Когда журчащая струйка иссякла, я на секунду задержала дыхание, ловя себя на мысли, что этого странного, но волшебного чувства свободы, не было ни разу в моей жизни. Как будто и тело, и душа освободились от всего лишнего. Слегка покачиваясь, я медленно поднялась, придерживая подол платья выше бёдер, и направилась к своей сумочке, которая мирно лежала в траве в нескольких шагах от нас.

Сердце всё ещё трепетало в груди — не от страха, не от смущения, а от тёплой, глубокой нежности. Всё, что происходило между нами вчера и сегодня, оставляло во мне шлейф тонкой дрожи, будто прикосновение к невидимым струнам чего-то по-настоящему важного. Я чувствовала это в лёгком покалывании внизу живота, в том, как всё внутри откликалось на каждый взгляд Курай, каждый жест.

Достала из сумки упаковку влажных салфеток, повозилась с липкой застёжкой, а потом вытащила несколько и протянула их сестре. Её глаза на миг метнулись от моей руки к моему лицу, и я заметила в них то самое выражение — как у котёнка, попавшего в смешную беду и не знающего, смеяться ли, или убегать в панике.

— Держи, — шепнула я, стараясь, чтобы голос звучал легко. — А то дорога домой получится слишком… липкой.

Мои щёки предательски вспыхнули — от слов, от взгляда сестры, от самой ситуации. Но я не отводила взгляда, даже наоборот — смотрела ей прямо в глаза, улавливая каждый нюанс её реакции.

Курай замерла с салфетками в руках, будто не знала, что с ними делать. Потом тихо выдохнула и с благодарной улыбкой кивнула. В её взгляде скользнула тоже была тень смущения и радости от того что случилось— такая искренняя, что у меня перехватило дыхание.

Я опустилась на корточки и, не отрывая взгляда от сестры, медленно, провокационно, начала протирать внутреннюю поверхность бёдер и лоно. Прохладная влага приятно охладила разгорячённую кожу, вызывая лёгкую дрожь. Я специально делала это неторопливо, почти лениво, давая Курай возможность смотреть, если она захочет.

И она смотрела.

Сначала украдкой, потом с чуть приоткрытым ртом. Потом, заметив, что я это вижу, резко отвела взгляд. Её губы дрогнули, она торопливо повернулась к кусту, присела и принялась осторожно приводить себя в порядок. Неловко, торопливо, с тем самым трогательным стыдом, который был ей так присущ.

Я смотрела на её напряжённые плечи, на тонкие пальцы, которые осторожно касались бёдер, на то, как она, нахмурившись, вытирала остатки наших слияний, ласк и страсти — с аккуратностью, присущей ребёнку, у которого конфета упала на пол, и он пытается спасти хоть немного. Было в этом нечто бесконечно нежное.

И пока она не смотрела, я шепнула, мягко, искренне:

— Ты так прекрасна, когда смущаешься…

Она вздрогнула, замерла, и медленно повернулась, посмотрев на меня чуть расширенными глазами. Юбка в её руках дёрнулась, и она тут же вернула ее обратно, приподняв, будто хотела быть открытой со мной не только сердцем, но и телом и душой. И в этот самый момент раздался хруст. Мы обе замерли. Из кустов раздался тихий шорох.

— Ты слышала? — одними губами прошептала Курай.

Я кивнула, опустив платье. Мы обе повернулись в сторону звука. Секунду — ничего. Потом ещё шорох. И…

Из кустов выскочила собака. Маленькая овчарка, светло-коричневая, с чёрными ушами, виляющая хвостом так энергично, будто в мире не осталось плохих новостей. Она оглядела нас, словно задаваясь вопросом: «А вы что тут делаете?»

Моё напряжение на секунду спало. Я уже хотела рассмеяться — но тут собака метнулась к траве рядом с Курай… и с нескрываемой радостью ухватила что-то зубами.

— …О, нет… — выдохнула я, узнав эту кружевную чёрную ткань, что оказалась в пасти пса. Трусики Курай.

Курай издала сдавленный всхлип — смесь ужаса, недоверия и желания исчезнуть с лица земли. Собака радостно подбросила трофей в воздух, поймала его и сделала круг по поляне, словно приглашая нас поиграть. Я смотрела на неё, на сестру, на трусики… и едва не захлебнулась от смеха. Всё это было настолько по-настоящему живо, что казалось абсурдом.

Курай панически смотрела на меня, сжав салфетку в кулаке и судорожно отпустив края юбки, что все еще держала в руке.

— Лисса, — прошептала она. — Что делать?..

