После кастинга время будто залегло в ленивую дрему. Без срочных новостей, без контрактов, без камер. Только учёба, будничные хлопоты — и сладкое послевкусие того момента, когда произнесли наши имена. Будто взяли медаль и сунули её под кожу.

Нэти, хоть и училась в другой школе, не выпадала из их мира. Переписка не умолкала — сообщения летели, как пульс: короткие, яркие, иногда грязные. Обсуждали всё, что чувствовалось на уровне тела: «у тебя тоже соски бешено реагируют с утра?», «блин, когда она сверху — постель скрипит так, что, кажется, соседи дрочат с нами», «в классе опять словила стояк у Артёма — просто наклонилась, и, по ходу, он заметил, что я без лифчика…»

Были фото: язык на ложке, капля молока у уголка губ, пальцы между бёдер — «вот тут я была, когда ты мне писала». Голосовые со стонами — не для возбуждения, а как часть доверия. Как утренние признания, где вместо «привет» — «вчера чуть не сорвалась, когда она просто провела пальцем по губам… нижним».

Дома границы, когда мы были одни, совсем исчезли. Бельё стало факультативным, одежда — лишь временным слоем. Мы разгуливали по квартире нагими, с кружками чая и полотенцами, накинутыми на плечо, или вообще без всего. Телесность не была больше чем-то особым — скорее, состоянием. Как у кошек. Мы могли обсуждать домашку, пока одна стояла на четвереньках у холодильника, шаря внизу, а вторая невольно любовалась изгибом спины и мягким, бесстыдно открытым видом между ног. Или проводила пальцем по позвоночнику, не прекращая говорить: «так вот, квадратное уравнение…»

По вечерам всё было иначе. Гасили свет, включали музыку. Укладывались рядом, соприкасаясь бёдрами, животами. Начиналось с ленивых касаний — как будто проверяли: «Ты ещё моя?». Ладонь на талии, дыхание в шею, язык по мочке уха. Потом — быстрее. Порывисто. Бешено. Губы, руки, дрожь. И влажный вибратор, который одолжили у Нэти «чисто попробовать». Курай водила им по моей внутренней стороне бедра, будто обрисовывая узор, прислушиваясь к дыханию, к шороху простыни под телом. А я, в ответ, скользила вниз — прижимая кончик игрушки к самой сердцевине Курай, медленно, еле касаясь, но точно зная, куда, пока та не прикусывала губу и не сжимала простынь.Иногда проникали кончиком и внутрь, но не до конца: «Только не глубже… мы ведь не хотим случайно сорвать пломбу, правда?»

Каждый раз — до самого края. До предела. И остановка. И обнимание. И тишина.

Нэти виделась с нами, когда могла. Обычно после танцев. В душевой трое голых тел, пар и пенная пелена — всё превращалось в ритуал. Вода бежала по их телам, капли скользили по соскам, по животам, по ягодицам. Они тёрлись, смеялись, целовались — иногда в губы, иногда ниже. А иногда — просто гладилась по животу, случайно задевая лобок, пока пена стекала вниз. Это были моменты абсолютной близости, но без цели. Без дна. Без «кульминаций».

Фэд тоже стал привычным — как вечерний воздух. Он встречал их у студии, держа на поводке пса, подкидывал шутки, иногда нёс сумки. С ним не было игры. Только лёгкое возбуждение, как аромат духов, что цепляется к коже. Лисса чувствовала: он мог хотеть больше — но не просил. И ей это нравилось. Потому что она сама решала, когда и как. Могла притянуть его за воротник и шепнуть:

«Если не будешь пялиться, я не дам тебе себя мысленно трахнуть… в твоей голове».

А через двадцать минут — уже могла стоять на коленях в переулке, сжимая его бёдра, лаская и глотая его член, пока Курай снимала на телефон, дразня:

«Держи ритм, сестрёнка, как на репетиции…»

Иногда они делали это вдвоём. Один член, два языка. Две головы, двойной ритм. Как танец, только для него одного.

