг нас ходили пассажиры, и она явно не флиртовала.

– Надеюсь, что так.

Она слегка улыбнулась, что, как всегда, преобразило ее лицо.

– Не хочешь ли стать гостем капитана за его столом сегодня вечером? Это большая честь – быть приглашенным на обед вместе с ним и избранными гостями, и он попросил меня передать приглашение.

– И ты не имеешь к этому никакого отношения?

– Нет. Он... извещен... о твоем происхождении, о том, кто ты. Он любит, чтобы на ужине была эклектичная смесь гостей.

– Конечно. Во сколько?

– В семь часов вечера. Надень костюм.

А потом она исчезла. Женщина, которая вчера вечером как следует терлась об меня, пропала без вести. Но все равно было приятно с ней поговорить.

Мне удалось убить время почти до семи, затем я побрился и оделся в единственный приличный костюм, который взял с собой. Я поднялся на лифте на четвертую палубу и вошел в главный обеденный зал примерно в семь десять, надеясь, что они верят в правило, что опаздывать модно. Я сказал официанту, что я приглашен к столику капитана, и он повел меня к двери в дальнем конце зала. Она открылась в каюту, где стоял большой круглый стол на двенадцать мест.

Там были три офицера в строгих синих с золотом мундирах и Алина. Они сидели рядом, и рядом с Алиной было свободное место. Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась, жестом приглашая сесть рядом. Я так и сделал и оглядел стол. Почти напротив меня сидела мисс Стайн. Платье, которое она надела сегодня вечером, было черным с разрезами до самого низа во всех направлениях, открывая больше тела, чем можно было бы увидеть в типичном джексонвиллском стриптиз-клубе.

За столом капитана сидел и долговязый блондин, одетый слишком небрежно для вечера, но его, казалось, это не волновало и, похоже, он наслаждался тем, как мисс Стайн показывала ему свои груди. Его звали Гил что-то там, и он был еще одним жителем Джексонвилла, о котором я никогда не слышал. В представлении я узнал, что он – «всего лишь парень, что раньше работал в исследовательской лаборатории Bell Labs, получил несколько патентов на кое-какие мелочи в области электронных коммуникаций и решил провести остаток своей жизни, расслабляясь».

Там же была молодая пара, которая, как оказалось, выиграла этот круиз в лотерею в Нью-Джерси, миллиардер, который сделал свои деньги на сотовых телефонах, и его жена, весившая сто тридцать шесть килограмм, и смотревшая на еду, поставленную перед нами, с вожделением, которому позавидовало бы большинство мужчин. Там был священник, невысокий, краснощекий, худощавый рыжеволосый отец Данливи, который, как я узнал, за свою работу по прекращению геноцида хуту со стороны тутси в 1994 году во времена Клинтона получил Нобелевскую премию мира.

Я пожал ему руку и сказал:

– Для меня большая честь познакомиться с вами, отец. Я читал о вашей работе. Вы – храбрый человек, и не многие могут сказать, что лично спасли сотни, а возможно, и тысячи невинных жизней.

– Я просто делал то, что велел мне Господь, мистер Мейтленд. Как я понимаю, вы делали то же самое.

– Господь не имеет к этому никакого отношения, отец. Я не очень часто уверен, есть ли Господь где-то там, в облаках.

– Господь направляет наши действия, знаем мы об этом или нет, – сказал он. – Должен признать, что с профессиональной точки зрения человеку моей профессии интересно наконец-то встретиться с Ангелом Смерти.

Было несколько недоумевающих взглядов, так что, не все на этой планете видели историю Камерона и ее перепечатки.

– Моя репутация сильно преувеличена, отец. Я знаю, что по роду своей работы вы имели гораздо более близкое знакомство с Ангелом Смерти. Мое – это всего лишь титулование. Вы же видели настоящего.

Данливи посмотрел на молодую пару, что смотрела на меня так, словно у меня выросли рога, и улыбнулся им, сказав:

– Я просто поддразниваю нашего друга. Он работает прокурором в окружной прокуратуре Джексонвилла. Это название проистекло из дела об убийстве из милосердия, которое он вел на прошлой неделе.

Естественно, все хотели об этом узнать, поэтому я набросал предысторию дела, что я узнал, что сделал и результат.

Молодая жена миллиардера в ужасе посмотрела на меня и сказала:

– Бедняжка.

Миллиардер посмотрел на жену так, словно хотел бы, чтобы она была покойной мисс Бингхэм, и сказал:

– Бедняжка? Чушь. Он убил ее, чтобы быть со своей девушкой.

