ГЛАВА 4: ЗНАЕШЬ, Я БЕЗ УМА ОТ ТЕБЯ

Мне нравятся телепередачи о полицейских и прокурорах, такие как «Закон и порядок». Когда у меня есть время, я стараюсь читать романы об адвокатах, от классики, типа «Убить пересмешника», до современных произведений, таких как «Время убивать» Гришэма и «Анатомия убийства», как книгу, так и фильм.

Слишком много хорошего? Навязчиво? Не совсем. Самое замечательное в художественной литературе то, что можно заставить все работать так, как должно. В реальной жизни... слишком часто, чтобы запомнить, я видел как дела, которые, я был уверен, приведут к осуждению, заканчивались тем, что виновные ублюдки выходили из зала суда.

И несколько раз я или другие прокуроры представляли дела, которые, как мы думали, никогда не взлетят, но которые должны были предстать перед присяжными, и каким-то образом мы выигрывали. Я на собственном горьком опыте научился никогда не предсказывать, в какую сторону качнутся присяжные, и, насколько понимаю, любой адвокат, говорящий, что может предсказать решение присяжных, лжет... или заблуждается.

Так что, у меня не было никаких иллюзий относительно привлечения Уильяма Саттона к ответственности, и даже такое, казалось бы, открытое и закрытое дело, как у Шона Смита, могло провалиться.

Но мне была нужна победа. Хоть в чем-то. Потому что я потерял Дебби и собирался потерять Алину. Избавление от Саттона не улучшило бы мою жизнь, но помогло бы мне на некоторое время поверить, что иногда все складывается так, как должно.

***

ПЯТНИЦА, 2 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Она вышла из сна, задыхаясь. Теллер крепко прижимал ее к себе, пока дрожь не прекратилась. Он подготовил ее, но, как и ожидал, на этот раз ему не пришлось опустошать ее желудок. Хотя она тяжело дышала и задыхалась, ее не вырвало

– Оох... оох... оох...

Он положил ее обратно на диван и смотрел, как по ее лицу текут слезы. Она судорожно глотнула воздух, задержала дыхание и крепко зажмурилась, потом открыла глаза и вытерла слезы.

– Доктор.

– Как ты себя чувствуешь, Дебби?

– Я чувствую... ужасное... отвращение... Я чувствую запах этого туалета...

Он молча смотрел на нее, желая увидеть, что она вынесла из пережитого.

– Я видела их лица. На этот раз четко. В прошлый раз было... как в тумане... или что-то в этом роде. Но на этот раз я могла бы опознать их из группы других. Я их вспомнила. Ее руки сжались в кулаки.

– Жалкие ублюдки. Если бы могла их найти, я бы...

– А что еще?

– Я более отчетливо видела туалет. Должно быть, в большом ресторане или отеле. Там было с полдюжины кабинок и четыре или пять писсуаров. Пол был чистым, но потом появилась... моча... моча... по всему полу... по всему телу.

Он продолжал молчать.

– Я чувствовала вкус... мочи... и... семени... спермы... не в первый раз... сперму, я имею в виду...

Она смущенно улыбнулась ему.

– Я имею в виду... доктор, большинство женщин знает, что сперма... вкус спермы... парни любят, когда ее глотаешь... поэтому я знала его... но моча... Боже, я не могу понять женщин, которые так... Боже мой...

Он наклонился к ней и поймал ее взгляд.

– Вы понимаете, насколько этот опыт отличался от прошлого?

– Что вы имеете в виду?

– Вы помните, каким был прошлый раз?

– Я... что вы говорите?

– Вспомните, что было в прошлый раз. Когда вы вышли из транса. Что вы сделали?

– Я...

Она удивленно посмотрела на него.

– Меня рвало... Не так сильно как в первый раз, с тех пор как вы очистили мне желудок, но я все равно выкашляла бы легкие, если бы могла.

– Значит, у вас была бурная физическая реакция на воспоминание о том, что произошло.

– Да, это так.

– А что еще?

– Она потерла лицо.

– Я... я... наверное... я была уже не так расстроена, как в прошлый раз...

– Помните, вы были в панике... на этот раз вы были расстроены, когда очнулись, но... теперь вы снова успокоились. На этот раз очень быстро. Заметили?

– Да... но... почему? Теперь ведь память стала еще яснее. Должно ведь быть еще хуже, не так ли?

– Не обязательно. В первый раз и, в какой-то степени, во второй – это был кошмарный опыт. Кошмары действуют на подсознательном уровне. То, чего вы боитесь, не обязательно является тем, что вы помните. Теперь вы вспоминаете то что произошло более ясно, и это не так сильно на вас влияет.

Она села на кушетке, поджав под себя ноги и руками отряхивая юбку, задравшуюся почти до трусиков.

– Почему это не ударило по мне так же сильно? Это было так чертовски отвратительно... так что... Я же говорила вам, что мне нравятся доминирующие мужчины. Я любила... люблю... когда мужчины мной управляют... но не насилуют... не так...

– Это было довольно плохо даже с объективной, мужской точки зрения... но...

– Но что?

– Есть причина, по которой оно теряет свое влияние на вас, Дебби. Причина, которую вы осознаёте, даже когда не можете ясно представить себе.

– Я не... я не знаю... Я... я не знаю почему, но я... правда чувствую это... почему меня это не так беспокоит?

– Подумайте об этом.

Она посмотрела на рисунок Роршаха на кофейном столике и попыталась прояснить память. Но в то время как некоторые ее части были кристально чистыми, это... не... казалось правильным...

– Я не знаю, доктор... просто... что-то... что-то не так.

Он взял ее за руку и заглянул ей в глаза.

– Я знаю. Расскажите мне, как выглядели ваши нападавшие.

– Один из них был... темноволосым... высоким, может быть, метр восемьдесят пять... или восемь... стройный... другой был на несколько сантиметров ниже, но все еще выше меня... Он лысел сверху... светло-каштановые волосы... все они были в костюмах... не очень модных... но деловых костюмах... Третий был блондин, плотный... пухловатый...

– А сколько им было лет?

– Я... эээ... может быть, около тридцати... чуть старше... не старые...

– Они не были подростками?

– Нет.

– Ладно, расскажите мне, что вы делали, перед тем как пойти с ними в туалет?

Она попыталась вспомнить, как они заставили ее туда пойти. Она не могла быть достаточно большой шлюхой, чтобы с легкостью войти в туалет с тремя незнакомцами ради групповухи. Это должно было быть как-то организовано. Но воспоминания не приходили.

– Ничего? Что случилось после того как они оставили вас в своей моче и сперме на полу туалета?

И снова ей ничего не приходило в голову. Воспоминание началось для нее в туалете и закончилось на полу.

– Не могу вспомнить.

– Я не удивлен.

– Что вы имеете в виду?

– Подумайте об этом. Вы помните, как они разговаривали с вами, когда нападали на вас, когда вы делали им минет?

Она задумалась. Она помнила оскорбления, насмешки.

– В этом не было ничего странного?

– Только то...

Он увидел, как осознание поразило ее. Она с удивлением посмотрела на него.

– Они ведь не были подростками? И все же они называли вас старой шлюхой и выражали свое отвращение к вам, вплоть до отказа изнасиловать вас из-за страха заразиться. Если только это не произошло на прошлой неделе, вам, должно быть, было от тридцать пяти до сорока лет, потому что как раз тогда вы сказали, что ваш брак начал разваливаться. Я не льщу вам, говоря, что вы – привлекательная женщина, не выглядящая на свой возраст. А по вашему описанию трое мужчин выглядят примерно вашего же возраста. Нет никаких причин, чтобы они говорили о вас в таких терминах как о пожилой женщине, если только...

–.. .если только я не была пожилой женщиной.

Он улыбнулся.

– А поскольку вы – не пожилая женщина, это означает...

Она покачала головой, не в силах понять, что сама только что сказала.

– Как это воспоминание может быть ненастоящим? Все было так реально. Это был просто... сон... кошмар?

– Это было воспоминание... но не то...

– Я не понимаю.

– Я думаю, все слышали о людях, помнящих, где они были, когда обрушились башни-близнецы. Или когда был нанесен удар по Перл-Харбору. Или во время большого футбольного матча, что был самым большим событием их детства. Люди, которые никогда не были рядом с телевизионным экраном, много лет спустя будут помнить, что видели его в ярких деталях. И они поклянутся под присягой, что действительно видели это. И верят, что видели. Это – ложное воспоминание. Фальшивое воспоминание. Оно построено на других знаниях и... желании это видеть.

– Как это может быть в данном случае?

– Сейчас я не знаю. Но все сходится. Истинная память имеет более широкий охват, и она... имеет больше деталей. Ваша детализация кристально четка, но резко ограничена. Вы ничего не можете вспомнить ни до, ни после... только как это случилось... последствия... В конце концов, или к этому моменту некоторые из этих деталей уже проникли бы в ваше сознание. Но, в то же время, у вас есть более ясное представление о том, что произошло, о людях, вовлеченных в это, чем кто-либо мог бы иметь... если бы их не было там, когда это произошло. Вы не могли бы так четко установить эти события, если бы это было что-то, о чем вы только слышали.

Она снова покачала головой.

– Я все еще не понимаю. Я была там, но меня там не было?

– Если я правильно догадываюсь, вы там были. Вы видели нападение или его последствия, но жертвой были не вы. Это должен был быть кто-то очень близкий вам, чтобы иметь эмоциональное воздействие, которое этот инцидент оказал на вас лично. И это должна была быть пожилая женщина. Кто-нибудь подходит под этот профиль?

– Кларисса... моя тетя Кларисса.

– Такова была и моя мысль. Я думаю, что с ней что-то случилось, а вы были рядом или каким-то образом замешаны. Я думаю, что со временем, особенно после ее смерти, этот инцидент загноился в вашем подсознании и, в конце концов, проник в ваш разум как воспоминание, похожее на сон.

Они уставились друг на друга. Дебби слушала приглушенный ритм дедушкиных настенных часов и думала о своей тете.

– Но есть еще кое-что, Дебби. Что-то, что сейчас не имеет смысла.

– Многое из этого не имеет смысла, доктор, но, по крайней мере, меня не рвет и не тошнит. Что?

– Вытесненное, трансформированное воспоминание было в вашем сознании еще до того, как ваша тетя умерла... совершила самоубийство. Что его вызвало?

Это не заняло ни секунды.

– Развод.

– Вот на что это похоже. Оно кипело у вас в голове, пока ваш развод не был завершен, а потом с ревом выплеснулось. Таким образом, не только ваш бывший вызывает у вас чувство ярости и гнева, но и ваш окончательный разрыв вывел на первый план в вашей памяти ложное воспоминание о том, что вас изнасиловали и унизили.

Она обхватила голову руками.

– Это не имеет смысла, доктор. Все плохое, что я когда-либо могла сказать о Билле, никогда не включало в себя участие в чем-либо подобном. С чего бы мне связывать нападение с ним? С нашим разводом?

Он откинулся на спинку стула и потянулся.

– Не знаю, Дебби. Как я уже сказал, именно это делает психиатрию увлекательной. Должна быть какая-то связь. Просто еще мы ее не обнаружили.

Она подняла на него глаза, и он с удивлением обнаружил, что она улыбается.

– Что?

– Я только что поняла, доктор. Я не... я не изменяла ему... как подумала. Может, я и была плохой женой, но не законченной шлюхой. Я не думала, что когда-нибудь смогу снова посмотреть ему в глаза. Теперь, может быть, смогу.

***

ПЯТНИЦА, 2 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Я ждал у дверей тюрьмы округа Дюваль, когда на стоянку за входом в тюрьму въехала патрульная машина. Это была патрульная машина шерифа округа Марион.

С пассажирского сиденья вышел Колман и, пока водитель открывал заднюю дверцу машины, с широкой улыбкой подошел ко мне.

Колман был не намного больше меня, но его проклятая ковбойская шляпа должна была добавить ему еще сантиметров двадцать роста. Я никогда не видел мужчину в такой большой шляпе, но в остальном Колман был довольно приятным парнем. Я решил, что у него, должно быть, наполеоновский комплекс. Он ухмыльнулся, взял мою руку в свою и попытался тряхнуть ее.