Другой их спутник в эротических играх - Марк был иным. Теплее. Взрослее. С ним они устраивали «сеансы массажа» — звали к себе, включали музыку, и ложились в белье или без него на кровать. Его руки гладили их, как скульптуры: колени, ступни, бёдра. Потом поднимались к ягодицам, к плечам, шее. Я тихо постанывала когда он переходил от массажа к ласкам, а Курай в это время уже стягивала с Марка штаны и брала его в рот его орган, медленно, глубоко, нежно. Потом — мы менялись. Он не требовал. А мы ничего не обещали. Но в этом было странное искусство: каждое касание — как мазок на холсте.

В один из таких дней, в четверг вечером, Нэти скинула в общий чат фото бутылки «Киндзмараули» и надпись:

«Мама уехала. Сказала — можете отпраздновать и собраться, только не оргию. Я не обещала. Вы придёте?»

Прочитала вслух, и Курай уже заливалась смехом.

— Ну, формально, это будет девичник. Не оргиалистичный.

— Победа-то была? Была. Значит, повод есть. — я кивнула. — Пить будем за конкурс. За нас. За то, что мы — просто охуенные.

— И за то, что ты снова забудешь трусики, — хмыкнула Курай, — и будешь ныть, что нет чистых, как тогда у бассейна.

— Сама ты нытьё, — фыркнула я в ответ, кидая подушку.

И мы сцепились на кровати. В смехе. В телах. В касаниях. И как всегда, всё закончилось стоном в подушку, скользящими руками и синхронным дрожанием — волной, что накрывает и не отпускает, пока обе не перестанут дышать нормально.

Пятница уже надвигалась, как тёплый ветер.

***

Отпросившись у родителей на выходные мы, пока действовало одобрение, быстро собрались и выскочили на улицу. Шли быстро — не потому что спешили, просто холод пробирался под пальто, жалил бедра там, где чулки заканчивались кружевом, оставляя голую кожу на растерзание осеннему ветру. Я то и дело одёргивала платье, но толку ноль — оно было из тех, что сидит на теле как поцелуй на внутренней стороне бедра: почти не чувствуется, но не забывается.

— Он аж покраснел, когда я оставила на щеке след от помады, — фыркнула я, крепче перехватывая лямку рюкзака. В нём тяжело перекатывалась бутылка рома. Парень, у которого мы его выпросили, согласился слишком быстро — за пару поцелуев в щёку и наивную надежду, что «может, как-нибудь ещё увидимся».

— Ага, — Курай усмехнулась. — Он теперь неделю будет ходить, гадая, были ли мы настоящие или это ему привиделось.

— И подрочит пару раз на селфи, — хмыкнула я.

— Лисса…

— Ну а что? Прям вижу, как он такой сидит: «спасибо, девочки, теперь у меня есть святыня», — пропела я фальцетом.

Курай закатила глаза.

— Ты можешь хотя бы один вечер не говорить как пьяная стриптизёрша?

— То же мне, монашка, — фыркнула я.

— Ну хотя бы не шлюха. И то спасибо.

Мы обе рассмеялись. Так всегда. Я — острее, грубее, шутка с занозой. Она — спокойнее, наблюдательнее. Но смеяться всегда вместе. Мы неслись по улице, хрустя под сапогами мокрыми листьями, и я ощущала, как у меня чуть скользят по бедру ленты чулок. Чёрные, в облипку, с кружевным верхом, что норовит съехать. Снизу — стринги, тонкие как провокация, сверху — лёгкое платье, которое я уже прокляла раза три за вечер. Пальто не спасало, только раздражало своей тяжестью, но снимать было нельзя: осень, мать её, настоящая, питерская, сырая и ветреная.

Курай шла чуть впереди — в своей юбке-тюльпан, которая взлетала на каждом повороте, как флаг неприличия. Её белая рубашка была расстёгнута так, что я видела кружево лифчика, и захотелось её ущипнуть — просто чтоб взвизгнула. На шее — цепочка с черепом, любимая. Я знала, что под юбкой у неё те самые белые шёлковые трусики, которые скользят по коже, как масло, если тронуть. И я знала, как сильно она их любит — не из-за внешнего вида, а из-за ощущений. Она у нас вообще про ощущения. А я — про эмоции. Про вспышку. Про то, чтоб зажгло.

— Думаешь, Нэти уже открыла вино? — спросила я, чувствуя, как рюкзак потяжелел, будто ром решил слиться к ногам.

— Думаю, она уже в шортах с бананами и без лифчика.

— Отлично. Тогда мы идём по адресу.

