КОГДА МЫ БЫЛИ ЖЕНАТЫ ТОМ ЧЕТВЕРТЫЙ

ПОДНИМАЕТСЯ ВЕТЕР, ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПРОШЛОЕ НИКОГДА НЕ УМИРАЕТ.

Дэниел Квентин Стил

СОДЕРЖАНИЕ

Примечание автора

Пролог

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Краткое изложение предыдущих событий

Список персонажей

Бонус 1

Бонус 2

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА:

Я НИКОГДА НЕ ДЕЛАЛ ЭТОГО РАНЬШЕ, ПОЭТОМУ ЗАРАНЕЕ ИЗВИНЮСЬ ПЕРЕД ВСЕМИ, КТО ЧИТАЛ МОИ КНИГИ В ПРОШЛОМ. ВООБЩЕ-ТО, МНЕ НРАВИТСЯ НЫРЯТЬ В ВОДУ С ХОДУ. Любой, кто следит за мной, в целом знает, о чем эта книга, хотя в этой будет МНОГО СЮРПРИЗОВ. Но любой писатель всегда хочет обратиться к новым читателям, и мне приходит в голову, что эта история разрослась до такой степени, и в ней так много персонажей, что практически невозможно, чтобы кто-то сразу понял, что происходит. Так что, в конце я включил довольно краткое обновление. В конце также имеется перечень главных персонажей. Для новичков это означает, что вы можете перейти в конец и следить за историей. А чтобы устранить небольшую путаницу, скажу: это – не отдельные романы. Все это – часть серийного романа – одна длинная история.

Для читателей, знакомых с моей работой: WWWM – это история любви двух людей, которые по логике вещей просто не должны были встречаться. После двадцати лет и двух детей брак взрывается, причем волны расходятся, начиная от Центральной и Южной Америки до Африки.

Эта книга посвящена моей семье. В конце концов, семья – это все что имеет значение, будь то связь через кровь или через дружбу. И я думаю, что это отражено в моем рассказе.

ПРОЛОГ: ТЕМНАЯ СТОРОНА ДУШИ

Среда, 16 ноября 2005 года – 3 часа ночи

Я блуждаю в густом тумане. Не знаю, как я сюда попал. Не знаю, где находится ЭТО место. Все, что я знаю, это то, что туман густой и холодный, и липкий, как липкие нити гигантской паутины. Я пытаюсь пробиться сквозь эту мерзость, но становится все труднее и труднее. Я толкаю ее руками, которые кажутся слабыми, и понимаю, насколько они малы. Это – детские руки, маленькие детские пальчики, цепляющиеся за серые ленты, плавающие вокруг меня.

Я заблудился, я один, и мне страшно. И мне восемь лет. Я слышу звенящий в тумане голос отца:

– Билли, Билли, где ты, сынок? Ты мне нужен. Торопиcь. Помоги мне.

Туман рассеивается, и я бегу по двухполосной асфальтированной дороге, построенной для транспортировки угля к вагонам, ожидающим на железнодорожной ветке в десяти милях отсюда. В кузове грузовиков-монстров с шинами, что выше меня с другом, стоящим у меня на плечах, навален тяжелый груз камней. Я бегу, но расстояние до широкого входа в шахту, построенного для пропуска платформ, движущихся по путям в шахту, не уменьшается.

Я вижу его у входа. Огромный мужчина с черными волосами, ниспадающими до плеч, как у воина-варвара. В глубине души я знаю, что он никогда не носил длинные волосы, но сейчас это кажется реальным. Земля дрожит, а из дыры позади него вырываются пыль и пламя.

– Билли, поторопись, пожалуйста. Ты мне нужен. Я падаю.

– Я иду, папа! – кричу я. Но пока я бегу словно в замедленной съемке, он погружается все глубже, а его черты постепенно скрываются густой черной угольной пылью. Он медленно погружается в темноту, и последнее, что я вижу, – его глаза, блестящие в темноте.

– Билли, ты подвел меня, сынок. Ты мог меня спасти. Почему ты этого не сделал?

– Папа, мне всего восемь. Я не смог.

Шепот из темных облаков говорит:

– Если бы ты меня любил, то пришел бы за мной, Билли.

Он исчез, а я стою на краю черной ямы. Шахта пропала. Осталась только эта растущая яма, из которой поднимаются крики и порывы сернокислотного ветра.

Рядом со мной стоит моя мать. Она – молодая, хорошенькая блондинка. Она плачет, глядя в яму.

– Почему ты не спас его, Билли? Он был твоим отцом. Он бы для тебя сделал все что угодно.

– Я пытался, мама, я пытался.

Я тянусь к ней, чтобы спрятать лицо в ее руках, но она отворачивается от меня, не говоря больше ни слова, и начинает уходить. Не оглядываясь.

В логике сновидений кажется совершенно естественным, что я еду по шоссе номер 20 из Гейнсвилла в Палатку. Сегодня – утро, после того как я стал свидетелем, что Дебби сосала и трахала своего черного бойфренда-баскетболиста, и разбил свой кулак в кашу, избивая стены своей комнаты, вместо того чтобы набраться мужества и противостоять тому, что он был в постели с женщиной, которую я любил. Но у меня никогда не хватало смелости сказать, что я к ней чувствую. Так она и оказалась в постели другого мужчины, дав ему то, чего жаждал я.