– Я рад, что ты бросил кости, Билл. У меня уже начинала болеть язва от страха, что этому сукину сыну все сойдет с рук.

Высокий водитель помогал выбраться из машины закованному в наручники темноволосому мужчине, одетому в шорты и футболку.

– Мы задержали его, когда он косил траву, – смеясь, сказал Колман. – Он хотел переодеться, но я сказал, что ему пора привыкать к тюремному комбинезону, потому что он будет в нем всю оставшуюся жизнь.

– Говоря о том, чтобы грызть ногти. Я надеялся, что он замахнется на меня, и, кажется, он почти замахнулся. Но в последнюю минуту вспомнил, что у меня имеется Магнум 357-го калибра, и передумал.

Саттон был ростом метр восемьдесят восемь, худощав, но широк в груди и мускулист. Вероятно, он весил сто или сто четыре килограмма. Он был крупнее, чем казался на первый взгляд: крупный, сильный мужчина, способный нанести большой урон голыми руками или металлическим прутом.

Было бы здорово, если бы он потерял контроль над своим вулканическим темпераментом, но такие ублюдки никогда не теряют контроль, когда этого хочется тебе.

Помощник Колмана подвел его к нам. Он посмотрел на меня сверху вниз с тем инстинктивным презрением, которое большие люди испытывают к тем, кто ниже их ростом.

– Мейтленд. Я вижу, у тебя наконец-то появились яйца. Это рассказ старого пердуна подтолкнул тебя к предъявлению обвинения, не так ли?

– Почему вы решили, что вас заложил Белл? И что такого он мог нам сказать, что убедило бы нас предъявить вам обвинение?

Я думал, что он слишком умен, чтобы попасться на эту удочку, но если бы он дал понять, что знает что-нибудь о том, как Белл наблюдал за его отъездом и возвращением, то вырыл бы себе могилу своим собственным ртом.

Но он был слишком умен.

– Мне не обязательно быть гением. Ты месяцами болтаешься вокруг меня, но не предъявляешь обвинений, чтобы я мог очистить свое имя. Ты просто оставляешь меня в подвешенном состоянии. А потом в город возвращается этот сумасшедший старый ублюдок, в течение двадцати лет ненавидевший меня и мою мать, и через пару дней этот деревенский придурок надевает на меня наручники. Я догадался, что за всем этим стоит он.

– Вы скоро узнаете всю историю, мистер Саттон, но вы уверены, что не хотите признаться? Я думаю, вы бы спали лучше, если бы избавились от этого чувства. Должно быть, тяжело ночью видеть лицо своей жены, после того как вы обработали ее монтировкой. И говорят, что вы так сильно разбили ей живот, что, вероятно, видели часть разорванного тела вашего сына. Он был вашим сыном, жалкий сукин сын. Даже если вы ненавидели свою жену, как вы смогли так поступить со своей собственной кровью?

Он молча смотрел на меня, как на жука на ветровом стекле.

– Если бы это сделал я, меня бы это немного обеспокоило. Но я невиновен. Я не притрагивался к этой жалкой шлюхе, что трахалась у меня за спиной в течение многих лет. И я не трогал ее ублюдка. Бог знает, кто был его отцом, но это был не я. Я месяцами не погружал свой член в эту больную пизду, перед тем как она забеременела.

– Странно, – сказал я, глядя в эти темные бездонные глаза. – Я никогда не предавал это огласке, потому что хотел сохранить для присяжных, но нам удалось провести анализ ДНК останков эмбриона, и по решению суда мы получили вашу ДНК. Мальчик, которого вы расчленили, был Уильямом Саттоном-младшим.

Он продолжал молча смотреть на меня, не меняя выражения лица.

– Он был вашим сыном, Саттон. Наверное, у него были бы ваши глаза, ваши черты. Какой бы ужасной шлюхой ни была ваша бывшая, он был бы вашим. Вы действительно думали, что она могла забеременеть от другого мужчины? Все, что нам удалось выяснить, указывает на то, что она никогда вам не изменяла. Нет ничего, что указывало бы на это. Ваша мать знает, что вы убили ее внука?

– Я никого не убивал, – сказал он и улыбнулся мне. – Ты думаешь, что обладаешь сверхъестественными способностями, Мейтленд? Ты серьезно относишься к газетным вырезкам о себе? Всему этому дерьму с Ангелом Смерти? Ты – просто дешевый маленький адвокат... дешевый маленький адвокат, в чью жену я когда-нибудь буду колотиться, как в барабан, после того как развалю это обвинение.

Он посмотрел на меня сверху вниз и усмехнулся.

– Да, все знают твою историю, Мейтленд. Жалкий маленький панк. Она не смогла удержать свою киску счастливой дома, поэтому пошла и нашла кого-то помоложе. Мне следовало бы посочувствовать, потому что я был женат на такой же суке. Но не буду. Я уйду от ответственности. Ни за что на свете ты не осудишь меня без доказательств. У тебя нет отпечатков. У тебя нет доказательств крови. У тебя нет оружия. У тебя нет никого, кто хотя бы видел меня с этой сучкой в тот вечер, когда кто-то сделал миру одолжение и вышиб ей мозги. У тебя нет никого, кто слышал бы, как я разговаривал с ней в тот вечер, несмотря на ее лживых сучек-подруг.

– Я рад, что ты позволил старому ублюдку убедить тебя пойти на это. Я не хочу, чтобы это висело у меня над головой месяцами или годами. Теперь я смогу победить это дерьмо и начать свою жизнь будучи на пять миллионов долларов богаче. Ее проклятые брат и сестра никак не смогут помешать мне получить их. Мы были все еще официально женаты, когда какой-то добрый самаритянин оказал мне большую услугу, отправив ее в ад.

Он шагнул ближе ко мне, и я почувствовал, как Колман положил руку на свой Магнум, но отмахнулся.

– Через несколько месяцев или через год я стану богатым и свободным. И тебе лучше поверить, что я собираюсь потратить хороший кусок этого, чтобы встретить, напоить и накормить твою бывшую сучку-жену. А после того как я раздвину ей ноги и буду гвоздить ее киску и задницу, пока она не сможет лишь ковылять, я пришлю тебе видео и фото, чтобы ты мог скоротать время поздно ночью.

Он перевел взгляд на Колмана и усмехнулся.

– Твою жену-хавронью будет труднее проглотить, прости за каламбур, но я это сделаю только ради удовольствия получить фотографии и отправить их тебе. А когда ты придешь за мной с этим здоровенным пистолетом, я прикажу охране разнести тебя к чертовой матери. С тобой будет легко, потому что у тебя, по крайней мере, есть яйца, и ты не сможешь вынести, когда я превращу твою жену в шлюху. Мейтленд – такая киска, что просто будет лежать и обтекать.

Я положил руку на руку Колмана с пистолетом и сжал ее.

– Можете фантазировать сколько угодно, мистер Саттон. Но вы никогда больше не покинете пределы государственной пенитенциарной системы, пока находитесь в вертикальном положении. А единственный горячий секс, которым вы будете наслаждаться, – это большой член какого-нибудь заключенного, засунутый вам в задницу или в горло. Возможно, их будет двое или трое одновременно. И, вероятно, угольно-черные, потому что я слышал, что они любят красивых белых парней вроде вас.

Он лишь покачал головой и продолжал улыбаться.

– Назначаю свидание. Увидимся в суде, Ангел Смерти.

Когда Колман и помощник шерифа вели Саттона в тюрьму, на стоянку въехал Кадиллак последней модели. Из-за водительского сиденья вылез седовласый старик и помог выбраться с пассажирского сиденья маленькой даме с седыми волосами. Тяжело опираясь на трость и старика, она захромала ко мне. Ее взгляд замораживал меня.

– Мистер Мейтленд, ты еще пожалеешь, что сделал это.

– Здравствуйте, миссис Саттон. Я ожидал, что вы скоро приедете. Прибыли оказать моральную поддержку своему сыну? Не могу вас винить.

– Ты – мерзавец, мистер Мейтленд. Как и его сучья жена. Она заслужила все, что с ней сделали.

– Вы знаете, что ее ребенок был вашим внуком?

– Этот кусок дерьма не имел ко мне никакого отношения. И я рада, что его бросили в лес на съедение животным.

Я взглянул на нее, и на этот раз слова меня подвели.

– Мне было сорок девять лет, мистер Мейтленд, когда я забеременела Уильямом. Все врачи говорили мне сделать аборт. Мой муж... мой, к счастью, покойный муж... пытался заставить меня сделать аборт. Но я отказалась. Это был ад, но я родила его, и он выжил. Он всегда был моим, а я – его. Когда-нибудь мы будем похоронены в одной могиле, вместе, навечно. Ничто и никогда не сможет нас разлучить. И уж конечно, не такой жалкий адвокат-стервятник как ты.

Я молча смотрел на нее сквозь лед, чувствуя жалость к несчастному старику, который, должно быть, был ее парнем. Хотя, видит Бог, я не мог себе и представить, откуда у него столько мужества, чтобы попытаться засунуть свой пенис в эту замороженную вагину.

– Благодарю вас, миссис Саттон. Я испытывал к вам некоторую жалость. Несмотря ни на что, независимо от того, насколько извращенной и просто злой вы были, независимо от того, что вы лгали, чтобы помочь своему сыну уйти от обвинения в избиения женщины и эмбриона до смерти, я говорил себе, что вы – мать, а матери слепы в отношении своих сыновей. Но больше я не испытываю к вам жалости. Это из-за вас он сегодня такой монстр. Это вы превратили его в того, кто он есть. Если бы был какой-то способ, я бы положил вас на каталку рядом с ним, для введения яда в вашу вену.

Если бы у нее в руках было оружие, я бы испугался.

– Но так будет даже лучше, миссис Саттон. Вы стары, но крепки. Думаю, вы продержитесь достаточно долго, чтобы увидеть, как его доставят в камеру смертников в Рейфорде. Полагаю, вам, вероятно, позволят быть свидетелем. Если смогу, я тоже буду там. Я хочу видеть ваши глаза, когда его глаза закроются в последний раз. Я буду думать о Шейле и ее ребенке. Я буду думать о том, что происходило в ее голове, когда он избивал ее и ее ребенка до смерти. И молю Бога, чтобы ему было чертовски больно, когда он будет умирать, а вы почувствуете каждую частичку его агонии. И тогда, я надеюсь, вы будете гореть в аду вместе с ним.

Я повернулся и пошел прочь, хотя всю дорогу до тюрьмы чувствовал, как ее взгляд прожигает мне спину.

***

СУББОТА, 3 СЕНТЯБРЯ 2005 г.

Пляж изгибался и резко уходил вправо, в то время как берег изгибался на юг, вниз за Сент-Огастин. Мы стояли на плесе изолированного пляжа с белым песком, спрятанного за неосвоенной береговой косой между Сент-Огастин и Маринленд. В нескольких сотнях метров от нас тянулось новенькое двухполосное шоссе, но с таким же успехом мы могли бы оказаться на необитаемом острове.

Там было три или четыре длинных пальмы, которые в прошлые годы повалили шторма, а действие ветра, воды и солнца за эти годы практически превратило их в окаменелость.

По мере того как пляж размывался, они оставались позади его полосы, совершенно черные монументы на фоне ослепительно белого песка и чистого синего океана за ним.

Я любил Матансас за его дикость, как и эти валуны в море, но это, казалось, было даже не на той земле, что существовала в нескольких милях отсюда. Я брал сюда Дебби и детей, когда они были маленькими, и эти визиты были одними из наиболее великолепных воспоминаний в моей жизни.

Алина оглядела пляж. На ней было довольно узкое красное бикини, но поверх него – шорты и рубашка. Мы прислонились к стволу дерева. Мы были словно единственные люди на земле. Как бы мне хотелось, чтобы это было так.

– Это как другой мир, – сказала она, протягивая руки, чтобы обнять меня. – Спасибо, что привел меня сюда.