Я подошла к ней и, не сдерживая лёгкой улыбки, положила руку ей на плечо.

— Спокойно, милая. Может, собачка скоро наиграется…

— Легко тебе говорить! — шептала она с упрёком, но я уже слышала дрожащую усмешку в её голосе.

— Ну, представь… — наклонилась я чуть ближе и тихо, почти мурлыча, добавила: — Если сейчас кто-то появится, что скажем? «Извините, это наша собака украла трусики моей сестры?»

Курай громко выдохнула, и на её губах появилась почти обречённая улыбка. Она покачала головой, всё ещё пряча лицо, но я знала: она тоже готова вот-вот рассмеётся.

— Легко тебе говорить! — прошипела в ответ Курай, пряча лицо в ладонях. Но сквозь них уже пробивалась улыбка — сначала тонкая, как лучик сквозь занавеску, а потом всё шире. Понимание абсурдности происходящего сделало своё дело.

Я чуть наклонилась к ней, не сдерживая озорной смешок:

— Ну представь себе: кто-то выходит из-за кустов, а мы такие, «Ой, извините, это наша собака украла трусики моей сестры»…

Она распахнула глаза, будто я ударила по самому хрупкому. Секунда — и лицо перекосилось от ужаса, смех задохнулся в горле, сменившись паникой… а потом — как удар по стенке смущения — хохот вырвался наружу, рваный, тихий, почти истеричный. Она смеялась и стыдилась одновременно, прикрывая рот и качая головой:

— Ты… невозможна! — выдохнула она, толкнув меня в плечо, но тут же, словно испугавшись собственной смелости, метнулась за мою спину. Пальцы вцепились в ткань моего платья, а из кустов донёсся голос, мужской, подростковый:

— Маакс! Ты где там бродишь?

Мир будто застыл. Удар сердца — как гром в пустом пространстве. Я не дышала. Она тоже. Мы обе, как две кошки на ветке, услышали опасность — и замерли. Шаги приближались. А собака всё ещё крутилась по поляне, весело размахивая в зубах кружевным чёрным флагом.

Курай прижалась ко мне ближе, и я почти почувствовала, как колотится её сердце. Она смотрела на меня с такой паникой, что внутри всё скрутилось — от сочувствия и от нежности.

— Господи, Лисса, сделай что-нибудь! — прошептала она, дрожа, словно в лихорадке. Её голос звучал жалобно, как у ребёнка, зажатого в углу.

— Ладно, ладно… — Я тихонько засмеялась, стараясь её успокоить, сама ощущая нелепость ситуации, будто мы оказались в плохой комедии. Я сделала шаг вперёд, руки вытянуты вперёд, будто к дикому зверю. — Ну давай, хорошая, отдай… это не твоё…

Собака посмотрела на меня с самым честным собачьим весельем. Махнула хвостом, а потом… сделала ещё один круг, подбросив трофей, как победную добычу. Я прикрыла рот рукой, едва сдерживая смех.

— Прекрасно. Она решила с нами поиграть, — прошептала Курай с обречённостью в голосе. Я чувствовала, как её тело дрожит, тонко, как нить в струне.

Я обняла её за талию, осторожно, чувствуя тепло её кожи под пальцами:

— Может, пусть уже оставит себе? — улыбнулась я, шепча в самый край её уха. — Всё равно не догоним.

Она вскинула взгляд — недоверчиво, сердито, растерянно. А потом… сорвалась. Просто сдвинулась с места и кинулась за псом, словно решение пришло извне.

— Нет, стой, подожди же! — крикнула она, в её голосе — тревога, стыд, отчаяние.

Я стояла, прикрывая рот рукой, и не могла удержаться от улыбки. Господи, ну Курай… Неужели ты думаешь, что его догонишь?

Но она бежала, смешно перебирая ногами, запнувшись один раз о траву, почти падая, но не сдаваясь. Щёки пылали, волосы растрепались, а лицо выражало полную концентрацию и решимость, как у солдата на миссии спасения.

И тогда из кустов вышел он — худощавый парнишка нашего с сестрой возраста, светловолосый, с растерянным лицом. Увидев собаку, и что та творит, он в ту же секунду залился краской до ушей:

— Маакс! Фу! Ну отдай это! — крикнул он, стараясь быть строгим.

Макс, как и положено настоящему псу, проигнорировал всё. Наоборот — он только сильнее завёлся, задорно метаясь и размахивая кружевом как флагом победителя.

Курай, тем временем, с боевым выражением лица рванулась наперерез. Я наблюдала, сдерживая хохот и стараясь дышать ровно. Бог мой, и как же она трогательна… нелепа… но такая родная, до боли.