Было яркое солнечное утро, которое я помню до сих пор, но теперь оно – темное и пасмурное, с уродливыми черными облаками, посылающими к земле щупальца молний, и по моему лобовому стеклу начинает стучать пелена твердых как алмаз капель дождя. И, наконец, я – дома, подъезжаю к одноэтажному строению, бывшему в течение последних десяти лет моим домом, с тех пор как мы бежали после смерти моего отца. Той, от которой я не смог его спасти.

Я иду под ледяным дождем и стучу в дверь. И стучу. И бью кулаками. Я промок насквозь, но никто не открывает. Когда я сдаюсь и начинаю отворачиваться, хотя понятия не имею, куда идти, дверь открывается. Там стоит она. Сейчас она невысокая, всего метр шестьдесят три, хотя когда-то казалась такой высокой. Ее волосы все еще светлые, теперь они коротко подстрижены вместо длинных распущенных волос, которые любил перебирать пальцами мой отец.

– Мам, я промок насквозь. Впусти меня.

Она стоит в дверях, не улыбаясь.

– Ты позволил умереть своему отцу.

– Мама, нет...

– Все эти годы я заботилась о тебе, даже несмотря на то, что ты убил своего отца. Я кормила тебя, одевала, давала тебе крышу над головой. Даже после того как ты превратился в маленького извращенца и провел все это время, мастурбируя в своей спальне. Даже после того, как у тебя были эти фантазии обо мне... ТВОЕЙ МАТЕРИ. Я все еще заботилась о тебе, хотя уже никогда не смогу полюбить тебя снова. Только не после твоего отца. И что же ты делаешь с жизнью, которую я дала тебе? Ты выбрасываешь ее ради какой-то шлюхи с большой грудью. Ты должен был умереть в том доме братства. Это было бы проще и понятнее для всех. Я молилась, чтобы ты умер и не напоминал мне каждую минуту о своем отце и о том, как ты его подвел.

– Ты же не в серьез, мама. И я не мог бросить там Дебби. Я ее люблю.

– Ты не знаешь, что такое любовь, Билли.

Она тихо закрыла дверь у меня перед носом.

Я – снова в темной кладовке в задней части дома братства, где трое мужчин трахают мою будущую жену. Один снизу, один сзади, колотится в ее пышную задницу, даже когда она стонет и хнычет, другой пытается засунуть свой член ей в рот, в то время как она мотает головой. Он хватает ее лицо своими большими руками и пытается засунуть его внутрь.

Она смотрит на меня широко раскрытыми от боли глазами и стонет:

– Помоги мне, Билл. Спаси меня.

И вот я лежу на больничной койке в Шандсе, подключенный к мониторам и капельницам, в тишине смерти, нарушаемой только случайным бормотанием машин. А рядом со мной в тихой палате стоит во всей своей зрелой юношеской красоте Дебби, и шепчет мне на ухо:

– Какой же ты герой, придурок? Я молю тебя спасти меня, а все, что ты можешь, – лишь впасть в кому. Если бы не приехала полиция, они бы все еще причиняли мне боль. Большое спасибо.

Я – снова в этом тумане, и мне хочется завернуться в его влажную, прохладную вату и больше ничего не слышать и не видеть.

Но что-то... может быть, Бог, раз уж я решил, что он – мстительный придурок... не позволяет мне прикрыться и спрятаться от голосов и лиц, вырисовывающихся из тумана.

Из тумана ко мне выходит Лилли Мэй Лонгстрит. Она улыбается, хотя один глаз ее – черная яма, через которую вошла в ее мозг и вышла с другой стороны пуля тридцать восьмого калибра. А рядом имеются еще два пулевых отверстия. Тем не менее, ей удается слабо улыбнуться.

– Как дела, мистер Мейтленд? Посадил еще кого-нибудь из убийц, с тех пор как осудил человека, что убил меня и оставил моих мальчиков без матери, а моего мужа готовым напиваться до смерти? О, я совсем забыла. Ты позволил моему убийце ускользнуть. Думаю, я была не так важна, как твои громкие дела.

Она начинает исчезать. Я мог бы сказать, что старался изо всех сил, и что она вдохновила меня стараться еще больше. Но это не имело бы никакого значения. Она все равно была бы мертва, а ее семья разорвана в клочья тремя пулями.

Я знаю, что сплю сейчас, но не могу проснуться. На нашей кровати лежит, растянувшись, Дебби, ее грудь вздымается, ее талия удивительно узкая на фоне тяжелых выпуклостей бедер и задницы.

Она – воплощение сексуального желания, и я знаю, что она была у меня и была моей, но когда она поднимает глаза, то смотрит не на меня, а через мое плечо на высокого темноволосого мужчину, выходящего из нашей ванной. На мгновение мне кажется, что это – Реймон, сердцеед из колледжа, потерявший ее, потому что не смог удержать свой лошадиный член в штанах, но, присмотревшись, я вижу, что Дебби – зрелая женщина, а это – Дуг Бейкер, шагающий обнаженным к ней.