Мы вошли во двор. Те же облезлые скамейки, те же тусклые фонари. Нэти жила на третьем, с видом на мусорку и одинокое дерево. Но внутри у неё всегда было тепло — не только из-за батарей. Просто по-своему, по-девичьи. По-настоящему.

Когда она открыла дверь, я чуть не расхохоталась. Всё по расписанию: растрёпанные волосы, майка, под которой свободно качались груди, и короткие шорты, такие, что видно было начало попки.

— Мы принесли тебя, бухло и свои грязные мысли, — заявила я, вваливаясь в прихожую.

— То есть стандартный комплект, — усмехнулась Нэти.

Курай сбросила пальто, и её юбка тут же ожила, как будто сама ждала своего часа. Я — следом. Мои чулки заскользили по коже, освободившись из плена. В комнате стало ощутимо жарко. Может, от нас. Может, от того, что начинается вечер, который запомнится.

— Давайте раздевайтесь, — сказала Нэти. — У меня только один ритуал: никакой драмы и много вина.

— Тогда ещё один — много разговоров про трусики, певиц и то, у кого из нас самые охрененные соски, — добавила я, проходя на кухню.

Курай фыркнула:

— Только не начинай вульгарщину.

Я ухмыльнулась через плечо:

— Ты либо со мной, либо в библиотеке, сестричка.

И, кажется, вечер обещал быть именно тем, чего мы так ждали. Без тормозов. Без фильтров. Только мы, вино, и весь наш неприлично честный девичий космос.

Квартира у Нэти была именно такой, какой и должна быть у свободной девчонки без родителей и с хорошим вкусом: немного хаоса, немного винтажной хуйни, свечки в бутылках из-под рома и одна табуретка с тремя ножками, которую мы по пьяни клятвенно обещали починить ещё в мае.

Кухня встречала запахом жареного мяса и чего-то чесночного — стейки и макароны с сыром уже были готовы, а Нэти в своей домашней майке с выцветшей надписью "Do it better" деловито орудовала лопаткой, как настоящая хозяйка. Мы только зашли, ещё не до конца скинув шарфы, как всё внутри расслабилось: здесь было тепло. Безопасно. И можно быть собой.

Я плюхнулась на край свободного кресла, закинула ногу на ногу, ощущая, как тёплый воздух касается открытых участков кожи — чёрные чулки начинались как раз выше колен, а короткое платье, ну... оно больше украшало, чем прикрывало. Курай уселась в другое — в своём стиле: вольготно, с видом богемной стервочки. Откинулась на спинку, закинув одну руку за голову, а второй достала бутылку вина. Нэти же присела на подоконник — её любимое место — откуда она, как кошка, могла командовать процессом.

— Кто за бокалами? — спросила Курай, поворачивая бутылку в руках.

— Я, я, — ответила я, потянувшись вперёд к верхней полке. Платье, как и положено приличному клочку ткани, поедало почти к самой талии. Я слышала, как стул подо мной поскрипывает, чувствовала прохладу воздуха под попой и то, как ткань стрингов натягивается... почти болезненно, но чертовски возбуждающе.

— Блядь, Лисса, — хмыкнула Нэти, глядя в на то что ей открылось. — Это ж не бельё, а, прости, тряпочки. Или это новое направление: текстильная иллюзия прикрытости киски?

Я ухмыльнулась, села, не опуская платье, а, наоборот, слегка развела ноги — ну чтобы всем всё было понятно. Натяжка ткани между бёдрами была чувствительной, почти дрожащей, я провела пальцем вдоль бедра, как будто проверяя прочность. Да и хрен с ним, пусть натягивается, мне нравилось, как это выглядит. Чёрная ткань тонкой полоской впивалась в кожу, подчёркивая всё, что под ней. Моя киска сегодня в дизайнерской оправе, так сказать.

— Это не тряпочки, — сказала я, глядя прямо на Нэти. — Это искусство. Чуть больше ткани там всё-таки есть. Но оно, знаешь, такое... на грани приличия. Идеально.

— У тебя вечно всё на грани, — пробурчала она, закатывая глаза.

— Ну, хотя бы не за гранью, и то спасибо, — парировала Курай, — но, может, начнём ужинать, а не эротическое шоу?