Это вызвало широкий спор, пока капитан, широкогрудый мужчина по имени Чарльз Морел с белой бородой, несмотря на то, что он не выглядел старше своих пятидесяти, не постучал ножом по стакану с водой и не сказал:

– Дамы и господа, это – увлекательный спор. И я думаю, что это будет интересный вечер, но пока давайте наслаждаться работой наших коков, а потом вернемся к обсуждению.

В течение следующего часа мы ели и предавались разговорам за столом. Во время одного затишья я взглянул на Алину и сказал:

– Сегодня ты выглядишь очень свежо.

Стайн посмотрела на нас обоих и сказала:

– Это юность, дорогуша. Алине еще не стукнуло и сорока, и она может веселиться всю ночь до самого рассвета, как и делала это, и все еще выглядеть свежей. Конечно, женщина... когда любит... всегда имеет такой румянец. Нет ли какого секрета, чтобы мы могли обсудить, Алина?

Она покраснела, а затем направила на Стайн взгляд, похожий на кинжал, и сказала:

– Мисс Стайн, боюсь, что большинство людей за этим столом не провели с вами много времени и не знакомы с вашим... юмором. Они не оценят шутки. И... это несколько неделикатно. Вы же знаете, что я – замужняя женщина.

Стайн только усмехнулась ей и сказала:

– А что, замужние женщины не могут влюбиться? Для меня это новость. Я делала это все время, когда была замужем за своим третьим, вернее, третьим и четвертым мужьями. Это – лучший тоник в мире. Лучше, чем витамины. На самом деле там много витаминов и минералов... если все делать правильно.

Она взглянула на домохозяйку, победительницу лотереи, и сказала:

– Держу пари, вы влюблялись, будучи замужем, не правда ли, милая?

Домохозяйка только покраснела, поймала пронзительный взгляд мужа, снова покраснела и занялась едой на своей тарелке.

Жена миллиардера оторвала взгляд от тарелки и сказала:

– В семейных круизах, каким, как я думала, является этот, должна существовать политика «недопустимости шлюх».

Стайн просто уставилась на нее и сказала:

– Назовите это политикой «недопустимости свиней», и я с вами соглашусь.

Директор круиза, высокий моложавый мужчина с аккуратно подстриженной челкой, решил избежать неприятностей, сказав:

– Я прочитал несколько статей в Интернете, основанных на этом деле, и думаю, что вам, должно быть, было трудно вести это дело, мистер Мейтленд. Были ли у вас какие-либо сомнения по поводу вашего образа действий?

– Конечно же были. В большинстве случаев – нет. Они обычно открываются и сразу закрытываются. Но есть и трудные, а это было одним из самых трудных. Я все еще думаю, что поступил правильно, но... честно говоря, с тех пор у меня появились сомнения.

– Я бы не взялся за вашу работу, – сказал Гил свои первые слова, что произнес за едой.

– Многие бы не взялись. Но, как я уже говорил другим, кто-то же должен это делать.

– Закон – чушь собачья, – сказал миллиардер с полным ртом отборной французской тушеной говядины. – Люди, которые могут себе это позволить, могут делать все что угодно, а маленькие люди получают дерьмо. Это – образ жизни, и закон ничего не меняет. Он просто позволяет идиотам думать, что в жизни есть какая-то справедливость.

– Я думаю, что вы, вероятно, не согласитесь с этим мнением, – мягко сказал мне Данливи.

Я посмотрел на миллиардера и сказал:

– Сын человека, у которого почти столько же денег, сколько у вас, сегодня сидит в камере в Рейфорде, потому что думал, что деньги позволят ему делать все, что он захочет. Его папа тоже так думал, но на собственном горьком опыте убедился, что есть нечто, чего за деньги купить нельзя. Что касается маленьких людей...

Я схватил улитку, сунул ее в рот и запил горячим горьким кофе, прежде чем рассказать им историю Лилли Мэй Лонгстрит, жертвы первого дела, где я выступал в качестве помощника прокурора.

– Ее убийца вышел на свободу. Оставался на свободе около двух лет, пока не попытался обсчитать кого-то в сделке с крэком. После этого его части находили в Вестсайде в течение нескольких месяцев. Судмедэксперт сказал, что, когда его начали препарировать, были серьезные признаки того, что он был еще жив. Почему-то мне кажется, что Лилли Мэй где-то улыбается по этому поводу.