Я хочу что-то сказать, но слова застревают у меня в горле, а она смотрит на меня и смеется, в то время как Дуг баюкает одну тяжелую грудь в большой руке, отдаивая и взвешивая ее с собственническим чувством любовника.

– Не будь таким мрачным, Билл, – с презрением, написанным на ее лице, говорит она. – Ты должен был понять, что я чертовски устала от твоего толстого, уродливого, лысеющего «я». Ты должен был понять, где я была все те вечера, когда говорила тебе, что была на встречах и выходила погулять с подругами. Ты знал, но ничего не делал. Ты был напуган. Ты знал, что я тебя брошу. Почему ты упорствовал, сделав все таким трудным?

Дуг стоит, гордый и победоносный, олицетворяя собой каждого высокого мудака, что снова и снова забирает у меня моих женщин.

Она тянется назад, чтобы поймать твердый столб плоти, поднимавшийся из-под живота Дуга, твердый и гордый, и начала дрочить его, оглядываясь на меня.

– Ты – такой маленький мужчинка, Билл, во всех отношениях.

Я отворачиваюсь, потому что на это нет ответа.

И оказываюсь лицом к лицу с Паулой Доннелли, ведьмой, которая либо отравила меня, либо сбросила с моих глаз шоры. Одетая в темную блузку и обтягивающие джинсы она горячее, чем с обнаженной кожей, поскольку она подчеркивает выпуклость этих грейпфрутовых грудей на ее такой стройной фигуре. Грудь всегда была моим слабым местом.

– Когда ты придешь ко мне, Билл? Ты же знаешь, что хочешь этого. Ты знаешь, что нуждаешься во мне.

Так она делала, когда мы стояли у Караббы, и она додрочила меня до вулканической эякуляции всего в паре метров от того места, где в другой комнате стояли официанты, мой член набухает и твердеет лишь от взгляда ее глаз.

Она режет меня на ленты, и мне приходится истекать кровью.

– Ты – такой неудачник, Билл. Ты позволил умереть своему отцу. И твоя мать осталась с тобой у разбитого корыта. Тебя никогда не хотели женщины. По крайней мере, сразу как только появлялся кто-нибудь получше. А Дебби была шлюхой и проституткой, пока по ошибке не приняла тебя за мужчину и не бросила всех этих высоких, симпатичных парней из колледжа... ради кого, тебя? В конце концов, она поумнела и бросила тебя. А твои дети от тебя отвернулись. Алина поиграла с мыслью полюбить тебя, но тоже поумнела и бросила тебя, чтобы вернуться к Филиппу. Ты должен был знать, что такое случится. Что бы они ни говорили, женщины всегда будут тебя бросать. Против Филиппа у тебя не было никаких шансов. Никогда не было. Самое смешное, неужели ты и впрямь думал, что у тебя был шанс с Майрой? Из всех женщин в мире ты решил, что тобой может заинтересоваться ОНА? И даже иметь к тебе физическое притяжение? Через несколько дней она будет лежать в гостиничном номере со своим любовником и смеяться над маленьким мужчинкой, который и впрямь подумал, что у нее есть к нему чувства.

Даже во сне я ощущаю в ее сердце темноту и чувствую притяжение, притяжение подобного к подобному.

– Ты помнишь, Билл? Я – плохая девочка. Та, что есть все, против чего ты противостоишь. Ты был прав. Я собираюсь убаюкать Пола, чтобы он снова поверил мне, а потом убить его. И мне это сойдет с рук, потому что на курок нажмет кто-нибудь другой. Ты заглянул в мое сердце. И ты ненавидишь меня за то, что я собираюсь сделать. Но я это сделаю. А когда на моих руках будет его кровь, ты придешь ко мне. И слижешь ее с них.

Теперь она стоит передо мной, как в тот день у Караббы, и я не могу выкинуть ее из головы. И ее рука на мне, гладит и сжимает. Как будто внутри меня бушует черный огонь.

– В тот день я почувствовала в тебе то, что почувствовала Алина на Бон Шанс, хотя у нее не хватило ума понять, что это такое. Внутри тебя имеются гнев и тьма, которые построили всю твою жизнь. С каждой потерей, с каждой несправедливостью, которую мир наваливает на тебя, они растут. Ты скрывал их и пытался превратить в жажду все исправить. Сделать так, чтобы, как ты думаешь, одобрил бы твой отец. Но он не поймет и не одобрит. Потому что он был хорошим, но простым человеком. А ты в глубине души – ни то, ни другое.

Она стоит достаточно близко, чтобы я мог прикоснуться, и желание схватить ее и прижать к себе сильнее, чем все, что я когда-либо чувствовал. Может быть, сильнее, чем в ту первую ночь с Дебби. Это – другой вид жажды, но жажда есть жажда.