Я театрально свела ноги и, наклонившись к тарелке, протянула:

— Еда, еда, еда... ням, ням, ням...

Они заржали в голос. Курай так аж поперхнулась вином, а Нэти чуть не уронила вилку. На секунду мне стало тепло не от макарон и даже не от вина, а от того, как легко было вот так: ржать, дразниться, щеголять стрингами и знать, что тебя не осудят. Потому что ты своими.

— Лисса, ты дура, — сказала Курай, — ты точно в каком-то прошлом веке осталась... В развратном Париже. Или в Бурлеске.

— То же мне, монашка, — повторила я, подмигнув.

— Ну, как уже ответила на улице, хотя бы не шлюха, и на том спасибо, — последовал её фыркающий ответ.

— А ты попробуй, — выдохнула я с самым невинным лицом. — Может, понравится.

И снова смех. Мягкий, искренний, обволакивающий. Всё было на своих местах: девочки, еда, красное вино, полуприкрытые ножки, и наш язык — без фильтров, но с любовью. И я уже чувствовала, как вечер только начинает набирать обороты.

Я закинула ногу на ногу, опершись спиной о спинку стула, и лениво покачивала бокалом с вином. В груди всё ещё тепло от еды и первой порции алкоголя, но настоящая вечерняя магия началась только сейчас. Мы все уже разомлели, и я, поводив красным стеклом в пальцах, вдруг вскинула руку:

— За будущих законодателей моды! — почти торжественно объявила я, звякнув бокалом о воздух.

Но в ту же секунду сама же и осеклась от своей забывчивости — взгляд упал на Нэти, и я замолчала, отводя глаза и, как идиотка, смущённо опуская руку.

— Блин… Извини, Нэт… я не специально.

Но та даже не обиделась. Наоборот, чуть наклонилась, тихо и даже как-то по-домашнему тепло чокнулась сначала со мной, потом с Курай.

— Девочки, — произнесла она почти шёпотом, — на самом деле я прошла. До самого финального интервью. А потом, во время него, поняла… Как бы мне это всё ни нравилось, это не моё. Я не такая, как вы… или как Ирэн.

— Вот оно что! — тут же отозвалась Курай, приподнявшись, будто только что пазл в голове сложился. Потом вдруг зыркнула на неё с подозрением. — Подожди… а Ирэн ты на девичник не звала?

— Звала, — вздохнула Нэти, сделав глоток. — Но ты ж сама понимаешь, какая она. Ей 24, она уже другая. Не факт, что ей было бы весело с нами тремя дурындами.

— Ну-ну, — хмыкнула я, усевшись удобнее и глядя в бокал а потом посмотрела на сестру. — Кур, а расскажи-ка, что там было во время перерыва на кастинге. Ты тогда из столовой вышла, а потом вернулась уже с ней. С Ирен.

Курай поперхнулась вином и закашлялась, как будто я ткнула пальцем в больное. И всё равно улыбнулась. А потом, медленно, как будто выдавливая из себя признание:

— Ну… девчата, это даже как-то стыдно. После танца с Эльдаром меня… ну… рвало. Изнутри. Если б я была Лиссой, я бы сказала: «Ёбаный рот, я его пиздец как хотела».

— Э-э-эй! — я чуть не перевернула бокал, вскидываясь. — Я так не говорю! Постоянно…

— Не постоянно, — хихикнула Нэти, — но когда говоришь, уши в трубочку сворачиваются. Особенно у случайных прохожих.

— Да пошли вы! — буркнула я, хотя и сама хихикнула.

Курай же, чуть покраснев, продолжила:

— В общем, я вышла подышать… а она сидит, курит, как будто меня ждала. И что-то в ней было такое — ну знаете, как будто всё видит насквозь. Она сразу поняла, что со мной. Я ей, клянусь, двух слов не сказала, а она уже: "Пошли." И вот… я с ней в кабинке, и она… сделала мне куни. Быстро, уверенно. У неё… язык — это просто оружие массового поражения. Простите за детали, но, блядь, я кончила секунд за тридцать. Может, меньше.

— Так она, выходит, своя? — я чуть подавшись вперёд, как будто хотела услышать ещё.