– Она оставила двух сыновей, семи и девяти лет. Старший мальчик был застрелен при неудачном ограблении 7-Eleven год назад. Младший – в инвалидном кресле и в тюрьме облегченного режима в Панхэндле, потому что совершил ошибку, оскорбив главаря банды в разгар сделки с наркотиками. Он больше никогда не сможет ходить, но когда-нибудь освободится. Я знаю, что он учится в средней школе в этом учреждении, так что, он может что-то из себя сделать.

– И почему мне что-то подсказывает, что вы участвовали в его попадании в эту программу, мистер Мейтленд? – спросил Данливи с легкой улыбкой.

– Его друг сказал, что он никогда не забывает о жертвах в своих делах, – сказала Алина. – Сколько еще прокуроров следят за семьей жертвы в течение десяти лет? Не думаю, что много.

– На следующий год ее муж опять женился. Через пару лет от него ушла жена, и он снова женился. После убийства Лилли Мэй он начал сильно пить и так и не остановился. Его нашли в постели пару лет назад. Судмедэксперт сказал, что у него сердечный приступ. Ему было сорок пять. Сама Лилли Мэй так и не закончила среднюю школу. Я не думаю, что кто-то в ее семье когда-либо получил диплом. Она была просто трудолюбивой женщиной из низшего класса, любившая своего мужа и детей.

Я уставился на миллиардера.

– Просто южное белое отребье, как сказали бы некоторые. Не такая уж большая потеря для общества. Но она была человеком. Она жила и имела право на лучший конец, чем получить пару пуль тридцать восьмого калибра в голову от гребаного наркомана. В том-то и суть закона: сделать так, чтобы жизнь каждого имела значение. Даже маленьких людей.

За столом воцарилось долгое молчание, и наконец, Данливи сказал:

– Теперь я понимаю, почему вы – прокурор, мистер Мейтленд.

Я съел последний улитку на своей тарелке и запил ее остатками кофе. Боже, французы, еда и питье созданы друг для друга.

– Во мне нет ничего особенного, отец. Я надеваю костюм и каждый день иду на работу. Я никогда не сталкивался с толпой кровожадных дикарей, будучи вооруженным лишь Библией и верой. Таких как я, много, а таких как вы, – мало.

– Таких как вы, немного, мистер Мейтленд, – тихо сказала Алина. Под столом она схватила мою руку и сжала ее.

– На самом деле я завидую вам обоим, – сказал капитан Морел. Все внимание за столом обратилось на него.

– Мне нравится то, что я делаю, и я горжусь тем, что я – мастер своего дела. Я держу в своих руках жизни тысяч людей и чувствую эту ответственность. И все же...

Он изучал бокал с красным вином, стоявший перед ним.

– Мои родители хотели, чтобы я изучал медицину. Отец мечтал, чтобы я стал врачом, как его дядя. Но с самого раннего возраста единственное, чего я хотел, – это отправиться в море. Что я и сделал. Я никогда не жалел о той жизни, которую вел, несмотря на жертвы, которых она потребовала.

Он потягивал красное вино, как делал это на протяжении всей трапезы. Потом вздохнул и посмотрел сначала на Данливи, а потом на меня.

– Только когда я встречаюсь с такими людьми как вы, у меня возникают сомнения относительно того пути, по которому я пошел. Вы, отец Данливи, служили душам и спасали жизни невинных. Вы, мистер Мейтленд, боролись за то, чтобы добиться справедливости для других. Вы оба затронули и изменили жизнь, сделали мир лучше. Я же просто перевозил груз туристов из одного места отдыха в другое. Мне нравится то, что я делаю, но иногда это кажется таким тривиальным.

За столом снова на мгновение воцарилась тишина.

– Капитан, мой отец умер, когда мне было восемь лет. Я почти ничего о нем не помню. Я был слишком молод. Но помню, как гулял с ним по лесу. Я помню, как он впервые вложил мне в руки винтовку и начал учить меня стрелять. Всего несколько воспоминаний, но эти воспоминания я не отдам ни за что на свете. С момента, как я попал в этот круиз, я видел детей, бегающих вокруг, плавающих в бассейнах с родителями. Я могу сказать вам, что для некоторых из этих детей дни, проведенные здесь, на вашем корабле, станут самыми яркими в их жизни. Они потеряют родителей из-за развода или смерти, а когда через много лет оглянутся назад, там будет круиз, который они запомнили.