– В тебе есть источник огня, Билл. Он бушевал, когда Дебби написала это письмо. Только такой человек как ты мог разрушить свой брак из-за четырех слов. Только адвокат, находящийся на грани потери, мог бы ударить мужчину – друга жены – на публичном собрании, рискнув разрушить свою карьеру. Только мужчина, который держится на грани, мог бы напасть на свою жену в публичном зале суда после развода. Ты делал глупые, глупые вещи. Но ты ничего не можешь с собой поделать, не так ли?

Она отходит от меня и начинает растворяться в растущем тумане.

– Ты не придешь ко мне, Билл, но я – единственная женщина, которая когда-либо тебя поймет, оценит и ЗАХОЧЕТ тебя так, как должна хотеть женщина. Потому что внутри мы одинаковы. Плохая девочка и хороший мужчина. Но мы одинаковые.

И я – снова в тумане, где нет никакого направления, ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз. Кажется, что я провел здесь всю свою жизнь.

Но кошмары, к счастью, не бесконечны. Даже когда я с трудом пробиваюсь в направлении, которое, как мне кажется, ведет вперед, я обнаруживаю, что мои глаза открываются, а мое тело поднимается на кровати в моей квартире. Даже когда я почти машинально свешиваю ноги с кровати, запутавшись в простыне, я нащупываю рукой глок, который начал держать сбоку от кровати.

Холодно, но я вспотел. Я открыл форточку, и в квартиру проник ноябрьский холод. Я не знаю, почему потею, но когда в мое сознание возвращаются обрывки кошмара, я смог это понять. Мне снились кошмары, но этот был... чем-то другим.

Это – один из тех кошмаров, что разрывают сердце, что остаются в сознательной памяти как ментальная боль в животе. Большинство из них можно отбросить как простую фантазию, но эта была слишком реальной. Извращенные и искаженные страхами темной стороны души, что роятся, когда ослаблена сознательная защита, но основаны на реальности. И это – самое худшее.

Я делаю глубокий вдох и наслаждаюсь ощущением твердости глока в руке. Есть кошмары подсознания, а есть кошмары реального мира: люди с оружием, использующие его без совести, люди, способные хладнокровно планировать смерть других мужчин и женщин.

Я знаю, даже не думая об этом, что кошмар, охвативший меня, зародился во мне ранее вечером, когда я в морге смотрел на холодное тело Уилбура Белла. Я сказал себе, что сделал все что мог, чтобы защитить его от Уильяма Саттона и заговоров его матери-демона. Но этого оказалось недостаточно. И в глубине души я не смог себя простить. За то, что не спас его. За то, что не спас своего отца. За то, что не сохранил любовь моей бывшей жены. За то, что потерял своих детей. За то, что потерял Алину. За то, что позволил убийце Лилли Мэй Лонгстрит выйти на свободу.

Пока я стоял у окна кондоминиума и глядел наружу, разум начал восстанавливать контроль. Я не могу винить себя за все это. Это не приносит никакой пользы. Но кошмарам слишком легко подкрасться, когда ты – без сознания и твоя защита ослаблена.

Я обхожу кровать, выхожу в коридор и направляюсь на кухню. Открываю дверцу холодильника, и его свет освещает пустую комнату позади меня. Я смотрю на свои наручные часы: три часа ночи – Час Колдовства. Я достаю двухлитровый кувшин воды со льдом, левой рукой поднимаю его и пью. Это – один из верных признаков того, что я перестаю быть женатым человеком и скатываюсь к беззаботным привычкам холостяка. Внезапно я осознаю, что все еще держу в правой руке глок.

И это говорит мне о том, как сильно потрясли меня события последних нескольких месяцев. У меня никогда не было оружия, я никогда не держал его в своем доме, не в последнюю очередь потому, что не желал иметь его там, когда дети были маленькими. Я никогда не чувствовал себя обязанным держать оружие ради личной безопасности. Но теперь все кажется по-другому.

Я закрываю холодильник и прохожу по прохладной плитке к входной двери, чтобы убедиться, что она заперта, и цепочка, которую я установил, тоже на месте.

Во мне все еще имеется смутное беспокойство, но я знаю, что это – остатки кошмара, а не какой-то подсознательный намек на то, что в квартире что-то не так.

Я проскальзываю обратно в кровать, кладу глок на край стола в пределах легкой досягаемости. Я натягиваю на себя одеяло и откидываю голову на пуховую подушку. Когда я смотрю в окно, уличный фонарь освещает дорожку из дождевых капель, стекающих по стеклу, и я слушаю, как дождь барабанит по окну и крыше над головой.

Вы никогда не бываете так одиноки, как когда лежите в постели ночью, слушая дождь, а рядом с вами нет теплого человеческого тела, к которому можно прикоснуться.

Внезапное искушение схватить сотовый и набрать номер Дебби поражает меня так сильно, что я почти беру его, прежде чем успеваю остановиться. Мелочи продолжают подкрадываться и напоминать мне, что, как бы я ни старался, она – все еще в моем сердце.