— Пожалуйста, ну не сейчас… — простонала она, почти умоляя, когда схватила наконец край ткани.

Пёс фыркнул, зарычал, и началась потешная борьба — она тянет, он тянет, а я стою, прижав руку к груди, и чувствую, как сердце щекочет изнутри — от нежности, от вины, от чистой радости момента.

— Макс! Прекрати, — снова попытался мальчик, подходя ближе, и вдруг — его глаза встретились с моими. На мгновение. И остановились… рассмотрев что именно тот держит в зубах.

— Извините, пожалуйста… он обычно так не делает, — пробормотал он, краснея ещё сильнее и потирая затылок.

— Очень на это надеюсь, — тихо улыбнулась я, бросая взгляд на Курай, которая всё ещё возилась с псом и злобно глядела в мою сторону.

— Может, вы всё-таки мне поможете?! — выпалила она сквозь зубы.

Я вздохнула, сдавшись:

— Конечно, родная.

Повернулась к мальчику:

— Поймай его, пожалуйста. Иначе мы тут состаримся.

Он кивнул, и через пару секунд, после неуклюжих попыток, схватил собаку за ошейник. Макс всхлипнул, будто ему нанесли тяжкую обиду, и… наконец выпустил добычу.

Трусики упали в траву, как последний акт этой драмы. Курай подскочила, схватила их обеими руками и прижала к груди, как сокровище.

Я едва удержалась от смеха, глядя, как она стоит с этим жалким кружевом в руках — мокрым, мятом, и в то же время… будто вернула кусочек себя.

Вот уж денёк… Сначала уроки. Потом — кусты, трусики и собака. Но, чёрт побери… она такая милая, когда так смущается.

— Ну вот и всё, — я не удержалась от улыбки, глядя, как Курай, раскрасневшись, прячет взгляд. — Теперь ты хотя бы понимаешь, каково мне было, когда ты утащила мои.

Сестра метнула в меня мрачный взгляд, но возразить не стала — лишь поспешно спрятала в сумку измученные трусики, словно они могли всё ещё кого-то выдать.

— Простите... он обычно не такой… — парень выглядел совершенно сбитым с толку и искренне расстроенным.

А я вдруг почувствовала к нему странную симпатию — в его растерянности не было ни грамма фальши. Я тепло ему улыбнулась:

— Всё в порядке. Просто, кажется, Максу очень понравился её вкус, — я подмигнула, и по тому, как его лицо стало багровым, поняла: он догадался, что именно пёс носил в зубах. И, возможно, откуда это было взято.

Курай фыркнула, но промолчала. Я не удержалась — ткнула её локтем и тихо прошептала:

— Ну чего ты дуешься, сестричка? Ты же всегда говоришь, что любишь приключения.

— Если это и есть твои обещанные приключения… — пробормотала она, закусив губу, — то в следующий раз я, пожалуй, пропущу.

— Да ладно! Это было весело. И, главное, пёс остался доволен, — я хихикнула.

— Очень смешно, — пробурчала она, но плечи уже подрагивали от сдерживаемого смеха. Мы переглянулись — и не выдержали: смех вырвался на свободу, тёплый, освобождающий. Мы обнялись и хохотали, пряча лица друг у друга на плече.

— Простите, правда... — парень попытался снова извиниться, но его голос был почти не слышен из-за радостного виляния хвоста Макса. Собака явно не осознавала ни своей вины, ни интимности ситуации — для него это и правда была просто игра.

Когда мы немного успокоились, я повернулась к парню — теперь уже с искренним интересом. С первого взгляда он показался моложе, но сейчас я поняла: он наш ровесник. Просто был... другой. В нём было что-то трогательное: искреннее, неловкое, почти невинное. Как будто он сошёл со страниц романтической манги — застенчивый ботаник, которому случайно досталась сцена из взрослых снов.

Светлые, слегка взъерошенные волосы, ярко-зелёные глаза, тонкая, спортивная фигура. Наверняка занимается чем-то вроде плавания. А сейчас — переминается с ноги на ногу, теребит поводок и отчаянно старается не смотреть на мою оголённую ключицу, которой я случайно приоткрыла плечо, поправляя платье.

Улыбка выскользнула сама собой. Я чуть наклонилась, чуть прищурилась:

— Ну чего ты такой смущённый? Неужели никогда девушек так близко не видел?

— Видел... Наверное... — он замялся, отчаянно краснея. — Но не вот так…

Рядом Курай тихо фыркнула, стараясь не захохотать вслух. А я почувствовала, как внутри поднимается волна лёгкого озорства, перемешанная с неожиданной нежностью.