– Я видел молодоженов на корабле, наслаждающихся кораблем и друг другом. Я знаю... вы знаете, почему я в этом круизе, капитан. Сегодня утром я вдруг вспомнил свой последний круиз, плавание на Гавайи, которую мы с женой совершили десять лет назад. Однажды вечером мы отплыли с Мауи, собираясь в обратный путь, когда жена позвала меня к поручням. На расстоянии от корабля не более чем несколько сотен метров плавали киты. Они были прекрасны. Я обнимал жену, в то время как мы смотрели на них. Мы были молоды. Мы были влюблены. У нас дома было двое детей, и мы были уверены, с нами никогда не случится ничего плохого.

Мне пришлось остановиться и сделать глубокий вдох.

– Так что, никогда не говорите, что вы не делаете ничего важного, капитан. Вы питаете души людей. Вы даете им воспоминания, которые они унесут в могилу.

Мне пришлось встать. Уходя, я сказал людям, уставившимся на меня:

– Извиняюсь. Мне нужно на минутку отойти. Сейчас вернусь.

Когда я вернулся, на меня смотрели с любопытством, и я уловил сочувственные взгляды от женского контингента, чего я так боялся. Алина бросила на меня короткий взгляд, который я не смог прочесть. Как будто я был кем-то необычным. По сравнению с ней сфинкс был просто болтуном.

Капитан лишь кивнул и сказал:

– Спасибо, мистер Мейтленд. Я иногда забываю, что у всех нас в этой жизни есть свои задачи. Я благодарен вам за то, что вы напомнили мне о той роли, которую я и мои сотрудники играем в жизни людей, которых мы видим в течение нескольких дней, а затем не увидим больше никогда. Теперь же, шеф-повар приготовил несколько самых калорийных десертов, известных в Западном мире. Пожалуйста, взгляните в меню десерта.

Разговор продолжался еще около получаса, прежде чем люди начали прощаться. Мисс Стайн вопросительно посмотрела на немногословного Гила, но тот лишь кивнул, потом встал и, взяв ее за локоть, с усмешкой увел. Интересно, увидит ли их кто-нибудь до конца круиза?

Большая часть персонала ушла, включая капитана, который в последний раз пожал руку Данливи и мне. Выигравшая в лотерею пара не сказала друг другу и дюжины слов, с тех пор как Стайн задала вопрос жене, и я видел над их головами грозовые тучи. Он не мог оторвать от нее глаз, а она не хотела встречаться с ним взглядом. Наконец, она встала и почти убежала, ничего не сказав мужу, а он, коротко кивнув, последовал за ней.

Миллиардер и его жена ушли, просто кивнув нам, а после остались только Данливи, я и Алина.

– Капитан вкратце рассказал нам о вашем положении, мистер Мейтленд. По тому, как мы провели время вместе, я могу сказать, что вы – страстный человек, страстный в том, что вы делаете, страстный в людях, за которых боретесь. И, я уверен, страстно увлеченный женщиной и браком, который вы теряете. Я буду молиться, чтобы Бог устроил все к лучшему и для вас, и для вашей жены, что бы это ни было.

Он встал и, пожав мне руку, посмотрел на притихшую Алину и сказал:

– Я также буду молиться за вас, мисс де-Жарден. Вы сказали, что вы – католичка, поэтому вы должны знать, что Бог не спешит судить людей и прощает наши человеческие слабости.

Потом мы остались одни.

Мне не нужно было спрашивать.

– Я знала, что он тоже среди пассажиров и будет за нашим столом. Я встретилась с ним, чтобы обсудить... некоторые вопросы, которые у меня есть. Он – мудрый человек.

Мы остались одни в закрытой каюте. Еще даже не пришли уборщики, чтобы собрать стаканы и тарелки. До меня доносился шум разговоров между последними сидящими в ресторане и грохот официантов, убиравших последние блюда и приносивших кофе и десерт опоздавшим.

Некоторое время мы просто смотрели друг на друга. Наконец, она сказала:

– Я чувствую себя... неловко... Билл. Я думаю... возможно... ты, должно быть, очень плохого мнения обо мне.

– Почему?

– Мне кажется, что ты... чего-то... ждешь...

При таких темпах разговор займет месяц.

– Тебе не нужно ничего объяснять, Алина. Я признаю, что прошлой ночью была в основном ты, а не помощник директора круиза. Было уже поздно, ты выпила и была готова к вечеринке, я приударил за тобой, рассказав настоящую слезливую печальную историю, и ты почувствовала ко мне жалость. Ты позволила себе зайти дальше, чем сейчас тебе удобно. Ты – замужняя женщина. Я все понимаю.

– Билл... я...