***

Я откинул голову на подушку, оставив позади последние мгновения вечного сейчас состояния сна. Я уставился в потолок, окутанный тьмой. Я чувствовал, как мой разум свободно бежит сквозь годы, и сознательно пытался замедлить дыхание, чтобы взять под контроль стук моего сердца.

Независимо от того, что говорила мне Паула Доннелли в реальном мире и в мире снов, у меня была во всех отношениях хорошая жизнь, что действительно имело значение. Марк Камбер, с белыми дредами, бывший моим соседом по комнате и настоящим другом, планировавшим заниматься банковским бизнесом своего отца в Атланте, выпивавшим и напивавшимся вместе со мной, кто познакомил меня с несколькими теплыми женскими телами, что делали меня счастливым по ночам до Дебби, лежал в могиле за пределами Атланты.

Он не дожил даже до окончания университета, чтобы позволить отцу увидеть в 1986 году, как он получает степень бакалавра. Одна секунда неосторожности на автостраде, по дороге на выходные к семье, привела к тому, что ему оторвало руку, раздавило грудь рулевым колесом, а голову с белыми дредами, которые он так высоко ценил, почти аккуратно отрезало длинным острым осколком от ветрового стекла.

Его похоронили в закрытом гробу, в то время как его мать и сестры плакали. Его отец, трезвенник, ушел в запой, длившийся почти месяц. Я говорил с друзьями, что поддерживали связь с семьей, и они сказали, что его отец после этого так и не стал прежним. Три года спустя на простой двухполосной дороге в сельской Джорджии его автомобиль «Линкольн Таун» врезался в ореховое дерево на скорости не менее ста двадцати миль в час. Это классифицировали как несчастный случай, чтобы его жена и дочери смогли обналичить полис страхования жизни на миллион долларов. Но все, знавшие его, знали правду. Некоторые раны слишком глубоки, и от них невозможно оправиться.

Марк не был женат. Не испытал рождении ребенка. Не оставил после себя ни кусочка. Он был умным, веселым, хорошим парнем, и его стерло с лица земли, как будто он никогда и не существовал. Время от времени на протяжении многих лет я думал о нем. И всякий раз, когда я начинал чувствовать, что жизнь была ко мне слишком суровой, память о нем возвращала меня к реальности.

Я лежал один в маленькой комнате, вдали от всех и каждого, о ком я когда-либо заботился или с кем был близок: Дебби, Алина, Би-Джей, Келли и Майра. Даже моя мать была за полштата отсюда.

Но я был здесь. А Марк – нет. Под стук дождя я заснул.

***

Среда, 16 ноября 2005 года – 3 часа ночи.

Ее разбудил дождь. Только что включился термостат, чтобы поднять температуру в доме свыше двадцати градусов, но даже сейчас в воздухе чувствовался холод. Стояла ноябрьская прохлада. Так холодно быть было не должно. Спустившись на первый этаж, а затем открыв дверь в ночь, освещенную лишь ближайшим уличным фонарем, Дебби проверила градусник на входной двери. Пять градусов.

После того, как ей исполнилось семнадцать лет, она жила с братом своего отца в Мичигане, и оба ее родителя отчаялись удержать ее от незапланированной беременности или сбегания с байкерской командой. Конечно, она регулярно менялась кроватями со всеми тремя своими двоюродными братьями-подростками, но они удерживали ее подальше от на реальной опасности и гарантировали, что она будет далека от беременности.

Но люди в Мичигане знали, что такое холод. Они смеялись и выходили играть в рубашках с коротким рукавом, когда температура зимой переваливала за четыре с половиной градуса. Так что, пять градусов в Джексонвилле не было чем-то особенным. Но они чувствовались. На ее памяти это казалось холоднее, чем минус семь в Мичигане.

Закрывая входную дверь и запирая второй замок, который, как она думала, никогда не установит, она боролась с ощущением, что за ней кто-то наблюдает. В сырой, порывистой темноте, нарушаемой только мерцающим ночником, никого не было. Но она не могла избавиться от этого чувства. Хуже всего было сознание того, что там может кто-то быть. У нее никогда больше не будет роскоши наивно верить, что такое случается лишь в фильмах или телевизионных полицейских шоу. Из-за Билла она жила в триллере.

Она поднялась на второй этаж и тихонько заглянула в спальню Би-Джея. Тот лежал под одеялом и храпел, телевизор в его комнате все еще был включен, тихо играла музыка. Она выключила его и тихо вышла из комнаты, остановившись лишь на мгновение, чтобы нежно погладить его по волосам. Она помнила, как делала это, когда он был маленьким мальчиком, но с тех пор прошло много лет. Она посмотрела на него сверху вниз и не могла отделаться от мысли, что сейчас отвернется, и он уйдет, как и Келли. И в доме будет ТАК чертовски тихо.

Она скользнула под одеяло и открыла ящик тумбочки. Она подняла лежавший в нем глок и держала его в руке. Что-то в этой ночи, возможно, тот факт, что она знала, что случилось со стариком, бывшим важным свидетелем по делу Билла, заставило ее почувствовать себя неуютно. Наконец, она вернула глок в ящик стола. Знать, что он – рядом, было достаточно. Она не хотела, чтобы он был там, где она могла бы легко его достать. Таким образом произошло слишком много трагических случайностей.