— Может, тебе просто стоило подойти ближе, — прошептала я, сокращая расстояние между нами. Его дыхание участилось. Моё — тоже. — Или дать им шанс подойти к тебе…

И, прежде чем он успел сообразить, что происходит, я поднялась на цыпочки и мягко коснулась его губ своими.

Поцелуй был лёгким, почти невесомым — пробным. Но в нём было всё: тепло, игра, и что-то очень честное. Его губы дрожали, дыхание сбивалось, а я... Я не хотела отстраняться. Лишь через секунду, уже чувствуя, как сердце колотится в груди, я отступила на шаг и встретилась с его взглядом.

— Ты ведь никогда не целовался, да? — спросила я почти шёпотом. В голосе было больше нежности, чем я собиралась.

Он молча кивнул.

И это... отчего-то тронуло меня до глубины. Я взглянула на Курай — она наблюдала с лёгкой улыбкой и одобрением. Мы с ней всегда чувствовали, когда пора остановиться — и когда можно чуть-чуть больше.

— Тогда... поздравляю, — я снова улыбнулась. — Ты только что получил свой первый поцелуй.

Он попытался улыбнуться, и в этом смущении было столько искренности, что я едва не сделала шаг обратно к нему.

Курай подошла ближе, положив ладонь ему на плечо:

— Лисса, ты его сейчас в обморок сведёшь, — сказала она, весело подмигнув. — Не пугай бедного мальчика.

— Всё хорошо, правда, — он быстро заговорил, будто боясь, что мы уйдём. — Просто… неожиданно. Но… очень здорово.

И я снова улыбнулась — на этот раз иначе. Мягко. По-настоящему.

— Значит, тебе сегодня повезло, — тихо прошептала я, вглядываясь в его смущённые, чуть затуманенные глаза, в которых уже загорались первые искорки желания. — Не каждый день случайно становишься героем такого приключения.

Мои губы снова нашли его, на этот раз чуть настойчивее. Он всё ещё не знал, как правильно ответить на поцелуй, но это делало его прикосновения только честнее, его губы — теплее, неувереннее, дрожащими. Я чувствовала, как он сдерживает дыхание, и это едва не сводило меня с ума — всё было новым не только для него, но и для меня. Я никогда не позволяла подобного ни себе, ни Курай с кем-то вне нас. Никогда — до этого момента.

Моя ладонь скользнула вниз, по его груди, чувствуя, как под тонкой тканью пульсирует жизнь, как кожа вспыхивает от одного моего прикосновения. Я задержала руку на его животе, и, чуть ниже, почти с затаённым трепетом коснулась того напряжения, которое давно выдавало его возбуждение. Его член отчётливо вырисовывался под джинсами, тяжёлый, тугой, как пружина, готовая сорваться.

Чёрт... От этого самого осознания у меня самой внутри что-то сжалось — резко, жадно, как горячая волна. Внизу живота вспыхнуло и потекло тепло, дрожь прошла по бёдрам, а соски предательски напряглись, едва заметно касаясь ткани платья. Воздух между нами стал плотным, электрическим, как перед грозой.

Я смотрела на него, чувствуя, как грудь наливается тяжестью, как дыхание сбивается, а колени становятся податливыми. Его глаза метались между моими движениями и лицом Курай, которая с весёлым блеском в глазах достала телефон и прошептала:

— Лис, это уже почти совращение...

Я усмехнулась, не оборачиваясь:

— Почти? По-моему, это уже полноценный урок практики. К тому же, мы все молоды, так что нам можно. Всё честно. — Как тебя зовут, герой?

— Фэд, — выдохнул он, и голос его дрогнул, как струна, напряжённая до предела.

— Приятно познакомиться, Фэд, — прошептала я и слегка выгнула спину, чтобы тонкая ткань платья обтянула грудь сильнее. Мои соски отчётливо выделялись — не столько для соблазна, сколько от возбуждения, уже не поддающегося контролю.

Он сглотнул и застыл, заворожённо глядя. Я взяла его ладонь, горячую и немного влажную, и, не спеша, поднесла к своей груди, уложив её сверху, словно приглашение. Его пальцы дрожали, но он не отдёрнул руку. Он позволил себе остаться.

Я прижалась к нему ближе, чувствуя, как его ладонь сжимается, как он будто боится сделать лишнее движение, чтобы не разрушить волшебство. Но уже через секунду его большой палец мягко скользнул по моей груди, едва задевая сосок. Я чуть не застонала — внутри всё дрожит, мокро, и я хочу, чтобы он продолжал… Мне было жарко от его стеснения, оно будто отражалось во мне, усиливая моё собственное волнение. Никогда раньше я не чувствовала себя такой живой.