– Я сказал, что понимаю, Алина. В глубине души я никогда и не думал, что что-то случится. Не могу сказать, что мне не жаль. Не могу сказать, что я не хотел, чтобы это случилось, но я бы все равно испытывал смешанные чувства, занимаясь чем-то с женой Филиппа Аршамбо.

Она опустила глаза, избегая моего взгляда.

Я сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил маленький фиолетовый футляр размером семь с половиной на семь с половиной сантиметра.

– Что это?

Я схватил ее руку и положил ладонью вверх на стол, затем вложил ей в руку футляр.

– Ничего не говори. Дай мне закончить.

Я пытался найти нужные слова.

– Когда я взошел на этот корабль четыре дня назад, в глубине души я думал, что моя жизнь закончена. Я собирался плыть, потому что больше ничего не мог сделать. Но не ожидал, что получу удовольствие. Уже четыре месяца как у меня не было эрекции. Почти четыре месяца я не целовался и не обнимался с женщиной, которая была бы мне небезразлична.

– Единственное, что имело для меня значение, – это моя работа и, возможно, заново установить связь с моими детьми. Но та часть меня, что была мужчиной, эту часть я закрыл. Мне хотелось забыть о ее существовании. Потому что там не было ничего, кроме боли и презрения к себе. Я просто не был достаточно мужчиной, чтобы удержать свою жену.

Я протянул руку и провел пальцем по ее щеке.

– А потом я встретил тебя. Ты начала изменять меня еще до того, как я понял, кто ты и почему так пристально на меня смотришь. А потом мы встретились и поговорили на палубе в субботу вечером. И потом, была еще вчерашняя ночь. Даже если все это было притворством, а я так не думаю, это меня изменило. Впервые с тех пор... с той ночи... я снова стал думать как мужчина. Не имеет значения, был ли у меня реальный шанс с тобой... по крайней мере, мне снова захотелось быть с женщиной.

Ее глаза заблестели.

– Вот почему... не имеет значения, исходило ли то, что ты говорила, и то, как ты действовала, от тебя лично, или ты просто делала свою работу. Почему ты это сделала, не имеет значения. Важно то, что я чувствую. Ты изменила мою жизнь, Алина. Когда я сойду с этого корабля, я уже не буду тем человеком, каким был, когда шел сюда.

Я протянул руку и осторожно снял крышку с коробки. На потолке заиграли отблески от золотой булавки с геральдической лилией внутри. Я сунул руку внутрь и вытащил ее. Ее глаза расширились. Я взял футляр из ее рук и положил ей на ладонь золотую с бриллиантами булавку. Бриллиант в форме сердца в центре у основания булавки мерцал в свете ламп.

Она покачала головой.

– Нет, Билл, нет, это невозможно. Я не могу...

– Можешь. И сделаешь. Флёр-де-лис – это то, что ты можешь носить со своей униформой или личным платьем. Бриллиант в центре – символ нашей дружбы. Он как никакая другая субстанция на земле близок к вечности.

– Это совершенно неуместно. Я не могу принять такую дорогую вещь. И... как я вообще могу...?

– Покажи ее Филиппу. Скажи ему, что это – символ дружбы от Билла Мейтленда. Надеюсь, он меня вспомнит. Скажи ему, что ты встретила меня, когда я был в нижней точке своей жизни, и что за неделю моя жизнь изменилась. Скажи ему, что он – счастливчик в том, что ты навсегда вошла в его жизнь. И что я ему завидую.

Она посмотрела на нее и провела пальцами по тяжелому золоту.

– Сколько...

– Семь тысяч американских. Бриллиант не отличного качества, и они заключили со мной сделку.

– Слишком много.

– Я не богат, но и не беден, Алина. Да и к чему мне деньги? Я зарабатываю достаточно, чтобы прокормить своих детей, и никогда особо не заботился о деньгах.

Я встал и поднял ее на ноги, чтобы она встала рядом со мной.

– Суть в том, Алина, что ты изменила мою жизнь, и я никогда тебя не забуду. Сомневаюсь, что наши пути когда-нибудь пересекутся еще раз. Мне было бы приятно знать, что частичка меня будет рядом с тобой. И что, может быть, однажды ты будешь держать ее в руках и думать обо мне. Это все.

Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Это был хороший сон, но я и впрямь никогда не ожидал, что что-то случится.

Позже тем вечером, когда мы отплывали, я был на палубе. Из того, что я читал, Бон Шанс медленно начал обратное плавание, останавливаясь на целый день в среду на маленьком частном острове посреди пустыни, а затем, пыхтя, возвращался в Джексонвилл в четверг утром. Он должен был отплыть из Джексонвилла в течение следующего месяца, а затем двинуться дальше на юг в порт в Южной Америке, который будет его родным портом в течение следующих трех месяцев. Это была самая настоящая цыганская жизнь.