— Не совсем, — покачала головой Курай. — Она не просто «своя». Она… блядь, как училка в сексе. Старше, умнее, и опыта у неё, как у целой порностудии. Нам до неё — как до Китая раком. Кстати, Лис, она сразу поняла, что я… ну, что мы с тобой не просто сестры близнецы, а еще и бисексуалки и… любовницы.

— Эй! — вскинулась я. — Я не хочу ни в какой Китай! И тем более не собираюсь подставлять жопу китайцам! А то что она узнала. Бывает.

— Лисса! — простонала Курай, прикрывая лицо рукой. — Ну хоть раз, можно без пошлостей? И ты меня не услышала. Она не узнала. Она поняла! Так что нам следует быть осторожнее.

— Нельзя, — ухмыльнулась Нэти, — не с Лиссой и ее характером за столом или с ней на прогулке.

— Ага, вы на меня всё валите. Я хоть честно говорю, что думаю. А не строю из себя монашку с цепочкой на поясе.

А дальше был хохот, глупый, звонкий, до слёз.Разговор как-то сам по себе перетёк с кастинга на всё это модельно-попсовое дерьмо. Нэти выложила свою порцию размышлений про агентства и их «форматы», а потом — как по цепочке — началось: кто во что одевается, кто как светится в инсте, кого уже задолбало смотреть в глянце. И пошло-поехало: сцена, шоу, попса.

— Именно поэтому мы с сестрой слушаем рок! — уверенно и даже с каким-то почти папским благословением отрезала Курай, отпивая из бокала и делая серьёзное лицо.

Я уже валялась в кресле, почти лежала, если честно. Одна нога закинута на подлокотник, другая согнута, чулки сползли до колен, стринги — ну да, едва держались, и если бы был ветер, он бы точно без труда нашёл дорогу туда, куда обычно вход по пропускам. А мне было хорошо. Вино, вечер, девчонки, тепло, и я в теле. Такая, как есть.

И тут Курай переводит взгляд на меня — я чувствую, как у неё чуть дёргается уголок губ, и понимаю: сейчас будет какой-нибудь укол.

— Хотя некоторые, — продолжает она с ядом в голосе, — выглядят и похуже, чем звёзды поп-сцены.

— Нормально я выгляжу! — фыркнула я, приподнимаясь и даже не пытаясь прикрыться. Пусть смотрят. Моя киска — моя сцена.

— Ага, — хохочет Нэти, утирая слезы от смеха. — Для панели или клипа этой… как её? Сайрус!

— Это которая в последнем клипе с серо-голубыми волосами и татухой на груди? — уточнила я, прищурившись. Я, вообще-то, фанатка скандальных образов, и её я заметила ещё до того, как все начали постить её «голое платье» в сторис.

— Ага, она самая, — кивнула Нэти. — И на ней были такие чёрные, полупрозрачные трусы с вырезами по бокам. Просто… пипец. Я бы такие не надела даже под пижаму, там же одно название!

— А я бы наоборот — в таких бы на учёбу пришла, — вздохнула я мечтательно, снова закидывая ногу на ногу, отчего стринги натянулись так, что кажется, можно было различить не только цвет, но и текстуру. — Села бы на последнюю парту… и специально поднимала руку каждый раз, чтобы преподаватель понял, что такое вырез по бокам в реальной жизни.

— Да они бы все косоглазие получили, бесстыжая! — почти вскрикнула Курай, не выдержав.

— А может, и стояки синхронные! — подкинула я, в голос, не стесняясь. — Представь: заходишь такая в аудиторию, и один за другим — шмяк, шмяк, шмяк — столы поднимаются!

Нэти хохотала так, что, кажется, чуть не пролила вино на диван.

— Боже, Лисса, да у тебя язык — как шило в заднице! Всё бы уколоть, всё бы раздеть и всех довести!

— Зато весело живётся. — Я подмигнула и сделала глоток. — Пока кто-то там стесняется своей сексуальности, я тут её прославляю.

Курай закатила глаза, но я видела по её щеке, как уголок губ всё же дрогнул. Она могла сколько угодно изображать монашку — но мы обе знали, как легко её выносит, когда нажать на нужные точки. Я-то знала.

— Всё, хватит про трусы и стояки, — сказала она, закутавшись в плед. — Давайте лучше про настоящее — про то, кто с кем спал и кто кому сосал. Потому что это, девочки, уже вопрос выживания в нашей школе.