Я закрыла глаза, вдохнула его дыхание — горячее, обжигающее, смешавшееся с моим. Поцелуй стал глубже, я уже не думала, просто тонула в этих ощущениях — во вкусе его губ, в том, как напряжены его руки, как он почти боялся дышать.

Пальцы мои опустились ниже, медленно, ласково, ощупывая всё под тканью — живот, бёдра, снова пах, где плоть уже отчаянно рвалась наружу. Он хочет — хочет меня всем телом, каждой клеткой. И это чувство — быть той, кто пробуждает это желание — пьянило.

Я прижалась к нему бёдром, сама ощущая, как между моих ног становится влажно от желания, как ткань трусиков липнет к коже. Сердце грохотало в груди, в ушах шумела кровь.

Так вот как это — позволить кому-то чужому войти в твоё интимное пространство. Не просто рукой или взглядом — а чувствами, этим трепетом, этими наивными, честными реакциями…

— Хочешь потрогать меня? — прошептала я ему на ухо, голос был охрипшим, срывающимся на дыхание. — По-настоящему. Без игры.

Фэд не ответил — просто кивнул, будто боялся, что голос его предаст. Его рука сжалась сильнее, и я тихо застонала, не сдерживаясь. Это было слишком интимно, слишком откровенно — и в то же время восхитительно.

— Видишь, Фэд, не всё так страшно, как кажется, — прошептала я, сдерживая дрожь в голосе, чувствуя, как его ладонь на моей груди начинает двигаться увереннее. Его пальцы были горячими, чуть влажными, и от их прикосновений соски напрягались болезненно-сладко, будто только и ждали этой робкой, но настоящей ласки.

Он был неловким, но в этом было столько подлинности, что у меня кружилась голова.

— Просто расслабься… и позволь себе всё это прочувствовать, — прошептала я, прижимаясь ближе, пока мои губы касались его уха. Я чувствовала, как его дыхание сбивается, как его пах пульсирует под моей ладонью — твердый, налитый, будто вот-вот прорвётся из-под джинсов.

Он почти стонал от сдержанности, а я от желания.

Сердце колотилось так, что казалось — его можно услышать снаружи. Его ладонь всё ещё сжимала мою грудь, а я, чуть выгнувшись, толкнула её глубже в себя — пусть чувствует, как я набухаю от его прикосновений, как вся моя плоть зовёт его.

— Молодец, — прошептала я, нежно укусив мочку его уха, и мои пальцы вновь заскользили вниз. Я надавила чуть сильнее, чувствуя сквозь джинсы, как его член подрагивает от возбуждения, будто умоляет о свободе.

— А теперь… — голос мой стал ниже, почти сиплым, — вытащи руку из-под лифа и… коснись меня там, где была моя рука.

Я сама дрожала от собственных слов.

Фэд замер, но послушался. Его пальцы неуверенно скользнули по моему платью, ниже, под пояс. Он коснулся ткани платья, и тихо выдохнул, когда его рука прошлась по бедрам и ощутила, что там ничего нет, кроме моей кожи и моего возбуждения. Его пальцы подрагивали, когда он осторожно добрался до самой моей сердцевины.

— Там… тепло… — прошептал он, и его пальцы скользнули ниже, прямо между моих губок. Сначала робко, едва касаясь, потом чуть увереннее — он нашёл влажную, трепещущую плоть, и начал её исследовать, как будто боялся спугнуть.

Я прикусила губу, вцепилась в его плечо, не сдерживая стон. Его каждый жест был как удар молнии — от пальцев к клитору, от клитора к животу, оттуда — вниз по позвоночнику, туда, где нарастала пульсирующая потребность.

«Господи, это кто-то другой… не я, не сестра. Я действительно это делаю… с незнакомцем. И мне… хорошо. По-настоящему хорошо».

Курай стояла рядом, и я даже не заметила, как она взяла вторую руку Фэда и направила под свою юбку. Её голос прозвучал как вызов:

— А у меня?

Он посмотрел на неё с тем же испуганным обожанием, как и на меня, но послушно двинул пальцы вверх по её внутреннему бедру.

— И у вас… тоже, — прошептал он, уже немного хрипло. Я почти видела, как его пальцы раздвигали её губки, скользя внутрь, в тепло и влажность её тела. Я видела, как Курай прикусывает губу, едва не выгибаясь от удовольствия.