Она легла на спину и прислушалась, дождь слегка постукивал, а затем поднялся до сильного грохота, когда ветер швырнул его в окна. Кровать была чертовски большой и чертовски пустой.

***

Среда, 16 ноября 2005 года – 3 часа ночи.

На мгновение ей показалось, что кричит кто-то другой, прежде чем она поняла, что крик вырывается из ее собственного горла. Ее горло уже болело, и она не знала, как долго это продолжается. Она запуталась в простынях и чуть не упала на пол, прежде чем спохватилась.

Помещения здесь были хорошо изолированы, но она не удивилась, услышав стук в парадную дверь и крики:

– Мисс Мартинес, мисс Мартинес, с вами все в порядке?

Она скатилась с кровати и схватила большую бесформенную ночную рубашку, чтобы накинуть ее на себя, прежде чем открыть дверь и увидеть Брента Дэя, местного полицейского из кондоминиума, стоящего в нижнем белье и держащего свой стандартный полицейский глок.

– Мисс Мартинес, мне очень жаль, но мне показалось, что у вас беда. Вы в порядке?

Он осмотрел ее с ног до головы, задержавшись на мгновение на груди, но он был порядочным женатым полицейским, и за те два года, что был соседом, никогда не делал ничего неподобающего. А она не хотела объяснять, что у нее все в порядке, кучке новых полицейских.

– Я в порядке, офицер Дэй. Простите, что разбудила вас. Миссис Дэй в порядке?

– Просто напугана до чертиков. Что случилось? Звучало словно конец света.

– Просто очень, очень плохой кошмар. Слава Богу, они у меня теперь бывают не так часто.

Он огляделся с того места, где стоял.

– Вы уверены, абсолютно уверены, что ничего нет? Я могу зайти и осмотреться, а вы сможете остаться с Хуанитой, пока я не проверю ваш дом.

Она положила руку ему на плечо и сказала:

– Уверена. Я выпью кофе, а потом приму снотворное. Пожалуйста, возвращайтесь к своей жене. Вы меня больше не услышите. А если кто-нибудь еще позвонил в полицию, пожалуйста, скажите им, что все хорошо.

Наконец, он ушел, и она опять закрыла и заперла дверь на два замка. Она прошла на кухню, налила себе чашку кофе и подогрела его в микроволновке. Протянув руку над раковиной, она открыла пузырек с таблетками и достала две особо сильного экседрина. В голове у нее стучало, а боль от шеи перешла к плечам. Она сгибала шею взад и вперед. На ней был плотный, сверхпрочный промышленный бюстгальтер Triple E, обеспечивавший максимальную поддержку, которую мог предложить какой-либо бюстгальтер. И она не снимала его все время, если только не была с мужчиной.

Но даже тогда они были слишком тяжелыми. Некоторые врачи говорили, что ей придется уменьшить их, прежде чем исполнится сорок лет, иначе повреждение шеи и спины может потребовать операции, независимо от того, насколько она их уменьшит.

Она знала, что это случится, но не сейчас. Были нечто, что она должна была делать, а она не могла этого делать без того тела, что превращало большинство мужчин в желе.

Она налила себе бокал белого вина и села лицом к большому панорамному окну своей квартиры, теперь покрытому струйками дождя. Она подняла маленький пистолет Вальтер ППС и посмотрела в ночь.

– Теперь вы можете выходить, – сказала она, глядя на узоры света и тьмы в стекле. Фигуры медленно образовали единое целое и отступили от стекла, их черты были белыми, а из ран, убивших их, все еще капала кровь.

Она улыбнулась им, разрядила Вальтер, подняла пустой пистолет и, прицелившись в пожилого мужчину, стоявшего впереди, начала нажимать на спусковой крючок.

– Ты не сможешь напугать меня, пока не застанешь спящей, – тихо сказала она, представляя, как каждый щелчок спускового крючка посылает пулю, разрывающую плоть знакомых призраков. Они смотрели на нее мертвыми глазами, и она вспомнила ночи, когда они на самом деле пугали ее. Когда она повзрослела, они потеряли эту силу.

Единственное, о чем она на самом деле сожалела, подумалось ей, нажимая на спусковой крючок, так это о том, что не сможет убить их еще раз. Самое ужасное в призраках было то, что их нельзя было убить больше одного раза. А самое хорошее в воспоминаниях было то, что их можно было убивать снова, снова и снова.

***

Среда, 16 ноября 2005 года – 3 часа ночи – Мандарин, округ Сацума

Дикон перекатился на бедре к мягким округлым изгибам, которые прижимала Мери к его животу и ногам, и члену, который поднимался, как управляемая ракета. Трудно было поверить, что он вот-вот снова начнет действовать после той тренировки, что она задала ему всего четыре часа назад.