Я зашел в бар, схватил «Кровавую Мэри» и медленно направился к носу. Было одиннадцать часов вечера, я не видел Алину и ничего не слышал о ней. Я наблюдал за пассажирами, проходящими мимо меня по палубе, большинство из которых были парочками, держащимися за руки или целующимися. Это должно было меня угнетать, но почему-то не угнетало.

Идя по палубе, я увидел знакомую фигуру, перегнувшуюся через поручень. Я попытался вспомнить его имя.

– Первый раз вижу тебя без твоей лучшей половины, – сказал я ему. – А я думал, что ты сросся с ней бедрами.

Дэн Дженкинс медленно повернулся ко мне. Без постоянной улыбки на лице он выглядел иначе.

– Вчера мы оба гуляли допоздна, а сегодня рано легли. Сейчас она спит. Мне снились... кошмары. Не мог уснуть.

– Тоже был там, и делал то же самое.

– Ты когда-нибудь любил кого-то так сильно, что чувствовал, будто он являлся частью твоего собственного тела, и его вырвали из твоей жизни... такое чувство, будто кто-то вырвал твое сердце ржавой ложкой?

– Да.

– Самое худшее... та часть, что не может уместиться у меня в голове... это – я не знаю, почему. Я думал, у нас все хорошо. А потом в один прекрасный день она беззаботно подходит и говорит мне, что влюбилась в кого-то другого и хочет, чтобы я ушел... из нашего дома... из нашей жизни. И она так и не сказала мне, почему.

Я подумал о том, что он сказал. Я не думал, что могло быть что-то хуже, чем между мной и Дебби, но это было еще хуже. Бедный ублюдок.

– Это – твоя вторая? – Я неопределенно махнул рукой в сторону кают.

– Да... Э-э... Надеюсь, я не перехожу на личности, но я что-то не замечаю тебя с этой француженкой. Последние несколько дней вы были неразлучны. Надеюсь...

– Мы были просто друзьями. Она замужем, а я все еще женат, по крайней мере, еще месяц.

– Ты не возражаешь, если я на минутку перейду на личные темы?

– Почему бы и нет?

– Я – продавец. Я знаю людей. Я их читаю. Ты должен быть в состоянии делать это, чтобы убедить людей купить то, что они, черт возьми, решили не покупать. И то, как она смотрела на тебя, не было тем, как смотришь на друга. То же самое и с тем, как смотрел на нее ты. Я был бы последним человеком на земле, который поощрял кого-либо к разрыву брака... но...

Он снова посмотрел на море.

– После того как моя первая жена Холли ушла от меня, моя жизнь превратилась в дерьмо. Я слишком много пил, бегал не за теми женщинами, и мне было все равно, жить или умереть. И вот однажды мне случилось пойти в этот офис по делам. Просто бизнес. А за письменным столом сидела Кэролайн. Она подняла глаза, и наши взгляды встретились. Я знаю... плохое клише. Но что-то случилось.

– Оглядываясь назад, я понимаю, что мог бы уйти, сказав себе, что это всего лишь мое воображение, что ни одна чертова женщина не стоит того, чтобы рисковать. Но я этого не сделал. Мне казалось, что я упаду с горы, если не подойду и не поговорю с ней. Так я и сделал, и вот мы здесь. Она сказала, что тоже это чувствует. Поэтому, что бы ни говорили циники, это случилось.

Он снова повернулся ко мне.

– Я хочу сказать, что мы никогда не знаем, сколько шансов у нас будет в этой жизни. Я думал, что буду женат на Холли всю оставшуюся жизнь. А когда брак рухнул и сгорел, я подумал, что второго шанса у меня не будет. Если бы я не воспользовался возможностью поговорить с Кэролайн, кто знает, представился ли бы мне еще один шанс? Француженка, кажется, замужем, и я могу, глядя на тебя, сказать, что твоя бывшая на самом деле подожгла тебя. Но эта связь с француженкой все еще существует. Ты уйдешь от нее и, может быть, получишь еще один шанс. А может, и нет. Но никаких гарантий.

Он махнул рукой в воздухе.

– Бесплатный совет. Возможно, настолько же ценный, сколько стоит. Но ты, возможно, захочешь подумать об этом.