— Ага, — усмехнулась Нэти. — А потом про то, кто влюбился, а кто просто трахался.

— И кто умеет делать это с языком, как Ирэн… — подала голос Курай, мечтательно прикрыв глаза.

Я рассмеялась и опрокинула бокал, чувствуя, как вечер становится всё вкуснее, как между нами пульсирует эта лёгкая, электрическая откровенность, которой нет нигде, кроме как в комнате, где трое девчонок говорят всё как есть — без прикрас, без стыда, без тормозов.

Хочешь — можем продолжить с их разговором о мальчиках, о первых поцелуях, о том, как они втихаря мастурбировали после школьных вечеринок. Или о ревности, дружбе, фантазиях.

Вино шло в нас мягко, как будто оно было сделано не из винограда, а из девичьих секретов — чем больше его пили, тем откровеннее становились. Мы все уже расслабились, разомлевшие, с растрёпанными волосами и сминающимися под бёдрами подушками, и вдруг разговор резко свернул туда, где настоящая соль — слухи. Ах да. Учебные заведения.

— У нас, — первой начала Нэти, лениво вертя бокал в пальцах, — недавно прошёл слух, что девочка с параллели… ну, ты её видела, с этими карамельными губами и задом, как у танцовщицы, — якобы трахнулась со старшеклассником. Прям на в кабинке туалета. Причём он потом хвастался, что она сама всё предложила, а она теперь ходит и всем рассказывает, что это был просто «эксперимент».

— Ха! — фыркнула я, закидывая ногу повыше. — Эксперимент, блин. Интересно, в чём именно: в стойкости её колготок или в глубине погружения?

— Лисса! — взвизгнула Курай, прыснув со смеху, — ты невыносима!

— А чё? — я развела руками, чувствуя, как ткань юбки почти не скрывает тепла между ног. — У нас такие же ходят — всё вроде из себя тихие, аккуратные, а как только заходят в туалет с парнем — всё, привет, физика тела! А потом сидят, ножками тёрли друг другу, а рассказывают подругам, что он просто держал за руку. За руку, ага. Между ног.

— У нас, кстати, — подхватила Курай, откидывая волосы назад, — новые правила по дресс-коду ввели. Типа теперь нельзя юбки выше ладони от колена. Но угадай, кому на это плевать?

— Тем, у кого ноги от ушей и мозги — на паузе, — отозвалась я. — Я вон однажды надела эти свои чёрные с кружевом, типа вот этих что сейчас на мне, но там все трусы а не стринги, и пока поправляла застежку на сандалии, трое повернули головы, двое врезались друг в друга, а один даже закашлялся.

— Ты это специально, да? — подколола Нэти, скрестив ноги. — Чтобы потом ржать над тем, как они в себя прийти не могут?

— А то. Мы же не зря это всё надеваем, — я провела рукой по бедру, ощущая, как стринги снова натянулись, и эта лёгкая полоска ткани сдавила самую чувствительную точку. — Это же как игра: посмотри, но не дотронься, а если дотронешься — я же первая начну орать.

— И жаловаться на домогательства, — добавила Курай, хмыкнув.

— Ну это если он стрёмный, — сказала я, хитро улыбнувшись. — А если вкусненький, то это уже неожиданная близость, и я даже губы покусаю для убедительности.

Мы все захохотали, и я почувствовала, как приятно тепло разливается внутри — от вина, от слов, от этих наших разговоров, где можно быть собой, без фильтров, без притворства. Только мы — и правда, как она есть.

— А у нас девчонки в последнее время какие-то… возбуждённые, что ли, — продолжила Нэти, — знаешь, вот этот момент, когда все стали как будто взрослее, но всё ещё не знают, чего хотят. Идут по коридору с видом: «раздень меня глазами, я вроде не против», но как только кто-то вдруг начнёт реально флиртовать — сразу в крик и краснеют, как помидоры.

— Вот-вот, — кивнула я, делая ещё глоток. — У нас такие тоже есть. Всё в облегающем, всё в макияже, жопа как магнит для глаз, но стоит тебе сказать, что у неё лифчик просвечивает — всё, трагедия века.

— А потом ещё ходят и говорят: «он такой извращенец, пялился на меня весь урок».