Но было что-то в мягком ощущении ее задницы, в круглых шарах ее грудей, когда он потянулся, чтобы погладить их, что, как он думал, могло бы разбудить и труп. Он поцеловал изгиб ее шеи. Это всегда заставляло работать ее мотор. Она повернулась к нему, и он улыбнулся в темноте. Его руки поднялись, чтобы обхватить ее грудь, а затем схватить ее сочную задницу.

Она поцеловала его в подбородок и провела по нему языком, как игривая кошка, время от времени покусывая.

– Детка, нет. Пожалуйста.

– Что?

– Пожалуйста, Дикон. У меня там все болит. Ты меня измотал. И я едва могу открыть глаза. Мне требуется немного поспать.

Он отстранился и оперся на локоть, глядя на блеск ее глаз в отраженном лунном свете.

– Господи Иисусе, женщина, ты ведешь себя так, будто мы женаты. У меня была бывшая, и я ожидал такого дерьма от нее. Если не хочешь, чтобы я тебе надоедал, дверь не заперта. Бери свою одежду и уматывайся.

Она прижалась головой к его груди, покрыла ее поцелуями и слегка погладила его член своими маленькими пальчиками.

– Не будь таким, Дикон. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Я не хочу, чтобы все кончилось. Просто... дай мне немного времени, и я разбужу тебя так, как никогда раньше.

Часть его хотела вышвырнуть ее за дверь. Ты берешь девушку из маленького городка, которая когда-то была счастлива наклониться куда угодно, лишь бы принять его, так или иначе. А теперь говорит ему, чтобы он придержал свой член, пока она не выспится. Он может найти другую женщину. Всегда есть другие.

Он схватил ее за волосы, притянул к себе и заглянул в глаза.

Он мог бы легко заменить ее в своей постели. Что было бы трудно заменить, так это искреннее счастье, осветившее ее лицо, когда он вошел в ее салон, волнение, которое она показывала, как маленькая девочка, в отношении серег, ожерелий и дешевых украшений, которые, как он обнаружил, ему нравилось дарить ей без веской причины.

Он притянул ее обратно к своей груди и поцеловал в макушку.

– Иди спать, но я не могу гарантировать, что у меня будет настроение интересоваться утром.

– О, ты будешь в настроении, я это гарантирую, – тихо хихикнула она. Мгновение спустя она уже тихонько похрапывала.

Он долго лежал без сна. Ему придется начать отступать от Мери. Он найдет другую женщину, с которой проведет несколько ночей, и убедится, что Блад и другие поняли, что его отношения с Мери охлаждаются. Это причинит Мери боль, но так будет для нее безопаснее.

Блад был сумасшедшим. Все это знали, но с его сумасшествием можно было жить. До тех пор, пока он доверяет тебе, не сомневается, что ты предан в первую очередь ему, ты будешь в полной безопасности. Если же у него возникнут какие-то сомнения...

Он вспомнил барбекю в одном из владений Блада, достаточно большом и изолированном, чтобы защитить от посторонних глаз, куда пятьдесят помощников, сторонников и подлиз пришли выпить и принять какой-либо наркотик – любой наркотик, известный человечеству, – не опасаясь неприятностей.

Бобби Уотсон привез с собой свою жену Эви. Она была высокой, полной брюнеткой, и все знали, что Блад, а также другие помощники шерифа, лапали ее, прежде чем она стала собственностью Уотсона. Но Блад был в странном настроении. Он посмотрел на Бобби и Эви, когда они стояли возле барбекюшной ямы, где жарился целый боров, а затем подошел к ним.

Все знали, что что-то происходит. Они поговорили втроем, а затем Блад обнял Эви за плечи и в тишине сказал:

– Почему бы тебе не найти одну из этих милых крошек, Бобби, и хорошо не провести время. Мы же с Эви найдем тихое место, чтобы поговорить.

Бобби молча смотрел на него, и его рука опустилась на револьвер.

– У тебя с этим проблемы, Бобби?

Эви встала между двумя мужчинами и сказала:

– Бобби, не сходи с ума. Мы с Бладом просто пойдем... поговорим обо всем. Все в порядке.

– Нет, это не так, Бобби. Я начинаю думать о тебе. Я думаю, тебе пора домой. Я отвезу твою хорошенькую жену обратно в хижину и выебу ей мозги, как раньше. А когда закончу с ней я, каждый парень здесь попробует ее на вкус.

– Нет.

Блад молча смотрел на него.

– Ты уверен, что я не смогу ее заполучить?

Дикон подумал, что молчание длилось долго, но, возможно, прошло всего несколько секунд, прежде чем Блад выхватил свой сорок пятый калибр и одним движением, более плавным, чем удар гремучей змеи, вышиб Эви затылок одной меткой пулей. В то время как ее тело дергалось на земле, Блад повернулся и всадил пулю в руку Бобби, замедлившую его настолько, что он успел всадить еще две пули в ноги.

Помощники шерифа поставили его на ноги и забрали у него служебное удостоверение, прежде чем он успел среагировать. На поляне воцарилась мертвая тишина. Единственное, что было слышно, – это потрескивание горячих углей в яме для барбекю.

– Ты должен был отдать ее нам. Она бы провела с нами некоторое время, а мы бы не сломали что-нибудь... важное.