– Я понял. Но думаю, что сейчас это – спорный вопрос. Я думаю, что наши отношения, какими они были, остались в прошлом. Но я благодарен тебя за то, что ты рассказал мне о себе. Желаю тебе удачи с... Кэролайн. И хорошо знать, что есть второй шанс. Я не хочу казаться старшим отцом или кем-то в этом роде, но почему, черт возьми, ты разговариваешь здесь со мной, когда можешь быть в своей каюте, свернувшись калачиком рядом с кем-то, кто выглядит так? Выбирай приоритеты правильно, парень.

Он еще раз посмотрел на море и покачал головой.

– Я, наверное, больше не смогу сегодня спать. Обычно я этого не делаю, когда мне снятся эти... сны. Но, может быть, разбужу ее, чтобы она поняла, насколько мне повезло, – он оставил меня на палубе наедине с моими мыслями. Мы даем обеты на всю жизнь, но сколько из нас на самом деле добирается до финиша? Как там говорят: брак на всю жизнь работал, вероятно, когда большинство людей не выходили за пределы своих сорока или пятидесяти лет, и большую часть этого времени они работали над своими задницами, просто чтобы оставаться в живых. Не хватало времени, чтобы надоесть друг другу.

Сегодня ночью мне не хотелось бродить по кораблю, и еще до полуночи я был в своей каюте. Я сбросил туфли, потом костюм и, наконец, натянул шорты. Я решил, что должен вернуться в тренажерный зал или, по крайней мере, проверить, что он все еще открыт. Я уже собирался надеть теннисные туфли, когда услышал стук в дверь.

Интересно, кто, черт возьми, стучит так поздно ночью? У меня мелькнула мысль, что единственная причина, по которой кто-то мог бы связаться со мной, это если есть какое-то экстренное сообщение с материка. А это означало Дебби или детей.

Я открыл дверь, и на пороге стояла Алина в своей ярко-синей с золотом униформе. Ее левую грудь украшала золотая с бриллиантами булавка в виде Флер-де-лис. Она плакала. Интересно, кого я захочу убить?

– Ты – ублюдок, – сказала она, входя в комнату. Пока я пытался понять, что происходит, она уже была в моих объятиях и снова пыталась пощекотать мои миндалины. Она оттолкнула меня, когда я ответил на ее поцелуй, и следующее, что я помню, она толкнула меня на ту большую красную кровать.

– Что...?

– Сукин сын, – простонала она, целуя меня так сильно, что мои губы загорелись.

Она скользнула вниз по мне, и следующее, что я помню: она держит мой член, который твердеет со скоростью света в обеих ее маленьких руках и одновременно дергается, она нырнула вниз, чтобы сосать и лизать его. Я должен был спросить ее, что происходит, но не мог сформулировать свои мысли достаточно ясно, чтобы сформировать слова.

Она тянула, сжимала и терла, и я почувствовал, как мое возбуждение растет. Она лизнула его с одной стороны, потом с другой. Я видел это прекрасное лицо и эти полные красные губы, заполненные моим членом, который был тверже, чем я когда-либо себе представлял. Потом она втянула его в себя и начала прихлебывать, как соломинку в молочном коктейле.

И все это время она плакала, слезы текли по моему члену и смешивались с ее слюной.

– Почему? – прохрипел я.

– Ублюдок... ублюдок... ублюдок... почему ты должен быть таким чертовски милым?..

Я знал, что у меня не так много времени. Сок поднимался, а я не хотел тратить впустую то, что могло стать ядерным взрывом в ее рту.

Я оторвал ее рот от себя и буквально швырнул на кровать. Я дернул вниз юбку, и на ней остались только короткие черные трусики. Она была такой влажной, что трусики промокли насквозь.

Я лизнул ее через трусики, и она ахнула, затем попыталась протолкнуть мои губы сквозь ткань. Я сорвал их. Ткань рвалась под моими пальцами, но мне было все равно.

Затем я уткнулся лицом между этих сочных бедер и продолжил лакомиться ее французской киской. Я сжимал ее фантастическую задницу в своих руках и открыл ее для своего языка, я лизал, пока не нашел маленький бугорок, и она начала кричать. Я взял его зубами и прикусил, а у нее перехватило дыхание на середине крика. Мне казалось, что я тону.

Она попыталась зажать меня в тиски между тем, что оказалось действительно сильными бедрами, которые, вероятно, задушили бы меня, но я держал ее ноги раздвинутыми руками и продолжал лизать, покусывать и сосать, в то время как она подпрыгивала вверх и вниз на кровати.

– Алина, – сказал я, заставляя себя отвести мокрое лицо от ее бедер.