– Его нет ни на одной карте, но я всегда думал, что это – одно из самых необычных мест на этом побережье. О нем знают лишь те, кто здесь вырос, как я, или туристы, случайно наткнувшиеся на него. Это то, что я могу подарить французской гостье, чего она не смогла бы получить ни от одной экскурсии.

Мы лежали в объятиях друг друга и вдыхали соленый бриз, дующий с океана. Было много того, что мы могли бы сделать, но ничего, что я хотел бы сделать больше, чем обнимать эту женщину и смотреть на белые волны, катящиеся к берегу.

Наконец, я поцеловал ее в лоб, поднял на ноги, и мы пошли по песку, обратно через полосу лесистой земли и оказались у моего Эскалейда, припаркованного на обочине пустынной дороги.

– Куда теперь, мой личный гид? – улыбаясь, спросила она.

– Небольшой урок истории, мисс де-Жарден, который наверняка понравился бы любому из Европы.

Был еще только полдень, и даже в начале сентября тесные, многолюдные, крохотные европейские вымощенные кирпичом улочки Сент-Огастина были переполнены машинами и прогуливающимися туристами со всего мира.

Я припарковался через несколько улиц от Кастильо-де-Сан-Маркос, и мы прошли мимо ресторанов и магазинчиков, торгующих стряпней и сувенирами Старого города. В некоторых местах ширина узких улочек была едва достаточной, чтобы могли проехать рядом две маленькие машины.

Она остановилась на углу и посмотрела сначала в одну сторону, потом в другую. Что-то в ее лице мелькнуло такое, чего бы она не хотела, чтобы я видел, и она отвела взгляд, как будто навес магазина, с рекламой «Подлинных ирисок 19-го века с соленой водой», был самой очаровательной вещью во всем мире.

Я позволил ей несколько минут постоять там в одиночестве, и по тому, как она дышала, понял, что она сдерживает рыдания. Я подошел к ней сзади, обнял за плечи и притянул к себе. Я позволил ей спрятать лицо и глаза, потому что знал, что увижу, если заставлю ее посмотреть на меня.

Это было слишком похоже на ее настоящую жизнь. Хотя сегодня это было анахронизмом даже для Парижа, все же все было похоже на Францию, Италию и Бельгию. Я знал, что это пробуждает воспоминания о других днях, и знал, кого она вспомнила, стоящим рядом, держащим ее в своих объятиях.

Через несколько мгновений она вытерла лицо и, не глядя на меня, сказала:

– Прости, мон шери. Я просто... просто вспомнила... как выглядел Андре, когда прошлой осенью мы привезли его в маленькую деревушку на португальском побережье. Все выглядело именно так, без туристических магазинов. Он бегал по пляжу, путаясь в своей новой одежде, и приставал к рыбакам, работавшим на солнце над своими сетями.

Она повернулась и уткнулась в меня лицом.

– Мне очень жаль. Так жаль. Но я скучаю по нему.

Я ничего не сказал. Просто обнимал ее. И не важно, что она лгала. Она скучала по сыну. И по мужу. И по ее жизни. А она была далеко отсюда. Но – это был мой выбор. Это было частью всего. И как бы ни было больно знать, с кем она должна была быть, я заключил с дьяволом сделку, чтобы, имея ее здесь, получить вместе с хорошим и плохое.

Мы шли рука об руку к Кастильо-де-Сан-Маркос, или, как его называли все в Северной Флориде, задолго до того как я был еще шаловливым огоньком в глазах моего отца, к Старому Форту. Его холмистый зеленый подъезд был заполнен детьми и отдыхающими. Мы подошли к входу, я заплатил четырнадцать долларов за два билета и пошел вперед.

Я не был профессиональным гидом, но ребенком был здесь так много раз, что чувствовал, что мог бы сделать работу профессионала. Я провел ее через пороховой склад, темную тюремную камеру, часовню и караульные помещения. Стены, казалось, смыкались, стены из ракушечника казались холоднее, чем можно было объяснить их подземным расположением.

Когда я был ребенком, мне иногда казалось, что здесь живут настоящие призраки. Я представлял себе, что невысокие – даже ниже меня – темноволосые мужчины в смешных доспехах и с живописными глазами, тревожно холодными и в то же время огненными, умирая от болезней или вражеских атак оставляли здесь свой дух.

Я знал, что все это чушь собачья, но внутри и снаружи этих крепких стен было много боли и смертей, а если в Северо-Восточной Флориде и было место, заслуживающее нескольких призраков, гремящих цепями, то это был Старый Форт.

Или иногда, думаю когда стал подростком и достаточно повзрослел, чтобы мое сердце могло быть разбито какой-нибудь сочной молодой леди, не замечавшей жеребца, что был под моим костюмом ботаника, я представлял себе темноволосого испанского солдата с крутой козлиной бородкой, заболевшего лихорадкой и умирающего от разбитого сердца, когда женщина, которую он любил, возвращалась в Испанию с его соперником.

Став постарше, я понял, что влюбленный солдат, вероятно, просто купил бы себе шлюху, маркитантку или, возможно, одну из женщин Крик, Чокто или семинолов, захваченных работорговцами. Я стал очень циничным, после того как в десятый раз увидел, как любовь всей моей жизни уходит с каким-то засранцем, оказавшимся просто достаточно высоким, чтобы снисходительно погладить меня по голове, забирая мою девушку.

Мы поднялись на верхний этаж, откуда открывался вид на Мост Львов и гавань Матансаса. Солнце слепило, отражаясь в неспокойных волнах, гонимых северо-восточным ветром ранней осени. Через несколько часов небо затянет тучами, а потом оно обрушится, но сейчас это была Флорида в лучшем ее проявлении.

Я схватил Алину за руку и сказал:

– Пошли вниз.

Мы вышли на холмистый склон, ведущий от входа в Форт к улице.

– Я должен это сделать, – сказал я и пустился рысью. Держа меня за руку, она запнулась, а затем, с ее длинными ногами, начала меня догонять. Потом мы бежали и смеялись как сумасшедшие, смеялись как дети, а туристы, матери, отцы и маленькие дети просто смотрели на нас. Наконец, как раз перед тем как нам сбежать с травы на кирпичи улицы, я упал на колени и потащил ее за собой.

Она смеялась так сильно, что едва могла говорить, но все же, ей удалось сказать:

– Что... что... что все это значит?

– Я любил делать так с девяти или десяти лет. Мы с друзьями поднимались в Форт и сбегали вниз так быстро, как только могли, стараясь не вылететь в поток машин. Конечно, никто никогда не ехал здесь быстрее пятнадцати миль в час, но все равно удивительно, как мы выжили.

– Ты – сумасшедший, сумасшедший, – сказала она, целуя меня в щеку.

– Да, я такой, дикий и сумасшедший парень.

Только в эти несколько секунд я не ощущал каждую секунду своих сорока двух лет. Это было приятно.

***

ТРИ ЧАСА СПУСТЯ

Я попытался освободить свой язык, чтобы перевести дыхание. Я думал, что призрак Филиппа вернулся в то заточение, из которого вышел, потому что не чувствовал его между нами. Она лежала на диване голая по пояс, с ее грудей стекала моя слюна от сосания, чем я занимался в течение последних десяти минут. Мы могли бы трахнуться по-настоящему, но оба откладывали это.

– О, – наконец сказала она. – Во сколько, ты сказал, у нас забронировано на Верхнем этаже?

– В семь тридцать. У нас есть сорок пять минут. Уйма времени.

– Ну, мне нужно сходить, принять ванну и... кое-что сделать.

Я бросил на нее взгляд, а она пожала плечами.

– Сиди и жди.

Я откинулся на спинку дивана и отпустил ее. Верхний этаж – это ресторан, расположенный на пятнадцатом этаже здания банка Барнетта. Он занимает весь этаж, и через его окна можно увидеть весь Джексонвилл, раскинувшийся внизу и вокруг вас.

Джексонвилл, да и вся Флорида, если уж на то пошло, находится примерно в пятнадцати сантиметрах над уровнем моря, так что, ничто не загораживает обзор на многие мили вокруг.

Это – одна из самых впечатляющих достопримечательностей города, и в свой день рождения я хотел поделиться ею с Алиной. И еда неплохая, если вы любите стейк с картошкой. Я – не большой любитель стейков, но они были вполне уместны для такого знаменательного дня рождения.

Когда Алина вошла в ванную, зазвонил мой сотовый. Я почти не проверял его, но всегда был шанс, что это важно.

Я увидел номер и понял, что это, должно быть, Келли или Кэти Баскомб. Я знал, что Келли все еще живет с родителями Дебби. Мне было трудно понять, почему она звонит мне в вечер моего дня рождения.

– Папа, привет.

– Привет, Келли. Что ты задумала?

– Мы с Би-Джеем хотели проверить еще раз. Ни один из нас сегодня никуда не идет, и мы хотели дать тебе последний шанс передумать и прийти сегодня вечером на твой день рождения.

Я выждал приличный промежуток времени, чтобы ответить, а затем соврал:

– Прости, детка. Я знаю, что это звучит как старая запись, но на прошлой неделе у меня было много важных дел. Я – в нижнем белье в квартире смотрю фильм по телевизору и, вероятно, буду храпеть до девяти. Я бы заснул при тебе. День рождения – это просто число. Дайте мне пару недель, и мы сходим и сделаем что-нибудь особенное, что-нибудь, что вам понравится. Не могла бы ты дать мне еще один шанс?

– Ладно. Я найду, чем заняться сегодня вечером. Отдохни немного. Теперь ты знаешь, что ты – старик.

– Не тычь мне этим в нос. Обещаю, я свяжусь с тобой, когда уляжется дым, и устрою хороший вечер.

Нечто влетело мне в голову и выскочило изо рта прежде, чем я успел остановиться. Я поймал себя на том, что понизил голос, хотя Алина никак не могла услышать меня в ванной из-за текущей воды.

– Мы можем собраться все вместе. Ты, твой брат, твои бабушка и дедушка. Даже... скажи своей маме, что она тоже приглашена, если захочет с нами поужинать. Скажи ей... я обещаю... перемирие. Нам придется научиться... находиться рядом друг с другом... когда-нибудь.

Другие слова не лезли из моей головы. Это был бы первый раз за почти двадцать лет, когда у меня будет день рождения, где не было ее. Теперь я знал, что такова реальность, но внезапно меня снова осенило. Я был в своей квартире с красивой обнаженной женщиной и скучал по своей бывшей жене.

– Я скажу ей, папа. Я... думаю, ей это понравится. Ладно, я тебя отпускаю. Отдохни немного.

Я выключил телефон. И сел на диван, размышляя, правильно ли поступаю. Но с ними мы проведем вместе всю оставшуюся жизнь. С Алиной же у меня было меньше двух недель, и этого, вероятно, должно будет хватить мне на всю оставшуюся жизнь.

Да и как я мог оставить Алину одну, в тайне от моей семьи, в то время как сам отправился бы на празднование дня рождения. С другой стороны, как я мог представить Алину своим детям и сказать: «Кстати, дети, это – замужняя дама, которая изменяет своему мужу со мной. Она – очень милая леди».

Может быть, в Европе такое и можно было сделать. Но только не в Джексонвилле, штат Флорида. Я покачал головой, просто думая об этом.

Я крикнул Алине, но у той был маленький магнитофон, который она пронесла с собой в ванную, и я был уверен, что она меня не услышит. Я подошел к шкафу, достал хорошие брюки и синий пуловер с V-образным вырезом. Верхний этаж был дорогим, но не официальным.

Я надевал черные мокасины, когда в дверь позвонили.

Кто, черт возьми, будет стоять у моей двери субботним вечером? Я подумал, не случилось ли чего-нибудь в тюрьме с Саттоном... или это может быть что угодно. Но телефон не пикал, пока я разговаривал с Келли, чтобы сообщить, что на линии имеется еще один звонок.

Вселенная развернулась на сто восемьдесят градусов, и я почувствовал себя Алисой, падающей в Зазеркалье. Я подошел к двери и заглянул в глазок.