Завораживающе. Горячо. И абсолютно безумно — делить это с ней… Но я не чувствовала ревности. Только странную, болезненную близость, как будто наши тела и души снова соприкасались в чём-то первозданном.

Я чуть расставила ноги, давая Фэду доступ, и прошептала:

— Да… вот так… Нежнее, только не спеши… ещё чуть… почувствуй, как я хочу тебя.

Его пальцы нашли мой клитор — сначала промахивался, потом задел боком, и я вздрогнула, дыхание сбилось.

— Да! — выдохнула я, вцепившись в его плечо. — Вот он. Только медленно, кругами… Вот так, детка…

Я чувствовала, как его рука слегка дрожит, но движения становились увереннее. Он слушался, учился по нашим реакциям. Пальцы мягко поглаживали мою самую чувствительную точку, и каждая волна удовольствия раскатывалась по телу — то пульсацией внизу живота, то мурашками по спине, то едва сдерживаемыми стонами.

Курай стонала рядом, направляя его движения в себе:

— Да… глубже… но нежно… чувствуешь? Вот здесь… — её голос дрожал, глаза были прикрыты.

Я посмотрела на неё — она была прекрасна, с раскрасневшимися щеками, губами, приоткрытыми от жара. Мы снова были едины, как в тех играх в темноте, втайне от взрослых, только теперь это было по-настоящему. С другим. С мужчиной. С мужчиной, который нас трогал, любил телом и кожей, и мы позволяли — не отнимая у друг друга.

Я зашептала, едва сдерживая дрожь:

— Фэд… ты хорошо справляешься. Не бойся, чувствуй нас. Каждую из нас. Впитай это в память, как свой первый настоящий урок.

Фэд, слушая каждое каждое наше слово и движение, становился всё увереннее. Его пальцы, нежно скользившие по моему клитору, вызвали во мне волну жара и трепета, которая прокатилась по всему телу, расплавляя острые грани тревоги и сомнений.

Странно и прекрасно — как две сестры, переплетённые судьбой и плотью, могут так откровенно и без страха делиться друг с другом желаниями… и втягивать в это другого человека, словно открывая дверь в свой внутренний мир.

Мысли прыгали между наслаждением и растущей страстью, когда Фэд исследовал нас, плавно и всё более уверенно двигая пальцами внутри. Каждое его касание, каждое лёгкое давление на самый чувствительный бутон вызывало в груди жаркие взрывы, заставляя меня невольно стонать и прижиматься к нему сильнее.

Между мной и Курай мелькали взгляды — нежные, игривые, полные понимания и доверия. А Фэд, впервые ощутив такой бурный вихрь желаний, словно открыл в себе новый мир — мир, где каждое прикосновение — откровение, каждая ласка — гимн жизни.

Жар разливался внутри, заставляя тело пылать и трепетать. Я не отрывала взгляда от его, прошептав:

— Смелее, Фэд… но нежно. Позволь себе прочувствовать каждый миг, каждое касание.

Глаза закрылись, и я растворилась в ощущениях. Его пальцы, мягкие и настойчивые, проникли глубже, нежно массируя мой самый потаённый центр. Влажность отвечала ему, губки слегка дрожали и расступались в ожидании более смелых ласк.

Пальцы Фэда становились всё смелее, уверенно пульсируя вместе с моим дыханием, каждое движение пробуждало новую волну удовольствия.

Я осторожно расстегнула его ремень, медленно опустила молнию. Его член — твёрдый, горячий, пульсирующий — вырвался на свободу, наполняя меня шокирующим чувством силы и желания.

Пальцы нежно обхватили его ствол, исследуя каждую вену, каждый изгиб. Я наслаждалась его теплом, каждым толчком пульса, что посылал электрические импульсы вдоль моих рук и в самое сердце.

Курай с улыбкой сняла с него брюки и трусы до щиколоток, играючи поглаживая яички, вызывая дрожь в его теле. Мы работали синхронно — лаская, дразня, наполняя воздух звуками вздохов и приглушённых стонов, хотя и делали это в первый раз. Но у нас все было впервые.

Я продолжала нежно скользить ладонью по его горячему стволу, ловя каждый вздох и рывок его тела. Мои движения стали увереннее, более властными, наслаждаясь каждой деталью его возбуждения.

Фэд, захваченный вихрем новых ощущений, изучал нас с неукротимой жаждой. Его пальцы, немного неуклюжие, но настойчивые, скользили по моей коже, гладили влажные губки, заставляя мои бедра отозваться лёгким дрожанием.