– Заткнись на хрен! – закричала она. – Заткнись, заткнись, черт возьми, заткнись! Просто трахни меня.

Я склонился над ней и не двигался. Она моргнула и свободной рукой вытерла слезы, которые текли по ее лицу.

– Пожалуйста, Билл. Ничего не говори. Просто трахни меня. Трахни меня жестко. Я хочу тебя так сильно, что мне больно. Мне больно...

У меня было лишь мгновение, чтобы подумать. Это была замужняя женщина. Женщина, вышедшая замуж за человека, которого я считал своим другом. Женщина, у которой, очевидно, были серьезные сомнения в том, что она делает, прежде чем она, по-видимому, получила монументальный случай страсти ко мне. Я никогда не изменял своей жене за восемнадцать лет, даже после того как она изменила мне. А теперь я собираюсь сделать с другим мужчиной то, что Дуг сделал со мной.

И глубоко внутри, помимо всего прочего, был страх, что независимо от того, каким сильным я себя чувствовал, когда наступит момент истины, я сдамся. Я не смогу оставаться твердым достаточно долго, чтобы удовлетворить ее.

Она ответила аргументом, который я не смог опровергнуть.

Схватив мой член, она расположила его над великолепной щелью между ног, которую какой-то остряк описал как самые ценные шесть или семь сантиметров человеческой недвижимости в мире. Затем потянула меня вниз, и я с радостью позволил ей. Я скользнул в нее – примерно на сантиметр... и остановился. Она была такой мокрой, что брызгала жидкостью вокруг моего члена, но я резко остановился.

– Не останавливайся... Не останавливайся, – сказала она, хватая меня за плечи, чтобы притянуть глубже.

– Никогда бы не подумал, что Филипп такой маленький...

– Это не так. Я уже полгода не была с мужчиной. Продолжай. Мне все равно, если ты причинишь мне боль. Я хочу, чтобы ты был внутри меня.

Я толкнулся в нее и медленно скользнул глубже внутрь. Я не знаю, что было лучше, ощущение ее вокруг меня или взгляд ее глаз, когда я наполнял ее. Боже, я и не подозревал, как мне не хватало этого взгляда в глазах женщины. И там, где я ожидал, не было никакого увядания.

Она негромко произнесла «унгггх», когда я остановился, войдя насколько мог глубоко, затем задержался там, а потом медленно вышел. Она ахнула, когда я почти вышел, но я остановился и снова скользнул вперед. Она хныкала, и даже в хныканье слышался французский акцент.

Я поднял ее ноги над своими плечами, что открыло ее еще шире, и стал скользить своим членом внутрь и наружу. Я наклонился, обхватил ладонями ее груди и провел пальцами по набухшим соскам. Я провел руками дальше, чтобы обхватить ее лицо, когда склонился над ней.

Она была замужней женщиной и принадлежала другому мужчине. Но здесь и сейчас она принадлежала мне. Есть причина, по которой мы говорим о завоевании. В этот момент, когда ее бедра раскрылись для меня, а мой член глубоко вошел в нее, ее глаза встретились с моими, и она была моей.

Именно так, должно быть, выглядела Дебби, когда Дуг по самую рукоять погрузил в нее свой большой член. Именно таким взглядом она должна была одарить его. Я почувствовал, как что-то скрутилось и сломалось внутри меня, и, глядя в прекрасные глаза женщины подо мной, я понял, что никогда не прощу свою будущую бывшую жену, несчастную суку, которая когда-то смотрела на меня так.

Я все еще мог остановиться. Даже сейчас. Я мог бы позволить ей подрочить мне. Или даже отсосать у меня. И это будет совсем не то же самое, что трахать ее, входить в нее. Что, черт возьми, со мной было не так, что я не мог просто трахнуть желающую женщину? И пусть это будет просто хороший трах. С этой женщиной все будет больше.

И дело было не только во мне. Как она сможет смотреть на своего мужа так же, после того как смотрела так на меня? Она собиралась отдаться мне, и как она могла когда-нибудь снова стать той женщиной, какой была до сегодняшнего вечера?

Дерьмо. Зачем я это делаю? Я не насиловал ее, не тащил в свою комнату, не совал свой член ей в рот.

Я знал, как правильно поступить. Я знал. Следуя примеру отца, я снова и снова поступал правильно. Боже, как же мне надоело всегда поступать правильно.

Если завтра я буду гореть в аду, то сегодня ночью у меня будет эта женщина. Я рванулся вперед и начал трахать ее жестко и быстро...