Несмотря на то, что это был неплохой район, он все же находился в центре Джексонвилла, и я не открывал дверь, не зная, что ждет меня с другой стороны. Я узнал то, на что смотрел, но мои глаза не передавали сигналы в мозг.

Прежде чем я успел пошевелиться, в замке повернулся ключ, и я, не задумываясь, попятился назад, в то время как дверь открылась наружу.

– Сюрприз...

– Привет, папа... мы...

– Папа... я подумал...

– Билл, С Днем рождения, сынок...

Они все уставились на меня в моих брюках, пуловере и туфлях, и я тоже уставился на них.

– Привет... Келли... Би-Джей... Мама... Чарльз... Рой?.. Кэти?.. Кларисса... Рики... Эми...

Я не мог в это поверить, но сказал:

– Дебби?!

Я смотрел на своих сына и дочь, стоявших впереди парада, за которыми следовали моя мать и отчим, мои бывшие теща и тесть, моя бывшая невестка, ее шестилетняя дочь Эми и восьмилетний сын Рики, и МОЯ БЫВШАЯ ЖЕНА? В какой Круг Ада меня бросили?

– Папа... что такое?.. Я думал...

– Да, папа, – сказала Келли, – ты сказал, что идешь спать. Мы пришли, чтобы сделать тебе сюрприз и пригласить на классный праздничный ужин.

– Да, сынок, – ответила мать, надвигаясь на меня словно крадущаяся львица. – Мы думали, что нам придется заставить тебя одеться и вывезти. Но, похоже, ты нас опередил. Куда ты направлялся и почему не хотел, чтобы мы об этом знали?

Я не понимал, что она заталкивает меня в мое логово, пока не понял, что прошел мимо дивана, и вся экспедиция оказалась внутри моей квартиры.

– Мальчик, эта квартирка действительно маленькая, – сказал, оглядываясь, Рики.

– Дерь... детка, нет... – сказала Кларисса.

Я услышал позади себя звук и понял, что вся моя жизнь строилась до этого момента. Дверь в ванную открывалась, и когда она открылась наружу, я услышал мелодию Кранберрис, которую мы слышали у О'Брайена. Когда Алина поняла, как сильно они мне нравятся, то скачала их.

Когда дверь открылась, и я обернулся словно в замедленной съемке, как во сне, я услышал:

«Знаешь, я без ума от тебя.

Ты подчинил меня своей воле.

Неужели теперь так будет всегда?..»

Она вышла, как на картине Боттичелли, изображающей Афродиту, поднимающуюся из моря, вся розовая и белая, с черными как смоль мокрыми волосами, рассыпавшимися по плечам. В то время как Кранберрис изливались у нее за спиной, она подошла ко мне на цыпочках, ее внимание было сосредоточено на розовой щели ее бритой киски, которую она держала открытой большим и указательным пальцами.

– Тебе нравится? Я так и думала... проверь это... прежде чем мы...

Всего несколько раз в жизни я видел, как у человека буквально отвисает челюсть. Она уставилась на меня и на то, что стояло позади меня, а ее голос замер.

– Мамочка, на этой леди нет никакой одежды.

Это был один из тех моментов, когда вы слышите, как в вашей сонной артерии пульсирует кровь, слышите, как гудит кондиционер в квартире, слышите отдельные вздохи полудюжины людей на фоне холста тишины.

А потом Алина попятилась назад, перемещая руки от паха к груди и обратно, переводя взгляд с одной пары изумленных глаз на другую, и исчезла в ванной, дверь которой захлопнулась.

«...Неужели теперь так будет всегда?..»

Каким-то образом старая водевильная реплика «я медленно повернулся...» зазвенела у меня в голове, когда я повернулся лицом к родителям, детям, родственникам и не родственникам. Я не мог прочесть выражение лица Чарльза, но на лице моей матери появилось удивление и легкая улыбка, на лице Кэти Баскомб отразились потрясение и печаль, как и на лице ее мужа и дочери Клариссы.

Келли приложила пальцы к губам и смотрела на меня так, как я никогда раньше не видел. Я понял, что она не видит во мне папу. Она никогда в жизни не видела меня с другой женщиной. Би-Джей ухмыльнулся и беззвучно произнес одними губами:

– Класс!

Я встретился взглядом с Дебби и не смог ее понять. Все, что я знал, это то, что увидев ее без предупреждения, я снова понял, насколько она невероятно, несправедливо красива.

– Послушайте, я понимаю, что вы, ребята, пытались сделать мне сюрприз...

– И мы его сделали, – сказала мама, бросив взгляд через плечо на Дебби. – Ты его сделал. Мне очень жаль... ты испытал сильное потрясение... но я тоже... мы тоже.

– Кто...? – начала Келли.

– Минутку, – я повернулся к ним спиной, открыл дверь ванной и шагнул внутрь. Алина стояла ко мне спиной, натягивая трусики и энергично вытирая гриву черных волос.

– Прости, детка, но это похоже на комедию положений. Я понятия не имел, что они заявятся. Они думали, что сделают мне приятный сюрприз.

– Твоя семья, – сказала она, поворачиваясь ко мне. Все ее тело все еще было покрыто красными пятнами, указывающими на румянец по всему телу. – Я чувствую себя такой идиоткой. Как я могу теперь показаться им на глаза?

Я отвел ее руки, откинул челку с лица и крепко поцеловал.

– Ты наденешь это платье и лифчик и выйдешь со мной. Ты – моя подруга с круизного лайнера и приехала в гости. Мне не за что извиняться, и тебе тоже. Я – взрослый, свободный мужчина, а ты – взрослая женщина. Красивая женщина. Я хочу показать тебя своей семье.

– Я впервые увидела ее во плоти, Билл. Я понятия не имела... она впечатляет. Что она здесь делает?

– Не имею ни малейшего понятия. Наверное, ее уговорили дети. Что-то насчет того, чтобы зарыть топор войны. Но пусть она съест свое сердце, увидев меня с тобой. Эта сука заслуживает такого и гораздо худшего.

Я начал открывать дверь в ванную, а потом добавил:

– И не забудь надеть Флёр-де-Лис.

Когда я вышел, вся команда толпилась в пространстве между кухней и маленькой гостиной. Между Келли и Би-Джеем стояла Дебби.

– Кто она, папа? – снова начала Келли.

– Ее зовут Алина де-Жарден. Она была офицером, членом экипажа французского корабля, на котором я отправился в тот круиз, Бон Шанс. Мы познакомились во время круиза. У нее есть недели отпуска на корабле, и она оказала мне честь, став моей гостьей.

Би-Джей лишь ухмыльнулся и дал мне пять. Я ответил ему.

– Почему ты просто не сказал нам, что у тебя другие планы? – спросила мама. – Это бы не задело моих чувств. Мы могли бы встретиться в другой раз, и ты смог бы проводить время с ней без того... чтобы появились мы и потоптались по всей квартире.

– Я не совсем лгал, мама. Я много работал и старался проводить время с Алиной. Она здесь совсем ненадолго, и я подумал, что будет... сложно... представить ее и объяснить... все. Я и понятия не имел, что все придут. Мы просто собирались перекусить, а потом лечь спать.

Кларисса просто закатила глаза, когда я сказал это, и усмехнулась. У меня сложилось впечатление, что она наслаждается дискомфортом сестры.

– Она... – впервые заговорила Дебби. – Она очень красивая, Билл. Я рада... что ты нашел себе... подругу.

– Спасибо. Да, она очень красивая, и мне очень повезло.

Дверь ванной открылась, и я оглянулся, чтобы увидеть, как из нее выходит явление в черном. Она была одета в классическое «маленькое черное платье», выглядевшее так, словно было на ней нарисовано. Несмотря на то, что она была в лифчике, его не было заметно. Лилия казалась огромной как апельсин, сверкающий в центре черного платья.

Я отступил назад, обнял ее и повернулся лицом к своей семье.

– Алина, это – моя семья. Это – Дебби, моя бывшая, Келли – моя дочь и Би-Джей – мой сын. И...

Когда я закончил, она отошла от меня и повернулась к ним лицом.

– Я... хочу извиниться... Мне... стыдно, что я выставила себя на такой показ...

Мама обошла Дебби и взяла Алину за руку. Она посмотрела на нее и сказала:

– Тебе не за что извиняться. Это мы ворвались к вам. Люди, которые появляются там, где их не ждут, не могут обижаться на то, что видят им не положенное.

– Спасибо. Вы должны гордиться своим сыном. Он – очень уважаемый адвокат. Он – такой человек, каким хотят быть другие адвокаты.

– Я и горжусь им. И знаю, что если ты ему нравишься, то должна быть особенной женщиной.

Она протянула руку и коснулась Флёр-де-Лис.

– Она так прекрасна.

Алина прикоснулась к бриллианту в центре.

– Да. Она всегда будет очень особенной для меня, потому что это – подарок мне от вашего сына.

– Она очень красива. Они могут делать удивительные вещи с бижутерией. Она выглядит настоящей.

Дебби подошла к Алине на расстояние с полметра. Я не задержал дыхание, но чувствовал, что должен.

– Да, могут, но это – настоящее золото и настоящий бриллиант. Хотя не это имеет значение. Я бы дорожила ей, даже если бы она была из картона. Дело не в том, из чего она сделана, а в том, что она символизирует.

– Корабельные романы сладки. Эфемерны, но сладки. Сколько вы были вместе, неделю? Билл двигался очень быстро. Билл – хороший человек, но, когда мы были вместе, он никогда не двигался настолько быстро. И он никогда не был таким энергичным.

– Билл – энергичный мужчина, очень... соблазнительный. Возможно, после долгого брака ты просто не заставляла его чувствовать себя таким... энергичным... больше.

Две женщины, горячая и блондинка, холодная и брюнетка, смотрели друг другу в глаза, Дебби слегка опустила глаза. Она посмотрела на Флёр-де-Лис, а затем перевела взгляд на грудь Алины.

– Я думала, что Франция – более развитая страна, более развитая в медицинском и технологическом отношении.

Алина молча смотрела в ответ. В ее взгляде был вопрос.

– Я думала, что большинство француженок знают и используют импланты там, где... природа была... не так щедра. В современном мире ни одна женщина не должна оставаться плоскогрудой.

И она сделала глубокий вдох и медленно позволила этим тяжелым грудям покачаться, чтобы довести до конца свою точку зрения.

На губах Алины заиграла легкая улыбка.

– Во Франции у женщин есть импланты... там, где они требуются и желаемы. Я думала, однако, что в такой великой стране как эта, больше женщин будут знакомы с возможностями липосакции. В конце концов, сегодня нет необходимости иметь эти уродливые складки жира на животе, бедрах или заднице.

Ее взгляд заиграл на золотистом теле Дебби, а затем две женщины просто встретились взглядами.

Последовало еще одно затянувшееся молчание, а затем Дебби посмотрела на меня и сказала:

– С днем рождения, Билл. Надеюсь, сегодня вечером ты хорошо проведешь время. И, мисс де-Жарден, я надеюсь, тебе понравится остаток твоего пребывания в нашей стране.

Посмотрев на Келли и Би-Джея, она сказала:

– Если ваш отец захочет пойти куда-нибудь сегодня вечером, я хочу, чтобы вы пошли с ним и хорошо провели время. Я просто сейчас не очень хорошо себя чувствую. Я устала и иду домой, чтобы немного поспать.

Она отмахнулась от попытки матери заговорить с ней и молча уставилась на Клариссу, потом покачала головой и вышла из моей квартиры. В тот момент я должен был бы почувствовать себя лучше, чем сейчас. Я должен был почувствовать себя лучше, чем за последние пять месяцев, с тех пор как впервые услышал эту фразу: «когда мы были женаты». Рядом со мной была красивая женщина. Я должен был чувствовать себя лучше, чем сейчас.

Жизнь иногда забавна.

ГЛАВА 5: СКАЖИ, ЧТО Я КРАСИВАЯ

Меня зовут Уильям Мейтленд. На сегодняшний день мне сорок два года. Уже почти два месяца как я развелся с Дебби, бывшей моей партнершей двадцать лет и моей женой восемнадцать, и почти полгода назад вырвавшей мне сердце и отрезавшей яйца, когда бросила меня ради жеребца, моложе нее на десять лет.