— Да ты ж сама в юбке на два сантиметра от трусов, чё ты хочешь? — фыркнула Курай. — Помнишь одной из наших недавно такие шортики были, что если бы она чихнула — ткань лопнула бы и ползала по полу.

— А у нас одна, — подала голос Нэти, — наклеила стразы на грудь вместо лифчика. Под прозрачную кофту. Ну, типа «арт». И сказала, что это про самовыражение. Я чуть не подавилась.

— Угу, самовыражение её сосков, — закончила я, и мы все захохотали так, что пришлось приглушить музыку.

А потом мы замолчали. На минуту. Каждая со своими мыслями — о себе, о телах, о желаниях, о том, как это круто — быть на этой грани, когда ты уже можешь, но ещё выбираешь. Когда знаешь, что тебя хотят, и умеешь с этим играть.

Я выдохнула, положив голову на подлокотник и глядя в потолок.

"Иногда я думаю: а может, и правда, это наше супероружие? Вот это тело, голос, взгляд. Всё, что между ног, на губах и в пальцах. Всё, что трогает, щекочет и оставляет след."

— Лисса, ты чего молчишь? — спросила Курай.

— Думаю, — ответила я. — О том, как завтра появиться в коридоре с видом «а сегодня вы меня не заслужили».

— Завтра суббота! — захохотали они

— Ах, черт. Я забыла. Ну тогда подождем до понедельника.

И снова — смех. Звонкий, девчачий, с шепотами, полузакрытыми глазами и укусами слов, от которых теплеет между бёдрами.

Вечер плавно перетыкал в ночь, и взгляд Нэти все останавливался на мне. Я заметила это почти сразу. Вроде бы мельком, вроде бы невзначай, но взгляд у Нэти то и дело нырял вниз — туда, где под короткой юбкой мои "черные ленточки" упруго врезались в кожу, почти будто подчёркивая, что там есть, за что держаться. Уголки её губ дрогнули, будто она сама себя одёрнула, но глаза… глаза предательски прилипали. Я, конечно, не дура. Сидела себе спокойно, нога на ногу, чулки съехали до колен, юбка почти не прикрывает — ну да, "доступ открыт, ветер может войти без стука".

А потом она встала и ушла в туалет — «припудрить носик». Ну да. Щас. Я только усмехнулась и перевела взгляд на Курай, чуть кивнув подбородком в сторону двери. Она сразу всё поняла.Вот за что я её люблю — ни слов, ни пафоса. Только движение бровей и я уже встала, прихватила бутылку с вином, тарелку с фруктами, и направилась в комнату.

Зайдя, сбросила платье у самой двери, словно кожу. Оно мягко шлёпнулось на пол, а я, почти голая, рухнула на диван — кожа к коже, ткань к пульсу. Под поясницей бархат, в руках бокал, в голове — лёгкий шум и внизу, где пульс бьёт сильнее всего, — влажный жар, знакомый и упрямый.

Слышала, как в прихожей хлопнула дверь. Нэти вернулась и звала меня, но я не отвечала. Вино холодило ладонь, чулки сползли ещё ниже. Потом — тихий всхлип, за которым пряталось нетерпение. И через секунду… ещё один. А потом — звук поцелуев. Я знала этот звук. И знала: моя сдержанная, правильная Курай сейчас доводит Нэти до состояния, когда ноги не слушаются, а губы — слишком говорливы.

Дверь в комнату распахнулась.И они ввалились — как буря, как волна, как чёртов хаос на каблуках. Губы к губам, руки сквозь волосы, Нэти будто уже не дышала — только стонала в перерывах между поцелуями. Курай крепко держала её за талию, а потом аккуратно опрокинула на кровать, на спину, как драгоценность, которую собирается распаковать зубами.

Я не смогла устоять. Встала, подошла и, склонившись, коснулась губ Нэти — мягко, медленно, будто проверяя, не перегрелась ли она от прикосновений моей сестры. А перегрелась. О, да. Щёки в огне, шея пульсирует, губы раскрыты…

Я чувствовала, как она дрожит подо мной. И как будто мир перестал существовать за этой кроватью. Только мы. Только наши тела, переплетённые, влажные, хищные, где одна уже не может без другой, а третья всё больше хочет быть между ними.