Курай, словно в трансе, наблюдала за каждым его движением, позволим нам с ним ласкать друг друга без ее участия. Одной рукой Фэд ласкал меня снизу, другой мягко сжимая и поглаживая грудь, которую сестра, спустив бретельки платья открыла для его движений и взора.

Наши дыхания учащались, смешиваясь с едва слышным шёпотом и трелями удовольствия. В воздухе витал запах желаний, молодости и страсти.

Я почувствовала, как напряжение в теле Фэда достигло предела, и замедлила движения, дразня его, растягивая момент.

— Нравится? — прошептала, играя пальцами вверх и вниз по его стволу, каждое движение было обещанием новых откровений.

Он не умеет ещё многое, и именно это делает всё таким живым — невинность, застенчивость и вместе с тем порыв страсти, который уже невозможно остановить. Как будто впервые проникаешь в запретный сад, где каждое касание — взрыв нового открытия.

— Молодец, — прошептала я ему на ухо, чувствуя, как его рука смелее сжимает мою грудь, заставляя меня невольно выгнуться в его ладонях. В груди взметнулась жаркая волна наслаждения, и тело будто закипело изнутри.

Под пальцами Фэда всё казалось более острым, чувственным — как будто каждый миллиметр нашей кожи способен рассказать свою историю. Его пальцы исследуют меня, заставляя каждую клеточку тела петь и дрожать от сладостного напряжения.

— Да, вот так, — прошептала я, когда его пальцы плавно коснулись моего клитора, нежно массируя его, вызывая у меня тихий стон, который слился с шелестом листвы. — Нежнее… ещё нежнее… Молодец.

Всё вокруг казалось замедленным — шелест листьев, далёкий лай собак, приглушённые шаги прохожих. Мы были на грани, в этой тенистой зоне, где каждый звук мог выдать нас, где даже тени казались наблюдающими. И в этом запретном и захватывающем риске наши тела и души соединялись ещё крепче.

Фэд уже почти не стеснялся — его пальцы, слегка дрожа, уверенно проникали всё глубже, массируя самые сокровенные точки, заставляя меня трепетать от каждой секунды прикосновения. Его непрактичные, но полные желания движения казались мне почти священным обрядом первичного соприкосновения.

Он робко раздвигал мои губки, касался самой вершины клитора, то задерживаясь, то снова растирая, вызывая в моём теле импульсы, которые вырывались наружу стонами и дыханием. Я чувствовала, как дрожь прокатывается по бёдрам, по спине, от шеи до самых кончиков пальцев.

Курай рядом поддерживала, сама порхая в своём собственном вихре удовольствия, дразнясь и стоня, дополняя картину подняв юбку, так чтобы он видел как она мастурбирует, мы находились словно в танце трёх тел, сплетённых одним желанием.

Я замедлила движения пальцами по члену Фэда, дразня и продлевая момент, заставляя его собираться с силами:

— Нравится? — спросила, глядя в его глаза, наполненные благоговейным восторгом.

Он задрожал и с трудом выдавил из себя:

— Очень...

Его руки, наконец, стали смелее и нежнее одновременно — он аккуратно играл с моими губками, касался клитора, заставляя меня вздрагивать, а тело отзывалось каждая клеточка на эти ласки.

Я позволила себе полностью погрузиться в ощущения, без оглядки на страх, стыд и запреты, чувствуя, как мир вокруг исчезает — есть только этот момент, эти прикосновения, этот тёплый, влажный мир наслаждения и открытий.

Внутри меня разгорается пожар, горит и пульсирует каждый нерв. Его пальцы словно волны нежности и страсти одновременно — быстрые, упорные, но такие осторожные, будто боятся причинить боль, хотя уже давно превратились в источник сладчайшего наслаждения. Я сжимаю руки в кулаки, не в силах сдержать эти волны удовольствия, каждое движение разливается жаром по телу, заставляя сердце биться чаще.

Его пальцы начали ускоряться — они торопливо и всё более решительно ласкали мой клитор, ласкали до лёгкой болезненности, до такой интенсивности, что я уже почти терялась в ощущениях. В ответ моя рука будто обрела собственную волю — мягко и нежно обвила его твёрдый член, скользя по его гладкой, распалённой коже. Я чувствовала, как он напрягается в моих руках, а горячее напряжение передавалось нам обоим.

Мои пальцы неукротимо движутся, будто пытаются запечатлеть каждую крупицу его возбуждения. Я ощущаю пульс под ладонью — он становится всё более отчётливым, ритмичным, как биение сердца в унисон с моими стонами. Каждое касание — словно электрический ток, что пробегает сквозь моё тело, вызывая дрожь, которая не прекращается.