Я стал жить дальше, и продвинулся до такой степени, что начал безнадежные отношения с красивой француженкой, с которой у меня нет и никогда не будет будущего, потому что она замужем за мужчиной, бывщим моим другом, и у нее есть маленький сын, которого она никогда не оставит.

После того как вся моя семья устроила засаду и поймала нас в моем новом кондоминиуме в центре Джексонвилла, мне пришлось познакомить мою подругу Алину с моими детьми, бывшей женой, моей матерью и отчимом, бывшей тещей и тестем, красивой сестрой моей бывшей и ее двумя маленькими детьми. Теперь мы все готовимся к большому семейному празднованию моего сорок второго дня рождения.

Я никому не говорил и не скажу, что Алина – замужняя женщина, которая, вероятнее всего, вернется к своему мужу. У нее может быть открытый брак, но это не то, что поймет или примет моя семья.

И это не имеет значения. Наши отношения – только наши, а вовсе не моей матери и отчима, и не моих детей. Наши отношения – большая глупость, и она обязательно еще ударит по мне, но это было мое решение.

Единственный человек, которого с нами не будет, это Дебби. Они с Алиной устроили одну из тех женских кошачьих драк, происходящих на таком уровне, когда мужчины могут понять, что ЧТО-ТО происходит, только когда у кого-то отвалится голова. Не было ни капли крови, но шел постоянный обмен ударами. И Дебби отступила.

Я не знаю, где она и что будет делать, в то время как я наслаждаюсь обществом моей семьи и Алины. Я знаю, что она была ранена, по меньшей мере была задета ее гордость.

Я знаю, что она не слишком высокого мнения обо мне как о мужчине, и я не давал ей повода вспоминать наши последние годы в спальне с большой приязнью. Я знаю, что она испытывала ко мне жалость, по сравнению со своим высоким, сильным молодым парнем, у которого, по ее словам, член был намного больше, чем у меня.

И когда она увидела обнаженную Алину, выходящую из нашей ванной, чтобы отдаться мне, когда она увидела ее стройное, великолепное тело в облегающем черном платье, это было так, будто я, образно выражаясь, показал ей средний палец. Она больше не могла жалеть меня как безнадежного неудачника, который не достоин был ее любви или ее тела.

Я видел это в ее глазах, когда она выходила из моей квартиры. Я ранил ее. Почему, черт возьми, ей было так больно, я до сих пор не понимаю. Если вас кто-то больше не интересует, то почему вас должно волновать то, что он встретил кого-то еще.

Несмотря ни на что, мне было жаль ее. Я никогда не понимал, как люди могут перестать кого-то любить.

Я никогда больше не смогу с ней жить. Я никогда больше не смогу делить с ней постель. Мы никогда больше не будем смотреть друг другу в глаза после долгого рабочего дня, чтобы без слов понять, о чем думает другой.

Но как вырвать из себя воспоминания и эмоции... саму жизнь и притвориться, что ее никогда не было? И наши двое детей являются ежедневным напоминанием о том, что я не смогу избавиться от того, чем когда-то она была для меня.

Но даже любя ее по-прежнему, какая-то часть меня наслаждалась, видя в ее глазах боль. Она ни разу не извинилась за то, что разлюбила меня и возжелала парня помоложе. Она ни разу не извинилась за то, что затащила его в свою постель, до того как сказала мне, что хочет развода.

Она сказала, что сожалеет, что причинила мне боль. Но это – не одно и то же. И хотя с моей стороны это было низко, я хотел, чтобы она знала и чувствовала, каково это – быть замененной в чьей-то жизни. Конечно, это было не то же самое. Потому что, когда она бросила меня, я был отчаянно влюблен в нее. Я же лишь ранил ее гордость. Но меня и это устроит.

Она заслуживала того, чтобы ей причинили боль. Если есть хоть какая-то космическая справедливость, ей нужно было хоть немного почувствовать то страдание, что она доставила мне.

***

СУББОТА, 3 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА, 9.30 ВЕЧЕРА.

Она постучала в дверь апартаментов Шайе, расположенных недалеко от бульвара Атлантик. Здание располагалось на подъездной дороге, идущей вдоль Арлингтонской автострады. Оно было построено в псевдосредневековом стиле с угловыми помещениями, похожими на круглые башни по сторонам замка.

Он жил в апартаментах в одной из башен. Тот факт, что квартира была на уровне земли, а не на высоте в пятнадцать метров, отчасти разрушал образ, но он сказал, что ему просто нравится сама идея жить в анахронизме. Интересно, есть ли у него кто-нибудь? В нормальной ситуации она бы позвонила по телефону. Но сегодня это не имело значения. Если бы у него кто-то был, ему пришлось бы вышвырнуть их вон.

Она постучала снова, а потом и в третий раз. Его машина стояла на месте для парковки. Он мог бы выйти куда-нибудь с друзьями, но она молилась, чтобы он этого не сделал. Он должен быть дома.

Дверь открылась, и на пороге появился он, одетый в штаны и белую футболку. В левой руке он держал бутылку пива Бад.

Он уже собирался что-то сказать, когда она переступила порог, обняла его за шею и притянула к себе, чтобы прижаться губами к его губам. Через несколько секунд его губы приоткрылись, и она скользнула языком внутрь. Она потерлась грудями о его грудь и прижалась к нему промежностью. Она почувствовала, как его член между ног стал тверже и начал увеличиваться, и начала тереться о него своим телом.

Через минуту он мягко оттолкнул ее и обнял за плечи.

– Я знаю, что это тупой вопрос, Деб, но почему ты здесь?

– Мне требуется дать тебе инструкцию по эксплуатации?

Он ухмыльнулся.

– Нет, думаю, я знаю, как вставить деталь А в гнездо Б и как она оттуда выходит. Но я не знал, что у нас сегодня свидание. Неужели я совершил непростительное и забыл о запланированном свидании?

На этот раз она нежно поцеловала его, и протянула руку, чтобы убрать непослушные волосы с его глаз.

– Нет. Это спонтанное желание, как сказали бы мои дети. Не мог бы ты включить меня в свой плотный график? У тебя сейчас уже есть какие-нибудь женщины, чтобы мне следовало отсюда сбежать?

– Нет. Женщины по углам не прячется. Вообще-то, я работал над статьей в журнале как фрилансер. Для журнала «Парад». Я должен закончить к следующей пятнице.

– И я прервала твою работу? Ты полагаешь...?

Она опустилась на колени и расстегнула молнию. Он уже был тверд, и она потянула его плавки вниз и смогла сдвинуть жесткий столб мужской плоти достаточно, чтобы освободить его. Она провела одной рукой вверх и вниз по нему, потирая большим пальцем головку и чувствуя влажную смазку, которая уже выделялась.

Она сжала его достаточно сильно, чтобы у него перехватило дыхание, затем приподняла его, чтобы пробежаться языком по его яйцам, затем прошла по всей длине его члена, пока не добралась до кончика, который облизала и постаралась засунуть язык так глубоко в дырочку на конце, как только смогла. Затем начала его сосать, как соломинку, помогая руками.

Наконец, она откинула голову и посмотрела на него.

– Ты чертовски хорош на вкус, Клинт. Могу ли я что-то придумать, сможет ли вообще что-то в мире, заставить тебя задуматься о том, чтобы отложить свою очень важную статью на несколько часов? Ты позволишь мне подрочить твой большой твердый член, пока не выплеснешь всю свою горячую белую сперму мне на лицо и сиськи? И позволишь ли мне снова сделать тебя твердым и убедить тебя засунуть его полностью внутрь моей киски, пока не заставишь меня кричать?

Он глубоко вздохнул и поднял ее на ноги.

– Черт возьми, если бы ты не была профессором колледжа и профессиональным администратором, Деб, из тебя бы вышла чертовски хорошая продавщица. К черту статью.

Он подхватил ее на руки, не слишком напрягаясь, и она мысленно зааплодировала ему. Она знала, что она – не маленькая девочка, а он – не культурист, но он поднял ее без видимого напряжения. Для писателя он был довольно крепким.

Он положил ее на свою кровать, с которой она уже была знакома, и несколькими отработанными движениями расстегнул и стянул с нее блузку, затем спустил юбку. Он посмотрел на ее обнаженную вагину и усмехнулся.

– И почему у меня сложилось впечатление, что вы готовы к действию, маленькая леди?

– Что вы имеете в виду, Ретт Батлер? Вы готовы воспользоваться своим преимуществом перед маленькой невинной мной?

Он сделал классический жест «злодей, подкручивает усы» и снял штаны. Его член торчал прямо, твердый и гордый. Она почувствовала, что становится еще влажнее.

– Вообще-то таков был мой план, если ты видишь что-то, что тебе понравится.

– Ммм... Да, вообще-то да. Упаду ли я в твоих глазах, если скажу, что нахожу мужские члены красивыми? Твой прекрасен.

Он сел рядом с ней и легонько провел пальцем по ее бедру, его пальцы приблизились к входу в ее женственность.

– В самом деле? То есть я знаю, что женщинам нравится то, что мы с ними делаем. Но я никогда не слышал, чтобы женщина называла их прекрасными.

Она перекатилась к нему и легонько обхватила его член пальцами, двигая ими вверх и вниз так мягко, словно боялась причинить ему боль.

– Они прекрасны, Клинт. Я... знаешь... в молодости я была немного дикой. Я видела, и терлась, и сосала большие и маленькие, и тонкие, и с каким-то изгибом. Обрезанные и необрезанные. Я смотрела порно. Знаешь, сейчас все смотрят порно. Даже Билл... и я... мы иногда смотрели порно, чтобы сильнее возбудиться.

– И твердый член... Боже... его сила. Мужчины жесткие и угловатые, а женщины мягкие и круглые. А член, это место, где вы тверже всего. Он как живая скала, мягкая, пульсирующая. Эти четкие линии. Иногда мне хочется быть художником. Я бы специализировалась на прекрасных сильных, длинных, прямых членах.

Он перекатился к ней, скользнул пальцами к ее киске и почувствовал, как они погружаются в нее. Она была такой мокрой, что он вошел без всяких усилий; он опустил голову к ее тяжелой груди и лизнул шершавый ореол. Когда он сделал это, она резко вздохнула. Он уже знал, что она из тех женщин, у которых прямая связь между грудью и киской. Если ты сможешь пососать ее грудь, она раздвинет ноги и будет готова.

Но каким-то образом ей удалось взять его за подбородок и оттолкнуть. Он растерянно посмотрел на нее.

– Ты можешь иметь меня, Клинт. Всю ночь. Но сначала...

– Что? Ты хочешь, чтобы я сделал стойку на руках, вбил несколько гвоздей в доску своим членом. Господи, просто скажи...

Она повернулась к нему, и он не смог ничего прочесть в ее глазах. Такое случалось и раньше. Даже при том, что он уже знал ее лучше, было слишком легко попасть в ловушку, думая, что она была просто большой сиськастой телкой. Но она была намного больше, чем это, и если она позволяла обращаться с собой как с секс-игрушкой, то лишь потому, что хотела, чтобы с ней так обращались.

– Скажи, что я красивая.

Он посмотрел на нее с любопытством.

– Что? В чем дело?

– Не спрашивай, Клинт. Просто скажи мне. Воспользуйся словами, чтобы сделать меня мокрой. Я знаю, что ты можешь сделать это своим телом. Заставь меня поверить, что я красивая, хотя бы на несколько часов.

Он понял в чем дело, но говорить об этом сейчас было бы бесполезно.

Он приподнялся на локте и посмотрел на великолепное тело, лежащее рядом с ним.

– Хорошо, мисс Баскомб. Я мог бы использовать библейские иносказания из Песни Песней Соломона, но как насчет такого. Ты – ходячая влажная мечта. Когда ты вошла в мой кабинет в тот первый день, я взглянул на тебя и понял, что даже если бы мне пришлось ползти по битому стеклу, чтобы попасть в эту горячую киску, то я бы это сделал.