— Ш-ш, милая… — прошептала я ей в кожу. — Сейчас тебе будет… очень хорошо.

Курай уже скользнула ниже, откидывая в сторону помехи. Я накрыла губами Нэти снова — и теперь уже поцелуи были не робкими. Они были голодными.

А у неё внутри было столько жара, что я едва удержалась, чтобы не прижаться к ней всем телом и не сгореть вместе с ней.

Вино пролилось, но мы не заметили. Руки касались, трогали, царапали, ласкали — всё сразу, всё вразнобой, всё без лишних слов. И знаешь, иногда ночь становится настолько влажной и тесной, что хочется затаить дыхание — чтобы услышать, как сердце у всех троих стучит в унисон.

Вот это была такая ночь. И я не хотела, чтобы она кончалась.

Только я, моя сестра и девочка, которая не смогла отвести взгляд от моих стрингов.

Мы устроились втроём так, будто весь мир исчез, остались только наши тела, натянутые на край наслаждения и желания. Я — ближе к изголовью, Курай — по центру, а Нэти — между нами, словно дар, трепетный и желанный.

Я наклоняюсь к Нэти, губы нежно касаются её ключицы — легчайшее прикосновение, и она вздрагивает, словно прошла током. Медленно опускаюсь ниже, целую по влажной коже груди, задерживаюсь на соске. Он уже твёрдый, словно внимает каждому моему движению. Я обвожу ореолу языком, находя маленький бугорок, играю с ним и слышу её тихие, задыхающиеся стоны — именно для этого она здесь.

Мои губы скользят дальше вниз, ладонь обхватывает её бедро — тёплое, мягкое. Я ласкаю её попку, потом плавно спускаюсь ниже, туда, где нежность смешивается с огнём. Я осторожно раздвигаю её влажные губки языком, позволяя проникнуть глубже, чувствуя каждую складочку, каждую вибрацию её тела. Нэти выгибается, ладонь цепляется за подушку, голова откидывается назад в полный экстаз. В этот момент Курай не отводит глаз — её губы ласкают грудь Нэти, а я замечаю, как сестра медленно опускается ниже, позволяя промежности Нэти встретиться с её ртом, будто та словно заставляет её покориться желанию.

Пар между нами густеет, дыхание становится прерывистым, наполненным тягучей страстью. Я слышу, как Нэти тихо умоляет: «Да, да… сильнее…» — и я отдаюсь ласкам в самое сердце её желания. Мои пальцы медленно исследуют её влажную глубину, лёгкие касания заставляют мышцы подёргиваться, она прижимается ко мне всё плотнее, готовая раствориться в волне наслаждения.

Курай не остаётся в стороне — её руки играют с моими сосками, а губы Нэти исследуют моё лоно, лаская каждую складочку языком, заставляя меня трепетать. Наши тела плотно сплетены, руки сестры снова находят грудь Нэти, мои — обхватывают её ягодицы, пальцы скользят глубоко внутрь. Губы Курай и мои встречаются в тихом поцелуе, переплетая дыхания и желания.

Пальцы Курай проникают в моё лоно, двигаясь медленно, но уверенно, а мои пальцы продолжают ритмично двигаться внутри Нэти. И вдруг она взрывается — грудь вздрагивает, спина изгибается, из горла вырывается глухой, почти дикий вопль. Мы обе прижимаемся к ней, целуем, гладим, стараемся удержать эту волну удовольствия, не давая ей утихнуть.

Когда первая вспышка экстравагантного оргазма начинает стихать, мы не отпускаем её — пальцы снова начинают скользить внутрь, губы и язык ищут новые, самые тонкие точки, водя по ним круги, доводя до повторных волн наслаждения, пока вино в бокалах не опустеет, а ночь не застынет в наших телах, переполненных дрожью и страстью. В этот момент и мы сами едва сдерживаем свои собственные оргазмы, горящие изнутри.

Три нимфы, три тайных огня, сливающихся в пульсирующем храме страсти. Только мы — и её сердце, её дыхание, её дрожь в наших руках, — как живое пламя, что горит и не гаснет.

_____________________________

Странички автора где можно найти больше материалов по рассказам.

https://litnet.com/ru/virael-de-la-fer-u12436481

https://vk.com/id537120240

https://vk.com/club231095857?from=groups

https://boosty.to/verassa