Блад повернулся спиной к Бобби и подошел к телу его жены. Дикон понял, что сейчас произойдет, но не смог отвести взгляда. Не смог отвести глаз или закрыть их, когда Блад наклонился над телом, стянул ее джинсы вниз по женственным бедрам, а затем трусики. Дикон знал, что его сейчас стошнит, но он должен был сдерживаться.

Когда он стянул штаны, чтобы показать свою эрекцию, Блад оглянулся на Бобби.

– Ну, она была действительно горячей сучкой, а ты знаешь, что говорят: «he проматывай и не будешь нуждаться».

Вокруг него были люди, как мужчины, так и женщины, которые, казалось, отдалялись от освещенной огнем поляны, и Дикон слышал из темноты звуки рвоты, но держал глаза открытыми, а еда и питье, которые он съел, оставались внутри него, когда Блад вошел в ее женскую полость и начал колотить ее неподвижное тело. Ее голова болталась, как у сломанной куклы, в то время как Блад входил и выходил из нее.

По мере того как ночь продолжалась, Дикон обнаружил, что его отвращение смягчается осознанием того, что Эви была выше всего того, что мог сейчас с ней сделать Блад. Это был просто наглядный урок для людей, которые все еще смотрели. И Дикон знал, что Бобби будет не так легко, как его покойной жене.

Когда его воспоминания вернулись к этой ночи и женщине, что лежала в его объятиях, Дикон понял, что он никогда не будет на месте Бобби и сохранит Мери в безопасности, даже если это означало, что он никогда не увидит ее еще раз или даже что найдет ей работу где-нибудь далеко от Сацумы.

***

Среда, 16 ноября 2005 года – 3 часа ночи.

Будильник зазвонил с тихим жужжанием, которое не мог услышать никто за пределами его квартиры в Арлингтоне. Он подумал... всего секунду... о том, чтобы выключить проклятый будильник и снова лечь в очень удобную и теплую постель. Он провел в здании суда и в больнице Святого Винсента после убийства Белла долгий день. Он поспал несколько часов, но...

Впрочем, это не имело значения. От выполнения его работы зависело слишком многое. И наказание за провал было слишком велико. Эти люди не терпели пропущенных заданий. Он скатился с кровати, сделал крюк к холодильнику на маленькой кухне, вытащил из него «Корс» и открыл крышку, прежде чем сесть за рабочий стол.

Он сделал глоток восхитительного почти ледяного пива, ткнул в настольный компьютер и увидел, как тот загорелся. Он вывел на экран массив из пяти тысяч слов, состоящих из бессвязных букв и цифр. Если бы, после того как он подал отчет в поздние часы прошлого вечера, не был использован набор алгоритмов, что менялся через день, он мог бы прочитать на простом языке о том, что делал субъект на прошлой неделе, теории о том, кто стоял за убийством Белла и о возможности того, что могли быть вовлечены люди шерифа Бладвурта. Было также краткое упоминание о явном разрыве субъекта и восхитительной мисс Мартинес.

Не то чтобы личная жизнь субъекта представляла большой интерес для людей, которые ему платили, но ими было приказано сообщать обо всем и о каждом, что касалось субъекта,

Отправка заняла лишь секунду и прикосновение его пальца. Он откинулся на спинку стула и отхлебнул еще пива. Даже при том, что он не мог этого понять, он знал, что зашифрованное сообщение передавалось между тысячами точек ретрансляции до тех пор, пока его практически – буквально – невозможно будет отследить до точки его происхождения.

Он допил пиво, выбросил банку в мусорное ведро на кухне и отключил настольный компьютер. Он уже собирался выключить свет и вернуться в постель, поставив будильник на шесть утра, когда выключив свет, подошел к окну третьего этажа, выходящему на северо-восток.

Дождь, возможно, и утих за те часы, что он спал, но сейчас снаружи бушевала очередная буря, швыряя капли в стекло, словно пули. Он протянул руку и приложил ладонь к оконному стеклу. В его плоть проник холод. Он был удивлен, как и всегда в это время года.

Здесь была Флорида, пусть даже и Северная Флорида, страна солнечного света, апельсиновых рощ и телок в бикини, подпрыгивающих своими тугими маленькими задницами и круглыми сиськами ради восхищенных, возбужденных мужчин, притворяясь, что демонстрируют свои прелести, дабы получить лучший загар и показать свою привлекательную пляжную одежду другим женщинам.

Он проводил время на южных пляжах, поэтому знал, что другая Флорида реальна. Но Джексонвилл не был ТАКОЙ Флоридой. Слушая холодный, жесткий звук этого дождя, он думал об утренних прогулках на пляжах восточного побережья Коста-Рики, где температура никогда не опускалась ниже двадцати двух градусов, а дождь был ароматным, теплым прикосновением небес.

Он откинулся на спинку кровати и продолжал слушать дождь, погружаясь в сон с прогулкой по белому песку коста-риканского пляжа под ранним утренним дождем с соблазнительницей, которая знала по-английски лишь два слова: «да» и «еще».