– Ты – мечта каждого похотливого подростка о блондинке с огромными сиськами, большими сосками и отличной задницей. Я не могу видеть тебя в одежде, не думая о том, как ты выглядишь под ней. Я хочу погладить эти огромные мягкие груди, погрузить в них пальцы, пососать их, как ребенок соску.

– Я хочу раздвинуть твои ноги и нырнуть в эту влажную киску, манящую меня своим блеском. Я не могу быть возле тебя и не представлять, как вхожу в тебя. Я думаю о том, как будут выглядеть эти груди, когда они обхватят мой член, а я буду двигать им взад и вперед.

– Иногда я сижу здесь один и думаю о тебе и о том, как ты выглядишь голой на моей кровати, и не могу удержаться, чтобы не вытащить свой член и не дрочить, пока не кончу. Я не делал этого уже годы. Но ты пробуждаешь во мне все это.

– Это как в старом анекдоте про Мэрилин Монро. Какой-то критик однажды сказал, что она обращалась ко всем мужчинам как к тринадцатилетним мальчикам, на что она ответила: «да, но возле меня каждый мужчина становится тринадцатилетним мальчиком».

Он наклонился, положил руку под основание одной большой груди и повел ее вверх, проводя пальцами по податливой плоти, пока не захватил сосок и тянул, и сжимал его, пока у нее не перехватило дыхание.

– Но это не просто секс, Дебби. Твоя улыбка освещает эту комнату. Если бы я знал, что никогда не смогу иметь тебя, то эта улыбка заставила бы меня захотеть стать твоим рыцарем. Эти твои губы, глаза и скулы. Ради тебя я хочу стать героем, стать лучше, чем я есть. Я знаю, что это то, что чувствуют к тебе другие мужчины. Это – причина, по которой парни выворачиваются наизнанку, чтобы сделать все, что ты попросишь.

– Все они: старые, молодые или толстые и даже если они знают, что никогда в этой жизни тебя не получат, они хотят, чтобы ты им улыбнулась. И я знаю, что именно это чувствовал в тот вечер Билл...

Она схватила его руку, крепко сжала и приподнялась, чтобы поймать его губы своими.

– Нет, не упоминай его имени, Клинт. Я не хочу, чтобы он был здесь. Он не часть моей...

Он заткнул ей рот своим и перекатился на нее, одним плавным движением скользнув членом глубоко в нее, так, что она ахнула ему в рот, но не смогла издать ни звука.

Его член вошел на всю глубину, так сильно, что мог остаться повреждения, но она двинулась к нему навстречу, чтобы принять еще больше его в себя. Она обняла его ногами, чтобы удерживать его так глубоко, как только могла, позволяя ему лишь слегка отодвигаться, а затем снова вонзаться в нее.

Он провел губами вниз от ее губ, покусывая ее шею, а затем обхватил ее правый сосок, посасывая, а затем зубами потянул его достаточно сильно, чтобы заставить ее вздрогнуть. Но от этого она стала еще влажнее. Он уже понял, что ей нравится немного боли. От его игр с грудью она застонала и начала царапать ему спину.

Она захотела, чтобы он колотился в нее еще сильнее, как Дуг, как... Нет-нет-нет, она выбросила из головы свои воспоминания о прошлом и сконцентрировалась на ощущении его внутри себя, на том, как он играл на ней, используя ее грудь, губы, киску и задницу, сжимая и поглаживая, вытаскивая и врезаясь, вытесняя из ее головы все мысли, кроме текущего момента.

А потом она почувствовала, как он ускоряется, и она взорвалась вокруг него, но внутри нее все еще продолжал стучать жесткий таран, и она кончила снова, почувствовала что он на грани, и царапала его спину и кричала, почувствовав, как он вливает в нее один расплавленный взрыв за другим, и она кончила еще раз...

Он отвалился назад, и она почувствовала, как его все еще твердый член выскользнул из нее, и оставил после себя пустоту.

Она перевернулась на живот, нашла его член и облизала его, затем двинулась вверх по кровати, пока ее грудь не оказалась на его лице. Она прижалась грудью к его лицу и улыбнулась, когда он лизнул, а затем изо всех сил засосал левую, а затем и правую.

– Детке это нравится? – спросила она игривым голосом. Она немного приподнялась и провела грудями по его лицу.

Его голос звучал запывшимся:

– Боже, да, просто позволь мне полежать и пососать немного, пока ко мне не вернутся силы. Мне уже не двадцать.

Она убрала свои груди от его рта, а затем начала делать то, что Билл – блядь, сука, блядь – почему он продолжал пихать себя обратно в ее воспоминания – то, что этот ублюдок называл массажем сиськами. Она скользила тяжелыми дыньками, (от которых у нее иногда болела спина, но они того стоили), вверх и вниз по его груди, рукам и обратно вверх, туда, где он мог кусать их зубами, а затем вниз, вокруг паха.

Сначала пососала его член, а потом обхватила грудями, прижала их руками и начала потирать вверх-вниз. Совсем неудивительно, что через несколько минут она почувствовала, как начинает возвращаться сталь, и он снова начал подниматься.

– О-о-о!...

– Тебе это нравится, ха... тебе нравится, когда эти большие тяжелые сиськи ласкают твой член... Не лги, я могу сказать... давай посмотрим, понравится ли тебе это, – и она схватила его ртом, пососала, потом отпустила и снова стала ласкать. Она сосала, терла и массировала, и через несколько минут он уже толкался навстречу ее рту.

Затем она остановилась, держа его дрожащий член неподвижно в нескольких сантиметрах от своего горячего влажного рта, посмотрела на него, и спросила:

– Ты хочешь трахнуть меня еще раз, Клинт... или ты хочешь кончить так?

Клинт ответил, схватив Дебби за голову и вставив свой член между ее губами. Ему не потребовалось больше двух или трех движений, чтобы брызнуть ей в рот. Она продолжала тереться сиськами о него, пока брызги не прекратились. Спермы было немного, но, черт возьми, как он и сказал, ему уже было не двадцать.

Дебби держала голову у него на бедрах, вылизывая его дочиста и покатала немного жидкость во рту, прежде чем проглотить. Как она и говорила Теллеру, она знала вкус мужского семени. В юности она ненавидела этот вкус. Он не был похож ни на что, что она когда-либо пробовала. Но теперь... черт побери, если научился любить устриц, то можешь научиться любить почти все.

Она подождала, пока ей не показалось, что она все проглотила, прежде чем подвинулась выше и положила голову ему на грудь. Большинство парней, какими бы хорошими они ни старались быть, просто не любили пробовать на вкус собственную сперму. Они не возражали лизать киску, но себя... вероятно, какое-то зацикливание на гомоэротических наклонностях. Она все еще не понимала этого, но пока парень заставляет ее чувствовать себя настолько хорошо, зачем заставлять его делать то, что на самом деле его отталкивает.

Они полежали так некоторое время, пока оба не начали нормально дышать, а потом Клинт снял ее с себя и спросил:

– Не хочешь пива? Или вина? У меня есть кофе и немного слоек на кухне на случай, если у тебя разыграется аппетит.

– Кофе звучит хорошо. Но никаких слоеных булочек. Надо следить за фигурой.

– Можно я послежу за ней вместо тебя?

Она сделала вид, что хочет дать ему пощечину. Несколько минут спустя они уже сидели в его постели голые и осторожно пили горячий кофе. Клинт уничтожал два полупрозрачных ломтика датского сыра.

Они говорили ни о чем особенном, когда Клинт спросил:

– Так что на этот раз учудил Билл?

– Не надо, Клинт... Не будем об этом.

– Я все время говорю тебе, Дебби, что все в порядке. Ты была замужем всего пару месяцев назад. Большинству людей требуется пара лет, чтобы вернуть на место мозги. Я продолжал любить свою жену в течение пяти лет после ее смерти, а ведь она была изменщицей, лживой сукой.

– Так же как и я... это то, о чем ты подумал, не так ли, – сказала она, отворачиваясь от него, чтобы поставить свой кофе на столик, и подумала, что, возможно, это было ошибкой.

Он успел схватить ее за плечи, прежде чем она встала с кровати, и прижал ее к себе. Она не хотела смотреть ему в лицо, но и не пыталась вырваться.

– Так вот кем ты себя видишь, не так ли? Да, ты совершала ошибки. Но чтобы убить брак, в большинстве случаев требуется двое. Билл – хороший парень, но судя по твоим словам, он не был лучшим мужем в мире. Даже если это была на сто процентов твоя вина, вы двое уже расстались. У тебя – новая работа, ты встречаешься по меньшей мере с одним хорошим парнем, а если Билл еще и не нашел кого-то, то найдет. Он не так уж стар, даже если и думает, что он старый. Он – влиятельный человек на важной работе, и начал становиться известным. Поверь мне, женщины будут за ним бегать.

Он немного помолчал, а потом положил руки ей на плечи.

– У него уже кто-то есть, не так ли? Вот почему ты пришла сюда сегодня. Мне обидно. Я думал, ты жаждешь моего тела. А это был трах из мести. Даже если он и не знает об этом, ты просто отдаешь другому мужчине то, что раньше принадлежало ему.

– Ее зовут Алина... Алина, Бога ради. Кого зовут Алина? И она жалкая... стюардесса. О, она работает на круизном судне, но это один черт. Желаете кофе, чай или меня? А в его случае она отдала ему СЕБЯ.

Голос Клинта звучал мягко.

– У тебя был Дуг. У тебя есть я. И... я не знаю... может быть, еще другие парни. У него же есть всего одна женщина. Почему тебя это настолько беспокоит?

– У меня только ты, Клинт. Ни одной ночи, ни одного стягивания штанов с какого-нибудь молодого жеребца-адвоката и отсасывания ему, ни одного быстрого траха. Только ты. Веришь?

– Если ты так говоришь, Деб, я тебе верю. Мы не женаты. У тебя нет причин лгать.

– Я думаю... ходят слухи... у него, вероятно, были и другие женщины. Я не удивлена. С тех пор как он начал приходить в форму, приобрел новый облик, я знала, что он кого-нибудь найдет. Но почему именно ее?

– Что такого особенного в этой Алине?

– Она, – она сделала глубокий вдох, чтобы не закричать, – она красивая и француженка, и у нее божественная точеная фигура, и стоя рядом с ней, я чувствовала себя бегемотом весом в двести килограмм. У нее нет сисек, но то, что у нее есть, выглядит хорошо. Черт, рядом с ней я почувствовала себя толстой и старой. А она СМОТРИТ на меня так, будто я – жирная старуха.

Она повернулась и посмотрела на него.

– Женщины никогда не смотрят на меня так, Клинт. Они ревнивы, они презрительны, потому что думают, что я шлюха и угроза, которая может украсть их мужей или парней, но не так... Я не... я не... угроза ей. Она уверена, что она сексуальнее, чем я... и эта сука вбила себе в голову, что Билл теперь принадлежит ей. Она вышла перед всей моей семьей, моими родителями, нашими детьми совершенно голая, потирая свою пизду. Единственный способ, которым она могла бы сделать это еще более очевидным, – это бросить Билла на пол и начать его трахать.

Клинт покачал головой.

– Она вышла перед всей вашей семьей голой?

– Это долгая история. Они сделали вид, что это была случайность. Но я-то знаю, что эта сука все спланировала. На ней нет ни грамма жира. Я уверена, что каждый парень в комнате получил стояк. И что я могла сказать? Все знают обо мне и Дуге. Мне пришлось проглотить всякие комментарии, которые я могла бы сделать о том, что она изменщица и проклятая бродячая шлюшка.

– Ладно, я понимаю, что это было... травмирующе. Но, тем не менее, ты же знала, что он кого-нибудь найдет. Он нашел красивую женщину. Он делал это и раньше. Что такого особенного именно в этом случае?

Она наклонилась к нему и прижалась головой к его шее и плечу. Он не мог видеть ее глаз.

– Я... это звучит безумно... Я знаю, что это так. Но... это то, КАК он смотрит на нее.

– Как?