Фэд, поглощённый этими новыми ощущениями, позволял своим рукам бродить по нашим телам — то нежно скользил по внутренним бедрам Курай, то осторожно гладил мою грудь, изучая и любуясь. Его движения были ещё немного неуклюжи, но полны жажды и страсти, и именно это делало их такими живыми, такими настоящими.

Он старается не упустить ни одной детали, будто боится потерять мгновение этого откровения. Его пальцы, хоть и не всегда точны, находят то самое место, что заставляет тело взрываться от удовольствия, что будит каждый нерв и заставляет рваться к свободе. Мне хочется кричать, а хочется молчать — одновременно быть взорванной и раствориться в этом чувстве.

Пальцы Фэда снова стали быстрее — теперь он ласкал клитор с такой энергией, что я невольно сжалась и уткнулась носом в плечо Курай, пытаясь сдержать хриплые стоны. Моя рука не просто скользила по его члену — она начала двигаться в такт его пальцам, медленно, уверенно, всё более напористо.

Наши движения слились в единый ритм — словно мы вместе создавали этот поток наслаждения, и он был бесконечен. Каждый твой вздох, каждое моё прикосновение — это слова, из которых сложился наш общий язык страсти.

Курай, отдавшая мне роль ведущей, присела рядом, внимательно смотрела, как мои пальцы ласкают его член — теперь уже почти полностью на уровне её глаз. Она завороженно наблюдала за каждым движением, за каждым вздохом Фэда, за его напряжением.

Мы совсем не сразу заметили, как член Фэда — уже горячий и напряжённый от наших неуверенных, но искренних ласк — стал ещё твёрже, как будто вдруг пробудился и потребовал большего. Моя рука, неуклюжая и робкая, впервые коснулась его так близко и так целенаправленно, и я ощущала каждое движение пальцев с новым, неизведанным трепетом. Его дыхание стало прерывистым, лёгким, почти запыхавшимся, а руки — словно потеряли контроль, словно впервые ощущая прилив силы и желания.

В этот момент я поняла — для нас это всё впервые. Каждое прикосновение, каждый вздох, каждое движение — как маленькое открытие, как шаг в неизведанный мир, где нет правил, кроме наших собственных ощущений. Моё сердце колотилось в груди, а ладонь дрожала, чувствуя, как его член растёт и твердеет в ответ на мои неловкие, но искренние попытки понять и доставить удовольствие.

И вдруг — резко, неожиданно — Фэд охнул, вся его фигура дернулась, и струйки тёплой, липкой жидкости вырвались из него, разлетаясь брызгами по моему платью, по блузке, по лицу и волосам Курай, которая была рядом и смотрела на всё это с таким же растерянным удивлением, как и я. Несколько капель попали прямо в её открытый рот — сначала она машинально проглотила, не понимая, что происходит, а потом, смутившись, быстро сплюнула, стараясь скрыть свою растерянность.

Мы все трое — юные исследователи этого незнакомого и немного пугающего мира. Никто не знал, что именно произойдёт, никто не мог предсказать этот первый взрыв, эту неожиданную бурю, что смыла наши сомнения и страхи. И в этом открытии было что-то удивительно чистое и искреннее — мы все были на грани чего-то нового, чего-то важного, и это одновременно пугало и захватывало.

Я не удержалась и рассмеялась — лицо Курай, растерянное и едва скрывающее смущение, выглядело так забавно, что мой смех был заразителен. Курай взглянула на меня, коснулась пальцами лица и губ, теперь испачканных в горячей жидкости, и, взглянув на нашего Фэда — который стоял перед нами, словно переживший целую бурю эмоций — тоже расхохоталась и упала на мягкую траву, полностью отдаваясь лёгкости момента.

— Кажется, мы немного опоздали, — тихо сказала она, глядя на небо и высокие кроны деревьев, в её голосе звучала смесь смущения и лёгкого веселья, словно она пыталась справиться с новыми ощущениями.

— Да, — добавила я, продолжая улыбаться, — всё получилось не совсем так, как мы планировали. Кур, у тебя остались салфетки?

Фэд стоял перед нами с глупой, растерянной, но искренне счастливой улыбкой, всё ещё не в силах прийти в себя после этого откровенного открытия. Его лицо пылало от смущения, но в его глазах горело нечто иное — теплота, удовлетворение и спокойная решимость, словно впервые он понял, что теперь ни о чём не жалеет и ничему не стесняется. Он выглядел так, будто готов принять всё, что будет дальше, открыто и без страха.