– Я знаю этот взгляд, Клинт. Так, как он смотрел на меня. Даже... даже после того как все взорвалось, когда он был ранен, я знала, когда он смотрел на меня, что он все еще меня любит. Он смотрел на нее именно так. И это сводит меня с ума.

Он почувствовал на шее влагу и понял, что она плачет.

– Что же я за монстр такой? Я не любила его, и ушла к другому мужчине, но мне нравилось, что мужчина, которого я бросила, все еще был влюблен в меня, а теперь, когда я вижу, как он заботится о ком-то другом, это меня убивает.

Он обнимал ее, пока слезы не прекратились, а потом вытер их.

– Ты же человек, Деб. Ты великолепная, большегрудая, ходячая влажная мечта, но ты все еще просто человек. Ты сделала то, что считала правильным в то время. А теперь у тебя другое мнение.

– Нет...

– Да, ты передумала. Я не имею в виду, что ты собираешься вернуться к нему, но я уже говорил тебе, я считаю, что ты двигаешься слишком быстро. Ты связалась с другим мужчиной до того, как уладила все с Биллом. Возможно, в идеальном мире вам следовало бы подать на развод или пожить отдельно, может быть, обратиться к консультанту. Потом, если бы все развалилось, ты смогла бы выстроить отношения с Дугом или кем-то еще, с кем бы захотела. А теперь... у тебя проблемы. И, возможно, уже слишком поздно что-то с ними делать.

– Возможно? МОЖЕТ БЫТЬ? Господи, мы ни за что не сможем снова быть вместе. Я... есть то, что я пытаюсь прояснить в своей голове, но он все еще иногда приводят меня в ярость. И... он никогда не заинтересуется мной опять. Не спрашивай. Этого просто не будет никогда. И вообще... сколько времени тебе понадобилось, чтобы забыть свою изменяющую жену?

Она откинулась назад, посмотрела ему в глаза и увидела ответ на свой вопрос.

– О да, она умерла двадцать лет назад, а ты так и не женился. У тебя вообще были серьезные отношения с другой женщиной? Еще говоришь о том, что такое зациклиться на ком-то.

***

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 4 СЕНТЯБРЯ 2005 г – 17:00.

Мы остановились в заведении Колумбия немного к югу от Сент-Огастин по A1A. Я всегда любил их паэлью и узнал, что Алине она тоже нравится.

– Я выросла в маленьком городке недалеко от Марселя, – сказала она. – От одного запаха паэльи из морепродуктов у меня слюнки текут.

– Здесь подают хорошую паэлью из морепродуктов. И мне нравится их Сангрия. Я закажу кувшин настоящего вина и пару стаканов безалкогольного, потому что не могу позволить себе получить штраф за вождение в нетрезвом виде.

Она наклонилась ко мне и сказала:

– Ты что, пытаешься меня напоить?

– Ну, это была бы неплохая идея.

– Почему? Тебе повезет независимо от того, пьяная я или трезвая.

– Я люблю доступных женщин.

– Не заводи меня, моряк, или я развернусь и воспользуюсь тобой в твоей машине прямо на этой стоянке, если только ты не найдешь место на пляже.

Я посмотрел на нее. Она была одета в синюю юбку и золотой топ с V-образным вырезом, который показывал начало изгибов ее груди, но ненамного больше. Она была стройной и непринужденной, и я в тысячный раз удивился, как, черт возьми, я оказался с ней. Только удача и случай привели меня в постель к Дебби, и опять же только самое дикое совпадение привело ко мне Алину.

Не знаю, нравился ли я кому-то там, наверху, или он страстно меня ненавидит.

Мы съели две тарелки паэльи, и она оказалась именно такой вкусной, какой я ее помнил. Прошло уже несколько лет, с тех пор как я был здесь в последний раз. В тот раз, как обычно, Дебби настояла на паэлье с курицей и свининой. Для умной женщины она была столь же традиционна в своих вкусах и не желала экспериментировать, как любая мамочка-южанка, чьи вкусы ограничиваются свининой, курицей и картофельным пюре.

Или, может быть, наши разные кулинарные вкусы были просто еще одним признаком той пропасти, что росла между нами, и, в конце концов, привела к нашему разводу.

Алина прикончила, не меньше половины кувшина крепкой сангрии и смеялась, прижимаясь ко мне, когда мы выходили за дверь. Был вечер, почти половина десятого, и я решил, что мы просто вернемся в квартиру и попытаемся найти хотя бы одну комнату, которую мы еще не обновили. Мы сделали это в ванной, крошечной гостиной, кухне-столовой. Если подумать, то обновлять больше было нечего.

Когда мы шли через небольшую стоянку к моему Эскалейду, ее сотовый заиграл Марсельезу, французский национальный гимн. Мы оба остановились и одновременно посмотрели на него. Мне не нужно было смотреть на номер. С тех пор как она приехала в Джексонвилл, ей никто не звонил. Я не знал никого, кроме очевидного подозреваемого, кто мог бы ей позвонить.

Она посмотрела на меня и нажала кнопку, чтобы ответить на звонок. По крайней мере, она не отвернулась от меня, чтобы говорить с ним.

Шел стремительный поток французских слов, за которым я едва мог уследить. Я понял по-французски только ее «привет». Филипп, конечно, звучало одинаково на любом языке. Последовали вопросы, и она быстро ответила по-французски. Там была улыбка, разбившая мне сердце, и снова французский. Потом многозначительная пауза и «Джексонвилл» и «Билл Мейтленд».

Разговор продолжался некоторое время, а затем она протянула мне телефон.

При этом она произнесла одними губами:

– Он знает.

Я не знаю, как много он знает, поэтому предположил, что он просто знает, что Алина отдыхает в Джексонвилле, а я показываю ей окрестности. Глупо было предполагать, что он не следит за тем, где и чем занимается его жена. Именно так я и буду играть.

– Привет, мой друг.

– Привет, Филипп. Как поживаешь?

– Ты же знаешь, как это бывает, – сказал он на почти безупречном английском. – Зло никогда не отдыхает. Конечно, Ангел Смерти должен знать о глубинах, в которые могут погрузиться люди.

– Я прославился даже там?

Он засмеялся тем глубоким, сочным смехом, что напомнил мне о тех ночах, когда мы пили и он флиртовал с тремя или четырьмя женщинами, по меньшей мере с двумя из которых, я не сомневалась, он будет трахаться, после того как мы расстанемся.

– Ты везде знаменит, Билл. С Интернетом все возможно. Я читал о деле Бабушки-убийцы. С твоей стороны это был смелый ход. Мне бы следовало поставить на твой проигрыш. Но, когда ты был тут с нами, у меня сложилось впечатление, что ты – человек, против которого ставить небезопасно.

– Это все пиар, Филипп. Просто вопрос удачи и хорошего выбора времени. Я – все тот же парень, каким был, когда был ворчливым прокурором, нырявшим в норы с тобой и твоими дружками-жандармами.

– Он снова рассмеялся.

– У нас были хорошие времена. Мне жаль, что наши пути больше никогда не пересекались.

– Мне тоже, Филипп. Я благодарен тебе за то, что ты прислал мне окончание этой истории. Хоть это и заняло у тебя целый год, но ты прижал этих ублюдков. Жаль, что главный предпочел застрелиться, а не предстать перед судом.

– На самом деле это было довольно удачно. Мы же оба знаем, что добиться обвинительного приговора было бы трудно. Между ним и работорговцами было слишком много посредников. Он спас государство, всадив себе пулю в лоб, вместо того чтобы тратить время многих хороших мужчин и женщин.

Я не сомневался ни тогда, ни сейчас, что богач, наживавшийся на продаже и использовании мусульманских девочек-подростков, не пустил себе пулю в лоб добровольно. Филипп нигде напрямую не признался в том в деле, что прислал мне по электронной почте, что это именно он приказал убить того человека, но все было понятно, если читать между строк.

И из тех намеков, которые я слышал от полицейских и головорезов в парижских трущобах, я знал, что Филиппу, как и мне, были обязаны некоторые из самых наихудших парней, и я чувствовал, что время от времени он использовал их на протяжении многих лет.

– Когда Алина решила подождать, пока я не привезу Андре в Париж, я предполагал, что она останется на Бон Шанс или в Майами, – продолжал он дружелюбным тоном. – Но друзья сказали мне, что она покинула корабль. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что она остановилась в Джексонвилле, в охотничьих угодьях моего старого американского друга.

Я ничего не ответил.

– Я не следил за вами, но когда узнал, что Алина в Джексонвилле, то вспомнил о тебе и сделал несколько звонков. Я узнал о твоих... неприятностях. Я был очень огорчен, когда узнал о крахе твоего брака. Я помню фотографию твоей Дебби, что ты мне показывал. Очень красивая женщина.

Я ничего не сказал.

– Я знаю, что ты ее очень любил. Это было видно из каждого нашего разговора о вашей жизни в Америке. Помнишь тот второй вечер, когда мы пошли в бар на берегу Сены? Лилли, барменша, увлеклась тобой. Она всегда была неравнодушной к американцам. Должно быть, дело в акценте. Она практически улеглась под тебя, но ты так и не заглотил наживку.

Он снова засмеялся, как и прежде.

– Она была очень расстроена, когда я разговаривал с ней позже тем утром. Ты ранил ее чувства. Я объяснил ей, что ты любишь свою жену, а американцы смотрят на секс для развлечения иначе чем мы, французы. У вас более строгие взгляды, чем у большинства французов.

– Мне было очень плохо, когда я встретил Алину, Филипп. Если она не сказала тебе, я был близок к самоубийству. Дебби, уходя, вырвала мне сердце и оторвала яйца. Мое время на Бон Шанс и дружба с Алиной помогли мне вернуться к жизни. Я никогда не смогу выразить ей всю мою благодарность. Тебе повезло, больше чем ты думаешь, в том, что она есть в твоей жизни.

– Я знаю это, мой друг. Впрочем, напомнить никогда не вредно. Женатый человек иногда забывает о том, что именно у него есть, пока не увидит это чужими глазами. Ты же знаешь, что ты ей очень нравишься.

– Надеюсь, что это так.

– Нет, правда. Когда я только что спросил ее об этом, она рассказала мне, как вы встретились на Бон Шанс, и что ты предложил ей показать свой город. Она сказала, что ты был очень любезен и уделил ей много времени, водил ее по ресторанам и следил, чтобы она не скучала. Я ожидал от тебя такого отношения, мой друг, но все же благодарен.

– Мне очень приятно, Филипп. Я могу честно сказать, что наслаждался каждой минутой, проведенной с ней. А после развода у меня появилось достаточно времени показать ей мой родной город.

– Прими мою благодарность, Билл. Когда работа разделяет вас настолько сильно, как разделены мы с Алиной, есть о чем волноваться. Иногда бывает трудно сохранить брак. Когда она с тобой, я могу быть уверен, что она в безопасности. И что ты не сделаешь ничего, что поставило бы под угрозу нашу дружбу, потому что ты не такой человек.

– Ты же знаешь, что я считаю тебя другом, Филипп. И буду относиться к твоему браку с той же честью и верностью, какие, как мне известно, ты сам демонстрируешь.

На этот раз на том конце провода повисло долгое молчание. Наконец он сказал:

– Я вернусь в Париж с нашим сыном через неделю, Билл, и с нетерпением жду возвращения Алины. Мне не хватает ее в моей жизни, и в моей постели. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь в ближайшем будущем ты сможешь навестить нас в Париже. Ты никогда не видел нас вместе. Я не знаю, есть ли у нас брак, равный тому, что был у тебя с твоей Дебби, но я хотел бы показать, что такое наш брак, и на что мы похожи, когда вместе.

– Надеюсь, твой брак лучше, чем был у нас с Дебби, и надеюсь, что твой продлится дольше, чем наш.

– Я бы хотел еще поговорить с Алиной, Билл. Желаю тебе удачи, на тот случай если мы не продолжим наш разговор.

– Тебе того же, Филипп. Даю ей трубку.

Я вернул ей телефон.

Ее лицо было белым в лунном свете, когда она поднесла телефон к уху. Я услышал шепот голосов в темноте, а потом она сказала:

– Андре...

Ее лицо осветилось улыбкой, а по щекам покатились слезы. В конце она сказала:

– Je t'aimerai toujours (Я всегда буду любить тебя), Андре.

Пока она еще немного поговорила с Филипом, слезы прекратились и, наконец, сказала:

– Je T’aime. Au revoir (Люблю тебя. До свидания).

Она завершила звонок, и рука, державшая телефон, бессильно упала вдоль тела. Она посмотрела через шоссе A1A на шумящий прибой и покачнулась. Я подошел к ней сзади и обнял. Я чувствовал тихие рыдания, которые она с трудом сдерживала. Я ничего не сказал, потому что не знал, что могу сказать.

Мы молча дошли до машины и поехали домой, не сказав друг другу ни слова. В постели она крепко обняла меня и уткнулась головой мне в грудь, смачивая ее слезами. Мы не занимались сексом, просто обнимали друг друга, пока ее дыхание не замедлилось до естественного ритма сна. Я же смотрел в потолок до самого рассвета.

***

ВТОРНИК, 6 СЕНТЯБРЯ 2005 ГОДА – 15:00.

Я вошел в кабинет шерифа Найта. Найт был относительно высоким, может быть метр восемьдесят пять, рыжеволосым пятидесятилетним полицейским, который умудрялся оставаться подтянутым и стройным. Он был симпатичным парнем, за исключением проблем с кожей лица, которые, по-видимому, были следами прыщей в подростковом возрасте, оставившими его лицо было рябым.

В его случае это делало его похожим на обычного парня, и этот образ он использовал в своей кампании, чтобы сменить Старого Шерифа, как все называли парня, что управлял департаментом в течение двадцати лет до этого. Мы всегда ладили, и я старалась быть на его стороне. Но сегодня я не думал, что у меня это получится.

Он встал из-за стола и обошел его, чтобы пожать мне руку.

– Привет, Билл. Я ценю, что ты нашел время в своем плотном графике, чтобы прийти и поговорить.

Я улыбнулся ему и сказал:

– И почему мне кажется, что ты держишь камень за пазухой, шериф. Во всяком случае, ты знаешь, что я никогда не занят, чтобы поговорить с главным офицером правоохранительных органов в этом округе.

Он засмеялся и сказал:

– Я лучше закатаю штаны, потому что дерьмо становится очень глубоким. А тут я слышал, что ты не из тех, кто любит дипломатию.

Я улыбнулся ему и сказал:

– Проблема не в том, чтобы быть дипломатичным. Ты – очень важный человек в этом сообществе. Без твоего активного сотрудничества мы многого не добьемся. Я всегда рад встретиться с тобой или с кем-нибудь из твоего отдела. Мы оба на одной стороне.

– Большую часть времени.

– Я думал, что всегда так, шериф. Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, о чем я говорю, Билл. О Шоне Смите.

– В этом случае у нас обоих одна и та же цель. Мы хотим быть уверенными, что сотрудники полиции подчиняются тем же законам и судятся по тем же стандартам, что и любой другой человек, вовлеченный в инцидент, при котором погибли люди.

Он оперся задом о стол.

– Боже, иногда мне кажется, что вы, адвокаты, – это какая-то инопланетная порода, которая была сброшена на землю, потому что вы определенно не настоящие люди. Как вам удается говорить что-то, что звучит так логично и при этом одновременно является конским дерьмом?

– Не уверен, что понимаю тебя, шериф Найт.

– Это звучит неплохо, Билл. Полицейских следует судить по тем же стандартам, что и всех остальных. Конечно же, мы с тобой оба знаем, что это – чушь собачья. Каждого полицейского судят по гораздо более высоким стандартам, чем любого другого, у кого нет значка. Мои люди должны принимать мгновенные решения, касающиеся жизни и смерти, а затем недели или месяцы спустя парни в костюмах, которые никогда не были под прицелом, решают, приняли ли они правильное решение. Именно поэтому мы хорошо платим полицейским, даем им отличные пенсии и смотрим сквозь пальцы на то дерьмо, что они иногда делают, и за которое кого-то без значка посадили бы в тюрьму.

Я сел в одно из кресел напротив его стола, скрестил ноги и откинулся на спинку.

– Не пытайся изобразить меня ненавистником полицейских, шериф. Ты работаешь со мной с тех пор, как вступил в должность. Я всегда поддерживал твоих ребят. Ты не найдешь большего покровителя полиции в моем офисе, чем я. Потому что я знаю, насколько важны твои люди. Не имеет значения, насколько хорошо мы запираем плохих парней. Твои ребята должны сначала их поймать и при этом, я надеюсь, еще и спасти невинных жертв от нападения, изнасилования или убийства.

– Но...

Он уставился на меня и покачал головой, словно не мог поверить своим ушам.

– Шон Смит – хороший полицейский. Он не заслужил, чтобы находиться в подвешенном состоянии все эти месяцы. Ему разрешили вернуться на работу, но без полного оправдания эти стервятники-адвокаты, представляющие семьи и детей Роперов, пытаются снять с него скальп.

– И все, с кем он работает, знают, что он все еще может пострадать. Другие офицеры боятся держаться рядом с ним, опасаются, как будто он заразный.

– Шериф, я знаю, что он – хороший полицейский. К сожалению, он хороший полицейский, который забыл о том, кто он, и выстрелил человеку в спину, а затем подкинул ему пистолет, чтобы попытаться уйти от обвинения в убийстве. Или, по крайней мере, совершил непредумышленное убийство.

Найт лишь покачал головой, вернулся за свой стол и остановился там, глядя на меня.

– Ты действительно веришь в это?

– К сожалению, да, верю.

– Эти парни могли взять пистолет откуда угодно. Он лежал на сиденье грузовика, куда бежал Арти Ропер, когда Смит в него выстрелил. То, что мы не можем доказать, что кто-то из троицы Роперов купил или раздобыл пистолет, еще не доказывает, что они его туда не клали. Ты не хуже меня знаешь, что через этот город, как и через любой другой американский городок, течет целая река дешевых, не поддающихся отслеживанию пушек. Роперы могли принести с собой пистолет.

– И Арти Ропер с двумя братьями, вооруженными только дубинками, входит в дом вооруженного полицейского и оставляет пистолет в кабине своего грузовика? Я знаю, что все трое были довольно тупыми. Но ты веришь, что кто-то может быть настолько глуп?

– Не спрашивай меня, насколько глупы преступники. Я мог бы развлекать тебя часами, рассказывая истории о глупых мошенниках, с которыми я столкнулся за двадцать лет работы полицейским. Они – не гении. В любом случае, я соглашусь, что Роперы не были маньяками-убийцами. Я думаю, что они намеревались ворваться в дом, пока Смит крепко спал или был в отключке, добраться до него, прежде чем он успеет схватить пистолет, и выбить из него все дерьмо. Он был чернокожим мужчиной, который спал с женой белого мужчины и украл ее. Не думаю, что они собирались хладнокровно его застрелить. Но думаю, что на всякий случай Роперы захватили с собой пистолет. А когда Смит смог отбиться и начал стрелять, Арти потерял самообладание и побежал к грузовику. Смит последовал за ним. Он не мог знать, что там у Роперов. И я не могу ожидать, что он, после того как трое мужчин ворвались в его дом посреди ночи, будет просто стоять там и позволит Арти добраться до этого грузовика и, возможно, начать стрельбу. Мы не учим полицейских позволять преступникам использовать себя в качестве мишени. Если ты искренне веришь, что тебе грозит опасность, то ты стреляешь на поражение. Вот что бы сделал я. Эта старая поговорка всегда верна: «лучше быть судимым двенадцатью, чем позволить себя нести шестерым».

– Я понимаю, к чему ты клонишь, шериф. И ты, возможно, прав. Но, возможно, что прав я. И мой долг перед Артом Ропером и налогоплательщиками этого города не заметать все это под ковер. Я собираюсь отвести Смита и разобрать стрельбу на большом жюри, пусть они выслушают доказательства и решат, достаточно ли их, чтобы привлечь его к суду. Я не собираюсь принимать решение сам.

Впервые Найт дал волю своему гневу.

– Чушь собачья, Мейтленд. Чушь. И ты знаешь, что это так. Ты будешь играть на этом проклятом большом жюри, как на большом рояле. Хороший прокурор может заставить большое жюри обвинить мать Терезу, если он захочет ее скальп. Большое жюри – овцы. Так что, избавь меня от этой чепухи о том, что присяжные заседатели будут делать независимую оценку. ТЫ хочешь привлечь Смита к суду, и прежде чем ты закончишь, он уже будет ехать по железной дороге в Райфорд.

– Ты ошибаешься, шериф.

– Хуже всего то, что ты знаешь, чем все это кончится. В лучшем случае он будет сидеть в одиночке для его собственной безопасности в течение следующих пяти или десяти лет, а если даже и выйдет, то будет сломлен. Но он не выйдет. Заключенные не любят полицейских. У него ничего не получится. Они либо изнасилуют его всей бандой, либо изнасилуют бандой, а потом засунут ему в задницу или в глаз заточенную отвертку. Если ты поставишь его перед присяжными, то убьешь его.

Чем больше он говорил, тем громче становился, пока не стал почти кричать в конце. Я же специально старался говорить спокойно и тихо.

– Я не отрицаю, что если его осудят, ему придется нелегко. Но это – не автоматический смертный приговор. А у Арта Ропера не будет второго шанса. Я верю в присяжных, шериф. Обычно они приходят с правильным решением. Не всегда, но в большинстве случаев. И у меня нет сверхспособностей. С таким же успехом они могут оправдать его и отпустить.

Он снова посмотрел на меня и покачал головой.

– Я сказал ему, что он был глупым ублюдком, зацепив тебя в этой закусочной. Он уверен, что именно поэтому ты собираешься прийти за ним. Глупо было втягивать в это дело твою жену... твою бывшую жену, и он это знает. Все в здании суда знают, что это – больная тема. Если бы я был на твоем месте и потерял такую женщину, я бы тоже все время ходил в бешенстве. Но то, что он оскорбил тебя или ударил по больному месту, еще не причина, чтобы уничтожить жизнь человека. Я прошу тебя как профессионал профессионала, как мужчина мужчину, не вымещай свой гнев на Шоне за то, к чему он не имеет никакого отношения. Он – не Дуг Бейкер.

Я встал.

– Без разницы веришь ты или нет, но его комментарии в закусочной не имеют никакого отношения к тому, что я передаю дело большому жюри. Или, по крайней мере, я делаю это не потому, что он меня разозлил. Я слишком долго откладывал это дело, шериф. И не стоило делать ему никаких одолжений, позволяя этому делу затянуться. Нам нужно с этим покончить. Поэтому через две недели я передам дело на рассмотрение большого жюри.

Найт просто смотрел на меня, сжав руки в кулаки.

– Ах, ты, сукин сын! А я думал, что ты хороший парень.

– Так и есть.

– Если ты сделаешь это, Мейтленд, твое имя будет синонимом дерьма для каждого офицера в округе. Больше никто не будет прикрывать твою пьяную задницу и провожать тебя домой. Один гребаный раз ты переступишь линию, и я прослежу, чтобы ты оказался за решеткой. Посмотрим, как тебе понравится, когда мы бросим тебя к животным и скажем им, с кем они вместе сидят.

Я пожал плечами и направился к двери.

– Это означает, что мне придется вести идеальную жизнь, шериф. Мне поможет то, что я буду знать, что ты постоянно смотришь через мое плечо.

– Я звоню Эдвардсу. Ты можешь думать, что ты – Бог, но ты – просто чертов лакей. Он не позволит тебе сделать это, когда знает, что оно означает.

– Говори ему что хочешь. Но на твоем месте я бы посоветовал Шону в ближайшие пару недель нанять лучшего адвоката по уголовным делам. Ему понадобится хороший адвокат.

Уходя, я подумал, что в этом году, наверное, не получу от шерифа на Рождество свою ежегодную бутылку дорогого виски.